Андрей Ветер
В ПОИСКАХ НЕИСТОВОЙ ЛОШАДИ

Впервые я прочитал про Неистовую Лошадь (Ташунке Уитко) в книге Мато Нажина. Она написана в 1928 году, через сорок один год после убийства Ташунке Уитко. Книга называлась «Мой народ Сиу» («My people the Sioux»). Я прочитал её лет в двенадцать или тринадцать, то есть в 1972-1973 году. Тем, чьё детство выпало на то время и кто, будучи подростком, увлёкся индейцами, нет нужды объяснять, какую ценность имели для нас воспоминания Мато Нажина. У нас не было других свидетельств о Ташунке Уитко.

Неистовая Лошадь – так звучало его имя в том издании («Молодая Гвардия», 1964). Позже, изучая историю Лакотов и их язык, я с удивлением обнаружил, что многие имена в этой важной для меня книге были переведены на русский язык неправильно, даже имя автора Мато Нажин почему-то значилось как Отважный Медведь, хотя в английском тексте ясно написано Standing Bear, то есть Стоящий Медведь («мато» на языке Лакотов означает медведь, а слово «нажин» – «стоять»). Маленький Большой Человек переведён как Маленький Великан (в действительности смысл имени заключается в том, что Большой Человек – это имя отца, а слово «маленький» указывало на сына, то есть он был Сын Большого Человека). Других ошибок тоже хватало, не говоря уже о целых выброшенных главах. Но я великодушно простил всё Алле Макаровой, которая при переводе несомненно руководствовалась определённой логикой. И не только простил ошибки, но даже благодарен ей, ибо по её поэтической прихоти знаменитый вождь Ташунке Уитко вошёл в мою жизнь под именем Неистовая Лошадь, хотя Crazy Horse мог стать в русском варианте Бешеным Конём, Безумным Конём и даже Сумасшедшим Конём. Слово «лошадь» лучше и правильнее, чем «конь», потому что, во-первых, «лошадь» для уха мягче, да и благороднее оно. На ум приходит повесть Льва Толстого «Казаки»: «- Эх, добра лошадь! – сказал хорунжий. Что он сказал добра лошадь, а не конь, это означало особенную похвалу коню». Ну и во-вторых, если бы на лакотском языке подразумевалась не лошадь, а конь, то в имени присутствовало бы слово «блока» (самец), как это есть во всех именах, когда уточняется, что животное мужского пола, например, Шунка-Блока (Пёс), Канги-Блока (Ворон-Самец), Вамбли-Блока (Орёл-Самец) и т.д.

На самом деле эти нюансы не имели ни малейшего значения. Мне просто нравилась мелодичность имени – Неистовая Лошадь.

Воспоминания Мато Нажина распахнули передо мной дверь в важный для меня мир. Там жили и продолжают поныне жить почти идеальные персонажи, имеющие весьма косвенное отношение к подлинной истории. Они были нарисованы моим воображением, а оно было для меня так же реально, как и материальная жизнь. Воображение пропитывает человека, а для некоторых оно становится жизнью.

Через два десятка лет я обратился вновь к этой книге за уточнениями и обнаружил, что Мато Нажин в действительности рассказал про Неистовую Лошадь не так много, как мне показалось в детстве. Но мой ум, умевший расширять небольшую картинку до безграничного полотна и превращавший отдельный штришок в самостоятельное смысловое пространство, развернул несколько довольно скупых страниц в полномасштабную историю, красочную, полную осязаемых деталей и живых звуков. Я был с Неистовой Лошадью. Множество индейцев заполнило мою комнату – его боевые товарищи, последователи, тайные недоброжелатели и открытые враги. Они толпились в коридоре, запрудили весь двор перед нашим домом, с ними были кони, собаки, волки, бизоны. Все они с того дня стали привычными для меня спутниками. Они определяли для меня меру справедливости, добра и зла…

