Лесь Подерв'янський Оповідання, сценарії

Кривенька качечка

Перфектний київський маляр, картини якого користуються успіхом у провідних галереях США, Канади, Швеції, Німеччини, Польщі та інших країн світу. Автор численних гротескових п’єс, де неоковирно зображуються: наше нещасне радянське минуле та позначене зоресяйним щастям, квітуче і незалежне сьогодення. Телесценарій «Кривенька качечка» написаний на замовлення Варшавського TV. Сценарій було затверджено, розпочався підготовчий період, але, на превеликий жаль, режисер цього відеофільму раптово і трагічно загинув. Твір друкується без змін. Ремарки писані російською мовою, оскільки цю мову польська знімальна група добре розуміла.

Мотря вешает на бельевую верёвку гобелены, изображающие «Охотников на привале Перова», «Мишек в сосновом лесу Шишкина», «Оленей на лужайке», «Похищение в серале», «Три богатыря» и т. п.

Туманное этнографическое украинское утро. Белые хатки, мальвы, маки, ставни и т. п. Чуть трепещут сребристых тополей листы. Колодец тоже имеется, конечно. Молодая хипстёрша набирает воду. На ней кожаный обруч и кришнаитские побрякушки. Какие-то тени злодейски стелятся по огороду. Ничего, однако, страшного. Просто, симпатичные волосатые ребята собирают мак. Не шелохнётся красавица-речка, посередине её, на лодке, застыл погружённый в национальный дзен рыбак с окурком во рту. Дикие утки плывут, не имея намерения оставить след на воде. Вода не имеет желания удержать отражения уток.

— Щоб вона повиздихала, ота риба, що так людей мучить! — это второй рыбак, сидящий на берегу под кручей. Пожелание обращено в пространство и никого ни к чему не обязывает. Окурок первого рыбака описывает изящную дугу:

— Нехай половина повиздихає, а друга хай мучить.

Внезапно жуткий рёв вырвавшихся на волю злых духов вторгается в этот очарованный мир. Окутанные пылью и сизыми газами проносятся по идиллическим пейзажам байкеры. Розовая пыль оседает на чучеле, стоящем на краю поля. Неожиданно чучело оживает. Оно жизнерадостно, по-собачьи отряхивается и выбивает о колено шляпу. Парящий орёл внимательно следит за ожившим чучелом, которое, тем временем, подражая орлу, описывает круги вокруг игрушечного соломенного бычка на колёсах. Одето чучело в полном соответствии с представлениями рустикальных идиотов о красоте. Ещё не старая, привлекательная животным здоровьем женщина внезапно возникает из столба пыли, подобно джиннам Азии. Это мать местного идиота — Мотря.

Мотря: Оце я і по водичку, я і по корову, а він з соломи бугаїв ліпить! Стривай же, минеться тобі! У суворовському вчилищі соломи нема, там ахвіцер тебе зразу навчить, як бляху чистить і мамку поважати. Ану йди до дому, хитросрака! Поки свиней не нагодуєш і всі коври не витрусиш, їсти не дам!

Вдохновенный сей текст сопровождается потрясанием не слабой палки. Проклекотав орлу приветствие и показав ему напоследок язык, идиот вперевалку, по-орлиному сложив руки на спине, как крылья, исчезает в пыли. Соломенный бычок на веревочке зигзагами следует за хозяином. Солнце превращает розовую пыль в жёлтую, ярко блестя на перьях павлина, который жестокими криками приветствует его. Птица сидит, умостившись жирным телом на крыше клуни, в гнезде аиста. В её выпуклых хищных глазах отражается убогий двор Мыколы Гнатовича.

Во дворе, забитом хламом, хозяйничает баба Приська. Она кормит худых болезненных кур, между которыми иногда попадаются жирные аргентинские броненосцы. Огромный орёл, приземлившись, бодро носится по двору. Приська, закончив с курами, со вздохом переходит к орлу, буднично загоняет его палкой в свиную загородку, охая, рубит птице огромную тыкву, в то время как голодные броненосцы, мешая ей, тычутся в ноги, подобно весёлым полтавским поросятам. Приська наливает им в корытце молоко. Зверьки, чавкая, набрасываются на угощение. Приська садится на лаву около хаты, но и здесь ей отдыха нет. Шкодливый варан, высоко поднимая хвост, ластится к старухе, старательно имитируя кота. Она машинально гладит животное, в то время как павлин по-хозяйски прогуливается по клуне. Он всегда первый замечает чужого и противно кричит. Таким образом он исполняет обязанности собаки. Так и сейчас, отвратительные звуки, издаваемые птицей, заставляют старуху глянуть в огород. Там — двое. Парень и девушка. Рваные джинсы, копны волос, татуировка пацифистов: наркоманы, в общем.

Парень: Бабка, а что, маку нету больше?

Пріська: Немає, діточки, нема більш нічого. Оце як весною посіяли, все вам, синочки віддала! Самим на Маковія не лишилося, приїжджайте на той год, тоді буде, ага, діточки буде, ага.

Парень: На той год поздно. Нам сейчас надо.

Они идут прочь. Молодые, худые и красивые. Из соседнего двора за ними внимательно наблюдает угнетаемый трудом идиот Михайлик. Он лупит выбивалкой по идиллическим коврам с оленями, медведями, Шишкиными, охотниками на привале Перова, витязями и валькириями с распущенными волосами. Взгляд идиота, устремлённый вслед девушке, выражает вполне взрослое эротическое чаяние. Та оборачивается, и одаривает его брезгливой гримасой. Её красивая молодая жопка тает в утренних солнечных лучах. Соломенный бычок мирно пасётся в цветах ужасающей величины, окружающих двор. Точно такие же цветы нарисованы на титанических воротах поместья. Огромные бугаи. Свиньи, величиной с сарай. Оглобля, воткнутая в землю, из которой прямо на глазах вырастают: то ли тарантас, то ли мерседес. Вывалявшиеся в пыли вместе со свиньями толстые дети швыряют друг в друга песок. Приська тяжело вздыхает, глядя на весь этот рай:

Пріська: Господи, Господи, а нам от не дав Бог діточок, не дав щастя.

Во двор входит Мыкола Гнатович, муж Приськи. Немолодой, но ещё крепкий, с обветренным морщинистым лицом и узловатыми руками.

Микола Гнатович: Ану дивись, бабо, що я тобі приніс! (Говорячи це, він виймає з-за пазухи дику качку) Обережненько, обережненько!

Приська аккуратненько берёт утку, которая и не пытается вырываться.

Пріська: Ой, Господи, що то за дід скажений! Тільки вчора отого броненосця Потьомкіна приніс, а сьогодні ще качку, а бідненька ж вона, маленька, ще й ніжка зламана, куди ж нам стільки? А ще хлопці приходили, казали — маку нема на городі…(Стара мало не плаче).

Микола Гнатович: Не плач, стара. Як нема, то ще посієм.

