"Язон четырех морей" - читать интересную книгу автора (Бенцони Жюльетта)

В западне

Глава I Открытое в ночь окно…

Нервы Марианны уже слишком истрепались на протяжении этого вечера, чтобы при виде своего первого мужа она испытала что-нибудь другое, кроме тоски. Хотя этот человек представлял опасность и у нее были основания бояться его, сейчас она дошла до такой степени безразличия, что даже не ощущала страха. Поэтому, не проявляя ни малейшего волнения, она закрыла за собой дверь. Затем, не удостоив неурочного гостя ничем, кроме ледяного взгляда, она направилась к туалетному столику, сбросила шарф и стала стягивать свои длинные перчатки, одновременно не теряя из виду англичанина, отражавшегося в высоком зеркале.

Она испытала некоторое удовлетворение, заметив, что он кажется разочарованным. Без сомнения, он рассчитывал на испуганное движение, может быть, крик. Эта холодность и безмолвие были для него совершенно неожиданными. Продолжая играть до конца, Марианна проверила, в порядке ли у нее прическа, взяла один из заполнявших столик хрустальных флаконов и слегка побрызгала духами шею и плечи. После чего она спросила:

– Как вы вошли? Мои слуги, безусловно, не видели вас, иначе они предупредили бы…

– Почему же? Один слуга знает…

– Только не из моих. Они не рискнут своим местом из-за нескольких экю. Итак?

– Окно, конечно! – вздохнул Франсис, снова располагаясь в кресле. – Стены вашего сада не так уж высоки… и оказалось, что я уже три дня ваш сосед.

– Мой сосед?

– Вы разве не знаете, что у вас соседка англичанка?

Да, Марианна знала это. Она даже поддерживала достаточно хорошие отношения с мадам Аткинс, у которой Аделаида нашла убежище, когда ее разыскивала полиция Фуше. Она была бывшей актрисой театра Драри Лейн, и ее звали тогда Шарлоттой Уолпол, но она приобрела право на уважение и в то же время право стать парижанкой, пытаясь, рискуя жизнью и состоянием, спасти из Темпля королевскую семью после казни Людовика XVI. Императорская полиция терпела ее присутствие. Особенно удивило Марианну то, что эта славная женщина, благовоспитанная и добрая, смогла наладить дружеские отношения с таким человеком, как Франсис Кранмер, и она не скрыла свои сомнения. Лорд Кранмер рассмеялся:

– Я могу даже сказать, что дорогая Шарлотта очень любит меня. Знаете, Марианна, вы одна из немногих женщин, которые находят меня отталкивающим и достойным ненависти! Большинство ваших современниц считают меня очаровательным, приветливым, учтивым…

– Очевидно, они не имели радости выйти за вас замуж! Отсюда и разница… Сказав это, я предпочла бы, чтобы наш разговор не затянулся. Я… очень устала.

Франсис Кранмер соединил руки кончиками пальцев и стал рассматривать их.

– Должен отметить, что вы не очень долго оставались в Комеди Франсез. Вам не понравился «Британник»?

– Значит, вы тоже были в театре?

– Конечно. И как знаток мог восхищаться вашим появлением в компании с этим великолепным животным, каким является красавец Чернышов. По правде говоря, трудно себе представить более подходящую пару… если только не заменить его Бофором! Но похоже, что с этой стороны не все идет гладко. Вероятно, вы с ним по-прежнему на ножах? Все из-за той старой истории в Селтоне? Или же вам не нравится его испанская супруга?

Эта наглая болтовня начала раздражать Марианну. Резко повернувшись, она лицом стала к Франсису и сухо отрезала:

– Довольно! Вы пришли сюда не для того, чтобы посплетничать, а, безусловно, с определенной целью. Так говорите и убирайтесь! Что вам надо? Деньги?

Лорд Кранмер окинул молодую женщину веселым взглядом и откровенно расхохотался.

– Я знаю, что их у вас теперь достаточно и они не имеют для вас большого значения. Охотно признаюсь, что у меня все наоборот, но мы еще к этому вернемся…

Он погасил улыбку, встал и сделал несколько шагов к Марианне. На его красивом лице появилось выражение серьезности, которой молодая женщина прежде у него не замечала.

– На самом же деле, Марианна, я пришел, чтобы предложить вам заключить мирный договор, если вы не будете возражать.

– Мирный договор? С вами?

Франсис неторопливо подошел к маленькому столику, на котором Агата приготовила ужин на случай, если ее хозяйка после театра захочет подкрепиться. Он наполнил бокал шампанским, отпил с половину и, удовлетворенно вздохнув, продолжал:

– Конечно. Я считаю, что мы оба при этом будем в выигрыше. Во время наших последних встреч я вел себя не лучшим образом. Я должен был проявить больше учтивости и такта. Это мне не удалось.

– Действительно, и не буду скрывать, я считала вас уже мертвым!

– Снова! Моя дорогая, – сказал он с гримасой, – оставьте привычку постоянно помещать меня в число покойников! Это в конце концов надоедает! Но если вы намекаете на сторожевого пса, которого полиция приставила к моей особе, знайте же, что я просто убежал от него по дороге! Что поделаешь, лучшие ищейки ошибаются, когда знаешь правила охоты. Однако на чем я остановился? Ах да! Я говорил, что сожалел, проявив такую грубость в отношении вас. Было бы гораздо предпочтительней договориться.

– И какого рода договоренность вы предлагаете? – спросила Марианна, одновременно огорченная и успокоенная упоминанием о преследовании, в которое бросился ее друг Блэк Фиш.

Огорченная, ибо, по всей видимости, полицейский упустил свою добычу из рук, и успокоенная, потому что, если Блэк Фиш попросту прозевал Франсиса, он, по крайней мере, еще жив. Когда она увидела англичанина в кресле, ей почудился разъяренный голос бретонца, заявившего: «Я его прикончу или сам потеряю шкуру», – и сердце ее сжалось при мысли, что может означать присутствие живехонького Франсиса здесь. Опасения оказались напрасными, и слава богу!

Тем временем Франсис спокойно допил шампанское и направился к небольшому секретеру, стоявшему между двух открытых в ночной сад окон. Среди лежавших на нем бумаг он нашел печать из нефрита и золота, служившую Марианне для запечатывания писем. Несколько мгновений он рассматривал выгравированный герб.

– Полюбовное соглашение, конечно, – медленно сказал он, – а также соглашение оборонительное. Вам больше нечего бояться меня, Марианна. Наш брак расторгнут, вы снова замужем и отныне носите одно из самых известных имен Европы. Я могу только поздравить вас с этим, ибо ко мне удача оказалась менее благосклонной. Я вынужден жить тайно, под угрозой провала, и все ради службы моей стране, которая, впрочем, платит очень мало таким, как я. Моя жизнь…

– Нормальная жизнь шпиона! – отрезала Марианна, у которой необычная приветливость Франсиса вызвала подозрение.

По его губам скользнула улыбка, не затронувшая глаз.

– Вас нелегко провести, а? Ладно, пусть будет так! Жизнь шпиона! Однако она позволяет мне узнать о многих вещах, приблизиться к таким тайнам, которые будут способны заинтересовать вас.

