"Тайны Палм-Бич" - читать интересную книгу автора (Пулитцер Роксана)

Глава 20

С тех пор как Эштон вернулась из Монако, она чувствовала себя словно на аттракционе «русские горки». Временами в ней пробуждалась надежда. Она разведется с Алессандро и выйдет замуж за Хэнка. Она не будет графиней, но зато станет женщиной, притом счастливой женщиной.

А затем ею вдруг овладевало отчаяние. Алессандро никогда не даст ей развода. Он уже сказал, что если она подаст в суд, он предъявит ей встречное обвинение.

– И я могу это сделать, tesoro. Помнишь того садовника в бельведере? Да, это было зрелище!.. А ведь это только верхняя часть айсберга.

– У тебя нет доказательств, – уверенным тоном возразила Эштон, хотя особой уверенности не чувствовала. Сейчас она была рада, что не рассказала ему о снимках, сделанных Мег. Но кто знает, что еще он может подбросить?

– Доказательства?! – Он саркастически засмеялся. – Мне нужно только выдвинуть обвинение. А дальше все сделают масс-медиа. И не забудут про шашни с нашим добрым другом и соседом, блистательным мистером Хэнком Шоу. – Алессандро увидел испуг, промелькнувший в ее глазах, и стал бить в больное место: – Я не хотел унизить тебя, назвав это шашнями. Это твой самый большой любовный роман. Страстная любовь. Будет не так трудно добыть доказательства. Слуги способны разговориться, как тебе известно. Особенно за определенную плату. Нет, tesoro, я не думаю, что мне надо беспокоиться о каких-то там доказательствах.

Было еще одно обстоятельство, которое путало Эштон более других. Хэнк сказал, что его не беспокоит ее прошлое. Его интересует их будущее. В одну из ночей, которую они провели в роскошной каюте на яхте «Леди Э.», они заговорили о будущем.

– Я хочу, чтобы они были похожи на тебя, – сказал Хэнк.

– Кто?

– Наши дети. – Должно быть, он почувствовал, как Эштон сжалась, потому что тут же провел пальцем по ее лицу. – Я знаю, о чем ты думаешь. Но ты не права. Ты не просто красива. У тебя есть грация, элегантность и сильный характер. Потому-то я и хочу, чтобы наши дети были похожи на тебя.

Ей хотелось расплакаться от этих слов, однако она понимала, что не может себе этого позволить, и сумела выдавить из себя шутку:

– А как быть с тобой? Что им унаследовать от тебя?

– Деньги. Очень много денег.

Они оба рассмеялись.

– А как насчет ума? Ты не хочешь, чтобы они унаследовали твой ум?

– Ну ладно, – великодушно согласился Хэнк. – Пусть унаследуют мою деловую хватку. И твой вкус.

– Это будет уникальный ребенок, – заметила Эштон.

– Именно таких мы и будем создавать, – пообещал Хэнк.

Эштон сидела на террасе своего дома, смотрела на зеленый газон, ведущий к усадьбе Хэнка, и вспоминала их разговор. Она должна сказать ему. И это необходимо сделать еще до начала бракоразводного процесса. До того, как начнется тяжба с Алессандро и многие неприглядные подробности ее жизни будут обсуждаться публично. Впрочем, если она признается Хэнку, тогда скорее всего и не придется проходить через всю эту грязь, потому что вряд ли он пожелает на ней жениться. Он может по-прежнему любить ее, заниматься с ней любовью. Но ему нужны дети. Нужны не в меньшей степени, чем нужны Алессандро. У Алессандро есть титул, который он должен передать наследникам. У Хэнка – целый мир. И если он узнает, что она не способна родить ему детей, он не станет вступать с ней в брак. В этом она уверена.

Она обязана предупредить его. Ради него и ради себя самой.

Эштон заподозрила, что случилось нечто из ряда вон выходящее уже по тому, в какой форме Меррит обратился к ней. Он не просто пригласил ее отправиться на верховую прогулку, он сделал это в директивной форме. Он приехал к ней рано утром, при этом сам сидел за рулем.

