"Секретная миссия Рудольфа Гесса" - читать интересную книгу автора (Пэдфилд Питер)

Глава 8. Заместитель

Должность заместителя фюрера включала обязанности, которые Гесс исполнял, еще будучи секретарем Гитлера и организатором. Последнюю функцию он осуществлял совместно с Грегором Штрассером, бывшим шефом по организационной работе в партии. Его задача состояла в том, чтобы обеспечивать выполнение партией задач, возложенных на нее фюрером, представлять позицию партии в государственных и законодательных органах с тем, чтобы "все полнее осуществлялись требования национал-социалистического мировоззрения". Направляя и представляя таким образом партию от имени фюрера и Weltanschauung[2]), он выступал в роли некоего чиновного лица, к которому "со своими проблемами имел право обратиться каждый товарищ германского народа и мог ожидать от него совета, и помощи".

С этой целью Гесс создал организацию, сродни министерской, в Берлине, которая в отдельных случаях исполняла функции того или иного министерства. Так, в "бюро Риббентропа" в Берлине он имел теневое министерство иностранных дел, прямым образом соперничавшее с дипломатами старой школы фон Нойрата; кроме того, в Берлине у него имелась еще "Иностранная организация", во главе которой стоял некто Эрнст Боль, 31 года от роду, англичанин по происхождению, получивший образование в Южной Африке, он пользовался доверием Гесса, назначившим его на этот пост в 1933 году. Боль соперничал не только с дипломатами старой школы из министерства иностранных дел, но и с Риббентропом, сам претендуя на пост министра иностранных дел. Внешне "Иностранная организация" Боля должна была держать немцев, проживающих за границей, в курсе всего происходящего в Рейхе, позволяя им, таким образом, ощущать себя частицей германского общества; под вывеской же скрывалась пропаганда, пятая колонна, разведывательная служба. Во время следствия 1945 года Боль признался, что имел отлаженную систему доносов.

— И вы могли передавать эти доносы Гессу, Борману и Гиммлеру еще до того, как об этом узнают другие?

— В некоторых случаях… да.

"Иностранная организация" особо интересовала Гесса по двум причинам: так как выполняла функцию разведки и так как сам он был немцем, родившимся за границей. В своем выступлении перед Палатой внешней торговли за два дня до "Ночи длинных ножей" он напомнил, что сам был «Auslanddeutscher»: "Я на личной основе все еще поддерживаю отношения с немецкой диаспорой, проживающей за границей, так что считаю себя вправе сказать, что знаю заботы германских товарищей в чужих краях…

Вы не хуже меня знаете, что бывшее [германское] государство не считало нужным поддерживать и освежать кровные узы, связующие немцев дома с немцами за границей, или с полной политической отдачей использовать обе части германской диаспоры для достижения ощутимых результатов. Особые функции национал-социалистического государства, на мой взгляд, состоят в том, чтобы положить конец этому пренебрежению и способствовать достижению общих целей".

Новая Германия нуждалась в них и надеялась на их сотрудничество, на их готовность к духовным и материальным жертвам "за великую общность германского народа".

Президентом еще одной организации, занимавшейся иностранными вопросами, "Народного союза германской диаспоры за границей" (ВДА), Гесс назначил Карла Хаусхофера. Под вывеской культурного обмена он формировал нацистские «базы» в малых группах немецкого населения соседних стран; это нужно было для поддержания необходимого внутреннего накала, необходимого для оказания в нужный час помощи германской внешней политике. Изобилие находившихся в его подчинении конкурирующих внешнеполитических и разведывательных организаций, не подозревавших о деятельности друг друга и боровшихся за влияние, свидетельствует о том, что Гесс хорошо усвоил урок своего учителя по методам управления разделяй и властвуй.

Для решения внутренних проблем Гесс создал отделы: государственного права, искусства и культуры, печати под руководством своего адъютанта, Альфреда Лейтгена, образования, еще один для высших учебных заведений, по занятости, финансам и налоговой политике, по "всем вопросам технологии и организации" под началом доктора Фрица Тодта в Берлине так называемую организацию Тодта, прославившуюся строительством автострад и монументальных оборонных комплексов и протянувшую щупальца во все сферы германской промышленности. Еще один отдел "по практическому решению технических вопросов" был создан под руководством Тео Кронейсса, директора самолетостроительной компании «Мессершмитт», которого Гесс знал со времен службы в летных частях в годы Первой мировой войны; а еще он открыл важный департамент народного здравоохранения с двумя вспомогательными службами "по расовой политике" и "по исследованию родства", функция которой состояла в выявлении еврейской крови. К 1939 году подобных отделов насчитывалось более двадцати, наиболее важным из которых был Verbindungsstab, Центр связи и разведки, на Вильгельмштрассе, 64, в Берлине.