И вот я с грустью обнаружил, что никаких красок в той книге нет, информация ничтожна и кишит неточностями. Мато Нажин предложил читателям миф о неуязвимом вожде, повторявшийся его соплеменниками. Многие пронесли этот миф в своих сердцах, свято уверовав в него, хотя за мифом исчез подлинный вождь Ташунке Уитко. Мато Нажин родился в 1868 году, ему исполнилось всего девять лет, когда он увидел Неистовую Лошадь. Была лишь одна встреча, одна мимолётная встреча, о которой Мато Нажин помнил очень мало. Остальное он рассказал так, как об этом было принято рассказывать в его племени. Он рассказал миф, сложенный из небылиц и нескольких действительных фактов, которые можно пересчитать по пальцам. Среди небылиц – неуязвимость вождя, среди фактов – громкая победа индейцев под предводительством Неистовой Лошади в сражении возле Маленького Большого Рога.

И всё-таки этой малости оказалось достаточно, чтобы самое главное проникло в меня, раз и навсегда закрепив во мне мои представления о человеческом достоинстве, честности, мужестве, разложив по полочкам понятия, коими мне предстояло руководствоваться в дальнейшем. Немалое значение имело оформление книги Мато Нажина. На каждой странице имелся рисунок, стилизованный под индейский, поэтому мне, наверное, показались такими близкими пиктографии индейцев, когда я соприкоснулся с ними: художник Борис Жутовский подготовил меня.

Вскоре отец подарил мне тоненькую книжонку «The Book of Indians» – крохотный иллюстрированный справочник для детей о выдающихся индейских вождях. Битве на Маленьком Большом Роге там отводилось несколько строк: на развороте двух страниц было всего два абзаца и выразительный графический рисунок, изображавший мощную схватку. То есть рассказано даже меньше, чем в книге Мато Нажина, но рассказано другими словами. Там упоминался Crazy Horse. Я подолгу вчитывался в каждое слово в надежде на то, что произойдёт чудо, текст волшебным образом увеличится в объёме и расскажет мне что-нибудь ещё о восхищавшем меня человеке. Что-то необъяснимое тянуло меня к этому вождю, какая-то тайна моей скитающейся души влекла меня в ту эпоху и то племя, где жил Ташунке Уитко. Любая информация о нём казалась мне чрезвычайно важной, любое событие, в котором он принимал участие, я брал на заметку. Впрочем, на тот момент я слышал только о битве на Маленьком Большом Роге, где был убит генерал Кастер. Личность Джорджа Амстронга Кастера, национального героя США, не интересовала меня, но его разгром на берегу Маленького Большого Рога выводил меня прямо к Ташунке Уитко, его Лакотам, Оглалам, Хункпатилам. Поэтому я стал «заниматься» этой битвой. Хотя какое изучение могло быть у советского школьника, не имевшего доступа к серьёзным библиотекам? Просто чтение случайно попавшихся художественных (и не очень художественных) произведений на эту тему. Выручало то, что я жил в Дели, учился в спецшколе и мог приобретать литературу на английском языке.

Первым из таких исторических романов стал «Красный шабаш» («Red Sabbath», Lewis B. Patten), книжечка карманного размера, с батальной сценой на обложке: генерал Кастер, сжимая в левой руке револьвер, замахивается правой рукой с саблей и отважно кидается на индейского всадника. Позади Кастера нарисована группа солдат в неправдоподобно-голубой форме. Над их головами взвились два флага, а ещё дальше видна лавина индейцев на лошадях. Под красными буквами названия размещалась рекламная фраза: «The bloody epic of Custer`s last stand».

