"Только с дочерью" - читать интересную книгу автора (Хоффер Уильям, Махмуди Бетти)

20

Лето кончилось, начинался новый учебный год. Я должна была притворяться, что одобряю идею зачисления Махтаб в первый класс, а потому совершенно не возражала, когда Махмуди завел об этом разговор.

Как ни странно, не возражала и Махтаб. Очевидно, она свыклась с мыслью о том, что ей придется жить в Иране.

Однажды утром Махмуди, Махтаб и я совершили десятиминутную прогулку, с тем чтобы осмотреть близлежащую школу. Это здание меньше походило на тюрьму, чем медресе «Зинаб», – здесь было достаточно окон, чтобы пропускать солнечный свет. Однако, похоже, солнце не согревало директрису – угрюмую пожилую особу с чадрой на голове, – которая встретила нас враждебным взглядом.

– Мы хотели бы записать сюда дочь, – объяснил Махмуди на фарси.

– Нет, – отрезала она. – В нашей школе нет свободных мест. – И она направила нас, если не сказать – выпроводила, в другую школу, значительно дальше от дома, чем эта.

– Но эта школа ближе, – попытался объяснить Махмуди.

– Мест нет!

Махтаб и я повернулись, чтобы уйти, Махтаб была явно рада тому, что ее не отдадут на попечение этой старой карги.

– Знаешь, – пробормотал Махмуди, – сегодня у меня никак не получается пойти в другую школу. Мне пора в операционную.

– О! – воскликнула директриса. – Так вы врач?

– Да.

– Идите сюда. Садитесь.

Место для дочери доктора всегда найдется. Получив доказательство своего высокого социального статуса, Махмуди просиял.

Директриса изложила нам основные требования. Махтаб понадобятся серая форма, пальто, шаровары и макнай – платок, зашитый, а не завязывающийся спереди, – строже, чем русари, но все же удобнее чадры. Мне было сказано явиться с Махтаб в назначенный день на собрание матерей с дочерьми.

Когда мы вышли из школы, я спросила Махмуди:

– Разве можно, чтобы она ходила в одном и том же? Неужели, она должна надевать единственную школьную форму изо дня в день?

– Другие же носят, – ответил Махмуди. – Но ты права. Надо купить несколько.

Он ушел на работу, оставив нам деньги на покупку формы. Мы отправились по магазинам, и ласковое сентябрьское солнышко подняло мне настроение. Вот я, свободная, иду себе со своей дочерью. Я добилась еще одного важного сдвига. Теперь, когда Махтаб будет ходить в школу сама, а Махмуди будет занят на работе, я смогу перемещаться по Тегерану, куда захочу.

Через несколько дней мы с Махтаб посетили установочное собрание для матерей с дочерьми, позвав с собой соседку Малихе, чтобы она помогала с переводом. Она едва говорила по-английски, но вместе с Махтаб им удалось в целом объяснить мне, о чем шла речь.

Собрание продолжалось около пяти часов и в основном было посвящено молитвам и чтению Корана. Затем директриса произнесла пламенную речь, призывавшую родителей делать пожертвования. Оказывается, в школе не было туалетов, и требовались деньги на их строительство – до начала занятий.

– Ни за что! – сказала я Махмуди. – Мы не дадим им ни гроша на школьные туалеты. Если власти могут содержать весь пасдар, который постоянно рыскает по улицам и высматривает, не выбился ли у какой женщины волос из-под русари или не морщат ли носки, то могут употребить хотя бы толику из этих денег на то, чтобы устроить в школах туалеты для детей.

Он со мной не согласился. И внес щедрый взнос; когда школа открылась, то, как и полагается, в полу были проделаны дырки.

В доме надолго воцарился новый распорядок жизни. Рано утром Махтаб уходила в школу. Мне нужно было лишь проводить ее до автобусной остановки, а днем там же встретить.

Махмуди почти постоянно находился дома, работая в своем кабинете. Пошла молва о его высокой квалификации, и от пациентов не было отбоя. Особым спросом пользовались массажи, приносившие людям облегчение, правда, тут возникали проблемы с некоторыми наиболее стыдливыми пациентками. Но Махмуди нашел выход из положения: под его диктовку процедуры проводила я. Я должна была сочетать это занятие с обязанностями регистратора и секретаря в приемной, а потому практически не могла вырваться из дома.