– Политика меня не интересует, Франсис, и я стараюсь держаться в стороне от нее. Для вас будет лучше как можно скорее покинуть этот дом, прежде чем я забуду, что носила ваше имя, и буду только помнить, что вы враг моей страны и моего монарха!

Франсис воздел руки к небу.

– Невероятно! Теперь вы бонапартистка? Вы, аристократка! Правду говорят, что подушка – лучший способ победить враждебные убеждения. Но успокойтесь, не о таком жанре политики я хотел поговорить с вами. Вас она не интересует, и ладно, но может ли вас не интересовать то, что касается Бофора?

– А что заставляет вас считать, что господин Бофор интересует меня? – пожав плечами, спросила Марианна.

– Нет, Марианна, не меня! Я хорошо знаю женщин, а вас – лучше, чем вы предполагаете. Бофор не только интересует вас, вы любите его, и он любит вас, несмотря на эту сварливую особу, на которой он счел себя обязанным жениться. Совсем недавно вы смотрели на нее со скрытой злобой, видимой внимательному наблюдателю… Но довольно вилять! В двух словах: Бофору грозит завтра большая опасность. Вопрос заключается в том, хотите вы спасти его или нет.

– Если вы намекаете на дуэль, знайте…

– Да нет же! Черт возьми! Я не стал бы беспокоиться из-за дуэли. Бофор, без сомнения, лучший клинок Америки. Если я говорю, что ему грозит опасность, дело идет о настоящей опасности.

– Почему тогда не сказать ему самому?

– Потому что он не захочет меня слушать и потому что он не заплатит, узнав, от какой опасности он должен быть спасен. Тогда как вы, вы заплатите! Не так ли?

Марианна не ответила, онемев от изумления и возмущения. В то же время она ощутила странное облегчение. Франсис в его новом облике смущал ее. В нем появилось что-то, что не согласовывалось с его трудно постижимой натурой. Теперь же все стало на свои места. Он снова стал прежним, и только у него могла возникнуть мысль прийти к ней, чтобы получить деньги за спасение друга. Она не могла удержаться, чтобы не высказать ему это.

– Я считала, что он ваш друг! – с презрением бросила она. – Хотя для таких, как вы, дружба не имеет большого значения.

– Друг? Слишком сильно сказано. То, что ваше состояние уплыло в его руке, не способствовало установлению прочных связей. И времена сейчас слишком суровые, чтобы отдаваться чувствам. Итак, сколько вы дадите мне в обмен за то, что я знаю?

За непринужденностью слов проглядывала алчность. Марианна с гадливостью смотрела на этого молодого человека, высокого, бесспорно красивого, очень изящного в темно-зеленом бархатном фраке. Светлые волосы были причесаны на манер, как нельзя лучше подходивший к его почти безупречным чертам лица, а ухоженные руки отличались такой же красотой и белизной, как руки кардинала Сан Лоренцо. Его улыбка, несмотря на холодную безразличность взгляда серых глаз, была полна очарования. Однако душа, обитавшая в этом дворянине, представляла собой ледяное болото, где смешались отчаянный эгоизм, низость, жестокость и подлость. Душа, которую ее обладатель без колебаний продал бы за горсть золота… «И я любила его, – с отвращением подумала Марианна. – И на протяжении месяцев в нем воплощались для меня все герои романов, все рыцари Круглого стола! И тетушка Эллис видела в нем образец всех добродетелей! Какое разочарование!..»

Но прежде всего надо сохранить спокойствие, даже и особенно, если настоящий страх начал охватывать ее. Она теперь слишком хорошо знала Кранмера, чтобы удостовериться, что он никогда не грозит впустую. Его шантаж, конечно, основан на ужасной действительности, в которой Язон пострадает, если она не заплатит. А теперь, когда Франсис обнаружил ее любовь к Бофору, он так легко не отстанет. Чтобы помешать нервам выдать ее, Марианна оплела руки за спиной и сжала изо всех сил. И лицо ее было абсолютно безразличным, когда она спросила:

– А если я откажусь заплатить?

– Тогда мои тайны останутся при мне, но я не верю, что мы дойдем до этого, не правда ли? Скажем… двадцать пять тысяч ливров? Цена умеренная, мне кажется?

– Умеренная? Да вы действительно не от мира сего! За кого вы меня принимаете? За Французский банк?

– Не будьте мелочны, Марианна! Я ведь знаю, что вы заключили очень богатый брак и для вас такая сумма – пустяк! Впрочем, если бы я так не нуждался в деньгах, я мог бы быть более покладистым, но я должен покинуть Париж на рассвете. Итак, довольно уверток! Хотите ли вы, да или нет, узнать, что грозит Бофору? Клянусь вам, что, если вы не согласитесь, завтра в это время он будет мертв!

Дрожь ужаса пробежала по спине Марианны. Ей представился мир, в котором Язон не существует больше, и она поняла, что тогда уже ничто не помешает, не сможет помешать ей последовать за ним. Что значили деньги рядом с подобным несчастьем, деньги, бывшие для Кранмера высшим блаженством, а для Марианны меньше, чем ничем. После ее свадьбы действительно большие суммы переводились ей управляющим князя. Она с отвращением взглянула на англичанина.

– Подождите немного! Я пойду за деньгами.

Когда она направилась к двери, Кранмер нахмурил брови и протянул руку, словно пытаясь удержать ее. Тогда она адресовала ему холодную улыбку.

– Чего вы боитесь? Что я позову людей и вас схватят? В таком случае, мне кажется, ничто не сможет спасти Язона Бофора?

– Действительно, ничто! Идите же, я жду.

Марианна никогда не хранила деньги в своей комнате. Это входило в обязанности Жоливаля. Вделанный в одну из стен его комнаты железный шкаф всегда содержал достаточно большую сумму денег и драгоценности Марианны. Только Аркадиус и она знали о его существовании. Итак, Марианна направилась к его комнате, предварительно убедившись, что Франсис не следует за нею.

Аркадиус в это время отсутствовал. Он уехал в Экс-Ляшапель под предлогом лечения на термальных минеральных водах, создавших славу древней столице Карла Великого и притягивавших к себе гостей со всей Европы. Когда Марианна, немного удивленная внезапной потребностью термального лечения, выразила беспокойство по поводу его здоровья, Аркадиус сообщил ей, что у него свело ревматизмом два пальца и от непрерывной простуды пропадает голос. Марианна нашла, что с этим шутить нельзя, и пожелала счастливого пути, добавив:

– Поцелуйте за меня Аделаиду и скажите ей, что мне ее очень недостает. Если она сможет вернуться…

По внезапно просиявшей физиономии ее старого друга она поняла, что сделала правильно, и ей приятно было обнаружить у Аркадиуса что-то сильно напоминавшее тайную нежность.

Марианна стремительно вошла в пустую комнату, старательно заперла дверь, даже засунув засов, и оперлась о нее, чтобы отдышаться. Сердце ее колотилось отчаянно, словно это была чужая комната, которую она собиралась ограбить. Она ощущала страх, толком не понимая, почему. Может быть, просто потому, что всюду, где он появлялся, Франсиса Кранмера окружала атмосфера подозрительности и опасности. Ее торопило только одно: увидеть его уходящим. Тогда она сможет поехать и предупредить Язона об этой таинственной опасности, ликвидация которой стоила так дорого.

