"лесли пирс" - читать интересную книгу автора (помни меня)

ПЕСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Когда бы мироздания пучина

Открыла нам великие законы,

Путь к истине нашли бы мы единый,

Отвергнув метафизики препоны.

Друг друга поедают все доктрины,

Как сыновей Сатурн во время оно,

Хотя ему супруга иногда

Подсовывала камни без труда.

Доктрины тещ отличны от титана,

Что старшее съедают поколенье;

Сие рождает споры постоянно

И разума вредит пищеваренью.

Философы нас учат, как ни странно,

Свидетельству простого ощущенья

Не доверять: хотя чего верней

Порука плоти собственной моей!

Что до меня — я ничего не знаю

И ничего не буду утверждать

И отвергать; мы все живем, считая,

Что рождены мы с тем, чтоб умирать.

Придет, быть может, эра золотая,

Бессмертья и покоя благодать.

Нам смерть страшна, но сну без колебанья

Мы уступаем треть существованья.

Блаженство услаждающего сна

Дает нам от трудов отдохновенье,

Но вечного покоя тишина

Пугает всех живых без исключенья;

Самоубийце — и тому страшна

В последнее жестокое мгновенье

Не жизнь, с которой он кончает счет,

А бездна смерти, что его влечет.

Из ужаса рождается дерзанье,

Когда несчастного со всех сторон

Теснят невыносимые страданья,

Когда он до предела доведен.

Так возникают дикие желанья

У путника, когда посмотрит он

С откоса в пропасть на тропинке горной,

Влеченью безотчетному покорный!

Конечно, хладным ужасом объят,

Отступит он от грозного обрыва,

Но почему в душе его горят

Такие непонятные порывы?

Нас тайны неизвестности манят,

Ужасного тревожные призывы;

Нас тянет глубина — куда? зачем?

Доселе не разгадано никем.

Вы скажете — к чему сия тирада,

Досужий плод досужих размышлений?

Люблю я поболтать, признаться надо,

И даже не чуждаюсь отступлений.

Мне самая высокая награда

Порассуждать в минуты вдохновений

О том, о сем и даже ни о чем:

Ведь мне любая тема нипочем!

"По стебельку, — сказал великий Бэкон,

Мы направленье ветра узнаем!"

Поэт, поскольку страстный человек он,

Колеблет мысли творческим огнем

Былинки слов. Ныряет целый век он,

Как змей бумажный в небе голубом.

А для чего, вы спросите, — для славы?

Нет! Просто для ребяческой забавы.

Огромный мир за мной и предо мной,

И пройдено немалое пространство;

Я знал и пылкой молодости зной,

И ветреных страстей непостоянство.

Неразделим со славою земной

Глас отрицанья, зависти и чванства.

Когда-то славой тешился и я,

Да муза неуживчива моя.

Поссорился я с тем и с этим светом

И, стало быть, попам не угодил:

Их обличенья, грозные запреты

Мой вольный стих навлек и заслужил.

В неделю раз бываю я поэтом

Тогда строчу стихи по мере сил;

Но прежде я писал от страстной муки

Теперь писать приходится от скуки.

Так для чего же книги издавать,

Когда не веришь славе и доходу?

А для чего, скажите мне, читать,

Играть, гулять, придерживаться моды?

Нам это позволит забывать

Тревоги и ничтожные невзгоды:

Я что ни напишу, тотчас же рад

Пустить по воле ветра наугад.

Когда б я был уверен в одобренье,

Ни строчки новой я 6 не сочинил;

Да, несмотря на битвы и лишенья,

Я милым Девяти не изменил!

Такое состоянье, без сомненья,

Любой игрок отлично 6 оценил;

Успех и неудача, всякий знает,

В нас равное волненье вызывают.

Притом не любит выдумок пустых

Взыскательная муза — и не диво,

Что говорить о действиях людских

Она всегда старается правдиво

И славу оставляет для других,

Давно привычных к лжи красноречивой;

Излишнюю правдивость с давних пор

Поэтам ставить принято в укор.

