"Ближние подступы" - читать интересную книгу автора (Ржевская Елена Моисеевна)

Глава седьмая

1

Утро в гостинице началось шумно, говорливо, бесцеремонно. Это было утро Большого праздника. В общей для всех умывальной под несколько кранов с колючей, ледяной водой подведен железный желоб, и всем от всех достаются брызги воды с обмылками, со стряхнутой с бритвы пеной, с клочьями зубной пасты.

Когда я возвращалась к себе, за поворотом коридора lt;192gt; вдруг вспыхнули красные гвоздики. Это у дверей моего номера толпились школьники.

Красные гвоздики поместили в графине, ребята уместились на кровати, на диванчике и стульях, а кто и прямо на полу. Они смотрели на меня, молча, протяженно, цепко, и я с неловкостью почувствовала, что для них я вовсе и не я, а некий символ. Но мы заговорили, и чувство неловкости исчезло. Это не те ребята, до которых не достучишься. Они и в генах и в пересказах родных несут в себе завещанную им память о жестокой войне. Когда они ушли, осталось ощущение чистосердечности прожитого с ними часа. В окно мне было видно, как они высыпали из гостиницы. В ушанках, вязаных шапочках с помпонами, в платочках…

У меня в архиве — детские сочинения. Я храню их. В 1943 году, когда война еще была в разгаре, ребята, потеряв в оккупации два года обучения, вернувшись в школу, в Ржев, написали о пережитом. Они были не старше тех, что приходили ко мне в гостиницу. Но прошло двадцать пять лет, и кое-кому из этих те доводятся, возможно, родителями.

А тогда-то:

"Это было в дер. Шандалово Ржевского района. В избе, где нас приютили хозяева, расположились на ночлег фашистские бандиты. Среди ночи мой брат 6-ти лет настойчиво что-то все просил у матери. Он даже плакал, нарушая покой фашистских извергов. Они взяли моего брата, увели за сарай и там расстреляли".

Ученица Колчанова.

"Когда немцы заняли город, они начали проявлять свою власть с того, что стали ходить и ездить по уцелевшим домам и отнимать у жителей все то, что кому понравится. А когда настала зима, они снимали теплые сапоги прямо с ног, где б ты ни находился — на улице или на дороге вдали от жилья.

Однажды мы услышали крик. Я выскочил на улицу и увидел, что немцы бьют прикладами какого-то старика. Оказывается, старик шел за водой в валеных сапогах. И хоть сапоги его были уже старые, но немцы, увидев их, обрадовались и такой находке. Долго стаскивали они сапоги с сопротивлявшегося старика. Сдернули они сапоги с дедушки и пошли, посмеиваясь над ним, своей подлой дорогой. Старик в одних портянках побежал по lt;193gt; снегу. Он подбежал к нашему дому. Мы впустили его в квартиру, дали ему носки и лапти, и дедушка пошел к себе. "Хуже всякого лишения это терпеть унижения от проклятых собак", — говорил дедушка".

Хренов Владимир, ученик 4 класса.

"Напишу еще один случай в Ржеве. Однажды рано утром я пошла за водой, в это время гнали наших пленных. Голодные пленные хватали гнилые кочерыжки, а за это их били палками и прикладами. У меня в кармане была лепешка. Я дала одному бойцу. Немецкий патруль прикладом ударил бойца, и боец упал. Я от такого зверского поступка бросилась бежать".

А. Новикова, ученица 4 класса.

