"Люблю только тебя" - читать интересную книгу автора (Калинина Наталья Анатольевна)

ТОММИ, БРАТ ЛИЗЗИ

Томми с матерью жили в африканском квартале, который местные жители называли «осиным гнездом». Вероятно потому, что здесь водилось много кусачих ос.

Квартирка была небольшая, но у Томми была своя комната – он оборудовал чердак, который хозяин сдавал ему за десять долларов в месяц. (Чердак никому не был нужен, разве что крысам, которых в «осином гнезде» тоже водилось несметное количество.)

Комната, а вернее коробка, размером десять футов на двенадцать принадлежала только ему. Томми обшил потолок и стены дощечками от ящиков, покрыл темным лаком, провел электричество, повесил над узким, застланным старым пледом матрацем большую карту, на которой маняще синели моря и океаны. Сердце Томми рвалось на простор, однако здравый смысл подсказывал, что полы драить лучше на суше и в тепле. К тому же Томми был довольно ленивым малым, а боцманы всех без исключения судов, как он справедливо подозревал, больше всего не любят лентяев.

Томми почти случайно влез в карман девчонки, его ровесницы, – он оттопыривался от бумажных денег, а Томми очень хотелось пива и сигарет. Он тут же попался, и его на три месяца спровадили в тюрьму для подростков, хотя в кармане у девчонки оказалось всего-навсего семь долларов. Мать его ни разу не проведала, чему он был даже рад, поскольку стыдился ее. Он вышел из «Акапулько» – так прозвали это заведение его обитатели – отъевшийся на казенной картошке и кроличьем мясе и, разумеется, направился к себе домой.

Мать была в стельку пьяная, холодильник пуст и даже отключен. Томми нашел на подоконнике кусок черствой булки и две дольки чеснока. Это был его обед.

Но худшее ждало впереди.

Чердак залило водой и он стал совершенно непригоден для жилья. Когда Томми просунул голову в узкий люк, открывающийся из коридора, на него пахнуло гнилью и крысиным дерьмом. На полу валялись обрывки размокшей карты, матрац покрылся сизой плесенью.

В ту ночь он спал на пляже.

Утром Томми пошел искать работу, но все места были заняты такими же подростками, как и он. Хозяин какой-то пиццерии, сжалившись, дал Томми большой кусок горячей пиццы. Это заменило ему завтрак, обед и ужин. Он снова провел ночь на пляже. Наутро вспомнил, что Зелда Крэмптон, инспектор полиции, несколько раз беседовавшая с ним на темы жизни и морали, дала ему свой телефон и просила сообщить, как идут его дела.

Он инстинктивно не любил полицейских, но в желудке урчало, сосало и покалывало. Томми знал с детства, как обмануть телефон-автомат – этому искусству обучила еще мать. Он набрал номер. Ответил мужчина. У Томми дрогнула рука с трубкой, но он совладал со своим страхом и, пытаясь говорить «взрослым» голосом, попросил позвать мисс Крэмптон. Она мгновенно ответила. Через полчаса Томми уже сидел на переднем сиденье ее видавшей виды «тойоты» и уплетал сандвич с ветчиной, огурцом и этой гадостью под названием «майонез», которую он в конце концов собрал салфеткой и выкинул в окно.

– Поедем ко мне, – предложила Зелда. – Матери нужен помощник в саду. Она чокнулась на своих цветах и баклажанах. Знаешь, что такое лопата и грабли?

– В принципе да, – ответил Томми, ни на секунду не переставая жевать. – Но я ими сроду не пользовался.

– Научишься. Это легче, чем шнырять по карманам. Прости. – Она повернула к нему свое широкоскулое лицо и примиряюще коснулась рукава его ковбойки. – Без обиды, ладно?

Томми кивнул. Собственно говоря, он ничуть не обиделся.

Зелда жила с родителями в небольшом домике на западной окраине Нью-Орлеана. Домик снаружи и внутри был похож на игрушечный – цветные стекляшки, циновки, пестрые коврики, разукрашенные маски по стенам. Миссис и мистер Крэмптон сидели на крытом балкончике, выходившем на мощенный цветной мозаичной плиткой patio,[15] и пили чай из больших керамических пиал. Мистер Крэмптон был пожилым мулатом крепкого телосложения с седой копной курчавых волос. Его жена – совсем еще не старая, хрупкая, небольшого роста женщина с волосами черного цвета, отливающего синевой стали, который присущ индейцам племени билокси. Она встала, когда Зелда с Томми вошли на балкон.

– Мои предки, – представила Зелда, – добрые и очень старомодные. Па ленив, как все мулаты, ма напоминает мне челнок швейной машины старой конструкции. Ма, это Томми. Он будет вскапывать грядки, стричь траву и кусты, ну, и вообще поддерживать в саду порядок. Но для начала принеси ему побольше мяса.