Отличных тем на свете очень много

Любовь, гроза, война, вершины гор!

Ошибки, обсуждаемые строго,

И общества критический обзор

Вот истинно широкая дорога,

Для чувства и для разума простор.

Знай сочиняй! Октавы, может статься,

Хотя бы на оклейку пригодятся.

Я говорить хочу на этот раз

О той весьма приятной части света,

Где все на первый взгляд прельщает нас

Брильянты, горностаи и банкеты;

Но это «все» — обман ушей и глаз,

На деле ж в "том храме этикета,

В однообразной, скучной пустоте,

Простора нет их мысли, ни мечте.

Нет живости в их праздном оживленье,

Остроты их весьма неглубоки,

Ничтожны их проступки, преступленья,

Покрыты лаком мелкие грешки,

Неискренни их страсти и волненья,

И даже их страданья-пустяки;

Их внешние и внутренние свойства

Весьма однообразного устройства.

Они уподобляются порой

Солдатам после пышного парада,

Которые ломают четкий строй,

Пресытясь пестрым блеском маскарада.

Конечно можно тешиться игрой,

Но зов приличий забывать не надо,

И вновь они проводят дни свои

В раю забав и праздного «ennui».

Когда мы отлюбили, отыграли,

Отслушали сенаторские речи,

Отнаряжались, отголосовали,

Отпраздновали проводы и встречи,

Когда для нас на балах отблистали

Красавиц ослепительные плечи,

Нам — ci-devant jeunes hommes* — судьба скучать,

Но в скучном свете все-таки торчать.

* Бывшие молодые люди (франц.).

Я очень часто жалобы слыхал,

Что нашего beau monde'a, то есть «света»,

Как следует никто не описал:

Лишь сплетнями питаются поэты,

Которые швейцар пересказал

(И то за чаевые, по секрету),

Да тем, что слышал выездной лакей

От камеристки барыни своей.

Но ныне все поэты стали вхожи

В beau monde и там приобрели влиянье,

А те, кто посмелей и помоложе,

Завоевали прочное признанье.

Теперь портреты каждого вельможи

И светских происшествий описанья

Верны, поскольку нам рисуют в них

Писатели почти себя самих!

"Haud ignara loquor"*; вот "Nugae, guarum

Pars parva fui"*, право, легче мне

Рассказывать в октавах с должным жаром

О бурях, о гареме, о войне!

Я дорожу моим свободным даром

И принимаю формулу вполне:

"Vetado Cereris sacrum qui vulgarit"*

(Высоких истин низкий ум не варит).

* "Я говорю о том, что всем известно" (лат.).

* "Пустяки, малой частью которых я был" (лат.).

* Я запрещу тому, кто разгласил таинства Цереры" (лат.).

Я не хочу, чтоб и меня увлек

Тот идеал, излишне отвлеченный,

Который от реальности далек,

Как наш отважный Парри от Ясона.

И без того мой замысел глубок;

Такую широту диапазона

Непосвященным трудно, может быть,

Как следует понять и полюбить.

Увы! Миры к погибели стремятся,

А женщина, сгубившая нас всех,

До сей поры не в силах отказаться

От этих легкомысленных утех!

Быть жертвою, страдать и унижаться

Она обречена за этот грех;

Досталось ей в удел деторожденье,

Как нам бритье — за наши прегрешенья!

Бритье, увы! Бритье — жестокий бич

Весь род мужской бритьем порабощен

Но как страданья женщины постичь?

О ней мужчина, если он влюблен,

Твердит эгоистическую дичь!

Смотрите-ка, за что мы ценим жен?

Зачем нужны их красота и грация?

Лишь для того, чтоб умножалась нация.

В призванье няньки счастье, правда, есть,

Но есть свои тревоги в каждом деле.

Подружек зависть и соперниц лесть

Подстерегают женщин с колыбели;

А там, глядишь, пришла пора отцвесть

И золотые цепи потускнели,

А впрочем, можно их самих спросить

Приятно ли им женщинами быть.