"В сентябре 1942 года, когда наши войска начали приближаться к Ржеву, по приказу комендатуры все население с Советской стороны обязано было немедленно выселиться. Народ не хотел идти. Их били плетками, прикладами, выгоняли насильно из домов, сажали на машины и увозили в Германию. Так был увезен и мой отец. Где он теперь? Что с ним? Жив ли? Мы с мамой ушли в деревню. Там староста собирал на работу на немцев. Один колхозник, наш сосед, однажды на вызов старосты не вышел на работу: он сказал, что болен. Староста вызвал полицейского, который явился с плеткой. Колхозник опять отказался выйти на работу. Тогда собранные вооруженные полицейские согнали весь наш народ на улицу. Привели больного и приказали ему лечь на принесенную скамейку. Тот отказался. Ему связали руки, раздели, привязали к скамейке и на глазах народа плетью хлестали 25 раз. Он уже не мог стонать. Отвязали его. Его свезли в немецкий штаб, там снова пороли. Скоро его из штаба куда-то увезли накрытого. Мы больше не видели этого колхозника".

Иванов Павел, ученик 6 класса.

"Мы жили в деревне Тимофеево. Немцы поймали моего дядю — брата папы. Дядя был комсомольцем. Фашисты повели его в комендатуру. Он ничего не ответил немецкому офицеру на допросе. Его отвели за сарай и там расстреляли, а труп закопали в снег. Бабушка моя пошла разыскивать тело своего сына, несмотря на запрещение. Долго потихоньку от немцев разрывала она везде lt;194gt; снег и разыскивала милого сына. Но немцы об этом узнали. Они застрелили бабушку в тот момент, когда она своими старыми руками уже коснулась дорогой находки".

Кудрявцев Анатолий, ученик 4 "б" класса.

"У моего двоюродного брата — двенадцатилетнего мальчика — умерла тогда мать, отца убило бомбой, и он остался кормилец младших детей. Нечем кормить рты, и он решил утащить немного хлеба из немецкой машины. Немцы схватили его и произвели с ним жестокую расправу. Сначала его избили, потом посадили под пол на лед. Каждый день приходил комендант и приказывал своим солдатам давать мальчику десять розог утром, пять днем и десять вечером. Получая только сто грамм хлеба в день, отсидел он в подвале десять суток. Потом комендант решил, что не стоит "возиться" с русским щенком, и приказал мальчика повесить. Для повешения даны были 4 солдата, которые сначала избили его в сарае, а потом долго таскали его по навозной весенней талой луже. Когда тащили его вешать, не выдержал народ. Собравшиеся у сарая русские разгневанные люди кричали, плакали, грозили паразитам и с криком направились к сараю, у которого совершалась расправа. Услышав такой протест народа, явился комендант и приказал отпустить. Мы толпой бросились к нему. Он был настолько избит и окровавлен, что к нему нельзя было прикоснуться, а не только снять с него одежду. Пришлось все на нем разрезать. Мы не надеялись на его выздоровление".

Лапина Тамара, ученица 6 класса.

"Когда немцы были в Ржеве, они насильно выгоняли всех наших матерей на работу. Многим удавалось спрятаться. Но ведь нужна была вода и пища. Когда женщины выходили за водой, в них стреляли из винтовок или автоматов. Один раз я видела, как убили сразу несколько женщин, вышедших за водой. Среди убитых была мать одного знакомого мне мальчика, Вити. Когда Витя увидел, что его мама убита и лежит на улице, он заплакал и побежал к ней. Но не пришлось ему добежать до мамы, он упал на камни пустой улицы, а не на труп мамы. В него выстрелил немец из винтовки".

Ковалева Галина, ученица 4 "б" класса. lt;195gt;

"Я видал только ужасную смерть.

В январе 1942 г. в нашу квартиру пришел немец и стал выгонять на работу маму. Она отказалась. Немец со всей силы ударил ее прикладом по спине. Даже не охнув, мама упала навзничь. Мы заплакали, но тихо: в квартире находился немец. Мама поболела неделю и умерла. Остались мы с бабушкой. Через месяц после смерти мамы пошли мы с бабушкой в деревню искать продуктов, так как нам совсем было нечего есть. Достали мы немного ржи и семян. На обратном пути догнала нас женщина с мальчиком еще меньше меня, и мы все пошли вместе. Она несла за плечами картофель. У входа в город остановил немецкий солдат, который стал отнимать у той женщины ее дорогую ношу: она несла детям пищу. Немец схватил у нее мешок и бросил в снег. Мальчик бросился к мешку, лег на него и не хотел отдавать немцу. Но немец ударил мальчика по голове прикладом. Тот покатился мертвым. Обезумевшая мать набросилась на немца с кулаками. От выстрела врага из винтовки оборвалась жизнь этой несчастной женщины".

