"Клинический случай" - читать интересную книгу автора (Хайасен Карл)1Почему именно смерть Джеймса Брэдли Стомарти? Ну, во-первых, мне бросился в глаза возраст. Тридцать девять. На семь лет моложе меня. Слишком молодые и слишком старые – вот кто меня интересует. Да и не только меня. Люди всегда обращают внимание на некрологи тех, чья жизнь прервалась чересчур рано, и тех, кто протянул наперекор всем мыслимым ожиданиям. Почему они? В чем их секрет? Или их роковая ошибка? Может ли такое случиться со мной? Хотел бы я знать. И еще кое-что насчет Джеймса Брэдли Стомарти: его имя. Я уверен, что слышал его раньше. Но в факсе из похоронной конторы нет ни малейшей зацепки. Частная панихида состоится во вторник. Прах развеют над Атлантикой. Родственники просят скорбящих не покупать венков, а сэкономленные деньги перечислить в Фонд Кусто.[1] Круто. Я просматриваю список осиротевших родственников и вижу там жену, сестру, дядю и мать; никаких детей – странновато для 39-летнего парня традиционной ориентации, каковым, надо полагать (ведь он был женат), являлся Джеймс Брэдли Стомарти. Я тычу в клавиатуру и тут же попадаю на наше кладбище – я единственный в отделе новостей так его называю. «Информационный центр» – так он обозначен в служебном справочнике редакции, но мне кажется, что «кладбище» вернее отражает суть этого отдела. Там хранятся все почившие в бозе истории с 1975 года; для газеты они такие же ископаемые, как дерьмо какого-нибудь динозавра. Я набираю в строке поиска имя умершего. Ага! Я воздерживаюсь от смеха и даже от улыбки, потому что не хочу привлекать внимание моего неустанно бдящего редактора. Наша газета печатает только одну специальную статью-некролог в день; о прочих смертях сообщают в сжатом виде или вовсе не упоминают. Многие годы газета публиковала два подробнейших некролога, но недавно раздел Смертей уступил одну из своих полос разделу Погоды, которому, в свою очередь, пришлось потесниться в пользу Жизни знаменитостей, который вынужден был поделиться с Гороскопами. Жесткие рамки заставляют меня ответственнее выбирать персонажа. Мой редактор не из тех, у кого семь пятниц на неделе. Стоит только сказать ей, о ком я пишу, и у меня не будет пути к отступлению, даже если потом обнаружится клиент поинтересней. Есть и еще одна причина, почему я вынужден скрывать свою радость: пусть не думают, будто я считаю, что смерть Джеймса Брэдли Стомарти – это Итак, я молчу в тряпочку. Сижу за компьютером и собираю из разноцветных кусочков мозаику жизни Джеймса Брэдли Стомарти, больше известного как Джимми Стома. Да-да. Из «Джимми и Блудливых Юнцов». Где-то у меня дома валяется один из их ранних альбомов – «Рептилии и амфибии Северной Америки». Джимми был солистом и иногда играл на ритм-гитаре. А еще на губной гармошке. Помнится, мне очень нравилась песня «Клинический случай» из альбома «Плавучая богадельня». Этот диск стащила одна из моих бывших подружек. Джимми, конечно, не чета Дону Хенли,[2] но девчонкам нравился. К тому же умел петь не фальшивя. Стому регулярно арестовывали, и в протоколах он всегда фигурировал под своим настоящим именем. Поэтому запрос «Джеймс Брэдли Стомарти» оказался столь результативным. Вот что я откопал на кладбище: 13 декабря 1984 года. В присутствии Стивена Тайлера, Джона Энтуистла и Джоан Джетт[3] Джимми Стома сочетался браком с хористкой, которая стала профессиональной борчихой в Лас-Вегасе. Чуть позднее тем же вечером он был арестован за то, что помочился на лимузин Энгельберта Хампер-динка.