"Шепот в ночи" - читать интересную книгу автора (Эндрюс Вирджиния)

И никогда…

Гейвин быстро вышел из машины, но вдруг остановился. Мне хотелось подбежать к нему и обнять, но я знала, что если я это сделаю, особенно в присутствии его родителей, он сильно покраснеет и начнет заикаться от смущения. Я называла его отца дедушкой Лонгчэмп, потому что он был отцом папы. Это был высокий, худой человек с лицом, сильно изрезанным морщинами. Его темно-каштановые волосы поредели, но он продолжал зачесывать их назад с боков и со лба. Седина еще больше посеребрила его волосы, особенно на висках, с тех пор, когда я видела его в последний раз. Его долговязое тело, длинные руки и почти всегда печальные глаза напоминали мне Авраама Линкольна.

Мать Гейвина, Эдвина, была очень милой и радушной женщиной, говорила мягко и, казалось, что она постоянно пребывает в благоговейном страхе перед отелем и семьей. Тетя Ферн не упускала любой возможности напомнить Эдвине, что она ей только мачеха, и все это, несмотря на дружелюбие и любовь, с которой Эдвина относилась к ней. В своих письмах и при встрече Гейвин часто рассказывал мне о том, что означали те или иные слова и поступки тети Ферн по отношению к его матери.

– Она наполовину мне сестра, – говорил он мне, – но уж лучше бы она совсем ею не была.

– Ну, – воскликнул дедушка Лонгчэмп, выйдя из такси, – именинница!

– С днем рождения, дорогая! – воскликнула Эдвина, когда дедушка поцеловал меня в щеку. А затем он огляделся вокруг, уперев руки в бока точно так же, как это иногда делал папа.

– Привет, Гейвин, – сказала я, в волнении поворачиваясь к нему.

– Привет!

Взгляд его глаз сразу же смягчился, встретившись с моим.

– Где Джимми? – спросил дедушка Лонгчэмп, но прежде, чем мне удалось ответить, в дверях появился папа.

– О, отец, добро пожаловать, – приветствовал он, подходя к ним. Он обнял и поцеловал Эдвину и помог им достать багаж. Когда все вошли в отель, мы с Гейвином проследовали за ними.

– Как прошла поездка? – спросила я Гейвина. Хотя я и старалась не смотреть на него, но все-таки заметила, что Гейвин стал выше, его лицо пополнело, так что он выглядел взрослее.

– Она была долгой и утомительной, – ответил Гейвин и добавил: – Я бы хотел жить немного поближе к тебе.

– Я тоже, – призналась я.

По его лицу промелькнула улыбка, и он оглядел вестибюль отеля.

– Что-нибудь изменилось?

– Подожди, вот увидишь главный зал, – сказала я ему.

– Ты поднимешься к нам в номер, Гейвин? – спросил его дедушка Лонгчэмп.

– Все в порядке, я разберусь с твоими вещами, – сказала его мама, видя неохоту Гейвина. – Он хочет осмотреть все с Кристи. Они давно не виделись, – добавила она, и Гейвин покраснел от смущения. Я никогда еще не встречала такого стеснительного мальчика.

– Спасибо, мама, – пробормотал он и уставился на что-то в дальнем углу вестибюля.

Как только папа с дедушкой и Эдвиной ушли, я повернулась к Гейвину.

– Хочешь прогуляться по саду к бассейну? – спросила я. – Там сейчас работа в самом разгаре.

– Прекрасно. Наверное, сегодня вечером к тебе придет много школьных друзей, – говорил он, когда мы шли по дорожке.

– Ко мне придет весь класс. Я не могла оставить без приглашения кого-нибудь из них.

– О? А какие-нибудь новые друзья появились со времени твоего последнего письма? – испытующе спросил он. Я знала, что он имел в виду: есть ли у меня новые приятели.

– Нет, – ответила я. Он широко улыбнулся, расправил плечи, откинул назад волосы, черные как смоль, такие же, как у моего папы. У него были самые длинные ресницы, такие длинные и густые, что казались искусственными. – А у тебя? – спросила я.

– Нет, – сказал он. – Я все так же вместе с Тони, Дауг и Джерри. Я не говорил тебе, но сестра Дауга помолвлена и через месяц выйдет замуж?

– Через месяц?

– Ну, – он сделал паузу, – она вынуждена.

– О, все расстроены? – спросила я.

– Полагаю, что да. Дауг не слишком об этом распространяется. Думаю, в каждой семье есть своя паршивая овца. Это мне кое-что напоминает, – сказал он. – Ферн уже здесь?

– Ага. Она подстриглась почти наголо. Кажется, папа ее еще не видел. Она переночует в отеле, а тетя Триша остановится в доме, в комнате Ферн. Так захотела мама.

– Я не виню ее. Как поживает Полина Бредли? Она все так же накручивает прядь волос на палец, когда разговаривает? – спросил он. Я засмеялась.

– Да она просто нервничает, Гейвин. Она на самом деле очень робкая девочка, – объяснила я.

Он кивнул. Оглянувшись на океан, я увидела, что облака начали рассеиваться, и можно было увидеть голубое небо в просветах между ними. Это, а также приезд Гейвина согрело мое сердце. Гейвин знал, на что я смотрю: он всегда подтрунивал надо мной по поводу того, как погода влияла на мое настроение.