Я жила ожиданием вторников и сред – в эти дни Махмуди уходил в больницу. Тогда я была предоставлена сама себе и ничто не ограничивало мою свободу передвижений по городу.

Теперь я регулярно заглядывала к Хэлен в посольство – во вторник или в среду. Я еженедельно отправляла и получала письма от родителей и детей. При том, что это было для меня огромной радостью, я острее чувствовала тоску по дому. Я так по ним скучала! И каждое мамино письмо, где она описывала ухудшавшееся состояние отца, усиливало мою тревогу. Мама не знала, сколько еще он протянет. Он вспоминал нас каждый день и молил Бога о том, чтобы еще раз увидеть перед смертью.

Каждый день, при первой же возможности, я звонила Амалю. Всякий раз он лишь справлялся о моем здоровье и добавлял:

– Наберитесь терпения.

Однажды я вышла из дома по делам. Махмуди поручил мне заказать запасной ключ от дома. Мастерская находилась поблизости от магазина «Пол-пицца». По пути я увидела книжную лавку, которую прежде не замечала, и, поддавшись внезапному порыву, вошла.

Владелец лавки говорил по-английски.

– У вас есть поваренные книги на английском языке? – спросила я.

– Да. Внизу.

Я спустилась по лестнице и нашла целую библиотеку поваренных книг – бывших в употреблении, с загнутыми страничками, – и предалась райскому наслаждению. Как мне недоставало простой радости изучения рецептов! У меня в голове составлялись целые меню, и я надеялась, что смогу отыскать необходимые ингредиенты или подобрать им замену.

Мое восхитительное занятие прервал звук детского голоска – девочки, произнесшей по-английски:

– Мамочка, купи мне книжку с рассказами.

В проходе я увидела женщину с ребенком – обе в пальто и русари. Женщина была высокая, темноволосая, с легким бронзовым оттенком кожи, свойственным большинству иранцев. Она не походила на американку, но все-таки я спросила:

– Вы американка?

– Да, – ответила Элис Шариф.

Мы сразу подружились в этой чужой стране. Элис была учительницей начальных классов из Сан-Франциско, замужем за иранцем, осевшим в Америке. Вскоре после того, как ее муж Малек получил степень доктора философии в Калифорнии, у него умер отец. Они с Элис временно поселились в Тегеране, чтобы уладить дела с недвижимостью. Ей здесь не нравилось, однако она знала, что скоро уедет. Ее дочь Самира – они называли ее Сэмми – была одного возраста с Махтаб.

– О Боже! – воскликнула я, взглянув на часы. – Мне пора встречать дочку на автобусной остановке. Я должна бежать.

Мы обменялись телефонами.

В тот вечер я рассказала Махмуди об Элис и Малеке.

– Надо пригласить их на ужин, – сказал он с явным одобрением. – Пускай познакомятся с Шамси и Зари.

– Как насчет пятницы? – спросила я. Он тут же согласился.

Когда наступила пятница, он был взволнован не меньше моего. Элис и Малек ему сразу понравились. Элис оказалась просвещенной, остроумной женщиной, великолепной собеседницей, у которой на все случаи были припасены забавные истории. В тот вечер, наблюдая за нашими гостями, я подумала, что из всех моих иранских знакомых только два человека, похоже, по-настоящему счастливы: Элис и Шамси. Возможно, причиной тому то, что обе они должны были скоро уехать в Америку. Элис рассказала анекдот:

– В художественный салон зашел какой-то человек и увидел портрет Хомейни. Он захотел его купить, и владелец салона назвал цену – пятьсот тумонов (тумон равен десяти риалам).

– Даю триста, – сказал посетитель.

– Нет, пятьсот.

– Триста пятьдесят.

– Пятьсот.

– Четыреста. Это моя последняя цена!

В тот самый момент в магазин вошел другой покупатель, ему понравилась картина с изображением Иисуса Христа, и он справился о цене.

– Пятьсот тумонов, – сказал владелец.

– Хорошо. – Он заплатил пятьсот тумонов и ушел.

