"Практика дзэн" - читать интересную книгу автора (Кацуки Сэкида)

ГЛАВА 15. ПЕРЕЖИВАНИЕ КЭНСЕ

В предыдущей главе мы были заняты дискуссиями более теоретического характера. А теперь мы хотим описать несколько действительных переживаний, которые послужат иллюстрациями для отдельных наших идей. Некоторые из этих переживаний являются переживаниями кэнсе. С давних времен утверждается, что детальное и точное описание переживания кэнсе почти невозможно. «В одно мгновение, слишком краткое, чтобы его можно было измерить, вся вселенная повернулась на своей оси, и мои искания пришли к концу». Вот типичный комментарий одного из тех людей, кто только что пережил кэнсе, Человек заглядывает в него, достигает его, как если бы он пил воду и узнал, горяча она или холодна, — но не может описать своего переживания. Однако когда-нибудь появится неуловимый гений дзэн, который даст возможность проникнуть в тот неизменный момент, овладеть им и описать его.

В истории литературы мы можем проследить ступени, по которым человек постепенно и успешно проникал в темную сферу своего собственного сознания. Можно также считать дзэн практикой проникновения во тьму человеческого ума. Хотя изучающий дзэн не делает этого намеренно, часто оказывается, что он исследует такую область ума, на которую, весьма вероятно не взглянул до сих пор ни один психолог. Это не значит, что мы относимся к психологии с презрением; наоборот, мы испытываем серьезное желание, чтобы их методы и понятия были приняты для изучения дзэн.

Переживание девушки. Недавно одна молодая девушка принимала участие в сэссин группы дзэн в Гонолулу. Как-то она вышла из комнаты роси в отдельном коттедже, закончив свой доку-сан, т. е. частную беседу с роси. Она спустилась по ступенькам крыльца, благоухающего крестообразными пурпурными цветами дикого винограда, и сделала несколько шагов босыми ногами по лужайке, на которую продолжали падать светло-желтые пылевидные цветы королевской пальмы. Проходя мимо грациозного ствола дерева, она вынула носовой платок, как бы понуждаемая к этому неизвестной силой, и высморкалась. В то же мгновенье весь мир внезапно изменился.

Благодаря ее серьезным занятиям дзадзэн деятельность ее первого нэн переместилась в измерение чистого существования. В такой момент человек оказывается насыщенным внутренним давлением, требующим освобождения. Бессознательно отвечая на эту потребность, она вынула платок и высморкалась; это произошло как раз в ту секунду, когда ее существо было потрясено резким толчком. Одновременно, как бы вследствие этого толчка, с ее ума упала завеса, и вся сцена переменилась.

В момент кэнсе инициативу захватывает интуитивно активизированное ощущение. В этом случае необходимый импульс был дан стимулированием слизистой оболочки ноздрей. Хотя мир перед девушкой был тем же самым старым миром, его видение претерпело полную перемену. Некоторое время она стояла в немом изумлении, глядя во все глаза на открывающееся ей заново зрелище, затем она почувствовала эмоциональную полноту, совершенно отличную от всего, что она до тех пор пережила, — как будто внутри нее забил неописуемо чистый источник и затопил все ее существо. Это был бесконечный поток, глубокий и полный, взрыв огромного наслаждения, о котором мы так много слышим. Впервые она почувствовала, что переживает кэнсе. Однако она не знала, что именно заставило ее пережить его. Она осознала только струю великого счастья, которая лилась сквозь все ее существо, сквозь тело, вызывая чувство очищения. Кэнсе начинается с очищения внешнего чувства, которое до сих пор бездействовало, покрывалось плесенью или искажалось в силу рассмотренных нами выше причин. Деревья, трава, столб ворот, через которые девушка проходила во внутренний двор, беспорядочно уложенные ступени из вулканической породы, ярко розовые светы имбиря, белый песок сада камней — все сохраняло свою индивидуальность и форму, цвет и характер, все было замечательно свежим и новым.