Садик был небольшой, но очень уютный, с фонтанчиком и рыбками, беседкой, похожей на индейский вигвам, несколькими рядами грядок со всевозможной зеленью и овощами. В первый день Томми вкалывал дотемна. Он расхаживал в плавках, с удовольствием ощущая кожей влажное тепло луизианской весны. Поужинав, улегся спать в беседке – так распорядилась миссис Крэмптон, собственноручно постелившая ему постель на кровати с железными спинками, которую он принес из сарайчика и собрал под ее руководством.

За неделю Томми загорел и окреп. Вместе с миссис Крэмптон он радовался тому, что садик его трудами преобразился.

Как-то вечером, когда он снял майку и шорты и уже собирался нырнуть под сетку от москитов, в беседку вошла Зелда. Она была в узкой белой юбке с разрезом и синем жакетике. Томми понял, что Зелда только вернулась с работы.

– Взяли Пола и его дружков, – сообщила она с порога. – Они раскололись с ходу. Признались, что одно время хранили травку на твоем чердаке.

– Но меня три месяца не было дома, – возразил Томми, так и оставшись стоять с поднятой ногой.

– Цыпленок, они клянутся, что это было еще до того, как ты загремел. Этот прыщавый Пол говорит, будто нарочно отодрал на крыше пластинку черепицы, чтоб смыло все следы. Орландо ему верит. У Орландо не голова, а настоящая мексиканская тыква без семечек. Собака унюхала в твоей берлоге остатки былой роскоши.

– Они могли хранить ее там в мое отсутствие, – продолжал отпираться Томми, чувствуя, как от страха покрывается с ног до головы липким потом.

– Ты один, а их пятеро. – Зелда подошла и положила руку ему на плечо. – Придется сделать ноги. Во второй раз в «Акапулько» не отправят. Эти мерзавцы постараются списать на тебя все грешки.

– Но ведь можно доказать… – начал было Томми и замолк, потому что Зелда вдруг положила ему на плечи другую руку и как-то странно посмотрела в глаза.

– Цыпленок, давай ляжем в кроватку и все обсудим.

Он безропотно подчинился.

Он наблюдал, как Зелда сняла юбку, потом жакет, аккуратно повесила их на спинку единственного стула и осталась в узких красных трусиках и туфлях на высоких каблуках. У нее была тонкая талия и высокая упругая грудь, но Томми не мог оценить ее прелестей – его обуял страх.

– Подвинься, – велела она, укладываясь с ним рядом. – Мне просто захотелось живого человеческого тепла. Этот ублюдок Орландо Лопес меня бросил. Знаешь, с кем он спутался?

– Нет, – машинально ответил Томми.

– С этой толстухой Ширли из отдела нравов. Смех один – сама шлюха. – Зелда выругалась по-испански. Томми знал, это очень нехорошее ругательство – его часто употребляла пьяная мать.

– Ты намного красивей ее. Я не перевариваю бледнолицых блондинок, – сказал он вполне искренне, хотя до сих пор вообще не задумывался над этим, потому что не имел никаких отношений с женщинами.

– Цыпленок, а у тебя не шевелится эта штуковина, что между ног? – вдруг спросила Зелда, и Томми понял по запаху, что она накурилась Эм Джей.[16]

– Нет, – сказал он. – Я очень боюсь Пола и его дружков.

– Ха-ха. – Она обняла его за шею и прижалась к его боку, положив согнутую в колене ногу ему на живот. – Тебе уже есть шестнадцать, верно?

– Да. Но я еще не пробовал с женщинами.

– Противный мальчишка. – Зелда приподнялась на локте, шутливо погрозила ему пальцем и вдруг больно впилась в губы. Когда язык Зелды коснулся нёба и стал нежно его ласкать, по его телу пробежала дрожь и он ответил на ее поцелуй.

– Вот. Видишь, как хорошо, – сказала она, наконец оторвавшись от него. – Неужели с мужчинами лучше?

– Не знаю. – Томми с трудом перевел дух.

– Ты занимаешься онанизмом, – догадалась Зелда. – Ну да, в «Акапулько» это считают детскими шалостями. И правильно делают. Я буду твоей первой женщиной, хочешь?

– У меня ничего не получится, – буркнул Томми. – Я как вспомню сержанта Лопеса…

– Дурачок. Думаешь, мне самой не хочется ему насолить? Ведь стоит ему тебя сцапать, и тебя заставят подписать бумагу – уж он-то знает, как это сделать. А так ему придется повозиться с этим Полом и его недоносками. Я уже кое-что придумала. Но сперва мы отомстим ему за меня.

Зелда вдруг легла на Томми, и он увидел прямо возле своего рта ее большие темные соски.