Меркурьев Виктор, ученик 4 "б" класса.

"Все на свете прощается, кроме памяти ложной и детского ужаса" — эти строки написаны еще в преддверии войны погибшим на ней молодым поэтом.

2

Все валили на площадь — на городской митинг. Впереди меня дядька тянул за веревку санки с мешком картошки; бабка, согнувшись, поддерживала мешок. У ворот рынка он раскатил санки, бросил ей: "Ну, базарь!" — а сам припустил к площади. Из ЧД, Чертова дома, на ходу запахиваясь, соскальзывали с обледенелых ступенек подкрепившиеся молодцы и степенные мужчины — и все туда же, на площадь. На старинной часовенке, что, уцелев, стояла двадцать пять лет назад одна среди руин с плакатом, звучавшим как заклятье: "Мы возродим тебя, Ржев!" — теперь кумачовая широкая опояска: "Слава героям, освободителям Ржева!" — и цифра "25".

Был лиловый, мартовский, снежный, рыхлый день. С трибуны председатель горисполкома зачитывал послание: lt;196gt;

"Дорогие наши потомки, жители города Ржева и района, люди XXI века!

Мы не знаем ваших имен, мы никогда не увидим ваших лиц и не услышим вашего голоса. Но сегодня, 3 марта 1968 года, через многие десятилетия, отделяющие нас от ваших дней, мы решили обратиться к вам с этим посланием.

Пусть прозвучит оно для вас святым наказом нашего поколения.

…Тяжелые испытания выпали на долю города Ржева и района в годы Великой Отечественной войны.

Город был не только 17 месяцев в оккупации, но и был городом-фронтом.

Все эти месяцы советские войска вели ожесточенные, кровопролитные бои под Ржевом, прикрывая путь к столице нашей Родины — Москве…

Вы никогда не увидите того, что оставил нам после себя враг, во что превратил он старинный русский город Ржев.

В дымящих руинах и развалинах лежал наш город.

Были разрушены все промышленные предприятия, железнодорожный узел, уничтожены школы, больницы, клубы, театры, сады и парки. Из 5 с половиной тысяч жилых домов осталось только около 300 полуразрушенных домиков на окраинах города.

Тысячи ни в чем не повинных людей погибли от голода, были расстреляны и замучены в лагерях. Многие тысячи угнаны на каторжные работы в фашистскую Германию. Из 60 тысяч человек, которые проживали в городе, на день освобождения было 362 человека. В районе 96 населенных пунктов стерто с лица земли…

Мы чествуем сегодня тех, кто освободил нашу землю.

Мы низко склоняем свои головы перед теми, кто отдал свои жизни в борьбе за мир и спокойствие нашего города.

В знак глубокой благодарности на самом красивом месте, на берегу Волги, воздвигнут величественный памятник в память героев Великой Отечественной войны.

Мы чествуем сегодня и тех, кто, отложив винтовки, взялся за мастерок и лопату, чтобы восстановить разрушенный город, села и деревни… дать людям свет, тепло и пищу. lt;197gt;

…Из пепла, из руин и развалин встал наш родной Ржев.

Но помните, обязательно помните, чего стоило это вашим далеким предкам.

На развалинах, оставленных войной, они строили будущее, то будущее, в котором живете вы.

УВАЖАЕМЫЕ НАШИ ПОТОМКИ!