Мы все под властью юбки с юных лет,

К чему искать иллюзии свободы!

Из-под нее приходим мы на свет

Для радости и для мирской невзгоды,

От щуки карасю спасенья нет

Я чту и юбку, и закон природы;

Будь из атласа, будь из полотна,

Хранит величье символа она.

В невинные восторженные лета

Я уважал и даже обожал

Сию святую тайну туалета,

Скрывающую милый идеал.

Так око вдохновенное поэта

Провидит в ножнах блещущий кинжал,

В конверте под печатью — мир блаженства,

Под линиями платья — совершенство!

Когда сирокко гонит облака,

Дождливую сгущая атмосферу,

И старчески морщинится река,

И море мутно-пенистое серо,

И в небе неизбывная тоска,

И солнце превращается в химеру,

Все ж и тогда какая благодать

Красивую пастушку увидать!

Героев с героинями, однако,

Оставили мы в климате прескверном,

Не подчиненном знакам Зодиака.

К нему и рифм не подобрать, наверно;

В густом тумане холода и мрака

Скрываются под небом сим неверным

Цветы, и зелень, и вершины гор

Все, что в других краях ласкает взор.

В закрытом помещенье грусть и скука,

А под открытым небом грязь и слякоть;

В такие дни поэту просто мука

Как пастораль прикажете состряпать?!

Из мокрой лиры не извлечь ни звука,

Уж где тут петь, гляди, чтоб не заплакать!

Так бедный дух слабеет с каждым днем

В боренье меж водою и огнем.

Жуан мой был беспечен по природе

И был любезен людям всех сортов;

В селе и в замке, в море и в походе

Всегда доволен, весел и здоров,

При неудаче и плохой погоде

Не падал духом он и был готов

Любезным обхожденьем и речами

Приятным быть любой прекрасной даме.

Охота на лису — опасный спорт?

Во-первых, можно с лошади сорваться,

А во-вторых, тому, кто слишком горд,

Мишенью шуток горько оказаться.

Но Дон-Жуан в седле был смел и тверд

И мог в искусстве этом состязаться

С арабами; под ним скакун любой

И всадником гордился и собой.

Он гарцевал, отлично брал барьеры

Кусты, ограды, мостики и рвы,

Он мужества выказывал примеры,

Однако не теряя головы.

И только раз, зарвавшись свыше меры,

На всем скаку он налетел, увы,

Не удержав коня в минуту злую,

На сельских джентльменов и борзую.

Ну, словом, удостоился похвал

Мой Дон-Жуан и даже удивленья.

Тому, как он на лошади скакал,

Охотников, старейших поколенья

Дивились. Многим он напоминал

Их юности веселой развлеченья,

И даже главный ловчий, наконец,

О нем сказал с улыбкой: "Молодец!"

Трофеями сей воинской отваги

И многолюдно шумной суеты

Бывали не знамена и не шпаги,

А просто лисьи шкурки и хвосты

Но, обыскав дороги и овраги

И, наконец, устав от пестроты,

Он втайне с Честерфилдом соглашался,

Что дважды в это дело б не пускался.

Но как бы мой Жуан ни уставал,

Когда скакал он с гончими по следу,

И как бы рано утром ни вставал,

Он даже после сытного обеда

Не спал, и не дремал, и не зевал;

Он мило слушал дамскую беседу,

А — будь ты грешен или слишком свят

За это дамы все тебе простят.

Он слушал их внимательно и живо,

Порой умел любезно возражать,

Умел и помолчать красноречиво,

И вовремя беседу поддержать;

Он знал, как надо тонко и учтиво

На нежные их речи отвечать

Какой приятный, вежливый, прекрасный,

Ну, словом, собеседник первоклассный!

Серьезным англосаксам не дано

Прелестное искусство Терпсихоры,

Но Дон-Жуан вальсировал умно,

Изысканно, без лишнего задора

(Что на балах нелепо и смешно),

С изяществом отменного танцора,

И ясно было каждому, что он

Не балетмейстер, а испанский дон.