– Только чур не кусаться! – воскликнула она, ерзая животом по его груди. – Ты такой высокий и стройный, а этот мудило коротышка, да еще с брюшком. Я сейчас стащу с тебя плавки… – Она тяжело дышала и закатывала глаза. – О, совсем неплохо для первого раза, – шептала она, крепко сжимая ладонями его горячий фаллос. – С мужчинами тебе никогда не будет так хорошо… Они грубые и бесчувственные. Помедленней… Вот так. Остановись и потри мне эту штуковину. – Зелда положила указательный палец его правой руки на свой клитор. – Запомни: женщины это очень любят. Кому-то нравится, когда нежно, а кому-то наоборот… Ой, как ты меня распалил. Я сейчас кончу…

Зелда громко простонала и впилась ногтями в его плечи. Томми вдруг почувствовал приятное облегчение. Оно было похоже на то, какое он испытывал, когда занимался онанизмом, но сейчас ощущение было гораздо сильнее и пронзило все его тело.

– Здорово, – прошептал он. – Я и не знал, что это так здорово.

Зелда уже спала, прижавшись щекой к его плечу. Он вгляделся в ее лицо: пухлые, слегка вывернутые губы, широкий нос, чуть-чуть раскосые глаза под пухлыми веками. По сравнению с кожей Зелды его, Томми, кожа кажется почти белой. А ведь его мать еще темней, чем эта девушка. Отец, правда, был белым… Интересно, кто же все-таки на самом деле его отец? Неужели тот шериф, от которого всегда разило виски?..

Он вспомнил, мать говорила, его отец итальянец и капитан. Томми напрягся, вороша память. Он был совсем ребенком, когда к ним домой приходил молодой красивый мужчина с печальными глазами. Как-то он подошел к его кроватке, протянул к нему руки, но тут же опустил их и со вздохом отошел. Больше Томми ничего не смог вспомнить про этого человека. У матери всегда было много приятелей и почти все они хорошо относились к нему, Томми.

Он незаметно заснул. Когда проснулся, первое, что увидел, была Зелда. Она уже оделась и причесалась.

– Вставай, слышишь? Пока этот кретин Орландо ни о чем не догадался. Скоро начнет светать.

Томми мигом оделся.

Зелда велела ему лечь на заднее сиденье и лихо рванула с места. Она молчала почти всю дорогу, а он лежал, то и дело проваливаясь в сон. Почему-то теперь он думал о сержанте Орландо Лопесе без страха.

Машина вдруг резко затормозила. Он открыл глаза. Сквозь ветки деревьев пробивались лучи недавно вставшего солнца. Томми сел и огляделся по сторонам.

Со всех сторон машину окружали деревья. Зелды на переднем сиденье не было.

– Ау, – сказала она, открывая заднюю дверцу. – Я ходила пописать. Хочешь закрепить урок?

Он увидел, что она в одном жакете и без трусов. Это его очень возбудило. Он стянул шорты. Она плюхнулась ему на колени.

– Так можно не со всеми женщинами, – шептала она, извиваясь всем телом. – Это зависит от строения вагины. Нам с тобой, я вижу, хорошо по-всякому. Теперь тебе наверняка не захочется пробовать это с мужчинами.

В селении, куда привезла Томми Зелда, жили индейцы и мексиканцы. Дома здесь были однотипные – деревянный каркас, крыша из зеленой либо синей черепицы – и аккуратные. Возле одного из них Зелда затормозила.

– Мой дядя. Ему нужен помощник. Полгода назад он потерял жену и сына. – Она взглянула на Томми слегка встревоженно. – Будь осторожен. Я бы не хотела, чтобы ты последовал за ними. Дядя Джо – заклинатель змей.

…Томми провел у дяди Джо три месяца и, вероятно, остался в живых лишь потому, что спал в старом пикапе с наглухо закрытыми окнами. Змеи – а их здесь было несчетное количество, к тому же дяде Джо почти каждый день приносили новых, – ползали по всему дому и спали на всех кроватях и креслах. Томми не заходил в дом даже когда шел дождь. Он вообще никогда не заходил за плексигласовую загородку из матового стекла, окружающую патио. Он закупал продукты для дяди Джо и его террариума в местной лавке, ставил сумки и коробки возле входа, нажимал на кнопку звонка и отходил шагов на пять назад. Точно так же, видел Томми, делали посетители дяди Джо, приходившие к нему за снадобьями от всех хворей. Их основой, как понял Томми, служил змеиный яд.

Иногда дядя Джо выходил погулять. Обычно в компании калифорнийской блестящей змеи Нины, его любимицы. Она обвивалась несколько раз вокруг его тонкой морщинистой шеи и, касаясь своей изящной маленькой головкой большого оттопыренного уха с серебряной серьгой, то и дело высовывала язык, словно что-то нашептывая.

Дядю Джо в селении уважали, однако, завидев издали, предпочитали свернуть либо во двор, либо в ближайший переулок. Томми получал за свою работу сто долларов в месяц. Дядя Джо готов был отвалить ему двести, только бы он согласился прибирать раз в неделю в доме. Томми не стал бы делать это и за три тысячи.

К концу этих трех месяцев приехала Зелда и, зазвав его к себе в машину, сказала:

– Я помирилась с Орландо. Валяй отсюда как можно скорей, а то еще проговорюсь в постели. Черт, только я не должна знать, куда ты двинешь.