– Прости за облака, – сказал он. – Я старался их разогнать, но…

– Ну хоть дождя не будет, – сказала я. – Кажется, проясняется.

– Дождь не посмеет пойти. Ты очень волнуешься перед предстоящим торжеством?

– Да, и я так рада, что ты смог приехать.

– Я – тоже, – он снова сделал паузу и взглянул на меня. – Ты такая… милая.

– Я выгляжу старше? Я этого не чувствую, – быстро сказала я. – Даже если все будут обращаться со мной как со взрослой.

Он мгновение изучал меня своими темными глазами.

– Думаю, ты выглядишь старше. И привлекательной. – Он отвернулся так же быстро, как и пробормотал эти слова, но мне показалось, что они застыли в воздухе как запах цветущих роз. – Эй, а не Джефферсон ли это вон там, на косилке?

Он помахал рукой, и Джефферсон, увидев нас, попросил Бастера, полевого рабочего, остановить косилку, чтобы слезть с нее и побежать к нам.

– Гейвин! – закричал Джефферсон.

Гейвин сгреб его в охапку и закружил.

– Как поживаешь, маленький племянник?

– Я работаю, Гейвин, стригу траву. А потом я буду помогать чинить ступеньки в бассейне. Они очень стесались.

– О, звучит очень серьезно, – сказал Гейвин и подмигнул мне. Я все еще была под впечатлением от его взгляда и слова «привлекательней».

– Хочешь посмотреть? Идем, я покажу тебе ступеньки, – Джефферсон вцепился в руку Гейвина. Гейвин беспомощно пожал плечами. Я последовала за ними, опустив голову, с забившимся от счастья сердцем. Как же спутаны были наши жизни. Гейвин и папа были братьями только наполовину, и поэтому Гейвин приходился дядей моему брату Джефферсону, но он не имел кровного родства со мной. Однако он бывало поддразнивал меня и говорил мне, что я должна называть его дядя Гейвин, потому что он теоретически приходится дядей и мне. И несмотря на то, что мы подшучивали над нашими родственными связями, этот странный союз семей невольно заставлял нас говорить о том, как мы на самом деле относились друг к другу. Мне было интересно, останется ли это для нас когда-нибудь в прошлом и не перепутаются ли наши жизни от этого еще больше. Джефферсон, показав Гейвину предстоящую работу в бассейне, побежал назад к Бастеру, чтобы закончить стрижку газонов, и мы с Гейвином снова остались наедине.

Ветер все быстрее и быстрее разгонял облака. Солнечный свет высветил часть отеля и площадок. Мы с Гейвином продолжили нашу прогулку в саду, болтая о школе и о том, чем мы были заняты в течение того времени, пока не виделись. Мы оба почти повторили все то, что писали друг другу в письмах, и казалось, что он говорит так же много, как и я. Молчание, возникавшее между нами, вызывало забавное замешательство. Когда наши взгляды встречались, мы быстро переводили их на что-нибудь другое, и оба старались придумать, о чем еще бы рассказать.

– Думаю, нам лучше вернуться, – наконец проговорил Гейвин. – Становится поздно, и мне кажется, что тебе пора готовиться к торжеству.

– Странно, но я очень нервничаю, – сказала я. – Не за себя, а больше за маму. Она хочет, чтобы этот праздник стал грандиозным.

– Так и будет. Не переживай, – успокоил меня Гейвин, улыбаясь и на мгновение сжав мою руку. Когда он отпустил ее, мои пальцы еще касались его руки.

– Ты оставишь для меня танец?

– Конечно, Гейвин. На самом деле ты будешь первым, с кем я пойду танцевать, хорошо?

– Первым?

Это, казалось, напугало его. Он знал, что это сделает нас объектом всеобщего внимания.

– Почему бы и нет?

– Может, тебе лучше первый танец отдать Джимми, – предложил он.

– Я подумаю, – кокетливо произнесла я. – Не прячься по углам с Рикки Смитом и Уорреном Стейном. Я разыщу тебя, – игриво пригрозила я.

– Я не буду прятаться. Не сегодня. Этот вечер слишком особенный для тебя.

– Надеюсь и для тебя тоже, – сказала я, и он просиял.

На той стороне площадки у парадного входа нашего дома я увидела маму, которая махала рукой и звала меня.

– Мне надо собираться, Гейвин. До скорого.

Я шагнула назад, и он – тоже. Наши пальцы на мгновение коснулись, и теплый электрический разряд, пронесясь по руке через грудь, достиг моего сердца, заставив его затрепетать. Я повернулась, чтобы бежать, но остановилась.

– Я рада, что ты здесь! – прокричала я напоследок.

– Я – тоже, – ответил он.

Я побежала, перебегая из мрачных теней облаков в солнечный свет, пробивающийся сквозь тучи и обещающий мне самый волнующий вечер в моей жизни. Океанский бриз целовал мое лицо и развевал мои волосы. Я уносилась из детства, безудержно мчась к порогу взрослой жизни, взволнованная и напуганная теми новыми и глубокими ощущениями, которые затаились во мне.

После того, как я приняла душ, мама зашла ко мне, чтобы причесаться и наложить макияж вместе со мной за моим туалетным столиком. Теперь, когда мы вот так сидели рядом, взволнованно посмеиваясь над предстоящей феерией, я понимала, почему большинство людей считали, что мы выглядели больше как сестры, чем как мать и дочь. Конечно, мама была такой молодой, когда я появилась у нее. Ей и теперь всего чуть-чуть за тридцать, и у нее был такой цвет лица, что и вечность не сможет изменить его. Я надеялась, что буду выглядеть точно так же, как и она, на вечные времена, но в этот момент, когда наши лица отразились рядом в зеркале, я вдруг отчетливо увидела разницу, ту, которая отражала черты моего отца. Я перестала расчесывать челку.