– Я не взял с собой ни Кики, ни детей, – пояснил он, когда Эштон села в машину. – Подумал, что мы давно не общались с тобой вдвоем.

После этих слов у Эштон не осталось сомнений в том, что произошло нечто серьезное.

Пока они добирались до конезавода в Веллингтоне, шел неторопливый разговор на общие темы. Меррит говорил о детях и их занятиях в школе, о покупке новой молодой кобылы, о предстоящем через месяц бале по случаю юбилея фонда и о заседании юбилейного комитета, которое состоится через несколько дней.

Затем они совершили верховую прогулку. Меррит говорил меньше и вел себя спокойнее, но у Эштон было ощущение, что он к чему-то готовится. Когда они отвели лошадей на конюшню, лугом дошли до дома и расположились на террасе, Эштон убедилась в том, что была права. Меррит велел слуге принести мартини. Эштон сказала, что она выпьет минеральной воды.

– Завязала? – спросил Меррит. В его тоне прозвучали одновременно и одобрение, и зависть.

Эштон пожала плечами:

– Не знаю. Просто в последнее время утратила вкус к спиртному.

Меррит дождался, пока слуга принес напитки и удалился.

– Кики сказала, что видела тебя в Монако. – Меррит смотрел вдаль, где зеленела подстриженная трава, голос у него был спокойный, как если бы он говорил для того, чтобы как-то скоротать время до завтрака. Однако Эштон чувствовала: за этим что-то кроется. Куда-то он все-таки гнет.

– Мы позавтракали на яхте Хоуп Остин, или баронессы фон Бекуорт. Она предпочитает, чтобы ее называли с упоминанием титула.

– Ну, над этим не стоит шутить.

– Я и не шучу. Хоуп дорого заплатила за свой титул. Как и я за свой.

Эштон знала: Меррит не виноват в том, что она вышла замуж за Алессандро. Во всяком случае, не вполне виноват. Да, он поощрял ее брак, но она и сама всей душой этого хотела. И в то же время она не могла удержаться от того, чтобы уколоть Меррита.

– Я не понимаю тебя, когда ты становишься такой.

– Какой?

– Неуважительной. Саркастичной.

Эштон ничего не ответила, и Меррит примирительно сказал:

– Прости. Я пригласил тебя совсем не для спора.

Эштон хотелось спросить Меррита прямо, зачем же все-таки он ее пригласил, но знала, что Меррита лучше не торопить.

– И как прошел завтрак на яхте баронессы?

Внезапно Эштон поняла, куда клонит Меррит.

– Отлично, – ответила она как можно более спокойным тоном.

– Насколько я знаю, по крайней мере со слов Кики, ты вообще не осталась на завтрак. – Меррит замолчал, но, видя, что Эштон никак не реагирует на его слова, добавил: – И мне известно, что ты ушла с Хэнком Шоу.

Эштон нисколько не удивилась подобному обороту дела. В прежние времена, когда у нее впервые осложнились отношения с Алессандро, Меррит постоянно читал ей нотации о том, как следует себя вести. Он называл ее поведение шокирующим. Но когда он увидел, что его нравоучения не приносят пользы, хуже того – она ведет себя еще более вызывающе, он отказался от этой тактики. И вот сейчас Меррит снова решил войти в роль заботливого старшего брата. Он несколько опоздал со своей заботой. Почему он не проявил заботу, когда продавал ее за титул? Или тогда, когда она впервые узнала о супружеской неверности Алессандро? Он отнесся к этому более чем спокойно. «Это нестрашно, если все шито-крыто, – сказал Меррит. – В конце концов, он итальянец и к тому же граф». Как будто это давало Алессандро право брать от жизни больше, чем дано простым смертным.

– Разве? – спросила она. – Я не помню. Ведь это было несколько недель назад.

– Насколько я понимаю, бОльшую часть времени в Монако ты провела с Хэнком Шоу.

– Я несколько раз обедала у него на яхте, – согласилась она.

– На «Леди Э.»?

Эштон ничего не ответила.

– Полагаю, что это не совпадение – твое имя и название яхты?

