"Лайла. Исследование морали" - читать интересную книгу автора (Пирсиг Роберт М)

5

Снова стало холодно, Федр встал и подложил угольных брикетов в печь.

После удручающего опыта в горах он хотел бросить все это дело и перейти к чему-нибудь более прибыльному, но как оказалось, депрессия, испытанная им, была лишь временной. Она стала прелюдией к более обширному и более важному объяснению вопроса об индейцах. На этот раз это будут индейцы в сравнении с белыми при рассмотрении в антропологическом формате белых. Это будут белые и антропология белых людей в сравнении с индейцами и "индейской антропологией", рассматриваемые в таком ракурсе, о котором еще никто никогда не слыхал. И он выйдет из этого тупика путем расширения формата.

Он полагал, что ключом тут будут ценности. Это было самое слабое место в той стене культурного иммунитета к новым идеям, которую антропологи построили вокруг себя. Им нужно было бы пользоваться термином ценности, но в рамках науки Боаза ценностей по существу не было.

А Федр знал кое-что о ценностях. Перед тем, как уехать в горы, он написал целую книгу о ценностях. Качество. Качество — это ценность. Это одно и то же. И ценности были не только самым слабым местом в этой стене, но и сам он, пожалуй, самый сильный из людей, способных наброситься на это место.

К своему удивлению он нашел поддержку со стороны одного из учеников Боаза, Альфреда Кребера, который вместе с профессором антропологии из Гарварда Клайдом Клюкхоном возглавлял борьбу за восстановление ценностей в антропологии. Клюкхон где-то сказал: "Ценности обеспечивают единственную основу к полному и осознанному пониманию культуры, ибо фактическая организация всех культур зиждется главным образом на ценностях. И это становится очевидным, как только делается попытка представить картину культуры безотносительно к её ценностям. Все это превращается в бессмысленный набор объектов, которые соотносятся друг с другом только по местоположению и по времени, набор, который с таким же успехом можно построить по алфавиту или по любому другому принципу, то есть это будет просто список белья из прачечной."

Клюкхон признает, что "степень, до которой до сих пор избегали хотя бы на словах упоминать ценности, особенно среди антропологов, просто удивительна. Эту нерешительность антропологов можно, пожалуй, отнести к естественной исторической традиции, которая так или иначе существует в нашей науке." Но в "Культуре: критическом обзоре концепций и определений" говорится: "культура должна содержать четкое и систематическое исследование ценностей и систем ценностей в качестве доступных для наблюдения, поддающихся описанию и сравнению явлений природы".

Они объясняют, что негативизм по отношению к ценностям, вытекает из отношения к объективности. Это была та же самая объективность, — отметил Федр, — с которой было так много трудностей у Дусенберри. "Именно эта субъективная сторона ценностей привела к тому, что они долгое время являлись табу, непригодными для рассмотрения естественными науками, — говорили Кребер и Клюкхон. — И напротив, (ценности) рассматривались как особый вид интеллектуальной деятельности, называемой «гуманитарной», которая у немцев входит в "духовные науки". Ценности считались вечными, ибо они даны богом, или внушены свыше или же по крайней мере открыты той частью души человеческой, которая приобщена к божеству, в то время как прочие тела и осязаемые вещи в мире непричастны к этому. Новая, пробивающая себе дорогу наука, которая настолько же мало вышла за пределы физики, астрономии, анатомии и основ физиологии, как и наука на западе всего лишь два века назад, может вполне уступить эту удаленную и неожиданную область ценностей философам и теологам и ограничиться тем, что можно постичь метафизически".

Клюкхон признавал, что определение ценностей несовершенно и возможно множество противоречивых оценок их, но утверждал, что словесные определения ценностей не обязательно связаны с работой на местах. Он говорит, что независимо от того, как они определены, все согласны с тем, что они представляют собой фактически в деле. Он попытался решить проблему предлагая любому и каждому в своей работе Проект ценностей дать определение ценностей так, как того захочется, но по строгим научным меркам это будет неприемлемо.

В Проекте ценностей Клюкхон дает описание пяти соседствующих юго-западных американских культур в плане оценки своих соседей, и дал с помощью этого метода хорошее описание этих культур. Но читая прочую литературу, Федр обнаружил, что ценности, как и любой прочий общий термин в антропологии, подвергаются обычным злобным нападкам. Социологи Джудит Блейк и Кингсли Дэвис о ценностях говорят следующее:

До тех пор, пока конфигурации культуры, основы отношения к ценностям, преобладающие нравы и все такое прочее берутся в качестве исходной точки и основной детерминанты, они имеют статус не анализированных посылок. Избегают именно тех вопросов, которые дали бы нам возможность понять эти нормы, а некоторые факты из жизни общества становятся трудными для объяснения или их совсем невозможно понять.