– А я сам еще не знаю. Пола посадили?

– На два года. Тебя разыскивает мать. Она была у Орландо, и он пообещал ей достать тебя хоть из-под земли.

Томми сделал фигу.

– Ты… ты не скучал по мне? – вдруг спросила Зелда, глядя на него своими загадочно поблескивающими глазами.

– Поначалу. Я знал, что ты меня бросишь.

– Почему? – удивилась Зелда.

– Потому что я еще ничего не умею, а этот сержант Орландо Лопес наверняка перетрахал сотни две баб и многому научился, – без всякой обиды сказал Томми.

– Глупый… – Зелда попыталась улыбнуться, но вместо этого всхлипнула. – Он правда очень неверный, и я сама не знаю, почему липну к нему… Да, мама просила передать тебе привет. Она тоже не любит Орландо. Но ей нечего бояться – он никогда на мне не женится. Никогда. Томми, ты хотел бы заняться со мной сексом? – вдруг спросила она и схватила его за колени. – Я покажу тебе еще один приемчик. Ему, к слову, научил меня сержант Лопес. Думаю, он научил ему всех своих шлюх. От этого приемчика мужчина тает, как студень на солнышке. – Она завела мотор и медленно поехала по улице. – Дядя Джо к тебе не приставал?

– Он звал меня спать в дом, но я боюсь этих тварей, – сказал Томми. – Еще он один раз заглядывал в пикап, а я как раз проснулся – приспичило пописать. Он постучал в окно, но у него на шее сидела эта гадина Нина, и я, разумеется, ему не открыл.

– И правильно сделал. Дядя Джо бисексуал. Знаешь, что это такое?

Томми кивнул.

– Ну да, тебя наверняка просветили на этот счет в «Акапулько». Эти люди страшнее всего, поверь мне. Им недоступно понятие «любовь». Томми, а ты меня хоть капельку любишь?

– Не знаю. Нет, наверное. Потому что ты не можешь жить без своего Орландо Лопеса.

Она резко нажала на тормоз, и Томми стукнулся лбом о стекло.

– Дурак, – сказала она. – Сопляк недоношенный. Орландо мужчина, а ты…

Она уронила голову на руль и расплакалась.

Потом они занимались сексом в роще за селением, но Томми на этот раз не получил удовольствия – он все время представлял, что это не он, а сержант Лопес трахает стоящую на четвереньках Зелду. Томми не любил сержанта Лопеса и не хотел, чтобы он получал от этого занятия наслаждение.

Зелда дала ему на прощание пятьдесят долларов. Вместе с теми, что Томми заработал у дяди Джо, это составило три сотни. Пятьдесят он истратил на сигареты и мороженое.

Он почувствовал себя миллионером.

Томми ушел на рассвете, оставив дяде Джо записку, которую просунул под дверь. Он был благодарным юношей, и его «спасибо» шло от сердца.

Он сел на автобус и доехал бесплатно до Лафайетта – водитель лечился снадобьями дяди Джо и считал, что они ему помогают. Он ведь не знал еще, что помощник знахаря-чародея сделал ноги.

Томми собирался махнуть через Техас в Мексику, и конкретно в Гвадалахару – ему очень нравилась песня «Гвадалахара» из фильма «Веселые времена в Акапулько», и он напевал ее, откинувшись на спинку сиденья дребезжащего от старости автобуса. Он бы, наверное, так и сделал, если бы не встретил на площади в Лафайетте, куда привез его автобус, мексиканских музыкантов.

Через неделю он сам пел «Гвадалахару» и другие песни под нестройное бренчание гитар, в сомбреро и пестрой хламиде-пончо. Томми, как выяснилось, обладал абсолютным слухом и удивительным чувством ритма. К тому же он был на голову выше низкорослых мексиканцев, и это привлекало внимание публики. В стареньком «фольксвагене» они исколесили Техас, Нью-Мексико и Аризону, предпочитая давать представления в небольших городах и селениях.

Потом ансамбль распался сам собой – музыканты заскучали по семьям.

Томми было не по кому скучать.

И тем не менее он вернулся в Нью-Орлеан.

Матери в городе не оказалось. Соседка сообщила, что она уехала в Таллахасси к двоюродной сестре. В их квартире жил какой-то бродяга. Он пообещал убить Томми и швырнул в него бутылкой из-под рома.

Томми вспомнил про Зелду и ее родителей и через час с небольшим уже стоял возле порога знакомого дома на западной окраине города. Но на его звонок дверь открыл белый мужчина в темных очках. Из-за его спины слышался злобный собачий рык.

– Мне нужна мисс Крэмптон, Зелда Крэмптон, – сказал Томми. – Я работал у них садовником.

Мужчина что-то приказал собаке на незнакомом Томми языке и посторонился, пропуская его в дом. Он стал совсем другим – обычным жильем белого человека с не слишком большим достатком.

