"Policiya" - читать интересную книгу автора (Jo Nesbo)Глава 7Столе Эуне вздохнул. Наступил один из тех моментов в курсе терапии, когда ему предстояло сделать выбор. Он сделал: —#160;Возможно, в вашей сексуальности имеются какие-то дремлющие силы. Пациент посмотрел на него и слабо улыбнулся узкими глазами. Тонкие руки с почти ненормально длинными пальцами поднялись, словно желая поправить узел галстука над полосатым костюмом, но не стали этого делать. Столе уже раньше наблюдал подобное движение у этого пациента, и оно напоминало ему о пациентах, которым удалось отучить себя от конкретных принудительных действий, но не от вводных ритуалов, как, например, рука, собирающаяся что-то предпринять, совершить незаконченное действие, которое само по себе еще более бессмысленно, чем первоначальное, недобровольное, но, по крайней мере, объяснимое действие. Оно как шрам или хромота. Как эхо. Напоминание о том, что ничто не проходит бесследно, все каким-то образом откладывается в определенном месте. Как воспоминания о детстве. О людях, которых ты когда-то знал. О чем-то, что ты съел, а потом выблевал. О твоих страстях. Клеточная память. Рука пациента снова упала на колени. Он кашлянул и произнес твердым металлическим голосом: —#160;Черт, что вы хотите сказать? Мы что, сейчас будем заниматься этой фрейдистской фигней? Столе взглянул на собеседника. Он краем глаза смотрел по телевизору сериал, в котором полицейские читали все эмоции людей по языку их тел. Язык тела — это, конечно, хорошо, но обычно человека выдает голос. Мускулы голосовых связок и гортани настроены так тонко, что могут формировать волны звука в различимые слова. Когда Столе преподавал в Полицейской академии, он обращал внимание студентов на то, что это само по себе чудо, и на то, что существует еще более чувствительный инструмент — человеческое ухо, способное не просто расшифровать такие звуковые волны как гласные и согласные, но и различить накал, напряженность и эмоции в голосе говорящего. Что на допросах гораздо важнее слушать, а не смотреть. Что небольшое повышение тона или почти незаметная дрожь в голосе являются более значительными сигналами, чем скрещенные руки, сжатые кулаки, величина зрачков и все другие факторы, которым нынешние светила психологии придавали огромное значение. С точки зрения Столе, эти факторы чаще сбивали следователей с толку и уводили расследование в сторону. Да, действительно, пациент, сидевший перед ним, выругался, но не это, а прежде всего давление на ушные мембраны поведало Столе, что пациент бдителен и зол. Обычно это не настораживает опытного психолога. Наоборот, сильные эмоции свидетельствуют о наступлении переломного момента в лечении. Но проблема этого пациента заключалась в том, что все происходило в неправильном порядке. Даже после нескольких месяцев регулярных встреч Столе не удалось установить с ним контакт, добиться близости и доверия. На самом деле терапия была настолько безрезультатной, что Столе подумывал прекратить лечение или направить пациента к одному из своих коллег. Проявление злости в спокойной атмосфере доверия — это хорошо, но в данном случае такое проявление могло означать, что пациент еще больше закрылся, еще глубже зарылся в свой окоп. Столе вздохнул. Совершенно очевидно, что он принял неверное решение, но сейчас уже слишком поздно, и он решил двигаться дальше. —#160;Пол,#160;— произнес он. Пациент обратил его внимание на то, что его имя следует произносить не как Пауль, а как Пол. И не по-норвежски, Поль, а с твердым английским «л», хотя Столе не смог услышать разницу. Этот факт, в сочетании с аккуратно выщипанными бровями и двумя маленькими шрамами под подбородком пациента — следами подтяжки лица, поведал Столе, кто такой его пациент, в первые десять минут их первой встречи. —#160;Подавление гомосексуальности является обычным явлением даже в нашем очевидно толерантном обществе.