"Была ли альтернатива? (Троцкизм: взгляд через годы)" - читать интересную книгу автора (Роговин Вадим Захарович)

XIII Первые репрессии и монополия на власть

Укрепив свои позиции на XII съезде, «тройка», и прежде всего Сталин, перешли к более решительной расправе с инакомыслящими. Первым фактом полицейских преследований активных коммунистов стал арест М. X. Султан-Галиева, члена Коллегии Наркомнаца, в 1920—1921 годах занимавшего пост председателя Центрального бюро коммунистических организаций народов Востока при ЦК РКП(б).

В период подготовки Союзного договора Султан-Галиев резко критиковал сталинский проект «автономизации». На заседании коммунистической фракции X Всероссийского съезда Советов в 1922 году он выразил несогласие с предложениями Сталина о принципах формирования союзных ЦИКа и Совнаркома, выступая за участие в высших органах СССР представителей не только союзных, но и автономных республик. В ответ на это Сталин в заключительном слове на заседании фракции объявил эту идею повышения статуса автономных республик «мертворожденной, реакционной».

Однако Султан-Галиев и на XII съезде в выступлении на заседании секции по национальному вопросу вновь высказался за расширение прав автономных республик и повышение их статуса до уровня равноправных с союзными республиками субъектов СССР. Он также подчеркнул, что представленные съезду предложения Сталина «не разрешают национального вопроса», и явно имея в виду Сталина, хотя и не называя его по имени, заявил, что в партии под местным национализмом зачастую понимается борьба с проявлением великодержавного шовинизма.

Спустя несколько дней после завершения съезда партколлегия ЦКК приняла постановление об исключении Султан-Галиева из партии, снятии его с партийных и советских постов и передаче его дела в ГПУ. Сразу же после оглашения этого постановления Султан-Галиев был взят под стражу по обвинению в создании националистической организации, выступающей против руководства партии и Советского государства. Это обвинение основывалось на перехваченных ГПУ конспиративных письмах Султан-Галиева ряду руководящих работников Башкирии, Татарии и Крыма, разделявших его взгляды по национальному вопросу, с призывом выступать на партийных и советских форумах с защитой своих позиций.

Через четыре дня после ареста Султан-Галиева группа руководящих работников Татарской АССР обратилась с письмом к членам Политбюро и секретарям ЦК РКП(б). Они писали, что этот арест является «недоразумением», и просили «об отмене всякой репрессии» по отношению к Султан-Галиеву. Однако он был освобождён лишь 14 июня, после того, как начальник Секретного оперативного управления ГПУ Менжинский дезавуировал агентурные сообщения о том, что Султан-Галиев пытался поддерживать басмачество в борьбе с Советской властью. Однако и после этого по инициативе Сталина была отклонена просьба Султан-Галиева о восстановлении в партии.

«Дело Султан-Галиева» Сталин использовал для доказательства собственной правоты в оценке опасности «национал-уклонизма». На совещании в ЦК по национальному вопросу, проходившем 9—12 июня, был заслушан доклад председателя ЦКК Куйбышева «Об антипартийной и антигосударственной деятельности Султан-Галиева». Однако некоторые участники совещания, вынужденные принимать на веру сведения, полученные от ЦКК и ГПУ, тем не менее отмечали, что раздувание «дела Султан-Галиева» служит ослаблению борьбы с великодержавным шовинизмом. Так, Скрыпник прямо критиковал попытки использовать это «дело» для изменения национальной политики партии, намеченной XII съездом. Троцкий поддержал это высказывание Скрыпника репликой: «Совершенно верно!».

С другими своими оппонентами Сталин не имел ещё возможности расправиться так же сурово, как с Султан-Галиевым. Для устранения их с руководящей партийной и советской работы он использовал метод направления в «дипломатическую ссылку». Так поступили с Мдивани и с Раковским, близким другом Троцкого, занимавшим пост председателя Совнаркома Украины. Раковский в прениях по докладу Сталина на XII съезде недвусмысленно упоминал об основных идеях статьи «К вопросу о национальностях или об «автономизации». Он высказал сожаление об отсутствии на съезде Ленина, который доказал бы партии, что «она в национальном вопросе совершает фатальные ошибки», что национальный вопрос — это один из тех вопросов, который «сулит гражданскую войну, если мы по отношению к нему не проявим необходимой чуткости и необходимого понимания»[202].

