"Чосер и чертог славы" - читать интересную книгу автора (Морган Филиппа)

12

Первые рассветные лучи едва пробивались сквозь толстый полог, который завешивал кровать Чосера. Все звуки извне также доходили вполсилы. Но Джеффри уже проснулся. В это время года молодежи не спится от любви или от вожделения, пожилые, напротив, просыпаются неохотно. По возрасту Джеффри не относился ни к той, ни к другой категории — он проснулся потому, что был озабочен мыслями. Снова и снова прокручивая в уме короткий разговор с Анри, он пролежал все ночь в нервном полусне. Ситуация в замке была непростой. Переговоры с де Гюйаком не дали подвижек, и следовало признать, что его миссия потерпела неудачу. Сегодня он попробует еще раз убедить графа, когда тот вернется с охоты. Однако он пока не решил, пришло ли время использовать секретную информацию, вверенную ему Гонтом.

В футлярчике, который он носил на шее, хранилось запечатанное письмо. Джон Гонт, вручая его Чосеру, наказал использовать его только в самом крайнем случае. Не спрашивайте о его содержании, Джеффри, сказал он, просто вручите его графу, если вам покажется, что он не воспринял наше обращение.

Переправлять на себе секретное послание, притом что тебе отказано в праве знать о его содержании… как тут не разыграться воображению. В самом деле, во время путешествия Чосер время от времени мысленно возвращался к таинственному письму. Что в нем? Однако был лишь один способ узнать — сломать печать и прочесть. Можно было, конечно, попробовать угадать. Резонно предположить, что там какие-то неприятные для Анри сведения, нечто такое, что могло бы оказать на него давление.

Что-нибудь, касавшееся его прошлого… возможно, прошлого, проведенного в Англии, нечто такое, что связывает узкий круг посвященных?..

Джеффри вспомнил, как де Гюйак однажды поведал ему о своих юных днях на английской земле. О том, сколько дней проторчал при английском дворе, о своем беспутном поведении. О том, как потерпел кораблекрушение неподалеку от побережья Бретани, о клятве начать праведную жизнь, если посчастливится спастись. Чосер сопоставил эти сведения с другими фактами, полученными в результате наблюдений. В частности, он наблюдал за Недом Кэтоном. В принципе добрый малый, храбрый, но с норовом. Затеял препирательство с лучником на борту «Арверагуса». До этого вспылил в гостинице, услыхав в свой адрес оскорбительное выражение gafet de putan — сын шлюхи. Мать Неда Кэтона слыла красавицей. Чосер ее ни разу не встречал, но слышал о ней немало пересудов.

Чосеру пришла в голову мысль о том, как похожи Анри де Гюйак с его молодым сыном, тоже Анри. Это сходство бросилось ему сразу, как только молодой человек вчера появился в саду. Нельзя было также отрицать… некоторого сходства… между Кэтоном и де Гюйаком. У обоих коренастые фигуры, твердая, решительная походка. Само по себе это еще ничего не значило. Однако фамильное сходство — вещь более глубокая, нежели простое внешнее сходство… Не поэтому ли Джон Гонт навязал ему этого молодого человека? Кэтон — незаконнорожденный сын Гюйака, дите, зачатое в Англии двадцать с лишним лет назад гасконским дворянином и Анной Кэтон? Выходит, Гонт отправил этого молодого человека сюда на юг, чтобы напомнить Гюйаку о его долге следовать в русле английской политики? Но, поразмыслив, Чосер отклонил эту версию. Какой дворянин устыдился бы незаконнорожденного сына? Внебрачные дети доставляли кое-какие неудобства, но создаваемые ими осложнения нередко компенсировались чувством гордости. Будь иначе, будь это позором, внушительное число английских аристократов ходило бы понурив голову и с красным от стыда лицом.