– Берите пример, мистер, – сказал владелец первому посетителю. – Человек приходит, видит картину, она ему нравится, я объявляю цену, он платит и уходит.

Тот отвечает:

– Ладно, если вы распнете Хомейни на кресте, даю пятьсот.

Все рассмеялись, включая Махмуди.

На следующий же день мне позвонила Шамси.

– Бетти, – сказала она, – Элис прелестная женщина. Тебе надо с ней как можно ближе сойтись.

– Да, – согласилась я.

– А об Эллен забудь, – добавила Шамси. – Она человек конченый.

Мы с Элис регулярно виделись. Она была единственной женщиной из всех, кого я когда-либо встречала в Иране, в чьем распоряжении находилось такое роскошное изобретение, как сушилка для белья. Рулоны тканого мягчителя! Горчица!

Кроме того, у нее был паспорт, по которому она могла вернуться домой.

– Не вздумай сказать Шамси о том, что с тобой произошло в Иране, – предупредил меня Махмуди. – И ничего не рассказывай Элис. Иначе никогда их больше не увидишь.

– Хорошо, – пообещала я.

Он был удовлетворен моим ответом, надеясь на то, что проблема возвращения в Америку отпала раз и навсегда. Он одержал победу. Сотворил со мной то же самое, что Хормоз с Эллен.

И под честное слово он позволил мне свободно общаться с Шамси и Элис. На самом-то деле у него попросту не было другого выбора – если бы он попытался заточить меня в нашем новом доме, то не смог бы создавать видимость счастливого брака перед друзьями.

Несмотря на изменившиеся взаимоотношения Махмуди с его родственниками, мы должны были соблюдать определенные приличия. Ему не хотелось приглашать Баба Хаджи и Амех Бозорг на новоселье, но надлежало проявить уважение. Мы и так слишком долго оттягивали.

– Махтаб рано вставать в школу, она должна быть в постели не позднее восьми, так что приходите к шести, – сказал он сестре по телефону.

Она напомнила ему, что раньше десяти они никогда не ужинают.

– Меня это не интересует, – рявкнул Махмуди. – Или приходите к шести, или сидите дома.

Амех Бозорг, припертая к стенке, приняла приглашение.

Чтобы легче было перенести ее общество, мы пригласили также чету Хаким.

Я приготовила праздничный ужин, основным блюдом которого были блинчики, фаршированные курицей – самым почитаемым в Иране мясом. Поход на рынок принес удачу – впервые за все время в этой стране я наткнулась на брюссельскую капусту, которую слегка потушила с морковью и луком-пореем.

Баба Хаджи и Амех Бозорг вместе с Маджидом и Фереште пришли к восьми часам, что не явилось неожиданностью и было вполне приемлемым компромиссом. Вместе с Хакимами мы сели ужинать за наш обеденный стол.

Хакимы были людьми достаточно искушенными и легко приспособились, однако Баба Хаджи и Амех Бозорг, хотя и старались изо всех сил, с трудом справлялись с новой обстановкой. Баба Хаджи с недоумением воззрился на серебряный столовый прибор, не зная, как с ним обращаться. Я видела, что он никак не может догадаться, зачем ему дали матерчатую салфетку, и про себя возмущается нелепой расточительностью – мол, зачем это каждому отдельный стакан для питья.

Амех Бозорг ерзала на стуле, пытаясь устроиться поудобнее. Наконец она сняла со стола тарелку и уселась на пол в столовой, с удовольствием кудахча над брюссельской капустой, которую называла «маленькими кочанчиками Бетти».

Несколько мгновений спустя моя столовая превратилась черт знает во что. Брызги и крошки разлетались по всему столу, а когда гости зачерпывали пищу руками, изредка прибегая к помощи ложки, еда еще и сыпалась на пол. Махмуди, Махтаб и я спокойно ели, пользуясь столовыми приборами.

Когда ужин закончился – это произошло довольно скоро – и гости перешли в гостиную, Махмуди шепнул мне:

– Смотри, здесь сидела Махтаб. Ни одной крупинки риса не упало с тарелки ни на стол, ни на пол. И посмотри туда, где ели взрослые.

Мне незачем было смотреть. Я знала, что допоздна буду счищать рис – и не только его – со стен и ковра.