Раковский подчёркивал, что наряду с ростом национального самосознания растёт «чувство равенства, о котором говорил т. Ильич в своём письме, — чувство равенства, которое у национальностей, бывших сотни лет угнетёнными царским режимом, проникло гораздо глубже и сильнее, чем мы думаем»[203]. Он заявлял, что союзное строительство пошло по неправильному пути, что в национальном вопросе преобладают проявления не партийной, а ведомственной, аппаратной, бюрократической психологии. «…Наши центральные органы, — говорил он, — начинают смотреть на управление всей страной с точки зрения их канцелярских удобств. Конечно, неудобно управлять двадцатью республиками, а вот если бы это всё было одно, если бы, нажав на одну кнопку, можно было управлять всей страной, — это было бы удобно. С точки зрения ведомственной, конечно, это было бы легче, удобнее, приятнее»[204]. Поэтому многие центральные органы восприняли образование СССР «в том смысле, что они могут обрушиться всей своей тяжестью на отдельные республики». Раковский предлагал «отнять от союзных комиссариатов девять десятых их прав и передать их национальным республикам»[205].

Дальнейшее сопротивление Раковского линии Сталина на фактическое возрождение автономистского курса произошло на IV совещании ЦК РКП(б) с ответственными работниками национальных республик и областей в июне 1923 года, где генсек обвинил Раковского и его единомышленников на Украине в конфедерализме, национал-уклонизме и сепаратизме.

Спустя месяц после завершения этого совещания Раковский был снят с поста председателя Совнаркома Украины и направлен послом в Англию. Смысл этого перемещения Раковский осветил в письме от 18 июля, направленном Сталину и в копии — всем членам ЦК и ЦКК РКП(б), членам Политбюро ЦК КП Украины: «Моё назначение в Лондон является для меня, и не только для меня одного, лишь предлогом для моего снятия с работы на Украине…»[206]

Кадровая политика триумвирата, проводимая через секретариат ЦК, была направлена против всех инакомыслящих и прежде всего против коммунистов близких к Троцкому; она всё более подрывала принципы выборности и самостоятельности партийных организаций.

Тем не менее, как свидетельствуют обнародованные недавно документы, летом 1923 года положение Сталина в Политбюро было ещё довольно шатким. Всё чаще его предложения наталкивались на отпор не одного только Троцкого.

Это проявилось, например, в связи с попыткой отменить запрет на торговлю водкой и другими высокоградусными напитками, введённый ещё царским правительством после начала первой мировой войны и сохранённый после Октябрьской революции[207]. В 1923 году вопрос о введении государственной водочной монополии был внесён на июньский пленум ЦК РКП(б). Узнав об этом, Троцкий направил членам ЦК и ЦКК письмо и проект резолюции по этому вопросу, в котором указывалось, что легализация продажи водки в целях пополнения бюджета может оказать «лишь пагубное действие на революцию и партию».

Троцкий писал, что «попытка перенести бюджет на алкогольную основу есть попытка обмануть историю»[208]. Во-первых, такая мера ослабит зависимость государственного бюджета от успехов в области хозяйственного строительства. Во-вторых, попытка изъятия народных средств при помощи продажи алкоголя окажет деморализующее воздействие на рабочий класс и снизит реальную заработную плату рабочих.

Июньский пленум не принял намечавшегося решения об уменьшении бюджетного дефицита за счёт государственной продажи водки, но отклонил и предложенный Троцким проект резолюции, резко отвергавший саму возможность легализации водочной торговли. Поэтому Троцкий вступил в переговоры с членами ЦК, убеждая их в недопустимости этой меры. Как сообщал Зиновьев Сталину из Кисловодска в июле 1923 года, «беда в том, что и наши — Серго, Ворошил[ов], Бух[арин] — сильно колеблются… Даже Молот[ов], кажется, имеет большие сомнения»[209]. Колебания ближайших союзников «тройки» могла усилить опубликованная 12 июля в «Правде» статья Троцкого «Водка, церковь, кинематограф», в которой подчёркивалась губительность возвращения к водочным доходам. В тот же день Политбюро приняло решение, предлагавшее воздержаться от помещения в «Правде» дискуссионных статей по вопросу о продаже водки.

15 июля член редколлегии «Правды» Преображенский направил записку в Политбюро, в которой просил об отмене этого решения, поскольку «никакое новое решение в направлении возврата к продаже водки не может быть проведено без всестороннего и публичного обсуждения вопроса и без твёрдого большинства в партии за эту меру»[210]. Спустя две недели Политбюро приняло решение, подтверждавшее нежелательность какой бы то ни было дискуссии по данному вопросу и признавшее письмо Преображенского «недопустимым по тону и непозволительным по содержанию». Этим постановлением Преображенский был снят с поста члена редколлегии «Правды». Одновременно в отсутствии Бухарина, главного редактора газеты, была назначена новая редакционная коллегия «Правды».