До этой минуты она и мир оставались чужими друг другу. Сознание, руководимое ее вековым, привычным способом смотреть на вещи, говорило ей, что они — это они, она — это она, и нет никакого взаимного психического общения. Однако теперь все наслаждалось свободным общением, пребывая в гармоничном единстве.

Может быть, поучительно сравнить описанное нами только что переживание с тем, которое живо рассказано Прустом в его знаменитом месте из «В направлении к Свану» «Я поднес к губам ложку с чаем, в котором смочил кусочек пирожного. Как только теплая жидкость с крошками пирожного коснулась моего неба, по всему телу пробежала дрожь, и я остановился, поглощенный происходившими во мне необыкновенными переменами. Чрезвычайное удовольствие затопило мои ощущения, но это удовольствие было индивидуальным, отдельным, без всяких признаков своего происхождения. И в одно мгновение мне стали безразличны все превратности судьбы — ее безвредные несчастья, ее иллюзорная недолговечность. Это новое ощущение оказало на меня такое же действие, какое оказывает любовь; оно наполнило меня драгоценным эликсиром, вернее этот эликсир был не во мне — я сам был им. Теперь я перестал чувствовать себя посредственным, случайным, смертным существом».

Можно найти сопоставимые места как у Пруста, так и у других писателей. Несомненно, существует сходство между кэнсе и ощущением единства с внешними видами и звуками, которое столь часто описывается и в самом деле переживается многими людьми в соответствующих условиях. Однако имеются и важные различия. Обычно людям не хватает чего-то такого, что связано с подготовительной тренировкой или развитием, так что им не удается полностью понять или охватить переживание, и оно имеет наклонность оставаться преходящим и неуловимым. Мы можем увидеть это в другом отрывке из Пруста:

«Мы спустились к Юдимениллю; неожиданно меня ошеломило то глубокое счастье, которое я изредка чувствовал после Комбрэ; счастье, аналогичное тому, которое, среди прочего, дали мне колокольни Шартэнвилля; но на этот раз оно оставалось неполным. Я стоял немного позади крутого обрыва, по которому мы шли; и я увидел три дерева, вероятно, указывавшие на вход в тенистую аллею; они образовали какой-то узор, на который я смотрел теперь уже не в первый раз; мне не удалось воссоздать место, откуда они были, так сказать, вырваны; но чувствовал, что когда-то они были мне знакомы…

Я смотрел на эти три дерева; я мог ясно их видеть, однако мой ум чувствовал, что они скрывают в себе что-то для него недоступное, как это бывает, когда вещи расположены таким образом, что мы не в состоянии до них дотянуться, так что, вытянув руки и пальцы во всю длину, мы можем только на мгновенье коснуться их наружной поверхности, и нам не за что ухватиться… Или я действительно никогда не видел их раньше? Или они скрывались под своей поверхностью, как деревья, как листья травы, которую я видел на дороге в Германт, какой-то особый смысл, столь же темный и трудный для понимания, как и далекое прошлое, так что в то время, когда они молили меня, чтобы я усвоил какую-то новую идею, я вообразил, что мне необходимо установить нечто в своей памяти? Или опять-таки, может быть, они не содержат в себе никакой скрытой мысли, а просто мое напряженное зрение заставило меня видеть их двойными во времени, как иногда человек видит вещи двойными в пространстве? Я не мог ответить на эти вопросы. Однако они приходили ко мне все время: может быть, это было какое-то баснословное привидение, кольцо ведьм или норы, которые посылали мне своих оракулов. Я скорее склонен был поверить, что это были признаки прошлого, дорогие сотоварищи моего детства, исчезнувшие друзья, которые вызывали в памяти наши общие воспоминания. Подобно духам, они, казалось, молили меня взять их с собой, вернуть к жизни. В их простой, страстной жестикуляции я мог различить беспомощную тоску любимого существа, которое утратило способность речи и чувствует, что никогда не сумеет сказать нам то, что ему хочется сказать, то, что мы никогда не сможем угадать. И вот мой экипаж оставил их на перекрестке. Он уносил меня от того, что я считал единственно истинным, что сделало бы меня по-настоящему счастливым; это было подобно самой моей жизни.

