"Юность в яловых сапогах" - читать интересную книгу автора (василий коледин)

- Да нет здесь уже места! Лезь в другой! – почти кричит Фома.
Я понимаю, что мне деваться некуда. Завидуя своим юрким товарищам и кляня себя за тупость и не находчивость, я встаю у окна и обреченно ожидаю своей участи. Рядом со мной встают еще двое таких же, как и я невезучих курсантов. Мы понуро смотрим на дежурного офицера и незаметно поглядываем на задвинутые к стене ящики с макетами.
Наконец все стихает. Все, кто хотел и мог спрятались. Из ящиков еле слышно дыхание удачливых сослуживцев. Полковник, терпеливо ждавший окончания сцены, словно в детстве досчитал до ста и громко известил об этом.
- Девяносто девять, сто! Я иду искать! Кто не спрятался я не виноват! – он подходит к нам и начинает перепись населения. – Итак! Фамилия?
- Петров! – печально выдыхает первый из нас.
Переписав нас, Гасанов подходит к ящикам и отодвигает первым тот, в котором прячутся Юрка, Фома и Тупик.
- Можно вас переписать? – спрашивает он издевательским тоном, дежурный ждет, когда на свет появляются мои товарищи и переписывает и их. Потом очередь доходит и до следующего ящика. Переписанные, бормоча матерные слова, отряхаясь и отдуваясь, встают рядом с нами.
Через полчаса в комнате появляется запыхавшийся Чуев. Он растерян и напуган не меньше нашего. Глаза у него не выспавшиеся, но широко раскрытые и какие-то ошалелые. Его отзывает в сторону Гасанов и они о чем-то недолго шепчутся. Потом вдвоем они подходят к шеренге возмутителей спокойствия, врагов воинских уставов и дисциплины. Гасанов сверяет свои списки с Чуевым. Никто не назвался не своими фамилиями. Все оказались честными, если здесь уместно это слово.
Чуев произносит краткую речь, клеймя нас позором. Потом, махнув с горечью рукой, отправляет нас по койкам. Мы, опустив головы бредем к своим спальным местам. На душе у каждого скребут кошки. Что будет дальше, никто из нас не знает.
Лежа в кровати я слышу, как кто-то подскакивает и бежит в туалет.
- Ты куда?! – строго спрашивает этого бегуна голос Чуева.
- В туалет… - успевает бросить курсант и, не успевая добежать до туалета, извергает на паркет рвотные массы.