Немного успокоившись, Марианна достала ключ от шкафа из маленького тайничка в массивной ножке кровати из красного дерева, скрытого среди бронзовых украшений. Затем она сняла обтянутое зеленым шелком панно, имитирующее облицовку стены, и открыла наконец железный шкаф. Показались многочисленные ларцы, пачки банкнот Французского банка и два мешка с золотом. Без колебаний Марианна отсчитала нужную сумму, тщательно заперла шкаф, поставила на место панно и, положив ключ в тайничок, покинула комнату Аркадиуса, прижимая к груди то, что она рассматривала как выкуп за Язона. В доме по-прежнему все было тихо. Слуги в людской и Агата в своей маленькой комнате рядом со спальней хозяйки мирно спали, не подозревая о разыгравшейся драме. Но Марианна ни за что в мире не хотела, чтобы слуги вмешались в эту историю.

Увидев в руках Марианны банкноты, англичанин недовольно нахмурился.

– Я предпочел бы золото!

– У меня нет такой суммы в золоте. И не мелите вздор, Франсис, у вас, конечно, есть знакомый банкир, который обменяет их… скажем, ваш друг в Лондоне, Баринг.

– Черт возьми! Откуда вы знаете?

– Я многое знаю. Например, почему вы могли так свободно разгуливать по Парижу, когда Фуше был министром полиции. Но Фуше больше не министр.

– Потому я и не могу задерживаться. Дайте эти банкноты, я спрячу их.

Молодая женщина быстро отвела руки за спину, положив деньги на столик.

– Минутку! Вы возьмете их перед уходом. Сначала вы должны рассказать все.

Ее сердце пропустило один удар. Глаза Франсиса искали банкноты и сузились до того, что превратились в две серые щелочки. Он покраснел, и она поняла, что его охватила денежная лихорадка. Ничто не препятствовало ему броситься на нее, оглушить, взять деньги и убежать. Возможно, ему просто нечего было рассказывать.

Охваченная внезапным гневом, Марианна подбежала к драгоценному комоду из черного дерева, открыла стоявшую на нем шкатулку и, схватив один из отдыхавших в красной бархатной постели дуэльных пистолетов, полностью заряженный, обернулась к Франсису, наведя на него оружие.

– Если вы коснетесь денег, ничего не рассказав, вы и шагу не ступите к двери. Вы же знаете, что я стреляю без промаха!

– Какая муха вас укусила? Я не имею намерения ограбить вас, тем более что все можно объяснить в нескольких словах.

Действительно, его рассказ был краток. Язон Бофор должен прийти завтра вечером к Квентину Кроуфорду на улицу Анжу, чтобы якобы посмотреть его известное собрание картин, а в самом деле встретить эмиссара Фуше, в настоящее время изгнанного, но ничуть не излечившегося от жажды власти и решившего вернуть ее любыми средствами, даже государственной изменой, и еще двух фанатичных приверженцев короля в эмиграции: шевалье де Брюслара, хорошо знакомого Марианне, и барона де Витроля.

– Савари предупрежден, – добавил Кранмер. – Четверо мужчин будут незаметно арестованы, даже не успев переступить порог Кроуфорда, препровождены в Венсенн и расстреляны, прежде чем займется заря.

Марианна затрепетала.

– Вы сошли с ума! Казнить четырех человек без суда, без приказа Императора?

Красивое лицо Франсиса скривилось в насмешливой улыбке.

– А вы забыли, что Савари – это человек, который убил герцога Энгиенского? Буонапарте в Компьене, а дело касается вражеских агентов.

– Язон – вражеский агент? Да кто вам поверит?

– А хотя бы и вы, моя дорогая. Как многие здравомыслящие люди, он признает, что мир с Англией необходим по ряду причин, среди которых важнейшая – развитие торговли. А разве Бони согласится на мир? Зато Людовик XVIII сделает это без промедления.

Безумная ярость охватила Марианну. Она восприняла как личное оскорбление причисление Язона к этим изворотливым и бессовестным политикам, которые ради собственных интересов готовы были сокрушать империи, чтобы возвести на обагренный кровью трон какую-нибудь жалкую марионетку.

– Есть кое-что, о чем вы, вероятно, не знаете. Язон восхищается Наполеоном, он даже любит его. Вы забыли, что он является посланником своего правительства при нем?

– Официозный посланник – это чисто практическое дело. А вы, со своей стороны, не забыли, что Язон всегда нуждается в средствах? Мне кажется, мы достаточно поплатились – вы и я, – чтобы узнать это!

– Не только он!

– Вы не забыли, – продолжал Франсис, оставив без внимания реплику Марианны, – при каких обстоятельствах вы познакомились с ним? В Селтоне, в Англии… к тому же в группе приближенных принца Уэльского! Хотите еще одно доказательство? Тот английский корсар, которому он совсем недавно так кстати позволил убраться под предлогом, что Америка не воюет с Англией, тот корсар в действительности был очень важным для Бони, ибо он возвращался из Испании и вез депеши Веллингтона, доверенные им такому быстрому кораблю. Так вот, для торгового корабля «Волшебница моря» очень сильно вооружена, гораздо больше, чем «Реванш», к тому же более быстроходна. Убедились?

У Марианны не хватило мужества ответить. Она отвернулась. Конечно, она не могла упрекнуть Язона за предпочтение интересов своей страны интересам Франции, но мысль о том, что он смог вернуться сюда под видом дружбы, быть принятым Императором, пользоваться уважением и в то же время снюхаться с худшими врагами французского монарха, была для нее невыносимой. Но нельзя было и отрицать, что аргументы Франсиса казались достаточно весомыми. До того, как он приблизился к Наполеону, Язон Бофор действительно был другом английского принца, входя в число самых близких.

После некоторого размышления она заметила:

– В этом есть что-то, чего я не могу понять. Вы пришли продать сведения, которые могут спасти господина Бофора. Но эти сведения касаются не только его? Есть еще Кроуфорд… и трое остальных.

– Если у Кроуфорда будут неприятности, он сам с ними справится, – сухо засмеявшись, сказал Франсис. – Ибо, раз Савари в курсе дела, источник информации не надо искать далеко.

– Вы хотите сказать…

– Что Кроуфорд давно живет в Париже и в таком возрасте он больше думает о своем спокойствии, чем об убеждениях, за которые достаточно поплатился и кошельком, и здоровьем. Успокойтесь, Кроуфорду нечего бояться. Что касается других, ими займусь я.

– Неужели никто из них не сможет предупредить Бофора?

– У них не будет времени, чтобы позаботиться об укрытии для самих себя. Я заслужил мои деньги?

Кивком головы Марианна подтвердила это. Ее вооруженная рука опустилась, и она положила пистолет в шкатулку, в то время как Франсис медленно подходил к заветному столику. Он молча спрятал деньги в свои объемистые карманы, низко поклонился и направился к окну. Марианна сгорала от нетерпения, ожидая его ухода. Заключенная ими сделка если и не увеличила ненависть, испытываемую ею к этому человеку, то по крайней мере уничтожила страх, который он внушал ей с памятного вечера в театре Фейдо, и значительно усилила ее презрение. Теперь она знала, что с небольшим количеством золота всегда будет возможно обуздать Кранмера и помешать его козням. А отныне золото стало тем, чего ему больше всего будет не хватать. Гораздо трудней было переварить его разоблачения, касающиеся Язона. Марианна не могла согласиться, несмотря на представленные доказательства, что ее друг – просто шпион. И тем не менее…

Англичанин вышел на балкон, чтобы оттуда спрыгнуть в сад, но в последний момент спохватился.