На должность начальника по кадрам для управления всей этой огромной империей он назначил наиболее работоспособного и делового «мастера», Мартина Бормана. С другой стороны, в партии у него тоже имелись соперники с собственными империями, мечтавшие распространить свое влияние на эти же сферы. Главным среди них был Роберт Лей, глава таких двух образований, как "Трудовой фронт", после роспуска профсоюзов якобы представлявший интересы трудового немецкого пролетариата, и "Политическая организация", поглотившая и расширившая административную структуру Грегора Штрассера. Еще одним, хотя менее серьезным, конкурентом был партийный идеолог, Альфред Розенберг. Его влияние за это время заметно ослабло, однако он отвечал за "все интеллектуальное развитие и идеологическое образование и подготовку партии и всех дочерних структур". Кроме того, в его подчинении находилась еще одна внешнеполитическая организация, называвшаяся отделом внешней политики, напрямую конкурировавшая с "бюро Риббентропа" и "Иностранной организацией" Боля, и цель у него была похожей культивировать отношения с Великобританией. Другие крупные партийные фигуры тоже имели государственные портфели:

Геринг, Геббельс и собственный протеже Гесса, Гиммлер, ставший теперь рейхсфюрером СС и главой политической разведки и начавший возведение в государстве собственного секретного государства.

В собственном подчинении Гитлера находилась канцелярия, во главе которой стоял тридцатичетырехлетний Филипп Булер, бывший фронтовик, работавший ранее репортером в "Фолькишер Беобахтер". В ближайшее окружение Гитлера он попал, когда был назначен управляющим делами партии. Его начальником штаба, возглавлявшим департамент номер 1 в канцелярии, был брат Мартина Бормана, Альберт. Официально задача канцелярии состояла в том, чтобы держать Гитлера в контакте со всем движением и сохранять его близкие связи с организацией Гесса, но, поскольку в системе фюрера «контакт» или «связь» часто использовались в качестве эвфемизмов для обозначения параллельных линий командования в обход регулярным каналам, наиболее важные задачи канцелярии сводились к осуществлению личной или секретной политики Гитлера.

Являясь министром без портфеля, Гесс входил в кабинет Гитлера, теоретически высший совет государства; являясь заместителем, он был вторым в высшем совете партии. Но формальная структура значения не имела; окончательные решения принимались Гитлером, и по мере того, как власть и низкопоклонство окружающих накладывали свой разрушительный отпечаток на его личность, тенденция к самостоятельному принятию решений усиливалась. Он руководствовался лишь собственным гением, идеями государственных и партийных лидеров или канцелярских чиновников, выполнявших его «волю», которая была также высшим законом Рейха. В такой системе неминуемо наибольшего влияния должны были добиться такие искатели власти и политические интриганы, как Гиммлер и Мартин Борман.

Гесс не относился ни к одним, ни к другим. По словам Лейтгена, он был одержим лишь одной мыслью: "Быть наипреданнейшим проводником идей Гитлера". Он не обладал качествами, необходимыми лидеру, и не стремился группироваться с другими соискателями благосклонности фюрера; на этом фоне кажется, что он явно переоценивал свои прямо противоположные качества характера: склонность к замкнутости, скромности, аскетизму, мистицизму — и, чтобы компенсировать бахвальство многих представителей новой элиты, возводил в добродетель свой идеализм и неподкупность, превратив себя в "совесть партии". Пылая преданностью и ревностью, он давал рациональное объяснение своим чувствам. По словам Лейтгена, "никто не мог понять внутреннее стремление Гитлера сделать партию своим боевым инструментом так, как он [Гесс]".

Но внешне все выглядело не так. Посторонним людям он представлялся безвольным и слабохарактерным. Министр финансов фон Кросик[3]) называл его "самой бесцветной фигурой в непосредственном окружении Гитлера", которая, возомнив себя глашатаем фюрера, считает обязательным скрывать собственную индивидуальность, прячась за глыбой великого человека: "По этой причине даже на партийных слетах он носил коричневую рубашку без орденов и медалей, производя двойственное впечатление рядом с разряженным в пух и прах Герингом. В Гессе Гитлер видел своего преданнейшего последователя. Вероятно, он думал, что во главе его непокорной, своенравной охраны стоит человек, безупречный в личной жизни, которому чужды интриги и тщеславие. По своему положению он должен был направлять и объединять воедино его приверженцев, но был не центром гравитации, а скорее вакуумом".

Партийные остряки переиначили для Гесса евангелие от Матфея: "Приидите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и я ничего не стану делать!" Бедный Гесс, писал Ханфштенгль, "что мог он сделать с таким шефом, как Гитлер?" Ганс Франк писал в том же духе: "В своих взглядах и в поведении Гесс был абсолютно чист, но, охваченный ревностью, он с завистью смотрел на Геринга, восходящая звезда которого как реального "второго лица" в Рейхе и партии начала затмевать номинального заместителя… Как незаметный, скромный личный секретарь Гесс ждал, подобно страдальцу в тени, когда фюрер разглядит свой резерв и перед шумным, жаждущим признания "Железным Германом" отдаст предпочтение ему".