Внезапно открылась дверь в комнату, кто-то бесцеремонно проник внутрь и подошел к кровати. Сперва Джеффри заподозрил слугу. Но было слишком рано, да и что могло прислуге понадобиться в его комнате? Кроме того, шаги не напоминали походку слуг — это была хозяйская поступь, мягкая, но уверенная. Из-за полога повеяло сладким ароматом — смесью лаванды с розовой водой.

— Ну хватит, Джеффри, настоящий соня не выглядит таким настороженным.

Он окончательно открыл глаза.

— Мне следовало быть более искушенным, прежде чем пытаться вас обмануть, моя госпожа.

На Розамунде была вышитая сорочка. Лицо пылало румянцем. Она села на краешек кровати. Джеффри почувствовал, как перина спружинила под ее весом. Она была совсем рядом, стоило чуть протянуть руку. Джеффри сел. Полог был приоткрыт лишь чуть-чуть, отчего под ним царила полутьма.

— Вы только в этом пытались меня провести? — спросила она.

— День только начался, моя госпожа. Вы достойны лучшего приема, чем я могу сейчас оказать.

Свои слова он сопроводил неопределенным жестом, чтобы намекнуть на свой ночной туалет и заспанное лицо.

— Вы должны звать меня Розамундой, Джеффри.

— А где ваш муж, Розамунда?

— Он собрался поохотиться на кабана. И поклялся не возвращаться до тех пор, пока не избавит окрестности от этого бедствия. Так что вернется не скоро.

— Разве вы за него не тревожитесь? Этот зверь убил, по крайней мере, троих.

— Мой муж опытный охотник. Если он преследует какую-то цель, то своего непременно добьется.

— А какую цель вы преследуете?

— Именно с этим вопросом я сюда пришла, Джеффри. — Она шевельнулась, и новая волна аромата защекотала ноздри Чосера. Она была так близко, что он ощущал теплоту ее тела, или ему всего лишь казалось, что он чувствует. Ее грудь волновалась.

— Скажите мне, с какой целью вы приехали в Гюйак?

— Предмет нашей беседы с Анри… э… носит конфиденциальный характер. Он сам расскажет вам, если пожелает.

— Возможно, он мне уже рассказал. Но мне интересно, что вы скажете. Рано или поздно вы все равно это сделаете.

Последнее замечание Чосера уязвило.

— Однако у вас достанет такта не спрашивать.

— Сейчас вы скажете, что это мужские дела, не предназначенные для женских ушей. Однако все, что касается Гюйака, касается и меня. Это очень старый, известный род. Вы полагаете, что забота о его благополучии не близка моему сердцу? Я знаю, сколь многое поставлено на карту.

Джеффри не нашелся, чем ответить на ее откровенно-пристальный взгляд. К этой минуте через полог проникал уже достаточно сильный свет. Розамунда еще не припудрила лицо, поэтому на ее щеках алел живой румянец. Любопытно, гадал Чосер, она умышленно пришла к нему в безыскусном утреннем наряде? Ну, разумеется, она давно уже не девушка, упражнявшаяся на нем, девятнадцатилетнем, в кокетстве. Она по-прежнему прелестна, прошедшие годы лишь добавили ей зрелой красоты и уверенности. Она неотразима и знает это.

— Вы же знаете, что Гиень ходит по лезвию ножа, — попытался объяснить он. — Французский король уже объявил о своем намерении вернуть себе эти земли.

— В то время как ваш король заявил, что не отдаст.

— Вы тоже могли бы говорить об Эдуарде как о своем короле, — парировал Чосер.

— Как нам повезло: мы можем выбрать себе короля!

Она делано засмеялась.

— Королям не нравится, когда их выбирают, — сказал Чосер. — Они более привыкли выбирать сами. И когда им мешают, то они хватаются за оружие.

— Эдуард отстаивал свое право выбора во многих военных кампаниях, — не сдавалась Розамунда, — должно быть, он устал.

— Он старый лев, которого вам следует остерегаться. И не забывайте про его сыновей, они очень воинственны.

— Молодой здесь не пользуется популярностью, — ответила Розамунда. — Тот, который постарше, тоже. К тому же он нездоров. Люди чувствуют, что тиски власти ослабевают.