#160;— Он поднял глаза на пациента, чтобы увидеть его реакцию.#160;— Я часто работаю с полицейскими, и один из них, проходивший у меня терапию, рассказывал, что наедине с собой он является открытым гомосексуалистом, но не может быть таковым на работе, потому что коллеги выживут его из коллектива. Я спросил, насколько он в этом уверен. В вопросах притеснения многое зависит от того, чего мы ожидаем от самих себя и какие ожидания, по нашему мнению, имеются у окружающих. Особенно у близких, друзей и коллег. Он остановился. Зрачки пациента не были расширены, кожа не изменила цвета, он не избегал взгляда в глаза, ни одна часть его тела не попыталась отвернуться от Столе. Наоборот, его узкие губы растянулись в слабую насмешливую улыбку. Но к своему удивлению, Столе Эуне заметил, что температура его собственных щек повысилась. Господи, как же он ненавидит этого пациента! Как он ненавидит эту работу! —#160;И что с тем полицейским?#160;— спросил Пол.#160;— Он последовал вашему совету? —#160;Наше время истекло,#160;— сказал Столе, не глядя на часы. —#160;Мне любопытно, Эуне. —#160;Я связан врачебной тайной. —#160;Давайте назовем его Икс. И по вам я вижу, что мой вопрос вам не нравится.#160;— Пол улыбнулся.#160;— Он последовал вашему совету, и ничего хорошего из этого не вышло, так ведь? Эуне вздохнул: —#160;Икс зашел слишком далеко, неправильно оценил ситуацию и попытался поцеловать коллегу в туалете. И его выжили. Но смысл в том, что все могло закончиться хорошо. Вы можете хотя бы просто поразмыслить на эту тему к нашей следующей встрече? —#160;Но я не голубой.#160;— Пол поднял руку к подбородку и снова опустил ее. Столе Эуне коротко кивнул: —#160;В это же время на следующей неделе? —#160;Не знаю. Мне не становится лучше, верно? —#160;Дело движется медленно, но оно движется,#160;— сказал Столе. Этот ответ выскочил у него автоматически, как жест у пациента. —#160;Да, вы так говорите,#160;— ответил Пол.#160;— Но у меня есть ощущение, что я плачу ни за что. И что вы настолько же бесполезны, как и те полицейские, что не в состоянии поймать гребаного убийцу и насильника… Столе с определенной долей удивления отметил, что голос пациента стал ниже. Спокойнее. Что и голос, и язык его тела сообщали нечто другое, не то, что он только что сказал. Мозг Столе как на автопилоте начал анализировать причины, по которым пациент выбрал именно этот пример, но ответ был настолько очевиден, что глубокие размышления были излишними. Газеты, лежавшие на столе в кабинете с осени. Они всегда были открыты на страницах, где речь шла об убийствах полицейских. —#160;Поймать серийного убийцу не так-то просто, Пол,#160;— сказал Столе Эуне.#160;— Мне кое-что известно о серийных убийцах, на самом деле я на них специализируюсь. Как раз на них. Но если вы чувствуете, что хотите прекратить лечение или обратиться к кому-то из моих коллег, вы вольны поступить, как считаете нужным. У меня есть список очень хороших психологов, и я могу помочь вам… —#160;Вы что, отказываетесь от меня, Столе? Пол свесил голову набок, веки с бесцветными ресницами сползли немного вниз, а улыбка стала шире. Столе не мог понять, то ли это ирония по поводу предложения подумать о гомосексуализме, то ли наружу прорвалась частичка настоящего Пола. Или и то и другое. —#160;Не поймите меня неправильно,#160;— сказал Столе, понимая, что его поняли правильно. Он хотел избавиться от этого мужчины, но профессиональные терапевты не прогоняют сложных пациентов. Они начинают работать еще активнее. Он поправил свою бабочку.#160;— Мне бы очень хотелось помочь вам, но мы должны доверять друг другу. А сейчас мне показалось… —#160;Просто у меня сегодня плохой день, Столе,#160;— развел руками Пол.