К 1936 году, когда австралийский академик Стивен Роберте взял творческий отпуск, чтобы изучать нацистский режим при непосредственном восприятии, Гесс выглядел "измотанным и утратившим жизненную силу" и "как личность он не слишком впечатлял", в самом деле, Робертсу он показался "удивительно безжизненным, почти анемичным, с высокими моральными качествами, похоже, без личных амбиций… Согласный блистать отраженным светом своего фюрера, он выжал свой собственный свет до капли и действительно стал заменителем (заместителем) своего вождя".

На допросе в 1945 году в аналогичном духе отзывался о Гессе его собственный подчиненный, Боль:

— Что ж, на него смотрели как на человека мягкого, то есть к нему каждый мог обратиться и каждый симпатизировал, ему до всего было дело, и он категорически возражал против консерваторов в партии.

— Был он искренним нацистом?

— Он был искренним идеалистом, как мне кажется, самым искренним идеалистом во всей Германии, человеком, очень мягким от природы, никакой тебе униформы, ничего подобного, он редко касался дел общественных.

Аналитики и обозреватели со времен войны замечали, что многим из новых лидеров недоставало делового чутья. Так, Гесс, игравший роль центрального связующего звена между партией и государством, был одним из виновников того беспорядка, который царил в высших эшелонах Третьего Рейха. Беспорядок и двойственность порождал сам "принцип фюрера" потребность Гитлера в создании мощной конкуренции с целью сохранения собственного положения главного арбитра, присущая его характеру патологическая подозрительность, его недоверие к профессионалам, его безошибочное чутье, позволявшее выделять тех, кто вопреки рассудку был готов подчиниться его гению, сама природа его расточительного ума и идеологии все это только способствовало его укреплению. Высокая маневренность системы, проистекавшая из этих личных качеств, была идеальной для сдвигов и поворотов, необходимых в ведении партизанской войны против демократии, но это не годилось для разумного управления великой промышленной державой, как не годилось и мировоззрение, базировавшееся на извечной борьбе. Гесс проявил изобретательность, создав фюрера и его систему; сами качества и психологические потребности, которые он считал необходимыми для исполнителя главной роли, теперь мешали ему принять твердые меры против естества Гитлера.

В качестве примеров трудностей Гесса Лейтген приводит его попытку выступить против Юлиуса Штрейхера, издателя откровенно антисемитской газеты "Дер Штюрмер". Гесс преуспел до такой степени, что сумел вырвать у Гитлера обещание на следующий же день отправить Штрейхера в дисциплинарный батальон в качестве рядового. Но с приходом следующего дня фюрер изменил свое решение, и Штрейхер вернулся к чадам и домочадцам. Гесс сказал Лейтгену, что знает, что его считают мягкотелым, но, как и Борман, он должен избегать давления, чтобы не отдалить от себя Гитлера. Вот как объяснил Лейтген дилемму:

"Как заместитель фюрера Гесс стоял перед выбором: играть сильную личность и проявлять волю или, как он часто говорил нам, делать скидку на то, что не может идти против всех рейхсляйтеров и гауляйтеров и провоцировать гражданскую войну. Гесс полагал, что не имеет права ставить Гитлера в такую ситуацию; по его мнению, лучше было шаг за шагом претворять в жизнь свои идеи в отдельных областях, представлявших особый интерес".

Эти признания служили попыткой Гесса оправдать собственное бессилие. Объективная часть его сознания ощущала червоточину в яблоке. Все же преданность и идеализм были в нем очень сильны, если не сказать беспримерны, поскольку часть его души, положительно настроенная, спасшаяся от "пекла Вердена" и мрака послевоенного отчаяния, была выкована в солдатском братстве добровольческого корпуса; это же братство наложило на него и отрицательный отпечаток ненависть к «красным», сговорившимся за спиной сражавшейся Германии погубить страну. "Подтверждением этому, — говорил Лейтген, — служил тот факт, что Гесс был буквально заражен патологической ненавистью к азиатско-большевистскому мировоззрению".