– Как он выглядел, мама? – неожиданно произнесла я.

– Он?

– Мой настоящий отец?

Глядя друг на друга в зеркало, казалось, что мы разговариваем друг с другом, разделенные каким-то пространством, и это облегчало нам отвечать на вопросы и задавать их. Я надеялась, что мама ухватится за эту возможность рассказать мне теперь все, что обещала сообщить сегодня вечером.

– О! – Я решила, что она не собирается отвечать. Но она вдруг перестала причесываться. – Он был очень красив, как кинозвезда, широкоплечий, с темными блестящими волосами, – сказала мама спокойным голосом, звучащим как бы издалека. – Он всегда выглядел элегантным, в его темно-голубых глазах мерцали проказливые огоньки. – Она улыбнулась своим воспоминаниям. – Конечно, все девочки в школе были влюблены в него. И он знал об этом! Не было никого более самонадеянного…

Я затаила дыхание, боясь, что если двинусь или заговорю, она замолчит.

– Я была просто очередной глупой девочкой-подростком, с широко раскрытыми глазами, которой он с легкостью воспользовался. Я уверена, он считал меня прирученной, замирающей и верящей всему, что мне говорил. Мое сознание было совершенно затуманено.

– У меня его глаза? – осторожно спросила я.

– Они того же цвета, но у него они были такие масляно-блестящие и полные фальшивых обещаний.

– У меня скорей всего его рот, – предположила я. Мама внимательно посмотрела на меня.

– Да, думаю, да, и форма твоего подбородка – его. Иногда, когда ты улыбаешься…

Она замолчала, как будто к ней вернулось какое-то чувство.

– Он всегда был таким ужасным, даже в самом начале? – быстро спросила я, надеясь, что она продолжит этот разговор.

– О, нет! Сначала он был обманчиво очарователен и обольстителен. Я верила всему, что он говорил мне, жадно проглатывая угощения из его лжи. Но, – добавила она, наклонив голову, и ее глаза неожиданно опечалились, – тебе следует помнить, что я была молоденькой девушкой, у меня не было настоящей семьи, которую я могла бы назвать своей. Бабушка Катлер согласилась послать меня в Нью-Йорк больше из желания отделаться от меня, а моя мать была неспособна помочь даже себе, не то что – мне. Я была настоящей сиротой. Затем появился этот невероятно красивый, всемирно известный музыкальный идол, обративший свое внимание на меня, обещая, что когда-нибудь я буду петь рядом с ним на сцене мирового значения. Почему бы мне после всего этого не быть очарованной им и не верить во все, что он говорил? Он как хищник чувствовал добычу, – горько добавила она.

– И никто не знал? – спросила я, заинтригованная услышанным. Это любовное приключение и выпавшее на мамину долю тяжелое испытание глубоко затронуло мою душу.

– Нам приходилось все держать в секрете. Он был учителем, а я его студенткой. У старухи Катлер всюду были свои люди, следившие за мной и готовые при любом удобном случае навредить мне. Я даже ничего не говорила Трише, пока это было возможно, – сказала она. – А затем я забеременела, и это была ты.

– И что же он, когда ты ему все рассказала?

– О, – мама снова стала расчесывать волосы, – он вновь начал обещать, что мы поженимся, наймем няню и уедем. А я все равно буду музыкальной звездой. – Она остановилась и усмехнулась. – Пока я все держала в секрете, он мог спокойно закончить свое пребывание в школе. Затем, – добавила она, глядя в зеркало и сузив потемневшие глаза так, как будто она его там видела, – он просто исчез. Как-то днем Триша пришла домой, вся взволнованная, потому что Михаэль Саттон внезапно решил бросить свою карьеру учителя якобы потому, что его вызывают в Лондон на главную роль в новой постановке. Все это было ложью, – добавила она, качая головой. – Он просто бросил меня.

– Как это ужасно, – мое сердце глухо забилось. Мне было интересно, как бы я поступила в такой ситуации.

– Я не могла довериться своей матери и знала, что бабка Катлер будет злорадно торжествовать, узнав о моей беде. Я сходила с ума и бесцельно бродила по улицам города во мгле снежной бури, пока меня не сбила машина. К счастью, удар был не сильный, но это положило конец лжи. После этого я стала еще более уязвимой, чем раньше, и все это по милости старухи Катлер, которая моментально приехала, чтобы передать меня в руки своей сестры-ведьмы Эмили на их фамильную плантацию Мидоуз. Все, что было дальше, слишком ужасно, чтобы пересказывать, – закончила она.

– Я родилась там? – спросила я.

– Да, а потом тебя у меня забрали. Но приехал Джимми, и с божьей милостью нам удалось вернуть тебя назад, – сказала она. Ее глаза наполнились теплом и любовью, и я поняла, что мое возвращение к ней было самым главным событием в ее жизни.

– Ну вот, – добавила мама, целуя меня в щеку. – Я и рассказала тебе всю нашу печальную историю к этому твоему знаменательному дню, как ты и просила.

