"Господин штабс-капитан" - читать интересную книгу автора (Василий Коледин)

- Маша! – я сначала продолжаю кричать, но видя, что это уже не к чему, перехожу с крика на спокойный голос. – Здесь опасно. Здесь не место для молодой девушки. Здесь грязь и смерть…
- Грязь и смерть и там тоже, - она неопределенно махнула куда-то рукой, имея в виду тыл и госпиталь. – Разницы никакой. Везде смерть. Будь она проклята эта война.
Она достала из сумки бинт и ножницы. Разрезав рукав шинели, а затем гимнастерку, осмотрела залитую кровью руку.
- Пуля прошла навылет. Я наложу повязку и отправлю тебя в тыл.
- А сама?
- Когда помогу всем, найду тебя.
Маша стала туго бинтовать мне руку. Боль как будто немного стихла, но рука стала пульсировать в том месте, где ее стягивал бинт. Я немного, видимо, побледнел, потому, что Маша прекратила бинтовать руку, сострадальчески посмотрела и спросила:
- Очень больно?
- Нет. Все нормально, просто стучит в висках.
- Потерпи, сейчас придут санитары, и мы отправим тебя в госпиталь.
- Останься со мной, - попросил я ее.
- Не могу…, но я скоро вернусь…
Вдруг воздух наполнился протяжными звуками летящих снарядов. Где-то сбоку раздался первый грохот взрыва, вырывающего в земле глубокую яму. За ним второй и потом, словно горох по столу, посыпались снаряды австрийской артиллерии. Земля содрогалась после каждого взрыва и вскоре она вошла в резонанс и содрогания ее чрева превратились постоянное дрожание барабанной мембраны. Я скорее почувствовал, чем услышал гул приближающегося снаряда, так как гул стоял везде, и в воздухе, и в земле. Потом воздушный гул вырос до страшного адского грохота, выдирающего из земли все, что та прятала сотнями лет, и я провалился в безвоздушное, бесчувственное пространство. Вся окружавшая меня жизнь и прилетающая смерть молниеносно исчезли. Небытие накрыло меня своим мягким пуховым одеялом. Тишина и покой окружили меня. Время исчезло, стерлось, провалилось в огромную черную бездну, оно было уничтожено огнем, ненавистью, страхом и отчаянием.

ГЛАВА 22.
Времени нет. Я не знаю, сколько дней до.

Сознание медленно возвращалось ко мне. Я понял, что лежу на спине, но никакой боли не чувствовал. Кругом стояла гробовая тишина, поэтому я вдруг испугался, подумав, что, возможно, уже мертв. Но открыв глаза, моему взору представилось огромное синее небо. Ни единое облачко не скрывало его пронзительной голубизны. Мои органы зрения работали. Что с моим слухом? Я ничего не слышу. Может, кругом все спит? С трудом приподняв голову, я окинул взглядом окружающее пространство. Вокруг поле изрытое воронками. И краем глаза я заметил рядом с собой безжизненно лежащее ничком тело сестры милосердия. Я сильно устал и в глазах потемнело. Тогда вернув голову в прежнее положение и закрыв глаза, я на пару минут замер, собираясь с мыслями и физическими силами. Потом я аккуратно пошевелил правой рукой. Она работала и не болела. Но вот левая явно была повреждена. Я ощупал ее здоровой рукой. Тугая повязка стягивала предплечье, и кровь ниже повязки застыла, превратив руку в бесчувственную плеть. Я вспомнил, что получил это ранение при наступлении. Затем я проверил подвижность ног. Ноги отзывались на приказы и совсем не болели. Значит только ранение руки. И тут по моему телу пробежал холодок. Сердце сжалось, в глазах вновь потемнело, а на лбу выступила испарина. Я вспомнил, что руку мне бинтовала Маша. Господи! Где она? Меня ранило, я остановился, и меня с ног свалила Маша. Так. Потом она перевязывала мне рану, и затем взрыв, который накрыл нас. Что было потом? Я ничего больше не помнил, как ни старался. Где Маша?! И еще одна волна ужаса страшной догадки в сто раз сильнее первой захлестнула меня. Стало темно, словно черная вуаль упала на глаза. Какое-то бешеное бессилие охватило меня. Все мое тело затряслось. Я повернул голову и приподнялся.