Пошаговое претворение в жизнь идей Гитлера Гесс сосредоточил в идеологической области и наиболее явно, по словам Лейтгена, в вопросах религии, евреев и «Гитлерюгенда». Но первый, наиболее яркий симптом был описан Гансом Франком: все больше и больше дел стекалось в отдел государственного права заместителя, который "в силу непререкаемого авторитета Гесса… взял на себя практически всю правовую работу Рейха". Франк, похоже, всю полноту вины возлагает на Мартина Бормана, поощряемого Гиммлером, Гейдрихом и Леем. Однако все они, кроме Лея, были людьми Гесса, и Борман на том этапе был наиболее преданным из них. Традиционное право государственной власти постепенно замещалось концепцией "революционной справедливости", исходящей из юридического офиса Гесса. Со времен войны на это, похоже, смотрели сквозь пальцы, что, в свою очередь, позволило Гиммлеру создать тайное государство террора, основанное на закрытом триумвирате: политической полиции, концентрационных лагерях и СС, обеспечивавшем обход всех законных процедур. Такая адская система позволила Гитлеру отомстить страшной местью всем своим врагам с 1924 года, со времен Ландсберга. "О, как только мне предоставится возможность, я отомщу страшно и беспощадно". Именно в этом духе Гитлер управлял лагерями. Рудольф Хасс, ставший впоследствии комендантом Аушвица, описывал его инициативы, претворяемые в жизнь в Дахау инспектором концентрационных лагерей Теодором Эйке, беспрестанно повторявшим в приказах, предостережениях и назиданиях, что заключенные являются опасными врагами государства: "Посредством продолжительного воздействия в этом направлении он добился неприязни и ненависти к заключенным, не понятной людям непричастным". Изоляции от общества подлежали коммунисты, социалисты, активисты профсоюзного движения и другие политические и религиозные инакомыслящие, а их предполагаемых последователей и сочувствующих под страхом расправы вынуждали на безропотное послушание. Лагеря служили не только местом заключения неисправимых врагов государства, они порождали неясное и поэтому беспредельное чувство ужаса и представляли реальную угрозу для каждого гражданина Рейха, который осмелился бы сделать шаг в сторону или выступить с критикой режима. В конечном итоге власть Гиммлера основывалась на воле Гитлера, но ее осуществление обеспечивали правоведы Гесса, интерпретирующие закон в духе фашистского мировоззрения.

То же касалось и "еврейского вопроса", выделенного Лейтгеном. Начиная с марта 1933 года, без малого через шесть недель после прихода Гитлера к власти, евреи легальным путем постепенно вытеснялись из жизни германского государства, чему, в частности, способствовал и декрет, исключавший их право требовать компенсации за понесенный ущерб в результате погромов. В следующем месяце появился закон, запретивший евреям работать на государственной службе; "шаг за шагом" запреты распространились на трудовую деятельность и в других профессиональных сферах. В сентябре 1935 года печально знаменитый "Нюрнбергский закон", "защищавший германскую кровь и честь", запрещал браки и внебрачные отношения между евреями и гражданами германской и родственной крови. В преамбуле говорилось: "Руководствуясь тем, что чистота немецкой крови является необходимым условием для выживания германского народа, и исполненный непоколебимой решимости сохранить германскую нацию на века, Рейхстаг единодушно принял закон следующего содержания…" Он был подписан Гитлером как руководителем государства, рейхсминистрами внутренних дел и юстиции и "заместителем фюрера, Рудольфом Гессом, министром без портфеля". Под этим документом свою подпись он поставил вполне осознанно. Как следует из письма, отправленного Гитлеру за двенадцать дней до издания закона, в тот период Гесс активно занимался еврейским вопросом. Начинавшееся с обычного обращения "мой фюрер", оно касалось анализа, данного его братом Альфредом (заместителем Боля в "Иностранной организации"), результатов "спровоцированного евреями бойкота" германских потребительских товаров за границей. Как это ни парадоксально, но падение экспорта в большинстве стран, где бойкот имел место, было менее выраженным, чем общая средняя тенденция. Письмо заканчивалось:

"Полагаю, что [анализ] будет полезен, особенно, если понадобится использовать его против тех, кто упрекает нас в том, что экономические трудности и проблемы с иностранным товарооборотом являются следствием обращения с евреями в Германии.

Хайль! Всегда твой Рудольф Гесс".

Еврейский вопрос действительно составлял ядро мировозрения нацистов: во-первых, потому, что причиной всех бед был мировой заговор евреев, и, вовторых (что представлялось еще более важным), потому, что была необходимость очистить немецкую кровь от примесей "низшего типа", главную часть которых составляли евреи. Что бы там Гесс ни имел в виду, когда писал Карлу Хаусхоферу из Ландсберга о том, что в образованных кругах Гитлер говорил о евреях совсем не то, что перед народными массами, он сотрудничал с ним в создании "Майн Кампф" и доподлинно знал потаенные мысли Гитлера. Он хорошо понимал, что еврейский вопрос был поднят не с тем, чтобы отвлечь внимание и найти козла отпущения, а потому, что волновал истоки гитлеровской мысли. И он знал, что на противоположном, положительном полюсе вопроса о чистоте крови покоилась концепция "господствующей расы".