Нравы, детерминанты, нормы… именно такими жаргонными терминами социологии они окрещивают вещи, на которые нападают. И вот тут-то понимаешь, что находишься в огороженном стеной городе, — подумал Федр. Жаргон. Они отгородились от остального мира и говорят на жаргоне, который понятен только им.

"Хуже того, — продолжают они, —

обманчивая простота объяснений в плане норм отношения к ценностям поощряет невнимание к методологическим проблемам. В силу субъективных эмоций и этического характера нормы, а в особенности ценности, представляют собой наиболее трудные объекты в мире, которые можно определить в достаточной степенью достоверности. Они представляют собой яблоко раздора и вопрос разногласий… Исследователь… склонен давать объяснение известного через неизвестное, конкретного — общим. Его определение нормативных принципов может быть настолько туманным, что становится универсально полезным, т. е. с его помощью можно объяснить всё и вся. Так, если американцы расходуют довольно много денег на алкогольные напитки, театральные билеты и билеты в кино, на табак, косметику и ювелирные изделия, то объяснение довольно простое: у них идеология — хорошо проводить свободное время. Если же, с другой стороны, между неграми и белыми нет социального близости, то это вызвано «расистскими» ценностями. Циничный критик может даже для удобства причинного толкования предлагать, чтобы ценностям «культуры» всегда давалось определение антонимичными парами.

"При попытках дать исчерпывающие определения выявляется туманный характер «ценности», — пишут Блэйк и Дейвис. — Вот, например, определение "ориентации ценности", данное в книге объемом в 437 страниц, посвященной данному вопросу:

Ориентации ценностей представляют собой сложную, но достаточно четко составленную (по иерархии) структуру принципов, вытекающих из взаимодействия трех аналитических выделенных элементов оценочного процесса: познавательного, влиятельного и направляющего, которые устанавливают порядок и направление непрерывно текущего потока человеческих действий и мыслей в том плане, как они соотносятся с решением «общечеловеческих» проблем.

Бедный Клюкхон, — подумал Федр. Это ведь было его определение. При таком пробном шаре не было никакой возможности двигаться дальше.

Эта нападка вызвала у Федра желание вмешаться и начать спор. Утверждение о том, что ценности туманны и поэтому их нельзя применять для первичной классификации, — неверно. В оценочном суждении нет ничего туманного. Когда избиратель идет к урне, он делает оценочное суждение. Что же здесь такого туманного? Разве выборы не культурная деятельность? Что такого туманного в нью-йоркской фондовой бирже? Разве она не занимается ценностями? А как насчет казначейства США? Что есть в этом мире более конкретного, чем служба сбора налогов? Как неоднократно говорил Клюкхон: ценности совсем не туманны, если вы имеете дело с ними в плане фактического опыта. И только если обратиться к заявлениям по их поводу и попытаться включить их в общий жаргон антропологии, тогда они становятся туманными.

Такая нападка на «ценности» Кребера и Клюкхона стала хорошим примером того, что помешало самому Федру вступить в эту область. И тут ничего нельзя добиться, ибо на каждом шагу приходится спорить по поводу основных терминов, которыми пользуетесь. Очень трудно говорить об индейцах, если в конце каждого предложения приходится разрешать метафизический спор. Это следовало бы сделать до того, как была создана антропология, а не после.

В этом-то и проблема. Вся область культурной антропологии представляет собой дом, построенный на интеллектуальном песке. Как только вы пытаетесь включить эти данные во что-либо, имеющее теоретический вес, то вся конструкция тут же рушится и рассыпается. Область, которая могла бы стать исключительно полезной и продуктивнейшей в науке, оказалась внизу, и не потому, что в ней работали плохие ученые или предмет оказался неважным, а потому, что структура конкретных принципов, на которых делается попытка построить их, не может выдержать этого.

Ясно было одно, если он собирается делать что-либо с антропологией, то делать это придется не в самой антропологии, а во всем том объеме посылок, на которых она зиждется. Решение антропологической блокады состояло не в построении какой-либо новой антропологической теоретической структуры, а в том, чтобы вначале разыскать некое прочное основание, на котором можно было бы возводить такую конструкцию. И именно этот вывод привел его в самую середину той области философии, которая известна под названием метафизики. Метафизика и будет тем расширенным форматом, в котором можно будет противопоставить белых и белую антропологию с "индейской антропологией" без того, чтобы не замыкаться на зашоренном жаргонизированном пути белой антропологии.