– Проходите на веранду. – Мужчина говорил по-английски с легким акцентом. – Джильда, – обратился он к серой овчарке, все еще скалившей свои клыки, – это хороший человек. У него добрая карма.

Томми обратил внимание, что балкон застеклили, сквозь мозаичные плиты патио пробивались сорняки, кусты и деревья переплелись между собой ветками, образовав труднопроходимые заросли.

Мужчина достал из холодильника две банки пива и жестом пригласил Томми сесть за плетеный стол. По тому, как осторожно и бесшумно он двигался, Томми понял, что перед ним слепой.

– Я живу здесь уже семь месяцев, – сказал мужчина, открывая банку с пивом и пододвигая ее Томми. – Один, как сыч. Раз в две недели двоюродная племянница привозит продукты и делает уборку. Больше у меня нет никого. Пожалуйста, посидите со мной.

– А вы не знаете, куда переехали Крэмптоны? – спросил Томми.

– Купчую оформляла моя племянница. Она говорит, здесь жила пожилая пара – муж и жена. У них погибла дочь, и они решили продать дом и уехать к родственникам в резервацию.

– Зелда погибла? – Томми чуть не выронил банку с пивом. – Но ведь она… она работала в полиции.

– Совершенно верно. Гертруда, это моя племянница, рассказывала со слов ее матери, миссис Крэмптон, что якобы эта Зелда прыгнула с прогулочного катера и утонула в заливе.

– Этого не может быть. – Томми стало трудно дышать. – Она наверняка умела плавать. Зелда… она много чего умела.

– Вы были в нее влюблены? – Мужчина глядел на Томми своими невидящими глазами. – Простите за столь нескромный вопрос.

– Да, – неожиданно ответил Томми. – Но она любила другого, а я был… ну, вроде успокоительных таблеток. Их глотают, когда совсем невмоготу. В другое время о них и не вспоминают.

Томми большими глотками выпил пиво и жадно закурил.

– Миссис Крэмптон рассказывала Гертруде, что Зелда собиралась выйти замуж за своего коллегу по работе.

– За сержанта Орландо Лопеса, что ли?

– Кажется, его звали именно так. Они были помолвлены, и он часто приезжал сюда, даже оставался ночевать. Миссис Крэмптон говорила, что будущий зять ей не нравился. У них на этой почве возникали размолвки с дочерью.

– Он был бисексуалом, – вдруг осенило Томми. – Это о нем она тогда говорила.

– Так вы знаете, что с ним случилось? – спросил мужчина и снова полез в холодильник за пивом.

– Нет. Я только сегодня приехал в Нью-Орлеан и еще не видел никого из знакомых. Да их у меня здесь и нет.

– Говорят, он умер в страшных муках. У машины отказали тормоза, и он врезался на полной скорости в зад прицепа, на котором везли стальные прутья. Его живьем нанизало на несколько вертел. Он был еще жив, когда приехали медики.

– Так ему и надо, – вырвалось у Томми. – Это ему за Зелду. Она говорила, он не знал, что такое любовь. У него было столько женщин. Наверное, и мужчин тоже.

Они беседовали часа два и выпили по нескольку банок пива. Наконец Томми поднялся, хотя идти ему было некуда. Мужчина вдруг предложил:

– Если хочешь, оставайся у меня, парень. Мои кров и стол взамен на твое общество за банкой пива, ну и, может, кое-когда сводишь меня на прогулку.

По-моему, я не слишком занудливый старик, но, если начну в него превращаться, скажи мне об этом без обиняков. Меня зовут Вильгельм Хоффман. По рукам?

Томми остался у мистера Хоффмана.

– Эй, Сичилиано, куда подевался этот твой Аполлон со шваброй? – спросил Джельсомино брата, с важным видом расхаживая по пустому в это время дня залу ресторана. – Смотри, у тебя грязные полы. Что, у мальчишки отсохли руки? Смотри, солома и какие-то перья. – Он кряхтя нагнулся и извлек из-под стула кусочек соломинки и птичье перышко. – Это что, Pasta alla Siciliano?[17]

Толстяк Сичилиано покраснел от стыда. Он выругался на диалекте и, подойдя к кузену, взял у него из рук вещественные доказательства и сделал вид, будто внимательно их разглядывает.

– Ха, да ведь это же из гнезда! – воскликнул он. – Эти пичужки свили его над самым окном, и его теперь ни закрыть, ни открыть. Я велел Томмазино сшибить гнездо палкой, а он заглянул в него, увидел три яичка и попросил меня не трогать гнезда. Божьи твари эти ласточки. Грешно божьих тварей обижать.

– Гм, гм, – похмыкал Джельсомино. – Все ясно. Ну, где он, этот твой Франциск Ассизский?[18] – постарался спросить он как можно безразличней. – Небось дрыхнет в тенечке.

– Я послал его с важным поручением, – изрек Сичилиано, напустив на себя таинственный вид. – С очень важным поручением.

– В Вашингтон, что ли, к старине Ронни? – съязвил Джельсомино. – С пиццей и пучком салата?