То, о чем мы рассказали вам, лишь малая доля… Мы передаем вам все, что сделано и завоевано нами…

Мы счастливы, что живем в это время…

И в то же время мы завидуем вам…

МИР И СЧАСТЬЕ ВАМ, ДОРОГИЕ ПОТОМКИ!"

И дети, те, что приходили ко мне, и с ними еще и многие другие, запели песню о том, каким прекрасным стал поднявшийся из руин город, как далеко простираются его новые неоглядные улицы с новыми домами. И каждый куплет заканчивался:

И окоп свой солдату

Никак не сыскать.

Руководители города сошли с трибуны, за ними и мы все. Торжественная процессия с "Завещанием" двинулась под оркестр и щелканье фотоаппаратов к монументу в память Отечественной войны. Опустили письмо в люк на постаменте, накрыли гранитной плитой. На ней высечено:

"Вскрыть в 2068 году

Завещание

Потомкам-ржевитянам

Дата закладки 3 марта 1968 г."

День двадцатипятилетия освобождения города.

Медленно рассеивался народ. Площадь пустела.

3

Письма из моего архива…

"На вашу красну площадь нам был дан приказ ворваться ранним утром летнего месяца 1942 г. Это был получен приказ овладения Ржевом. Комиссаром полка был капитан. Фамилию забыл. По национальности еврей. Он так довел приказ и был убежден, что город будет взят. Мы должны нашим танковым полком быть lt;198gt; первыми. Нас поддерживало в наступлении много других частей. Сбор всех машин полка на красной площади во Ржеве. Когда шла артподготовка, мы стояли на танках и смотрели, что делается в городе. Мы находились в 5–8 км от города на возвышенности, около деревни на Б. Или Бабушкино, или Бабино, забыл. Чтобы была карта, все вспомнил бы. Перед атакой два "мессера" летали над самыми башнями. Комиссар по радио подбадривает: это последние немецкие вздохи за Ржев. Тут дан сигнал в бой. Комиссар дает команду на повышенных скоростях за мной на красну площадь во Ржев. Он первый, за ним мой танк. Не успели упасть последние снаряды артподготовки, как мы были на окраине города. Поступает команда не останавливаться, следовать за ним. Начали продвигаться к центру города. Двигались разными скоростями. Дорога была завалена кирпичом, охвачена пожарами. Поступает команда: мы молодцы, приказ выполнили, говорит по радио комиссар. Когда мы опомнились, нас прибыло только две машины. Начали связываться со штабом, не получилось. В танкошлемах множество разных команд, ничово нельзя разобрать. Я Сокол, Я Волга, Я Хмара, Я Сирень. Вас не слышно. Минут 7–8 постояли на вашей красной площади. Комиссар дает команду, возвращаемся к окраине города поднять пехоту. Когда были в городе, не видели живой души. А что представляла ваша красна площадь, так то описать трудно. Завалена грудами кирпичей, несколько сбитых снарядами деревьев и кусок железного забора возле скверика. У нескольких больших зданий уцелевшие только подвальные сооружения. Когда мы возвращались на окраину, тут происходил ужасный бой. 7–8 танков нашего полка горело в ложбине. Крупное соединение немцев с леса открыло ужасный огонь, отрезало пехоту от танков, танки подожгли. Пехота отошла, израсходовав боекомплект по немцам. Я с комиссаром с болем в душе возвращались на исходные позиции. Комиссар ехал впереди, я немного сзади правее. Пушки были направлены в сторону леса, хотя стрелять было нечем. Вдруг я заметил, что башня с комиссарова танка склонилась и танк окутан облаком дыма и пыли. Свой танк я развернул правее. И заметил, как Самоходная пушка немцев, сделав прямой выстрел, прячется в котлован. Я предупредил екипаж своего танка, что держитесь, иду на таран. Набираю максимальную скорость lt;199gt; и направляю свою машину на Самоходку. Мне удалось заметить, что два человека расчета возились возле затвора, а офицер-немец стоял сзади и махал руками. Секунда, и мой Т-34 накрыл пушку и расчет. Резкий толчок, я на другой стороне котлована. Когда я подъехал к комиссару, он и башенный стрелок были убиты. Машина могла двигаться самостоятельно. Где и кто хоронил героя комиссара, я не знаю. Ну где-то в етих местах. Героя комиссара нужно найти. Ржев должен комиссара знать.

