"Фатерланд" - читать интересную книгу автора (Харрис Роберт)

3

Они остановились у Хафеля и пошли к берегу. Марш показал место, где нашли тело Булера. Как и четыре дня назад Шпидель, Шарли щелкала камерой, но теперь здесь мало что осталось для съемок. Там, где труп вытаскивали из воды, трава ещё была немного примятой. Она повернулась спиной к озеру и, дрожа, запахнула плащ.

Так как ехать к вилле Булера было рискованно, Марш притормозил у дамбы, не выключая мотора. Высунувшись из машины, журналистка сфотографировала дорогу, ведущую на остров. Красно-белый шлагбаум был опущен. Часового не видно.

– И это все? – спросила она. – Ради этого не стоит расплачиваться жизнью.

Ксавьер на мгновение задумался.

– Возможно, есть другие места.

Дом номер 56/58 по Ам Гроссен Ваннзее оказался большим особняком девятнадцатого века с украшенным колоннами фасадом. Германского филиала Международной комиссии криминальной полиции там больше не было: в послевоенные годы здание отдали под женскую школу. Марш огляделся по сторонам, посмотрел в оба конца тенистой улицы и подергал ворота. Они оказались незапертыми. Он дал знак Шарли подойти.

– Мы – господин и госпожа Марш, – сказал он Шарли, открывая ворота. – У нас дочь…

Она кивнула.

– Да, конечно. Хейди. Ей семь лет. С косичками…

– Ей плохо в школе, где она сейчас учится. Рекомендовали эту. Мы хотели бы посмотреть…

Они вошли во двор, закрыв за собой ворота.

Девушка добавила:

– Естественно, мы вторглись без разрешения и приносим извинения…

– Но фрау Марш явно выглядит слишком молодо для матери семилетней дочери.

– Ее во впечатлительном возрасте соблазнил один красавец следователь…

– Правдоподобная история.

Круглую клумбу огибала посыпанная гравием подъездная дорожка. Марш попробовал представить, как все было здесь в январе 1942 года. Возможно, земля покрыта снегом, мороз. Голые деревья. У входа дрожат двое часовых. Правительственные машины одна за другой с хрустом подъезжают по обледеневшему гравию. Подбегает адъютант и, отдавая приветствие, открывает дверцы машин. Штукарт: красивый, элегантный. Булер: в портфеле аккуратно уложены его бумаги адвоката. Лютер: моргает за своими толстыми очками. Шел ли изо рта пар в морозном воздухе? И Гейдрих. Приехал ли он, как хозяин, первым? Или же последним, чтобы показать свою власть? Зарумянил ли мороз даже эти бледные щеки?

Дом был заколочен и заброшен. Пока Шарли фотографировала вход, Марш, пробравшись сквозь мелкий кустарник, заглянул в окно. Маленькие парты и стульчики перевернуты и сложены друг на друга. Пара классных досок с текстами партийных молитв для заучивания детьми.

На одной:

Перед трапезой.

На другой:

После трапезы.

Стены украшали детские рисунки – голубые луга, зеленые небеса, зеленовато-желтые облака. Творчество детишек было опасно близко к выродившемуся, развращенному искусству; такое своенравие придется из них выколачивать… Даже с улицы Марш уловил запах школы – знакомую смесь мела, деревянных полов и несвежей казенной пищи. Он с отвращением отвернулся.

На соседнем участке кто-то разжег костер. Над лужайкой позади дома поплыл едкий белый дым – жгли сырую древесину и прошлогодние листья. К лужайке вела широкая лестница с оскалившими морды каменными львами по сторонам. Позади сквозь деревья проглядывала унылая гладкая поверхность Хафеля. Они стояли лицом к югу. Из окон верхнего этажа был бы виден Шваненвердер, находящийся всего в полукилометре отсюда. Когда Булер в начале пятидесятых годов покупал виллу, играла ли роль близость друг к другу этих двух строений – не тянуло ли его, как убийцу, к месту преступления? Если так, то в чем конкретно состояло преступление?

Марш, нагнувшись, взял пригоршню земли, понюхал и разжал пальцы. След остыл много лет назад.