– Я совсем забыл! Как вы рассчитываете предупредить Бофора? Вы напишете ему?

– По-моему, это вас не касается. Я сделаю так, как мне покажется лучше.

– Его адрес вам известен?

– Он сказал, что живет в Пасси, в доме его друга, банкира Боагено.

– Действительно. Это большой, красивый дом на берегу Сены, окруженный парком на террасах. До революции он принадлежал княгине Ламболь и именно под этим именем еще известен в окрестностях. Но если вы позволите мне дать вам совет…

– Совет? Вы?

– А почему бы и нет? Вы проявили щедрость, и в благодарность я хочу помешать вам сделать глупость. Не пишите! В подобных делах никогда не знаешь, что может произойти, и в случае, если полиция вздумает произвести обыск у Бофора, вам могут грозить неприятности, когда там обнаружат ваше письмо. Если нет следов, нет и доказательств, Марианна, и при определенных обстоятельствах ваша близость с Императором может обернуться против вас. Лучше всего, если вы сами отправитесь к Бофору… скажем, завтра вечером в девять часов. Встреча у Кроуфорда назначена на одиннадцать. Бофор еще будет у себя.

– Откуда вы знаете? Он свободно может отсутствовать весь день.

– Да, но мне известно из достоверного источника, что завтра вечером, в восемь часов, у него дома будет очень важная встреча. Так что он будет у себя.

Марианна с любопытством посмотрела на Кранмера.

– Как вам удается быть таким осведомленным? Можно подумать, что прежде чем назначить встречу или принять какое-нибудь решение, Язон сначала советуется с вами.

– Дорогая, в ремесле, которым я занимаюсь, знание всего, что касается друзей или врагов, очень часто является просто вопросом жизни или смерти. После всего вы вольны не верить мне и действовать, как вам покажется нужным, но не ставьте мне в вину, если ваше легкомыслие обернется катастрофой…

Марианна сделала нетерпеливое движение. Она думала только об одном: увидеть, как он уйдет, а затем, не теряя ни минуты, мчаться поскорее к Язону, чтобы получить уверенность, что он не пойдет на это безрассудное свидание. Но то, о чем она думала, так ясно отражалось на ее лице, что Кранмеру не составило труда все понять. Небрежно, словно дело шло о чем-то, не имеющем никакого значения, он заметил, рассеянно расправляя пальцем складку своего высокого галстука:

– Ехать сейчас в Пасси вряд ли будет благоразумно, ибо вас там ждет не особенно ласковый прием… Сеньора Пилар – ее ведь так зовут – оберегает свое семейное счастье так же ревностно, как и первый Язон знаменитое Золотое руно. Вы увидите только ее одну, тогда как, уверяю вас, завтра вечером наша грациозная дама будет находиться в Мортфонтене у этой странной королевы Испании, созданной при помощи мелкобуржуазной псевдореволюции. Так вот, несчастная королева Юлия, раз уж так ее надо называть, считает своим долгом привлекать к себе все, что имеет хоть малейшую связь с Испанией, где, впрочем, никогда не ступала ее нога, ибо ее благородный супруг предпочитает оставлять ее в своем закутке. На чем я остановился?..

– На том, что вы собрались уйти! – раздраженно бросила Марианна.

– Немного терпения! Я готов проявить рыцарство, а это стоит нескольких мгновений. Так я сказал… ах да! Что завтра ее не будет дома, что для вас, дорогая княгиня, дорога будет открыта и что, если Бофор не полный дурак, он не позволит вам вернуться сюда раньше утра.

Щеки Марианны запылали, тогда как ее сердце пропустило один удар. То, что подразумевалось в последних словах Кранмера, было более чем ясно! Но если открывшаяся в них перспектива заставляла ее трепетать от счастья, они невольно приняли в его циничных устах неприятную ей двусмысленность. Такого рода благословение, которое ей отпустил Франсис, казалось, оскверняло ее любовь.

– Какая внимательность! – с горечью усмехнулась она. – Право слово, можно подумать, что цель вашей жизни состоит в том, чтобы любой ценой бросить меня в объятия господина Бофора?

Кранмер пощупал в кармане банкноты.

– Двадцать пять тысяч ливров – кругленькая сумма, – небрежно заметил он.

Затем его поведение мгновенно изменилось. Бросившись к Марианне, он схватил ее запястье и сжал до боли, загремев разъяренным голосом:

– Лицемерка! Маленькая грязная лицемерка! У тебя даже не хватает смелости признаться в своей любви! Но достаточно было посмотреть на выражение твоего лица в театральной ложе, чтобы понять, что ты готова лопнуть от желания принадлежать ему. Только это было бы слишком унизительно признать, что после фарса в Селтоне, после твоего важничания и добродетельного негодования ты кончила тем, что полюбила его! Сколько бессонных ночей ты растратила в сожалениях о несбывшемся? Скажи? Сколько?

Резким движением Марианна освободила руку, подбежала к кровати и схватила позолоченную шишечку сонетки.

– Уходите! Вы получили свои деньги, так отправляйтесь! И поскорей, иначе я позову людей!

Франсис мгновенно овладел собой. Он глубоко вздохнул, пожал плечами и медленно направился к окну.

– Не нужно! Я ухожу! Сейчас вы скажете, что я сую нос не в свои дела, и в общем-то будете правы. Но я не могу избавиться от мысли, что все могло быть совершенно… иначе, если бы вы не были такой глупой.

– А вы не таким подлым! Слушайте, Франсис, я никогда не жалела о том, что происходило, и сейчас ни о чем не жалею.

– Почему? Потому что Наполеон научил вас любви и сделал княгиней?

Не затрудняясь ответом, Марианна покачала головой.

– В Селтоне вы оказали мне неоценимую услугу, пробудив вкус к свободе. Единственным извинением, если вы заслуживаете таковое, может быть то, что вы ничего не знали обо мне. Вы считали меня вырубленной из того же дерева, что вы или ваши друзья, и это было ошибкой. Что касается Язона, – я готова на весь мир кричать, что я люблю его, и за это могу тоже поблагодарить вас, ибо до этой отвратительной сделки с вами я не любила его так! Наконец, если я о чем-то и жалею, то только о том, что сразу не поняла этого человека и не последовала за ним, как он мне предлагал в первую ночь… но, слава богу, я достаточно люблю и достаточно молода, чтобы ожидать счастье столько, сколько понадобится! Потому что я знаю, я чувствую: когда-нибудь он будет моим!

– Ну, хорошо, однако… ничего более плохого я не хочу вам пожелать.

И, не добавив ни слова, он вышел на балкон, перешагнул через перила и скользнул вниз. Какое-то мгновение подошедшая к окну Марианна видела его белые руки, вцепившиеся в кованое железо балясин. Затем раздался глухой звук падения, за которым сразу же послышались быстрые легкие шаги в направлении стены соседнего дома. Марианна, в свою очередь, вышла на балкон, пытаясь успокоить сердечное волнение и привести в порядок мысли.