Старики идут в хату, где, отодвинув всевозможную срань от печки, любовно устраивают утке гнездо. Бабка страстно шепчет молитву, обратившись на образа в углу. Мыкола Гнатович машинально берёт с вешалки сытого и толстого удава и, обмотавшись им как кашне, выходит во двор, садится на скамейку. Затем из-под скамейки он достаёт журнал «НАТАЛИ», открывает его наугад, разрывает напополам обнажённую мисс Европу и сворачивает из неё козью ногу. Раскуривает. Броненосцы тем временем, жадно чавкая и отпихивая друг друга, поглощают пойло. Мыкола Гнатович ласково, как скрипач скрипку, гладит их пластмассовые спины.

Микола Гнатович: (лагідно) Потьомкін, тварюка, їж, маленький, їж. (Задумливо) — Кожне Боже створіння дітей має. І в нього десь бігає. Маленьке таке, а вже тоже — Потьомкін. Тільки в нас з тобою, бабо, нічого нема…

Приська стоит в дверях хаты с маком в руках.

Пріська: (наче провинилася) Оце тільки трішки знайшла. Піду діточкам однесу.

Исчезает в направлении огорода. Мыкола Гнатович задумчиво покачивает головой. Замечает Михайлика, который с тоски, выбивает гобелены курицей. Белые перья печально планируют на покрытый птичьим помётом двор.

Микола Гнатович: Такі діла, Михайлику… Це тебе мати до роботи приставила?

Михайлик: Ага.

Микола Гнатович: А бичків ще ліпиш?

Михайлик: Ага.

Микола Гнатович: Ану, ондечки, я тобі соломи зараз дам.

Мыкола Гнатович выдирает из клуни свежие пучки соломы, а из павлина — перо и дарит мальчику. Павлин возмущённо и мерзко орёт. Ко двору Михайлика на огромнейших лошадях подкатывает Киндрат Омельянович, его отец и хозяин поместья. Мягкою походкой тигра крадётся он в свой двор, пряча что-то под полою пиджака. И, конечно же, приклеивается к бычку. Приглушённо матюгаясь неприличными и бессовестными выражениями, пытается отодрать от одеяния своего соломенное животное, и тут же в вихре перьев (Михайлик уже добрался до толстых роскошных перин), в стиле «Сказок 1001 ночи» перед коварным мужем возникает Мотря.

Мотря: Чого стоїш як пень? Бугаї не нагодовані…(Михайлику) — Що ж ти робиш, га? Весь двір пір’ям позакидав, клятий! І за шо мені отаке?

Мотря молниеносно отдирает бычка от мужа и швыряет его во двор Мыколы Гнатовича, затем отнимает у сына курицу и, описывая птицею замысловатые кривые, снимает с верёвок Михайликову работу.

Мотря: Нічого. Попадеш в училище — там тебе хлопці навчать. Вони тобі покажуть бичків. Вони тобі покажуть пір’я!

Киндрат Омельянович не обращает ни малейшего внимания на эту гневную тираду. Выждав момент, когда Мотря отвернулась, он засовывает в будку Бровка какой-то таинственный предмет. Пёс радостно скачет, норовя поцеловаться с хозяином. Мотря, обвешанная богатством: коврами, парчой и перинами, энергично передвигается по двору.

Внезапный рёв моторов. Байкеры проносятся мимо дома, затем возвращаются назад, бесцельно газуя. Мотря выбегает за ворота.

Мотря: Хлопці! Ану, постривайте!

Байкер: Чого тобі, тітко?

Мотря: Хлопці, я вас попрошу, ви старші, візьміть з собою мого. Повчіть його трохи, чи що? (Ласкаво до Михайлика) — Михайлику, синку, йди сюди, не бійся. (Далі вже — суворо, оскільки Михайлик не без підстав боїться цих страшних бандитів) — Я тобі що сказала! Бистро йди сюди і катай до хлопців!

Всё это она вещает типичной полтавской скороговоркой, подпихивает Михайлика, садит его в седло. Михайлик осторожно, с любовью прижимает к себе павлинье перо — подарок Мыколы Гнатовича.

Байкер: Годиться.

Виртуозно сплюнутый окурок летит в роскошные мальвы. Миг, и всё исчезает в рёве, пыли и чаде. Мотря выходит за ворота и смотрит вдаль, как мать казака на картине Дерегуса. Киндрат Омельянович сидит на лаве, словно Будда среди перьев, и с наслаждением, слюнявя палец, пересчитывает толстую пачку банкнот. Перья продолжают тихо и плавно планировать.

Кіндрат Омелянович: Як зимою…

Два отпрыска, бросавшиеся песком, подползают к папаше. Все трое отличаются друг от друга всего лишь размерами.

Старшенький: Папа, а що лучче, пулемет, іли танк?

Кіндрат Омелянович: Танк лучче. По пулемьоту раз вшквариить, і — харош. А танк — броненосець. Йому не страшно.

Отец и дети сидят рядком, как Будды в китайском храме. Киндрат Омельянович продолжает пересчитывать деньги. В собачьей будке Бровко, рыча и повизгивая перекатывает лапами, бутылку шампанского, пытаясь её открыть. Во дворе Мыколы Гнатовича лежит соломенный бычок. Мыкола Гнатович с интересом рассматривает его устройство.

Пріська: Замість бичком бавитись, ти б краще пішов та соломи набрав. А то вже все із клуні повисмикував! І то ж, хіба — Михайлику?

Микола Гнатович: То ж дитина. Хай бавиться. Нам би з тобою, бабо, хоч такого!

Баба огорчённо идёт в огород. Мыкола Гнатович, обмотавшись удавом поудобнее, встаёт с лавы.

Микола Гнатович: (до удава) Ну що, пішли, Борю?

Удав похотливо высовывает кончик языка.

Кіндрат Омелянович: (кричить через все подвір’я) Миколо Гнатовичу, в він у тебе миші їсть?

Микола Гнатович: Ніт. Він мишей зовсім не чіпа. Взагалі, Кіндрате Омельяновичу, з мишами треба поводитись так, як хочеш, щоб миші поводились з тобою.

Мыкола Гнатович идёт со двора. Павлин распускает хвост, салютуя хозяину. Киндрат Омельянович с омерзением плюёт ему вслед.

Возле сельмага. Степан Чарльзович и Свирид Опанасович сидят на корточках. Их велосипеды небрежно брошены в грязные бурьяны. На телеграфном столбе висит рупор сельского «брехунца», монотонно и сладко бормочущий «Казки дідуся Панаса». Всё живое к этому времени либо умерло от жары, либо медитирует в короткой тени, как, например, одуревшие куры и два наших героя. Маленький сельский хлопчик с соплями, похожими на уздечку лошади, слушает их дебильные рассуждения вперемешку с не менее дебильными историями дедуся Панаса, одновременно чертя палочкой в пыли загадочные каббалистические знаки.

Степан Чарльзович: Ви чули новину, Свириде Опанасовичу? Мериканський авіаносець взірвався.

Свирид Опанасович: Много загибло?

Степан Чарльзович: Геть усі. Тілько боцман успів зіскочити. Хоча пальці йому на нозі геть чисто поодривало.