В глубине участка притулились две позеленевшие от времени деревянные бочки; когда-то садовник набирал в них воду. Марш и Шарли сели на них рядом, болтая ногами и глядя на озеро. Он не спешил уходить. Здесь никто не станет их искать. Царила неуловимо меланхоличная атмосфера – тишина, перекатываемые по траве мертвые листья, запах дыма – прямая противоположность весне. Она напоминала об осени, о конце сущего.

Ксавьер заговорил:

– Рассказывал ли я тебе, что до того, как я ушел в море, в городе жили евреи? Когда вернулся, их уже не осталось. Я стал расспрашивать. Говорили, что их эвакуировали на Восток. Для расселения.

– И этому верили?

– На людях, конечно, соглашались с официальной пропагандой. Но, даже оставаясь наедине с самим собой, благоразумнее было не размышлять об этом. И легче. Делать вид, что так оно и было.

– И ты этому верил?

– Я об этом не думал… Кому до этого дело? – внезапно вспылил он. – Представь, что все знали все в подробностях. Изменилось бы что-нибудь?

– Некоторые считают, что изменилось бы, – возразила Шарли. – Поэтому ни одного из тех, кто был на совещании у Гейдриха, нет в живых. За исключением самого Гейдриха.

Он оглянулся на дом. Его мать, твердо верившая в привидения, говорила, что кирпичи и штукатурка впитывают в себя историю и, словно губка, хранят все, чему были свидетелями. С тех пор Марш видел столько мест, где творилось зло, что давно перестал этому верить. В доме 56/58 по Ам Гроссен Ваннзее не было ничего особенно зловещего. Это был просто большой особняк богатого человека, ныне превращенный в школу для девочек. Что теперь впитывают в себя эти стены? Девичьи увлечения? Уроки геометрии? Волнения перед экзаменами?

Он достал приглашение Гейдриха. «Обсуждение, за которым последует завтрак». Начало в полдень. Окончание – когда? – часа в три-четыре. Когда они разъезжались, должно быть, темнело. Желтый свет в окнах, туман с озера. Четырнадцать человек. Сытые, может быть, некоторые под хмельком с гестаповского вина. Машины, чтобы отвезти их в центр Берлина. Шоферы, долго ждавшие на холоде, с замерзшими ногами и носами, словно сосульки…

А затем, менее чем через пять месяцев, в летнюю жару, Мартин Лютер заходит в Цюрихе в контору Германа Цаугга, банкира богатых и запуганных, и абонирует сейф с четырьмя ключами.

– Интересно, почему он был с пустыми руками.

– Что? – переспросила Шарли. Марш прервал её размышления.

– Я всегда представлял себе Лютера с маленьким чемоданчиком. Однако, когда он спускался к вам по лестнице, у него в руках ничего не было.

– Может быть, он рассовал все по карманам.

– Возможно. – Хафель, казалось, затвердел – озеро ртути. – Но он должен был прилететь из Цюриха с каким-то багажом. Одну ночь он провел за границей. Кроме того, забрал что-то из банка. – Ветер пошевелил ветви деревьев. Марш посмотрел вокруг. – В конечном счете он был тертый калач, не особо доверявший людям. Было бы больше похоже на него, если бы он попридержал действительно ценный материал. Он не стал бы рисковать, передавая американцам все сразу: иначе как бы он смог торговаться?

Снижаясь, в сторону аэропорта низко пролетел реактивный самолет, шум двигателей затихал следом за ним. Этого звука в 1942 году не существовало…

Внезапно он встал на ноги, снял её с бочки и размашисто зашагал по лужайке. Она за ним – спотыкаясь, хохоча, умоляя идти потише.

Он поставил машину на обочине в Шлахтензее и бегом направился к телефонной будке. Макс Йегер не отвечал ни на Вердершермаркт, ни у себя дома. Унылый гудок в трубке вызывал у Марша желание дозвониться до кого-нибудь, до кого угодно.