Эштон вдруг почувствовала, что смертельно устала от хитростей Меррита. Ну почему бы ему не сказать прямо, что он думает? Но если не скажет Меррит, она сама откровенно выскажется на этот счёт.

– И тебя это шокирует. Потому что, несмотря на его деньги и влияние, он не относится к людям нашего круга. О да, Хэнк Шоу достаточно хорош, чтобы заседать в совете директоров фонда, достаточно хорош, чтобы подарить фонду пятнадцать миллионов, но недостаточно хорош, чтобы я могла поддерживать с ним отношения. Однако я думаю совершенно иначе, Меррит. Я считаю, что Хэнк достаточно хорош, чтобы с ним общаться, и достаточно хорош, чтобы я вышла за него замуж.

Эти слова вырвались совершенно неожиданно для нее самой, и Эштон удивилась сказанному не меньше Меррита. Она еще не решила до конца, как быть с разводом и, естественно, пока не собиралась никому об этом говорить.

– Дела обстоят гораздо серьезнее, чем я предполагал, – сказал Меррит таким тоном, что ей вспомнились давние времена, когда она, будучи ребенком, всецело полагалась на него. – Ты, разумеется, знаешь, что Алессандро объявит тебе войну. Он ни за что не даст тебе развода.

– Мы живем в Америке, – процитировала Эштон слова Хэнка, хотя все еще не верила им. – Ему вовсе не надо давать мне развод. Я просто подам на развод. Видит Бог, он дал мне много оснований для этого.

– Неужели ты пустишь их в ход? Неужели хочешь протащить его через всю эту грязь? А самое главное, неужели позволишь ему то же самое проделать с тобой? Ты ведь знаешь, что он пойдет на все. Он ни перед чем не остановится, чтобы удержать тебя.

– Не меня, а деньга Кенделлов.

– Это еще одна, сторона дела. Существует брачный контракт. Тебе придется отдать половину всего.

– Хэнк сказал, что он об этом позаботится.

Меррит откинулся на спинку плетеного стула и пристально посмотрел на Эштон.

– Ага, – только это он и ответил.

– Хэнк говорит, что он обо всем позаботится, – выразительно произнесла Эштон.

– Ага, – снова повторил Меррит.

Ей все это не нравилось. Более того, она не верила брату. Она ожидала, что Меррит будет возражать и спорить, что он начнет распространяться о титулах, положении и родословной, словно она была чистокровной кобылой из его конюшни или породистой собакой-медалисткой. Она предполагала, что он, как глава семьи, предъявит ей ультиматум, хотя и должен знать, что ультиматумы с ней не проходят. Но она никак не ожидала, что он будет спокойно сидеть, разглядывать ее и говорить это свое «ага».

– Ты не сможешь меня остановить, – строптиво сказала Эштон, хотя Меррит, похоже, и не пытался этого делать.

– Я знаю.

– Алессандро всегда было наплевать на меня. – Эштон почувствовала, как к ее глазам подступают слезы. – Ему нужны только мои деньги. Хэнк любит меня. Он любит меня как человека, как женщину.

– Я это вижу, – спокойно сказал Меррит.

– В таком случае ты не будешь чинить препятствий?

Он пожал плечами:

– Ты взрослая женщина. Я не стал бы давать тебе советы, даже если бы ты согласилась их выслушать. – Меррит улыбнулся вымученной улыбкой. – Но мы оба знаем, что ты не станешь их слушать.

Эштон не могла в это поверить. Неужели Меррит толкает ее на то, чтобы она бросила Алессандро и вышла замуж за Хэнка? Ну пусть не толкает, но, во всяком случае, не чинит ей препятствий. Внезапно ей показалось, что все препятствия куда-то отодвигаются и перестают быть непреодолимыми. Может, все будет гораздо легче, чем она думала?

– Я рад за тебя, Эштон. Рад, что ты нашла человека, который ценит тебя.

Эштон не нашлась что на это ответить.

– И судя по всему, – продолжал Меррит, – Хэнк Шоу сделает все, что ты попросишь.