– Но это не все, мама. А ты обещала, – воскликнула я.

– О, Кристи, что еще я должна тебе рассказать? – спросила она, и уголки ее рта опустились.

– Один раз мой отец приезжал сюда, правильно?

– Не сюда, – сказала она. – Он позвонил из Вирджинии Бич. Он умолял меня показать ему тебя, убеждая, что хочет только взглянуть на свою дочь. Но на самом деле он хотел шантажировать меня, чтобы получить деньги, но мой адвокат отпугнул его. Вообще, мне его жаль. От него осталась только тень того знаменитого Михаэля Саттона. Алкоголь и распутный образ жизни нанесли непоправимый вред ему и его карьере.

– Мама, тот старый медальон, который я храню в шкатулке с украшениями… – Я открыла шкатулку и, поискав, вытащила его оттуда. Она кивнула. – Это мой отец?

Она снова кивнула.

– Да, это все, что он когда-либо тебе давал, – сказала она.

– Я не могу вспомнить его… Здесь просто фотография, на которой какое-то печальное лицо, темные, грустные глаза…

– Это просто игра, чтобы вернуть мою симпатию к нему, – холодно проговорила мама.

– Ты его тогда ненавидела? – спросила я.

Она повернулась, прежде чем ответить, долго рассматривала себя в зеркале.

– Думаю, больше уже – нет. В моем воображении он был чем-то вроде привидения, возможно, духом обмана, но также и фантазией молодой девушки, представившей привидение в виде своего воображаемого любовника, того, который может быть только в сказке. Вот что происходит, когда мы превращаем лягушек в принцев, – сказала мама и резко повернулась ко мне. – Остерегайся этого, Кристи. Теперь, когда ты стала такой красивой молодой леди, знакомства с тобой будут искать многие. У меня не было матери, которая предостерегла бы меня, но, боюсь если бы она и была, я бы все равно оказалась добычей тех чар, улыбок и обещаний. Будь умней меня. Не бойся полюбить кого-нибудь всем сердцем, но не давай сердцу свободы. Немного скептицизма не помешает, это даже необходимо, и, если мужчина действительно тебя любит, он поймет твои страхи и неуверенность и никогда не будет форсировать события. Ты понимаешь, о чем я? – спросила она.

– Да, мама, – сказала я. Несмотря на то, что у нас с мамой никогда не было откровенного разговора о сексе, я понимала, что значит зайти слишком далеко», как это случилось с ней. Она снова поцеловала меня и нежно сжала мою руку.

– Ну-ка, где там мы? – она улыбнулась нашему отражению. – Очень жаль, что бабушка Лаура плохо себя чувствует и не может быть сейчас с нами. Она бы прохаживалась, подобно тренеру, за нашими спинами, подсказывая нам, какой тон помады нужен, как наложить макияж, какие серьги надеть и как причесаться.

– Мне хочется выглядеть как ты, мама. Естественно, просто, такой, какая я есть. Я не хочу накладывать толстый слой макияжа и поражать людей обилием украшений.

Она засмеялась.

– Тем не менее, кое-что мы все-таки сделаем: подчеркнем линию бровей, немного румян, наиболее подходящий тон помады и духи.

Она капнула немного своих самых любимых духов мне на грудь. Мы обе рассмеялись так громко, что на звук нашего смеха пришел папа.

– Я уже подумал, что забрел в женскую спальню в колледже, – произнес он.

– Ничего страшного, Джеймс Гари Лонгчэмп, только будь в смокинге, как и обещал. Это должно быть лестным для тебя, Кристи, – добавила мама, – он делает это только для тебя. Другим способом я не смогу заставить его надеть галстук.

– Почему женщина может быть одета так, как она хочет, а мужчине приходится носить этот обезьяний наряд, который так далек от меня, – пожаловался папа. – Но, – быстро сказал он, увидев, что мама хмурится, – я сделаю это с радостью.

Он отступил, поднимая руки. Когда папа ушел, в смягчившемся выражении лица мамы, ее светящихся глазах и лучистом цвете лица проявилась та любовь, которая до сих пор для нее была чем-то большим, чем жизнь.

– Мужчины – как дети, – сказала она. – Запомни это. Даже самые сильные и выносливые из них – более чувствительны, чем они это признают.

– Я знаю. Гейвин как раз такой.

Она с ангельской улыбкой на губах на мгновение уставилась на меня.

– Тебе очень нравится Гейвин, так?

– Да, – робко ответила я. Мама кивнула так, как-будто она это подозревала.

– Разве он тебе не нравится, мама?

– О, да. Он очень чувствительный и вежливый молодой человек, но тебе потребуется много времени, прежде чем ты влюбишься в кого-нибудь. У тебя будут десятки вздыхателей.

– Но у тебя – не было, – быстро сказала я. – Ты сожалеешь об этом?

Она задумалась на мгновение.

– Иногда, – призналась она. – Я ни на кого не променяла бы Джимми, но мне бы хотелось иметь полноценное детство, которое я бы провела в бесчисленных танцах и свиданиях.

– У тебя не было приятелей, когда ты училась в старших классах, и ты не ходила на свидания? – спросила я. Ее мечтательная улыбка мгновенно исчезла.

– По правде говоря, нет, – поспешно ответила мама. – О, Кристи, давай не будем говорить о грустных вещах и наконец подумаем о предстоящем торжестве. Итак, к работе, – скомандовала она, и мы снова занялись макияжем и прическами.