Он попробовал набрать номер Руди Хальдера. Можно было извиниться, как-нибудь намекнуть, что рискнуть все же стоило. Никого. Он посмотрел на трубку. А что, если Пили? Даже при враждебном отношении мальчика к нему – какое-никакое общение. Но и домик в Лихтенраде не отвечал.

Город захлопнул перед ним свои двери.

Он уже собрался было выходить из будки, но вдруг, поддавшись внезапному порыву, повернулся и набрал номер своей квартиры. Со второго звонка ответил мужской голос:

– Да? – Это было гестапо: голос Кребса. – Марш? Я знаю, что это вы. Не вешайте…

Он как ошпаренный бросил трубку.

Спустя полчаса он протискивался в потертые деревянные двери берлинского городского морга. Без формы он чувствовал себя голым. В углу тихо плавала женщина; рядом с ней – напряженная фигура сотрудницы вспомогательного женского полицейского корпуса, явно смущенной таким проявлением чувств в официальном месте. Он предъявил служителю удостоверение и спросил Мартина Лютера. Тот справился по листочкам с загнутыми углами.

– Мужчина, около 65 лет, опознан как Лютер, Мартин. Привезли сразу после полуночи. Несчастный случай на железной дороге.

– А как насчет стрельбы сегодня утром, той, что была на площади?

Служитель, вздохнув, лизнул желтый от табака палец и перевернул страничку.

– Мужчина, около 65 лет, опознан как Штарк, Альфред. Поступил час назад.

– Он-то мне и нужен. Как его опознали?

– По удостоверению личности в кармане.

– Хорошо. – Марш, предупреждая возражения, решительно направился к лифту. – Я дорогу найду.

Когда открылась дверь лифта, он, на свою беду, лицом к лицу столкнулся с доктором Августом Эйслером.

– Марш! – Эйслер был явно ошеломлен и шагнул назад. – Говорят, что вас арестовали.

– Неправду говорят. Я работаю «под крышей».

Эйслер уставился на его штатский костюм.

– Кем же вы теперь? Сутенером? – Это так рассмешило эсэсовского медика, что он снял очки и вытер слезы. Марш захохотал вместе с ним.

– Нет, судмедэкспертом. Говорят, хорошо платят, а делать почти нечего.

Улыбка сошла с лица Эйслера.

– И вы ещё можете так говорить! Я торчу здесь с полуночи. – Он понизил голос. – Очень высокий чин. Операцию проводило гестапо. Только ни-ни – он постучал по своему длинному носу. – Ничего не скажу. Нельзя.

– Не волнуйся так, Эйслер. Знаю я это дело. Фрау Лютер опознала останки?

Эйслер был разочарован.

– Нет, – пробормотал он. – Мы пощадили её.

– А как Штарк?

– Да вы, я вижу, хорошо осведомлены. Как раз собираюсь им заняться. Не хотите ли пойти со мной?

В памяти опять возникла словно взорвавшаяся голова, плотная струя крови и мозга.

– Нет, благодарю.

– Я так и думал. Чем его убили? Фаустпатроном?

– Поймали убийцу?

– Вы следователь. Вам и знать. Мне только сказали, чтобы я не копал слишком глубоко.

– А вещи Штарка, где они?

– Уложены и готовы к отправке. В комнате хранения личных вещей.

– Где это?

– По коридору, четвертая дверь налево.

Марш направился туда. Эйслер крикнул вдогонку:

– Эй, Марш! Попридержите для меня парочку своих лучших шлюх!

Пронзительный смех судмедэксперта преследовал его, пока он шел по коридору.

Четвертая дверь слева была отперта. Он огляделся, не видит ли кто его, и вошел внутрь.

Это была небольшая кладовка в три метра шириной. Как раз достаточно, чтобы посередине мог пройти человек. С обеих сторон ряды пыльных металлических стеллажей, заваленных узлами одежды, завернутой в толстую полиэтиленовую пленку. Еще чемоданы, сумки, зонты, протезы, изуродованная инвалидная коляска, шляпы… Обычно пожитки покойного забирали наследники. Если же обстоятельства смерти вызывали подозрения, их забирали следователи или направляли прямо в лаборатории судебной экспертизы. Марш принялся рассматривать пластиковые бирки, на каждой из которых отмечалось время и место смерти и фамилия умершего. Часть этого скарба валялась здесь годами – жалкие свертки тряпья и безделушек, последнее наследство покойных, никому не нужное, даже полиции.