В гостиной я подала чай. Амех Бозорг добралась до сахарницы и, пересыпая ее содержимое – ложку за ложкой – в свой крошечный чайный стаканчик, оставляла на полу густые сахарные дорожки.

Однажды вечером мы пошли в гости к Акрам Хаким, матери Джамаля, того самого «племянника» Махмуди, который – сто лет назад – встретился с нами перед завтраком в остинской гостинице и сообщил нам новость о захвате посольства США в Тегеране. Здесь же присутствовала племянница Акрам Хаким, которая явно была чем-то расстроена. Я спросила у нее, в чем дело, и она на английском поведала мне свою историю.

В тот день она пылесосила квартиру, как вдруг ей захотелось покурить. Надев манто и русари и оставив дома двух дочерей – одной семь, другой десять лет, – она вышла за сигаретами в магазин через улицу. Она купила сигареты и возвращалась домой, когда ее остановил пасдар. Несколько блюстительниц закона втолкнули ее в машину и ацетоном стерли лак с ногтей, тряпкой – губную помаду. Накричав на нее, они пригрозили, что отправят ее в тюрьму.

Она умоляла их сначала выпустить из квартиры девочек.

Забыв о детях, представительницы пасдара продержали ее в машине около двух часов, читая нотации. Они спросили у нее, добросовестно ли она молится, она ответила «нет». Прежде чем отпустить, они заставили ее пообещать, что она никогда больше не будет красить ногти и пользоваться косметикой. Ей также пришлось дать слово, что отныне она будет возносить молитвы, как подобает истинной мусульманке. Иначе попадешь в ад, предостерегли ее пасдаровки.

– Ненавижу пасдар, – сказала я.

– Я их боюсь, – отозвалась моя собеседница. – Они опасны.

Она объяснила, что придирки к одежде еще полбеды. Но на пасдар также возложены функции секретной полиции – они оберегают республику от врагов, и с их легкой руки таковым может оказаться любой беззащитный человек. Если пасдар арестовывал женщину, которую ждала смертная казнь, ее непременно насиловал кто-то из блюстителей закона, так как среди них бытовала поговорка: «Ни одна женщина не должна умереть девственницей».

Каждый день я просыпалась и засыпала с мыслью о побеге. Ничего конкретного я не предпринимала, но по возможности старалась поддерживать все свои связи. Я регулярно общалась с Хэлен в посольстве и почти ежедневно звонила Амалю.

Даже в быту чуть ли не каждый мой шаг был подчинен одной главной цели. Я решила играть роль образцовой жены и матери по трем причинам. Во-первых, чтобы поддерживать иллюзию счастья и благополучия и таким образом развеять остатки подозрений Махмуди. Во-вторых, чтобы создать условия полноценной жизни для Махтаб.

– Мам, нам нельзя в Америку? – спрашивала она меня время от времени.

– Пока нет, – отвечала я. – Возможно, в один прекрасный день папа передумает, и мы все вместе вернемся домой.

Эта ложь несколько успокаивала ее, но не меня.

И третья причина для поддержания иллюзии «счастливого» дома заключалась в том, чтобы все время быть занятой, иначе я могла сойти с ума. Мне не дано было знать, что ожидает нас с Махтаб, когда мы наконец попытаемся прорваться к свободе. Я не хотела думать о возможных опасностях. Иногда я вспоминала о Сюзанне и Триш и о том, как отказалась подчиниться их требованию немедленно бежать вместе с Махтаб. Было ли это ошибкой? Точного ответа я дать не могла. Соберусь ли я когда-нибудь с силами? А если придет такой час, хватит ли нам с Махтаб мужества вынести все до конца? Трудно сказать. А пока надо было чем-то занимать свои дни, так было легче.

Желая меня порадовать, Махмуди предложил мне посетить салон красоты. В стране, где никто не мог видеть ни женских волос, ни лица, это было абсурдом, но тем не менее я пошла. Косметичка спросила, не желаю ли я подровнять брови и удалить с лица волоски, я согласилась.

Вместо того чтобы воспользоваться воском или щипчиками, она вооружилась длинной хлопчатобумажной нитью. Туго ее натянув, она принялась с силой водить ею взад-вперед по лицу, удаляя таким образом волоски.