Я углядел эту книжку на полке одного из многочисленных маленьких книжных магазинов Дели. Эти магазинчики площадью два на три метра были заставлены книгами. Красивые обложки (в основном мягкие) манили, обещали нескончаемое удовольствие, если заглянуть внутрь книги. Обилие книг поражало, они плотно стояли на полках от пола до потолка. По приставной лестнице можно было влезть на самый верх и там, по корешкам читать названия, что само по себе увлекало и приносило ощущение сладости (воображение играло, буйствовало, рисовало непонятные картины, таившиеся за названиями книг). Я доставал с полки то одну, то другую книгу, любовался обложкой, перелистывал пахучие страницы и торопливо читал отдельные строки. Глаза спешили, жадность не позволяла понять ничего, текст превращался в завесу из лоскутов невнятных образов. Хотелось получить всё это богатство разом, взвалить на себя и унести все эти истории и смаковать их дома, зарывшись в книги всем телом, чтобы они впитывались в меня. Однако купить, несмотря на невероятную дешевизну, позволялось только одну или две. Отец приучал меня к чувству меры…

Но вернусь к книжечке «Красный Шабаш». Истрёпанная, замусоленная, с множеством пометок на полях, эта книга по сей день живёт у меня дома…

Первая же страница швырнула меня в самую гущу событий, поместив меня на скалу Воронье Гнездо (Crow Nest), с вершины которой краснокожие скауты показывали Кастеру на облако пыли возле далёкого, ещё не различимого даже в бинокль стойбища Лакотов. «Слишком большой табун, – поясняли они, – слишком много Лакотов». Но Джордж Кастер отказался поверить им и приказал наступать. Этот вестерн подробно излагал историю экспедиции к Маленькому Большому Рогу.

Сильнейшее впечатление произвёла на меня конец книги…

«Внезапно мои руки и колени задрожали, по спине пробежал холодок. Что найду я в конце пути? Увижу ли я отряд Кастера, окопавшийся, как солдаты Бентина и Рино? Или же я отыщу голые и растерзанные трупы на склонах холмов? Едва уловимый ветерок дул с севера, прямо мне в лицо. По мере того как небо светлело, наполняясь солнечными лучами, ветер наливался силой. Конь поднял голову и навострил уши. Похоже, он учуял что-то. Когда он попытался повернуть, я пришпорил его и натянул поводья, заставляя идти прямо. Какое-то движение впереди привлекло мой взгляд. Конь подо мной беспокойно завилял…

И вдруг повсюду появилась порхающая над землёй бумага. Зелёная бумага. Деньги.

Меня охватило нестерпимое желание спрыгнуть с седла и начать собирать их. Это был вполне объяснимый импульс жадности, которому почти невозможно противостоять. Но я всё-таки сдержался и продолжил путь.

Деньги принадлежали солдатам Кастера. Им выплатили жалование заранее, когда они отправились в поход. Эти деньги – единственное, чему индейцы не знали применения из принадлежавших солдатам вещей. И теперь я знал, что увижу впереди. Кастер и его солдаты были мертвы. Сомнений не осталось». («Красный шабаш»)

Так заканчивалась предпоследняя глава книги. Я долго не мог оторвать взгляда от этих строк, разглядывал распахнувшийся передо мной простор, пожелтевшую под безжалостным солнцем траву на склоне холмов, густую синеву безоблачного неба. Тишина, скрип седла, позвякивание уздечки, ветер и бумажные деньги, как муравьи бежавшие по земле. А чуть дальше лежали трупы, над которыми роились чёрные мухи… Эти выброшенные деньги стали олицетворением бессмысленности. Солдатам заплатили за два месяца вперёд, и вот этими деньгами забавляется ветер под солнцем. Какая выразительная картина! Какой символ катастрофы! Символ крушения всех человеческих надежд. Удивительно, что никто из кинематографистов не использовал эту картину…

Написанный простым языком «Красный шабаш» рассказал мне о главных событиях войны на Великих Равнинах. Казалось, я вынес из этой книги всё, имевшее отношение к экспедициям Кастера. Однако про Неистовую Лошадь я не узнал ничего. Он будто не существовал.