Как это похоже на Глобуса – не признавать ошибок. Непогрешимость гестапо должна сохраняться любой ценой! Таким образом, тело Штарка по-прежнему выдавалось за труп Лютера, а Лютер ляжет в могилу нищего под именем бродяги Штарка.

Марш потянул к себе сверток, лежавший ближе всех к двери, повернул бирку к свету: «18.4.64. Адольф-Гитлерплатц. Штарк, Альфред».

Итак, Лютер покинул этот мир как самый последний обитатель концлагеря – в результате насильственной смерти, полуголодный, одетый в чужое тряпье, похоронят старого партайгеноссе без почестей, чужие руки после смерти собрали его пожитки.

Следователь достал из кармана нож и распорол набитый до отказа пластиковый мешок. Содержимое, словно человеческие внутренности, вывалилось на пол.

Лютер его не интересовал. Ему важно было узнать, каким образом между полуночью и девятью часами утра Глобус узнал, что Лютер ещё жив.

Американцы!

Он содрал остатки полиэтилена.

Одежда воняла дерьмом и мочой, блевотиной и потом – всеми запахами человеческой жизнедеятельности. Одному Богу известно, какие паразиты обитали в этом барахле. Он обшарил карманы. Пусто. Но руки чесались найти что-либо. «Не отчаивайся. Квитанция из камеры хранения – маленький клочок бумаги, если свернуть, то не больше спички; можно спрятать в воротнике». Он принялся надрезать подкладку залитого свернувшейся кровью длинного коричневого пальто. Пальцы становились грязными и скользкими…

Ничего. Обычный мусор, который, как он знал по опыту, таскают с собой бродяги – обрывки бечевок и клочки бумаги, пуговицы, окурки, – уже забрали. Гестаповцы осмотрели одежду Лютера со всей тщательностью. Как же иначе. А он как дурак вообразил, что они вообще этого делать не станут. Рассвирепев, он принялся кромсать ножом ткань – справа налево, слева направо, справа налево…

Он отошел от кучи тряпья, тяжело дыша, словно убил человека. Потом поднял с полу лоскут и вытер нож и руки.

– Знаешь, что я подумала? – сказала Шарли, когда он вернулся в машину. – Я подумала, что он прилетел из Цюриха абсолютно пустой.

Она все ещё сидела на заднем сиденье «фольксвагена». Марш обернулся к ней.

– Нет, что-то привез. Никакого сомнения. – Он старался скрыть раздражение: она-же не виновата. – Но Лютер был слишком напуган, чтобы держать это что-то при себе. Поэтому отдал на хранение, получил квитанцию – или в аэропорту, или на вокзале – и намеревался забрать позже. Уверен, что дело обстояло именно так. Теперь это у Глобуса или навсегда потеряно.

– Нет. Послушай. Я думала об этом. Вчера, проходя через таможню, я благодарила Бога, что ты отговорил меня от того, чтобы взять картину с собой в Берлин. Помнишь, какие были очереди? Они проверяли каждую сумку. Как мог Лютер пронести хотя бы что-нибудь мимо пограничников?

Марш думал, потирая виски.

– Хороший вопрос, – наконец произнес он. – Может быть, – добавил он минуту спустя, – самый лучший вопрос, который задавали мне в моей жизни.

В аэропорту имени Германа Геринга по-прежнему мокла под дождем статуя Ханны Райч. Покрытыми ржавчиной глазами она смотрела на площадку перед залом для отбывающих пассажиров.

– Лучше оставайся в машине, – посоветовал Марш. – Машину водить можешь?

Шарли кивнула. Он бросил ключи ей на колени.

– Если местный полицейский станет прогонять, не спорь с ним. Отъезжай, а потом возвращайся. Езди по кругу. Дай мне двадцать минут времени.

– А потом?