Ее первым побуждением было позвать Гракха, приказать заложить лошадей и отвезти ее в Пасси, но слова Франсиса нашли дорогу в ее душу, и она не могла не признать его правоту. Кто может сказать, как поведет себя испанка, когда она появится перед нею среди ночи? Согласится ли она предупредить мужа? Или же найдет в антипатии, которую внушает ей Марианна, великолепный повод, чтобы не поверить ни одному ее слову? А если Марианна запротестует, можно вызвать скандал, который никому не принесет добра. Идея послать одного Гракха с запиской не привлекала ее, ибо она знала, что не будет иметь ни минуты покоя, пока не удостоверится в безопасности Язона. Да и трудно предположить, что, получив ее послание, Язон откажется от свидания, возможно, сулившего ему многое… Без сомнения, лучше дождаться дня и, выспавшись, отправиться к Язону.

Чувствуя стеснение в груди, Марианна провела дрожащей рукой по лбу и несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь успокоить беспорядочное биение сердца. Ночь была тихой и теплой. В ее бесконечной глубине мерцали звезды, а из сада вместе с серебристым журчанием фонтана доносился аромат роз и жимолости. В такую ночь хорошо быть вдвоем, и Марианна вздохнула, подумав о странном и настойчивом капризе судьбы, обрекавшей ее – предмет мечтаний стольких мужчин – на вечное одиночество. Жена без мужа, любовница без любовника, мать, лишенная ребенка, которого она заранее нежно любила и так часто представляла его хрупкий облик, – не было ли в том несправедливости рока? Чем занимались в этот момент мужчины, игравшие назначенную им роль в ее жизни? Тот, со странным выражением усталости в глазах, кто стремился поскорей уехать, что делал он сейчас у м-м Аткинс, этой тихой романтической женщины, вся жизнь которой была только долгим ожиданием возвращения малыша Людовика XVII? Что делал кентавр в белой маске с виллы Сант’Анна, где пугающее одиночество, казалось, отражалось в одиночестве его символической супруги? Что касается того, что мог делать Наполеон под позолоченными украшениями Компьена в обществе своей австриячки, если он не озабочен несварением желудка своей чересчур любящей пирожные супруги, то Марианна могла представить себе это без труда, но не испытывая при этом никакого страдания. Блеск и жар императорского солнца одно время ослепили ее, но солнце погрузилось в обычную супружескую постель и при этом потеряло часть сияния.

Гораздо более мучительным было представить Язона под угрозой смертельной опасности, но в эту минуту укрытого с Пилар в очаровательном жилище на берегу Сены, которым Марианна не один раз восхищалась. Громадный сад, расположенный террасами, должен быть полным очарования в этот ночной час, но… суровая Пилар, которая не любила Францию, способна ли она ощутить обольстительность старинного парка? Вероятно, она предпочтет, запершись в молельне, возносить молитвы Богу неумолимой справедливости!..

Внезапно движением, полным злобы, Марианна повернулась спиной к этой слишком наводящей тоску ночи и вошла и комнату. В канделябре у камина одна из свечей уже догорела, и молодая женщина задула остальные. Теперь комната освещалась только маленьким ночником у изголовья кровати, испускавшим таинственный розовый свет. Но ни уют комнаты, ни зов мягкой постели не подействовали на Марианну. Она решила, что немедленно, к каким бы это ни привело последствиям, отправится в Пасси. Она знала, что не сможет обрести покой, пока не увидит Язона, пусть даже ради этого придется выдержать схватку с ненавистной Пилар… пусть даже придется всполошить целый квартал! Но прежде всего сменить одежду.

Начав раздеваться, Марианна в первую очередь сняла шляпку из перьев и растопыренными пальцами взъерошила волосы, черными змеями скользнувшие ниже бедер. Снять муслиновое платье оказалось трудней. Раздраженная многочисленными застежками, она хотела позвать Агату, но, неожиданно вспомнив, что это платье не понравилось Язону, Марианна с гневом рванула тонкую материю, обрывая плоды трудов Леруа. Оставшись в коротенькой батистовой рубашке, она присела, чтобы сменить обувь. И в этот момент ощущение чьего-то присутствия заставило ее поднять глаза. Действительно, в просвете окна показался мужчина и застыл, пристально глядя на нее.

С возмущенным возгласом Марианна бросилась к лежавшему на кресле зеленому капоту и торопливо накинула его на себя. В темноте ей сначала показалось, что вернулся Франсис. Она только заметила светлые волосы. Но, всмотревшись, она увидела, что сходство на этом кончается, и поняла, кто перед ней, – Чернышов! Неподвижный, как мрачная статуя в своем строгом мундире, царский курьер пожирал ее глазами… Но глазами такими остановившимися и блестящими, что что-то сжало горло молодой женщине. Видимо, русский не был в нормальном состоянии. Может быть, он пьян?.. Она уже знала, что он способен поглотить невероятное количество спиртного, не теряя при этом своего достоинства.

Низким голосом, которому волнение придало бархатистость, Марианна приказала:

– Убирайтесь! Как вы посмели проникнуть ко мне?

Он не ответил, а только сделал шаг-другой вперед и, обернувшись, быстро закрыл окно. Увидев, что он собирается так же закрыть и другое, Марианна бросилась к нему и схватилась за оконный ригель.

– Я же приказала вам уйти! Вы что, оглохли? Если вы немедленно не исчезнете, я позову людей!

По-прежнему молча Чернышов схватил Марианну за плечо и так рванул, что она покатилась по ковру и, ударившись о ножку канапе, вскрикнула от боли. В это время русский спокойно закрыл второе окно, затем направился к Марианне. Он двигался как автомат, и у нее не возникло сомнения в том, что он мертвецки пьян. Когда он подошел к ней близко, ее обдало алкогольным духом.

Чтобы избавиться от него, она хотела проскользнуть под канапе, но тщетно… С той же непреодолимой силой он поднял ее и отнес на кровать, несмотря на отчаянное сопротивление. Попытка Марианны закричать оказалась бесплодной: грубая рука зажала ей рот, а от мрачного огня, горевшего в раскосых зеленых глазах русского, кровь заледенела в жилах молодой женщины.

Он на мгновение отпустил ее, чтобы оборвать золотые шнуры, удерживавшие балдахин. Падая, балдахин укрыл кровать плотной завесой, сквозь которую едва мерцал огонь ночника, а Марианна даже не успела запротестовать. В один миг ее запястья оказались привязанными к изголовью кровати. Она хотела закричать, но крик застрял у нее в горле: неумолимая рука загнала ей в рот кляп из скомканного платка.

Оказавшись почти беспомощной, Марианна извивалась, как уж, не теряя надежды избавиться от своего мучителя, но только причинила невыносимую боль привязанным рукам. Ее усилия были напрасны. Чернышов без труда разжал ей ноги и привязал их за щиколотки к ножкам кровати… Теперь Марианна, словно приготовленная для четвертования, не могла даже пошевелиться. Русский поднялся и с удовлетворением посмотрел на свою жертву.

– Ты хорошо посмеялась надо мной, Аннушка! – сказал он таким грубым голосом, что трудно было разобрать слова. – Но ты видишь, смеху конец! Ты слишком далеко зашла! Заставить меня отказаться убить этого дылду, которого ты любишь, было слишком большой глупостью, потому что я никогда не оставляю вызов без ответа. Ты затронула честь, использовав мою верность долгу, чтобы спасти своего любовника, и за это я сейчас накажу тебя…

Он говорил медленно, выдавливая слово за словом с монотонностью зубрилы, повторяющего заученный урок.