Но почему, спрашивала себя я, разговор о школьных приятелях так ее расстраивает? Каждый раз, когда я узнавала что-нибудь новое о своей маме, это новое тянуло за собой еще больше таинственного. Не успевает проясниться одна тайна, как тут же появляется другая. Вопросы сыпались дождем.

Когда мы закончили с макияжем и прическами, мама пошла в свою комнату, чтобы переодеться, а я надела свое платье. Только я успела скользнуть в туфли и подойти к зеркалу, как тетя Триша постучалась в дверь.

– Можно заглянуть? – спросила она.

– Да, конечно!

– О, дорогая, ты великолепно выглядишь! Надеюсь, будут сделаны десятки фотографий, – воскликнула она.

– Спасибо тебе за все, тетя Триша.

Ее волосы были все так же собраны в пучок, но теперь на ней было мерцающее жемчужно-голубое платье. Ее шею охватывало самое прекрасное жемчужное ожерелье, какое я когда-либо видела, а в ушах блестели со вкусом подобранные серьги. Ее зеленые глаза засверкали, когда она мне улыбнулась.

– Ну, – сказал папа, становясь рядом с ней. – Ну и какой у меня вид? Глупый?

– О, папа! – воскликнула я. В этом черном смокинге и галстуке, с аккуратно причесанными волосами и такой загорелый, он выглядел самым красивым из всех, кого я когда-либо видела.

– Ты выглядишь как… как звезда экрана, – сказала я, покраснев, когда вспомнила, каким мама описывала моего настоящего отца. Тетя Триша засмеялась.

– Я чувствую себя не кинозвездой, а манекеном в магазине, – ответил он, гримасничая так, как будто ему больно.

– Ничего подобного, – сказала мама, подходя сзади. На ней было светящееся платье из белого атласа на тоненьких бретельках и с глубоким вырезом. Корсаж платья плотно облегал тело, а от талии юбка платья расширялась как у сказочной принцессы, до самых лодыжек. Она выглядела просто как королева в алмазно-рубиновом ожерелье и алмазных серьгах.

– Мама, ты прекрасна! – воскликнула я.

– У меня есть к тому причина, – ответила она. Все трое любовались мной. – Ну разве она не великолепна, Триша?

– Без сомнения! Агнесса Моррис немедленно взяла бы ее на роль Джульетты или Клеопатры, – сказала она, и они все рассмеялись.

– Кто такая Агнесса Моррис? – спросила я.

– Наша воспитательница из Сарах Бернхардт, – объяснила Триша.

– Я готов, – услышали мы крик Джефферсона. Он появился в дверях, сбежав из своей комнаты, где миссис Бостон помогала ему одеваться. В своем синем костюмчике и галстуке, с аккуратно причесанными волосами он выглядел прелестно.

– Какой красивый молодой человек, – сказала тетя Триша. – Вы будете моим кавалером сегодня вечером?

– Ага, – ответил Джефферсон, глядя на нее широко раскрытыми глазами. Все засмеялись, и мы отправились в отель. Мое сердце так билось, что я боялась потерять сознание на ступеньках. Мама заметила напряженность в моем лице и, обняв меня, поцеловала.

– Все будет прекрасно, – успокаивала она меня. – Просто радуйся.

– Спасибо, мама. У меня самые лучшие родители в мире. Спасибо за вашу любовь, – сказала я. Она улыбнулась, но на глаза ее навернулись слезы.

Вечером танцевальный зал выглядел эффектно и красочно: играл оркестр, от пола отражались вспышки огней, а украшения переливались и мерцали. В последнюю минуту, чтобы сделать это сюрпризом для меня, служащие укрепили огромных размеров транспарант, на котором ярко-розовыми буквами было написано: «Кристи, поздравляем с шестнадцатилетием, мы любим тебя!»

Люди устремились в зал, прибывая буквально толпами, такими огромными и так быстро, что я едва успевала поздороваться с одной группой гостей, как подходила еще одна и еще. Официанты, одетые в белые накрахмаленные рубашки с галстуками-бабочками, темно-синие жилеты и брюки, и официантки в хорошеньких розовых блузках и юбках, засуетились среди гостей, разнося подносы с горячей и холодной закуской, приготовленной мистером Насбаумом и его племянником Леоном. Слева для молодежи были установлены две огромные стеклянные чаши для пунша. А в самом дальнем углу был устроен бар для взрослых.

Дядя Филип, тетя Бет и близнецы прибыли вскоре после нас. На Ричарде был темно-синий костюм и галстук, а на Мелани. – темно-синее платье с рукавами, доходившими до локтей. Поприветствовав нас, дядя Филип задержался возле меня и мамы. Он окинул меня взглядом, восторженно кивая.

– Даже и не знаю, кто из вас прекраснее сегодня, – сказал он, переводя взгляд с меня на маму и снова на меня, – ты или твоя мама. Кристи похожа на маленький совершенный бриллиант, а ты, Дон, на королевский драгоценный камень.

– Спасибо, Филип, – быстро сказала мама, обращая все свое внимание на входящих Бронсона и бабушку Лауру.

– О, вот и мама.

– Поприветствуй ее первой, – произнес Филип, и кривая улыбка скользнула по его губам. – Терпеть не могу, когда она меня Рэндольфом называет в присутствии Бронсона.