То истерзанное и еще кровоточащее, но с каждой минутой все слабее и слабее, тело сестры милосердия принадлежало совсем еще недавно Маше. Ее некогда заботливые руки были раскинуты в разные стороны. Белый фартук, завязанный на спине, стал местами ярко красным, а там где кровь смешалась с черной землей, он окрасился в цвет бордо. Ее волосы разметались по земле и словно черви ползли под камушки и куски вырванного взрывом дерна. Я подполз к ней и перевернул на спину. Голова безжизненно повисла на моей плохо слушавшейся руке, выпятив вперед острый подбородок. Я перехватил голову так, чтобы ей было удобно. Ее лицо не выражало никаких чувств. Я не прочел на нем ни боли, ни страха. Оно как у восковой куклы стало безжизненным и смертельно бледным, даже уже больше голубым.
- Маша… - прошептал я, не знаю почему.
Она молчала, и ни один мускул не дрогнул на ее лице. Темные волосы струились вниз, очерчивая красоту мертвой скульптуры.
- Машенька! – закричал я в отчаянии. – Маша!
В каком-то необъяснимом порыве и разорвал на ней пальто, расстегнул пуговицы на платье и приложил ухо к сердцу. Оно не билось, но тело еще не остыло, и его теплота согрело мое ухо. Положив ее голову себе на колени, я гладил ее по волосам, вытаскивая из них запутавшиеся травинки и кусочки мокрой земли. Обведя взглядом изрытое взрывом поле, я увидел десятки таких же мертвых тел. Маша была не одна. Мне трудно судить, сколько я просидел. Быстро стемнело. Одиночество, какое-то глубокое и бездонное охватило меня. Только звезды на черном небе, подмигивая, составляли мне компанию.
- Прощай, милая… - шептал я.
Потом я аккуратно положил голову Маши на землю, подложив под нее медицинскую сумку. Достал из ножен шашку и стал ею рыть сырую землю немного поодаль от тела. Но у меня выходило очень медленно. Дерн не поддавался, и в почве попадалось много больших камней. Зацепившись за один из них, под давлением моего тела, клинок сломался, оставив конец глубоко в земле под камнем, так и не оказав мне последней услуги. Я отшвырнул шашку в сторону. Все было против меня, даже родная шашка предпочла сломаться.
Я встал и добрел до ближайшей воронки. Осмотрев ее, я понял, что она соответствовала росту Маши. Вернувшись к телу, я правой рукой обхватил его и, волоча ноги по земле, отнес в выбранную воронку. Удобно устроив ее тело на дне воронки, я стал одной рукой засыпать могилу. У меня долго не получалось насыпать землю на лицо. Мне казалось, что тогда Маша не сможет дышать. В конце концов, я положил на лицо нижнюю часть фартука и засыпал его.
Отчего-то земли на могильный холмик не хватило и мне пришлось сходить за обломком шашки. Им я наковырял еще земли и насыпал сверху на могилу. Закончив похороны, я воткнул обломок шашки в ногах могилы.
Только под утро мы расстались с Машей окончательно. Чуть забрезжил на востоке рассвет, я встал и, вспоминая карту, поплелся по направлению к близлежащему селу. Через час солнце взошло над землей. В ближайшем ручье, который протекал недалеко, я помыл руки и кое-как отчистил шинель и сапоги. Я решил пробираться к своим. Но положение мое было таким, что я не знал, куда мне идти. Найдя на поле большинство своей роты, я не мог сделать определенного вывода, что с ней стало. В последний раз я окинул взором поле, изрытое воронками, словно кротами, не погребенные трупы своих товарищей, могилу Маши. Прощайте! Мы еще увидимся! Я вернусь к вам. И побрел прочь от того страшного места.