— На случай всегда есть Гонт, — сказал Джеффри.

— Это он послал вас сюда, не так ли? И чтобы вы не подумали, что я выпытываю у вас тайны, я сама скажу почему. Вы здесь затем, чтобы убедить моего мужа поклясться в верности Эдуарду.

Чосер признал себя побежденным. Раз уж она все знала или догадалась, не было смысла уклоняться от прямого разговора. Он произнес:

— Да, чтобы его убедить. В надежде, что за Анри де Гюйаком последуют остальные. Войны удастся избежать, если значительная часть дворянства Аквитании заявит о своей верности Эдуарду. Разве это не достойная цель, моя госпожа?

— Вы считаете войну недостойным делом?

— Я разучился воевать. С тех пор, когда я носил доспехи, минули годы. К тому же я несколько располнел.

Она пропустила мимо ушей его попытку ценой самоуничижительного признания перевести все в шутку.

— Когда-то мы любили играть в нарды.

— Я помню.

— В этой игре недостаточно удачно выбросить кости, требуются еще и навыки, и даже больше — умение использовать резервы. Гонт не послал бы вас сюда, положившись только на удачу и ваш умелый язык. В резерве должно быть что-то еще.

— Я не понимаю вас, Розамунда.

— О, еще как понимаете, Джеффри. — Она придвинулась к нему еще ближе, и он ощутил исходящее от нее тепло. — У вас должно быть что-то припасено на крайний случай. Что это? Скажите мне.

Актеры смотрели, как отъезжает кавалькада охотников. Они успели прослышать об опасном кабане, убившем троих крестьян. Селяне с восхищением отзывались об Анри де Гюйаке — доблестном охотнике, пересказывали легенды, как он в одиночку бросается в погоню за опасным зверем. Охотничий выезд с собаками, лошадьми, людьми, пешими и конными, был облаян сворой бродячих собак. Цербер извивался изо всех сил, пытаясь вырваться из рук Алисы и присоединиться к дворнягам. Алиса крепко держала его за шкирку и нашептывала в ухо, что ему лучше оставаться там, где он сейчас, не то его затопчут кони или, того хуже, разорвут гончие, как только с них снимут намордники. Вышколенные охотничьи собаки в ответ лишь навострили уши и с надеждой поглядывали на хозяев. Была еще стая борзых в намордниках. Нескольким ищейкам, специально приученным не лаять, намордники не требовались. Верхом ехали Анри де Гюйак в сопровождении сына и Гастона Флора, сенешаля, а также Алана Одли и Неда Кэтона. Большое количество пеших были вооружены копьями и арбалетами.

Алису охватило смешанное чувство возбуждения и страха:

— Они больше напоминают армию, чем отряд охотников.

Поблизости оказался Саймон, не удержавшийся от пояснений:

— Нет зверя опаснее вепря. А этот — сущий дьявол.

Она с удивлением взглянула на него, и он быстро добавил:

— Так его зовут сами местные. Они считают, что душа человека, убитого кабаном, уходит в ад.

«Армия» охотников, наконец, двинулась прочь от замка. Над людьми витал призрак чего-то зловещего и мрачного, несмотря на ясное солнечное утро.

Саймон кивком показал на Губерта, который стоял поодаль и не мог слышать того, о чем говорили актеры:

— Ты говорила с тем человеком?

— Нет.

— Я ему не верю.

— Но он спас Цербера, — сказала она, крепче сжимая в объятьях собаку.

— Но все же не Бертрама.

— Думаю, ты бы сделал больше.

— Я не в претензии. Просто он мне не нравится. Зачем твой отец взял его в труппу?

— У нас не хватает людей. А он сказал, что был актером.

— Он сказал.

— Ты в самом деле не веришь ему?

— Вот, к примеру, куда он сейчас нацелился?

Они оба глядели вслед удалявшемуся небрежным, но твердым шагом Губерту. Он пошел в ту же сторону, куда отправились охотники.