Мама кивнула и взяла меня за руку, так что мне пришлось последовать за ней. Я взглянула на дядю Филипа, который все еще стоял рядом и смотрел на нас, а затем я поспешила за мамой к дверям.

Волосы бабушки Лауры были вымыты и уложены. Недавно из-за артрита ей пришлось сесть в инвалидное кресло. Она выглядела как вдовствующая королева в накидке из соболиных шкур. На ней было одно из ее лучших платьев, широкое алмазное ожерелье и подходящие к нему серьги с алмазной диадемой. Хотя она производила впечатление довольной от того, что ее сюда доставили, взгляд ее был смущенным.

В постоянной заботе о бабушке Лауре Бронсон Алкотт постарел. Хотя он все еще был высоким, с хорошей фигурой, но плечи его все больше и больше опускались. Его усы поседели, хотя волосы оставались темно-русыми. Тем не менее он все еще был вполне красив и элегантен. Мне нравилась его доброта и мягкий голос. Никто не был так похож на богатого южного аристократа, как Бронсон. Я всегда восхищалась им, его терпением и любовью, которые он дарил бабушке Лауре, невероятно капризной, по словам мамы, из-за своих временных провалов в памяти.

– Мама, ты выглядишь чудесно. – Моя мама наклонилась к бабушке, чтобы обнять ее и поцеловать. На лице бабушки Лауры появилось выражение удовлетворения; затем она подняла глаза на меня.

– С днем рождения, дорогая, – сказала она. Как замечательно, подумала я, она все вспомнила и узнает. – Бронсон, вручите Клэр ее подарок, – мое сердце екнуло. Мама многозначительно посмотрела на меня, и Бронсон подмигнул. Я кивнула.

– Спасибо, бабушка, – я обняла и поцеловала ее. Мне в нос ударил тяжелый запах ее, духов. Казалось, она выкупалась в них.

– Кати меня дальше, кати, – скомандовала бабушка Лаура, взмахивая рукой. – Там люди, которых надо поприветствовать.

– С днем рождения, Кристи, – сказал Бронсон и, прежде чем везти бабушку Лауру дальше по залу, отдал мне подарок и поцеловал в щеку.

– Я подержу это, – сказала мама. – Иди, побудь среди своих друзей.

– Спасибо, мама.

Я оглянулась в поисках Гейвина, но ни он сам, ни его родители еще не прибыли. Мгновение спустя в зал ворвалась Полина Бредли с несколькими моими школьными подругами, и мы, встав группой в углу, хихикали и обнимались, а девчонки выискивали себе кавалеров, которые бы отвечали всем их требованиям.

– Это самая лучшая вечеринка, на какой я когда-либо была! – восторженно воскликнула Полина. – Это – Гейвин? – закричала она. Я посмотрела в сторону, куда она показывала, и мое сердце слегка затрепетало, когда я увидела, что он и его родители наконец прибыли.

В светло-голубом пиджаке, брюках и галстуке, Гейвин привлек внимание многих женских глаз. Даже на расстоянии я видела, что он тепло улыбается мне взглядом своих темных глаз. Я помахала рукой, и он направился к нам. Дедушка Лонгчэмп и Эдвина пошли поздороваться с мамой.

– Привет, – сказал он, не обращая внимания на остальных. – Ты выглядишь великолепно!

– И ты тоже, – ответила я, едва не перейдя на шепот, несмотря на звучащую вокруг музыку и болтовню.

– Спасибо. Я купил этот пиджак специально для этого случая.

Я быстро оценила, какими взглядами смотрят на нас мои подружки.

– Ты помнишь Полину? – спросила я, поворачиваясь к ним.

– Конечно. Привет!

Полина застыла с глупой улыбкой на лице, накручивая прядь волос на палец. Уголком глаза я видела маму, которая звала меня, чтобы я подошла и познакомилась с кем-то.

– Полина, пожалуйста, представь всем Гейвина, пока я выясню, что хочет мама, – попросила я.

– Конечно, – ответила Полина, и ее глаза заблестели от счастья.

Гейвина расстроило то, что я так быстро оставила его, и он чувствовал себя очень неуютно в центре всеобщего внимания, но в тот момент я ничего не могла поделать. У мамы было еще много людей, с которыми она хотела меня познакомить: известные бизнесмены из Катлерз Коув и Вирджинии Бич, постояльцы отеля, из года в год приезжающие к нам и ставшие почти членами нашей семьи, и, конечно, члены администрации нашего отеля, такие, как мистер и миссис Дорфманы.

– Всем пора бы занять свои места, – сказала мама.

– Я не видел, чтобы Ферн была здесь, а ты? – спросил папа, оглянувшись.

– Это очень на нее похоже, прятаться где-нибудь, – пробормотала мама.

Папа, казалось, очень переживал из-за этого и не без основания. Несколько минут спустя, прямо перед тем, как дирижер оркестра пригласил всех занять свои места, появилась долгожданная тетя Ферн. Было ясно, что папа так и не видел ее до этого момента, потому что первые слова, которые он произнес были: «Она подстриглась наголо!»