– Не знаю. – Он неопределенно взмахнул рукой. – Действуй по своему усмотрению.

Марш решительно вошел в здание аэропорта. На больших электронных часах над зоной паспортного контроля мигали цифры – 13:22. Он оглянулся. Его свобода, возможно, измерялась минутами. Даже менее того, если Глобус объявил общую тревогу, ибо ничто во всем рейхе так сильно не охранялось, как аэропорт.

Из головы не выходили Кребс в его квартире и Эйслер: «Говорят, вас арестовали».

Лицо человека с сувенирной сумкой из Солдатского зала показалось знакомым. Не гестаповская ли ищейка? Марш резко повернул и направился к туалетам. Постоял у писсуара, делая вид, что справляет нужду, и не отрывая глаз от входа. Никто не вошел. Когда вышел, того человека не было.

«Заканчивается посадка на рейс 207 „Люфтганзы“ до Тифлиса…»

Он подошел к центральной стойке «Люфтганзы» и предъявил удостоверение одному из служащих.

– Мне нужно поговорить с руководителем службы безопасности. Срочно.

– Не знаю, здесь ли он, штурмбаннфюрер.

– Поищите.

Служащий долго отсутствовал. 13:27 – показывали часы. 13:28. Может быть, звонит в гестапо. 13:29. Марш сунул руку в карман, почувствовал холодный металл «люгера». Лучше постоять за себя здесь, чем, выплевывая зубы, ползать по каменному полу на Принц-Альбрехтштрассе.

13:30.

Вернулся служащий.

– Сюда, герр штурмбаннфюрер. Будьте любезны.

Фридман поступил на службу в крипо Берлина в одно время с Маршем. Через пять лет он уволился, успев избежать расследования по делу о коррупции. Теперь он ходил в сшитых на заказ английских костюмах, курил беспошлинные швейцарские сигары и получал в пять раз больше своего официального оклада путями, о которых давно подозревали, но ничего не могли доказать. Фридман был торговым королем, а аэропорт – его маленьким продажным королевством.

Когда он осознал, что Марш явился не расследовать его делишки, а просить об услуге, то пришел в неописуемый восторг. Отличное настроение сохранялось все время, пока они шли по переходу, ведущему из здания аэровокзала.

– Как поживает Йегер? Как всегда, создает беспорядок? А Фибес? По-прежнему дергается над картинками арийских девственниц и украинских уборщиц? Не представляешь, как я по всем вам скучаю. Вот и пришли. – Фридман сунул сигару в рот и дернул большую дверь. – Вот она, пещера Аладдина! – Металлическая дверь с грохотом откатилась в сторону, открывая небольшой ангар, набитый утерянными и забытыми вещами. – Вещи, оставленные пассажирами, – продолжал Фридман. – Не поверишь, чего здесь только не бывает. Однажды у нас был даже леопард.

– Леопард? Кошка?

– Подох. Какой-то лентяй забыл, что его нужно кормить. Получилась отличная шуба. – Он захохотал и пощелкал пальцами. Из полумрака вышел пожилой сгорбленный человек – славянин с широко расставленными испуганными глазами.

– Встань-ка прямо, парень. Прояви уважение. – Фридман дал ему пинка, и тот, еле устояв на ногах, подался назад. – Этот штурмбаннфюрер – мой большой друг. Он что-то ищет. Скажи ему, Марш.

– Кейс, возможно портфель, – объяснил Марш. – Последний рейс из Цюриха в понедельник, тринадцатого. Оставлен или в самолете, или в зоне получения багажа.

– Понял? Хорошо? – Славянин кивнул. – Ну, тогда давай! – Тот, шаркая ногами, удалился, а Фридман показал на язык. – Немой. Язык оторвало в войну. Идеальный работник! – Он снова засмеялся и похлопал Марша по плечу. – Ну, как дела?

– Ничего.

– В гражданской одежде. Работаешь в выходной день. Должно быть, что-то солидное.

– Возможно.

– Наверное, насчет этого типа, Мартина Лютера, угадал? – Марш не ответил. – Вот и ты онемел. Понимаю. – Фридман стряхнул пепел сигары на чистый пол. – Ладно, не стану спорить – жить-то всем надо. Что-нибудь вроде операции «полные портки»?