«Маленький Большой Человек» Томаса Берджера («Little Big Man», Thomas Berger) стал очередным моим путешествием на Дикий Запад. Ничего похожего я не читал ни до, ни после. Более глубокого и всеобъемлющего художественного произведения о колонизации Дальнего Запада не создано, пожалуй, до сих пор. После «Красного шабаша» я не ожидал найти что-то новое для себя… До чего же безгранична бывает уверенность мальчишки в своих «исключительных» знаниях! И какое потрясение я испытал, читая книгу Томаса Берджера! У меня было ощущение, что до этого я вообще не знал про индейцев ничего, а уж экспедиция Кастера написана так, что не оставляла никаких сомнений в том, что теперь-то уж я знаю каждую песчинку, приставшую к сапогам генерала и его солдат…

Богатейшая книга, пропитанная несмываемой печалью, любовью и ностальгией, юмором и сарказмом. Но опять ничего про Неистовую Лошадь.

Чуть позже у меня появился вестерн «Выживших нет» («No Survivors»), автор – Уилл Генри, тот самый, перу которого принадлежит «Золото Маккены». И вот в этом-то романе, никогда не переводившемся на русский язык, одним из главных действующих лиц был Неистовая Лошадь.

«Вожди Лакотов Красное Облако, Человек-Боящийся-Лошадей и шаман по имени Сидящий Бык вывели свои племена на тропу войны. К ним примкнули вожди Шайенов Тупой Нож и Чёрный Щит. Позади этих известных вождей, окутанная тайной и легендами, стояла одинокая фигура Неистовой Лошади. Он был вожаком Оглалов, предводителем Плохих Лиц и величайшим воином среди индейцев, как уверяли самые опытные армейские скауты» («No Survivors»).

Так мне был представлен Ташунке Уитко. Величайший воин, деяния которого окружены легендами. И не имело никакого значения для меня, что в те годы, о которых шла речь в романе, почти никто из армейских чинов не слышал даже имени Неистовой Лошади. Он, ещё не успевший обрести конкретные очертания, обрёл загадочность: «одинокая фигура Неистовой Лошади» – это не одиноко стоящий человек, а возвышающийся над всеми человек, равного которому нет. Этакий Король Артур из мира краснокожих. Такое сложилось у меня ощущение. Ташунке Уитко возник в моём воображении не как фотографический портрет, но как сон – рельефный, объёмный, но всё-таки неопределённый…

Уилл Генри – большой фантазёр, любитель создавать неправдоподобные ситуации, он ярко и точно прорисовал исторический фон. Резня Феттермэна, битва на Маленьком Большом Роге и многое другое предстало предо мной на страницах этого увлекательного и бесконечно-печального романа. Впервые я понял, что об одном и том же можно написать совершенно по-разному. Знакомые факты внезапно приобрели невероятную новизну. Уилл Генри не испугался вылить кровавую правду на страницы своего романа, но жестокость Неистовой Лошади каким-то чудесным образом не замарала его, не помешала ему быть честным и благородным. Именно он, согласно версии Уилла Генри, не позволяет своим головорезам изуродовать тело генерала Кастера – своего заклятого врага.

«Кастер, всё ещё живой, попытался выбраться из-под придавившего его мёртвого коня. Неистовая Лошадь и группа свирепых Лакотов с истошными воплями бросилась на него. Генерал разрядил револьвер в брюхо их коней. Одна, две, три пули, но другие всадники налетели и смяли его. Они осадили своих скакунов над неподвижным телом Кастера… Двое Лакотов схватили его за руки, выдёргивая безжизненное тело из-под конской туши. Третий подбежал и вцепился в густые жёлтые волосы генерала. Сверкнул нож.

Но в этот миг прозвучал выстрел, и нож вылетел из крепкой руки воина. Строгий голос громко произнёс: “Войуникан!”