Саймон никогда не охотился, но был совершенно прав, когда утверждал, что нет зверя опаснее преследуемого кабана. Чтобы выследить и убить одинокого, свирепого и хитрого вепря, нужно иметь план.

Вчера Анри де Гюйак почти загнал зверя, но кабану удалось вырваться из кольца собак. Еще один шанс был упущен, и сегодня граф приказал охотникам заменить собак — тех, что изнурены, ранены или убиты. Как все должно было происходить? Егерь с ищейкой находят логово вепря. Если логово все еще хранит тепло зверя, выпускали гончих. Начинался гон. Бывало, перед тем как скрыться в чащобе, кабан разворачивался навстречу собакам и ранил или убивал пару преследователей. Но рано или поздно он оказывался окружен, измотан борьбой и заколот копьем или мечом.

Однако этот вепрь был особенным. Дьявольский зверь не возвращался в логово, откуда его подняли днем раньше. Он ушел на новое место, хотя вряд ли оно находилось очень далеко от прежнего. Анри не сомневался, что они скоро с ним встретятся. Он не забыл о том, что сказал Джеффри Чосеру накануне вечером: смерть зверя назначена на этот день. Тем не менее де Гюйак не полагался только на удачу. Ловкость, сообразительность, неослабная бдительность, готовность, если угодно, положить жизнь — все эти вещи также были неотъемлемым условием успеха.

Анри де Гюйак вывел людей на лесистое нагорье, с которого как на ладони просматривались замок и селение. Вернулся один из охотников, которые со своими ищейками продолжали поиск вепря, и сообщил, что, возможно, собака учуяла зверя.

Ехавший бок о бок с графом Анри Гастон Флора предложил спустить свору. Гюйак отрицательно покачал головой.

— Почему бы нет? — спросил Флора.

— Еще не время.

Кавалькада не спеша углубилась в лесную чащу. Восприятие Анри обострилось до такой степени, что его настороженность была ничуть не меньше, чем у преследуемого животного. Какое-то время ничего не происходило. Несмотря на уверенность в успехе с самого начала, Анри стал опасаться, что измотанный зверь спрятался в своем убежище и вообще намерен уклониться от схватки. Что, если он, заслышав звуки охоты — а слух у кабанов отменно острый, — решит укрыться в глубине леса и затаиться там, где его не потревожат ни звуки рога, ни крики людей, ни собаки. Тогда сегодня охоты не получится.

Наконец-то наступил долгожданный момент. Вернулся охотник, интуиции которого Гюйак доверял больше других, с любимой графской ищейкой, большеголовым псом по имени Раво. Эта уникальная парочка — собака и человек, которого звали Бодрон, — находила след в девяти случаях из десяти. Анри слез с коня, чтобы потолковать с Бодроном. Разговор получился коротким: охотник показал на восток и рассказал об обнаруженных им признаках присутствия там зверя — свежие следы на земле, свежая глина на стволах деревьев, о которые он терся. Анри кивнул. Рядом терпеливо стоял пес, ожидавший признания и похвалы от хозяев. Прежде чем снова вскочить в седло, Анри одобрительно потрепал собаку по загривку.

Основная группа поспешно тронулась в путь. Впереди — Анри, следом Флора и другие, включая Алана Одли и Неда Кэтона. Чуть поодаль шли копейщики и псари с парами гончих. Место было глухое и почти непроходимое, хотя находилось вблизи того, где вчера впервые обнаружили кабана. Анри гадал: то ли хитрый зверь водит их за нос, то ли это следовало понимать как вызов, — могло быть и то и другое. Не зря сельские жители прозвали его дьяволом. Впрочем, де Гюйак хоть и опасался зверя, но видел в нем скорее не адское создание, а героя — на местном наречии eros. Ведь этот кабан вынослив, горд и бесстрашен. Хотя граф видел кабана лишь пару раз, да и то мельком, когда черная и огромная как гора живая масса с шумом и треском проносилась через заросли, подминая кусты и подлесок, тем не менее все время ощущал близкое присутствие достойного противника.