С тех пор эта тема получила дальнейшее развитие. В Мюнхене в 1930 году вышли в свет две ключевые работы по нацистской философии: "Миф двадцатого века" Альфреда Розенберга и "Новая знать крови и почвы" Вальтера Дарре, коллеги Гиммлера. Обе они подчеркивали необходимость легальной защиты нордической крови путем отбраковывания низших «образцов» и активной селекции "идеального типа" внутри "замкнутого генетического источника". Гиммлер начал такую "защиту крови" в СС еще до того, как Гитлер пришел к власти; кандидаты в это элитное формирование (которое должно было стать расовым ядром новой Германии) отбирались по нордической внешности; при изъявлении желания вступить в брак они сами и их будущие жены должны были представить доказательства чистоты крови нескольких своих предыдущих поколений. В 1934 году под названием "Расовая политика" вышла брошюра Гиммлера для школ, где он описывал нордический тип, к которому стремился: высокий и стройный, красивого телосложения, с "изысканной основой для движения и осанки", с "нордической душой" "удивительной чистоты и ясности, хладнокровием и уравновешенностью" внутри, которая реализуется "лишь посредством вечной целеустремленности, любознательности и дисциплины, поэтому никогда не знает покоя и не понятна миру, потому что ищет бесконечное и недосягаемое". Низший тип, подлежащий искоренению, был описан годом раньше одним из коллег Вальтера Дарре, доктором Гаухом, в "Новых основах расовых исследований": этот тип принадлежит к "промежуточной стадии", связующей человекообразных обезьян с нордическим человеком, опираясь на что Гаух предложил термин «Untermensch» «недочеловек». Гиммлер взял этот термин на вооружение и использовал его в брошюре, озаглавленной "СС как антибольшевистская боевая организация":

"Многие считают, что этот большевизм, эта борьба недочеловеков, организованная и возглавленная евреями, является чем-то новым в мировой истории… В этом отношении мы считаем необходимым констатировать, что война между людьми и недочеловеками велась на протяжении всех лет существования человека на земле, что эта борьба против людей, проводимая евреями, является… естественным течением жизни на нашей планете".

Итак, в основе нацистского мировоззрения лежит еврейский вопрос и чистота крови, самым тесным образом увязанные с борьбой против большевизма. Гесс верил в это так же свято, как и его коллеги по философии, Розенберг и Дарре, и непосредственные исполнители Гиммлер и Гейдрих. Он дал это ясно понять в своей речи на массовом митинге в 1934 году, когда назвал национал-социализм "ничто иное, как прикладная биология".

В недавнем исследовании профессора Роберта Джея Лифтона "Нацистские врачи" описываются чувства человека, слышавшего эту речь и из соображений анонимности названного "доктор С.". Он был так воодушевлен, что "ощущал себя слившимся не только с Гессом, но и с самим фюрером". Он пояснил Лифтону, что "Гесс точно знал, о чем думал Гитлер… Он был единственным, кто все это время был близок с ним". После той речи доктор С. вступил в ряды партии, стал членом лиги врачей национал-социалистической Германии и активным борцом за привитие нацистской философии в германскую медицину. В этой области он самым тесным образом сотрудничал с доктором Герхардом Вагнером, протеже Гесса, возглавлявшим его отдел народного здравоохранения, Вагнер, бывший офицер Баварской пехоты и боец добровольческого корпуса, прославился публичными выступлениями в защиту антиеврейских расовых законов. В дополнение к своему главному департаменту в Мюнхене он имел два вспомогательных отдела по "расовой политике" и "исследованию родства". Доктор С. утверждает, что национал-социализм Вагнер и Гесс склонны были рассматривать как течение (а не как партию), живой организм, растущий и изменяющийся "в соответствие с медицинскими нуждами народного тела: а народное тело, как и всякое иное, подвержено болезням". Ту же концепцию, но в более крайней форме, выразил Гиммлер в своей брошюре о борьбе СС с большевизмом: война не на жизнь, а на смерть людей с недочеловеками, возглавляемыми евреями, была "таким же законом природы, как и борьба человека с эпидемиями, как сражение чумных палочек со здоровым телом".

Биомедицинский взгляд на евреев и других представителей "низшей крови", как на бациллы в теле и народа, может привести к трем возможным выходам: насильственной массовой эмиграции, насильственной массовой стерилизации и массовой ликвидации. Других возможностей не предвиделось, если нацисты намеревались подходить к проблеме столь ревностно, а намерения у них были именно такие. Можно не сомневаться в том, что Гитлер остановил выбор на ликвидации. Это было наиболее верное и чистое решение; эмиграция миллионов евреев и других недочеловеков, которые в качестве жизненного пространства могли наметить восток, не представлялась целесообразной; насильственная стерилизация была трудна для осуществления и, кроме того, вызвав бурю возмущения во всем мире, способствовала бы возникновению пятой, кипящей ненавистью колонны, подрывающей Рейх изнутри.