Но это была лишь малая часть потрясения. Ее одежда была настолько вызывающей, что даже тетя Триша, наиболее искушенная в этом, было шокирована. Ее узкая юбка на боках была с разрезами, доходящими до самых бедер. Юбка была такая прозрачная, что при ярком освещении все могли видеть, что под ней на Ферн только узкие трусики. На ней была черная блузка, под которую следовало бы надеть специальный бюстгальтер. Но, к моему изумлению и смущению, на ней ничего подобного не было, и ее грудь была так хорошо видна сквозь ткань, как будто она шла без этой кофточки. Неудивительно, что ее появление приковало к ней всеобщее внимание на продолжительное время. В комнате наступила полная тишина, затем прошел шепот, и, наконец, все снова начали громко разговаривать, объясняя тем, кто не знал ее, кто она такая.

– Что, черт возьми, ты на себя надела? И что ты сделала со своими волосами? – спросил папа, когда она приблизилась к нам.

– Здравствуй и ты, братец, – сказала она и ухмыльнулась. – С днем рождения, принцесса, – она вручила мне завернутую в бумагу копию, как я уже знала, «Любовника леди Чаттерли», – открывать в темном месте, – добавила она и подмигнула. – Привет, Дон. Ты выглядишь… ну… твое, – сказала она и засмеялась. – А, Триша, как это мило снова тебя увидеть, – она потянулась к руке тети Триши, улыбаясь словно Чеширский кот.

– Здравствуй, Ферн, – ответила Триша, переводя взгляд на мою маму, которая кипела от злости.

– Ферн, – вскипел папа и грубо взял ее под локоть. Он отвел ее в сторону и поговорил с ней, перейдя на шепот.

– Эти дни она как камень на шее у него, – сказала мама, качая головой, – она будет делать все, чтобы испытывать его терпение, и превращать нас в ничтожество. Откровенно говоря, я готова сдаться. Знаю, ужасно так говорить, но я сожалею о том дне, когда мы ее нашли.

– О, она просто пробует свои силы, Дон, – успокаивала ее тетя Триша. – Обычная девчонка из колледжа.

– Вряд ли. До исключения из колледжа ей осталось вот столько, – мама прижала указательный палец к большому.

Дирижер оркестра подошел к микрофону и попросил всех занять свои места. Мы заторопились к нашему помосту. Папа, все еще красный от гнева, шел позади Ферн. Я устроила все так, чтобы Гейвин мог сесть справа от меня, а мама – слева.

Прислуга начала сервировать столы. Пока мы ели, оркестр играл, и люди могли танцевать во время смены блюд. Я ожидала, что папа пригласит меня на танец, но дядя Филип его опередил, что удивило меня.

– Можно я буду первым? – спросил он, глядя на меня сияющими глазами. Он взглянул на маму, которая от его предложения была явно не в восторге. На мгновение я растерялась. – Если ты не приберегла эту честь для кого-нибудь особенного, – добавил дядя Филип, показывая глазами на Гейвина. Гейвин сильно покраснел, и я, чтобы уберечь его от неловкого положения, быстро ответила:

– О, нет, дядя Филип. Я буду счастлива отдать вам первый танец.

Он вывел меня на площадку для танцев, и мы начали танцевать. Он прижал меня очень близко к себе, и я, глядя в сторону помоста, видела, что мама наблюдает за нами с печальным и даже испуганным взглядом на лице. Когда дядя Филип повернул меня, я поймала взгляд Мелани, сидящей за столиком Джефферсона. Несмотря на толстые стекла очков, ее глаза были маленькими, а лицо непроницаемо, не столько от зависти, сколько от злости. Мне действительно было ее жаль. Вряд ли кто-нибудь из мальчиков-ровесников или немного младше пригласит ее на танец. Я была уверена, она хотела, чтобы ее пригласил отец, но дядя Филип не слишком интересовался Мелани. Он вообще мало общался со своими детьми, но даже и тогда, когда дядя Филип бывал с ними, он проводил все время в основном с Ричардом.

– Знаешь, ты и в самом деле самая прекрасная молодая леди, – прошептал дядя Филип, его дыхание коснулось моего уха. – Как бы мне хотелось снова стать восемнадцатилетним, чтобы ухаживать за тобой.

– Но даже, если бы вам было восемнадцать, вы все равно оставались бы моим дядей, не так ли? – сказала я, удивившись его искренности.

– О, я не позволил бы этой мелочи помешать мне, – ответил он. – Я ведь на самом деле только наполовину твой дядя, – добавил он.

Его лицо было так близко, что он слегка касался губами моих волос. Близость его рук и его дыхание на моем лице вызывали у меня некоторое смущение. Я думала, что все смотрят на нас и удивляются, почему мужчина в таком возрасте, как дядя Филип, танцует со своей племянницей так близко. Внезапно мне захотелось закончить этот танец, и я почувствовала облегчение, когда музыка закончилась и мы могли вернуться к столу. Он взял мою руку, когда я повернулась, чтобы уйти.

– Спасибо, – мягко сказал он. Я кивнула и заторопилась назад, к помосту. Официанты приступили к сервировке главного блюда.

Потом я танцевала с папой. Как это отличалось от моего первого танца. Мы так плавно кружились, а папа говорил что-то о вечеринке, делая смешные замечания. Пока мы танцевали, я увидела, как Полина подошла к Гейвину и пригласила его на танец. Он выглядел ужасно смущенным. Я решила, что потанцую с ним, как только закончу танец с папой. Изредка папа замолкал, глядя на тетю Ферн, которая, находясь в обществе официантов и их помощников, курила и смеялась.

– Для нее это добром не кончится, – пробормотал он, бросая беспокойный взгляд в ее сторону. – Уж я-то знаю.