Он музыку отлично понимал;

Порхая, как воздушная Камилла,

Он элегантной грацией сиял,

Умеренно выказывая силу;

Такое чувство такта проявлял,

Столь утонченно, вежливо и мило

Умел вести танцующую с ним,

Как будто духом танца был самим.

Так на картине Гвидо незабвенной

Летит перед Авророй Час Рассвета.

(Я посетил бы снова Рим священный,

Чтоб только вновь увидеть фреску эту!)

Так много было грации отменной

Во всех его движеньях, что поэту

(Прозаику тем боле) не суметь

Его достойным образом воспеть.

Не диво, что такого Купидона

Прекрасный пол старался обольстить.

То сдержанно, но нежно, то влюбленно

С ним начинали женщины шутить;

Сама графиня Фиц-Фалк благосклонно

С ним понемногу стала заводить

"Tracasseries"*, как говорят в Париже,

Поскольку слово «шашни» рангом ниже.

* «Плутни» (франц.)

Красивая блондинка в цвете лет,

Не первый год она сияла в свете.

О ней слегка злословил этот свет,

Ее проказам расставляя сети.

(По существу, мне дела даже нет,

Правдивы или нет рассказы эти!)

В то время, я слыхал, ее «предмет»

Был юный Август, лорд Плантагенет.

Сие лицо с оттенком нетерпенья

На новый флирт поглядывало. Но

Оспаривать свободу поведенья

У дамских корпораций мудрено,

А затевать конфликты, объясненья

В подобном положенье неумно;

Любая форма ссоры и огласки

Приводит к преждевременной развязке.

Во всех салонах ими занялись

Приглядывались, щурились, шептались,

Иные очень строго отнеслись,

Иные даже словно сомневались;

Шушукалась хорошенькие мисс,

И хмурые матроны совещались,

И дружно сокрушался высший свет:

"Ах, бедный Август, лорд Плантагенет!"

Но о супруге, графе, как ни странно,

Никто не вспоминал и не вздыхал.

Он, впрочем, был в отлучке постоянно

И никогда жену не упрекал.

Вот это, други, истинно желанный

Супружеского счастья идеал:

Они настолько «изредка» встречались,

Что узами любви не пресыщались.

Но что скажу о леди Аделине я?

Чем объясню, что именно она

Внезапно стала с милою графинею,

Как строгая Диана, холодна?

Соперницы "ошибочная линия"

(Тем паче настоящая вина)

Для женщины разумной и чувствительной

Является всегда предосудительной.

Нам озаряет лица и сердца

Возвышенное чувство состраданья;

Оно принаряжает в кружевца

Святую дружбу; ведь существованье

Немыслимо без милого лица

И дружеского чувства излиянья:

"Я так и звал! Ну что я говорил!

Эх, почему меня ты не спросил!"

Хоть даже Иов двух друзей имел,

Но я скажу — и одного хватает

В несчастье; при расстройстве наших дел

Нам состраданье плохо помогает.

Таков уж человеческий удел:

Друзья, как листья, сами отпадают,

Когда придет ненастье. Ну так что ж?

В таверне друга нового найдешь!

"Оставьте старых и утешьтесь новым!"

Разумно мне советуете вы.

Не черепаха я — пред страшным словом

Я никогда не прятал головы.

На опыте достаточно суровом

Я изучил приятелей, увы!

Но я страдал и жил — и не жалею,

Что сделался печальней и умнее!

Среди различных форм и формул зла

Всего досадней поздние советы,

Пророчества вчерашнего числа

И фразы: "Мы предчувствовали это!"

Друзей "непоправимые дела"

Мы обсуждать умеем по секрету,

Припоминая тут же каждый раз

Какой-нибудь известный всем рассказ.

Но Аделина обсуждала шалость

Хорошенькой подруги потому,

Что нежную испытывала жалость

К невинному герою моему.

Такое увлеченье, ей казалось,

Весьма опасно сердцу и уму;

Она его оберегала — все же

Он был на сорок дней ее моложе.