Мне хотелось кричать от боли, но я терпела, молча удивляясь тому, на какие жертвы способны женщины во имя красоты. Когда процедура закончилась, лицо было раздражено. Кожа пылала.

В тот вечер я заметила на лице сыпь. Она быстро распространилась на шею и грудь.

– Вероятно, веревка была грязная, – проворчал Махмуди.

Однажды вечером, вернувшись домой из супермаркета, я увидела, что приемная Махмуди битком набита пациентами.

– Открой дверь, – сказал мне Махмуди. – Пусть некоторые перейдут в гостиную.

Мне не хотелось впускать в свою гостиную посторонних иранцев, но я подчинилась – распахнула двустворчатые деревянные двери и пригласила стоявших пациентов сесть на диван и в кресла.

Одной из моих обязанностей было подавать пациентам чай. Я терпеть не могла это занятие, а сегодня была особенно раздражена, так как знала, что моя гостиная будет забрызгана чаем и усыпана сахаром.

Тем не менее я исполнила свою обязанность и уже повернулась, чтобы унести поднос на кухню, как одна из присутствующих спросила:

– Вы американка?

– Да, – ответила я. – А вы говорите по-английски?

– Да. Я училась в Америке. Смягчившись, я села рядом с ней.

– Где? – поинтересовалась я.

– В Мичигане.

– Подумать только, я ведь тоже из Мичигана. А где в Мичигане вы учились?

– В Каламазу.

Ее звали Фереште Норузи. Это была красивая молодая женщина, которой порекомендовали Махмуди в больнице. Ее мучили боли неизвестного происхождения в шее и спине, и она надеялась, что ей помогут массажи.

Мы проговорили все время – около сорока пяти минут, – пока она ждала своей очереди.

Фереште стала часто приходить на процедуры, и всякий раз я приглашала ее в гостиную поболтать. Однажды вечером она мне призналась:

– Я знаю, отчего эти боли.

– Правда? Отчего же?

– От стресса. – Она расплакалась.

Как-то вечером, год назад, ее муж вышел из дому, чтобы заправить бензином машину, и больше не вернулся. Фереште и ее родители искали его по всем больницам – безрезультатно.

– Через двадцать пять дней позвонили из полиции, – сквозь слезы продолжала Фереште. – Сказали: «Придите, заберите машину», о нем – ни слова.

Фереште с годовалой дочкой переехала к родителям. Прошло еще четыре ужасных месяца, прежде чем полиция сообщила, что ее муж в тюрьме и ей разрешено свидание.

– Его просто схватили и бросили в тюрьму, – рыдала Фереште. – Прошло уже больше года, а ему до сих пор даже не предъявили обвинение.

– Как же такое возможно? – возмутилась я. – Почему?

– Он получил степень магистра экономики, – объяснила Фереште. – Как и я. Да еще в Америке. А таких правительство боится.

Фереште просила меня никому не рассказывать о ее муже. Она опасалась, что за жалобы ее тоже могут посадить.

Позже в тот вечер, закрывая свой кабинет, Махмуди сказал мне:

– Мне нравится Фереште. Чем занимается ее муж?

– Он магистр экономики, – ответила я.

– Скорее приезжайте.

В голосе Амаля звучали нетерпеливые нотки, отчего у меня учащенно забилось сердце.

– Раньше вторника не получится, – сказала я. – Надо, чтобы Махмуди ушел в больницу.

– Предварительно позвоните.

Что могло произойти? Я надеялась на хорошее, стараясь не думать о проблемах: голос Амаля звучал деловито-оптимистически.

Во вторник я рано встала, помолилась вместе с Махмуди и стала ждать. В семь часов Махтаб ушла в школу, через сорок пять минут ушел Махмуди. Я следила за ним из окна до тех пор, пока он не сел в такси, затем позвонила Амалю подтвердить встречу. Я выскочила из дома и помчалась к магистральной улице, чтобы взять отдельное такси.