«Он сошел с ума!» – подумала Марианна, которой нетрудно было догадаться, каким образом Чернышов собирается наказать ее. Она подумала, что он изнасилует ее. И в самом деле, без сомнения считая так же, русский раскрыл капот, разорвал рубашку во всю длину и отбросил в стороны, даже пальцем не коснувшись обнаженного тела Марианны. Затем, выпрямившись во весь рост, он начал раздеваться так спокойно, словно находился в своей спальне.

Полузадушенная платком, засунутым так глубоко в горло, что он вызывал тошноту, Марианна с ужасом смотрела, как открывается такое же белое и так же хорошо сложенное, как у мраморного греческого бога, тело, но заросшее шерстью, словно у рыжей лисицы… И это тело без всяких предисловий обрушилось на нее. То, что затем последовало, было невероятно неистовым, стремительным и для Марианны столь же противным, как и бессмысленным. Этот пьяный казак совершал любовный акт с таким же прилежанием и яростью, как если бы он избивал кнутом строптивого мужика. Он не только не пытался доставить хоть какое-то удовольствие своей напарнице, но, казалось, прилагал все усилия, чтобы причинить ей максимум страданий. К счастью, природа пришла на помощь Марианне, и ее мучения, которые она переносила без единого стона, скоро окончились.

Когда ее палач встал, изнемогающая, полузадушенная, она почувствовала облегчение, считая, что теперь он освободит ее и отправится наконец в свою Москву. Но Чернышов заявил все тем же монотонным голосом:

– Теперь я навсегда лишу тебя возможности забыть меня. Больше ни один мужчина не сможет сойтись с тобой, не узнав, что ты – моя собственность.

По-видимому, он на этом не кончил с нею, и Марианна, теряя остатки мужества, увидела, как он спокойно снял с пальца массивный золотой перстень с гербом, такой, какими пользуются, чтобы закрывать письма, и опустил печатку в пламя ночника. В то же время он внимательно осматривал тело молодой женщины, словно искал что-то на блестящей от пота коже. Но Марианна, уже сообразившая, что он хотел сделать, стала стонать и извиваться в своих путах с такой неистовой силой, что русский, чья рука, возможно, и не была особенно тверда, не попал в намеченное место. Он метил в живот, а попал на бедро Марианны, на которое наложил жгучее клеймо.

Боль была такой нестерпимой, что, несмотря на кляп, крик агонии вырвался из горла Марианны. Ему эхом откликнулось удовлетворенное пьяное хихиканье и… звон разбитого стекла. Полумертвая Марианна услышала, как настежь распахнулось окно, и, словно по волшебству, вместо срубленных одним ударом занавесей у кровати возникла темная фигура в гусарском мундире с обнаженным клинком в правой руке. Перед открывшимся ему неожиданным зрелищем новоприбывший разразился проклятиями.

– Черт побери! – воскликнул он с характерным перигорским акцентом, прозвучавшим для Марианны самой прекрасной музыкой в мире. – За свою собачью жизнь я насмотрелся всякого, но такого…

Марианна испытывала мучительную боль в обожженном бедре, и она слишком много пережила за эту невероятную ночь, чтобы удивиться еще чему-нибудь. Поэтому она посчитала вполне естественным появление у ее кровати с саблей в руке пылкого Фурнье-Сарловеза, самого любимого возлюбленного Фортюнэ Гамелен… Сразу после того, как он предложил русскому, который от изумления присел на кровать, одеться «и побыстрей, чтобы показать, где раки зимуют», красавец Франсуа поспешил заняться Марианной: вынул душивший ее платок, перерезал позолоченные путы и стыдливо прикрыл разорванным бельем поруганное тело, все время не переставая говорить:

– Подумать только, что мне пришла такая хорошая мысль пойти по Университетской! – радостно сообщил он. – Я думал, кстати, о вас, прекрасная дама, и говорил себе, что мне надо поскорей отдать вам визит, чтобы поблагодарить вас за освобождение из заточения, когда вдруг вижу, как этот тип перелазит через ограду вашего сада. Сначала я решил, что это нетерпеливый любовник. Но любовнику, которого ждет дама, живущая одна, нет никакой необходимости драть свою одежду, перебираясь через забор. Когда я иду к Фортюнэ, я иду как все: через дверь. Итак, его поведение меня заинтриговало. К тому же не буду скрывать, что я не люблю русских, а этого – еще меньше его соплеменников. После некоторых колебаний я решил воспользоваться той же дорогой. Попав в сад, я покрутился там и хотел вернуться. Никого не видно, все окна закрыты. Но потом, сам дьявол знает почему, я взобрался сюда. Может быть, из любопытства! Обожаю вмешиваться в то, что меня не касается! – заключил он, тогда как Чернышов по-прежнему, словно автомат, одевался, не обращая ни малейшего внимания на то, что происходит перед ним.

Но он был грубо возвращен в действительность. Едва освободившись, пренебрегая болью, Марианна соскочила с кровати. Ринувшись на своего палача, она влепила ему две звонкие оплеухи, затем, схватив драгоценную китайскую вазу, имевшую с бронзовой подставкой приличный вес, вне себя от ярости, подняла ее вверх и обрушила ему на голову.

Ваза разлетелась на тысячи осколков, но русский не упал. Он только слегка пошатнулся и от изумления вытаращил глаза. Затем он тяжело опустился на край кровати, в то время как Фурнье взорвался звонким смехом, покрывшим поток оскорблений, которым Марианна облила своего противника. Однако когда она бросилась к другой вазе, готовя ей ту же участь, гусарский генерал вмешался:

– Стоп, стоп! Спокойней, юная дама! Такие прекрасные вещи не заслуживают столь печальной доли!

– А я? Разве я заслужила то, что этот грубый дикарь заставил меня вынести?

– Верно! Нет никаких оснований лишать вас возможности хоть немного рассчитаться с этим субъектом! Но не лучше ли будет взять кочергу или каминные щипцы?.. Нет-нет! – торопливо добавил он, увидев, как сверкающий взгляд Марианны упал на тяжелую бронзовую кочергу. – Оставьте это! Принимая все во внимание, я предпочитаю сам прикончить его.

С большим трудом, ибо ожог на бедре причинял мучительную боль, Марианне удалось улыбнуться этому неожиданному паладину. Теперь она не понимала, как могла до сих пор находить Франсуа Фурнье несимпатичным.

– Не знаю, как вас благодарить! – промолвила она.

– Тогда и не пытайтесь, иначе мы никогда не кончим с взаимными благодарностями. Как позвать вашу горничную? Похоже, что она глухая!

– Нет-нет, именно этого я не хочу!.. Она действительно спит так крепко, что привязывает к пальцу шнурок от звонка на случай, если она понадобится мне. Но сейчас она не нужна. Я… я не вижу причин гордиться тем, что происходит.

– Не понимаю, почему! Это вполне сойдет за ранение на войне! С подобной публикой всегда чувствуешь себя немного на войне. И я навсегда отобью ему охоту снова сунуться сюда. Эй, вы, вы готовы? – крикнул он, обращаясь к русскому.