Это решение было лишь одним из проявлений самоуправства Сталина, воспользовавшегося тем, что часть членов Политбюро находилась в то время в Кисловодске на лечении. В ответ на это члены Политбюро направили целую серию писем из Кисловодска в Москву. По поводу решения об изгнании из «Правды» Преображенского Бухарин послал резкое письмо Каменеву, в котором говорилось: «Так швыряться людьми нельзя, даже если они неправы. Мы наживём кучу недовольных, а это терпимо только до поры до времени… Перестанут верить. Двадцать раз нужно было переговорить, а потом решать»[211].

Ещё в более резких, даже нервных тонах было выдержано письмо Зиновьева Каменеву. Он перечислял многочисленные факты единоличных назначений Сталиным своих ставленников, возмущался сменой редколлегии «Правды», упрекал Каменева в том, что он позволяет Сталину «прямо издеваться» над собой, и заявлял, что генсек присвоил себе право решать важнейшие вопросы, не спрашивая согласия других членов Политбюро. Письмо заканчивалось словами:

«Мы этого терпеть больше не будем.

Если партии суждено пройти через полосу (вер[оятно], очень короткую) единодержавия Сталина — пусть будет так. Но прикрывать все эти свинства я, по кр[айней] мере, не намерен. Во всех платформах говорят о «тройке», считая, что и я в ней имею не последнее значение. На деле нет никакой тройки, а есть диктатура Сталина. Ильич был тысячу раз прав. Либо будет найден серьёзный выход, либо полоса борьбы неминуема. Ну, для тебя это не ново. Ты сам не раз говорил то же. Но что меня удивило — так это то, что Ворошил[ов], Фрунзе и Серго думают почти так же»[212].

Из этого письма следует, что Зиновьев к тому времени, во-первых, понимал, что «тройка» фактически распадается и заменяется диктатурой Сталина. Во-вторых, считал «единодержавие» Сталина «короткой полосой», которую удастся скоро пройти. В-третьих, находил поддержку своего возмущения поведением Сталина не только у Каменева и Фрунзе, но и у ближайших сталинских друзей — Орджоникидзе и Ворошилова.

Попытка ограничить непомерно возросшую власть Сталина была сделана в августе 1923 года в Кисловодске, где отдыхавшие там члены ЦК (Зиновьев, Бухарин, Евдокимов, Ворошилов, Фрунзе, Лашевич, Орджоникидзе) организовали «частное совещание» для обсуждения вопроса о коллективном руководстве, о том, как наладить работу руководящих органов партии в отсутствии Ленина, чтобы, как говорили они, «мы имели известное равновесие сил и не наделали больших политических ошибок…»[213]

Зиновьев, у которого к тому времени стали возникать «кое-какие личные столкновения — и довольно острые» — со Сталиным, предложил в целях ослабления его власти два альтернативных плана. Первый сводился к созданию нового Секретариата, в который вошли бы Сталин, Троцкий и кто-то из троих — Зиновьев, Каменев или Бухарин. В результате такого обновления Секретариат должен был превратиться в «нечто вроде малого Политбюро». Второй план предполагал превращение Секретариата в служебный орган Политбюро.

Получив письмо, извещавшее об этих предложениях, Сталин немедленно прибыл в Кисловодск, где он отверг оба плана Зиновьева. В результате переговоров со Сталиным было решено «Секретариат не трогать», а для увязки организационной и политической работы ввести в Оргбюро Троцкого, Бухарина и Зиновьева.

Одновременно Зиновьев сделал попытку «сговориться» с Троцким, направив к нему Серебрякова с предложением превратить «тройку» в «пятерку», пополнив её Троцким и Бухариным. Троцкий резко отверг это предложение, заявив: «Ведь есть у нас Политбюро Центрального Комитета. Если Зиновьев хочет установить нормальные взаимоотношения, надо уничтожить и «тройку» и «пятёрку»[214].

Получив столь определённый ответ Троцкого на предложение об осуществлении верхушечной комбинации, «тройка» сплотилась вновь и усилила свою фракционную конспиративную деятельность против Троцкого.

Как вспоминал впоследствии технический секретарь Политбюро Бажанов, в 1923 году перед заседаниями Политбюро, проходившими два — три раза в неделю, Зиновьев, Каменев и Сталин собирались, как правило, сначала на квартире Зиновьева, а позже — в кабинете Сталина «Это заседание тройки и есть настоящее заседание секретного правительства, решающее, вернее, предрешающее все главные вопросы… Формально тройка решает, ставить ли вопрос на заседании Политбюро или дать ему другое направление. На самом деле члены тройки сговариваются, как этот вопрос должен быть решён на завтрашнем заседании Политбюро, обдумывают решение, распределяют даже между собой роли при обсуждении вопроса на завтрашнем заседании… Завтра на заседании Политбюро будет обсуждение, будут приняты решения, но всё главное обсуждено здесь, в тесном кругу; обсуждено откровенно, между собой (друг друга нечего стесняться) и между подлинными держателями власти»[215]