"Зыбкое марево атолла" - читать интересную книгу автора (Чижевский Герман)

Необъяснимое на атолле

Настроение участников экспедиции было не из лучших, и все стремились возможно скорее вернуться на атолл, ставший их домом. На третий день плавания они обнаружили и выловили несколько кожистых черепах и меч-рыбу. Свободные от вахты или работы люди подолгу простаивали на палубе, любуясь, как деревянный брус форщтевня без видимых усилий режет воду, как рассеченные надвое хлопья пены в крутящихся бурунах стремительно, с мелодичным журчанием уносятся вдоль бортов. Странные воспоминания, иногда настораживающие, иногда пугающие, бередили души людей.

В один из таких дней, когда полуденное солнце заливало океан и от смоченной водой палубы поднимался колечками пар, а назойливые мысли о пережитом приобрели едва заметный привкус нереальности, Марби Кэйл возымел желание навестить своего узника.

Стоя в полутьме трюма, куда был переведен кальмар, он докуривал сигарету. Мысли его витали вокруг странного пришельца, светившегося сейчас со дна бассейна молочно-матовым, а местами опаловым светом. Теплые испарения трюма смешивались с ароматным табачным дымом. Замедленные движения кальмара в теплой воде бассейна, по временам пробегавшие по его телу синеватые и желтоватые полосы привлекли внимание Кэйла, и сигарета, которую он сжимал в пальцах, успела погаснуть. Он нащупал в кармане коробок, чиркнул спичкой и, чтобы не обжечься, прикуривая короткий окурок, извлек из нагрудного кармана легкой куртки маленькое зеркальце, которым пользовался при бритье. Краем глаза он уловил движение светлых пятен в водоеме, искаженных преломлением, и, затянувшись, бросил взгляд в их сторону. Он увидел, что кальмар медленно пересекает разделявшее их пространство и, остановившись у ближней стенки водоема, пристально всматривается, как показалось Кэйлу, в его лицо. Мистер Кэйл выдохнул длинную струю дыма и, опустив руку с дымящимся окурком, придвинулся к самой воде. Теперь он мог лучше рассмотреть те участки кожи, которые светились более интенсивно. Но Кэйл не простоял так и минуты. Тихо подобравшись к самому краю водоема, кальмар выставил из воды щупальце (было ли это случайным совпадением или вполне осознанным движением, — этого Кэйл так и не понял) и потянулся к дымившемуся окурку. Зоолог склонен был почему-то остановиться на второй версии.

Как бы то ни было, но Кэйл совершенно непроизвольно отпрянул назад. Со странным, раздвоенным чувством он посмотрел на огонек сигареты и на повисшее в воздухе щупальце. Потом в глубоком раздумье поднялся на палубу. Он поторопился рассказать об этой нелепости коллегам, внеся вполне понятное смятение в их представления о вкусах, запросах, инстинктах и сообразительности головоногих. Остаток дня Марби Кэйл провел в размышлениях, которыми ни с кем не поделился. Среди ночи он поднялся с постели, и мистер Корда, проснувшийся в два часа пополуночи от нестерпимой зубной боли, слышал, как его сосед за тонкой переборкой до утра шелестел страницами книг.

Утром Кэйл казался невыспавшимся и был более молчалив, чем обычно; позавтракав, он куда-то исчез, и его коллеги решили, что он провел это время в обществе кальмара. Появившись в начале одиннадцатого с несколько разочарованным лицом, Кэйл почти машинально справился о самочувствии мистера Корды и, не дожидаясь ответа, сообщил:

— Вчера в темноте я мог и ошибиться, хотя, припоминая все подробности, думаю, что ошибки быть не могло. Только что я предложил кальмару на выбор раскуренную сигарету и кусок сахара. Ни то ни другое не вызывало у него никаких эмоций. Это, понятно, удивило меня, но, повторяю, вчера ошибиться я не мог. В литературе мне не удалось найти никаких указаний на этот счет. Вам тоже ничего такого не встречалось?

— Даже приблизительно похожего, — развел руками Кофер.

— Вы просто не поняли его намерений, — смущенно посопев, проговорил Корда, взглядом ища поддержки у Кофера.

— В этом кальмаре сидит сам черт, — отрезал Кэйл и, повернувшись к ним спиной, стал смотреть на всхолмленную равнину океана. Подумав, он сказал:

— Не удивлюсь, если выяснится, что кальмар наделен человеческим интеллектом.

Через три дня шхуна попала в небольшой шторм, который явился слабым отголоском прошедшего далеко от их курса тайфуна. «Аргонавт» не потерял даже лоскута парусины, и дальнейшее их плавание не было ничем омрачено. На большей части обратного пути им сопутствовала прекрасная погода.

Однако незадолго до прибытия на атолл настроение научных работников начало портиться. По просьбе Кэйла в радиограммах со шхуны Холт воздерживался от сообщений о конкретных результатах экспедиции. Предстояла малоприятная встреча с директором морской лаборатории на атолле мистером Брэдшоу, и последние ночи перед прибытием на станцию трое коллег провели в маловразумительных совещаниях. Им нечего было противопоставить вероятному раздражению профессора Брэдшоу, и впустую затраченные средства тяготили их, как невысказанное обвинение. Их прения в облаках сигарного дыма становились день ото дня все более громкими и все менее сдержанными. Даже обычно осторожный в суждениях Корда утратил присущий ему боязливый тон и перед грозившими неприятностями проявил в разгорающихся спорах несвойственное упрямство.

Чары Морфея спугнули исследователей. Вместо сбора научного материала зоологи обогатили себя только странными впечатлениями. А это был не тот груз, который мог по достоинству оцепить Брэдшоу. Для этого педанта их груз будет слишком легковесен. Ему явно недоставало материальности… Один скромных размеров кальмар! При желании их можно наловить сотни, не покидая атолла!

Но исследователи несколько преувеличили будущие неприятности. Мистер Брэдшоу не кричал, не топал ногами, не воздевал руки к небу. Он даже, как им показалось, не изменился в лице, когда обойдя все помещения судна, спустился по наружному трапу на бетонные плиты мола. Его загорелое лицо не отразило ни гнева, ни разочарования. Но сидя в креслах у него у кабинете, трое ученых испытывали чувство, будто сидели на горячих углях.

Директор слушал их долго и внимательно, не перебивая. Хладнокровнее других вел себя Холт. Попыхивая непринужденно сигаретой, он как бы невзначай бросал то на одного, то на другого дружески укоризненные взгляды, говорившие: «Я предупреждал вас, я вам советовал не придавать чрезмерного значения всей этой чертовщине, но вы захотели жить собственным умом». Впрочем, он оставался строго объективным, когда заговорил о странном феномене. Брэдшоу по большей части отмалчивался, предоставляя другим строить гипотезы.