Она была еще в годах таких,

Когда об этом говорят открыто

Всем любопытным, отсылая их

К разрядным книгам предков знаменитых.

Из побуждений дружески простых

Она под материнскую защиту

Взяла Жуана, искренне гордясь.

Что хоть на месяц раньше родилась.

Ей было далеко еще до года,

Который, как давно известно всем,

Плотиною поставила природа

Для возраста красавиц: двадцать семь!

Достигнув рокового перехода,

Потом уже не движется совсем

Седое Время — и на все расспросы

Молчит и ждет, оттачивая косу.

Она была беспечно далека

От зрелости и прочих неприятностей,

И ежели держалась свысока,

То лишь затем, что так велела знатность ей.

Я намекну — беда не велика,

Не повредит такая аккуратность ей:

От двадцати семи отнимем шесть

Вот вам лета миледи все как есть.

В шестнадцать лет она явилась в свете

И вызвала немало восхищений:

Как Афродиту, свет ее заметил

В блестящей пене шумных развлечений;

А в восемнадцать ей расставил сети

Любезный Гименей — лукавый гений,

И, будучи от Евы рождена,

Адама осчастливила она.

Потом она сияла и царила

Без перерыва три зимы подряд

И, как за нею сплетня ни следила,

Ни слова не сказала невпопад,

Ни одного faux pas* не совершила.

За этот срок, однако, говорят,

Уже имела леди Аделина

И выкидыш, и маленького сына.

*Ложный шаг (Франц.).

Ее, как рой веселых мотыльков,

Скопленье светских франтов окружала,

Но ни на миг ей не смутило кровь

У мотыльков ведь не бывает жала;

Быть может, вера в "высшую любовь",

Быть может, гордость, — что — то ей мешало.

Не все ль равно, раз женщина честна,

Какую цель преследует она?

Противно о «мотивах» говорить;

Так созерцать противно нам бутыли,

Из коих — по ошибке, может быть,

Хозяева тебя не угостили;

Противно мимо стада проходить,

Когда оно вздымает тучи пыли;

Противно, если пэры трону льстят

И восхваляет трон лауреат.

В корнях причин не стоит разбираться:

Кому охота землю разрешать?

Позвольте нам листами любоваться,

А желудь, жизнь им давший, забывать!

Печально сутью дела заниматься

И тайные пружины открывать:

"Все страны управляются прескверно!"

Сказал однажды мудрый Оксеншерна.

Итак, миледи охраняла честь

Графини и невинного Жуана.

(Он мог, пожалуй, сразу не учесть

Опасностей подобного романа!)

У всех народов свой обычай есть,

А нашим щепетильным англичанам

Присуще согрешивших не щадить

И сразу репутации клеймить.

Сперва милледи меры обсуждала,

Как роковой ошибке помешать;

Ведь в простоте души она не знала,

Что никогда не нужно ограждать

Невинность — ни с костра, ни с пьедестала

Ее нам, бедным смертным, не убрать.

Заборчики ж потребны добродетели,

Которую страшили бы свидетели.

Миледи беспокоив не скандал;

Граф был супруг разумно — терпеливый

И затевать развод едва ли б стал

Себе в ущерб, судейским на поживу;

Но сильную опасность представлял

Пылающий ревнивостью драчливой

И склонный позабыть про этикет

Злосчастный Август, лорд Плантагенет.

Притом графине нравилось самой

Считаться интриганкой, и Цирцеей,

И, так сказать, пленительной Чумой,

Которая, нисколько не жалея

Несчастных жертв, из прихоти пустой

Жестокой забавляется затеей

Чарует, замораживает, жжет

И, главное, свободы не дает!

Она любила юношей несчастных,

Как Вертера, в отчаянье держать.

Понятно, что от чар ее опасных

Решила Аделина защищать

Жуана — ибо глаз ее прекрасных

Наш юный друг не мог не замечать

И ринуться был рад в пучину страсти,

Не отличая счастья от несчастья.