И тогда Эштон улыбнулась. Она снова начала доверять Мерриту. Более того, она снова начала его любить.

– Мне даже не надо просить. Он знает, чего мне хочется, раньше, чем я сама пойму.

Меррит откашлялся.

– Да, все это очень здорово, нет сомнений. Но если перевести в практическую плоскость: ты просишь – он выполняет. Я правильно понимаю?

Эштон уловила перемену в его тоне и недоумевающе посмотрела на него:

– О чем ты, Меррит?

– Я просто хочу быть уверенным в том, что, если ты попросишь Хэнка оказать тебе услугу, он не откажет.

– Услугу?

– Да. Для семьи.

Она должна была догадаться.

– Ты имеешь в виду фонд? Хочешь, чтобы он сделал еще один взнос?

– Я хочу другого. Это не будет ничего стоить Хэнку.

– О чем конкретно ты хочешь попросить, Меррит?

– Я прошу, чтобы ты попросила… нет, учитывая твое влияние на него, сказала Хэнку, чтобы он отозвал своих собак.

– Собак?

– Его частных ищеек.

– О чем ты говоришь?

– Я говорю, о том, что твой друг, твой любовник, твой жених имеет в своем штате людей, которые рыщут вокруг меня, наводят обо мне справки, и я хочу, чтобы Хэнк Шоу остановил их.

– Должно быть, у тебя разыгралось воображение. С какой стати Хэнк будет наводить о тебе справки?

– В самом деле, с какой стати? – Губы Меррита сложились в характерную для него улыбку, скорее похожую на гримасу. – Возможно, он хочет удостовериться, что семья, в которую он намерен войти, безупречна.

– А если серьезно, Меррит?

– Я вполне серьезен, Эштон. – Он наклонился к ней, и на мгновение ей показалось, что он хочет взять ее за руку, хотя Эштон понимала: это невозможно. Меррит терпеть не мог демонстративных физических контактов. Он пристально посмотрел ей в глаза.

– Я не имею понятия, почему Хэнк Шоу наводит обо мне справки, но от этого мне очень неуютно. Это, наконец, оскорбительно. И для меня, и для тебя. И я буду весьма благодарен тебе, если ты скажешь, чтобы он остановил это.

После возвращения из Монако Эштон и Хэнк пришли к согласию, что будут проявлять осторожность. Пока будет идти бракоразводный процесс и пока Эштон не освободится, им придется жить так, как они жили раньше. В первые недели своей связи они оба вели себя безрассудно. Однако сейчас ставки стали гораздо более высокими. Теперь им было что терять. Они могли позволить себе проводить в спальне Хэнка ночи (он не мог представить себе, как можно жить без этих сладостных свиданий), но на людях они должны играть роль людей, состоящих в приятельских отношениях.

– Или, скорее, неприятельских, – сострил Хэнк. – Люди сразу что-нибудь заподозрят, если ты будешь слишком мила со мной. Ты всегда была со мной холодна и резковата.

Он увидел ее огорченный взгляд и быстро сказал:

– Конечно, многие уже знают. Они знают это по тому, как я смотрю на тебя, а теперь еще будут знать и по тому, как ты смотришь на меня. Ну и опять же слухи о Монако.

– И все же, пока мы ни в чем не признаемся…

– Это так. Старое правило Палм-Бич. Мы можем делать все, что захотим, пока сами не говорим об этом.

Дни для Эштон превратились в долгие часы ожиданий. Она ждала, когда ей удастся бросить взгляд на Хэнка во время завтрака с кем-либо из клуба, ждала возможности переброситься с ним словом на обеде, ждала дразнящей близости его тела во время танца на балу по какому-нибудь поводу, ждала, когда сможет сбежать из своего дома и от Алессандро, который бродил вокруг, словно молчаливая, зловещая тень, и оказаться в огромной спальне Хэнка, где единственными свидетелями их любовных ласк были шумящий под окнами океан да подмигивающие им звезды.