— С тех пор вы не замечали ничего, что вам показалось бы, ну, скажем, сверхъестественным? — обратился он к ученым в конце беседы. Зоологам пришла одна и та же мысль, что их, возможно, заподозрили в помешательстве, и они переглянулись. И этот удивленный взгляд растопил лед взаимного недоверия и обид. Невольно они дружно рассмеялись, хотя повода для неожиданного веселья Брэдшоу мог и не найти. Профессор Бенжамен Брэдшоу, флегматично рассматривавший свои руки, поднял на сотрудников светлые маленькие глазки и холодно поочередно оглядел каждого, словно и вправду сомневаясь в их рассудке. Затем, выразив столь же прохладно свое удовлетворение, отпустил их, как провинившихся школьников, движением длинной тонкой кисти.

Они вышли, сконфуженные, немного растерянные оттого, что не могли составить никакого определенного мнения относительно результатов визита и своего ближайшего будущего. Они не знали, что, когда за ними закрылась дверь, Брэдшоу сразу утратил педантичность и сдержанность: он схватил судовой журнал «Аргонавта», раскрыл его и буквально впился в его страницы, бледные губы его были плотно сжаты, и он снова и снова пробегал глазами каждую строку…

Под океанариум была оборудована часть естественной лагуны атолла. Лагуна имела форму неправильного овала с тремя вытянутыми рогами. Ее наибольшая длина приближалась к двум с половиной морским милям, с севера ее перегородили бетонной стеной. У края образовавшегося огромного бассейна над водой на бетонных столбах поднималось длинное в форме буквы «Т» здание морской лаборатории. Бассейн разделили перемычками, и в каждом из отсеков была своя фауна и флора.

Двухэтажное здание из стекла и алюминия, обдуваемое со всех сторон ветрами, было прикрыто для защиты от обжигающих солнечных лучей и от тропических ливней пологой двускатной, почти плоской крышей с далеко выступающим карнизом. Пассатные ветры умеряли дневной зной, искусственно охлажденный воздух поступал в здание, и даже в сильную жару в нем чувствовалась прохлада.

Минуло не больше трех недель, и кузен Кофера мистер Бенедикт, словно восставший из небытия после письма Марби Кэйла, находился уже в пути где-то в районе Азорских островов (лететь самолетом он не решился), чтобы лично принять обещанный ему подарок. И тут небывалое происшествие стало надолго предметом самых горячих споров на атолле.

По заведенному порядку сотрудники лаборатории приступали к работе в шесть утра. Время между двенадцатью и восемнадцатью часами они могли использовать, как им вздумается. Это была сиеста — время дня, когда зной достигал наивысшей силы и расслабляюще действовал на человека. Занятия возобновлялись к вечеру и при желании могли продолжаться далеко за полночь. Чтобы не отвлекать персонал морской станции от исследовательских работ, исключить нежелательные конфликты и не застраивать атолл многочисленными домами, к службе на станции допускались только холостяки или те, кто согласен был надолго оставить семью па континенте.

Скандальное происшествие, взбудоражившее весь атолл, произошло в понедельник в конце января. Дневная жара уже спала, но странное до нелепости сновидение и ноющая боль в деснах заставили ассистента Марби Кэйла — Хьюберта Рутта — проснуться. Начинало смеркаться, электрический вентилятор на стене назойливо жужжал, бумаги на письменном столе шуршали, во рту чувствовался металлический привкус. Хьюберту шел двадцать третий год, он был энергичен и неутомим. Лучше других он умел окрашивать биологические препараты, а его тончайшие срезы с микротома добавляли славы Марби Кэйлу. Едва проснувшись, Хьюберт дотронулся языком до распухших десен: десны кровоточили, во рту чего-то недоставало…

Придя в себя от неожиданности, он привстал на влажных от пота простынях… Недоставало пяти зубов… Они были выломаны… Бесследно исчезли передние резцы в обеих челюстях и правый верхний клык. Рутт упал на подушку. Чудовищное открытие потрясло его. Он ничего не понимал, он перестал замечать даже боль. Пролежав с четверть часа, Хьюберт Рутт приподнял голову и сплюнул на пол. В воздухе промелькнул сгусток крови. Рукой вытер разбитые губы и взглянул на пальцы. Они были грязны, с обломанными ногтями. «Мои зубы, — с душевной болью подумал молодой человек, — где мои зубы?»

Босоногий, в трусах, он сидел на краю кровати и обалдело оглядывал обстановку: скомканная измятая постель, два стула — один у окна, другой у кровати, письменный стол с аккуратной стопкой библиотечных книг, крохотный платяной шкаф, на стене портрет матери в светлой рамке, на противоположной стене картина — закат на море в багровых тонах и парусник — чайный клипер «Флайинг Клоуд» («Летящее облако)», идущий под всеми парусами.

Странный, необычайно яркий, похожий на реальность нелепый сон не выходил у него из головы. Еще с полчаса Рутт пребывал в тягостном раздумье. Приложив руку к щеке, он побрел к умывальнику. Взглянул на свое лицо в зеркале и не узнал себя. В углах губ запеклась кровь. «И в таком виде я появлюсь в лаборатории!..» — с горечью подумал Хьюберт и тупо уставился в зеркало.

По-видимому, он долго не замечал настойчивого телефонного звонка, потому что, когда снял трубку, сердитый голос Кэйла произнес: «Все еще отсыпаетесь, Рутт?.. Анализ кишечной флоры нематод[1] буду, по-вашему мнению, делать я? Нужно, чтобы вы занялись сегодня этим самостоятельно. Я чувствую себя неважно и, наверное, не выйду. Действуйте!..»

— Отну минуту, миштер Кэйл, — заторопился Хьюберт, — мне нушно кое-что шкашать фам…

— Что такое? — переспросил Марби Кэйл. — Кто у телефона? Мне нужен Рутт. Кто у телефона?

— Миштер Кэйл, это я, Хьюберт, — прошепелявил Рутт, — шо мной што-то шлушилось, пока я шпал…

— Так это вы?!. Что это значит? Вы не знаете, что с вами случилось? А ваш невнятный выговор? Чем у вас набит рот? Послушайте, это вы, Рутт?!

— Та, та! Разумеетша, это я.

— Что-то я не пойму, что, собственно, приключилось с вами? Совсем не узнаю ваш голос.

— Проштите меня, миштер Кэйл, но я и шам не ушнаю швой голош!

— Вы шепелявите, точно вам восемьдесят лет и вы забыли в ванной свои челюсти!

— Пока я шпал, миштер Кэйл…

— Что же дальше?