Свирид Опанасович: У них развєдка дуже харашо работає. Коли у нас хто іде срать, то вони вже всьо знають.

Оба задумчиво молчат. Из брехунца доносятся ласковые звуки: «От, баба й діду каже: „Піди в лісочок і принеси грибочок…“

Степан Чарльзович: Та развєдка щас до сраки, щоб ви знали. Щас хто перший кнопку натисне, той і буде кашу їсти.

Свирид Опанасович: Колись ніяких кнопок не було, а люди були здорові і жили сто двадцять літ.

Говоря это, Свирид Опанасович достаёт из пиджака поллитру и ставит её в придорожную пыль.

Брехунець: І от бачить дід качечку сіреньку. Дивиться, а ніжка в неї зламана. От, взяв дід качечку, та й до дому несе…

Появляется Мыкола Гнатович с удавом. Он шествует, как сказочный герой. Сопливый мальчишка с завистью смотрит на него. Страшные знаки, им начертанные, змеями лежат в пыли.

Микола Гнатович: Привіт добрим людям!

Свирид Опанасович машинально прячет бутылку.

Микола Гнатович: А шо ти там сховав, Свириде Опанасовичу?

Свирид Опанасович: Та, то я — так.

Микола Гнатович: А покажи.

Свирид Опанасович: Та, жалко.

Микола Гнатович: А в мене і закуска є.

Мыкола Гнатович достаёт кулёк мятных пряников, похожих на щебёнку. Свирид Опанасович с облегчением вынимает бутылку.

Свирид Опанасович: Стакан є?

Степан Чарльзович: Екхе-хе, клята печінка…

Произнеся это, вынимает из кармана стакан.

Свирид Опанасович: Те здоров’я зараз зійшло на пси. Колись люди ніколи не умивались і їли сало. А захоче помідора чи диню, то отак зірве і навіть не миє. І оттакі у всіх пики були! А зараз Б-52 як пустять, і — до сраки те здоров’я.

Микола Гнатович: А я вам от що розкажу. Поспорив Омелько Пилипів з Панасом Івановим — у кого бугай сильніший…

Сидя в позе охотников на привале Перова, друзья выпивают и закусывают куском мятного пряника, твёрдого, как кремень. Брехунец на столбе захлёбывается слюнями и нежной музыкой.

Брехунець:… ото ж, дітки, слухайте тата і матусю, і дідуся з бабусею поважайте, маленькі…

Подобно атакующему Б-52, стремительно и неумолимо нарастающий рёв врывается в эту идиллию. В надвигающейся словно цунами туче пыли — узнаваемые агрессивные силуэты байкеров. Куры, задрав лапы кверху, падают в шоке. В смерче фиолетовых газов байкеры бесцельно кружат по пыльной площади. Мальчик, не обращая на них никакого внимания, продолжает чертить на земле знаки смерти. Бессильно грозя недоеденным пряником, широко открывая рот, Свирид Опанасович беззвучно декламирует в их адрес какие-то словосочетания. Взревев дюзами, байкеры исчезают ещё более стремительно, чем появились, и тогда он, зависая под углом в падении, бросает им вслед пустую бутылку, как герой Сталинграда гранату. Из брехунца опять слышится ласковая музыка. Куры постепенно приходят в себя и, отряхиваясь, бредут в тень.

Байкеры, тем временем мчатся по широкой украинской степи, а затем сворачивают в лес. Продравшись сквозь влажные дебри поймы, они выскакивают на пологий песчаный берег, окаймлённый густой зеленью. Белые гуси тихо плавают в заводи, соломенный бычок мирно пасётся в яркой траве. Бандиты лениво раздеваются. Длинноволосые, татуированные, они не спеша сбрасывают свои кожаные куртки и рогатые шлемы. На тихом лесном пляже они напоминают персонажей „Тангейзера“ среди фанерных декораций. Байкеры тупо резвятся на пляже: двое самых активных пытаются спарринговать, коряво и неумело имитируя технику Брюса Ли, третий зачем-то яростно рубит топором молодое дерево. Девушка, аналогично затянутая в кожу, эдакая „жена Робин Гуда“ в кременчугском исполнении, разоблачается, небрежно разбрасывая шмотки. С каждым шагом, приближаясь к реке, она, как бы нехотя, сбрасывает с себя — то сапог, то куртку, оставаясь в конце концов „топлесс“, и решительно, по-мужски ныряет в воду вниз головой. Выбравшись на берег, она закуривает. Глубоко затянувшись, она вдруг ощущает на себе похотливый взгляд Михайлика. Тот со смущённой улыбкой подходит к ней. Бормоча что-то невразумительное и пряча глаза, протягивает ей павлинье перо.

Кокетка: Встроми його собі, знаєш куди? Ану, йди геть звідси, синок нєдодєланий!

В сей момент из глубины кустов доносятся дурные крики. Один из байкеров нашёл соломенного бычка и тут же прилип к нему. Михайлик пытается отодрать от дублёной кожи бандита любимое животное, и это ему удаётся с огромнейшим трудом. Беззащитный соломенный бычок — лакомая добыча для всей компании, с плотоядным хохотом ведут они его на верёвочке, чтоб принести в жертву своему неведомому богу. Обрядовое действо начинается с того что схватив липкое животное за ноги, рыцари без чести и достоинства швыряют им друг в друга, норовя попасть в ту часть тела, которая называется „морда“. В разгаре этой древней игры мотоциклы заводятся как бы сами собой и, разбрасывая комки грязи и коровьего помёта, с надсадным воем носятся по пляжу. Бычка рвут на части. Перепуганные гуси, едва касаясь лапами поверхности воды, с пронзительным гоготаньем панически улетают подальше от матча. Всё это, впрочем, напоминает казахскую игру „отними козла“, с той разницей, что вместо лошадей — мотоциклы. Внезапно яростный вой моторов сменяется тихой музыкой. Жалкие остатки чучела валяются на песке, грязный дым стелется по реке.

Растерянный Михайлик недвижно стоит, не зная — плакать ему или смеяться. Рыцари мотоцикла и мата тупо ржут, забавляясь его печальным обликом. Тангейзер подходит к нему и кладёт руку на плечо.

Тангайзер: (звертаючись до васалів) Чого смієтесь, казли?

Рыцари умолкают.

Тангайзер: Жалко бичка?

Михайлик: Жалко.

Тангайзер: (даючи йому здоровенну палицю) На, бий. Бий, не бійся. Отак, диви.

Тангейзер изо всех сил бьёт по бычку. Михайлик тоже бьёт, но значительно слабее.

Тангайзер: Ще!

Старается Михайлик изо всех сил. Тангейзер брезгливо наблюдает робкие тщания идиота. Однако покорность пациента ему импонирует, и он одобрительно кивает головой.

Тангайзер: Салага ти іщо, черепок.