[4] 14 февраля 1986 года. Миссис Стома подает на развод, обвинив мужа в половой распущенности и пристрастии к алкоголю и кокаину. «Блудливые Юнцы» открывают серию из трех концертов в «Мэдисон-сквер-гарден», и там Джимми со сцены представляет новую подружку, девушку из подтанцовки, известную как мадемуазель Шприц. 14 мая 1986 года. Стому арестовывают за непристойное поведение на концерте в Шарлотте, Северная Каролина, где он выходит на бис практически голым – на нем лишь светящийся презерватив и хэллоуинская маска, имеющая несомненное сходство с лицом преподобного Пэта Робертсона.[5] 19 января 1987 года. Несмотря на то что четвертый альбом «Блудливых Юнцов» «Болезненное жжение» имел все шансы стать трижды платиновым, Джимми Стома отменяет долгожданное турне группы. Источники, приближенные к группе, сообщают, что Стома, завязав с кокаином, стал весить 247 фунтов и теперь стесняется показываться на публике. Сам Стома утверждает, что он просто хочет отдохнуть от концертов и «всерьез поработать в студии». 5 ноября 1987 года. Стому арестовывают в Скоттсдейле, штат Аризона, за то, что ударил по лицу фотографа журнала «Пипл», который следил за ним до самых ворот «Джила Спрингз Ранч», частной спа-клиники, специализирующейся на эксклюзивных программах экспресс-похудения. 11 ноября 1987 года. Стому арестовывают второй раз за неделю. На этот раз он хотел украсть кекс и два шоколадных эклера из булочной в центре Феникса. 25 февраля 1989 года. Стома и неизвестная женщина получают травмы в результате столкновения водного мотоцикла Стомы с круизным лайнером «Норвегия» в порту Майами. Лайнеру хоть бы хны, а вот Джимми Стома, по словам хирургов, не сможет играть на гитаре несколько месяцев. 25 сентября 1991 года. Выходит первый сольный альбом Стомы «Стоматозник», раскритикованный в пух и прах и «Спин», и «Роллинг Стоун». Сразу после релиза альбом занял 22 место в хит-параде «Биллборд»[6] и в течение двух недель слетел на 97 позицию, еще до того как… – Джек? Это мой редактор – Эмма Невозможная. – Что ты сделала с волосами? – интересуюсь я. – Ничего. – Да я же вижу. – Джек, мне нужно знать, о чем ты пишешь, для планерки. – Короче, – говорю я. Эмма ненавидит, когда я делаю вид, что флиртую. – Твои волосы явно стали короче. Эмма краснеет, но дальше хмурого взгляда дело не заходит. – Я подровняла челку. Так что у тебя? – Пока ничего, – вру я. Эмма придвигается ближе – хочет подглядеть, что там у меня на экране. Она подозревает, что я гуляю по порносайтам, а за это ведь вполне и уволить можно. Эмма никогда никого не выгоняла, но ради меня с удовольствием сломает целку. Она не первый младший редактор, который хочет на мне попрактиковаться. Эмма молода и обладает всесокрушающим стремлением подняться по редакционной служебной лестнице. Она мечтает о кабинете с окном, о высокой должности и о преимущественном праве на покупку акций. Бедняжка! Я пытался подтолкнуть ее к профессии, более для нее подходящей – продавщица обуви, например, – но она и слышать не желает. Вытянув лебединую шею, Эмма говорит: – Рабби Левин умер вчера в-Восточном округе. – А в понедельник умер рабби Кляйн, – напоминаю я. – Не больше одного мертвого религиозного деятеля в неделю, Эмма. Это оговорено в моем контракте. – Значит, потрудись найти что-нибудь получше, Джек. – Я именно этим и занимаюсь. – Кто такой Джеймс Стомарти? – спрашивает она, бросив взгляд на мой монитор. Нефритовые глаза делают Эмму похожей на экзотического сокола. Я говорю: – А ты не знаешь? Был такой музыкант. – Наш, местный? – У него был дом в Силвер-Бич, – отвечаю я, – и еще один – на Багамах. – Никогда о нем не