Вот так! Какой труд! Интересно, а не замахивается ли он на во много раз более того, что сможет переварить. Да ведь для этого понадобится заполнить книгами целую полку. Целый коридор полок! И чем больше он об этом размышлял, тем больше сознавал, что в противном случае ему надо вовсе отказаться от этой затеи.

И все же было некое чувство облегчения. Метафизика, как область исследования интересовала его больше всего еще когда он был студентом в Соединенных Штатах и позднее, когда он занимался наукой в Индии. Было некое чувство выхода после бесконечных заморочек и блужданий по незнакомой антропологии. Наконец-то он очутился на своей собственной тернистой тропе.

Аристотель называл метафизику Первой философией. Это собрание наиболее общих утверждений иерархической структуры мышления. На одной из карточек он списал её определение как "ту часть философии, которая занимается природой и структурой действительности". Она задает такие вопросы как "Являются ли воспринимаемые нами объекты действительными или воображаемыми? Существует ли внешний мир отдельно от нашего осознания его? Сводится ли в конечном итоге действительность к единой лежащей в основе сущности? И если это так, то является ли она по сути духовной или материальной? Является ли вселенная познаваемой и упорядоченной ли же непостижимой и хаотичной?"

Из такого первичного статуса метафизики можно подумать, что любой и каждый считает её существование и ценность самим собой разумеющимся, но это совершенно определенно не так. Даже если она и была центральной частью философии со времен древних греков, она всё же не является всеобще признанной областью знания.

У неё есть два типа оппонентов. Первый — это научные философы, в частности группа, известная под именем логических позитивистов, которые утверждают, что только естественные науки могут по праву исследовать природу действительности, что метафизика — лишь набор недоказуемых утверждений, которые не нужны для научного наблюдения действительности. Для подлинного понимания действительности метафизика слишком «мистична». Это конечно же группа, к которой принадлежит Франц Боаз и благодаря ему вся современная американская антропология.

Вторая группа оппонентов — это мистики. Термин мистика иногда путают с «оккультным» или «сверхъестественным», с магическим и колдовским, но в философии у него другое значение. Некоторые из наиболее почитаемых в истории философов были мистиками: Плотинус, Сведенборг, Лойола, Шанкарачара и многие другие. Они разделяют общую убежденность в том, что фундаментальная природа действительности — это внешний язык; этот язык разбивает вещи на части, хотя подлинная природа действительности неделима. Дзэн как мистическая религия утверждает, что иллюзию разделеннности можно преодолеть медитацией. Родная американская церковь утверждает, что с помощью пейоте можно принудительно привить мистическое понимание тем, кто обычно невосприимчив к нему, понимание, которое индейцы извлекали в прошлом из Поисков видений. Этот мистицизм, полагал Дусенберри, и представляет собой абсолютный центр традиционной индейской жизни, и как это разъяснил Боаз, он находится абсолютно вне пределов позитивистской науки и любой антропологии, исповедующей его.

Исторически мистики утверждали, что для подлинного понимания действительности метафизика слишком «наукообразна». Метафизика — это не действительность. Метафизика — это наименования действительности. Метафизика — это ресторан, где вам подают меню на тридцати тысячах страниц, но не дают пищи.

Федр подумал, весьма знаменательно для его Метафизики Качества, что и мистицизм, и наука отвергают метафизику в силу совершенно противоположных причин. Это наводило на мысль, что если и есть где-либо мост между ними, между пониманием индейцев и пониманием антропологов, то этот мост и является метафизикой.

Из двух видов враждебности к метафизике наиболее страшной он считал враждебность мистиков. Мистики говорят, что раз вы уже открыли дверь в метафизику, то можно распрощаться с истинным пониманием действительности. Мысль — это не тот путь, который ведет к реальности. Она создает препятствия на этом пути, ибо как только пытаешься мыслить в подходе к чему-либо, предшествующему мысли, то мышление вовсе не ведет к этому нечто. Она уводит прочь от него. Для того, чтобы определить нечто, надо подчиниться сплетению интеллектуальных взаимосвязей. И при этом разрушаешь настоящее понимание.