Я смотрел, как деревья постепенно исчезали из виду, отчаянно размахивая своими руками, как будто говоря мне: «То, что тебе не удается узнать от нас сегодня, ты не узнаешь никогда. Если ты позволишь, чтобы мы снова ушли в глубину этой дороги, откуда мы старались подняться к тебе, целая часть тебя самого, которую мы принесли тебе, навсегда скроется в бездне».

Случай Мартина Лютера. В главе о мистике книги У. Джеймса «Многообразие религиозного опыта» мы находим следующее место:

«Простейшим элементом мистического опыта представляется это углубленное ощущение значения какой-нибудь максимы или формулы, которое внезапно охватывает человека». «Я слышал, как это творилось, всю свою жизнь, — восклицаем мы, — но до настоящего времени никогда не понимал полного смысла слов!». «Когда собрат-монах, — говорил Лютер, — однажды повторил слова символа: верую в отпущение грехов! — я увидел Священное Писание в совершенно новом освещении, и в то же мгновение я почувствовал себя как бы вновь родившимся. Это было, как если бы я обнаружил перед собой широко раскрытые врата рая». Такое чувство более глубокого смысла не ограничивается рациональным объяснением. Отдельные слова, сочетания слов, узоры света на земле и на воде, запахи и музыкальные звуки — все это создает такое состояние, когда ум оказывается соответственно настроенным. Большинство из нас может вспомнить странную и волнующую силу отрывков из некоторых стихотворений, прочитанных в юности; они открывали нам какие-то непонятные пути, по которым тайна, жестокость и болезненность жизни, казалось, прокрадывались в наши сердца и наполняли их трепетом… Теперь слова стали для нас, пожалуй, всего лишь отполированной поверхностью, но лирическая поэзия и музыка остаются осмысленными и живыми только пропорционально тому, насколько они делают эти неясные пространства жизни неотрывными от нашей собственной жизни, указывающими и зовущими, однако всегда ускользающими от нашей погони. Мы оказываемся живыми или мертвыми по отношению к вечному внутреннему зову искусства в зависимости от того, сохранили мы или утратили эту мистическую «восприимчивость».

Случай Догэна Дзэндзи. Пример Лютера находит параллели в опыте многих учеников дзэн. Догэн Дзэндзи (1200–1253) отправился в Китай и проходил там практику под руководством Недзэ Дзэндзи в монастыре на горе Тэндо. Однажды, когда Догэн сидел в дзэндо с другими монахами, вошел Недзэ Дзэндзи и выбранил ленивого монаха, сидевшего подле Догэна. Услышав слова Недзэ Дзэндзи, Догэн совершенно и неожиданно испытал глубокое переживание. До того Догэн уже неоднократно переживал кэнсе, но на сей раз его переживание было совершенно исчерпывающим. Он немедленно перешел в комнату Недзэ Дзэндзи, зажег благовония, выразил почтение мастеру девятью поклонами и изложил свою точку зрения. В настоящее время люди не придают значения такому ритуалу, но поведение, сопровождаемое возвышенным переживанием, само становится возвышенным.