* * *

- Карелин! – окликает меня командир роты, когда и равняюсь с ним и прикладываю руку к правому виску.
- Я!
- Подойди сюда! – он стоит на входе в пустую курилку и докуривает сигарету. Потом заходит внутрь туда, где в центре стоит большая урна.
Я захожу под навес, прохожу в центр и останавливаюсь перед ним. Он делает затяжку и выпускает дым вверх. Потом в нерешительности смотрит на окурок, будто соображая сколько еще он сможет сделать затяжек, а на самом деле, соображая с чего начать со мной разговор. Чуев не отличается быстротой ума, поэтому прежде чем начать со мной разговор, он затягивается еще пару раз, выигрывая у меня еще несколько мгновений, потом выбрасывает бычок в урну.
- Сколько у вас было бутылок водки? – задает он мне немного странный вопрос, сразу беря быка за рога.
- Одиннадцать… - отвечаю я, сомневаясь в правильности своего ответа, так как не помню, что говорил раньше. Но вспоминаю, что все так говорили, и смотрю уже смело ему в глаза.
- Ты что, дурак?! – Чуев вскипает, но тут же успокаивается. – У вас была одна бутылка и ту вы не успели распить! Вы только открыли ее и тут пришел Гасанов! Он сразу же вызвал меня. Я пришел в роту и вылил водку в очко!
Я стою и не верю своим ушам. Изумленный взгляд моих честных глаз заставляет немного смягчиться всегда сурового командира роты.
- Ты меня понял? – немного вкрадчиво продолжает капитан, своим тоном намекая мне на что-то.
- Понял, товарищ капитан… - я начинаю понимать сказанное своим командиром.
- Иди и передай тогда всем! – он отворачивается и достает дрожащей рукой еще одну сигарету, пытаясь ее прикурить на ветру.
- Есть! Разрешите идти? – уже бодро и даже задорно спрашиваю я.
- Иди!
Я ухожу и направляюсь в казарму. Мой рот невольно раздирает улыбка. Внутренности торжествуют, сердце бьется, как большой барабан из музроты, а внизу живота кто-то бегает взад и вперед. Значит Чуев нас прикроет! Он уже прикрыл! Понятное дело, прежде всего он, конечно, волнуется о себе! Но спасая себя он спасает и нас! Как выглядит командир роты у которого произошла грандиозная пьянка? Как хороший командир мог такое допустить и пропустить?! А как выглядит командир, у которого личный состав хотел, но не смог нарушить положения уставов? Такой командир заслуживает если не поощрения, то уж явно не наказания! Ведь он предпринял все возможные меры и усилия и не допустил разложения коллектива. В глазах командования училища Чуев будет выглядеть не слабым офицером, а настоящим, бдительным командиром роты. Но и мы уже не злостные нарушители дисциплины и уставов, не горькие пропойцы, а шаловливые дети, вставшие случайно на скользкую дорожку, но благодаря отцу-командиру вовремя остановленные и направленные на путь истинный. К нам уже не гуманно применять жестокие меры и нецелесообразно строго наказывать. Значит самые худшие последствия нашего мероприятия не должны наступить.
В казарме я подхожу к Тупику, он сидит на своем табурете и подшивает воротничок.
- Слушай, сейчас разговаривал с Чуевым… - мой брат по несчастью не отрывается от своего дела.
- Ну и, что? – не поднимая глаз спрашивает он.
- Говорит, чтоб я всем передал, что у нас была только одна бутылка и….
- …и что он ее вылил в очко.
- А ты откуда это знаешь? – искренне удивляюсь я.
- Так он уже всем об этом сказал. Ты не первый… - Тупик продолжает подшивать. Он спокоен и сосредоточен.
- Черт! – я несколько обижен, что ли. – А на фига он всем об этом говорит?!
- Что б никто не забыл… - улыбается мой товарищ.
- И тебе он говорил?
- Лично, час назад. А вот о том, что в субботу комсомольское собрание, он тебе не сказал? – Олег откусывает остаток белой нитки, прячет иголку в шапке и одевает китель.
- Нет. А чему посвящено?
- Нам. Будут разбирать наше недостойное поведение.
Ну, что ж. Возможно это к лучшему. Обычно если увольняют из училища, то мнение общественности не спрашивают. Я вспоминаю, как были уволены трое курсантов. Их отчисляли по разным причинам, но никогда перед их отчислением не созывались комсомольские собрания. Все происходило тихо, мирно, по-домашнему. Значит, самое нежелательное уже не произойдет. Нас накажут по комсомольской линии и после этого командование в лице либо Чуева, либо командира батальона, применит дисциплинарное взыскание. Но до отчисления, вероятно, не дойдет. А ведь это самое страшное! Проучиться три года и быть выгнанным – это страшно! Пусть будет любое наказание, только не отчисление!
- Что думаешь? Как накажут? – интересуюсь я мнением Тупика.
- Не знаю… - он пожимает плечами. – Наверняка на долгое время лишат увольнений!
Вот же сколько людей, столько и мнений! Всех волнует разное! Тупика, недавно вступившего в ранний брак, волнуют только увольнения. Дело молодое! «Женатики» у нас в училище пользуются особой привилегией – они имеют право ночевать дома, под боком у жены, а у одиноких курсантов увольнение заканчивается до одиннадцати вечера и ничто не может его продлить до утра. Хотя есть один день, когда все, независимо от их семейного положения, могут вернуться в казарму после увольнения аж утром, - это Новый год. Только в этот праздник казарма пустеет до утра. И не важно холост ты или женат. Если у тебя есть где встретить этот праздник, ты обязательно уйдешь в город до утра.
Наших женатых собратьев вопрос увольнения в выходные дни волнует чрезвычайно. Зная эту слабость многие «холостяки» ею пользуются, заставляя производить уборку закрепленных территорий вместо себя, мол «тебе надо, сам убирай, а мне пофиг».
Нас же, холостяков, волнуют другие проблемы, хотя увольнения для нас не менее важны, но они стоят далеко не на первом месте.
- Увольнения?! – поражаюсь я его наивностью. - Да, это бесспорно…, но думаю этим наказанием мы не отделаемся.
- Можно подумать этого мало! – бурчит он себе под нос. - Ладно, посмотрим…