Он отбирает у совершенно одуревшего Михайлика павлинье перо, втыкает его себе в отверстие шлема, как и положено Тангейзеру. Со стороны всё это выглядит так, будто он оказал Михайлику невиданную честь. Ревут моторы, рыцари уезжают в поисках дальнейших подвигов, нисколько не беспокоясь судьбой несчастного идиота, потерянно глядящего им вслед.

Двор Киндрата Омельяновича. Во дворе Киндрат Омельянович исполняет на аккордеоне военную песню. Сынки в пилотках и фуражках, надвинутых ниже глаз, с наслаждением маршируют по двору. Мотря заводит во двор роскошных бугаёв. Они бесконечно плывут своими великолепными телами, завораживая окружающее пространство лоснящейся красотою первозданности. Внезапно бугаи уходят в разбел (телевизионная терминология). Мотря столбенеет. В кадре, где вот только что были её родные бугаи, виднеется двор Мыколы Гнатовича. Обычно засранный и бесприютный, сейчас он презентует сверкающий, обширный английский газон. Белые леггорны поражают изысканностью форм. Броненосцы, правда, не исчезли вместе с бугаями, но зато превратились в ходячие украшения, сотворенные из червонного золота. Орёл… Ах, какой орёл! На его голове — шапочка из красного бархата, как у кардинала Ришелье. Блистая ярчайшими свежими красками, свисают с верёвки сказочные рушники. Да и верёвка сама, обычно уставшая и обвислая, сегодня натянута, как струна. Десятисантиметровой толщины натуральный персидский ковёр разостлан во весь двор. По нему разгуливает павлин, и его распустившийся хвост меркнет на фоне фантастических соцветий ковра.

Мотря: Цариця Небесная, що ж це робиться?

В эту минуту входит Приська. На её вечно сгорбленной спине — пирамида дров, вершина которой уходит за верхний предел экрана

Мотря: Кумо, а чого ж це раптом у вас рушники такі гарні?

Пріська: Які рушники?

Мотря: Це що, мабуть, гості до вас якійсь приїхали? До Гальки Швидь діточки з города приїхали, то всього навезли — зять в Германії служить, то і коври, і сервіз, і люстру чеську, і кансерви: все ось що значить, діточки, то, мабуть, і вам таке (Все це без знаків пунктуації, дуже швидко).

Пріська: Та чи ви сказились, кумо? Які діточки? У нас їх з роду не було. Бог не дав.

Мотря: Ой, дивіться, кумо, гріх вам брехати. Бог все чує.

Обиженно надувшись, мучимая любопытством, Мотря отходит от забора. Приська сваливает дрова на персидский ковёр. Кряхтит. Держится за поясницу. Игривые броненосцы ласкаются к хозяйке. Приська нежно гладит реликтовых чудовищ. Постепенно начинает понимать, что во дворе что-то произошло. Она беспокойно обводит взглядом двор, затем щупает рушники и ковёр, получая от этого тактильное, животное удовольствие. Мотря наблюдает за ней с жадным интересом. Тын с макитрами, на который она облокотилась, дрожит мелкой дрожью. Не понимая, что происходит, Приська бежит в хату, за ней — гуськом все твари. Впереди — орёл в кардинальской шапочке, двери же в хату распахнуты настежь, как в картине Репина „Не ждали“. В хате чисто, как в операционной, рушники висят на всём, на чём только можно висеть, дверные косяки увиты веночками из сухой ароматной травы. Утка невозмутимо сидит на гнезде под печкой. Приська, в окружении „живого уголка“, застывает в дверях. Затем, стряхнув оцепенение, бежит во двор. Твари — за ней гуськом.

Пріська: Мерщій діда позвати!

Мечась по двору, она не никак может попасть в калитку, наконец-то ей это удаётся, и она выскакивает на улицу. На лице Мотри в этот момент отражается вся полнота жизни. Ей интересно, страшно и завидно. Она хочет не медля поделиться своими чувствами с Киндратом Омельяновичем, который отрешённо, не покидая свою сладостную нирвану, продолжает нескончаемо исполнять патриотический вальс „На сопках Манчжурии“ на трофейном аккордеоне „Хохнер“.

Мотря: (зловісним напівшептанням, хоча ніхто й не підслуховує) Вставай, Кіндрате, подивись, що у сусідів робиться… Та, трясця твоїй матері, кидай свій баян, подивись хутко.

Кіндрат Омелянович: Та відчепись від мене, клята бабо, бо це не баян, а акордеон.

Дети, марширующие под вальс, поддерживают папашу.

Діти: Грай, тату, грай!

Мотря гневно сплёвывает в их сторону. Киндрат Омельянович продолжает музицировать, бросая похотливые взгляды в сторону собачьей будки. Там Бровко игриво ворчит и грызёт бутылку шампанского

Круча над рекой. Охотники на привале Перова: Степан Чарльзович, Свирид Опанасович и Мыкола Гнатович, воодушевлённые очередной бутылкой, на пари плюют и прыгают в длину. Играющий в эту непростую игру, плюёт, сидя на корточках, а затем прыгает на длину плевка и отмечает свой рекорд, втыкая палочку.

Степан Чарльзович: (цибає) От ви кажете, Свирид Опанасович, шо обізяна некрасіва а от лебідь, по-вашому, красівий?

Свирид Опанасович: Красівий!

Степан Чарльзович: А от давайте так зробимо, — щоб у вас була така шия довга, такі лапи червоні і пір’я кругом? Шо мовчите? Отож, лебідь красівий як лебідь, а обізяна як обізяна. Шо нє ясно?

Свирид Опанасович: Та, все ясно. Бо кругом — інститут красоти (Цибає).

Степан Чарльзович: А Микола Гнатович такий гарний, як удав.

Все смеются. Весьма комфортная атмосфера. Маленький костёр тлеет на самом краю кручи. Внизу медитируют рыбаки. Они убивают комаров и курят махорку. Время от времени раздаются пожелания типа: „Щоб вони повиздихали, оті комарі!“.

Микола Гнатович: Та хіба ж це удав? Це — хатня ілюзія неоковирної природи. Ми з бабою милуємося ним як картиною.

Старик снимает со своей шеи жирную змею и вешает её на дикую яблоню. Друзья выпивают, пекут картошку и наслаждаются задушевными разговорами. Река течёт в закатную даль, отражая наших героев.

Свирид Опанасович: Миколо Гнатовичу, то не твоя баба йде?

Микола Гнатович: Як молода і гарна то, точно — моя.

Охотники на привале Перова смеются, появляется Приська.

Микола Гнатович: Сідай, стара, чарку вип’єш з козаками.

Пріська: Ой, Миколо, яка там чарка, ото приходю до дому, а Мотря Кіндратова і каже мені про рушники! А я: „Які рушники?“ А вона: „До Гальки Швидь діточки з города приїхали, то всього навезли — зять в Германії служить, то і коври, і сервіз, і люстру чеську, і кансерви: все ось що значить, діточки, то, мабуть і вам таке.“ А я: „Які діти, в нас зроду ніяких дітей не було, бо Бог не дав!“ А вона: „Гріх вам брехати!“ А я дивлюся — ой, лишенько! — один Потьомкін в золоті, другий в золоті, а килими — перські, а рушники — випрані, а в хаті чисто-чисто, як в лікаря, що я зимою їздила зуби вставляти, та ще в орла шапка червона. Отакої…

Микола Гнатович: А на ногах чоботи червоні. Ти, Прісько, мабуть здуріла. Хлопці, налийте чарку моїй бабі, бо вона на ногах не встоє.