Недзэ Дзэндзи принял изложение Догэна и одобрил его, признав, что Догэн завершил «Великое Дело», т. е. сатори или просветление. Может быть, кому-то будет не ясно, какую связь могут иметь бранные слова с принципами дзэн. Брань, плач, жалобы, смех, рев — все поведение человека представляет собой просто проявление его существа. В особенности, когда вы стоите лицом к лицу с психопатической личностью и слушаете ее излияния, когда вы сидите у постели любимого человека и наблюдаете за ним, вы чувствуете и понимаете в глубинном ядре своего ума: действительно, это он! Если вы только сможете увидеть, что этот человек в самом деле здесь, в то же мгновение все, что вы увидите и услышите, расскажет вам о глубоком смысле существования. Это будет результатом того, что Джеймс называет «мистической восприимчивостью». Чем сильнее нездоровье данного лица, чем сильнее его страдания, расстройство или вина, тем более живо проявляется его существо, тем сильнее оно чувствуется. Такая восприимчивость, несомненно, должна лежать в основе подхода психотерапевта к больному и быть краеугольным камнем его терапии.

Однако для ученика дзэн не может быть ничего мистического, за исключением самого факта существования человека. Этот факт существования является главным фактом, опрокидывающим все доказательства. Поэтому, когда монах спросил Гудо: «Выглянула весна, расцвели во всей красе тысячи цветов. Для чего? И для кого?», Гудо дал ответ: «Целую вечность этот вопрос недоступен для мысли». Прекрасно! Но можно было бы также сказать: «Для себя, в себе, само по себе, в самом себе».

Из рукописи господина П. Ниже приводятся выдержки из рукописи господина П.: «… Не знаю, сколько времени прошло. Я случайно пришел в себя. Где все это происходит? Где я сам? Я не мог решить где нахожусь, даже кто ищет такого ответа. В отчаянной борьбе за то, чтобы восстановить свое исчезнувшее «я», я растираю и сдавливаю тело, чтобы вернуть его в себя. Однако я не шевелю руками, не двигаю телом, а только поглощен старанием встряхнуться, как это бывает во сне. Это ужасно — обладать сознанием, которое хочет пробудиться, но обнаруживает, что обычная личность не возвращается. Мы приведены и замешательство, но не осознаем своего замешательства, не знаем, что делать с собой».

«Я произвожу напряженное усилие, которое совершается, когда человек старается подняться на поверхность со дна глубокого озера. Тьма убегает, она исчезает быстро, как в космическом полете. О! Наконец мои глаза открылись. В самом деле! Это монастырское дзэндо. А который час? Вокруг стало светлее: оказывается, за дверьми ярко светит солнце. В просторной зале как будто ничего нет. Почему же? Зала спокойна и прохладна, подобно долгой осенней ночи, чье глубокое молчание вызывает у вас легкий звон в ушах».

«Наконец я вспоминаю, что сегодня утром все монахи ушли в свое путешествие «таку-хану». Я сидел в зале совершенно один. Я не знаю, когда вступил в самадхи, не знаю, спал ли я, сколько времени прошло с тех пор».

«Все это произошло на следующий день после моего прибытия в монастырь. В моей жизни уже было несколько переживаний подобного рода, и последнее из них не вызвало у меня удивления».

В чем же здесь смысл выражения «я не могу найти себя» или «обычная личность не возвращается»? Это значит, что г-н П. не мог определить себя в контексте времени, пространства и причинности. Где? Когда? Почему? Что? Как? Все это неизвестно. Где я? Который час? Почему, как, что такое «я», кто такой «я»? На эти вопросы нет никакого ответа. Короче говоря, я не знаю, где нахожусь. Поэтому я не в состоянии найти себя.

В абсолютном самадхи исчезает время, пространство и причинность. И когда сознание выходит из глубокого самадхи, требуется некоторый период, чтобы восстановить его познавательную структуру в сфере времени, пространства и причинности: «я» не может немедленно определить свое положение.

Это явление происходит чаще в новом «окружении», что и случилось в тот раз. Если «я» попадает в незнакомые обстоятельства, его реакция на окружение кажется более медленной, чем она бывает в знакомой обстановке. Так бывает потому, что некоторые тонкие взаимоотношения обычно устанавливаются между сознанием и привычной обстановкой (например, в форме звуков и прочих стимулов), и «я» быстрее реагирует на окружающую обстановку, возвращается к нормальному состоянию быстрее, находясь в этих условиях; в незнакомых обстоятельствах дело обстоит труднее.