– Нет, с веточкой жасмина[19] для старушки Нэнси, – не остался в долгу Сичилиано. – Он мигом обернется и вечером уже будет петь свои развеселые песенки про Маргариту, Роситу, Челиту и прочих девчонок. Вот посмотришь, этот смазливый чертенок сделает мой ресторан самым популярным в квартале. Гм, что я говорю – в квартале, да во всем Нью-Орлеане и штате Луизиана. И это говорю тебе я, Сичилиано-младший, прямой потомок…

– Постой, постой. Петь? – прервал монолог кузена изумленный Джельсомино. – Ты позволил этому мальчишке петь? Может, ты собрался превратить свой ресторан в оперный театр?

– Ха-ха. При чем тут опера? Да и кому она нужна в наше время? В наше время в ресторан приходит одна молодежь, а им бы задом да передом повертеть. – Сичилиано попытался изобразить один из элементов современного танца, но со стоном схватился за поясницу. – Черт бы побрал эту спину, – проворчал он. – Да, эти нынешние танцы не для стариков. Но ты бы видел Томмазино – мне другой раз кажется, он состоит из тысячи частей, и каждая из них живет сама по себе. Вчера он так всех наэлектризовал, что я боялся, как бы посуду не побили. Зато шампанское лилось рекой. Интересно, от кого Томмазино взял эти свои фигли-мигли? Помнится, твой Франко хорошо в детстве пел, но я не видел, чтобы он мог крутиться как на…

– Тсс. – Джельсомино приложил к губам указательный палец и завертел головой по сторонам. – Франко тоже хотел быть певцом, но наша мамочка, ты же знаешь ее, она вся в причудах и предрассудках, даже думать ему об этом запрещала. Все грехом стращала и Страшным судом. Если бы Франко ослушался… – Джельсомино безнадежно махнул рукой, извлек из кармана большой темно-красный платок и высморкался. – Так где этот твой Элвис Пресли?

– Скоро придет, – уклончиво ответил толстяк. – Небось синьоры усадили его попить чайку или чего покрепче. Они вчера смотрели на него так, словно он устрица, которую глотают не жуя. Богатые синьоры, красивые. Сегодня обещали снова прийти. Браво, Сичилиано, брависсимо!

Толстяк звонко хлопнул себя по ляжкам и радостно блеснул глазами.

– Женщины мальчишек балуют и учат всяким глупостям, – проворчал Джельсомино. – Они наводят на них порчу, как эта Лила на нашего Франко. Он был таким хорошим, послушным мальчиком, пока не спутался с этой шлюхой.

– А вот и Томмазино! – воскликнул Сичилиано. – Тебя тут дожидаются. – Он кивнул в сторону Джельсомино. – Мой двоюродный брат синьор Грамито-Риччи.

Джельсомино показалось, будто брови юноши удивленно взлетели вверх. Но нет, показалось – его взгляд излучал безмятежность, а губы расплылись в приветливой улыбке.

– Присаживайся, сынок. – Джельсомино с трудом сдерживал волнение. – Сюда вот, в уголок, чтобы нам с тобой никто не помешал. Сичилиано, принеси-ка имбирного пива и соленых орешков. И чтоб пиво было не слишком холодным. Верно, Томмазино? А то мы с тобой охрипнем и будем кукарекать, как два молодых петушка. – Джельсомино суетился, отодвигая стулья для себя и юноши. – Вот, садись подальше от сквозняка. Эй, Сичилиано, почему у тебя отовсюду дует? Ты что, жалеешь денег на замазку?

Томми с любопытством разглядывал этого странного старика, которого уже видел несколько раз в ресторане. Тот всегда смотрел на него внимательно, словно ощупывая взглядом. Фамилию Грамито-Риччи Томми уже где-то слыхал. Редкая и красивая фамилия. Юг, как он убедился, вообще богат звучными фамилиями.

Сичилиано принес пиво и орешки. Ему явно не хотелось уходить, но Джельсомино посмотрел на него строго, – а он как-никак старший брат, к тому же его отец славился столь виртуозным сквернословием, что у тех, кому оно предназначалось, потом долго еще горели уши. И Сичилиано, вздохнув, удалился за стойку бара и от нечего делать принялся переставлять с места на место бутылки в витрине.

– Томмазино, – Джельсомино опустил глаза, – а тебе известно, как звали твоего отца?

Он сосредоточенно разглядывал узор на скатерти.

– Нет. Я только знаю, что он был белый. Я тоже почти белый, правда?

– Да, сынок. – Джельсомино не поднимал глаз. – Главное быть душой белым, то есть чистым. А кожа, она может быть хоть зеленой. Твой отец…

– Но я точно знаю, что он белый. У меня и черты лица совсем не такие, как у всех этих ниггеров. Мистер Хоффман даже не подозревает о том, что моя мать мулатка. Я сказал ему, что она умерла.