Я увидел, как Неистовая Лошадь остановил коня возле Кастера, голубой дымок струился из ствола его винтовки. “Войунихан, – повторил он, – Вакан пекокан шунпи”, – что приблизительно означает: “Уважайте его. Это священная прядь волос”. Индейцы бросили Кастера и отступили на несколько шагов.

История может выдвигать любые версии, почему Жёлтые Волосы не был оскальпирован. Но я знаю подлинную причину: уважение одного воина другим. Через сорок восемь часов колонна генерала Терри найдёт тело Кастера нетронутым, за исключением ран, полученных в бою. Его не изуродовали» («Выживших нет» Уилл Генри).

Кастера не изуродовали, над его трупом не надругались – настаивает Уилл Генри в угоду не столько общепринятому мнению, сколько следуя своей придуманной истории, где царили законы романтики, а не грязь взаимной ненависти. Автор сделал так, что Неистовая Лошадь по достоинству оценил мужество генерала Кастера. Я не поверил в это, потому что знал из книги Мато Нажина «Мой народ Сиу», что Кастер застрелился (это тоже неправда, но она укоренилась во мне раньше, чем неправда Уилла Генри).

Как бы то ни было, но в романе Уилла Генри действовал Ташунке Уитко. Согласно придуманному сюжету, он стал другом Джона Клайтона (белого человека), от имени которого ведётся повествование, он принял его в племя, сделал его своим братом, сосватал ему красивую индеанку. Он перестал быть абстрактной фигурой, он стал почти осязаем, несмотря на всю простоту романа. Сравнивать сочинение Уилла Генри с «Маленьким Большим Человеком» нельзя, сочинение Уилла Генри почти примитивно. Зато на страницах его книги жил Ташунке Уитко. Я так долго искал встречи с ним, что меня вполне устроил его портрет, вылепленный Уиллом Генри, – достаточно убедительный для меня (подростка) портрет и выразительный исторический фон. И такая же пронзительная тоска в последней главе, убийственная безысходность, как в «Маленьком Большом Человеке».

«В течение девяти месяцев я рыскал по прерии, исхудавший и голодный, преследуемый и ненавидимый всеми… Опять меня занесло в Волчьи Горы… Опять я слушал голос Неистовой Лошади: “Дальнейшее продолжение войны не имеет смысла… Я долго дрался, потому что люблю эту страну Пятнистого Орла. Но я утомлён, и врагов слишком много. Лакоты, я решил сложить оружие…”» («Выживших нет»)

Сцена его смерти произвела на меня сильное впечатление. Безусловно, о ней рассказано подробнее, чем в воспоминаниях Мато Нажина. Кроме того, она была завершением увлекательного романа, напитанного моими переживаниями…

«Капитан Кеннингтон не улыбался. Вместе с двумя вооружёнными охранниками он повёл вождя прочь. Тот был тих и доверчив, как ребёнок. Моё сердце упало, словно пуля, пущенная в прозрачную воду, когда я увидел, что они направились к гауптвахте. Двор перед тем грязным строением был полон солдат, поэтому я не решился пройти туда… Наблюдая, как бледнолицые иуды вели последнего боевого вождя в каталажку, мне открылось, почему я следовал за Ташунке Уитко все последние дни: я мог попытаться вытащить его из этой вонючей тюрьмы, даже если это был бы мой последний поступок в моей грешной жизни. Внезапно я услышал мой собственный голос: “Хгун! Хгун!”… Не знаю, узнал ли вождь меня, но он остановился и оглянулся. И тут же эхом прокатился другой крик, более глубокий и мощный. Вся толпа, состоявшая из врагов и друзей, качнулась, выдохнув мощно: “Хух-хун-хе!” Это был последний салют благодарности и уважения воину, равного которому никогда не будет на равнинах. Неистовая Лошадь махнул рукой в сторону друзей и шагнул к двери. Она распахнулась, и вождь без колебаний прошёл внутрь.