— Пока я шпал, — без конца повторял ассистент Кэйла, — я шамым непонятным обрашом лишилша пяти шубоф.

— Пока вы что?.. — хохотнул Марби Кэйл.

— Пока я… Это шамая необыкновенная иштория, какие я только шнаю!

— Самая «глупейшая» хотите вы сказать?

— Мошет быть, — охотно согласился Рутт.

— Вы не можете выйти на станцию?

— Нет, — поспешно прошамкал Хьюберт, — я непременно выйду, хотя и лишилша пяти шубоф… Во рту полно крови…

— Вы лишились пяти зубов?! — будто только сейчас осознав это, воскликнул Кэйл.

— Та, шэр, — меланхолично ответил Рутт.

— Так, и у вас неприятности?!. - почти выкрикнул Кэйл.

Хьюберт был крайне изумлен и необъяснимой вспышкой шефа, и тем, что в трубке послышались частые гудки. Чем объяснить, что шеф оборвал разговор?

Между тем Кэйл не опустил спокойно трубку, а с лязгом бросил ее на контакты.

— Кажется, я зашел слишком далеко и события приняли чересчур бурный характер, — вполголоса пробормотал он, уставившись в темный угол. Помассировав правую руку, он схватил левой телефонную трубку и вызвал Кофера. Ошибся, начал набирать номер снова и замер, слушая четкие сигналы зуммера.

Арчибальд Кофер в этот момент задумчиво сидел в качалке и, легонько потирая наморщенный лоб, старался примирить свою совесть ученого с воровством чужих идей. Идеи в образе пачек разложенных бумаг лежали на его столе, и Кофер в десятый раз мысленно спрашивал себя, хочет ли он в самом деле видеть их у себя, на своем столе, внесенными в его комнату, выкраденными им самим из чужого сейфа. Арчибальд Кофер, к стыду своему, не знал, чего хочет. Тогда он поставил для себя вопрос иначе: согласен ли он, чтобы эти столь нужные ему бумаги с гипотезами, до которых он сам не мог додуматься, бесследно исчезли со стола, не оставив после себя копий?.. Мельком он бросил взгляд на них и тотчас отвел взор, точно схвативший добычу волк, который знает, что теперь она от него не убежит, и очень определенно ответил себе: нет, не хочет.

Кофер давно искал способа завладеть ими, воспользоваться интереснейшими данными и выводами. Теперь его тайные помыслы загадочным образом осуществились… Он только что видел сон, прелюбопытный сон, в котором являлся участником удивительных событий и весьма энергично действовал… Оставалось загадкой, кто принес эти бумаги и запихнул их во внутренние карманы его пиджака. Ведь бумаги лежали на его столе наяву, а наяву он не мог отважиться похитить их. То, что он видел и где весьма странно вел себя, был только сон… Полный сомнений, ученый еще раз недоверчиво посмотрел на измятые листы. Голова шла кругом. Странная трансформация его тайных мыслей не поддавалась объяснению…

Взор его рассеянно блуждал по комнате, пока не остановился на пороге. Испытывая легкое головокружение, он встряхнул головой и с усилием глотнул слюну. Глаза его округлились, через плечо он продолжал глядеть на порог комнаты. В щели под дверью беззвучно появился белый уголок бумажного листа. Потом с едва слышным шорохом медленно вполз в комнату весь лист. На нем было что-то написано чернилами. Кофер смотрел на происходящее, словно знакомясь с миром иррациональных явлений. Чуть слышно шелестя, бумага ползла по полу. Арчибальд Кофер, конечно, не боялся обыкновенного писчего листа стандартного формата и не думал о нем ничего плохого, он также не наделял его свойствами живого существа: во всем был виноват лишь сквозняк, но подойти и поднять с полу бумагу ему почему-то не хотелось, и он продолжал молча сидеть, с неприятным чувством следя глазами за медленно ползущим листом.

Ему припомнился аналогичный случай. Однажды, когда его друзья собрались у него вечером за чашкой чаю, какая-то шальная газета внезапно появилась на виду у всех из-под двери. Спор об открытиях в телепатии сразу смолк. Сохраняя на лицах невозмутимость и вежливый интерес к неожиданно остывшему разговору, гости стали напряженно следить за газетой. Беззвучно она скользнула по паркету и, проделав замысловатую петлю, как бы исследуя комнату, неотвратимо стала приближаться к ним. Две дамы, забывшись на минуту, подняли ноги, почти прижав колени к подбородку, а мужчины просунули башмаки под стулья. Наконец к всеобщему облегчению вечерний выпуск «Трибюн» замер, приткнувшись к ножке кресла в дюйме от ноги Кофера.

И вот сейчас бумажный лист сильнее затрепетал, подпрыгнул несколько раз над полом и, вдруг вспорхнув на его ночные туфли, подрожал немного и затих. Кофер выждал несколько секунд и взял бумагу. Это была оброненная кем-то в коридоре страница из материала, разбросанного на его столе. «Каприз случая помог странице присоединиться к остальным, чтобы в них не было пробела», — не переставал изумляться Кофер.

Телефонный звонок заставил его сильно вздрогнуть. Он бросил испуганный взгляд на дверь и кинулся к столу. В мгновение ока сгреб бумаги. Потом сообразил, что звонит телефон, и с бьющимся сердцем снял трубку.

Он не сразу узнал голос Кэйла, потому что тому была свойственна деловая манера говорить, а теперь тот начал с ничего не значащих слов. Он был явно чем-то расстроен, хотя сказал самые пустые слова.

— Ну, как поживаете, коллега? Что поделываете? — услышал он сдавленный голос. — Что-нибудь новенькое в молодой жизни?!

— Мистер Кэйл?.. Не узнал вас. Добрый вечер… Уж будто бы вы не знаете… Все так же. Как всегда. Какие у нас, у островных узников, перемены? Никаких. Все по-прежнему. Как обычно… — Он с трудом восстановил ритм дыхания.

— А вот у моего юнца, у Хьюберта Рутта, перемены есть. Перемен, что называется, полон рот… Только что звонил ему. Ну и потеха!.. Пока он спал в послеобеденное время, кто-то ему вышиб зубы! Так шепелявит, что двух слов не разберешь. Мне показалось, что трубку снял не он, а кто-то другой…

У Арчибальда Кофера вдруг все поплыло перед глазами. Он кашлянул и схватился рукой за стол. Кэйл в это время продолжал:

— Всегда знал его как исполнительного парня и не слышал, чтобы он был любителем потасовок.

— Он вроде бы не буян, — вставил Кофер.

— Возможно, в душе он и скандалист… Словом, кто-то крепко подшутил над беднягой…

— Какой позор! — еле слышно прошептал Кофер.