В данном случае сомнительно, чтобы г-н П. спал. Но если бы даже это и было так, важнейшие черты ситуации не меняются. Если уловить проблеск сознания в тот момент, когда оно свободно от своей структуры познания — времени, пространства и причинности, — это даст человеку некоторое понимание того, что можно было бы назвать миром сверхсознания, где нет никакого «я». Многие ученики дзэн переживают это состояние, будучи лишенными сна, как случается при суровой практике сэссин. И такое переживание расширяет дзадзэн ученика в различных измерениях, равно как и способности его сознания.

Переживания школьного учителя. Я сидел в позе «лотос» на стуле в школьной библиотеке на втором этаже своей школы. Занятий не было; дело происходило во время летних каникул. Не знаю, сколько времени прошло, но вдруг я почувствовал, что сижу в полной темноте. Тьма! Я не мог сообразить, где нахожусь. Как во сне, я делал попытки определить свое местонахождение, и внезапно стало светло. Я увидел, что стоял ясный день, хотя я думал, что уже глубокая ночь.

Свет струился на мои плечи, потому что я сидел спиной к окну. Однако я не мог решить, было ли это утром или днем. Может быть, мне хотелось узнать время. Моя рука потянулась к часам на столе, и я взял их. В этот момент я столкнулся с очень странным явлением: часы казались частью меня самого. Не было никакой разницы между рукой и часами. Поистине, необыкновенное чувство! Это ощущение было совершенно непохожим на мои обычные ощущения и произвело на меня сильное впечатление. Несколько мгновений я продолжал изумленно смотреть на часы. Они сохранили свою обычную форму и цвет золота, так что пока дело касалось этих качеств, я видел вещь, полностью отличную от моей руки, которая ее держала. Однако в качествах, касающихся иных измерений, они не отличались от моей руки.

Когда человек смотрит на свою руку, он, не раздумывая, почти бессознательно, определяет, что это его рука. Лицо, страдающее психозом, находясь в состоянии деперсонализации, может обнаружить, что его рука не представляется частью его тела, а похожа на какой-то чуждый предмет, вроде часов. В нынешнем состоянии ситуация была совершенно противоположной: часы ощущались частью меня самого. Именно это вызывало изумление. Переживание не приводило меня в замешательство, но производило на меня глубокое впечатление.

Прошло несколько мгновений, пока я взглянул на часы, затем мне, вероятно, захотелось уточнить общее положение. Я повернул глаза в другую сторону и увидел книжные полки, стоящие вдоль стены. Они находились на расстоянии нескольких метров от меня, но прямо входили в меня. Что значат эти слова «входили в меня»? Они подразумевают, что между полками и мною не существовало пространственного противодействия. Одним словом, они и я составляли одно целое. Если я — это вы, тогда и вы — это я. В поле зрения они и я представляют собой различные структуры, каждая из которых занимает свое отдельное место. Однако так же как мое собственное существо является для меня близким и теплым, так теперь и они были для меня близкими и теплыми. Мы не были чуждыми друг другу, здесь находилось другое мое «я».

Пожалуй, будет легче понять это явление, если мы припомним некоторые переживания нашего детства, например, те минуты, когда перед нами стояла рождественская елка с игрушками, звездочками из серебряной бумаги и т. п. Она возвышалась, как наше подобие, как зеркало, которое отражает наш образ. В то время, как структурное различие «он — это он» и «я — это я» может оставаться ясным, психологически между ними не чувствуется различий. В уме ребенка время и пространство еще не пустили таких прочных корней, как в уме взрослого, и часто познавание совершается вне обычных рамок сознания.