В день заседания комитета по организации празднования даты основания Фонда Кенделлов Эштон казалось, что момент встречи никогда не наступит. Объяснялось это не просто желанием увидеть Хэнка, но и волнением. Она приняла решение. Она собиралась в этот вечер поговорить с ним. Но даже ее тревога не могла ослабить сладостного предвкушения встречи.

Эштон одевалась неспешно, даже медленно, словно это было частью предварительной любовной игры. Она всегда уделяла большое внимание своей внешности, зная еще до своего дебюта в высшем свете, что у нее есть достоинства, которые следует подчеркнуть, равно как и недостатки, которые необходимо приглушить. Эштон пристегнула пояс с резинками и натянула шелковые чулки, представив себе, как Хэнк будет смотреть на все это сегодня вечером. Она надела короткое черное шелковое вечернее платье, мысленно улыбаясь тому, что наверняка прочитает во взгляде Хэнка откровенную страсть, когда будет идти к нему через зал. Платье оказалось несколько теснее, чем она ожидала. Ей даже не сразу удалось застегнуть молнию. Звать же Грету не хотелось. Присутствие другого человека может разрушить очарование. Справившись с молнией, Эштон встала лицом к зеркалу. Округлости грудей поверх декольте смотрелись весьма пикантно. Кажется, она никогда не выглядела в этом платье такой аппетитной. Вот что делает с человеком любовь! Несколько месяцев назад она запаниковала бы при мысли, что ее вес увеличился на унцию. Сейчас она лишь улыбалась и думала о том, как будет реагировать Хэнк.

Эштон застегнула на шее бриллиантовое ожерелье, вспомнив ту ночь, когда Хэнк подарил его, и как они после этого занимались любовью и на ней не было ничего, кроме этого ожерелья.

Бросив последний взгляд в зеркало, Эштон посмотрела на другие бриллианты, которыми была украшена ее левая рука, – роскошное кольцо на среднем пальце и рядом – легендарный бриллиант Монтеверди в окружении двух сапфиров, своей величиной и горделивостью напоминавшие скалы Гибралтара. Эштон с удовольствием сняла бы эти кольца. Более того, ей хотелось бы, чтобы она никогда их не надевала. Но они договорились с Хэнком. Они должны вести себя осторожно и скрытно.

Возможно, вид этих колец испортил Эштон настроение. А возможно, причина заключалась в том, что ей предстоял серьезный разговор с Хэнком. Она слишком долго его откладывала. Она обязана сказать обо всем сегодня. Еще до того, как они войдут в спальню, до того, как она забудется в экстазе, она должна сказать ему две вещи. Во-первых, о Меррите. И во-вторых, о себе.

Первым, кого Эштон увидела, войдя в клуб «Эверглейдс», был ее муж. В эти дни они не обсуждали, кто и куда вдет. Они вообще почти не разговаривали, хотя, разумеется, знали, что оба будут сегодня здесь. Одеваясь, Эштон чувствовала, что Алессандро не спешит уходить в тайной надежде, что они отправятся на прием вместе. Не потому, что ему хотелось быть с ней, а потому, что, по его понятиям, надо соблюдать приличия. Однако Эштон заперлась в своей комнате, а когда была готова, быстро ушла.

Она напряглась, когда Алессандро подошел к ней. Всегда существовала вероятность их случайной встречи в различных клубах и ресторанах, однако на приемах, подобных сегодняшнему, а также на званых обедах они чувствовали себя гораздо более неловко. Они всегда были вежливы друг с другом, однако Эштон услышала злобные нотки в голосе мужа, когда он приветствовал ее, и почувствовала отвращение, когда он прикоснулся щекой к ее щеке.

Вторым человеком, которого увидела Эштон, был Хэнк. Он направился через толпу к ней, излучая ауру любви и обожания.

– Графиня, – беря ее за руку, громко проговорил он в расчете на то, что его услышат все присутствующие. – К сожалению, я не могу позволить себе большего, – шепотом добавил он, также касаясь щекой ее щеки, и Эштон ощутила прилив любви, которая была гораздо сильнее ненависти к Алессандро.

– Отличный прием, – пророкотал Хэнк и шепотом добавил: – Я хочу заняться с тобой любовью.