— Вы правы, это не делает нам чести, — со смешком отозвался Кэйл.

— Что за странности, — заговорил снова Кофер, — как к ним следует отнестись? Вы пойдете в лабораторию? — немного погодя спросил он.

— Нет. Надо срочно позвонить мистеру Корде.

Лесли Корда в этот момент был занят тем, что перочинным ножом соскребал шоколад с кремовой нейлоновой сорочки. Он не мог припомнить, когда его угораздило так перепачкаться, и время от времени принимался обсасывать места, особенно обильно пропитанные затвердевшей коричневой массой. Временами он подходил к столу и с явным удовольствием откусывал кусок шоколада от плиток, горкой возвышавшихся на углу. «Нагрею-ка я воды, — размышлял Корда вслух, опущу в таз рубашку, шоколад растает и отмоется». Набросив ее на спинку стула, отправился на кухню, чтобы согреть воды. Включил электрическую плиту и, открыв дверцы посудного шкафа, начал высматривать миску или таз. Со звоном извлек желтую глубокую посудину, наполнил ее водой, поставил на плиту и зашлепал в комнату.

Персонал лаборатории обычно обедал в столовой при станции, но по утрам и вечерами часто собирались компанией: многие любили испытывать свои кулинарные способности на гостях.

Корда расхаживал по комнате и, умильно посматривая на горку плиток, тихо напевал арию из «Лоэнгрина». Иногда он присаживался на кровать или в кресло и принимался в полное свое удовольствие хихикать, припоминая некоторые забавные подробности недавно приснившегося сна. И потом, целая горка шоколада! Правда, во сне он унес этот шоколад из ящика письменного стола своего коллеги, но то был сон, а какой-то чудак, пока он занимался авантюрами в мире сновидений, принес ему груду прекраснейшего шоколада. «Сон был в руку! — решил Корда. Приятно будет вспомнить о нем».

Телефон зазвонил, когда он снимал миску горячей воды с плиты. Поставив миску, напевая, подошел к телефону. «Наверно, — с улыбкой подумал он, — та самая добрая душа, которая угостила меня двумя дюжинами плиток изысканнейшего лакомства и заодно запачкала сорочку…»

— Хэлло! — благожелательно произнес он, свободной рукой застегивая ворот пижамы.

— Хэлло, Лесли! — донесся из трубки голос Кэйла. — Вы что так аппетитно жуете? Полагаю, шоколад?

Корда самодовольно заулыбался.

— Меня не удивляет ваша проницательность, — игриво ответил он, — теперь я знаю, кто тот добрый дух, который так тонко изучил мой вкус и учел размеры моего аппетита!.. Я ждал вашего звонка, и, конечно, вы сразу же себя выдали! Послушайте, Марби, это самая приятная неожиданность со времен нашего плавания на «Аргонавте».

— Да?.. — с какими-то новыми интонациями произнес Кэйл. — Так вы нашли шоколад приятным? Рад за вас, хотя ни я, ни кто другой вам его не приносил.

— Конечно, конечно! Всегдашняя ваша скромность! — пропел Корда.

— Вы помните, кто у нас в лаборатории лакомка? — И сам ответил: — Это Хант Конант. И вы, Лесли, полагаю, знаете, что лакомитесь его шоколадом! Интересно, однако, как он попал к вам, да еще в таком количестве?

Лесли Корда онемел и машинально размазал по лбу проступившую испарину. Появись сейчас Марби Кэйл, он застал бы с телефонной трубкой в руках изваяние в канареечного цвета пижаме со следами цветных соусов, застегнутой на одну верхнюю пуговицу, в разношенных желтых шлепанцах. Брови его, казалось, стремились упорхнуть с лица, а глаза, обращенные на микрофон трубки, смотрели испуганно, не мигая. В комнате Лесли воцарилась тишина, казалось, что хозяин ее ушел или уснул, между тем изваяние продолжало еще несколько минут в оцепенении держать трубку. Последними словами Кэйла были: «Бросайте к черту ваши дела и бегом ко мне! Мы все попали в скверную историю…»

Запыхавшийся Лесли застал у Кэйла Арчибальда Кофера. Они о чем-то горячо спорили. Внезапное появление Корды в первый момент заставило их замолчать, затем их спор разгорелся с прежней силой. Мистеру Корде было странно и непривычно видеть их в таком возбуждении, они не затрудняли себя выбором выражений. Сначала его смутило присутствие Кофера, и он сконфуженно присел в стороне, затем редкая по непринужденности беседа его друзей придала ему смелости, тем более что ситуации, о которых они говорили, показались ему чрезвычайно знакомыми. Упоминался Кузен Бенедикт. Однако Корда не успел вмешаться: требовательно и настойчиво зазвонил телефон. Тотчас же воцарилась тишина, и две пары глаз испытующе и с нетерпением уставились в напряженное лицо Кэйла.

— Кто говорит?! — резко выкрикнул Кэйл… — Нет. Не узнаю, — с гримасой досады проговорил он. — Ах, это Рутт? Вот оно что! Он повеселел и многозначительно кивнул друзьям. — Вы не обзавелись еще новыми зубами, Рутт? Вы и картавите, и шепелявите, и вообще вас совсем невозможно понять. Поторопитесь с зубами, Хьюберт, вот мой вам совет. Иначе нам придется общаться письменно, а этот способ покажется вам утомительным.

— Шэр, — прервал Кэйла обиженный Хьюберт Рутт, — я швоню шо щтаншии.

— Откуда?!

— Шо штаншии, миштер Кэйл! Не пойму, в шем дело… Она выглядит, шловно пошле побоишша. Аппарат в коридоре ишпорчен, и я шашел в кабинет директора. Он почему-то не был шаперт. Едфа приоткрыф дферь, я обратил фнимание на нешгораемый шкаф директора. Он рашпахнут наштеш, и, долшно быть, в нем ошепь пошпешно рылиш. Ш того мешта, где телефон, мне виден торшащий иш шкафа угол голубой папки и чашть другой, желтофатой, на полу, рашвяшанной и ш выпафшими какими-то бумагами. Не шнаю, шему припишать, по иш головы не фыходит этот недафний шудной шон… В лаборатории миштера Миллота рашбиты шклянки…

— Мистер Рутт! Вы говорите, что взломан сейф? — воскликнул пораженный Кэйл.

— Наферняка не шнаю, — промямлил Хьюберт, — но похоше, што в шамом деле фшломан…

— Вы молодчина, Хьюберт, — с наигранной веселостью сказал Кэйл, — на сегодня я отпускаю вас. Можете идти домой или куда хотите. Червями мы успеем заняться завтра… Есть сейчас кто-нибудь на станции?

