"Убежать от себя" - читать интересную книгу автора (Голубев Анатолий Дмитриевич)5Мучительно видеть чистый лист бумаги перед собой и чувствовать, что не в состоянии написать даже первую фразу – каждая из рождавшихся казалась еще хуже предыдущей. Бесплодие злило, выводило из себя. Потому и в трубку, как только раздался звонок, он ответил резко: – Да! Здравствуйте. Кто это? Последний вопрос Рябов задавал, уже точно зная, кто держит трубку на другом конце провода. – Ничего, спасибо! А как вы? Это прекрасно. И дома в порядке? Как сын? Начал новый курс или еще на картошке? Рябов задавал вопросы не только из вежливости, но и потому, что страшно не хотел, чтобы «сам» начал задавать вопросы ему. Звонок означал, что Жернов уже в курсе завтрашней коллегии, и Рябов, хорошо зная осведомленность Жернова в вопросах спорта, которому тот уделял внимание едва ли не большее, чем своей основной ответственной работе, мог многое этой беседой прояснить. «Что же это делается? Похоже на серьезный оборот – то Улыбин объявляется, будто с того света, то „сам“ беспокоится о здоровье. Два верных признака!» Рябов размышлял, прислушиваясь к мерному рокоту руководящего голоса Жернова, болтавшего о малозначимых вещах, как это делают опытные люди, обрабатывая дальние и ближние подступы к главному в предстоящем разговоре. Рябов взял телефонный аппарат и, пользуясь всей длиной шнура, отнес к дивану и опустился на подушки, опрокинувшись навзничь. – Послушай, Рябов, – «сам» всегда обращался к нему так, и, пожалуй, Жернов был единственным человеком, которому старший тренер спускал такое бестактное на его взгляд, обращение. И не потому, что боялся одернуть Жернова, о котором ходила поговорка, что лучше в его жернова не попадаться. За долгие годы редкого, но впечатляющего общения с Владимиром Владимировичем он усвоил, что другого обращения тот не признает и если он добавляет слово «товарищ», то, как правило, подобное добавление ничего хорошего тому, к кому обращено, не сулит. Как человек рациональный, Рябов предпочитал не заниматься воспитанием своего самого высокого мецената, с которым легко находил общий язык, потому как «сам» некогда играл в классной футбольной команде и, хотя это было на заре студенческой молодости, общее понимание спорта осталось на всю жизнь. Во всяком случае, Жернов не путал прессинг с серфингом.– К сожалению, мне не удалось толком поговорить с вашим председателем, – он подчеркнул слово «вашим», и Рябов понял, что Владимир Владимирович готов если не поддержать старшего тренера, то, во всяком случае, протянуть руку, на которую можно опереться.– Я только что вернулся из поездки в Тюменскую область… – Читал в газетах… Хорошо съездили?– Совершенно бесхитростно поинтересовался Рябов, может быть гдето интуитивно стараясь отодвинуть разговор о главном. Отодвинуть, ибо толком не знал, что бы хотел от подобного разговора и что бы вообще хотел от завтрашнего дня. Если – как ему казалось правильным еще два часа назад – сказать все, что думает, и хлопнуть дверью, то помощь Жернова не нужна. Жернов может предложить помощь, но подобного он, несомненно умный человек, не станет делать в открытую, прекрасно зная самолюбие Рябова, доставлявшее старшему тренеру немало хлопот. – Ладно, – досадливо перебил Жернов. И даже на расстоянии, не видя лица, Рябов угадал гримасу раздражения на одутловатом лице Владимира Владимировича.– Как я съездил – не это сейчас должно интересовать советскую спортивную общественность. И в первую очередь старшего тренера Рябова.– Смягчившись, добавил:– А съездил прекрасно. Тюменцы делают великое дело! Быть может, сегодня мы еще не до конца понимаем, насколько великое! Проблемы освоения Севера и нефтегазодобычи. В спорте мы тоже не все сразу понимаем… Председатель Спорткомитета, человек мудрый, тут толком не объяснил суть скоропалительно возникшего конфликта и, главное, свою позицию. Предстоящие матчи с профессионалами, которых мы так ждали, а ты, Рябов, шел всю жизнь… И вдруг смена руководства… Я не очень удивил такой постановкой вопроса? – Нисколько. Я ведь не вчера родился. А арифметику в пределах дважды два – четыре освоил… – Вот и славно. Я так и думал, что не открою этим Америку. Твоя точка зрения? – довольно резко, как на допросе, вдруг закончил он. Рябов сам отличался умением внезапно переломить разговор – без этого трудно вести душеспасительные, как он называл, беседы с ребятами, которым палец в рот не Клади. Но резкость в перемене разговора со стороны Жернова его иногда ставила в тупик. Он помолчал и начал отвечать неспешно, издалека: – Видите ли, Владимир Владимирович, дорогой, если исходить из того, что тренер – это человек, который стоит в конце не наполненного водой бассейна, смотрит на человека, прыгающего с десятиметровой