В абсолютном самадхи деятельность сознания блокирована, и когда человек выходит из этого состояния, познанию взрослого человека требуется некоторое время для восстановления своего нормального способа функционирования. Во время процесса восстановления часто проявляется особое психологическое состояние, сравнимое с состоянием психики ребенка, Говорят, что дуэлянт после своей первой дуэли обнаруживает свои пальцы как бы пришитыми к рукоятке меча, и необходима помощь другого человека, чтобы от нее оторваться. Состояние отчаяния вызвало сильное душевное и физическое напряжение, и для того, чтобы оно утихло, требуется некоторое время. То же самое справедливо и для абсолютного самадхи.

Обычно кэнсе сопровождается внезапным и напряженным чувством радости, но в тот момент своего переживания я ничего подобного не чувствовал. Я просто продолжал удивленно наблюдать. Стена, окна, пол, опять полки и книги — все они изменились. Казалось, они вот-вот спрыгнут со своих мест, чтобы встретить меня, — и в то же время они оставались неподвижными, притихшими, безмолвными, как будто внезапно остановилось движение какой-то киноленты, и картина на экране осталась застывшей, но живой. Это был континуум настоящего, и от него захватило дух!

Безмолвие, подобное глубинам лунной ночи! И все же в нем скрывался беззвучный крик мгновения. Все книги повернули ко мне свои лица. Они спали долгое время, как очарованная принцесса. Сейчас они пробуждались, хотя оставались еще сонными. Казалось, они изгибаются, как будто бы желая внезапно протянуть ко мне руки; — они были немного похожи на ребенка в немом фильме, который начинает рваться в руки своей матери.

В соседней комнате слышались голоса: это пришли на летние занятия несколько учеников. Вернее, они находились там уже долгое время, кричали и двигали что-то, может быть, именно их возня заставила меня прийти в себя. Я начал ощущать вокруг себя какой-то блеск. По временам я мог размышлять о ситуации и говорить спокойно самому себе: «Теперь я пришел наконец туда, где мне следует быть!» Я находился в ясном и спокойном настроении. Несколько дней спустя, когда я размышлял об этом мгновении, во мне внезапно стало подниматься чувство радости.

Не знаю, было ли это кэнсе, да это и не важно. Впоследствии я несколько раз пережил нечто сходное, и я смог увериться в том, что постепенно прихожу к пониманию дзэн.

Кое-кто, возможно, скажет: он просто спал! Другие могут посмеяться и сказать: кэнсе и тому подобные явления — всего лишь самогипноз. Может быть, они и правы. Субъективный опыт внушает многочисленные сомнения. Конечно, можно представить себе, что практикующий спал, видел сны и оказался жертвой самогипноза. Однако важный пункт здесь заключается не в том, является ли переживание подобного рода результатом снов или сновидений, важно то, что в нем преображается привычный способ сознания.

Фактически же данное переживание — это не то, что называется сном в обычном смысле этого снова. Дзадзэн контролирует даже сны. Ядро ума всегда бодрствует, даже если вы находитесь в таком состоянии, что не осознаете себя. Благодаря повторным переживаниям сознание само привыкает к миру, находящемуся за пределами границ его собственной деятельности, оно начинает культивировать более широкое зрение. Это и есть развитие сознания. Постепенно вы сумеете увидеть природу Будды обнаженным глазом. И опять-таки, мое переживание не было так называемым «маке», т. е. «дьявольским наваждением» (от «ма» — «демон», «ке» — «состояние»), когда во время дзадзэн практикующий видит необыкновенные галлюцинаторные образы демонов, диких зверей, боддхисаттв и Будд, а также другие странные фигуры. Когда практикующий устанавливает дзисю-дзаммай, ма-ке не появляется.

В связи с предположением о том, что это состояние является аутогипнотическим или продуктом самовнушения, пожалуй, стоит отметить, что в подобных состояниях нет ничего особенного, Сознание всегда приносит с собой своеобразные самовнушения. Доверие к себе есть род самовнушения. Намерение или решимость сознания могут быть успешно поддержаны лишь тогда, когда они действуют под сильным аутогипнотическим влиянием сознания или, как можно было бы сказать, под воздействием одного нэн на последующие нэн-действия.