В следующую секунду мы увидели, как он застыл, будто пронзённый копьём. Даже с большого расстояния были хорошо различимы металлические решётки, пленники в цепях, охрана со штыками на винтовках. Слишком поздно гордый вождь обнаружил предательство. Его рука метнулась к подолу кожаной рубахи и выхватила спрятанный короткий нож. Где он успел взять его и как спрятал, мы так и не узнали. С криком, о котором потом говорили, что это был крик ужаса, вождь рванулся от сопровождавших его охранников к двери. Нет, его сердце не знало страха. Его крик был рёвом охотящейся пантеры. То был боевой клич Оглалов, боевой клич Плохих Лиц.

Все как один наблюдавшие индейцы ринулись к гауптвахте, подхватив меня.

Мы увидели, как капитан Кеннингтон с саблей наголо преградил Неистовой Лошади путь в дверях. Два солдата с винтовками наперевес не решались выстрелить, опасаясь задеть капитана. Ташунке Уитко, лучший во всём племени боец на ножах, бросился на Кеннингтона. Офицер отступил, и Неистовая Лошадь выбежал наружу. За ним бросились оба охранника, вопя: “Убейте его! Убейте его! Не дайте ему уйти!”

Друзья, опасаясь стрельбы, кинулись к Ташунке Уитко, пытаясь закрыть собой и хватая его за руки. Маленький Большой Человек, очень сильный мужчина, сжал ему обе руки сзади. Но Неистовая Лошадь уже видел тюремный барак и теперь знал наверняка, что слух о его отправке в печально известные казематы Драй-Тортугас вовсе не был пустым звуком. Он обезумел, желая освободиться, и махнул ножом наугад. Маленький Большой Человек упал с окровавленной рукой. Даже в этом состоянии Неистовая Лошадь не мог убить друга.

Кеннингтон мчался к ним с визгом: “Убейте его, заколите сукиного сына!”

Индейцы тащили вождя прочь от разъярённого офицера, а Неистовая Лошадь рвался из их рук, как обезумевший медведь: “Пустите меня! Пустите! Разве не видите, что меня пытаются убить!”

Подбежали охранники, выставив штыки. Первый махнул оружием, но не попал в извивающегося индейца. Штык ударил в дверь. Второй солдат сделал выпад и дважды ткнул вождя штыком. Лезвие вышло из тела окровавленным.

Глухой ропот пронёсся над толпой индейцев…» (Уилл Генри «Выживших нет»).

На какое-то время мне показалось, что само время побежало обратно, увлекая меня туда, где только что (каждый раз происходило «только что», каждый раз на моих глазах) длинное, тонкое, синеватое лезвие штыка без усилий, неправдоподобно легко вонзалось глубоко в спину Ташунке Уитко. Лежавшая в моих руках книга хранила внутри себя целую жизнь, бездну страданий, необъятную любовь мужчины и женщины и странную дружбу двух мужчин – Джона Клайтона и Неистовой Лошади.

Я перевернул несколько страниц, двигаясь вспять по сюжету. Снова передо мной кровавая каша и пороховой дым над холмами, где сражается Кастер и где Ташунке Уитко не подозревает о грядущем, но где всё уже предопределено. Я знаю, что всё предопределено, потому что их судьба записана в книге и потому что я уже видел заключительную точку… Я снова читаю страницу за страницей и опять попадаю, следуя за Неистовой Лошадью, в форт Робинсон, где его поджидает ненависть, вооружённая коварством.