Итак, миледи не щадила сил

И мужа попросила откровенно,

Чтоб он Жуана как-то защитил

От этой обольстительной сирены.

С улыбкой слушал лорд Амондевилл

И, как сановник, с хитростью отменной

Любезно отвечал, что он не прочь,

Но все-таки — не в силах ей помочь.

Во-первых, он сказал, в дела чужие

Он вмешиваться вовсе не привык.

А во-вторых — догадки всё пустые,

И мало основательных улик;

Притом Жуан флиртует не впервые,

Имеет разум, опыт и язык,

И, наконец, к добру (известно это!)

Приводят редко «добрые» советы.

Он намекнул, что было бы умней

Оставить эту странную тревогу:

О шалостях порядочных людей

В кругу друзей не судят слишком строго;

С годами страсти станут холодней,

Жуан остепенится понемногу,

И, наконец, ведь он же не монах,

Чтоб запереться в четырех стенах!

И тут же, как сановник образцовый,

Лорд Генри удалился в кабинет.

Потомству пусть расскажет Ливий новый,

Как облегчал он нации бюджет,

Как почту разбирал; но я ни слова

Здесь не скажу — мне труден сей сюжет;

Зато я обещаю вам заранее

Политикой наполнить примечания.

Лорд Генри у порога кабинета

Любезные слова пробормотал

(Как мелкую разменную монету

Слова такие он употреблял!)

И, наскоро пересмотрев пакеты,

Миледи на ходу поцеловал

По праздникам мы так целуем чинно

Сестрицу пожилую иль кузину.

Он был спокоен, холоден и горд

Своим рожденьем, внешностью и саном;

Он был по всем статьям отличный лорд,

Краса и гордость тайного дивана!

Присяге верен, в убежденьях тверд,

Широк в плечах, румян и строен станом"

(Будь я на троне — был бы он, ей-ей,

Одним из первых в челяди моей!)

Однако в нем чего-то не хватало,

Как говорил лукавый слабый пол:

В нем внутренних достоинств было мало,

Хоть внешностью он многих превзошел.

Здоровье в нем играло и сияло,

Высок он был, как мачта или ствол

В любви и на войне гордился даром

Всегда держаться перпендикуляром!

А все-таки в нем не было того

"Je ne sais quoi"*, которому, не скрою,

Обязаны мы более всего

Бессмертной эпопеей древней Трои,

Из-за чего супруга своего

Сменила на безусого героя

Ты, греческая Ева, belle Helene*

Богиня всех супружеских измен!

*"Не знаю что" (франц.).

*Прекрасная Елена (франц.).

Любовь — довольно сложное явленье;

В ней толком разобраться не сумел

И сам Тиресий, знавший, без сомненья"

Полов обоих горестный удел.

Нас чувственность сближает на мгновенье,

Но чувство держит нас в плену. Предел

Несчастья — в их сращенье: не годится

Сему кентавру на спину садиться.

Но сердце женщин все чего-то ждет

И счастья ищет в чувстве беспричинном,

Их пустота сердечная гнетет,

И слишком часто грустно без причин им.

Так лоцман в бурный час ладью ведет

Без компаса по гибельным пучинам.

И, может быть, на груды острых скал

Швырнет его с размаху злобный вал!

В Шекспировом саду неувядаемом

Есть маленький цветочек; повинюсь

Перед кумиром, всеми почитаемым,

Я к лепесткам прекрасным прикоснусь!

Нам, рифмой и размером притесняемым,

Бывает трудновато, признаюсь;

Но, как Руссо, цветочек созерцая,

"Voila la pervenche!"* — я восклицаю.

* "Вот барвинок!" (франц.).

Ax! Эврика! Я понял, почему

Назвал Шекспир "любовью от безделья"

Цветочек свой: лишь праздному уму

Доступно страсти бурное похмелье;

Кто делом занимается, тому

Не может стать любовь единой целью.

Уж ныне аргонавтов корабли

Медею бы с собой не повезли.