Хлопцы наливают Приське чарку, она хлопает её, не закусывая.

Микола Гнатович: Оце діло, стара! Ще одну випий, і зараз все пройде, це тобі в голову напекло.

Свирид Опанасович: Щас врем’я таке дурне. Всі чогось бояться, призраків та фантомів бачать. А я, от, скільки живу, ніколи нічого такого не бачив. А ви, діду?

Микола Гнатович: Та, колись було. Коли малий був і на леваді кози пас. То — з лісу виїжджають четверо. Усі голі, на конях сидять і коси в руках тримають. А в одного — вєси магазинні. Мабуть по сіно поїхали.

Степан Чарльзович: А вєси навіщо?

Микола Гнатович: А сіно важити.

Свирид Опанасович: Та, хіба ж це фантоми? То якісь казли з дурдому повтікали, або ви, діду, чарку випили чи укололись харашо!

Микола Гнатович: Тогда цим нє увлєкались. Тогда порядок був. Ходімо, стара. Вже темно, саме час солому красти.

Старик снимает с дерева любимого гада и вместе с Приськой удаляется в поле. Они идут, нежно поддерживая друг друга за талию. Издали это смотрится следующим образом: внизу влюблённая пара сплетена руками, вверху — толстым удавом, мирно отдыхающим у них на плечах.

„Тиха украинская ночь…“ Белые хатки, пирамидальные тополя и прочая прелесть. Так выглядит двор Киндрата Омельяновича. Окно открыто. В одной из комнат на отдельной кроватке у печки спит Михайлик, в другой комнате — остальные дети и Киндрат Омельянович с женой. На самом же деле Киндрат Омельянович не спит, а притворяется. Он мыслит… Он весь как стальная пружина. Но вот, кажется, все заснули, можно действовать. С тигриной ловкостью он перелазит через жену, как через противотанковую мину. В тот момент, когда он находится прямо над ней, Мотря просыпается.

Мотря: Кіндрате, що оце ти задумав, у тебе серця нема, я ж вся вироблена, я ж цілий день біля худоби, в мене все болить, злазь, проклятий!

Кіндрат Омелянович: (пошепки, про себе) Трясця твоїй матері!

В хате снова тишина, одни лишь ходики стучат. Большая конская голова заглядывает в комнату Михайлика.

Голова: Михайлику, хлопчику, прокинься.

Михайлик: Хто ти?

Голова: Я — кобиляча голова.

Михайлик: Чого тобі треба?

Голова: Михайлику, залізь мені в ліве вухо, а вилізь в праве.

Михайлик: Не можна, мамка лаяти будуть.

Голова: А ми її з собою візьмем і батька теж.

Михайлик: Всіх-всіх?

Голова: Геть, усіх.

Михайлик: І бичка мого?

Голова: І бичка.

Тихо, как тигр-людоед, мимо них крадётся Киндрат Омельянович. Он выходит во двор, ноздри его раздуваются, ночные запахи манят и обволакивают. Киндрат Омельянович зажимает пасть Бровку, чтобы тот не скулил, на ощупь находит и достаёт из будки бутылку шампанского. Нагретая собачьим телом, в нежной ночной тишине бутылка внезапно взрывается с грохотом фашистского снаряда. Бровко, а вслед за ним — все остальные собаки учиняют бешеный лай. Киндрат Омельянович стоит неподвижно, как памятник, с мармызой в пене и с бутылкой в руке. Мимо него проносится испуганный конь и с маху перепрыгивает через забор. Седло с треском падает к ногам Киндрата Омельяновича. Из хаты пулей вылетает одуревшая Мотря в ночной сорочке с распущенными волосами. С диким криком падает она, споткнувшись об седло. На крыльце появляются заспанные дети.

Старшенький: (повчально) Ото, мамо, якби ви не видєлувалися, то і тато б не застрелилися.

Яркий свет. Расплывчатое поначалу изображение постепенно конкретизируется в небольшой отряд казаков, въезжающих на хутор. Воинство неторопливо приближается, лениво постреливая в воздух. Отряд останавливается возле хаты Киндрата Омельяновича. Хата почти без изменения, разве что совсем уж небольшие коррективы отодвигают её на три столетия. Мотря несёт через двор богатое восточное седло. Впечатление такое, что ей это седло заменяет голову. Молодой казак спешивается и, ведя коня на поводу, входит во двор. Это Михайлик, но только Михайлик XVII века.

Мотря: Куди ж ти, собачий сину, преш із конякою?

Михайлик: А ви, мамо, не міняєтесь. Така пика, ніби зараз дрючка схопите.

Мотря: Михайлику, синку!

Седло падает. Мотря обнимает сына.

Мотря: Синку любесенький, соколе мій, де ж ти літав, де ж тебе носило, пестунчику мій!

Михайлик: Ви, мамо, дарма оце сідло в пилюку кинули. Це сідло турецьке (піднімає його). Такого сідла ні у кого з наших хлопців нема. Я думаю, що як проїхати аж від Гуньок до самої Манжалії, то й там не знайдеш такого сідла.

Мотря: Ой, синку, яке там сідло, я ладна все віддать к бісу, аби тебе бачить.

Говоря это, Мотря суетится, отдаёт распоряжения дворовым девкам, хватает разные ненужные вещи и бросает их невпопад.

Мотря: Де ж тебе, чорта, носило?

Михайлик: Е, мамо, то не вашого розуму діло, всяке було. І турка били, а бува, і татарву теж били. Ано гляньте, лишень, що я вам привіз.

По взмаху его руки хлопцы подводят лошадей с хурджунами поперёк хребта. Михайлик вынимает из хурджунов роскошные азиатские гостинцы. Он засыпает мать тканями — шелковыми, бархатными, расстилает ковры, достаёт цацки из слоновой кости, серебряную посуду. Дворовые девки ахают, лакомятся турецкой халвой и рахат-лукумом, перебирают ткани пальцами.

Михайлик: Оце, вам, мамо на очіпок, а оце буде на плахту. Оце, дивіться, наче дід голий, а все на мотузочку, як смикнете — дід розпадеться, а тут вам і скриньки маленькі, в одній помада, в другій рум’яна, таке… А оце, я і сам не знаю що…

Михайлик вынимает несколько огромных и страшных нефритовых пенисов с драконьими зубами, явно китайской работы. Девки обалдело глядят на них, затем прыскают в кулак, давясь от смеха.