Не предупредив спутников, де Гюйак свернул на уводящую в сторону, в самую глубь леса, тропинку и пришпорил коня. Возможно, он и сам не смог бы объяснить, почему так поступил. Но этот маневр он не раз выполнял перед последней погоней. С этого момента он будто был связан с преследуемым зверем невидимой нитью, и каждый тянул эту нить на себя. При всем том, что за ним шли более двух дюжин людей и вдвое больше собак, граф остро и радостно ощущал, что остался один на один с диким зверем. В памяти вставали картины из сказок, в которых охотник, следуя за добычей, попадал в нереальный мир со странными пейзажами, мир, населенный чудищами. Волосы на голове шевельнулись, а рука непроизвольно дернула поводья.

Джеффри Чосер беспокойно заерзал в постели, а дама повторила свою просьбу:

— Здесь кроется тайна. Что именно? Скажите мне.

В этот раз, требуя правды, она схватила его за запястье. У нее была крепкая хватка.

— Нет никакой тайны, госпожа.

— Джеффри Чосер, которого я когда-то знала, не смог бы мне отказать.

— Мы оба за это время изменились, — попытался увильнуть Чосер, но слабость его аргумента была очевидна.

— Вы женаты, и у вас есть дети…

— Томас и Элизабет.

— Слышу, как смягчился ваш тон, когда вы произносили их имена! А как звать вашу жену?

— Филиппа.

— Она красива?

— Мне нравится…

— О, разве это ответ поэта? Придумайте что-нибудь пооригинальнее.

— Нет поэта в собственном доме.

— Даже в спальне?

— Розамунда, что именно вы пытаетесь разузнать? Кстати, ваш муж отправился гоняться за зверем в одиночку?

— Нет, с ним выехали ваши молодые друзья. Так что мы здесь одни.

— И Гастон Флора с ними?

От Чосера не укрылось, что при упоминании этого имени румянец на щеках Розамунды стал еще ярче.

— Тоже уехал на охоту. Он смел и отважен.

— Следовательно, я один в это прекрасное летнее утро бездельничаю в кровати, тогда как остальные нашли себе достойное мужчин занятие.

— Там и без вас достаточно народа.

— Я должен быть с ними.

— Сейчас уже слишком поздно, Джеффри.

Охваченный внезапным смущением, он проворно откинул одеяла и раздвинул закрывавшие кровать занавеси полога. Розамунда встала. Джеффри шагнул к окну и отворил его настежь. Издалека доносился собачий лай.

— Похоже, они подняли зверя, — произнес он.

Анри де Гюйак пришпоривал коня, стараясь не отставать от гончих псов. Они рванули неожиданно, он не подавал сигнала. Должно быть, Флора велел их спустить. В другой раз граф бы за это сильно рассердился. Ведь если гончих спустить слишком рано, они могут потерять след, уловив запах другого зверя.

Теперь быстрее туда, на лай мастифов, собак, чье дело — окончательная расправа со зверем. Они уже близко. Он свернул на другую тропинку. Она оказалась узкой и извилистой, но граф доверил коню, широкогрудому, крепкому жеребцу по имени Бран, самому справляться с поворотами и виражами. Тот на скаку ловко обходил торчащие камни и пни. Анри пригнулся к седлу, уклоняясь от нависавших ветвей, но и в таком положении он получил не один хлесткий удар упругими ветками по лицу и туловищу. Правда, на такие мелочи он сейчас не обращал внимания. Он был взвинчен до предела, все его чувства и мысли были сосредоточены на предстоящей схватке. Он далеко оторвался от остальных участников. Единственными живыми существами перед ним оставались собаки… и вепрь. Графа это устраивало.