#160;— Простите. Я знаю, что вы хороший специалист. Вы расследовали серийники в отделе по расследованию убийств, правильно? Вы участвовали в поимке того типа, что рисовал пентаграммы на местах преступлений. Вы и тот инспектор. Столе внимательно посмотрел на пациента, который встал и начал застегивать пиджак. —#160;Да, вы прекрасно подходите мне как врач, Столе. На следующей неделе. А за оставшееся время я подумаю, не голубой ли я. Столе остался сидеть. Он слышал, как Пол напевает, стоя в коридоре в ожидании лифта. Мелодия показалась ему знакомой. Как и многое из того, что говорил Пол. Он использовал полицейский жаргон, сказав «серийник» вместо обычного «серийное убийство». Он назвал Харри Холе инспектором, а большинству людей не было известно о повышении в звании сотрудников полиции. Люди запоминали преимущественно кровавые детали из газетных репортажей, а не мелкие вещи вроде пентаграммы, начерченной на балке рядом с трупом. Но особенно он отметил, поскольку это могло иметь значение для терапии, что Пол сравнил его с «полицейскими, что не в состоянии поймать гребаного убийцу и насильника». Столе услышал, как пришел и отъехал лифт. Но теперь он вспомнил мелодию. Он недавно прослушал «Dark Side of the Moon», чтобы попытаться найти связь со снами Пола Ставнеса. Песня называлась «Brain Damage». [21]И пелось в ней о сумасшедших, которые живут в траве, в прихожей — в общем, рядом с нами. Насильник. Убитые полицейские не были изнасилованы. Конечно, он мог не проявлять особого интереса к этому делу и спутать убийство полицейских с ранее произошедшими в тех местах преступлениями. Или же он просто думал, что все серийные убийцы непременно насильники. Или же он фантазировал об убитых полицейских, что, естественно, подкрепляло теорию о подавленной гомосексуальности. Или… Рука Столе Эуне замерла на месте, и он с удивлением обнаружил, что она тянулась к бабочке. Антон Миттет глотнул кофе и посмотрел на мужчину, спящего на больничной койке. Разве он не должен сейчас испытывать немного радости? Той же радости, о которой Мона сказала: «Одно из маленьких обычных чудес, ради которых стоит быть медсестрой»? Конечно, хорошо, что коматозный пациент, по общему мнению балансировавший на грани смерти, внезапно передумал, стал выкарабкиваться и очнулся. Но человек на койке с бледным потасканным лицом ничего для него не значил. Единственное, что имело значение,#160;— работе скоро наступит конец. Конечно, это не должно было означать, что их отношениям тоже наступит конец. Последние несколько часов они в любом случае провели не здесь. Более того, теперь им больше не надо было беспокоиться, заметят ли коллеги нежные взгляды, которыми они обменивались всякий раз, когда она входила в палату и выходила из нее, слишком длинные беседы, слишком резко прерываемые при появлении других людей. Но у Антона Миттета было мучительное чувство, что именно это являлось предпосылкой их отношений. Секретность. Противозаконность. Напряжение оттого, что можешь видеть, но не можешь дотронуться. Необходимость ждать, тайно исчезать из дома, потчуя Лауру очередной порцией лжи о дополнительном дежурстве, которую ему было все легче произносить, но которая заполняла все его дыхательные пути и однажды, он точно знал, его задушит. Он знал, что неверность не добавляет ему очков в глазах Моны, что, вполне возможно, она представляет, как однажды в будущем он станет точно так же врать ей. Она рассказывала, что у нее уже случалось так с другими мужчинами, они предавали ее. А ведь тогда она была стройнее и моложе, чем сейчас, так что, если он решит бросить эту толстую престарелую женщину, в которую она превратилась, она не будет шокирована. Он пытался объяснить, что так говорить не стоит, даже если она на самом деле так думает. Что от этого она становится страшнее. От этого он становится страшнее. Это превращает его в мужчину, который берет все, что может. Но теперь он был рад, что она это сказала. Когда-то это должно было закончиться, и она облегчила ему задачу. —#160;Где ты взял кофе?