Михайлик: Оце лампа цісарська (виймає люстру, котра репрезентує дівчину з оленячими рогами), — а оце — мушлі морські, ви, мамо, притуліть їх до вуха, і почуєте, як Чорне море гуде. Оце (виймає муміфіковані і приємно оскалену голову турка в чалмі) — бусурмана вам на тин. Ви його біля воріт повісьте, зараз всі так роблять. А оце шаровари дівчатам привіз.

Михайлик показывает смешливым девчонкам прозрачные гаремные шаровары.

Мотря: Може ти і невістку там мені сховав?

Михайлик: Е, ніт, чого нема, того нема.

Мотря стоит, осыпанная с ног до головы восточными дарами. Прямо тебе — Иродиада или царица Савская.

Михайлик: Ви такі гарні, мамо, їй бо, якби не був ваш син, то на вас би оженився!

Мотря: А таке скажеш, синку. Стара я вже, негодна. Та й то сказать, страшні діла в світі робляться. (Вона нахиляється до Михайлика, шепче йому на вухо.) У Миколи Гнатового, що колись у твого батька осавулом був, у дворі не чисто!

Михайлик: Годі вам, мамо, дурних жінок слухати. Як на мене, то всі вони — відьми. Так, хлопці?

Хлопці: Свята правда, пане сотнику.

Михайлик: Де батько, де цей старий пень? Чого не зустрічає мене, чого горілкою не частує?

Мотря: Він ще з ранку поїхав коней у пана Бардецького торгувати.

Михайлик: Ха! Знаю я тих коней!

Михайлик собирается сесть на коня, и уже одна нога в стремени, но в этот момент он замечает девушку в соседнем дворе. Подчёркнуто не замечая казаков, она развешивает бельё и входит в хату. Хлопцы делают равнение направо, нога Михайлика застревает в стремени.

Михайлик: Мамо, хто це?

Мотря: (хреститься) Цариця Небесна, спаси, сохрани.

Михайлик уже в седле. Свистнул — и только пыль по дороге вьётся. Мотря шепчет молитву и крестится. Две дворовые девки внимательно изучают китайский зубастый пенис-дракон, противно хихикая. На одной из них — прозрачные турецкие шаровары. Сгибаясь под охапками соломы, во двор, где только что неизвестная девушка развешивала бельё, входят Мыкола Гнатович и Приська.

Мотря: (єхидно) Кумо. а що це за дівчина до вас приїхала?

Пріська: Яка дівчина?

Мотря: Така гарна — тут лєнти, тут стрічки, каблучка золота, брови чорні, тільки на ніжку трохи кульгава. До вас — племінниця з Полтави, еге ж?

Микола Гнатович: (сідає на пеньок і витирає піт з чола) Казна що ви мелете, кумо. Яка племінниця? Одна сестра була, та й ту татари в ясир взяли, коли я ще малий був.

Мимо него на огромной скорости проносится броненосец. Мыкола Гнатович свистом подзывает его, чтобы приласкать, однако внезапно до него доходит, что вокруг что-то не так. Он протирает глаза и плюёт через плечо.

Микола Гнатович: Що за чортівня? Святий Миколо, спаси і помилуй!

Мыкола Гнатович с интересом изучает свой двор. Приська, для которой эта чертовщина не в новинку, стоит в монументальной позе, всем своим видом выражая: „А я що тобі казала?“

Микола Гнатович: Ти диви… Такий килим може тільки в самого хана і є. А кури — цісарської породи. Таких не те що в Полтаві, а навіть в самому Чигирині нема. Шкода, що це все чортова мара. Ехе-хе, старий я став пити негоден.

Старики входят в хату, где кроме всего прочего великолепия: рушников, цепочек и пр., стоит стол, накрытый вышитой скатертью. Утка смирно сидит в своём закутке у печки. На столе закуска, вареники в макитре, борщ в казане, кувшин сметаны, огромная паляница, колбаса, сало, зелень. Венчает обстановку штоф оковитой. Мыкола Гнатович, не долго думая, тянется к штофу.

Пріська: (єхидно) Не пий, старий, то все’дно мара. Дай, краще я вип’ю!

Приська лихо хлопает рюмку.

Микола Гнатович: Як це ти робиш, бабо?

Пріська: (ще єхидніше) А це я тобі снюсь.

Микола Гнатович: А, но і у ві сні випить можна.

Он наливает себе стопку, лихо опрокидывает её и закусывает салом. В тот же момент получает от бабы ложкой по лбу.

Пріська: (зловісним шепотінням) Старий ти дурень. Чи ти не чув, що Мотря Кіндратова казала?

Микола Гнатович: (випучивши очі) То й що?

Пріська: А те, що на нашому дворі завелися відьми. Оце, замість того, щоб салом чортовим давитись, візьми рогача і йди, сховайся в клуні. Як відьма прийде, тут хапай її за хвіст, хрести і читай „Богородицю“ — вона й буде проситися, щоб пустив.

Микола Гнатович: А ти що робити будеш?

Пріська: (знімає зі стіни ікону) А я за тином сховаюсь. Як спіймаєш, я тут їй і образа піднесу, і прямо в морду плюну. Ано й здохне, суча баба.

Микола Гнатович: Теж мені надумала баба, щоб козак з рогачем відьму ловив. А оце бачила?

Мыкола Гнатович тайком показывает жене пистоль, спрятанный под полою жупана. Пошептавшись, старики выходят. Утка встаёт с насиженного места, ковыляет в сени и смотрит во двор через щёлочку. Обнаружив, что всё спокойно, она машет крыльями, и… вдруг вместо утки перед нами предстаёт уже знакомая девушка. Она вешает вёдра на коромысло и, крадучись, выходит во двор. Старики из-за тына наблюдают за ней, баба — с иконой, дед — с турецким пистолем. Они дрожат, как в лихорадке, увидев, что во дворе пусто, бегут из укрытия в хату, два нелепых создания, размахивающие иконой и пистолем. Вбежав в горницу, замечают опустевшее гнездо. Старуха, тихо плача, склоняется на грудь старику. Он обнимает её. Св. Николай, поставленный бабой на стол, смотрит на них оттуда строгими глазами.

Колодец. Совершенно классическое место (то же, что и в начале фильма). Девушка-утка набирает воду. Мимо галопом конь несёт Михайлика. Заметив девушку, всадник притормаживает коня и, гарцуя, подъезжает поближе. Всё, как на картине художника Пимоненко, — сладко и неправдоподобно.

Михайлик: Чорнобрива, а що, напоїш коня?

Дівчина: Ач, який швидкий!

Михайлик: А чом би й ні? Ти чия?

Дівчина: А от, скоштуєш київ від батька, тоді побачиш.

Михайлик: Хотів би я побачить того, хто буде мене годувать киями.

Дівчина: Пусти, кому кажу!

Всё это говорится, как на надоевшей репетиции, — все роли уже давно выучены наизусть. Жесты скупы и стилизованы, как в корейской опере. Внезапно мимо наших героев с гиканьем, свистом и стрельбой проносятся всадники. Непонятно — кто, сколько и зачем. Выстрелом с Михайлика сбивают шапку. Михайлик молниеносно спрыгивает с коня и, прикрываясь ним, стреляет из пистолей. Чей-то конь скачет галопом, но уже без всадника. Чей-то труп валится в огород, только лишь подсолнухи колышутся и торчат из-за тына жёлтые сапоги.