Случай господина М. Когда г-н М., промышленник на пенсии, которому было около семидесяти лет, впервые явился в монастырь, чтобы там принять участие в сэссин, он сказал, что никогда раньше не учился практике дзадзэн и не выполнял его. Однако это был очень серьезный человек, внимательный ко всему. Он отличался живым поведением и охотно брался за любую рутинную работу в монастыре, которая требовалась от учеников, — например, за подметание, мытье полов, уборку опавших листьев, прополку сада. Казалось, он понимал, что работа имеет нечто общее с дисциплиной дзэн. После этого он появился на следующем сэссин, затем принимал участие в каждом из них — и через три года, как и ожидал, достиг кэнсе.

Однажды, когда в его изучении дзэн был достигнут значительный прогресс, и мы ждали от него каких-то успехов, он попросил меня тщательно проверить его посадку. Это был человек, всем обязанный самому себе и прошедший через жизненные водовороты; его довольно плотное телосложение как будто показывало годичные кольца искривления позвоночника, равновесие между левой и правой сторонами грудной клетки было немного нарушено, а средняя часть позвоночника оказалась слегка искривленной. Левое плечо было чуть выше правого и выступало вперед; все тело незначительно наклонялось вправо. «Не чувствуете ли вы боли в правой ягодице, когда долго сидите?» — спросил я. Казалось, он немного удивился моему вопросу и признался, что так оно и есть. «Сядьте так, чтобы пупок был прямо под носом», — сказал я и увидел, что он быстро понял мой совет. Он качнул тело — и правильная поза была достигнута. Тогда он произнес с радостным выражением человека, которого избавили от хронической болезни: «Знаю. В действительности не плечо расположено неправильно, мне нужно установить поясницу в верном положении. Не так ли?»

Я посоветовал ему воспользоваться зеркалом, чтобы проверить свою позу. Один из его друзей, впоследствии также начавший практику дзадзэн, рассказал мне, что когда г-н М. вернулся домой, он укрепил посредине верхней перекладины большого зеркала тонкую веревку, она свисала вниз, как отвес. Затем он устанавливал положение носа и пупка по вертикальной линии веревки. Я бы никогда не додумался до этого. Г-н М. обладал мудрым умением использовать то знание, которое можно было получить от других, и прибавлял к опыту других собственные идеи. Полагаю, что эта мудрость принесла ему успех и в практике дзадзэн, и в его мировой карьере, ибо он начинал свою деловую жизнь в юности без гроша.

Он также советовался со мной относительно дыхания. Однако незадолго перед тем меня несколько разочаровал один случай, связанный с «бамбуковым методом», который я рекомендовал группе изучающих, и я подумал, что будет благоразумнее рассказать ему только о том, что я считаю наиболее фундаментальными принципами. Это была беседа общего характера на тему об укреплении тандэна при помощи противодействия диафрагмы брючным мускулам. И я высказал мысль, что каждому человеку необходимо самому выработать метод, более всего соответствующий его телосложению. Однако мне было интересно узнать, какой окажется его реакция на нашу беседу, поэтому на следующий день, когда начался сэссин, я довольно внимательно следил за его поведением. Но в особой внимательности не оказалось нужды, потому что произошло нечто такое, что сразу бросается в глаза. Сначала я подумал, что слышу какой-то слабый непрерывный звук, казалось, он проникает в дзэндо откуда-то снаружи. Старший монах сделал замечание: «Вы не должны производить шум носом!» После этого звук прекратился, но через несколько минут послышался снова, причем на сей раз громче, нежели раньше. Он раздался в тишине зала, как бы свидетельствуя о демонстративном неповиновении старому монаху, как будто имея целью привлечь к себе внимание всех присутствующих. Наконец я сообразил, что звук исходил из носа г-на М., который сидел сразу же за мною.