"Beatus ille procul"* от "negotiis!"*

Сказал Гораций: но не прав поэт.

В его девизе: "Noscitur a sociis"*,

Точней и лучше выражен совет.

Но если б даже на меня набросились

Все те, кем возвеличен высший свет,

Всем заявлю я тоном самым смелым:

Счастливей вас любой, кто занят делом.

* "Блажен тот, кто далек" (лат.).

* «Дел» (лат.).

* "Каждый познается по своим друзьям" (лат.).

На плуг сменил идиллию Адам,

Из листьев фиги платье сшила Ева

(Искусству одеваться наших дам

Божественное научило древо!),

И с той поры понятно стало нам,

Что зло, которое познали все вы,

Плод праздности; лишь отдых от работ

Часам безделья цену придает.

Не светская рассеянная праздность

Особый метод пытки развлеченьем,

Стремленье украшать однообразность,

В которой счастье стало пресыщеньем!

Отсюда — романтизма несуразность

И синие чулки с пустым томленьем,

Бесед философическая мгла

И, главное, — романы без числа.

Романы в жизни я видал такие,

Каких еще ни разу не читал,

А перечисли их и расскажи я,

Никто б и верить, кажется, не стал!

Но тайны уважаю я чужие;

Я знаю, что молчанье — идеал,

А потому про тайные романы

Рассказывать и сплетничать не стану.

"И устрица бывает влюблена",

И тоже, вероятно, от безделья,

Вздыхает в одиночестве она,

Как сумрачный монах в унылой келье.

Уединенье, лень и тишина

Опасней, чем греховное веселье;

Нечистыми не зря со всех сторон

Любой святой католик окружен

О Уилберфорс, венчанный черной славой,

Ты, Африки моральный Вашингтон!

Колосс несправедливости кровавой

Тобою осужден и побежден!

Но если человеческого права

Ты подлинным защитником рожден

Освобождая черных, между делом

Надень-ка цепи некоторым белым.

Сошли "святую трояку" в Сенегалию

И Александра Лысого запри,

Чтоб развлеченья рабства испытали и

Запомнили тираны и цари.

Пускай герои страшной вакханалии

Огонь глотают сами! Присмотри,

Чтоб новых нам не стоила мильонов

Постройка королевских павильонов.

Открой Бедлам и к власти допусти

И, право, ты увидишь в изумленье,

Что нам вреда не может принести

Их soi-disant* безумное правленье.

А что теперь «нормальные» в чести,

Так это — роковое заблужденье;

Но я, как Архимед, без point d'appui*

Потратил тщетно доводы свои.

* Так называемое, так сказать (франц.).

* Точка опоры (франц.).

Один дефект имела Аделина:

В ее холодном сердце, к сожаленью,

Все было тихо, строго и пустынно

Претят таким натурам измененья

И новизна. Но в страшные руины

Подобный гордый храм землетрясенье

Способно превратить в кратчайший срок,

А это вам, красавицы, урок!

Она любила мужа как умела,

Сизифовой любовью, так сказать:

Ведь собственное чувство то и дело

Ей приходилось в гору поднимать.

Но перемен миледи не хотела,

Предпочитая мирно тосковать;

Союз их был примерный, благородный,

Счастливый, только несколько холодный.

Их разделяло не различье лет,

А разность их натур, и однотонно,

Подобная движенью двух планет,

Текла их жизнь спокойно, неуклонно,

Раздельно. Так свой сохраняет цвет,

Стремясь сквозь Леман, голубая Рона,

Когда кристальной глади забытье

Объемлет и баюкает ее.

В ней быстро загорался интерес

К тому, что занимало или льстило,

Тогда в ней чувство брало перевес,

Захлестывало, даже уносило.

Известно, как легко играет бес

Большою впечатлительностью; сила

Внезапных впечатлений тем страшней,

Чем видимая сущность холодней.

Бесовское в ней было дарованье,

Которому два имени дано:

Когда успешны наши начинанья,

Зовется гордой стойкостью оно;

Но ежели бесплодны все дерзанья,

Простым упрямством. Только мудрено

Определить границы и приметы,

Явленье отличающие это.