После книги Уилла Генри можно было ничего не искать. Историческая правда не могла быть увлекательнее и значительнее правды, наполнявшей роман «Выживших нет». Кажется, зачем нужны какие-то ещё детали? Зачем заниматься поисками новых подробностей о том трагическом дне? Но меня затягивало туда, как в воронку мощного водоворота. Боль, отчаяние, безысходность, слёзы бессилия… В той книге был удивительный дух, он помог мне соприкоснуться с горькой атмосферой последних дней Ташунке Уитко. Будучи ребёнком, я искал романтику, и я получил её вдоволь, хотя она не имела ничего общего с романтикой Майн Рида и Фенимора Купера, к которым я всегда оставался равнодушен. Уилл Генри показал кровавую прозу войны. Он отворил окно, сквозь которое я увидел Лакотов, танцевавших с отрубленными головами и отрезанными гениталиями врагов. Однако, несмотря на грязь и кровь, запачкавшие увеличительное стекло, сквозь которое я наблюдал за ними, я по-прежнему находился в величественном здании романтики. Оказалось, что из его окон можно увидеть что угодно. И впечатления от увиденного были важнее самого увиденного. Впечатления живут дольше и, окрашенные новыми впечатлениями, претерпевают причудливые метаморфозы. Факты же остаются лишь фактами, они похожи на обглоданные скелеты.

Я был подросток и только вступал в жизнь. Впереди ждали профессия и работа, о которых я не задумывался. Меня интересовало прошлое. Для всех это было чужое прошлое, для меня оно было моё. Таинственная тяга к событиям, где действовал Ташунке Уитко, мало-помалу привела меня к мысли, что моя прошлая жизнь была тесно связана с Неистовой Лошадью. Я постепенно узнавал вождя, читая быль, бессовестно перемешанную с небылицами, но не помнил ничего конкретно. Во мне бродило послевкусие сна, обволакивающее каждую клеточку моего организма. Но мне хотелось не послевкусия, а оживления грёз. Для этого требовалось восстановить детали, превратить их в плоть и наполнить их дыханием, убедить себя в их подлинности, убедить себя в правде моих ощущений…

Про книгу «Bury my heart at Wounded Knee» я услышал ещё в школе, о ней упоминалось в журнале «США: экономика и политика», где фрагменты этого произведения публиковались под названием «Схороните моё сердце у излучины реки». Как красиво это звучало! Как поэтично! Лет через десять я нашёл эту книгу в библиотеке иностранной литературы. Теперь её название было переведено точно «Схороните моё сердце у Вундед Ни». Неистовая Лошадь? Да, там нашлись строчки и про него, и про его друзей, и про его стремление научить соплеменников воевать по-новому. Впечатление от этой книги трудно описать… Как выстрел в сердце… Как рухнувшая на меня скала… Я сидел в огромном зале, за окном взвихривался злой снег, а я читал и читал, с отчаяньем поглядывая на настенные электронные часы, угрожавшие закрытием библиотеки. Приходилось плестись домой, ждать утра и снова мчаться в читальный зал, чтобы искать там то, в чём я нуждался как в воздухе.

Но самой большой находкой стала книга «Crazy Horse, a strange man of the Oglalas», которую Мари Сандоз написала, опираясь на интервью, взятые Элеонорой Хинмэн в 1931 году у ближайших сподвижников Неистовой Лошади. Многие уже умерли, но некоторые ещё влачили существование в резервации. Хинмэн успела расспросить их. Честь ей и хвала!

Мари Сандоз назвала Неистовую Лошадь странным человеком Оглалов. Никто не давал ему прежде столь точного определения – странный. Он воспитывался в традиции племени, но жил вне русла этой традиции. Он был любим и уважаем своим народом, хотя никто не мог понять его. Он не принимал участия в церемониях, никогда не украшал себя, не носил пышных нарядов, как делали другие, не признавал материальных ценностей. Но никто не написал, что единственным настоящим богатством он считал свободу. За неё он дрался, только её отстаивал, всё остальное не имело значения. Потеряв свободу, он потерял жизнь.