– Одну минутку, – ответил тот.

Он торжественно подошел к стоявшему на столе полному графину с водой и без колебаний вылил его содержимое себе на голову. Вода потекла по красивому зеленому мундиру и закапала на ковер, но глаза Чернышова мгновенно потеряли смущающую неподвижность. Он встряхнулся, словно большая собака, затем, отбросив назад намокшие волосы, обнажил саблю и послал Фурнье злобную улыбку.

– Когда вам угодно! – сказал он холодно. – Я не люблю, чтобы мешали моим развлечениям.

– Хорошенькие развлечения! Но если вы действительно согласны, мы уладим это дело в саду. Мне кажется, – добавил он, указывая концом сабли на сорванные занавеси, разбитое окно, осколки вазы и медленно впитывающуюся лужу воды на ковре, – что на эту ночь ущерба достаточно!

С презрительной улыбкой Марианна холодно заметила:

– Граф не имеет права драться! Он уже должен быть на пути в свою страну. Он послан с поручением.

– Я все равно опаздываю, – пробурчал Чернышов, – так что больше или меньше, это неважно… Впрочем, мне не потребуется много времени, чтобы убить этого наглеца… одного из ваших любовников, без сомнения!

– Нет, – поправил Фурнье с угрожающей любезностью, – но любовник ее лучшей подруги! Пошли, Чернышов, хватит валять дурака! Вы прекрасно знаете, кто я. Нельзя забыть первого рубаку Империи, когда встречался с ним на поле боя, – добавил он с наивной гордостью. – Вспомните Аустерлиц!

– А вы, – вмешалась Марианна, – вспомните о вашем теперешнем положении! Клянусь памятью моего отца, я отдала бы десять лет жизни, чтобы увидеть этого грубого солдафона мертвым, но вы подумали о том, что произойдет, если вы его убьете? Вы вышли из тюрьмы. Император немедленно снова пошлет вас туда.

– И с радостью, – подтвердил Фурнье. – Он ненавидит меня.

– Я не знаю, обрадуется ли он, но он это сделает… и на какой срок? У этого человека должна быть дипломатическая неприкосновенность. И это станет концом вашей карьеры, а я слишком вам обязана, чтобы позволить это сделать, даже если я умираю от желания, чтобы это произошло.

Фурнье беззаботно пожал плечами и несколько раз намахнул обнаженным клинком.

– Я попытаюсь не убивать его совсем! Надеюсь, что ему достаточно преподать хороший урок, и, поскольку у него тоже рыльце в пушку, я думаю, что он будет держать язык за зубами! Что касается вас, княгиня, настаивать бесполезно: никакая сила в мире не сможет помешать мне скрестить оружие с русским, когда он попадается мне! Поймите же, что это подарок для меня… Вы идете, вы?

Последние слова, конечно, адресовались Чернышову, у которого не было даже времени, чтобы ответить. Фурнье с быстротой молнии уже перешагнул перила балкона и спрыгнул в сад. Его противник неторопливо последовал за ним, но остановился возле Марианны, которая, скрестив руки на груди, смотрела на него пылающими ненавистью глазами.

– Он не убьет меня, – в его голосе еще ощущались следы опьянения, – и я вернусь.

– Не советую!

– Все равно я вернусь, и ты покоришься мне! Я тебя заклеймил своей печатью.

– Ожог устраняется… при необходимости – другим ожогом! Я лучше срежу кожу, – свирепо бросила Марианна, – чем сохраню хоть малейший след от вас! Убирайтесь! Чтоб ноги вашей здесь никогда больше не было! А в случае, если вы рискнете пренебречь моим запретом, Император через час узнает о том, что произошло, даже если мне придется показать ему, что вы посмели сделать.

– А мне-то что? Мой единственный хозяин – царь.

– Так же, как у меня нет другого хозяина, кроме Императора! И возможно, что ваш спасует перед гневом моего.

Чернышов явно собирался ответить, но из сада раздался нетерпеливый голос Фурнье:

– Вы спуститесь или вас надо стащить за шиворот?

– Идите, сударь, – сказала Марианна, – и запомните следующее: если вы посмеете снова переступить порог этого дома, я пристрелю вас, как собаку!

Вместо ответа Чернышов пожал плечами, затем устремился на балкон и исчез в саду. Немного позже оба мужчины появились на небольшой круглой лужайке, являющейся центром сада. Запахнув плотней капот, Марианна вышла на балкон, чтобы наблюдать за дуэлью. Сложные чувства обуревали ее. Злоба безоговорочно заставляла ее желать смерти подлому обидчику, однако признательность, которую она испытывала к генералу, оставляла надежду, что ее спасителю не придется бесповоротно погубить свою карьеру, наказав жестокость садиста.

Свет из комнаты, вновь зажженный Марианной перед выходом, падал на дуэлянтов, отражаясь от высекавших искры скрещивающихся сабель. Оба соперника были примерно одинаковой силы. Русский, более крупный, чем француз, казался мощнее, но под щуплостью южанина Фурнье скрывал грозную силу и необычайную ловкость. Он был одновременно везде, исполняя вокруг противника танец смерти, опутывая его сверкающей паутиной ударов.

Снова пробудилась мальчишеская склонность к опасным играм с оружием, и зачарованная Марианна с волнением следила за перипетиями дуэли, как вдруг над стеной, выходившей на Университетскую улицу и к которой постепенно приблизились сражающиеся, показалась голова в вызвавшей беспокойство треуголке. За ней вторая, третья…

«Жандармы! – подумала Марианна. – Только их не хватало!»

Она уже нагнулась с балкона, чтобы предупредить соперников, но опоздала. Прогремел грубый голос:

– Дуэли запрещены, господа! Вы должны это знать! Именем Императора я арестую вас.

Фурнье спокойно взял саблю под руку и подарил жандарму, перебиравшемуся через забор с видимым трудом, улыбку обезоруживающей невинности.

– Дуэль? Что это вам вздумалось, бригадир? Мы с другом просто отрабатывали некоторые приемы, ничего больше.

– В четыре часа утра? И перед дамой, которая, судя по ее виду, не находит это таким забавным? – сказал бригадир, поднимая глаза к растерявшейся Марианне.

Она очень быстро сообразила, что прибытие жандармов представляет собой подлинную катастрофу: дуэль у нее, ночью, между Чернышовым и Фурнье, после того, что уже произошло в театре, – это обеспеченный скандал, гнев Императора, строго следящего за респектабельностью своего окружения с тех пор, как женился на эрцгерцогине, суровое наказание виновных и окончательно испорченная репутация Марианны. Не считая того, что участие русского в этом деле, царского курьера, грозило дипломатическими осложнениями. Необходимо попытаться уладить это, и немедленно! И поскольку бригадир, спрыгнув наконец со стены, потребовал от соперников следовать за ним в ближайший комиссариат полиции, она окликнула его:

– Минутку, бригадир! Я спускаюсь! Нам удобней будет поговорить в салоне.

– Я не вижу, о чем мы можем говорить, сударыня. Дуэли официально запрещены. И к несчастью для этих господ, делая обход, мы услышали звон оружия. Дело ясное!

– Может быть, меньше, чем вы думаете! Но все-таки окажите любезность выслушать меня. К тому же необходимо открыть выход, если вы не собираетесь увести этих господ, снова перебираясь через стену.