Это был действительно замечательный способ дыхания. Он производил непрерывный выдох в течение приблизительно десяти секунд, при этом слышалось жужжанье: з-з-з-з. Затем следовал короткий перерыв для вдоха, а потом снова раздавался звук: з-з-з. Г-н М. создавал значительное напряжение в дыхательных мускулах, чтобы сделать выдох. В его дыхании не было ни усиления, ни ослабления, ни интервала для краткой остановки, как это бывает при «бамбуковом методе», — а только широкий и прямой поток выдыхаемого воздуха.

Старший монах несколько раз делал замечания, в каждом случае за предостережением следовало короткое молчание, после которого звук жужжанья возобновлялся, наполняя весь зал. Жужжанье беспокоило монахов, и г-ну М. было предложено выйти и продолжать практику в углу главного зала храма. Я последовал за ним и уселся напротив, в другой стороне комнаты. Он не слышал производимого им звука. К концу сэссин его лицо приняло совсем новое выражение: оно стало неподвижным, похожим на маску

(старика в драме Но; однако в то время, как глаза маски широко раскрыты, глаза г-на М. были почти закрыты опущенными веками. Лицо было спокойным, мирным, невыразительным, напоминало лицо мертвеца.

Г-н М. двигался, как во сне, он шагал, как шагает актер Но. Он забыл о том, что его окружает, и весь день находился в состоянии то положительного, то абсолютного самадхи. Вечером предпоследнего дня сэссин я предложил ему сидеть всю ночь. Не могу вспомнить, издавал ли он все еще этот жужжащий звук, вероятно,

звука не было, поскольку я не помню в его дыхании ничего особенного. Утром последнего дня он достиг кэнсе. В течение всего дня у него было множество переживаний, о которых он рассказал мне: «Должен вам сказать, со мной произошло нечто совершенно чудесное. Во время краткого периода после второго завтрака, когда мы еще сидели в столовой, внезапно мне пришла в голову мысль, что эта комната, эта посуда и эти люди, сидящие здесь, — все это я. Это было слишком странно. Когда я вернулся на свое место, я выглянул в сад и увидел, что камни, деревья и все прочее — это тоже «я».

Вскоре после возвращения домой у него развилось расстройство сердцебиения, и врач сказал, что оно представляет собой результат слишком сильных сокращений дыхательных мышц, а М. страдал хронической гипертонией. По совету врача он на три месяца прекратил практику дзадзэн, и опасные симптомы исчезли. После десятимесячного перерыва он снова появился в монастыре и рассказал мне о том, что было у него на уме. «Я глубоко продумал весь вопрос и пришел к такому выводу: я не хочу стать великим и необыкновенным человеком в дзэн, каким когда-то надеялся стать». Конечно, он принял на себя большое напряжение, как это бывает со всяким серьезным учеником дзэн, который хочет постичь каждую тайну во вселенной. Он продолжал: «Я — самый обыкновенный человек и хочу только жить спокойно и делать для других все, что могу. Я хочу прожить оставшиеся годы, как ме-кодзин (добрый и чистый человек) или как мокудзики-дзеннин (мудрец, который питается сырой пищей). Я не хочу кэнсе. Что касается проблем жизни и смерти, я не нахожу в себе теперь слишком сильной привязанности к жизни, и я не буду пытаться заниматься дзадзэн столь напряженно, как раньше. Если случайные мысли придут, пусть приходят. Я буду только рад им».

Он продвинулся далеко вперед в своем постижении существования. Если бы я захотел как-то комментировать его слова, это потребовало бы длительной дискуссии. Сейчас будет достаточно привести некоторые дзэнские изречения: «Я не ищу ни святости, ни просветления» или «Я не избегаю грязи, я не хочу избавиться от привязанности».

Но, увы! Он умер вскоре после того, как я покинул Японию, — умер не от своей хронической гипертонии, а от совершенно неожиданного рака. Однако он уже предсказал свою смерть, когда произносил те слова, которые я привел выше.