Джельсомино, наконец, осмелился взглянуть на юношу. И снова поразился его сходству с Франческо. Нет, ошибки быть не может – перед ним родной внук, в жилах которого течет славная кровь Грамито-Риччи.

– Он был итальянцем, как и я. Он был моим сыном. А ты – мой родной внук, – выпалил Джельсомино не переводя дыхания и, схватив бокал, стал пить пиво жадными глотками.

Казалось, юноша никак не прореагировал на это признание. Правда, он сидел спиной к свету и лицо его оставалось в тени. Да Джельсомино и не осмелился бы сейчас глядеть ему в лицо.

– Ты – мой дедушка, – сказал Томми. – Вот забавно. Сегодня же расскажу об этом мистеру Хоффману. А то он наверняка думает, будто я родился в больнице для бедных. Да я и сам сказал ему, что моя мать проститутка. – Томми весело шмыгнул носом. – Значит, ты – мой родной дедушка. А бабушка у меня есть? Я слышал, бабушки жарят вкусные пончики с кремом и персиковым джемом и обожают своих внуков.

– Гм, бабушка у тебя тоже есть. – Джельсомино замялся. – Понимаешь, Томмазино, ты свалился нам на голову так неожиданно, что Аделина, твоя бабушка, еще ничего толком не успела понять. У нее вообще с этим делом, – Джельсомино выразительно постучал себя костяшками пальцев по голове, – не совсем благополучно. Хотя она очень добрая женщина.

– Она что, ненормальная? – уточнил Томми. – Черт побери, еще не хватало, чтобы у меня оказалась ненормальная бабушка.

– Да нет, ты меня не так понял, приятель. – Джельсомино достал платок и стал сморкаться, обдумывая тем временем, как бы объяснить внуку, что Аделина не желает его видеть и в то же время не настроить парня против родной бабушки, которая, он был в этом уверен, рано или поздно сменит гнев на милость и заключит в свои объятия этого юного отпрыска их доброго и непутевого сына. – Как бы это тебе объяснить… Ей нужно поверить в то, что ты на самом деле ее родной внук. А для этого необходимо какое-то время.

– Это ее дело, – сказал Томми с задиристостью, свойственной его возрасту. Мне и так хорошо. Ты тоже можешь не верить. Собственно говоря, это еще нужно доказать, что я твой внук. Мало ли кто захочет называться моим дедушкой.

– Язычок тебе следовало бы немножко подрезать, Томмазино. – Джельсомино сделал вид, что сердится, на самом же деле на этого красавца парня с открытой улыбкой на лице цвета кофе, щедро разбавленного сливками, сердиться было просто невозможно. – Говоришь, доказать нужно? А это тебе не доказательство?

Он вынул из кармана бумажник. В его наружном отделении с окошком из прозрачной пластмассы была фотография: Мария, Франческо и маленькая Лиззи. На этой фотографии сын счастливо улыбался и выглядел совсем юным. Почти как Томми.

Джельсомино осторожно извлек фотографию и протянул юноше.

– Ха, я его помню. Да, да, это был он! – воскликнул Томми и беспокойно заерзал на стуле. – Ну да, он подходил ко мне и как-то странно на меня смотрел. А один раз… – Томми задумался и посерьезнел. – Один раз он принес мне игрушечный парусник. Я играл с ним на полу.

Потом… Да, потом на него наступил этот страшный шериф, и парусник… В глазах Томми стояли слезы.

– Ладно, Томмазино, не стоит вспоминать всякие грустные истории. Давай лучше поговорим о чем-нибудь веселом и приятном для души. Ты видишь эту девочку?

– Моя сестра, – уверенно сказал Томми. – А эта… красивая леди ее мама? Проклятье, да как отец мог спать с моей матерью – она ведь настоящая обезьяна, к тому же черножопая.

– Полегче, Томмазино. – Джельсомино вздохнул и засунул фотографию в бумажник. Если бы наш Франко не спал с… Лилой, не было бы на свете тебя, и мы бы сейчас не сидели с тобой за этим столом и не пили имбирное пиво. Я сам ругал Франко за то, что он изменял Марии. Помню, даже из дома выгнать хотел после того, как Лила заявилась к нам и устроила настоящий погром. Это из-за нее Мария травилась. Ну да, бедная девочка от горя лишилась своего великолепного голоса, и ее освистали на концерте в Палермо. Бабушка твоя не позволила выгнать Франко – он у нее в любимчиках ходил. Э-хе-хе…

– Он что, умер? – Безразличный тон Томми не удался.

– Франко разорвало на куски бомбой. Но он успел в последний момент прикрыть собой эту красивую синьору. Знаешь, Томмазино, мы, мужчины, подчас ведем себя как круглые дураки – таскаемся по всяким грязным притонам, вместо того чтобы наслаждаться жизнью в своем богатом дворце. Франко, могу поклясться своим здоровьем и всем, что нажил, Марию любил больше жизни.

– А эта… девочка теперь большая? – помолчав, спросил Томми.