Сомнительно, правда, чтобы подобные соображения занимали мозг Гитлера; его отношение к евреям отличалось эмоциональностью; оно могло опираться на подозрение, что его бабка дала жизнь его отцу после того, как была соблазнена евреем, нанявшим ее на работу; эту историю поведал в своих мемуарах Ганс Франк, находясь в камере смертников. Колоссальные затраченные усилия не позволили выявить этого еврея. Тем не менее Роберт Уэйт представил красноречивые свидетельства, почерпнутые из речей Гитлера, бесед и привычек, позволяющие предположить, что он подозревал, что его кровь со стороны отца была подпорчена. Он написал в "Майн Кампф" (и, предположительно, Гесс это печатал) "черноволосый мальчик-еврей с сатанинским взглядом часами просиживает в засаде, ожидая блаженно невинную девочку, чтобы испортить ее своей кровью". Знаменательно, что в "Нюрнбергском законе" 1935 года, запрещавшем брачные и половые отношения между евреями и немцами, он проверил каждое слово и особо выделил параграф три, в котором евреям запрещалось нанимать в качестве домработниц женщин немецкого или близкого происхождения моложе сорока пяти лет. Еврейская похоть, проявляющаяся в отношении арийских девушек, стала общим местом в антисемитских трактатах и прочей писанины, печатавшейся на страницах одиозной "Дер Штюрмер". Возможно, что Гитлер просто пал жертвой собственной пропаганды. Все же потребность поделиться об этих сексуальных кошмарах вызвана его общением со Штрейхером, к которому многие сторонники движения относились с неприязнью, если не сказать с отвращением. По словам Лейтгена, Гесс отчаянно, но безуспешно пытался удалить Штрейхера из ближайшего окружения Гитлера.

Какими бы ни были причины ненависти Гитлера к евреям, одно можно сказать с уверенностью — ненависть эта была всепоглощающей, и с начала двадцатых годов он налево и направо раздавал обещания выжечь их огнем и мечом "mit Stumpf und Stiel aus (zu) rotten". Эта фраза подразумевала полное истребление, стирание с лица земли. В беседах он упоминал о виселицах, которые возведет в Мюнхене, как только получит власть: "Тогда жидов будут вешать одного за другим, и они будут болтаться на перекладинах до тех пор, пока не провоняют… Аналогичная процедура последует и в других городах, пока Германия не очистится от последнего еврея". Слово «очиститься» важно еще и в психологическом смысле. В 1936 году хранитель коллекции сувениров нацистской партии, старик "академического типа", показывал ее австралийскому исследователю Стивену Робертсу и как памятку о сопротивлении извлек "деревянную скульптурку, изображавшую виселицу с болтающейся фигуркой еврея, выполненную с жестокой реалистичностью". Она, по его словам, украшала стол, за которым Адольф Гитлер основал партию. "Разве она не забавная?" Роберст ответил, что она очень и очень трагическая.

Сидя после войны в камере в Шпандау, Альберт Шпеер много размышлял по поводу "нездоровой ненависти Гитлера к евреям" и пришел к выводу, что она составляла ядро его убеждений; ему даже казалось, что все остальное было лишь призвано закамуфлировать движущие им "истинные мотивы поведения". Гесс, хваставшийся, что знает "потаенные мысли" Гитлера, его отношение к каждому мало-мальски значимому вопросу, стереотип его поведения, не мог не знать об этой ненависти, коренившейся в душе фюрера. Все же перед разными людьми Гитлер играл разные роли. Возможно, что перед своим более образованным и более светским «Гессерлом» он выступал в более благопристойной маске. Однако весьма трудно представить иное рациональное решение "проблемы еврейской крови" в том виде, в каком оно существовало и которое не заканчивалось бы массовой ликвидацией. Похоже, что это решение Гитлер объяснил Гессу весной 1928 года, в то время, когда обихаживал промышленные круги, если только «он» — человек, на которого Гесс ссылался в письме Ильзе: "Он просветил меня относительно решения еврейской проблемы, что поразило меня до глубины души". Больше об этом Гесс не пишет ни слова.

Вопрос, в какой степени Гесс предвидел последствия «пошаговой» политики антиеврейских законов, принимаемых в середине тридцатых годов, осложнялся еще и его близким знакомством с семьей Хаусхофера. Не вызывает сомнений искренность его дружбы с «Генералом», профессором Карлом Хаусхофером, учителем и другом. После войны Хаусхофер был в Нюрнберге одним из тех, кого отыскали американцы, чтобы освежить память Гесса.