Прямо сейчас. Хочу схватить тебя и унести отсюда, сорвать с тебя платье, которое так великолепно сидит на тебе, и почувствовать, как твое тело соприкасается с моим.

– Рада, что вы смогли прийти, – красивым, хорошо поставленным голосом громко сказала Эштон, чувствуя, какой эффект произвели на нее слова Хэнка. Груди вдавились сосками в тугой лифчик, низ живота сладостно заныл.

– Отличный вечер, – во всеуслышание сказал Хэнк. – Я обожаю тебя, – шепотом проговорил он. – Обожаю тебя, Эштон Кенделл, в скором будущем миссис Хэнк Шоу.

Подошел Меррит. Он был непривычно мил с Хэнком и ласков с Эштон, а позже, когда они вышли из помещения, чтобы Мег сделала снимок на память, потому что правила клуба не позволяли снимать в здании, Меррит даже положил руку на плечо Хэнку, а второй любовно обнял Эштон.

Хэнк ожидал ее у ограды, отделяющей ее землю от его владений. Он сказал, что ему не нравится, когда она идет ночью одна. Эштон возразила, что здесь есть охранники, а также система защиты, к тому же местная полиция тщательно охраняет мосты на материк, и на острове фактически не совершается никаких преступлений, однако Хэнк сказал, что намерен лично позаботиться о ее безопасности.

Они шли, держась за руки, через парк Хэнка к дому, который сиял в ночи миллионами огней. От аромата олеандра и бугенвиллей у Эштон кружилась голова, и она вынуждена была напомнить себе, что должна оставаться в ясной памяти, по крайней мере до того, как поговорит с Хэнком.

Они вошли в гостиную с громадными, от пола до потолка, окнами, из которых можно было видеть бескрайние просторы океана. Ночь была тихая и спокойная, лишь легкий бриз долетал со стороны водной глади. Хэнк нажал на кнопку, заработал скрытый механизм, и окна исчезли в полу. Они оказались одни в тропическом раю, овеваемые теплым ночным воздухом под плеск морской волны. Эштон хотела сейчас только одного – забыться в объятиях Хэнка, однако знала, что не может себе этого позволить. По крайней мере до того момента, пока не переговорит с ним.

– Мы должны кое-что обсудить, – сказала она.

Хэнк повернул к ней лицо, и Эштон увидела в лунном свете его силуэт на фоне стеклянной темной поверхности океана. Выражение его лица она рассмотреть не могла.

– Что именно? – негромко спросил Хэнк.

Она попыталась найти нужные слова, но все они были какие-то гадкие. Бездетная. Бесплодная. Стерильная.

– Да? – мягко повторил Хэнк. Эштон и сейчас не могла рассмотреть его лицо.

– Речь идет о… – Эштон замолчала.

– О Меррите? – спросил Хэнк.

Она испытала облегчение, словно ее вдруг окатила волна, несущаяся к берегу.

– Откуда ты знаешь?

– Я понял, что он чем-то озабочен. Он был дьявольски дружелюбен со мной весь вечер.

– Он говорит, что ты наводишь о нем справки.

– Ммм… – неопределенно промычал Хэнк.

– Это так?

– Я сделал взнос в фонд. Я заседаю в правлении. Я пытаюсь быть в курсе того, в чем участвую, Эштон. Ты, безусловно, знаешь все это.

– Он хочет, чтобы я попросила тебя остановить эти расследования.

Хэнк шагнул к ней и обнял за плечи.

– Он рассчитывает использовать твое влияние на меня. Такова идея?

Эштон подняла на него взгляд. Теперь ей видно было его лицо. Хэнк улыбался. Она кивнула.

Он наклонился и поцеловал ее.

– Ах эти твои уловки!

Она прижалась к нему веем телом.

– Да, есть немножко, – призналась она.

Эштон услышала звук расстегиваемой молнии и ощутила его руки у себя под платьем.

И только гораздо позже, после того как они поднялись в спальню, когда Эштон лежала в объятиях спящего Хэнка, она вспомнила, что так и не сказала ему о том, о чем обязана была сказать.