Собачий лай становился все громче и, наконец, перешел в рев и скулящий гон — значит, собаки уже завидели вепря. Тропинка вынырнула из-под густой сени деревьев на открытое пространство. Анри пустил коня шагом. Посреди большой поляны виднелось озерцо — ручей, встретив на своем пути преграду, заполнил естественную низину. Круглое озерцо казалось большим глазом в самой середине леса. Берега были илистыми, поросшими камышом и осокой.

Оставаясь наполовину в тени, Анри придержал коня. Отважный, под стать седоку, Бран ощутимо вздрагивал от возбуждения, почуяв зверя.

Кабан стоял на небольшой косе по другую сторону озерца. Здесь у него было преимущество перед собаками, которые не могли взять его в кольцо. Анри на мгновение застыл и прислушался. Установилась жуткая тишина. Первая кровь пролита, но никто из животных не погиб. Анри вытер заливавший лицо пот и заметил, что часть мастифов — более тяжелых и сильных по сравнению с гончими псами — сбились в полукруг. Гончих псов не было видно. Должно быть, они потеряли след. Несколько мастифов бросились в воду — так им не терпелось добраться до зверя. Две окровавленные собаки лежали на боку за много шагов от вепря. Разъяренный, тот отбросил их одним кивком своей могучей головы. Одна была уже мертва, у другой кишки вывалились наружу, окрасив землю вокруг в алый цвет. Она не подавала голоса, только лапы подрагивали. При иных обстоятельствах де Гюйак ощутил бы минутную жалость к этим беднягам, совсем недавно входившим в его охотничью свору. Но в данный момент все его внимание было сосредоточено на огромном кабане, занявшим оборонительную позицию на другом берегу водоема.

По некоторым признакам — наклоненная к самой земле морда, плотно прижатые уши — Анри определил, что вепрь собрался перейти в нападение. Собак ожидала нелегкая битва. Но тут зверь услышал шорох на противоположном берегу: там человек верхом на коне. Де Гюйак за свою охотничью жизнь выходил один на один на многих кабанов, и никому из них не удалось уйти от него живым. Но он и представить себе не мог, каких чудовищных размеров будет его противник на этот раз. Воистину дьявол. Eros.

Это был секач лет шести-семи, привыкший скитаться по лесам в одиночку, а к самкам приходить только по осени. Его клыки имели грязно-белый цвет. Шкура совершенно черная, будто поглотила тьму самых жутких лесных чащоб. Со своего берега вепрь видел расплывчатую фигуру всадника на противоположной стороне озера. Фигура ему не нравилась, в ней он предвидел более опасного врага, чем припавшие к земле собаки.

Де Гюйак обладал более острым зрением, однако во всем остальном — кроме умственных способностей, которые отнюдь не всегда превосходят природную хитрость зверя, — он уступал кабану, и сам это понимал. Знание преимуществ противника было единственным преимуществом, позволявшим надеяться на успех.

Анри прислушался, пытаясь определить, где находятся другие охотники. Но лес за спиной молчал. Разумеется, остальные вот-вот подтянутся и кавалькада ворвется вслед за ним на открытое пространство. Но тогда «дьявол», скорее всего, отступит в кущу деревьев, плотной стеной выстроившихся в нескольких шагах от воды. Либо решится бросить вызов сразу всем своим врагам — и собакам и людям. В этом случае зверь неминуемо погибнет за явным перевесом сил противника. И тогда слава победителя достанется тому, кто нанесет последний смертельный удар, но не Анри де Гюйаку, который — по крайней мере, в собственных глазах — сам не сдюжил, а стал дожидаться подмоги.

Не тратя времени на прокручивание в голове сложившего положения, граф направил коня в обход озерца. Бран вышагивал степенно, но и без команды хозяина избегал ступать на скользкий прибрежный ил. Волнение седока передавалось коню, но оба не подавали вида. Со стороны могло показаться, что они совершают утреннюю прогулку. Вепрь поворачивал голову, следя за движением всадника. Глаза зверя налились яростью, шерсть на загривке вздыбилась, клыки торчали как кровавые копья.