слышала, – констатирует Эмма. – Ты слишком молода. Эмма смотрит на меня скептически: польстить не удалось. – Читателей скорее заинтересует рабби Левин. – Тогда спихни его в Городские Новости, – предлагаю я. Эмму эта идея, конечно, не впечатлила. Она на ножах с редактором этого раздела. – Сегодня воскресенье, – напоминаю я, – по выходным в мире ничего не происходит. Пусть «Городские новости» проводят досточтимого раввина в последний путь. – Этот твой музыкант – сколько ему было? – Тридцать девять. – Надо же! Похоже, она заглотнула наживку. – А как он умер? – равнодушно спрашивает она. – Понятия не имею. – Наверняка от наркотиков, – предполагает она. – Или самоубийство. А ты ведь знаешь правила, Джек. В газетах не принято писать о самоубийствах – считается, что это может спровоцировать других депрессивных граждан с неустойчивой психикой и они тут же кинутся сводить счеты с жизнью. А в наше время газеты не могут позволить себе терять подписчиков. Но даже из этого древнего журналистского правила есть свое исключение. – Он был знаменит, Эмма. Так что к черту правила. – Да уж, знаменит! Я, например, никогда о нем не слышала. И снова она заставляет меня оскорблять ее. – А про Сильвию Плат[7] ты слышала? – Естественно. – А знаешь, почему ты про нее слышала, Эмма? Потому что она засунула голову в духовку. И этим прославилась. – Джек, это не смешно. – А в остальном она была просто еще одной талантливой, но невразумительной и непризнанной поэтессой, – продолжаю я. – Слава придает блеск смерти, но и смерть придает блеск славе. Факт. Эмма беззвучно открывает и закрывает рот. Ей безумно хочется послать меня ко всем чертям, но она сдерживается, потому что это будет серьезным нарушением корпоративной этики и подпортит личное дело в остальном безупречной и перспективной сотрудницы. Я ей сочувствую. Честное слово. – Эмма, дай мне время выяснить кой-какие детали о Стомарти. – Выясняй, – резко отвечает она. – Но я все равно придержу двенадцать дюймов для рабби Левина. Объявление о смерти – это совсем не то что некролог. Объявление о смерти считается рекламой, его сочиняют и оплачивают родственники покойного, а затем похоронное бюро рассылает в газеты – это входит в пакет предоставляемых услуг. Объявления о смерти обычно печатают шрифтом «агат»,[8] но они могут быть сколь угодно пространными и витиеватыми – газеты только рады продать рекламное место. Объявление о смерти Джимми Стомы отличалось краткостью. И отсутствием подробностей. СТОМАРТИ, Джеймс Брэдли, 39 лет, скончался в четверг на Берри-Айлендс. Джим проживал в Силвер-Бич с 1993 года, был успешным бизнесменом, добрым прихожанином и активным участником местной общественной жизни. Он любил играть в гольф, ходить под парусом и плавать с аквалангом. Он собрал несколько тысяч долларов на восстановление коралловых рифов у Флорида-Киз и Багамских островов. Добрый друг, преданный брат и любимый супруг, он оставил безутешными жену, Синтию Джейн, и сестру, Дженет Стомарти Траш из Беккервилля. Панихида состоится во вторник утром в церкви Св. Стефана, затем последует краткая церемония на борту корабля около маяка Рипли – именно там, согласно воле Джима, будет развеян его прах. Родственники просят скорбящих воздержаться от покупки венков и сделать пожертвования в Фонд Кусто в память о Джиме. Странно. Ни слова о «Блудливых Юнцах», ни слова о шести миллионах проданных дисков, ни слова о наградах «Эм-ти-ви» за лучшие видеоклипы, ни слова о «Грэмми». В списке его увлечений музыка даже не упомянута. Возможно, этого хотел сам Джимми Стома; возможно, он старался