— Мне никто не фштретилша, миштер Кэйл.

— Прекрасно, Хьюберт, можете быть свободны.

Кэйл бросил трубку и, возбужденный, с горящими глазами, повернулся к коллегам.

— Похоже, что случилось самое худшее, — скороговоркой бросил он, — взломан сейф!.. — Он заговорил сбивчиво и торопливо: — В лаборатории разгром, все в полном соответствии со сновидением… Скорее туда! Надо поспеть на станцию, пока не собрались остальные!..

И когда они, похватав со стульев пиджаки, бросились к двери, он, первым выскочив наружу, крикнул: «Живее! Торопитесь! Есть еще время замести следы!.. Опередим других!..»

Остров был невелик, и единственным наземным транспортом были признаны велосипеды. Все трое, вскочив на них, помчались мимо пальм, саговников и жилых коттеджей по утрамбованной белой кольцевой дороге так, что одинокие прохожие с невнятными восклицаниями отскакивали на обочину и даже поспешно прятались за стволы деревьев, изумленно оборачиваясь вслед стремглав мчащейся тропке, а ручные древесные кенгуру, специально доставленные из Австралии, уносились с пути вихрем серых скачущих теней. Такая невероятная торопливость была здесь незнакома и могла быть вызвана из ряда вон выходящими обстоятельствами.

Трое научных сотрудников спешились у моста, ведущего в здание лаборатории, возвышающееся над лагуной, и, толкая перед собой велосипеды, бегом устремились к бетонной балюстраде. Первым перед дверью лаборатории оказался Кэйл. Капли пота от быстрой езды бежали по лицу, а одна висела на кончике носа. Сзади па Кэйла едва не наскочил Кофер.

— Что ж вы медлите! — переводя дыхание прохрипел он.

Кэйл рванул наружную дверь и с прилипшей ко лбу прядью волос, в комнатных туфлях ворвался в помещение. Он промчался по полутемному коридору до поворота, несколько поостыл и повернул обратно. Он снова столкнулся с Арчибальдом Кофером, по пятам следовавшим за ним. Хлопнула наружная дверь, и они быстро обернулись. Вытирая лицо платком, к ним торопился Лесли Корда. В коридоре тут и там лежали какие-то бумаги, под ногами сухо потрескивало стекло, зеленоватый пластик на полу был забрызган бурыми и черными пятнами и местами прожжен. Они поглядели и, не проронив ни слова, кинулись по своим кабинетам.

Вывихнутой во «сне» правой рукой Марби Кэйл едва мог двигать. Замок долго не поддавался; обозлившись, он тихо выругался. Наконец дверь распахнулась. Кэйл торопливо захлопнул ее за собой и кинулся к письменному столу. Свет в кабинете он не зажег, и за его спиной сквозь приспущенные шторы за широким окном догорали кровавые отсветы заката.

— Как поживаете, Марби? — послышался откуда-то слева тихий, размеренный голос.

Кэйл круто повернулся. Прислонившись к стене, стоял Оукер Ван Ривер. Его узкое лошадиное лицо кривилось в ухмылке.

— Я знал, что вы придете, — промолвил он, чуть шевельнувшись.

— Мне давно бы следовало сменить замок, чтобы воспрепятствовать непрошеным визитам, — холодно процедил Кэйл и приготовился выйти из кабинета.

— Постойте, Кэйл. — Фигура у стены переменила позу. — Должна ведь существовать, по-видимому, связь между тем, что во сне вы съездили мне по морде, а наяву у меня разболелась челюсть? Ведь вы слывете смышленым человеком. Как это получилось?

— Что вас привело в мой кабинет? Или вы думаете, что это сон?

— Я решил дождаться вас, чтобы услышать ваше мнение, — без тени смущения отозвался Оукер Ван Ривер, вступая в полосу света, еще сочившегося из окна.

— Только за этим? — с иронией заметил Кэйл.

— За чем же еще? Конечно, не за бумагами, — нагло пояснил он. — Вы повредили руку? — насмешливо поинтересовался он и развязной походкой направился к стулу.

Марби Кэйл всегда испытывал откровенную неприязнь к этому человеку. Когда два неглупых специалиста работают в близких областях и знакомы, они испытывают друг к другу или симпатию или неприязнь. Дух соперничества не оставляет им ничего другого.

Кэйл открыл рот, чтобы напомнить гостю о правилах этикета, но в это время дверь за его спиной распахнулась и появился еще один человек. Он почти вбежал и, сразу заметив Кэйла, обрадованно уставился ему в лицо. Его появление несколько разрядило атмосферу в кабинете, весьма сгустившуюся после того, как под Оукером скрипнул стул.

— Хорошо, што я шаштал фаш, — быстро заговорил ассистент Кэйла, — только што мне попалиш нафштречу профешшора Хитшелл и Роулетт. Оба они ошень фшфолнофаны шем-то и шильно рашштроены. Хитшелл, проходя мимо, даше шкашал: «Нешлыханное бешобрашие! Не шлушители пауки, а хулиганы и пьяниши!» Он, Роулетт и вше, кто шейшаш в лаборатории, шобралиш у директора. Миштер Брэдшоу не пояфлялша. По общему мнению, нашрефает нешлыханный шкандал! Гофорят, што под фидом шна шофершены прештупления и хулиганштфа и шамешаны фидные шотрудники…

— Благодарю вас, Хьюберт, за информацию, — сказал с иронией Марби Кэйл, искоса посматривая на Оукера. — А вы, сэр, разве не намерены получить свою порцию позора? — как бы невзначай уронил он и сделал движение, точно хотел выйти из кабинета.

— Отчего же? Я иду с вами, — отозвался Оукер Ван Ривер, — пусть никто не останется в обиде.

— И я так думаю, — усмехнулся Кэйл.

Они вышли. Позади них у парадной двери раздавались частые нестройные удары щеток и жужжал пылесос: это усердствовали штатные уборщики. Стараясь превзойти друг друга, они ревностно и энергично устраняли следы неожиданного разгула своих высокооплачиваемых «коллег». Те в это время шумно обсуждали на втором этаже невыясненные причины массовых бесчинств.

Резкие, возбужденные голоса были слышны еще из коридора.

Кабинет директора морской станции Бенжамена Брэдшоу утопал в табачном дыму. Можно было подумать, что во рту каждого участника этого своеобразного сборища было по заводской трубе, непрерывно извергавшей белыа, серые или синие едкие клубы. Стихийное собрание находилось в той стадии нервного напряжения, хорошо знакомого напроказившим школьникам, когда ожидание наказания не может ослабить удовольствия от шалости.