#160;— спросил новый медбрат, поправляя круглые очки и глядя, как он читает историю болезни, снятую со спинки кровати. —#160;Там, в конце коридора, стоит кофеварка. Ею пользуюсь только я, но, пожалуйста… —#160;Спасибо за предложение, но я не пью кофе,#160;— ответил медбрат. Антону послышалось что-то странное в том, как он выговаривает слова. Медбрат достал из кармана лист бумаги и стал читать: —#160;Так, что тут у нас… Ему надо дать пропофол. —#160;Понятия не имею, что это значит. —#160;Это значит, что он довольно долго будет спать. Антон внимательно оглядел медбрата, проткнувшего иголкой шприца закрытое фольгой горлышко маленького пузырька с прозрачной жидкостью. Медбрат был маленьким и щуплым и внешне напоминал одного известного артиста. Не самого красивого. Но такого, что все-таки добился успеха. Артиста со страшными зубами и совершенно незапоминающейся итальянской фамилией, к тому же Антон уже не мог вспомнить фамилию медбрата, которую тот назвал при знакомстве. —#160;С выходящими из комы пациентами всегда сложно,#160;— сказал медбрат.#160;— Они очень ранимые, и в сознание их необходимо приводить очень осторожно. Один неправильный укол — и мы рискуем отправить их обратно туда, откуда они вернулись. —#160;Понятно,#160;— ответил Антон. Медбрат предъявил ему свое удостоверение, назвал пароль и подождал, пока Антон позвонит дежурному и уточнит, действительно ли этот мужчина должен дежурить в это время. —#160;Значит, у вас богатый опыт работы с наркозом и тому подобным?#160;— спросил Антон. —#160;Я проработал в отделении анестезии несколько лет, да. —#160;Но теперь вы там не работаете? —#160;Я путешествовал два-три года.#160;— Медбрат направил острие шприца к свету и выпустил вверх струйку, развалившуюся на облако микроскопических капель.#160;— Кажется, этот пациент прожил нелегкую жизнь. А почему на истории болезни нет его имени? —#160;Он должен быть анонимным. Разве вас об этом не предупредили? —#160;Нет, мне ничего не сказали. —#160;А должны бы были. Он является потенциальной жертвой покушения. Именно поэтому я сижу в коридоре у дверей его палаты. Медбрат наклонился к лицу пациента и закрыл глаза. Казалось, он вдыхает выдохи больного. Антон поежился. —#160;Я видел его раньше,#160;— сказал медбрат.#160;— Он из Осло? —#160;Я связан подпиской о неразглашении. —#160;А я что, нет? Медбрат закатал рукав рубашки пациента. Постучал по внутренней стороне предплечья. Что-то было в том, как он говорил, и Антон никак не мог определить, что именно. Он снова поежился, когда острие шприца вошло в кожу, и ему показалось, что в установившейся полной тишине он слышит скрип от трения шприца о плоть. И звук от струи жидкости, устремившейся из шприца, когда медбрат нажал на поршень. —#160;Он жил в Осло несколько лет, пока не сбежал за границу,#160;— сказал Антон, сглотнув.#160;— А потом вернулся. По слухам, из-за какого-то мальчишки. Наркомана. —#160;В таком случае невеселая история. —#160;Да, но все-таки кажется, что у нее будет хороший конец. —#160;Пока слишком рано утверждать,#160;— произнес медбрат, вытаскивая шприц.#160;— У многих коматозных пациентов случаются острые рецидивы. Теперь Антон расслышал, что было не так с речью собеседника. Это едва можно было расслышать, но они присутствовали — слабые звуки «с». Он пришепетывал. После того как они вышли из палаты и медбрат исчез в дали коридора, Антон вернулся к пациенту. Посмотрел на мониторы, регистрирующие работу сердца. Послушал ритмичные гудки, похожие на звуки радаров подлодки, идущей глубоко под водой. Он не знал, что побудило его сделать это, но он поступил, как медбрат: нагнулся к лицу мужчины и закрыл глаза. И ощутил на своем лице его дыхание. Алтман. Антон внимательно прочитал его бедж, перед тем как медбрат ушел. Его звали Сигурд Алтман. Просто предчувствие, ничего больше. Но он решил завтра побольше разузнать об этом медбрате. Драмменское дело не должно повториться. На этот раз он не совершит ошибки. |
||
|