забыть о своей разгульной молодости, и ничто, даже его смерть, не должно было воскресить прошлого. Извини, приятель. Обещаю – больно не будет. В телефонной книге округа нет ни «Джеймса», ни «Дж. Стомарти», но я нашел Дженет Траш из Беккервилля. Она сняла трубку после третьего гудка. Я представился и объяснил, в чем дело. – Вы сестра Джимми? – Да. Послушайте, не могли бы вы перезвонить через пару дней? Итак, я ступаю на скользкую почву и начинаю объяснять – весьма деликатно, – что когда речь идет о некрологах, их или печатают сейчас, или не печатают никогда. Через каких-то сорок восемь часов никто в редакции не даст и хвоста дохлой крысы за вашего не менее дохлого брата. И ничего личного. Таков уж мир новостей. – Статья выйдет завтра, – говорю я сестрице. – Мне очень неудобно вас беспокоить, и вы совершенно правы, я мог бы взять информацию из архива, но… Я даю ей время, чтобы она осознала весь ужас подобной идеи. Никто не заслуживает некролога из обрывков старых газетных заметок. – Я хотел бы побеседовать с теми, кто был ему особенно близок, – напираю я. – Его смерть станет настоящим ударом для многих людей по всей стране. У вашего брата было много поклонников… – Поклонников? – Дженет Траш меня проверяет. – Именно. Я был одним из них. Моя собеседница погружается в непроницаемое молчание. – Джимми Стома, – не сдаюсь я. – Из группы «Джимми и Блудливые Юнцы». Ведь это Его сестра тихо отвечает: – Это было очень давно. – Но люди его помнят. Поверьте мне. – Что ж, это хорошо. – Голос неуверенный. И я говорю: – Объявление о смерти было… э-э-э… несколько суховато. – При чем тут я? Я его даже не читала. – Я хочу сказать, там нет ни слова о музыке. – Вы говорили с Клио? – Кто это? – вырывается у меня. – Его жена. – Ага. В похоронном бюро сказали, что ее зовут Синтия. – Но все зовут ее Клио, – поясняет сестра Джимми. – Клио Рио. Единственная и неповторимая. Когда я признался, что первый раз слышу это имя, сестра Джимми усмехнулась. Я слышал, как у нее в комнате бормочет телевизор. По-моему, «Встреча с прессой».[9] – Лучше бы вам сделать вид, что вы знаете, кто такая Клио, – советует Дженет Траш. – Тогда она точно даст вам интервью. Сестрица и вдовушка явно недолюбливают друг друга. – А вы? – интересуюсь я. – Боже, даже мое имя не упоминайте. – Я и не собирался, – спешу заверить я, – просто я надеялся поговорить с вами. Задать пару вопросов. Мне страшно неудобно вас беспокоить, но сроки поджимают… – Перезвоните мне, – говорит она, – после того, как выжмете все из Клио. – У вас есть ее номер? – Разумеется. – Она диктует мне номер, а затем добавляет: – У меня еще и адрес есть. Вы могли бы подъехать к ней домой. – Отличная мысль, – соглашаюсь я, хотя вовсе не планировал покидать редакцию. За то время, что я буду ездить в Силвер-Бич и обратно, я смог бы взять аж пять телефонных интервью. Сестра Джимми тем временем продолжает: – Вы обязательно должны встретиться с Клио, если хотите написать нормальную статью. – И затем после паузы: – Впрочем, я не собираюсь учить вас вашей работе. – Спасибо за помощь. Я хотел бы задать вам всего один вопрос. От чего умер ваш брат? Он был болен? Она прекрасно понимает, что я имею в виду. – Джимми завязал с наркотиками девять лет назад, – говорит она. – Тогда что же произошло? – Наверное, несчастный случай. – Несчастный случай? – Спросите Клио, – советует сестра Джимми и вешает трубку. Эмма перехватывает меня у самых дверей редакции. Она почти на целый фут ниже меня; и неизмеримо коварнее. Обычно она подкрадывается незаметно. – Тебе известно, что рабби Левин