По прибытии на исходный рубеж начали сколачивать ударную группу. И в 2–3 часа дня начался 2 штурм города. Пройдя небольшое расстояние, прошел большой ливень. Наша группа танков засела в болоте, группа легких танков залита полностью. 4 часа сидели в машинах по плечи в воде. Только перестал дождь, немецкие самолеты 17–18 штук начали бомбить. Когда были сброшены бомбы, вода ушла в воронки, я завел свою машину, начал движение назад, выскочил на более твердое место и при помощи тросов вытащил еще 3 танка… Прошу вспомнить танкистов моей части, погибших на Калининской, Ржевской и Великолукской земле:

1. Ст. лейтенант Рогозин Николай, командир танкового взвода. С Кавказа.

2. Докутько Николай, сержант, командир башни моего танка. Из Минска.

Должны быть живые:

1. Анохин Иван, командир танковой роты, капитан, уроженец с г. Орел.

2. Рябичкин Александр, радист моего танка Т-34.

3. Борисов Николай, ком. башни, сержант, с г. Новосибирск.

4. Новожилов Сергей с г. Вологда…

На етим кончаю воспоминания о боях на ржевской земле.

Остаюсь Кривошея Петр Тимофеевич, 1922 г. р. Воспитывался в детдоме. В данный период работаю старшим радиотехником Бышевского радиоузла, Фастовского р-на, Киевской обл. Имею 3 сына".

"Я хочу, чтобы мне поверили, что 153 стрелковая дивизия и наш истребительный противотанковый артдивизион, в котором я был до конца войны, которые сформированы lt;200gt; на Ржевской земле и в основном из тех людей, что воевали за город Ржев, прошла большой, славный путь от г. Ржев аж до г. Кенигсберга у Восточной Пруссии, до Балтийского моря, и нигде больше я не видел такой территории земли, чтобы так была полита кровью, усеяна трупами людей, как Ржевская земля. Об этом нужно помнить, знать и никогда не забывать.

Дубина Иван Трофимович".

"В боях за освобождение Ржева погибли все командиры стрелковых рот и взводов. Тяжело были ранены командир 965 сп майор Ковердяев, комиссар полка батальонный комиссар Грушин.

Я дошел до Берлина, но равных боев, которые были под Ржевом, не было.

Майор запаса Поплавский, бывший помнач штаба 965-й сп".

"Дорогие товарищи, разрешите вас уведомить, что я гр-н участник Отечественной войны Советской Армии, служил в стрелковой дивизии 274-й и был на передовой линии под городом Ржевом, стояли в обороне на бывшем старом аэродроме возле реки Волги и задерживали натиск врага и делали натиск на врага до 3 марта 1943 года. А в 8 час. пошли в наступление через реку Волгу освобождать Ржев.

…Миня интересует такой вопрос, проживают кто-нибудь из граждан, каких мы освободили из церкви в гор. Ржеве, то пусть не поставят в труд сообщить мне, как ихняя сложилась жизнь в дальнейшем после нашего их освобождения, по нижеследующему адресу: Калининская область, гор. Белый, ул. Коллективная, дом № 6, Иванову Василию Никитичу, дорогие товарищи жду с нетерпением ваши отзовы.

Сотоварищевским приветом я инвалид отечественной войны к вам: Иванов. 2.11.1966 года".

4

Банкетные столы были составлены, как водится, буквой "П". И на главных местах — "отцы города", руководство обкома, генералы.

— За тех, кто мужественно сражался и пал на ржевской земле. lt;201gt;

Мы выпили стоя, в тишине, и в какой раз за эти дни дрогнуло во мне, отозвалось горьким волнением.