— Еще три участника сомнамбулического сеанса! — выкрикнул гельминтолог Хьюлетт Брасс. — Добро пожаловать, джентльмены! Почтете нужным исповедаться перед грешной братией? — «Грешная братия» всколыхнулась от смеха, словно пузыри накипи на ржавой воде, в которую бултыхнулась лягушка.

— Всмотритесь, Хьюберт, — обратился Кэйл к ассистенту, — мы с вами, дитя мое, в балагане на спектакле, поставленном силами любителей.

От обращения «дитя мое» Рутта передернуло. Он был близок к тому, чтобы вспылить, но вовремя сдержался. От уважения, которое он испытывал к шефу, не осталось и следа, и с ненавистью Хьюберт подумал: «Ишь, как задрал нос… „Дитя мое“! А всего лишь респектабельная глиста на цыпочках!» Уничтожающее сравнение несколько утолило его чувство обиды, и он ограничился тем, что довольно бесцеремонно высвободил из-под руки шефа свое плечо.

— Кто только, черт побери, дал вам право в таком духе отзываться о нас?! Эээ… Это неслыханная дерзость! — прошипел позеленевший профессор Хитчелл.

— За что, собственно, Кэйл, вы ударили Оукера? — без обиняков спросил профессор Роулетт, разглядывая ножку большого письменного стола.

Кэйл вскипел:

— Этот джентльмен пытался украсть у меня набросок статьи по филогении жаброногих! — прогремел он. — При этом мое присутствие в кабинете он по рассеянности в расчет не принял!

— Допустим, — пробурчал Оукер Ван Ривер. — О какой статье вы говорите?

— Мистер Оукер, объясните всем нам по совести, зачем вам понадобились жаброногие? — продолжал допрашивать Роулетт. — Ваша специальность, кажется, усоногие? Зачем вы искали в ящиках мистера Кэйла жаброногих?

— Мне они не нужны, — отрицал Оукер, — но мистер Кэйл думает иначе, пусть он и объяснит.

— Среди нас нет мистера Ролинга. Рассказ о том, как мистер Карр перебил у него посуду и доставил массу хлопот нашим уважаемым уборщикам, мог бы его заинтересовать, — произнес Хитчелл.

— У меня украдены пять или больше папок, — нервно выпалил профессор Роулетт, — вот и разберись, кто их взял… — Он поправил очки.

Воцарилось молчание.

— У кого эти папки? — сдерживая нахлынувшую ярость, проговорил вполголоса Карр. — Не у вас, случайно, мистер Ривер?

— Сейчас вы узнаете, у кого, мистер Карр, — сильно побледнев, тоже тихо пробормотал Оукер Ван Ривер, глядя сквозь дым на переносицу Карра и направившись к нему. На пути ему попался Корда, который с коротким восклицанием отскочил в сторону. Дальнейшее развитие событий не потребовало и минуты: Карр вскочил и, чуть пригнув голову, ждал приближения Ван Ривера. Раздался негодующий возглас профессора Роулетта: «Возмутительно! Позор! Ну и нравы!» — Он в отчаянии всплеснул руками. Профессор Хитчелл чертыхнулся и так привскочил в кресле, что оно запело пружинами. Ван Ривер не двигался.

— Вот такие, как этот субъект, и крадут бумаги, — хладнокровно и четко произнес Карр, глядя прищуренными глазами в лицо Оукера…

— А кстати, — выждав минуту, сказал Хитчелл, — никто не знает, почему отсутствует мистер Брэдшоу?

— Я звонил ему на дом, — сказал Кофер, — секретарь ответил, что, возможно, он совершает прогулку на моторной лодке, погода для этого подходящая, а он большой любитель таких поездок.

— Ах вот как! — слегка удивившись, произнес мистер Хитчелл.

— Стало быть, мы собрались впустую, — заявил Арчибальд Кофер и вопросительно посмотрел на Кэйла.

— Можно подумать, что мистер Брэдшоу одним своим авторитетом и административным положением в состоянии внести ясность, — ухмыльнулся Кэйл. Кто из нас так считает? По-видимому, даже младенцу понятно, что мы находились в гипнотическом сне. Среди присутствующих нет новорожденных, чтобы проверить мои слова?

Нервное напряжение после разгула пещерных страстей начинало спадать, и кое-кто заулыбался.

— Начнем с меня, — поднялся Кэйл.

Кто-то выразительно кашлянул. Коллеги мистера Кэйла переглянулись. Несколько пар глаз испытующе и насмешливо рассматривали его лицо.

— Напрасно вы стали бы надеяться услышать от меня нечто такое, чего еще не знаете. Ничего нового не будет. Вы все присутствовали при недавнем необычайном сеансе, все стали его жертвами, никто из нас не устоял против исключительно мощного воздействия чужой воли. Все мы на некоторое время стали похожи на жалких подопытных кроликов, белых мышей или морских свинок. И все мы помним, как это произошло.

— Не уверен, что был свидетелем отрадного зрелища, как мистер Кэйл, если не ошибаюсь, вывихнул себе руку, — скороговоркой вставил Хитчелл и демонстративно отвернулся.

Кэйл пропустил замечание мимо ушей.

В коридоре за открытой дверью послышался нарастающий топот и шум приглушенной борьбы. Резко и громко разнесся чей-то сдавленный вопль, потом с истерическими нотками чей-то возглас: «…так! Еще раз! Попробуй, скотина, еще раз… Говорю, попробуй!» По-видимому, наседали на Оукера… Спорадически вспыхивали шум, топот и гневные возгласы дерущихся.

— Несчастные жертвы «сна», конечно, уверены, что в самом деле в чем-то виноваты. Между тем все мы, как я уже сказал, не более чем марионетки, невольные исполнители чьей-то прихоти.

— Полностью разделяю мнение мистера Кэйла, — внезапно воодушевясь, заявил Кофер, ни на минуту не забывавший о собственных «заслугах» в фантастическом сне.

— Признателен мистеру Коферу за неоценимую поддержку, — саркастически заметил Кэйл, — хотя в состоянии обойтись без нее.

— Мистер Кэйл, что вы намерены сообщить нам еще? — напомнил о своем присутствии Хитчелл.

— Только то, профессор, что обвинять нас по сути дела не в чем.

— Допустим, — осторожно согласился Хитчелл, — как же вы все-таки дошли до этого? Вы нам не объясните?

— Попробуем припомнить все по порядку…

— Мне показалось, что вы уже где-то в середине вашего монолога, а оказывается, все еще топчетесь у начала, хотя по моим часам скоро десять, иронически пробурчал профессор Хитчелл.

— Если меня не перестанут перебивать, — холодно возразил Кэйл, — всякий раз за началом последует начало.

Хитчелл смолчал и подчеркнуто устало вытер платком лицо. Шум и возня в коридоре возобновились. Кое-кто начал поглядывать на дверь.