– Как-как?

– Пограничники придумали. Кто-то намеревается ввезти что не следует. Входит в таможенный зал, видит усиленные меры контроля и кладет в штаны. Бросает все и смывается.

– А эти усиленные меры специально организованы, да? Не открываете же вы ежедневно каждый чемодан?

– Только в течение недели накануне Дня Фюрера.

– А как насчет утерянных вещей? Вы их открываете?

– Только если похоже, что там что-нибудь ценное, – снова рассмеялся Фридман. – Да шучу, шучу! Народу не хватает. На всякий случай пропускаем через рентген: понимаешь, взрывчатка, оружие. Оставляем здесь и ждем, пока кто-нибудь не востребует. Если в течение года никто не является, тогда вскрываем и смотрим, что там есть.

– Полагаю, хватает на пару костюмов.

– Что? – Фридман помял ткань рукава своего безукоризненно сшитого костюма. – На это тряпье? – Он обернулся на звук позади себя. – Похоже, тебе повезло, Марш.

Держа что-то в руках, возвращался славянин. Фридман взял принесенный им чемоданчик и взвесил на руке.

– Совсем легкий. Явно не золото. Как ты думаешь, что там, Марш? Наркотики? Доллары? Контрабандный восточный шелк? Карты с указанием клада?

– Хочешь открыть? – Марш нащупал в кармане пистолет. Если понадобится, он пустит его в ход.

Фридман казался шокированным.

– Это же услуга. Одного приятеля другому. Это твое дело. – Он передал находку Маршу. – Запомни это, штурмбаннфюрер. Услуга. Когда-нибудь и ты мне так же поможешь, как товарищ товарищу, не так ли?

Чемоданчик был из тех, какими, к примеру, пользуются врачи, с медными уголками и прочным медным замком, поблекший от времени. Тусклая коричневая кожа в царапинах, потемневшая плотная строчка, коричневая ручка вытерта до блеска годами носки, превратившись как бы в продолжение руки. Все в нем говорило о надежности и уверенности, профессионализме и спокойном богатстве. Наверняка изготовлен до войны, может быть, даже до первой мировой, чтобы служить не одному поколению. Солидная вещь. И дорогая.

Все это Марш оценил по пути к «фольксвагену». Он вышел, минуя пограничников, – ещё одна услуга Фридмана.

Шарли набросилась на чемоданчик, как ребенок на подарок к дню рождения, и разочарованно выругалась, обнаружив, что он заперт. Пока Марш выезжал за пределы аэропорта, она отыскала в сумочке маникюрные ножницы. Девушка безнадежно ковырялась в замке, оставляя на металле бесполезные царапины.

Марш заметил:

– Зря теряешь время. Придется его взламывать. Подожди, пока не приедем.

Расстроенная, она трясла сумочку.

– Куда?

Он провел рукой по волосам.

Хороший вопрос.

Все комнаты в городе были заняты. «Эдем» со своим садом-кафе на крыше, «Бристоль» на Унтер-ден-Линден, «Кайзерхоф» на Моренштрассе – все они прекратили бронирование за много месяцев до праздника. Отели-громадины на тысячи номеров и крошечные меблированные комнаты, разбросанные вокруг вокзалов, пестрели форменным обмундированием: штурмовики и эсэсовцы, люфтваффе и вермахт, гитлерюгенд и Союз немецких девушек, но, кроме них, и все остальные – национал-социалистская имперская военная ассоциация, германское общество соколиной охоты, школы национал-социалистского руководства…

У самого знаменитого и фешенебельного из всех берлинских отелей «Адлона», на углу Паризерплатц и Вильгельмштрассе, у металлических ограждений давились толпы людей, чтобы хотя бы мельком взглянуть на знаменитость: кинозвезду, футболиста, партийного наместника, приехавшего в город по случаю дня рождения фюрера. Когда Марш и Шарли проезжали мимо, у отеля остановился «мерседес», пассажиры в черном обмундировании купались в свете дюжины фотовспышек.