Спускаясь по лестнице так быстро, как позволял ожог на бедре, Марианна старалась что-нибудь придумать. Очевидно, бригадир не поверил довольно наивному объяснению Фурнье. Надо найти другой выход, но Марианне трудно было изменить ход мыслей, полностью занятых Язоном и угрожавшей ему опасностью. Она сгорала от желания мчаться к нему и предупредить, а эта глупая история с дуэлью задерживала ее и бог знает на сколько времени!

Когда она вышла в сад, ночь уже не была такой темной, на горизонте появилась светлая полоса, а схватка между жандармами и правонарушителями разгоралась. Фурнье отчаянно вырывался из рук двоих представителей порядка, которые никак не могли с ним справиться, в то время как бригадир прилагал трогательные усилия, пытаясь одолеть стену, что при отсутствии лошади, помогшей в первом случае, оказалось слишком трудным для человека его комплекции, да еще обутого в огромные сапоги… Чернышов исчез, и с улицы доносился затихающий стук копыт…

Видя бесплодность своих усилий, бригадир вернулся к Фурнье, который продолжал оказывать доблестное сопротивление. Жандарм кипел от ярости.

– Хватит утруждаться! Ваш сообщник уже далеко! Но мы найдем его, а что касается вас, парень, вы расплатитесь за обоих!

– Я вам не парень! – взорвался Фурнье. – Я генерал Фурнье-Сарловез и буду вам признателен, если вы запомните это!

– Извините, мой генерал, я не мог знать! Но, к моему величайшему сожалению, вы все равно остаетесь моим пленником! Я предпочел бы задержать другого и не могу понять, почему вы облегчили ему бегство, внезапно бросившись на моих людей.

Фурнье насмешливо улыбнулся жандарму.

– Я же сказал, что это мой друг! Почему вы не хотите мне поверить?

– Потому что вы не решитесь дать честное слово офицера, что не дрались на дуэли, мой генерал!

Фурнье промолчал. Марианна решила, что пришла пора вмешаться ей. Она взяла бригадира за руку.

– А если я попрошу вас, сударь, сделать вид, что ничего не произошло? Я – княгиня Сант’Анна, верный друг Императора. Мы в самых лучших отношениях с герцогом де Ровиго, – добавила она, вспомнив приглашение Савари, – к тому же ведь нет ни убитых, ни раненых. Мы могли бы…

– Тысяча сожалений, госпожа княгиня, но я вынужден исполнить мой долг. Кроме того, что мои люди не поймут и я вынужден буду убеждать их сомнительными доказательствами, я не хотел бы разделить судьбу одного из моих коллег, который в подобной ситуации проявил снисходительность… Об этом стало известно, и он был разжалован. Господин герцог де Ровиго проявляет в вопросах дисциплины неумолимую строгость. Но… ведь это не секрет для госпожи княгини, раз она хорошо знает его! Мой генерал, вы готовы следовать за мной?

Не желая признать себя побежденной, Марианна хотела продолжить уговоры и, может быть, допустила бы большую глупость, предложив этому человеку деньги, ибо была в отчаянии при мысли, что генерал снова попадет в тюрьму за то, что защитил ее. Фурнье догадался о ее намерении и вмешался.

– Я следую за вами! – сказал он громко, затем тише, обернувшись к Марианне: – Не волнуйтесь, княгиня! Я не первый раз дерусь на дуэли, и Император хорошо знает меня. Я предпочел позволить убежать казаку. С ним дело приняло бы совсем нежелательную окраску. В худшем случае я отделаюсь несколькими днями тюрьмы и кратким отдыхом в моем милом Сарла.

Марианна обладала слишком тонким слухом, чтобы не уловить легкое сожаление, звучавшее в голосе гусара. Сарла, может быть, и таил для него прелесть родного края, но это значило также и бездействие, удаление от полей сражений, для которых он был создан и на которые он вот-вот должен был попасть в Испании, если бы не эта глупая история. Конечно, Марианна вспомнила также и о том, что ей рассказывал Жан Ледрю об ужасах безнадежной войны в той стране, но она знала, что никакие испытания не могли охладить пыл первого рубаки Империи, а, наоборот, только подогрели бы его непреодолимую страсть к битвам.

Непроизвольно она протянула ему руки.

– Я постараюсь увидеть Императора, – пообещала она. – Я расскажу ему, что произошло и чем я вам обязана. Он поймет. Я также поставлю в известность Фортюнэ. Но я спрашиваю себя: поймет ли она все это правильно?

– Если бы дело шло о другой женщине – безусловно, нет! – смеясь, сказал Фурнье. – Но в этом случае она не только поймет, но и одобрит мои действия. Благодарю за обещанную вами протекцию. Возможно, я буду в ней нуждаться.

– Это я должна благодарить вас!..

Несколько минут спустя Фурнье-Сарловез, засунув руки в карманы, переступил порог особняка д’Ассельна под изумленным и возмущенным взглядом мажордома Жерома, который, еще не совсем очнувшись от сна, с каким-то священным трепетом поглядывал на жандармов. Один из них привел оставленную Фурнье на улице лошадь. Генерал так непринужденно вскочил в седло, словно собирался на парад, затем кончиками пальцев послал воздушный поцелуй наблюдавшей за его отъездом Марианне.

– До свидания, княгиня! И особенно не огорчайтесь. Вы не представляете себе, как опьяняет сознание, что идешь в тюрьму ради такой прекрасной женщины!

Небольшая группа удалялась навстречу рождающемуся дню. Заря заиграла розовыми бликами на белых камнях дома, а из соседних садов вместе с первым пением птиц распространялась свежесть и легкая дымка. Марианна смертельно устала, и бедро причиняло ей ужасную боль. Позади нее слуги в ночных колпаках и чепчиках хранили благоразумное молчание. Только Гракх, пришедший последним, босой и в одних штанах, осмелился спросить у своей хозяйки:

– Что с вами случилось, мадему… госпожа княгиня?

– Ничего, Гракх! Ступай оденься и закладывай карету. Мне надо ехать. Что касается вас, Жером, то вместо того, чтобы смотреть на меня так, словно я собираюсь послать вас на эшафот, поскорей разбудите Агату! На нее может дом обрушиться, а она и не заметит!

– И… что я должен ей сказать?

– Что вы недотепа, Жером, – выйдя из себя, вскричала Марианна, – и что я впредь откажусь от ваших услуг, если через пять минут она не будет в моей комнате!

Вернувшись к себе, совершенно равнодушная к картине разорения, которую представляла ее комната с оборванными занавесями и усеянным осколками фарфора полом, Марианна смазала ожог перуанским бальзамом, выпила стакан холодной воды и приказала прибежавшей растерявшейся Агате приготовить очень крепкий кофе. Но при виде открывшегося ей зрелища девушка окаменела на пороге.

– Ну? – теряя терпение, спросила Марианна. – Ты не слышала?

– Го… госпожа! – пробормотала Агата, сжимая руки. – Кто приходил сюда этой ночью? Похоже, что… что сам дьявол был здесь!

Марианна невесело усмехнулась, затем подошла к гардеробу взять платье.

– Именно так! – сказала она. – Дьявол собственной персоной! Или скорее… в трех обличьях! А теперь кофе, и побыстрей.

Агату как ветром сдуло.