Центральная часть действительности мистицизма, реальности, которую Федр называл «Качеством» в своей первой книге, — это не метафизическая шахматная фигура. Качество не нуждается в определении. Его понимаешь без определения, еще до определения. Качество — это непосредственный опыт, независимый и предшествующий интеллектуальным абстракциям.

Качество неразделимо, не поддается определению и непознаваемо в том смысле, что имеется познаватель и познаваемое, а метафизика не может быть ничем подобным. Метафизика должна быть подразделяемой, определяемой и познаваемой, в противном случае нет никакой метафизики. Поскольку метафизика по существу представляет собой некоего рода диалектическое определение и поскольку Качество по сути дела вне пределов определения, это значит, что "Метафизика Качества" — противоречие терминов, логический абсурд.

Это почти то же самое, что и математическое определение произвольности. Чем больше пытаешься объяснить, что такое произвольность, тем менее произвольной она и становится. Либо возьмите «нуль» или «пространство». Сегодня эти термины почти не имеют никакого отношения к «ничто». «Нуль» и «пространство» — это сложные взаимоотношения «нечто». Если он будет говорить о научной природе мистического понимания, науке это принесет пользу, но фактическое мистическое понимание от этого лишь пострадает. Если действительно хочешь сделать услугу Качеству, то лучше оставить его в покое.

И самое страшное в этом для Федра было то, что он сам в своей книге настаивал на том, что Качество не поддается определению. И вот он сам собирается сделать это. Это что, некое предательство по отношению к самому себе? Он много раз задумывался над этим.

Один голос говорил: "Не влезай в это. Этим только навлечешь на себя беду. Ты лишь будешь придумывать тысячу дурацких доказательств тому, что было совершенно ясно до тех пор, пока ты не столкнулся с ним. У тебя появится десять тысяч противников и ни одного сторонника, ибо, как только ты раскроешь рот, чтобы сказать нечто о природе действительности, у тебя автоматически возникает масса врагов, которые уже давно заявили, что действительность — это нечто совсем иное.

И беда была в том, что это говорил один голос. А другой голос не уставал повторять: " Ах, все равно, займись этим. Это же интересно". Этот голос принадлежал интеллектуалу, не любящему неопределенности, и говорить ему, что не следует давать определения Качеству — это то же, что говорить толстяку не подходить к холодильнику, или же алкоголику — держаться подальше от баров. Для интеллекта — процесс определения Качества обладает собственным навязчивым качеством. Он вызывает определенное возбуждение даже если после него остается похмелье, как после множества выкуренных сигарет или после слишком затянувшейся вечеринки. Или вот Лайла вчера. Это ничуть не похоже на неувядающую красоту, на вечную радость. Как же тогда назвать это? Наверно, дегенеративность. Писать о метафизике, в строгом мистическом смысле, — это дегенеративная деятельность.

Но ему подумалось, что ответом на это может быть такое: неуклонное доктринерское уклонение от дегенеративности — это лишь дегенеративность другого рода. Вот из этого и вырастают фанатики дегенеративности. Четко определенная чистота перестает быть чистотой. Возражения против загрязнения сами собой представляют некую форму загрязнения. Еще не родился тот человек, который не загрязнял бы мистическую действительность мира фиксированным метафизическим смыслом, о его рождении даже еще и не помышляли. Всем нам остальным лишь приходится довольствоваться чем-то менее чистым. Часть нашей жизни состоит в том, чтобы напиваться, подцеплять дамочек в барах и писать о метафизике.

Вот и все, что можно было возразить против Метафизики Качества. Затем он обратился к логическому позитивизму.

Позитивизм — это философия, которая подчеркивает, что наука — единственный источник знаний. Он четко разграничивает факт и ценность, он враждебно настроен по отношению к религии и традиционной метафизике. Это отросток эмпиризма, идеи о том, что любое знание должно происходить из опыта, он ставит под сомнение любую мысль, даже научное утверждение, которые нельзя свести к непосредственному наблюдению. В плане позитивизма философия ограничивается анализом научной терминологии.

Федр прошел курс символической логики у известного члена прославленного венского кружка логических позитивистов Герберта Фейгля и помнится был просто очарован возможностями логики, которая могла распространить математическую четкость на решение философских проблем и на другие области. Но даже при этом утверждение о том, что метафизика лишена смысла, казалось ему ложным. Раз уж ты попал в пределы логически стройной вселенной мышления, то нельзя избавиться от метафизики. Критерии логического позитивизма о «содержательности» казались ему чистой метафизикой.