– У нее все будет в порядке, папа, – сказала я, но он не стал от этого спокойнее.

Мне не удалось потанцевать с Гейвином, потому что дирижер оркестра объявил, что следующую песню исполнит моя мама. Все вернулись к своим местам, когда мама подошла к микрофону. Она поблагодарила всех за то, что они пришли, и выразила надежду, что все присутствующие хорошо проведут здесь время. Затем она кивнула дирижеру, и оркестр заиграл «Высокие надежды». Аплодисменты были оглушительными. Но вместо того, чтобы вернуться назад, она попросила меня выйти и поаккомпанировать ей на фортепиано следующую песню. Я была захвачена врасплох этой просьбой и растерялась. Гости подбадривали меня аплодисментами, пока я не встала и не подошла к инструменту.

– Ловко придумано, мама, – сказала я.

– Это была идея тети Триши. Вини ее. Сыграй «Где-то возле радуги». Мы же исполняли это раньше.

Я начала играть, а мама пела как никогда раньше. Как только мы закончили, нас окружили гости, чтобы поздравить. Оркестр снова заиграл, и, прежде, чем я успела осознать это, меня увлек в танце кто-то из коридорных, а затем я танцевала с мальчиками из моего класса. Стоило одному из них пригласить меня на танец, как другой уже хлопал его по плечу. У меня так закружилась голова от танцев, что я взмолилась отпустить меня отдохнуть.

Смеясь и пригубливая пунш, я оглянулась в поисках Гейвина, но не нашла его ни возле своего столика, ни среди танцующих. Я увидела Полину, выходящую из внутреннего дворика. Я помахала ей рукой, и она бросилась ко мне.

– Ты не видела Гейвина? – спросила я.

– Да, он вышел на улицу. Я было последовала за ним, но он захотел остаться в одиночестве, – добавила она.

– На улицу?

Я поблагодарила ее и поторопилась, чтобы узнать, что же произошло. Сначала я не заметила его, стоящего в тени на углу. Он просто стоял и смотрел в сторону океана. Небо почти очистилось от облаков, так, что были видны мерцающие в темноте звезды. Некоторые из них были так близки к горизонту, что казалось они плавают на поверхности воды.

– Гейвин?

Он резко повернулся.

– Я не хотела напугать тебя, – сказала я.

– Я не испугался. Я подошла к нему.

– Ты в порядке?

– Конечно. Я просто хотел немного проветриться. Ферн курит так, что прокоптила весь зал, – презрительно добавил он.

– И это все? – не отставала я. Мне не нравилось, что он избегает моего взгляда.

– Конечно, – поспешно ответил он.

– Мне жаль, что я так и не потанцевала с тобой. Я была просто…

– Все в порядке. Это твой праздник, ты в центре внимания. В любом случае я не виню всех этих ребят, желающих потанцевать с тобой.

Наконец, он посмотрел на меня.

– Ты здорово играла. Ты станешь знаменитой пианисткой и будешь разъезжать по всему миру. Ты познакомишься со многими преуспевающими известными людьми и, может, даже будешь играть для королев и королей. Ты, наверное, тогда и не вспомнишь обо мне! – закончил он, прищурив свои прекрасные глаза.

– Гейвин! Что за ужасные вещи ты говоришь! Вот как ты думаешь обо мне? – возмутилась я, уперев руки в бока. – А?

Он разозлил меня. Я чувствовала себя так, как будто качусь с горы кувырком и не могу остановиться.

– Думаешь, я буду такой эгоисткой и самовлюбленной, что забуду тех, о которых больше всего беспокоюсь? Когда я себя так вела? Из чего ты сделал такой ужасный вывод? Мне не нужен никакой успех, если это превратит меня в такое чудовище, и не имеет значения, что ты думаешь, я не забуду тебя ни на один день. Да я все время думаю о тебе, – добавила я, прежде, чем мне удалось остановиться.

– Обо мне? – спросил он. Я с трудом проглотила и кивнула. – Почему?

– Потому, – сказала я. – И дня не проходит без того, чтобы я не подумала о тебе или о том, что собираюсь написать.

– Ты это все говоришь не для того, чтобы просто поднять мне настроение, а? – подозрительно проговорил он.

– О, Гейвин, только мужчина может так думать. Мужчины всегда боятся поверить кому-либо. Они так часто крадут сердца, а сами до смерти боятся быть откровенными.

– Я не такой. Во всяком случае не по отношению к тебе.

– Ну, тогда… пусть у тебя будет немного больше веры в меня, – сказала я.

– Конечно.

Мы подошли друг к другу.

– Ты даже еще не поцеловал меня, чтобы поздравить с днем рождения, – мое сердце глухо забилось.

– С днем рождения, – прошептал он и наклонился ко мне, закрыв глаза. Я тоже закрыла глаза и почувствовала, как его губы коснулись моих так мягко, что это было больше похоже на нежный бриз, обдувающий мое лицо. Я почувствовала разочарование. Он, вероятно, тотчас же понял это по тому, что я начала открывать глаза. Его губы коснулись моих снова, только в этот раз сильнее, и вместе с поцелуем его руки легли мне на плечи так, что он смог привлечь меня к себе. Это был первый настоящий поцелуй в моей жизни.

Мы отпрянули друг от друга. Некоторое мгновение мы были не в состоянии говорить.

А затем мы услышали крики. Этот великолепный вечер подходил к моменту своего краха.