Я крался вдоль шоссе, обсаженному высокими липами, ища какое-нибудь село. Примерно за версту я его обнаружил и стал подходить к нему со всеми предосторожностями. Никто не встретился мне на пути. Село словно вымерло.
На окраине стоял большой дом, огороженный невысоким забором, калитка была не заперта. Я прошел по узкой дорожке через сад и вошел в дом, чтобы расспросить живущих там об австрийцах и русских. В доме меня никто не встретил. И несколько раз позвал хозяев, но никто не отозвался на мои оклики, дом был пуст. Вдруг снаружи я услышал громкую речь, и даже крики. Выскочив из дома, я увидел спешащих ко мне пехотинцев в австрийской форме, немедля я выскочил на дорогу и побежал в ближний кювет. По нему я стал уходить от погони. Австрийцы уже добежали до дома, в котором я был, но преследовать меня дальше почему-то не стали.
Мой путь пересекла небольшая речушка, через нее был перекинут мостик. Я, было, направился к нему, но вновь заметил небольшой отряд противника, тоже идущий к этому мостику. Что-то много мне стало попадаться вражеских разъездов. Не значит ли это, что в ходе недавних боев наши части были отброшены далеко назад, и я оказался в глубоком тылу врага? Логически рассуждая, я неизменно приходил к такому выводу. Только то, что тела солдат лежали не захороненные, да и тело самого командира роты никто не искал, говорило в пользу моих умозаключений. Теперь главной заботой моей стало то, чтобы противник меня не обнаружил.
Удачно спустившись с крутого берега, я укрылся под мостом, но не был уверен, что австрийцы не заметили моего маневра. Осмотревшись, я недалеко от моста увидел большой куст ивняка, нависший над водой, и решил, что под ним мне будет менее опасно, чем под мостом, ибо сквозь ветки я хорошо могу видеть приближающегося противника, а сам буду от него скрыт. Я пополз к кусту и засел там, держа свой наган наготове.
Сидя в кустах и размышляя над своим положение, невольно мне вспомнилась прочитанная в детстве книжонка о цветке папоротника. Помню, в ней говорилось, что нашедший этот волшебный цветок сможет все видеть и все слышать, сам оставаясь при этом невидимым. Вот бы мне быть таким, подумал я. Но так как цветка папоротника до сих пор еще никто не срывал, умение быть невидимым и неслышным для противника приходилось приобретать без помощи волшебства.
Вскоре приблизился вражеский патруль. Вот уже он поравнялся с кустом и прошел мимо. Когда он удалился от меня шагов на пятьдесят, я выпустил ему вслед пять пуль, быстро перезарядил наган и начал вновь стрелять, выстрелив все патроны, которые у меня оставались. Двое австрийцев остались лежать на дороге, а остальные трое убежали.
Я выбрался из-под куста, с револьвером наизготовку подошел к лежащим солдатам снял с одного из них винтовку, но взвесив ее, понял, что она только будет осложнять мне путь. Бросив ее и теперь уже бесполезный наган, я быстро зашагал прочь от того места.
Отчего-то я вспомнил, что на стрельбище из сорока выстрелов в цель у меня ложились тридцать восемь пуль, а здесь на близком расстоянии и в такую крупную цель только сорок процентов попадания! Плохо стреляете, господин штабс-капитан! Мне стало немного досадно и даже стыдно. Но никто не увидел моего позора, а австрийцы оценили мою стрельбу очень даже удовлетворительно.
Высокие горы окружали местечко, по которому я двигался. Странно, но мне очень захотелось взойти на одну из них, чтобы осмотреть окрестность. Возможно, мне откроется вид местности, и я смогу оценить, где свои и куда мне идти. Только ноющая рана останавливала мой порыв. Тем не менее, я решился. На покорение вершины я выделил себе немногим меньше часа. Раньше мне не приходилось взбираться на подобные горы, и я ошибся в расчете времени. Идти по густо заросшей лесом круче, скользя на мокрой траве и хватаясь ежеминутно здоровой рукой за ветки, оказалось очень трудно, и мне пришлось затратить много времени, пока я достиг вершины.