Михайлик: (начебто нічого не сталося) А як сьогодні прийду в садок до тебе?

Дівчина: А чого тобі туди ходить? Гарбузів не бачив?

Михайлик уже на коне. С побеждающей уверенностью смотрит сверху на девушку. Заискивать — не в его характере.

Михайлик: А ось і побачимо, які в тебе гарбузи!

Свистнул, конь на дыбы взвился, удар нагайкой, — и пропал в столбе пыли, издавая дикие запорожские крики.

Левада во владениях пана Бардецкого. На турецких коврах в позах казака Мамая из известной картины и со всей полагающейся атрибутикой (конь, седло, ружьё и т. д.) сидят: отец Михайлика (Киндрат Омельянович) и пан Бардецкий. Они любуются лошадьми, которые прогуливают перед ними молодые хлопцы, треплют за ушами породистых собак, выпивают и закусывают. На лицах пирующих — неимоверный кайф.

Пан Бардецький: Дивуюся вам, пане полковнику, мати такі ліси і поля і не тримати собак. А хочете, я вам продам своїх?

Полковник: Краще ви, пане, купіть у мене кабанів. Таких гарних ви ніде не купите. А які розумні! Коли я п’яний додому йду, то вони вже про то за кілометр знають.

Пан Бардецький: На яку холєру, пане, мені їх розум? Хіба дурного кабана та вже й не можна їсти?

Полковник: З іншого боку, пане, розумні кабани — то біда. Бо вони як люди. Я, коли їх колють, навіть не дивлюся. А піду собі в садок, щоб і не чути.

Полковник всматривается вдаль.

Полковник: Ану, пане, у вас очі молодші, то подивіться, кого там чорти несуть?

Пан Бардецький: Якісь там хлопці… Хіба що не наші, пане полковнику.

На ближайшем холме возникает нечто вроде орды. Через мгновение с гиканьем, свистом и стрельбой орда исчезает. С горы, прямо под ноги полковнику, катится какой-то свёрток. По ходу движения тряпица разматывается, и перед удивлёнными взорами собеседников предстаёт голова в мусульманской чалме, с приятно оскаленными зубами.

Полковник: Ти диви, от бісові діти! Не дають християнським людям горілки випить! А ото, іще когось чорт несе!

Прямо на кайфующих приятелей галопом несётся Михайлик. Он картинно осаживает коня, соскакивает с него, картинно кланяется отцу.

Михайлик: Здрастуйте, батьку!

Полковник: І ти здоров будь, синку! З якими новинами, добрими чи злими?

Михайлик: Є і добрі, і погані.

Полковник: Ну, тоді починай з добрих.

Михайлик: Низові хлопці на кордоні татарву сильно побили. Та набрали добра всякого возами. Як-то кажуть, з китайки та оксамиту онучі собі скрутили. А зброї турецької: шабель, пістолів, сагайдаків — то вже без ліку. І сину вашому там перепало трохи. Оце, батьку, вам від мене.

Михайлик с поклоном подаёт отцу драгоценную турецкую саблю.

Полковник: (оглядає клеймо) Це — діло… Справжня „гурда“… (До пана Бардецького) — Ану, лишень, пане, підкиньте свою шапку.

Пан Бардецький: То пан добре придумав, але оскільки пан добрий рубака, то неодмінно зостанусь без шапки, котру не знімаю, бо дуже протягів боюсь.

Полковник: Ну, то хай йому біс. Краще вип’ємо.

Бьёт в ладони. Челядь обносит всех горилкой.

Полковник: (до Михайлика) Тепер погане кажи.

Михайлик: Мати з глузду з’їхали. Кажуть, що у Миколи Гнатового, вашого осавули, на подвір’ї відьми завелись. Та, прецінь, я, здається, одну бачив. Така відьма, що хоч зараз би оженився.

Полковник: Я тобі оженюся, бісів сину! У мене і не такі батогів коштували! А матері хіба — шептуху покликати?

Внезапно, состроив гримасу, с омерзением сплёвывает.

Полковник: Шептухи, відьми, баби, та хай би вони повиздихали! Ти кажеш, добро возами брали?

Михайлик: Возами, батьку.

Полковник: Їй-бо, нема мені чого тут сидіти! Завтра ж їду з тобою на Низ.

Михайлик: Батьку, та ви ж вже й не молоді.

Полковник: Нічого, синку, стара свиня глибоко риє. Коня мені!

Пан Бардецький: А як же із собаками, пане полковнику? А коней хіба будете купувати чи ні? Та й про кабанів не домовились…

Полковник: (він вже на коні) Ото дадуть вам зараз бусурмане і собак, і кабанів. Либонь приходьте сьогодні до мене на вечерю.

Михайлик: (підпихає ногою до пана Бардецького басурманську голову) Ви краще, шановний пане, оце на палю вчипіть та біля воріт поставте. Зараз всі так роблять.

С дикими гиками отец и сын исчезают в степи. Две маленькие фигурки на фоне огромного, грозного огненного неба. Пан Бардецкий меланхолично любуется этой страшной картиной.

Пан Бардецький: Як гарно світить небо! Яка краса! Мабуть, знову у пана Міклашевського хутір підпалили.

Двор Мыколы Гнатовича. Старики сидят на лавочке. Они одеты во всё парадное, держатся за руки и смотрят друг другу в глаза.

Пріська: От ми, діду і діждались свого.

Микола Гнатович: Тепер і помирати не шкода.

Он раскуривает люльку и выпускает дым из всех мыслимых отверстий.

Пріська: Дурень ти. Хіба ж можна помирати? Зараз ми доці нашій, ясочці сизокрилій посаг справим, парубка знайдем, щоб не пив і не ледащо.

Микола Гнатович: Треба, щоб козак був. Та хоч би й за Михайлика.

Пріська: Якого Михайлика?

Микола Гнатович: А — Косомизденка.

Пріська: Київ йому по потилиці, а не нашу ясочку!

Микола Гнатович: Та чому? Він — козак справний. Молодий, а вже сотнею орудує. І службу знає. Он бачила, скільки матері добра навіз?

Пріська: Ой, діду, а пам’ятаєш, як ти молодий був, і мене на леваді чекав?

Микола Гнатович: А ти не прийшла, клята баба?

Пріська: (кокетуючи) А мене мати не пустила.

Мотря, в турецких шмотках похожая на Иродиаду, величественно смотрит через тын.

Мотря: А чого це ви вбрались як на свято?

Пріська: А до нас дочка приїхала.

Мотря: А де ж вона?

Пріська: А ондечки йде наша пташка.

Мотря выглядывает на улицу. Во двор к старикам направляется незнакомая девушка с переполненными вёдрами на коромысле. Идёт медленно, стараясь не расплескать воду. Мотря каменеет, как скифская баба. Старики стоят, дружно взявшись за руки. Кажется, вот-вот и над ними сияние появится. Броненосец золотой молнией мелькнул в траве. Девушка открывает калитку и смущённо улыбается. Внезапно Приська срывается с места и устремляется в хату.