вышки и тихо говорит: «Лучше бы этого не делать», а после несчастья, что естественно в подобном случае, громко произносит: «Я же вам говорил», тогда мне следовало бы… – Послушай, Рябов, я догадываюсь, более того – уверен, что ты способен сочинить любую притчу. Но скажу откровенно: я не симпатизирую людям, которые воображают, будто весь мир против них, – этим они делают главное: чтобы воображаемое стало реальностью. Итак? – Ну, коль вы хорошо меня знаете, Владимир Владимирович, то, наверно, не открою вам секрета, что завтра хлопну дверью с такой силой, чтобы потухли свечи на Австралийском континенте. Кстати, очень далеком от хоккейного эпицентра. В трубке раздался довольный смешок Жернова: – Приблизительно так я и думал. И не рассчитывай, что буду отговаривать. Так бы и я поступил на твоем месте, – он сделал паузу, и в ней Рябов почувствовал, что разговор только начинается.– А кто возглавит сборную в матчах с профессионалами, ты мне можешь подсказать? – Стоит ли? Раз ничего не смог доказать делом, то словом и подавно… Еще Вольтер говорил, как весьма опасно быть правым в вопросах, в которых не правы сильные мира сего. – Рябов обиделся! Не трогайте Рябова! Он может укусить! Ему, после того как потухнут все свечи на Австралийском континенте, чихать… – Я этого не говорил! – Но подумал! – Поспешное чтение чужих мыслей часто приводит к серьезным ошибкам… – А что остается, если на прямо поставленный вопрос не получаешь вразумительного ответа? – Мне сегодня трудно сказать что-то вразумительное, Владимир Владимирович. – Но когда было легко тренеру Рябову? Когда он боялся возможного падения? – Никогда. Лишь считал, что большая куча денег, положенная в место падения, очень смягчает удар. Жернов шутку не поддержал: – Послушай, Рябов! Я плохо понимаю, почему ты скрытничаешь! – Мне нечего скрывать, право… – Я вам все-таки преподам пример откровенности. Убежден и готов убедить многих, что решение о вашем отстранении в момент, когда вы всего нужнее сборной, – большая ошибка! – Одной больше, одной меньше… – Глупости! Рябов обиженно фыркнул: – Далеко не все, Владимир Владимирович, разделяют вашу точку зрения. Уж не считаете ли вы, что я жажду уйти в канун дела, к которому сам готовился всю жизнь и ребят тянул за уши? – Нет, не хочу сказать. Но, Рябов, твой максимализм известен. Это твой недостаток… – Это моя философия… И потом, Владимир Владимирович, не вижу смысла обсуждать вопрос, который уже предрешен… – Не обижайся, Борис Александрович! – впервые Жернов назвал его по имени и отчеству. – Ошибаться могут все. Скажем, руководство жалуется, что с тобой стало совершенно невозможно работать. – Со мной всегда было трудно работать тем, кто с дилетантской непосредственностью лезет решать профессиональные вопросы. – Ну, о председателе этого не скажешь! – А я о нем и не говорю! У него видов спорта пятьдесят и советчиков-путаников хоть отбавляй! Порой и слушать кого, не знаешь. Ведь в спорте, как в кино, Владимир Владимирович, понимают все. А в хоккее – особенно. – Не горячись, Рябов, не горячись! Смири гордыню! Никогда в жизни не простишь себе, коль отойдешь от команды в самый ответственный момент и она проиграет. Убежден, нужнее человека для победы, чем Рябов, сейчас нет. – Могу только поблагодарить за лестное мнение, Владимир Владимирович. – Благодарить не за что. Поскольку сегодня увидеться не удастся – а хотелось бы, не скрою – и завтра сам будешь решать, как поступить, могу дать совет: не горячись, смири гордыню! Для тебя, Борис Александрович, дело всегда было важнее всего. – Я тоже не железный. Или они примут мои условия комплектования команды и проведения серии игр, или пусть играют без меня. – Ладно, ладно, – примирительно протянул Жернов.– Я со своей стороны приму кое-какие меры. А к тебе просьба, считай, личного порядка – не горячись! – Горячность даже в хоккее штука обоюдоострая. А при конфликте и подавно… – Ты за себя ручайся, а вторую сторону я уж, позволь, на себя возьму. Он довольно хихикнул, что означало: есть кое-какие идеи! – Боюсь, напрасно это, – вяло возразил Рябов. – Трусы в карты не играют. Так ты, кажется, учишь своих ребят? Вот и сам попробуй. Ни пуха!… Прежде чем Рябов успел сообразить, что Жернов счел разговор законченным, короткие гудки застучали в ухо. Он еще долго держал трубку в руке. Слышал и не слышал гудков. Странно, но обнадеживающий вроде бы. разговор с Жерновым не только не притупил ощущения тревоги, но, наоборот, растравил душу. Сомнения насчет правильности принятого решения об уходе, скрывавшиеся где-то в глубине души и которые он давил своей волей, вдруг выплыли на поверхность. Рябов вздохнул, аккуратно, как бы боясь разбить, положил трубку и лег на диван, прикрыв глаза рукой. «Что ж, подсчитаем…» |
||
|