— Продолжайте, Марби, — сказал Кофер.

— Вся эта фантасмагория началась с того, — отчеканил ледяным тоном Кэйл, делая ударение на слове «началась», — что в коридоре появился Энди Вульф с перекошенным от алчности лицом. В руках он держал склянку нового красителя профессора Хитчелла.

Профессор Хитчелл нетерпеливо заерзал в кресле.

— Патентом на краситель и секретами технологии обладает только наш уважаемый профессор. Может быть, мистер Вульф получил бутыль с его милостивого разрешения? Нет. Он силой отнял препарат у ассистента профессора, чтобы воспользоваться им при микроскопировании. В нормальном состоянии ни один человек на такой поступок не отважится. Это не тот способ, который может привести к хорошим последствиям. Рассудим дальше. Возможно, находясь в своеобразном трансе, не владея собой, он совершил сугубо нелогичный поступок? Тоже нет. Почему? Потому, что я припоминаю один частный разговор, когда мистер Вульф с завистью отзывался о препарате и его достоинствах. Он сказал, между прочим, что обладание им очень помогло бы ему в работе. Стало быть, поступок его был логичен, но совершенно не соответствовал общепринятым условностям. Он мечтал иметь в своем распоряжении новый чужой краситель и получил его, не понимая, что получил на пять минут. Здесь мы сталкиваемся с логической завершенностью поступков в частном случае и с нелогичностью в целом. Вот эта поразительная смесь составляет характерную черту недавнего беспрецедентного события.

Среди собравшихся заметно было волнение, но никто не возразил. Марби Кэйл продолжал:

— Происшествие со мной. Я находился в своем кабинете у книжного шкафа и рылся в книгах. Меня давно мучил один вопрос, и я надеялся получить хотя бы отправные моменты для его решения. Должен сказать, что параллельно с этими мыслями я, хорошо помню, обдумывал, как лучше сделать, чтобы никто другой не опередил меня.

Собрание оживилось, профессор Хитчелл затрясся в смехе, издавая булькающие звуки, словно выливали жидкость из сосуда с узким горлышком. Кэйл продолжал говорить.

— Я подозреваю, что в том же направлении изощрял свою изобретательность мистер Оукер Ван Ривер. Тот самый Оукер, который с Карром в коридоре катаются колесом. Стоя в то время перед раскрытыми дверцами книжного шкафа, перед полками с книгами, я испытывал такое жгучее чувство ненависти к своему сопернику, что был бы в состоянии его убить. Мне не казалась в то время эта мысль чудовищной. Сейчас я содрогаюсь, вспоминая, как близок я был к ее осуществлению. Но мои шаги в этом направлении предупредило внезапное появление самого мистера Оукера в моем кабинете. Мистер Оукер со своей стороны полагал, что в своих исследованиях я не мог обойти этот вопрос, и его, должно быть, обуревали сходные мысли в отношении приоритета возможного открытия. Он на цыпочках прокрался по коридору и, бесшумно распахнув дверь, появился передо мной, не замечая, однако, меня. Но когда я выдал свое присутствие, владевшее им сильнейшее желание заполучить черновой набросок статьи с ключом к решению вопроса заставило его вступить со мной в ожесточенную борьбу. Исключительная наглость его поступка сначала сильно смутила меня, а затем удесятерила мои силы: мной овладело бешенство. Улучив момент, я как мог воздал должное его нахальству и с вывихнутой рукой ушел из кабинета, оставив его в задумчивой позе на полу. Не берусь судить, сколько времени он не менял ее, но, судя по изменениям на его лице, он мог по достоинству оценить преподанный урок. Когда я шел по коридору, мне было приятно представлять себе, что я убил его, хотя до этого случая мне ни разу не приходилось думать о себе как о звере…

Все молчали, дымились забытые сигареты, слышно стало, как у закрытого окна на высокой ноте гудели мухи. В окно глядела темнота. Одна из мух сидела на потном лбу Брасса, не замечаемая им. Синеватые волны дыма протянулись из комнаты к приоткрытой двери.

— У мистера Хитчелла исчезли бумаги, — говорил тем временем Кэйл, секретный сейф мистера Брэдшоу вскрыт и обворован, в этом может убедиться каждый. Мистер Карр перебил посуду в лаборатории мистера Эбенезера Эндрьюса потому, что за несколько минут до того мистер Эндрьюс имел неосторожность назвать его жену, проживающую в Плимуте, распутной… Он уверяет, что имел основания так сказать, хотя мы знаем его как человека крайне сдержанного в суждениях и вдвое — в высказываниях. Что же произошло с ним, откуда такая вопиющая бестактность? Можно подумать, что его подменили!.. А отвратительный случай с моим ассистентом?!.

Хьюберт вспыхнул, вскочил, готовый протестовать, но Хитчелл по-отечески усадил его снова. Тот сопел, ерзал на стуле и порывался что-то сказать.

— Хамильтон Миллот одним весьма метким ударом выбил несколько зубов мистеру Рутту потому, что с самого начала невзлюбил его. Свидетелями происшествия стали мистер Кофер, мистер Корда, я и мистер Брасс. Мистер Брасс и я погнались за ним, но негодяй успел скрыться!.. Продолжим наш перечень. Ассистент профессора Роулетта перемешал растворы в опытах своего шефа; это была гнусная месть, которую он замышлял давно, за то, что руководитель не отпустил его с нашей экспедицией на «Аргонавте»… К уже перечисленным «подвигам» наших коллег можно было бы добавить еще несколько, но стоит ли? Создается впечатление, что с каждого из нас на короткое время сорвали повседневную маску благопристойности, без которой мы лишены возможности поддерживать отношения между собой. Такая маска необходима нам, и за нее мы цепко держимся, чтобы походить на людей, с ней боимся расстаться, как рак-отшельник с раковиной. А если расстанемся? Что тогда?

— Из каких источников к вам поступили все эти сведения? Где гарантии, что это не ложь?! — выкрикнул Хант Конант. Он согнал с лица муху и, ища поддержки, бросил взгляд на Хитчелла. Но тот сидел, слегка сутулясь, с закрытыми глазами, и лицо его выражало усталость.

— По-видимому, — невозмутимо продолжал Кэйл, — наш внешний лоск так же легко снимается, как радужная пленка с несвежего мясного бульона, в котором кишат смертоносные бактерии алчности, мелочного эгоизма, честолюбия, стяжательства, разъедающей зависти и пещерной ненависти к себе подобным! Вот наше подлинное «я». Нашелся кто-то, может быть кальмар (я давно замечал за ним большие странности), кто остроумно предложил нам зеркало, чтоб мы увидели самих себя и на сей счет не заблуждались. Именно этот «Некто» погрузил нас в гипнотический сон, после чего заставил лечь в постель и представил события в виде обычного сна… И тогда мы переполошились, словно нам было показано нечто неприличное, а не мы сами!.. Неприятно говорить о таком моменте, ибо, если судить по недавнему опыту, нас становится невозможно отличить от зверей.