Было начало ноября. Холодный ветер грозил снегопадом. Мое продвижение замедлял не только утренний поток машин, но и то обстоятельство, что по дороге мне несколько раз пришлось менять такси. К тому моменту, когда я добралась до учреждения Амаля и постучалась к нему в кабинет, моя голова шла кругом от теснившихся в ней вопросов.

Он тут же открыл дверь и широко улыбнулся.

– Входите, – сказал он. – Садитесь. Чай? Кофе?

– Кофе, пожалуйста.

Я нетерпеливо ждала, пока он готовил мне кофе, затем сел за свой письменный стол и сказал:

– Ну что ж, думаю, вам надо созвониться со своими.

– Что случилось?

– И сказать им, чтобы приготовили пару лишних тарелок к празднику, который у вас называется Днем благодарения.

Я шумно, с облегчением вздохнула. На этот раз я знала. Получится. Мы с Махтаб вернемся в Америку!

– Каким образом? – спросила я.

Он изложил мне план действий. Иранским самолетом мы с Махтаб долетим до Бандар-Аббаса – самый юг страны. Оттуда на катере нас нелегально переправят через Персидский залив в Арабские Эмираты.

– В Эмиратах возникнут некоторые затруднения с документами, – сказал Амаль, – но вы уже будете за пределами Ирана, и обратно вас не вышлют. Вы быстро получите в посольстве паспорт и поедете домой.

Мысль о путешествии по морю в открытом катере немного пугала, но это был билет к свободе для меня и моей дочери, и я не собиралась от него отказываться.

– Мне понадобятся деньги? – спросила я.

– Я за все заплачу, – повторил Амаль свое первоначальное предложение. – Вернете мне долг, когда попадете в Штаты.

– Вот. – Я протянула ему стопку банкнот. – Могу я отдать это вам на хранение? Я не хочу рисковать – Махмуди может обнаружить деньги.

Здесь было девяносто американских долларов и эквивалент порядка шестисот долларов в риалах – остатки моего тайного капитала. Амаль согласился держать деньги у себя.

– Вам понадобится удостоверение личности, – сказал он, – чтобы сесть на самолет.

– В посольстве есть мои водительские права, свидетельство о рождении и кредитные карты.

– Иранское свидетельство о рождении?

– Нет. Американское, то, что я привезла с собой. Мое иранское свидетельство есть у Махмуди.

– Попытаемся купить вам билет по американскому свидетельству. Но было бы лучше, если бы вам удалось раздобыть иранское. Возьмите в посольстве все документы и попробуйте прихватить иранские.

– Хорошо. Когда мы выезжаем?

– В настоящий момент мой человек занимается подготовкой операции в Бандар-Аббасе, я жду его возвращения в Тегеран со дня на день. Не беспокойтесь, на День благодарения вы с Махтаб будете дома.

Из кабинета Амаля я позвонила Хэлен в посольство.

– Мне необходимо срочно с вами встретиться, – сказала я.

И хотя время для посетителей уже истекло, Хэлен ответила:

– Я сейчас же спущусь вниз и предупрежу охрану, чтобы вас впустили.

После этого телефонного звонка Амаль предостерег:

– О том, что происходит, в посольстве никому ни слова.

Но я была настолько взволнована, что Хэлен стоило только взглянуть на меня, как она тут же воскликнула:

– Боже правый! Что случилось? Вы такая сияющая, совсем другая.

– Я уезжаю домой, – объявила я.

– Не может быть!

– Да, уезжаю, и мне нужны мои документы и кредитные карты.

Хэлен была от души за меня рада. Она улыбнулась счастливой улыбкой. И крепко меня обняла. Мы плакали сладкими слезами. Она не спрашивала: как, когда или кто. Она была уверена, что я ничего не скажу, да и не стремилась ничего узнать.

Хэлен отдала мне хранившиеся у нее документы: мои водительские права, наши американские свидетельства о рождении, новые американские паспорта, которые она для нас выхлопотала, и мои кредитные карты. Вместе с ней мы зашли к мистеру Винкопу. Тот тоже обрадовался, но в то же время не упустил случая перестраховаться.

– Наш долг – предостеречь вас от попытки бежать. Вы не имеете права рисковать жизнью Махтаб.

Однако выражение его лица не вязалось с этими словами. Да, он обязан был меня предупредить. Но он откровенно ликовал по поводу осуществления моих планов.