Мари Сандоз долго работала над его биографией, книга получилась фундаментальной, однако несмотря на обилие подробностей, картина не прояснилась. Новые детали наслоились на уже сложившийся у меня образ Ташунке Уитко, ничего не изменив в нём по существу. Я воспринял «Странного человека Оглалов» как поэтическое произведение, а не историческое исследование, каковым оно являлось. Мне казалось, что я смотрел на акварельную картину, выполненную по мокрой бумаге. Всматриваясь, я не находил желаемого. Вчитываясь, я лишь глубже увязал в грёзах и чуть ли не терял уже имевшееся у меня. «Странный человек Оглалов» – странная книга…

Теперь я мечтал только об одном: отыскать интервью Элеоноры Хинмэн. Мне хотелось испить из первоисточника. Ближе подойти к Неистовой Лошади было невозможно.

Следом за книгой Мари Сандоз я прочитал грандиозное историческое исследование «Сын Утренней Звезды» («Son of the Morning Star», Evan S. Connell). О таком щедром подарке судьбы я и не мечтал. Коннел расставил все точки над i, не оставив, как тогда казалось, белых пятен. Эта монография настолько исчерпывающа, что о ней нет смысла говорить. Однако она посвящена генералу Кастеру, а не Ташунке Уитко. Но в ней рассказано обо всех и обо всём. Она – идеальна…

Минуло ещё лет десять. Я уже написал роман «В поисках своего дома», предложив читателю мой взгляд на всё, что волновало меня в истории последних лет вольных Лакотов. И тут ко мне пришли тексты Элеоноры Хинмэн. Вот удача, вот счастье! А потом появились ждавшие своего часа интервью Эли Рикера, черновики Мари Сандоз и другие бесценные материалы. Казалось бы, что ещё нужно, можно и успокоиться, ничего неясного не осталось…

Однако чем дольше я вчитывался в эти тексты, тем гуще меня опутывала паутина прошлого, тем внятнее становились ощущение моей принадлежности к тому миру. Накапливаемая информация разъедала скорлупу сегодняшнего дня, как кислота, и делала мою жизнь на Дальнем Западе более реальной, чем моя материальная жизнь, где я ел, пил, болел, ходил на работу, зарабатывал деньги. Пространство тонкого мира обретало плоть более существенную, чем плоть, в которой пульсировало сердце, которую оплетали кровеносные сосуды и нервные волокна. Всё там было существеннее, чем здесь, хотя там давно уже ничего не осталось. Джек Крабб из «Маленького Большого Человека» превратился в моё alter ego. Его страдания и неспособность найти собственное место под солнцем перекинулись на меня, я тащил бремя его судьбы на моих плечах. В фильме «Маленький Большой Человек» есть сцена, когда спившийся Джек сидит в огромной луже, вымазанный грязью с ног до головы, и пытается влить в себя какое-то дешёвое пойло. Он сломлен, у него ничего и никого не осталось, его жизнь уничтожена. Ни дождь, ни насмехающиеся над ним люди не тревожат его. Он разрушен, из человека он превратился пустоту.

В то время, занимаясь историей Дальнего Запада, у меня была такая же растравленная душа. Мне казалось, что нет ничего важнее сгустившейся во мне боли, связанной с моей утратой того мира. Отказываясь принять реальность окружающего меня дня, я воздвигал стену между сегодняшним днём и прошлым, пытаясь спрятаться за этой стеной. Нет, пожалуй, дело не в другом времени, а в другом мировоззрении. Мой настоящий мир принадлежал миру Ташунке Уитко, он составлял мою неотъемлемую часть, но жить мне приходилось в мире белой цивилизации, построенной на подавлении чужой воли. Цивилизация «белых людей» была чужеродна мне с детства, несмотря на то, что я вырос с ней. Она сравнима с тюрьмой, а Неистовая Лошадь олицетворял свободу.

Мои поиски Неистовой Лошади – это поиски его Духа, поиски свободы…

P.S. Сейчас я пишу книгу под названием «Сны о Неистовой Лошади». Думаю, что это будет последняя моя книга, посвящённая индейцам. Надеюсь, что она поставит точку во всём, что касается истории их сопротивления, воплощённом в лице Неистовой Лошади.