Но это неважно. Метафизика Качества не только успешно выдерживает проверки логических позитивистов на содержательность, она выдерживает их с высшими баллами. Метафизика Качества вновь выражает эмпирическую основу логического позитивизма с большей четкостью, большей полнотой, большей убедительностью, чем это было прежде. Она гласит, что ценности находятся не за пределами опыта, которым ограничивает себя логический позитивизм. Они представляют собой суть этого опыта. Ценности в действительности более эмпиричны, чем субъекты или объекты.

Любой человек каких бы то ни было философских убеждений, сидящий на горячей плите, убедится без каких-либо интеллектуальных аргументов в том, что его положение без всяких сомнений низкого качества: что ценность его затруднения — отрицательна. И это низкое качество — не просто какая-то туманная, заумная, таинственно-религиозная, метафизическая абстракция. Это и есть опыт. Это — не суждение о некоем опыте. Это — не описание опыта. Сама ценность по себе и есть опыт. И как таковая она вполне предсказуема. Её может проверить любой, кто только пожелает. Она воспроизводима. Из всех каких бы то ни было опытов она наименее туманна, менее всего ошибочна. Позднее человек может породить некие заклинания по описанию этого низкого качества, но ценность при этом всегда будет первичной, а заклинания — вторичными. Без этой первичной низкой оценки вторичные заклинания просто не последуют.

Причина, по которой приходится все это так упорно вдалбливать, состоит в том, что здесь мы имеем унаследованное культурой пустое пятно. Наша культура учит нас, что именно горячая плита непосредственно вызывает такие заклинания. Она учит, что низкие ценности — это свойство человека, озвучивающего заклинания.

Вовсе нет. Ценность находится между плитой и заклинаниями. Между субъектом и объектом находится ценность. Эта ценность ощущается более непосредственно, гораздо раньше, чем любое «сам» или «объект», к которым позднее это можно будет отнести. Она более реальна чем плита. Является ли плита причиной низкого качества или же нечто другое, пока еще не совсем ясно. Но то, что качество низкое, — совершенно очевидно. Это — первичная эмпирическая действительность, из которой впоследствии интеллектуально конструируются такие вещи как плиты и жара, заклинания и «сам»

Как только решена эта первичная взаимосвязь, разрешается огромное количество тайн. Причина, по которой ценности кажутся настолько заумными эмпирикам, состоит в том, что они пытаются приписать их субъектам и объектам. Но этого нельзя сделать. Все путается. Ибо ценности не принадлежат ни к одной из этих групп. Они представляют собой особую категорию.

Метафизике Качества следует заняться этой отдельной категорией, Качеством, и показать, как она содержит в себе и субъекты и объекты. Метафизика Качества покажет, насколько вещи становятся более связными, чудесным образом более связными, если исходить из посылки, что Качество — это первичная эмпирическая действительность мира…

…но доказать это, конечно, невероятно трудно…

…Он почувствовал какой-то странный шум, не похожий ни на один из звуков, к которым он привык на судне. Прислушался и понял, что он исходит из передней кабины. Это была Лайла. Она храпела. Он услышал, как она что-то пробормотала. Затем снова всё стихло…

Чуть погодя он услышал приближающееся тарахтенье небольшой лодки. Вероятно какой-то рыбак спозаранку плывет вниз по течению речушки. Вскоре вся каюта тихонько закачалась, а лампа заколебалась от приливной волны. Немного спустя звук прошел и снова стало тихо…

…Интересно, удастся ли ему еще поспать. Он припомнил время, когда сам был «совой», ложился спать в три или четыре часа утра и просыпался около полудня. Тогда казалось, что ничего важного не может произойти от рассвета до полудня, и он старался избегать это время как можно больше. Теперь же все было наоборот. Надо было вставать с солнцем, иначе что-нибудь упустишь. И совсем неважно, что делать было нечего.

Он собрал карточки по Дусенберри, сложил их туда, откуда брал, встал и запихнул ящик на рундук шкипера, где он был раньше. Над рундуком шкипера в иллюминаторах забрезжил свет. Он обратил внимание, что небо пасмурно. Но может и проясниться. Строения на той стороне гавани — серые. Кое-где на деревьях еще были листья, но они уже пожухли и вот-вот упадут. Октябрьские цвета.

Он откинул люк и выглянул наружу.

Холодно, но уже не так, как прежде. Легкий ветерок зарябил воду у кормы, и он почувствовал его на своем лице.