Тут он сделал еще одно, весьма разумное замечание:

– Вот что меня беспокоит. Счастье из вас так и брызжет. Ваш муж обязательно заподозрит неладное.

– Я постараюсь скрыть свои чувства.

Взглянув на часы, я увидела, что опаздываю. Махмуди вернется из больницы еще не скоро, но я должна быть дома в пятнадцать минут второго – к приходу Махтаб из школы. Поэтому я извинилась и заспешила на улицу, чтобы пуститься в долгий обратный путь.

Около половины второго, подбежав к дому, я увидела Махтаб, стоявшую у запертой калитки, по щекам у нее текли слезы.

– Я думала, ты уехала в Америку без меня! – всхлипывая, проговорила она.

Как же мне хотелось рассказать ей о том, где я была и что должно произойти! Но сейчас, более чем когда-либо, я не имела права на откровенность. Заветный миг близился. Надо было соблюдать сверхосторожность. Ей будет так же трудно скрыть свою радость, как и мне.

– Я никогда не уеду в Америку без тебя, – уверила я ее. Мы вошли в дом. – Махтаб, пожалуйста, не говори папе о том, что я пришла позже тебя.

Она кивнула. Ее страхи рассеялись, и она побежала играть. А я тем временем, лихорадочно прокручивая в голове сегодняшнюю информацию, спрятала документы под чехол на кушетке в гостиной и попыталась придумать что-нибудь в оправдание своего радостного возбуждения.

Я придумала и позвонила Элис.

– Давай отпразднуем День благодарения у нас. Мы вместе приготовим ужин. Пригласим Шамси и Зари, и я познакомлю тебя с Фереште.

Элис тут же согласилась.

Прекрасно! – подумала я. Меня здесь не будет, но надо создавать видимость обратного.

Когда ближе к вечеру Махмуди вернулся домой, он нашел меня в прекрасном расположении духа.

– Мы с Элис решили отпраздновать День благодарения! – объявила я.

– Замечательно! – отозвался Махмуди. Индейка была его любимым блюдом.

– Надо купить на базаре индейку.

– Вы с Элис с этим справитесь?

– Конечно.

– Ну и славно.

Махмуди сиял от радости – его жена светилась счастьем, и можно было с надеждой смотреть в будущее.

В течение последующих нескольких недель, пока Махтаб была в школе, а Махмуди принимал больных, я, окрыленная, носилась по Тегерану словно школьница. Вместе с Элис мы искали редкие продукты, чтобы приготовить ужин на День благодарения.

Элис была поражена моей способностью перемещаться по Тегерану, выспрашивая дорогу у прохожих. Она тоже не любила сидеть дома, но одна не отваживалась соваться в город. Возглавляемый мною поход на базар – за индейкой к праздничному столу – доставил ей массу удовольствия.

Дорога заняла у нас больше часа. Миновав огромную арку, служившую входом, мы очутились в море бурных красок и звуков. Растянувшийся на множество кварталов и расползшийся вширь базар вмещал в себя сотни торговцев, на все голоса расхваливавших свой товар. Чего тут только не было! Толпы людей сновали взад и вперед, толкая перед собой тележки и переругиваясь друг с другом. Здесь было много афганцев с тяжеленной поклажей на спинах, в мешковатых, сморщенных штанах, присборенных на поясе.

– Этот базар занимает целую улицу, – объяснила я Элис, – и здесь есть все продукты. Рыба, курица, индейка – любое мясо.

Мы пробирались, проталкивались и протискивались сквозь орущую, зловонную толпу до тех пор, пока не добрались до нужного переулка. Наконец-то мы нашли ларек, где с потолка свисало несколько тощих индеек. Они были лишь частично выпотрошены и ощипаны, на перьях виднелась уличная грязь, но, увы, выбирать не приходилось. Я хотела купить пятикилограммовую птицу, но самая крупная тянула только на три килограмма.

– Давай сделаем еще и ростбиф, – предложила Элис. Купив индейку, мы направились домой.

Мы долго дожидались оранжевого такси. Так как это была самая оживленная часть города, такси, уже набитые битком, проносились мимо одно за другим. Индейка оттягивала мне руки. Наконец в ответ на наши крики такси остановилось. Сзади мест не было, и мы втиснулись вперед – сначала Элис, потом я.