"Рудольф, ты что, больше меня не знаешь… двадцать лет мы обращались друг к другу по именам. (…) Если наберешься терпения, память вернется, и тогда ты вспомнишь своих старых друзей и свою молодость, и то, как мы кружили над горами Фихтельгебирге на аэроплане, когда летели из Берлина в Мюнхен. Разве ты не помнишь, как сделал на самолете круг над Фихтельгебирге, потому что вид был таким чудесным…"

Старший сын Хаусхофера, Альбрехт, был одним из лучших разъездных агентов Гесса с хорошими связями. Он много сделал для Гесса в Берлине в критические месяцы, предшествовавшие приходу Гитлера к власти. Он установил контакты с высокопоставленными политиками, промышленниками и землевладельцами. Он объездил Англию, Америку и Дальний Восток. Путешествуя, регулярно посылал в "Цайтшрифт фюр Геополитик", издаваемую отцом, отчеты о положении в Великобритании и Соединенных Штатах. Кроме того, в Берлине он работал в Высшей политической школе, где преподавал географию и геополитику. Еврейская кровь, доставшаяся по наследству от матери, должна была воспрепятствовать ему и его брату занимать любую официальную должность, но они и их мать находились под покровительством Гесса. Это были сложные отношения; геополитические взгляды Хаусхоферов, отца и сыновей, во многих аспектах совпадали с целями Гесса и фактически служили направляющей нацистского мышления во внешней политике. Однако они весьма сдержанно относились к Гитлеру и его методам. Так, служа Гессу, Альбрехт находился в скрытой оппозиции. Он понимал невозможность своего положения, но, подобно многим из традиционной элиты, убеждал себя в том, что принесет стране больше пользы, занимая влиятельный пост. Обучая своих начальников, он сумеет предотвратить грубейшие ошибки во внешней политике, а тем временем окрепнет антинацистское движение и сбросит ненавистный режим. Личные чувства, испытываемые им к своему покровителю, он выразил в письме, написанном Гессу в конце 1933 года:

"Тем, что нас не сгребли в мусорную кучу как немцев низшей крови, мы (мой брат и я) должны быть благодарны исключительно вашему вмешательству. Вы поймете, если я скажу, что человеку, внутренне гордому и искреннему, очень трудно чувствовать себя так многим обязанным, что, прежде чем просить о чем-то для себя, тысячу раз задаешься вопросом. Я бы не смог принять этот [пост]… если бы не был уверен, что в случае необходимости смогу сполна расплатиться с вами лично…"

Похоже, что фраза "сполна расплатиться с вами лично" была тщательно продумана; к осени следующего года Альбрехт Хаусхофер одному из своих студентов в Берлине рассказывал о небольшом, узком круге, члены которого наблюдали за развитием событий с мыслью сбросить режим; среди упомянутых им имен прозвучали такие, как прусский министр финансов Йоханнес Попитц и начальник генерального штаба Людвиг Бек; позже он назвал дипломата Ульриха фон Хасселя, стержневую фигуру в тайной оппозиции Гитлеру.

Все же в еврейском вопросе его взгляды не имели четкого выражения. В письме отцу, датированном октябрем 1933 года, он поздравляет его с предоставившейся возможностью сотрудничать с Гессом в деле высшего контроля в вопросах "Германского дома" в должности президента VDA (Volksbund[4]) немцев, проживающих за границей). Там же он описывал последнее польское путешествие: "Весь еврейский вопрос страшно труден; из Катовице я поехал в Бендзин и Сосновец (чисто еврейские восточные города) и провел достаточно много времени с Богом избранным народом. Они явно чужеродные и принимать их можно только в небольших порциях".

Свой внутренний раскол Альбрехт Хаусхофер наиболее явно выразил в письме родителям, написанном в июле 1934 года, сразу после убийства австрийского канцлера Дольфусса австрийским нацистом из Мюнхена, вдохновленным на это покушение Гессом, Гиммлером и Гейдрихом; план, оказавшийся непродуманным, состоял в том, чтобы посадить новое правительство, которое установило бы союз Австрии с Германским Рейхом.

Альбрехт Хаусхофер, наверняка знавший о причастности к этому своего покровителя, писал: "Временами я задаюсь вопросом, как долго сможем мы нести ответственность, которую берем на себя, которая потихоньку начинает оборачиваться историческим преступлением или, по меньшей мере, соучастием… как бы то ни было, мы все находимся в положении "конфликтующих обязательств"… и должны им подчиняться, даже если задача стала безнадежной".

С прозорливой обреченностью он продолжает: "Нас ждет много жестоких смертей, и никто не знает, когда молния угодит в его собственный дом".

В следующем месяце он написал матери о дне рождения отца в еще более пессимистическом тоне с большой долей пророчества: он думал, может быть, на деле не стоило желать ему "того, чего никто не пожелает человеку, которому предстоит испытать то, о чем лучше не говорить вовсе. То есть всего того, чего я ожидаю и не ожидаю от будущего".