Марш пересек площадь, выехав на Унтер-ден-Линден, свернул налево, потом направо на Доротеенштрассе. Поставил машину среди мусорных ящиков позади гостиницы «Принц Фридрих-Карл». Как раз здесь, за завтраком с Руди Хальдером, по существу, началась его эпопея. Когда же это было? Он не мог вспомнить.

Управляющий гостиницы «Фридрих-Карл» был по обыкновению одет в старомодный черный сюртук и брюки в полоску и имел поразительное сходство с покойным президентом Гинденбургом. Он поспешил навстречу, любовно разглаживая роскошные седые бакенбарды.

– Штурмбаннфюрер Марш, какая радость! Какая радость! И оделись для отдыха!

– Добрый день, герр Брокер. Дело у меня к вам непростое. Нужна комната.

Брекер в отчаянии всплеснул руками.

– Никакой возможности! Даже для такого важного клиента, как вы!

– Да полно, герр Брекер. Должно же быть у вас что-то в запасе. Нас бы устроила мансарда, чулан. Вы бы оказали величайшую услугу имперской криминальной полиции…

Брекер старческими глазами оглядел их багаж и остановил взгляд на Шарли. В глазах блеснул огонек.

– А это фрау Марш?

– К сожалению, нет. – Марш взял Брокера под руку и под подозрительным взглядом старого портье отвел его в угол. – Эта молодая дама располагает важнейшими сведениями, но мы хотели бы допросить ее… как бы вам сказать?

– В неофициальной обстановке? – подсказал старик.

– Именно! – Марш достал все, что у него оставалось от сбережений, и зашуршал купюрами.

– Естественно, криминальная полиция щедро вознаградит вас за эту «неофициальную обстановку».

– Понял. – Увидев деньги, Брекер облизнул губы. – И поскольку это касается безопасности, вы, несомненно, предпочли бы обойтись без некоторых формальностей, скажем, регистрации…

Марш, перестав считать, вложил всю пачку во вспотевшие руки управляющего.

В награду за банкротство Марш получил комнатку судомойки под самой крышей. Добраться туда можно было с третьего этажа по шаткой черной лестнице. Им пришлось подождать внизу минут пять, пока из комнаты выселяли девушку и меняли постельное белье. Марш отклонил многократные предложения господина Брокера помочь с багажом и не обращал внимания на похотливые взгляды, которые старик бросал в сторону Шарли. Однако он потребовал, чтобы их накормили – принесли хлеба, сыра, ветчины, фруктов, термос с черным кофе. Управляющий обещал принести лично. Марш попросил оставить все это в коридоре.

– Конечно, это не «Адлон», – заметил Марш, когда они остались одни. Комнатка была душной. Казалось, что все тепло гостиницы, поднявшись вверх, скапливалось под черепицей крыши. Встав на стул, он открыл чердачное окно и спрыгнул, осыпаемый тучей пыли.

– Кому нужен «Адлон»? – Она обняла его и крепко поцеловала в губы.

Как было сказано, управляющий оставил поднос с едой за дверью. Карабканье по лестнице почти доконало его. Сквозь трехсантиметровые доски Марш слушал его хриплое дыхание, а потом удаляющиеся шаги. Убедившись, что старик ушел, он забрал поднос и поставил его на хрупкий туалетный столик. В двери не было замка, он сунул стул в дверную ручку.

Марш положил чемоданчик Лютера на жесткую деревянную кровать и достал складной нож.

Замок был предназначен выдержать именно такой приступ. Прежде чем открылась застежка, пришлось повозиться целых пять минут, к тому же сломалось одно лезвие. Он поднял крышку.

Снова этот бумажный запах – запах давно не открывавшейся картотеки или забытого хозяином ящика письменного стола. И что-то ещё – похоже, антисептик, лекарства.

Шарли стояла за спиной. Он ощущал на щеке тепло её дыхания.

– Неужели пустой?

– Нет, не пустой. Полный.

Он достал носовой платок и вытер вспотевшие руки. Потом опрокинул чемоданчик вверх дном, вытряхнув содержимое на покрывало.