Еще не затихли последние слова Кэйла, как дверь за его спиной шумно распахнулась.

— Если мы все звери, то вы, мистер Кэйл, подлинный король зверей!

Фраза, брошенная, как ком грязи, в лицо, принадлежала вбежавшему Карру.

Кэйл порывисто обернулся. Его тощая фигура хищно изогнулась. В расширенных полутемных зрачках промелькнул страх. Краткий миг он глядел на руки Карра и вдруг стремительно метнулся к двери.

— Назад! — гаркнул Карр и отшвырнул Кэйла на середину комнаты.

Звонко жужжа, билась в стекло муха.

— Вот что нашел у Кэйла Оукер!.. Он хотел передать бумаги и аппарат мистеру Брэдшоу… — Карр помахал над головой какими-то фирменными бланками. А в кабинете Оукера аппарат… Это Кэйл устраивал гипнотические сеансы. И здесь он только что глумился над нами!

Кэйл отошел к разбитому шкафу. Лицо было в красных пятнах.

— Мистер Карр, вы рехнулись… Что у вас за бумаги?! — Хитчелл побагровел:

— Мистер Кэйл, в чем дело?!

Кэйл мстительно глядел на Карра. Он выждал несколько секунд.

— Ну что ж! Минутой раньше, минутой позже вы будете все знать. И с вами мне уже не работать. Между тем я лишь проверил действие автоматического реостата церебральных биотоков. Последствия вы видели. Это секретное задание военного министерства. Дубликат этого миниатюрного аппарата, который локально расстраивает и угнетает биотоки мозга, имелся у меня. Я брал его с собой и в шлюпку. Что было делать? Пришлось подурачить вас. Угнетая деятельность коры головного мозга, я мог погрузить вас в сон более или менее глубокий, меняя напряжение электрического поля. Мог пробудить ваше подсознание, ваше звериное второе «я». Мог затормозить работу мозга совсем, и угасшее сознание никогда бы не зажглось вновь…

— Какой негодяй! — выдохнул профессор Роулетт.

— Пентагон предлагает мне место в его лабораториях. Полагаю, вы воздержитесь от оскорблений… А то, что вы узнали, останется при вас. Министерство позаботится об этом… Сейчас вы вернете мне контракты и аппарат. Никто не захочет, конечно, иметь неприятности…

Коттедж Бенжамена Брэдшоу пребывал в безмолвии и глядел на прохожих сквозь пальмовую рощу черными провалами окон. На ровном ветру качались в квадратных матовых абажурах фонари, бросая дрожащие отсветы в окна приземистого дома. В мерцающем полумраке, сидя на кровати, Брэдшоу дожевывал бутерброд с маслом и икрой. Он протянул руку к стулу и налил себе еще коньяку. Вытер салфеткой губы и, беззвучно икнув, отодвинул стул. Он был в пижаме, комнатные туфли валялись у ножек стула. Брэдшоу сел на кровать и с удовольствием зевнул. Снял часы. Они показывали начало первого ночи.

С минуту он смотрел в испещренное колеблющимися пятнами пространство, а потом, склонив голову набок, уставился на завернутый в старый пожелтевший газетный лист большой пакет в ногах постели. В этот миг искривленная ветка магнолии, раскачиваемая ветром, глухо царапнула по стеклу, и Брэдшоу, сильно вздрогнув, метнул испуганный взгляд в окно. В глазах его замер ужас. Руки судорожно, до боли сжали одеяло. В позе профессора было нечто от скорпиона, на которого плеснули кипятку. Каждый мускул его тела напрягся до предела. Он не мог видеть выражения своего лица, иначе ужаснулся бы. В сдавившей мозг тишине, растягивая до боли томительную неизвестность, медленно и размеренно отстукивали секунды настольные часы. Время для Брэдшоу сделалось осязаемым, густым и вязким. Оно с не поддающейся измерению мучительной медлительностью прозрачной всепроникающей субстанцией, рекой без берегов текло из будущего и бесшумно переливалось в прошлое. От него исходил приторный, сладковатый запах тления, и от этого запаха немного кружилась голова.

Впрочем, это пахли плоды дурьяна из его кабинета. Текли минуты, но ситуация не прояснилась. Как кошмарный обвинительный акт лежал на мохнатом шерстяном одеяле пухлый бумажный пакет. Брэдшоу пристально глядел на сверток, он вдруг стал напоминать ему гигантскую скрученную пружину, которая неудержимо начнет развертываться расширяющимися кругами, если чей-то посторонний взгляд как бы сдернет предохранительную скобу. Он перевел взгляд на окно и застыл, пока светлые блики от фонарей на стекле, непрерывно метавшиеся, будто истомившаяся душа преступника, и пейзаж за окном не начали рассыпаться для него на несвязанные куски, расплываться, перестраиваться, формируясь в фантастические образы. Монотонный гул океана и зловещий шум ветра за стеклами стали походить на похоронную песнь, распеваемую вдали громадным хором…

И вдруг снова раздался тот же ужасный звук. Брэдшоу понимал, что окончательно сходит с ума от страха: пакет в форме свернутой пружины начал быстро сжиматься и разворачиваться, точно пульсируя в такт ударам сердца. Потом, почти холодея от ужаса, он увидел в левом верхнем углу оконной рамы скачущую тень, которую бросала ветка магнолии, и… внезапно все понял. Он упал головой на подушку и затрясся в беззвучном смехе, босыми ступнями притрагиваясь к пакету. Больше он не смотрел в окно. Резко выпрямился и сел. Придвинулся к пакету, положил руку поверх него, не сводя с пакета горящих глаз, принялся неторопливо развязывать. Перед ним легли три большие пухлые картонные папки, зеленые при дневном свете и серые в полумраке спальни. Педантизм мистера Брэдшоу не изменил ему и в этот ответственный момент: запечатанные пачки банкнот лежали в папках ровными рядами — вся наличность кассы института. Он долго перебирал их и подкидывал на ладони и только один раз бросил подозрительный взгляд на дверь: ему почудились в коридоре частые шаги секретаря, которому было приказано никого не принимать. Но опасения были ложными. Сон это был или явь, для Бенжамена Брэдшоу было не столь уже важно. Важнее было то, что туго набитые папки являлись несомненной реальностью, в этом он мог без конца убеждаться, ощупывая их…