— За воинов — освободителей города.

— Старинный верхневолжский город… Город, стоящий на перекрестке истории… — начал свой тост секретарь обкома. — Он долгое время был точкой приложения военных сил… Выпала честь защищать подступы к Москве… Ржевская исконно русская земля прославилась ратными и трудовыми подвигами… Ржев вернул славу крупного железнодорожного узла страны…

За ним поднимались другие. Напротив наискосок — Георгий Иванович Земсков. Глаза то прячутся за тугими скулами, то при малейшем наклоне головы — открыты. И вижу — он-то весь бугрится, не прилаживается к громкому застолью. С ним рядом — Черновский, бывший председатель горисполкома. Треугольник лица, погашенного, иссиня-черного. А ведь еще недавно он выглядел по-другому. В прежние приезды в Ржев я заходила к нему в горисполком. Он слыл среди населения человеком, преданным городу. Ему верили: Но случилось — влюбился. Жена пожаловалась в обком. Его сняли, отозвали в Калинин, взыскали за "аморалку" и доверили лишь областное курортное управление. Ни любимого города, ни дела, ни той женщины. Разлученный, порушенный человек. Инфаркт. Он взял слово, поднявшись. Подрагивал бокал в руке.

— …Были одинокие трубы буржуек, торчащие из земли. Вот что лишь было… Низкий поклон тем, кто, не щадя себя, в тяжелейших условиях поднимал из руин город…

И голос немного вибрировал, и, может, оттого смолкла брякотня ножами, вилками, слушали в тишине. Он закончил, неожиданно срываясь в восклицание:

— Да значит же что-то немалое Ржев для людей, если его именем называются! — И сел, не глянув в мою сторону, хотя меня он имел в виду.

Заиграл оркестр. Вышла из-за стола жена почетного гражданина города — для многих здесь он Ваня, Ванюша, коренной ржевитянин, и родня вся здесь. А он — Герой Советского Союза, генерал в штабе Ленинградского военного округа. Прибыл на праздник, бодрый, красивый, свой. Нарядная, броская женщина, она, раскинув руки, скользнула в танце на пустую середину зала, lt;202gt; сколотые слегка на затылке волосы распались по спине. И она здесь своя, Тома. Когда-то сюда, на отбитое у врага пепелище, юный комбат свез к матери свою беременную подружку, санинструктора, и ушел воевать на запад. Прижилась.

Выходили танцевать пары, потанцуют и вернутся к столу. А она неуемно, расточительно отдавалась собственному танцу, пластично, словно бы в дреме, а то вдруг порывисто, и выделялась несообразностью сольного номера, красиво сидящим на ней костюмом, статностью и не усмиренным годами азартом гульбы.

Земскова уже не было на месте, я не заметила, как он поднялся, ушел. Оркестр играл, и все больше людей танцевало.

— А мы? — спросил мой сосед.

— Не, — я покачала головой.

Я вспомнила: Мазин писал, как в первую весну освобождения на танцплощадке среди развалин молодежь до упаду танцевала. Но то все другое, все другое.

— Так не будем танцевать? — Лицо у соседа твердое, ноздрястое, черные щетинистые брови в пол-лба. Ну цыган.

— Не будем.

От звуков вальса, круженья пар я сильнее чувствовала сдавленность в груди. Ржев — непроходящая боль. Не отвяжется.

Явились в зал пионеры в белых рубашках и кумачовых галстуках. Оркестр смолк. Тома рухнула на стул. Ребята под аккордеон исполнили настойчивым речитативом:

Именем жизни клянемся:

То, что отцы не достроили,

Достроим мы.

То, что отцы не допели,

Мы допоем.

Мой сосед усмехнулся, шевельнул щетинистыми бровями.

— Выходит, нам пора уступать? — спросила я.

И мы рассмеялись, освобождая места за столом пионерам. lt;203gt;