Воспользовавшись тем, что вепрь на мгновение отвлекся от ближайших противников, один из самых отчаянных мастифов бросился на него. Пес впился было зубами в кабаний бок, но получил молниеносный ответный удар и отлетел кувырком к песчаному берегу, где вдобавок столкнулся с одним из своих пытавшихся выбраться из воды собратьев. Если бы псу удалось повиснуть на звере, впившись в него зубами, то атаку поддержала бы еще дюжина собак. Но теперь мастифы, вздыбив шерсть и оскалив зубы, сомкнулись полукругом, но не отваживались переступить невидимую черту, за которой они оказались бы в зоне досягаемости страшных клыков. К этому времени Анри де Гюйака от добычи отделяли какие-то метры. У Брана достало храбрости не останавливаться, но всадник попридержал его.

Затем он неторопливо и внешне невозмутимо слез с коня.

Неподалеку от озера, куда собаки загнали вепря, Гастон Флора и Ришар Фуа пытались определить, куда делись де Гюйак и собаки. Алан Одли с Недом Кэтоном выехали вслед за ними и остановились. Сын Гюйака, молодой Анри, находился между четырьмя мужчинами. С одной стороны от них в лесу напряженная тишина, лишь изредка прерываемая лаем или визгом. Но большая часть звуков доносилась с другой стороны.

— Думаю, они там, — сказал Флора, показывая рукой в ту сторону, откуда исходили основные звуки.

При этом он, казалось, и не собирался спешно трогаться с места.

— При всем уважении, сударь…

Флора посмотрел вниз на Бодрона, охотника, ищейка которого первой взяла след дьявольского вепря. Охотник был пешим. С видимой неохотой Флора позволил слуге высказаться.

— Мой господин вон там, — сообщил Бодрон и показал в сторону тихой части леса.

— Вы определили, где ваш хозяин, по запаху?

— Не я, но Раво. Ему подсказывает чутье.

И верно, все внимание собаки было поглощено более тихой частью лесистой местности.

— Что вы думаете по этому поводу, Фуа?

— Я полагаюсь на ваше суждение, мой господин.

— Тогда я скажу, что нам следует разделиться. Берите с собой двух англичан, Фуа, и Анри в придачу. А также половину охотников. Я же отправлюсь туда. — Он сделал знак рукой и, не сказав больше ни слова, повернул лошадь.

Джеффри Чосер поспешно оделся и, не обращая внимания на Розамунду, чуть не бегом вылетел из спальни. Не то, чтобы он сильно переживал по поводу того, что не отправился в лес на охоту с остальными. У него никогда не было пристрастия к этому занятию. Однако его одолевало некое предчувствие, причину которого он пока не понимал. Что именно имела в виду Розамунда, когда сказала, что уже слишком поздно?

Некоторое время ушло на поиски своего коня в незнакомой конюшне, на то, чтобы его оседлать и выбраться из окрестностей замка. Сельская площадь была полна зевак, как в праздник. Тем не менее вели они себя необычно тихо, многие стояли подняв головы, как будто вслушивались в звуки далекого сражения.

Его выезд стал для людей сигналом к действию. Все они двинулись по направлению к ближайшей опушке. Им не столько хотелось присутствовать при убийстве зверя — даже тяжело раненный вепрь представлял серьезную опасность, — сколько при последующей церемонии разделки туши зверя. Тогда будний день по-настоящему превратился бы в праздник торжества над врагом.

Чосер пришпорил коня на спуске и дальше поскакал прямиком туда, откуда доносился собачий лай и крики «ату!», приглушаемые густой листвой.

Подобно селянам, Джеффри не испытывал острого желания непосредственно наблюдать за убийством. Однако он не хотел присутствовать и при разделке добычи: наблюдать, как отделяют голову от туши, как палят щетину, как вынимают печень и селезенку, чтобы сохранить для замковой кухни, а оставшиеся внутренности жертвуют собакам в награду. Нет, думал Джеффри, его никогда не тянуло к таким забавам, как охота с погоней, объединявшая на время дворянина с охотником и хлебопашцем. Он — закоренелый горожанин, рожденный и выросший там, где лес и поле можно увидеть разве что с церковной колокольни.