– Лиззи? О, если она наденет туфли на высоких каблуках, то будет почти с тебя ростом. Тебе сколько лет-то?

– Восемнадцать недавно исполнилось. Я родился в День благодарения.

– Вот оно что… – Джельсомино опять достал свой платок, но, повертев в руках, засунул обратно. – Выходит, Франко связался с Лилой еще до того, как встретил Марию. И ты у них родился еще до их встречи. Сдается мне, Лила его все время шантажировала тобой, а он, дурачок, вместо того, чтобы рассказать все как есть Марии, молчал и наливался по вечерам джином. Мария добрая, она бы все поняла и простила. Еще бы и тебя взяла… – Он затряс головой, словно пытаясь отогнать непрошеные мысли. – Святая Мадонна, вразуми: что делать? Рад я внуку, с ума можно сойти от такой радости, но не знаю, какой он человек. Хочется, ой как хочется верить, что хороший и в нашу породу, а там кто его знает…

– Мистер Хоффман говорит, у меня добрая карма, – сказал Томми. – Вряд ли мистер Хоффман ошибается – слепые очень чувствительные люди.

– Мистер Хоффман? А кто такой этот мистер Хоффман? – Джельсомино внимательно смотрел на внука.

– Он долго жил в Африке. Он… он пустил меня к себе, хотя видел в первый раз. – Томми улыбнулся. – Нет, он меня, конечно же, не видел, а почувствовал мою карму. Честно говоря, я не знаю, что такое карма. А ты, дедушка?

– Это… это какие-то токи или волны, которые исходят от каждого из нас. – Джельсомино сам толком не знал, что это такое, но не мог же он ударить лицом в грязь перед внуком, тем более в их первую встречу.

– У тебя тогда тоже добрая карма. – Томми коснулся плеча Джельсомино. – Да-да. Это похоже на солнечное тепло. Правда! Есть люди-солнце, а есть ледяные… как их там… айсберги.

Джельсомино был окончательно покорен. Он готов был сию минуту посадить юношу в свой «фиат» и повезти к Лиззи, но опасался гнева Аделины. Внезапно в голове у него созрел план.

– Томмазино, а ты хотел бы увидеть свою сестру? – спросил он, перегнувшись через стол и глядя на юношу снизу вверх.

– Да, – неуверенно ответил тот. И тут же широко улыбнулся. – Это было бы замечательно, дедушка. Я всегда мечтал иметь младшую сестренку.

– Тогда посиди здесь, а я за ней смотаюсь. Я мигом! Идет?

Джельсомино бросился к выходу.

– Что это с ним? – спросил Сичилиано, подходя к столику. – Вообще-то он добрый старикашка, но иногда может сболтнуть такое…

– Он замечательный старик! – воскликнул Томми, вскакивая со стула. – Синьор Сичилиано, почему вы никогда не говорили мне о том, что у меня есть дедушка, бабушка и даже младшая сестренка? Почему мне никто никогда об этом не рассказывал? Да я… я был бы совсем другим, если бы знал об этом. Я думал, никому я в этом мире не нужен, а оказалось…

Ему не удалось сдержать слезы.

…Лиззи облачилась в одно из платьев Маши. Его когда-то привез из Дакара Франческо. Это был национальный костюм – длинное платье в талию из темно-зеленой в мелкий черный цветочек хлопковой материи с широкой юбкой и головной убор в виде тюрбана.

– Я похожа на африканскую женщину? – спросила Лиззи, садясь на переднее сиденье.

– Наверняка похожа. Только вот беда – я никогда не был в Африке и не видел их, – ответил Джельсомино. – Ну а те, что здесь расхаживают, черт знает на кого похожи – не то на попугаев, не то на этих мартышек из телесериалов. Ты у меня, Лиза, девочка что надо.

– А он… красивый?

– Томмазино? Пожалуй. Да ты сама скоро увидишь. Скорее, чем бабушка успеет нас хватиться. Скажем ей, что ездили смотреть на корабли, ладно?

– Ладно. – Лиззи вздохнула. – Ей самой очень скоро захочется на него взглянуть. Я знаю.

Томми поджидал их возле входа в ресторан. Он оторопел, увидев тоненькую высокую девушку в длинном платье с многочисленными фалдами и оборками. Она остановилась, едва ступив на мощенную плитками в зеленые ромбики и красные звездочки дорожку, и слегка приподняла рукой подол длинной юбки.

– Ты собралась на маскарад, сестренка? Томми ухмылялся во весь рот.

Лиззи молча повернулась и направилась к машине.

– Эй, куда ты? – В мгновение ока он очутился рядом с ней. – Я пошутил. Я, наверное, всегда так неумело шучу. Не обижайся.

Она внимательно посмотрела в его большие темные глаза. В их загадочной глубине вспыхивали веселые искорки.

– Все в порядке. Я забыла, что у дылд мозги не поспевают за ростом. Ничего, годика через два, может, и догонят.

Томми расхохотался, и они обнялись.