За окном проносились картины ненавистного города; я предалась мечтаниям. Я не сомневалась, что мне не придется жарить эту индейку. Скорее всего, я буду помогать маме готовить ужин, за который мы с Махтаб будем бесконечно благодарны судьбе.

– Здесь, пожалуйста! – раздался возглас Элис, прервавший мои фантазии.

– Но мы же еще не… – начала было я.

Я все поняла, когда Элис вытолкнула меня из машины. Такси умчалось прочь.

– Ты не поверишь, что позволил себе этот водитель, – произнесла она.

– Поверю, и охотно. Когда-то со мной случилось то же самое. Мы не должны говорить об этом мужьям, иначе они перестанут выпускать из дому нас одних.

Элис кивнула в знак согласия.

Нам ни разу не доводилось слышать, чтобы подобные истории происходили с женщинами иранской национальности; вероятно, полагали мы, местная пресса с ее повышенным интересом к бракоразводной статистике в Америке вбила в головы иранцев, что мы помешаны на сексе.

Мы остановили другое такси и забрались на заднее сиденье.

Придя ко мне домой, мы потратили несколько часов на то, чтобы выпотрошить и ощипать, тщательно выдергивая перья щипчиками, тощую птицу, прежде чем ее заморозить.

Необходимо было запастись множеством других продуктов. Несколько раз я поторапливала Элис, чтобы та успела вернуться домой до полудня.

В первый раз я предупредила ее:

– Если Махмуди спросит, то я заходила к тебе на чашку кофе и ушла около часа.

Элис недоуменно на меня посмотрела, но лишь кивнула, не задавая никаких вопросов. После этого ее уже не надо было просить: я была «у нее дома», в то время как на самом деле устремлялась в гущу уличной толпы.

От Элис я частенько бежала к Хамиду, откуда звонила Амалю. Несколько раз он просил меня приехать, чтобы обсудить кое-какие детали. Он был настроен по-прежнему оптимистично в отношении даты Дня благодарения.

Однако этого нельзя было сказать о Хамиде. Когда я поделилась сладостной тайной со своим давним союзником, он сказал:

– Я в это не верю. Вы будете сидеть в Иране до второго пришествия имама Мехди.

Дни были настолько насыщенными, что семейные вечера в обществе Махмуди требовали почти нечеловеческих усилий. Я ведь не могла выдать своей усталости, чтобы он ничего не заподозрил. Я должна была готовить, убирать, ухаживать за Махтаб – словом, выполнять все свои обычные обязанности. И все же вечерами я с трудом засыпала, ибо мое воображение переносилось в Америку. По ночам я была дома.

Я черпала силы из какого-то неведомого источника.

Неоценимой союзницей была Элис, которая, впрочем, ничего не знала о моей тайной жизни. Однажды, когда мы ходили по магазинам, я обронила:

– Как бы я хотела позвонить родным. Я по ним ужасно скучаю.

Элис знала, что Махмуди запрещал мне звонить домой. Ее муж тоже только изредка позволял ей связываться с Калифорнией из-за дороговизны телефонных разговоров. Но у Элис были свои деньги, которые она зарабатывала уроками английского, и время от времени она нелегально звонила домой.

– Придется свести тебя в туп кунех, – сказала она.

– Что это такое?

– Телефонная компания. В центре, рядом с базаром. Платишь наличными и звонишь, куда хочешь.

Это была потрясающая новость. На следующий же день под тем предлогом, что к праздничному столу нужен сельдерей, мы с Элис поехали в центр, в туп кунех. Пока Элис звонила своим родственникам в Калифорнию, я разговаривала с Мичиганом.

– Я нашла место, откуда можно звонить, – сообщила я. – Это проще, чем связываться с вами из посольства, и безопаснее, чем говорить из дома. Теперь я постараюсь звонить почаще.

– Хорошо бы, – сказала мама.

Папа был счастлив слышать мой голос. По его словам, ему даже стало лучше.

– У меня для вас сюрприз, – объявила я. – Мы с Махтаб возвращаемся домой ко Дню благодарения.