Будь Бонапарт героем Ватерлоо,

Примером стойкости считался б он;

Теперь, когда ему не повезло,

Он прозвищем упрямца заклеймен.

Но кто нам скажет — что добро? что зло?

Я, право, озадачен и смущен!

Вернусь-ка лучше к леди Аделине;

Она у нас ведь тоже героиня,

Была ль она в Жуана влюблена?

Она себя сама не понимала,

А если б только поняла, — она

От собственного сердца б убежала.

Она была сочувствия полна,

Поскольку Дон-Жуану угрожала

Опасность несомненная, а он

Был, ей казалось, плохо защищен.

Он был ее приятель, юный брат,

Но искренне, не в стиле оперетки.

О платонизме часто говорят

Лукавые французские кокетки,

И немки романтичные горят

В какой-нибудь лирической беседке

От чистых поцелуев, — но она

Была для честной дружбы рождена.

Конечно, пола тайное влиянье,

Слегка подогревающее кровь,

Их дружбе придавало обаянье,

Похожее немного на любовь.

Ведь вредно только страсти состоянье

Для нежной дружбы. Повторяю вновь,

Что женщина как друг всего вернее;

Лишь не ищи любовной связи с нею.

Но всякая любовь в себе таит

Зародыш измененья — и не диво;

Лишь на мгновенье молния блестит;

Стихий неудержимые порывы

Иметь не могут формы — все летит,

Все движется, меняясь прихотливо,

А нежная любовь уж никогда

Не может быть надежна и тверда!

Я часто слышал жалобы влюбленных

На то, что страстью увлеклись они,

А, как известно, страсть и Соломона

В шута преобразила в оны дни!

И даже добродетельные жены,

Слывущие примером искони,

Какому-нибудь тихому созданью

Умели отравить существованье.

Но я на личном опыте узнал,

Что женщины способны быть друзьями.

Когда всеобщий суд меня терзал

Допросами и злобными словами,

Я цену женской дружбы испытал,

Она одна не расстается с нами

И в бой за нас вступает каждый раз,

Когда клевещет общество на нас.

Но дружбу Аделины и Жуана

К высокому разряду относить

Еще пока, пожалуй, слишком рано;

За ними надо дальше последить.

В разгаре их невинного романа

Я их пока оставлю — так и быть:

Такой прием зовется — задержание

Читательского резвого внимания.

На лошадях, в коляске и пешком

Они вдвоем прогулки совершали;

Испанским занимались языком,

Чтоб "Дон-Кихота'" знать в оригинале;

Наедине болтали вечерком,

Высокие вопросы обсуждали.

Мне это все удастся, мажет быть,

В дальнейшем как-нибудь изобразить.

Но предостерегаю вас заранее

От выводов поспешных и пустых,

О леди Аделине и Жуане я

Не высказал догадок никаких.

Подробно расскажу об их романе я

В октавах сатирических моих;

Пока замечу только предварительно,

Что их паденье все еще сомнительно,

100

Но в жизни все великие дела

Рождаются из малых. Кто не знает,

Как много неожиданного зла

Пустячные причины порождают!

Откуда катастрофа подошла,

Порою и мудрец не угадает

(А я держу пари хоть на мильярд,

Что все пошло с простой игры в бильярд!)

101

Вы скажете, что это очень странно,

Но правда всякой выдумки странней.

Как помогли б правдивые романы

Познанью жизни, мира и людей!

Мир выплыл бы из мрака и тумана,

Когда б Колумб этических морей

Духовные открыл нам антиподы

В характере у каждого народа.

102

Какие бездны есть в сердцах людских!

Какие в них "пещеры и пустыни"!

Как в душах всех правителей земных

Нагромоздились айсберги гордыни!

Как много в этих дебрях вековых

Антропофагов водится поныне!

Когда б историк правду молвить смел,

Сам Цезарь бы от славы покраснел!