занимался дельтапланеризмом, и это в его-то семьдесят? Это хороший материал, Джек. – Он случайно не сыграл в ящик на своем любимом дельтаплане? А, Эмма? Может, он разбился в лепешку о стену синагоги? – Нет, – признает она, – он умер от инсульта. Я пожимаю плечами: – Ты сделала что могла, но я удаляюсь – спешу к вдове Стомарти. Но от Эммы так легко не отделаешься. – Мне больше нравится раввин. Черт! Придется открыть карты. Я окидываю быстрым взглядом отдел и замечаю с некоторым облегчением, что все наши молодые да ранние звезды журналистики сегодня отсутствуют. Это самый большой плюс в работе по воскресеньям – здесь тихо, как в могиле. Эмма хочет отнять у меня мой материал? Что ж, пусть сама над ним парится. А Эмма, благослови господь ее феминистскую душу, никогда не была репортером. Если судить по натужному синтаксису ее служебных записок, она и поздравительную открытку не сумеет набросать. Ну, делать нечего. – Джеймс Стомарти – это Джимми Стома, – говорю я. Эмма хмурит брови. Она чувствует, что ей следовало бы знать это имя. Но она не собирается показывать свое невежество. Она молча ждет, пока я продолжу. – Из «Джимми и Блудливых Юнцов», – подсказываю я. – Ты шутишь! – Помнишь их песню «Клинический случай»? – Естественно. – Эмма слегка разворачивается и хищно озирает офисные закутки. Я знаю, что она задумала – отдать Стому другому журналисту и свалить на меня мертвого раввина. Облом, Эмма. Кроме нас, здесь только одно живое существо – Гриффин, полицейский репортер выходного дня. Гриффину за шестьдесят, суровый тип – голыми руками не возьмешь. Эмма не властна над репортерами криминальной хроники. Гриффин поднимает голову и смотрит сквозь нее, будто она не более чем сигаретный дым. Эмма хмурится, затем снова поворачивается ко мне: – Самоубийство, да? – Не угадала. Несчастный случай. Скрепя сердце Эмма дает мне пройти. – Двенадцать дюймов, – резко напоминает она. – И не больше, Джек. – Вот как мы относимся к умершим рок-звездам, – сухо замечаю я. – Неужели лауреат «Грэмми», чья жизнь трагически оборвалась в тридцать девять, только этого и заслуживает? Дорогуша, уверяю тебя, в «Нью-Йорк Таймс» ему посвятят куда больше двенадцати дюймов. Эмма возражает: – Не в разделе же Смертей. Я улыбаюсь: – Именно что не в разделе Смертей. Эмма мрачнеет: – Не выйдет, Джек. Я не стану выбивать для твоей статьи место на первой полосе. Ни за что! Господи, ну и клуша. «Таймс» никогда не поместит Джимми Стому на первую полосу – ему еще повезет, если его некролог будет первым в разделе. Но Эмма вся аж вспотела при одной мысли о том, что я сумею прорваться на свет божий. Несомненно, для нее эта ситуация – прямая угроза карьере, ибо одна из ее обязанностей младшего редактора – следить, чтобы я сидел в выгребной яме, без всякой надежды на спасение. Лучше моего пребывания в забвении может стать только мое увольнение по собственному желанию – желанию избавиться от общения с ними. Но этого они не дождутся. Слишком уж тут забавно. И я говорю Эмме: – Ты могла бы упомянуть Стому на планерке – так, на всякий случай. – Двенадцать дюймов, Джек, – строго повторяет она. – Потому что, мне кажется, один фанат «Блудливых Юнцов» в редсовете точно есть. – Я имею в виду, разумеется, Аксакала, нового главного редактора. Он мой ровесник и тоже работает по выходным. – Больше пятнадцати дюймов даже не проси, – уступает Эмма. Я машу ей на прощанье блокнотом и удаляюсь к лифтам. Мы еще поговорим об этом, когда я вернусь от миссис Стомарти. – Что там был за несчастный случай? – кричит Эмма мне вслед. – Джек, как он умер? |
||
|