Ученый с рано проявившимся талантом, Альбрехт Хаусхофер был, кроме того, одаренным поэтом и драматургом; повышенная восприимчивость и чувство исторической перспективы позволили ему осознать, что они с отцом балансируют на лезвии бритвы.

Подобных задокументированных доказательств колебаний Гесса не имеется. Все же, судя по его поэзии и письмам, по свидетельствам людей, близко знавших его, можно сказать, что под панцирем нациста, прошедшего горнило Первой мировой войны и школу добровольческого корпуса, скрывалась "очень мягкая" (Эрнст Боль), "почти женственная" (Альфред Лейтген) и чувствительная душа. Его отношения с Хаусхоферами, матерью и сыновьями, "запятнанными низшей кровью" и все же остававшимися для него образцами интеллекта, остроумия, очарования и светскости, которой он так восхищался и которой недоставало ему самому, не могли не вызывать с его стороны сомнений, сознательно или подсознательно. В любом случае, он не отличался уравновешенностью;

Ганс Франк отзывался о нем как о "неустойчивом, мечтательном, слабохарактерном человеке", а Лейтген как об "очень неустойчивом" и "нервном, чувствительном и задумчивом". Возможно, что колебания, которым он был подвержен, выражались в частых приступах болезни и увлечении астрологией и альтернативной медициной, что отмечали все знавшие его люди. Так, Альфред Розенберг в 1945 году свидетельствовал: "Он страдал от желудочных спазмов. Его часто мучили сильные боли, и у него желтело лицо, потому он не всегда мог справляться со своими официальными обязанностями. По поводу этого внутреннего заболевания он консультировался не с одной дюжиной врачей, но улучшения его состояния не наступало… он сказал нам, что один доктор решил, что у него в зубах гнездится какая-то инфекция, и зубы ему удалили, но это его самочувствию совсем не помогло".

Его недомогания могли быть следствием внутренней борьбы по поводу конечных целей расовой политики, или реакцией на невероятные усилия, которые он прикладывал, работая шефом по связям у фюрера, не признававшего рациональное и унитарное управление, или из-за мучавшего чувства, что теряет устойчивые ранее позиции подле Гитлера. В любом случае, исполняя служебные обязанности, внешне Гесс оставался фанатически преданным расово-биологической сути нацистского мировозрения.

Начальная стадия «пошагового» осуществления биомедицинской политики ознаменовалась в первые месяцы прихода Гитлера к власти принятием закона "о профилактике появления потомства с наследственными заболеваниями". В результате продолжительных дебатов было решено, что если нацию нужно уберечь от "гибели народа", следует согласиться с жестокими и далеко идущими методами. Закон вводил обязательную хирургическую стерилизацию всех лиц "с наследственными заболеваниями", а именно: с врожденным слабоумием (умственной неполноценностью), шизофренией, маниакальными депрессиями, душевными расстройствами, эпилепсией, глухих и слепых от рождения, с тяжелыми физическими уродствами и даже "наследственных алкоголиков". В том же году закон получил дальнейшее развитие, а в октябре 1935 года после принятия "Нюрнбергских законов" начался процесс внедрения в практику "расовой гигиены" (евгеники), создание соответствующих структур с привлечением таких энтузиастов, как доктор С., слышавший в 1934 году выступление Гесса, в котором тот говорил о национал-социализме как о "прикладной биологии". Происходило постепенное исключение медицинских запретов и передача этической ответственности, которую врач несет перед пациентом, государству. Так было положено начало тоталитарной медицине и процессу, получившему завершение в Аушвице, Треблинке и других лагерях смерти, построенных специально с этой целью.

Знал ли об этом Гесс, предвидел ли конечные цели, никто не ответит, эту тайну он унес с собой в могилу. В бумагах доктора Вагнера, возглавлявшего отдел народного здравоохранения, имеются свидетельства в пользу того, что он знал о том, что его чиновники основали "суды генетического здоровья", на которых тайно обсуждались кандидатуры тех, кто подлежал обязательной стерилизации, и был в курсе медицинских дебатов относительно применяемых методов и процедур. Не приходится сомневаться и в том, что он играл ведущую роль в осуществлении «пошаговой» политики по нейтрализации церкви, которая могла стать идеологическим препятствием на пути достижения биологической цели нацистской политики. К этой работе он подключил Франца Пфеффера фон Саломона, главу своей службы политической разведки, имевшего кабинет в штабе связи в Берлине.

Какие бы угрызения совести ни мучили Гесса в связи с "медико-биологическим экспериментом", к которому он был причастен, ясно только, что он имел единственную цель: "быть наипреданнейшим проводником идей Гитлера".