Когда я осмотрелся по сторонам, меня поразила невиданная красота этих мест. Внизу, у подножия горы, лежало село в котором я был, с уходящей за гору дорогой, по которой я пришел сюда. Но красота видов не принесла мне пользы. Я не увидел ни наших частей, ни частей противника. Тишина и покой нависали над этой местностью. Миллионы лет природа создавала такую красоту, не обращая внимания ни на букашек, пожирающих друг друга, ни на более организованных животных, но тоже пожирающих друг друга. Вокруг высились еще более могучие горы, а передо мной лежало большое плато. Мне захотелось осмотреть и его.
Пройдя около двух верст, я очутился возле окопов, которые не так давно занимали наши части. Окопы были неглубокие и обвалившиеся. Какая же здесь была стрельба! Тысячи гильз были разбросаны по окопам, огромными кучами они были навалены там, где, видимо, стояли пулеметы. Вокруг валялись лопаты, вещевые порожние мешки и окровавленное обмундирование. Много было могил, и ни одна не была отмечена ни надписью, ни вешкой. Удручающе действовал вид небрежно засыпанных трупов: то тут, то там выглядывало плечо, торчали ступни босых ног, иногда виднелось лицо... Очевидно, наши цепи, выскочившие из укрытий, в самом начале наступления были расстреляны врагом, а убитых оставшиеся в живых успели только кое-как засыпать землей, после чего мы отступили.
Мне захотелось пройти в окопы противника, откуда он вел огонь по нашим. Когда я очутился в австрийских окопах, они меня тоже поразили, но совсем по-иному: окопы были глубокие, оплетенные ветками, чистота в них была абсолютная, не заметно было предметов военного обихода, гильз не было и в помине.
Я прошел дальше и наткнулся на австрийские захоронения. На большом кладбище в долине, куда я спустился, на каждой могиле был аккуратно оформленный холм, на каждой могиле был крест с надписью о захороненном человеке. Офицерских могил не было вовсе, — вероятно, трупы офицеров увозились в Австрию, — а на ефрейторских и фельдфебельских могилах все кресты были большего размера, чем над могилами солдат; с немецкой аккуратностью даже в смерти люди не уравнивались в правах и начальники возвышались над подчиненными.
Я вернулся на брошенные русскими позиции. Удрученный мыслью о том, что родные всех этих солдат никогда не узнают, где похоронены дорогие им люди, я почувствовал такую жуткую тоску и такой страх, что невольно, прибавил шаг. Потом я что-то громко запел и, наконец, побежал, и бежал без остановки, как когда-то мальчиком, когда ходил на поиски цветка папоротника и очутился один на один с непонятной ночной жизнью леса. Каждый шаг гулко отдавался в раненной руке, но эта боль стала очистительной. Моя совесть не грызла меня. Я ни в чем себя не винил.
Через час небо полностью затянулось серыми низкими тучами, и повалил мокрый снег.

ГЛАВА 23.
Тайна гипноза.

- Через минуту я выведу Вас из гипнотического сна. А сейчас я сосчитаю до трех. На цифре "три" Вы проснетесь. "Раз" - освобождаются от сковывающего действия руки. "Два" освобождаются ноги и все тело. "Три" – вы проснулись, откройте глаза! Настроение и самочувствие очень хорошее, ничто не мешает, не беспокоит. Вы очень хорошо отдохнули. Вам приятно и спокойно.
Монотонный голос, не громкий, но и не тихий, замолчал. Он принадлежал мужчине лет пятидесяти. Я открыл глаза и посмотрел по сторонам, будто спросонья. Не совсем понимая, где нахожусь и, что вокруг меня происходит, я уставился на человека, сидящего передо мной. Оказалось, что мое тело находится в удобном кожаном кресле. Руки спокойно и расслаблено лежат на мягких подлокотниках. Ноги вытянуты на специальной подставочке. Поерзав, я убедился, что мне очень комфортно. Мужчина внимательно посмотрел на меня. Его взгляд неприятно пронзил меня насквозь.
- Как вы себя чувствуете? – спросил он.