Пріська: Ой, лишенько, пироги з печі тра витягти…

В хате Приська вынимает из печки пироги. Взгляд её падает на утиное гнездо. Воровато озираясь, она швыряет его в огонь. Затем, светясь от радости, появляется на пороге. Девушка ставит вёдра и улыбается старикам. Мотря, как может, вытягивает шею, чтобы лучше видеть и слышать. Она вот-вот вывалится за забор. Турецкие цацки мелко звенят на ней.

Микола Гнатович: (причепурює вуса, відкашлюється) Пташко наша, не вмію я красно промовляти. Козакував, поки сила була, зараз живемо з бабою вдвох, Бог діточок не дав. Та, мабуть, зглянувся Милосердний на рабів своїх. (Мотря і Пріська, слухаючи це, жалібно схлипують). — Будь же ти нам за дочку, а ми тобі — за рідних батька і матір. Вік свій будем тебе глядіти, і ти нас на старості літ не облишиш.

Пріська: Господи ж, Боже мій, дитинка наша, скільки ж ми на тебе чекали!

Баба плачет и обнимает девушку. Мыкола Гнатович кусает ус, моргает и задумчиво щёлкает курком пистоля, пытаясь почему-то именно сейчас понять его устройство. Мотря рыдает в три ручья. Девушка обнимает стариков.

Дівчина: Мої старенькі, не плачте, не піду я більш нікуди, залишуся з вами.

Все вместе отправляются в хату. С улицы доносится пальба. Лихая компания во главе с полковником вваливается в соседний двор.

Полковник: (до Мотрі) А ну, годі плакати, стара. Давай сюди все, що в нас є, давай поросят, гусей, горілки, меду і скажи Галці, хай по музик біжить (В око йому впадає басурманська голова.) А це що таке?

Михайлик: Тату, це я вам гостинця привіз. А ще одного пану Бардецькому презентував. Його на паль чіпляють і встромляють біля воріт. Зараз всі так роблять.

Полковник: (уважно вивчає голову) Оце — оказія. І посміхається ж як гарно! Чого тільки вчені люди не попридумують…Бардецькому, кажеш? Та на холєру воно йому потрібне! Грицько! (З’являється молодий джура.) Ану, скачи на леваду до пана Бардецького, там знайдеш цьому хлопцю пару, візьмеш — і мерщій назад. Щоб все було як у людей!

Хлопцы там временем тащат поросят, девушки — птиц. В саду расстилают ковры, ставят столы. Музыканты играют на фоне шатра из ряден.

Хата Мыколы Гнатовича. Старики вместе с девушкой, помолившись на образа, садятся за стол. Приська угощает их пирогами.

Пріська: Їж, донечко, — оце з сиром, оце з вишнями, трохи не підгоріли у дурної старої баби.

Дівчина: А де ж моє гніздечко? Чи ви його прибрали?

Пріська: Спалила я його, не лай, доню, стару дурну бабу.

Дівчина: Навіщо ж ви це зробили? Навіщо чіпали те, чого не знаєте? Я хо-тіла вік з вами жити, у вас залишитись, а тепер не можу.

Плача, бросается вон из хаты. Растерянные старики — вслед за ней. Девушка бежит по тёмному бесконечному саду, ветки хлещут по ее личику. Неожиданно возникает перемахнувший через тын Грицко. В руке у него — две казацкие пики с басурманскими головами. Он вихрем проносится по саду, и дальше, — не обращая внимания на столы с гостями, прямо к полковнику. Не замеченная окружающими, девушка с любопытством наблюдает за происходящим.

Полковник: Ото молодець, Грицько! Ану, хлопці, зараз подивимось, хто з вас козак! Бачите чортових бусурман?

Он указывает на копья с головами, которые, видимо для украшения этого варварского пира, Грицько воткнул в землю прямо у входа в шатёр.

Полковник: Ану, хто з вас влучить в невіру з двох пістолів з коня? Та, кому я це кажу! Навряд чи з вас знайдеться хоч один такий. Бо зараз саме сміття, а не козаки. Ні пити, ні стріляти, ні дівку обійняти не вміють.

Гремят тулумбасы. С грохотом разбрасывая домашнюю утварь, мчатся кони. Выстрелы, пороховой дым, оскаленные усатые хищные лица.

Полковник: (стріляє з пістоля) Горілки, стара!

Мотря вносит горилку.

Полковник: Хлопці, а дивіться всі на стару, поки ще не вмерла.

Хлопці: Дивимось, батьку.

Мотря: Болячок тобі на язик, старий бовдуре!

Полковник: Дивіться, хлопці, вона — матір ваша, бо тяжко без матері на світі жити.

Киндрат Омельянович плачет. Вслед за ним плачут сотоварищи. Девушка украдкой смахивает слезу и тут же вскрикивает, оказавшись в цепких лапах Михайлика.

Михайлик: От бачиш, дівко, не я до тебе, а ти до мене в садок ходиш.

Дівчина: Облиш мене, козаче, не судилося нам в садку любитися. Різні у нас дороги.

Михайлик: Стривай, дівчино, та що ти таке кажеш? Як повернуся з походу — справим весілля, будеш у мене в золоті і оксамиті ходити, як цариця. З срібла будеш їсти. В дукачі вбиратися. А таких коней і бугаїв, як у мене, навіть в самій Манжалії ні у кого нема.

Дівчина: Навіщо мені твої бугаї, пусти мене, козаче!

Девушка вырывается и убегает. Она оказывается на крутом берегу реки. Сверкающая в вечерних лучах река с неизменными рыбаками спокойно несёт свои волны. Над девушкой летят утки. На самом краю обрыва — вертикальные столбообразные дымы. Греясь возле костерка, пекут картошку девочка и мальчик. Рядом пасётся павлин, нарушая тишину непристойными воплями. Стоя на краю обрыва, девушка взмахивает руками. Летят утки…

Мыкола Гнатович просыпается с паническим криком, как это делают похмельные люди, когда им страшно. Он продирает глаза и видит себя сидящим на берегу реки вместе со спящими, как апостолы, Степаном Чарльзовичем и Свиридом Опанасовичем. Озверелые байкеры проносятся совсем рядом. С реки тянет утренним туманом. Рыбаки неподвижны как изваяния. Над головою Мыколы Гнатовича летят утки: одна, две, много… Мыкола Гнатович растерянно смотрит вверх. Приська сидит рядом и плачет.

Микола Гнатович: Не плач, бабо, не плач моя люба.

Он обнимает Приську, и вот, они уже стоят возле дикой яблони, ствол которой обвит равнодушным змием. Два потерянных создания, все вместе — эдакий поникший Дюрер, и смотрят вверх, наблюдая утренний перелёт птиц. Выстрелы охотников в тишине.

Байкеры холодно и неумолимо мчатся по степной Украине.