Да и вообще, чтобы поспеть вовремя, нужна лошадь попроворнее этой, что нанята в Бордо. Лошадь тоже горожанка — почуяв запах вепря, наверняка понесет и, чего доброго, сбросит седока. Тогда зачем же он все глубже забирается в лес, влекомый далекими криками? Да просто из-за странного, непроходящего предчувствия.

Но вот лошадь внезапно прянула в сторону, Чосер ударился плечом о сук и едва не свалился, но в последний момент успел ухватиться за луку седла. Сдерживая проклятия, кое-как успокоил лошадь. Что, черт возьми?..

На тропе стоял человек. Должно быть, он прятался в подлеске, и именно его испугалась лошадь. У него были длинные волосы и впалые щеки. Все его лицо покрывали свежие царапины, как будто он сунул голову в густые заросли терна или расцарапал себе физиономию в припадке отчаяния. Большего Джеффри не смог разглядеть — в лесу было сумрачно. Судя по грязной и рваной одежде, он обитал здесь же в лесу. Джеффри слышал про бродяг, которые селятся на значительном удалении от человеческого жилья, чтобы люди их не беспокоили, но все-таки не так далеко, чтобы остаться без куска хлеба. Иногда их удостаивали более благородного названия — отшельники. Наверняка этот был одним из таких. Никакой видимой опасности он не представлял, правда, мог прятать нож под лохмотьями.

Джеффри не счел нужным спешиться. Однако и другой продолжал как ни в чем не бывало стоять посреди узкой тропинки, как будто чего-то требовал, вероятнее всего милостыню. Джеффри легонько пришпорил лошадь. Животное с неохотой двинулось вперед, со страхом поглядывая на костлявое и лохматое существо. Тогда человек сделал странную вещь. Он отошел в сторону, уступая путь, и вытянул правую руку наподобие дорожного указателя. Ноготь на заостренном указательном пальце этого человека больше походил на звериный коготь. Он стоял молча, указывая направление, в котором и так двигался Чосер. Весь вид лесного жителя — твердая рука с болтающимися на ней лохмотьями, кинжальный коготь — как будто говорил: «То, что вы ищете, там».

Но не это удивило всадника. Любой в лесу указал бы ему место охоты из простой любезности. Однако этот человек отличался особенностью, которую Джеффри подметил, лишь поравнявшись с ним: у лесного отшельника была только одна рука. Из левого плеча торчал обрубок. Проезжая мимо, Чосер махнул рукой в знак признательности.

План де Гюйака был прост. Нужно воспользоваться особенностями местности — свободной полосой между широким водоемом и стеной леса. Когда он спрыгнул с коня, от вепря его отделяло несколько шагов. Зверь сбросил с себя очередную собаку, и ни одна больше не смела к нему приблизиться. Раненый мастиф все еще извивался у самого берега, а те, что пытались подобраться к кабану с воды, теперь стояли и отряхивались. Они пока не готовы к нападению. Секач фыркнул и еще ниже пригнул голову к земле.

Едва спешившись, Анри выхватил из ножен меч. К седлу было прикреплено специальное копье для охоты на кабана, но для того, что он задумал, оно было ненужно. Прочитав молитву святому Губерту, покровителю охотничьих собак и их хозяев, он боком шагнул в воду, принял уверенную стойку и поднял меч. После этого обратился к вепрю.

— Avant maistre, — сказал он, — avant!

Он говорил шепотом, провоцируя зверя на атаку.

Кабан напрягся и вытаращил глаза.

— Or sa, sa! — произнес де Гюйак так же тихо, но настойчивее, и снова вызвал на бой: вперед, сударь мой, вперед!

Он сделал еще один шаг, сосредоточив все свое внимание на оскаленной, в пене, пасти противника. На миг почудилось, что время остановилось. В этот миг Анри успел объять сознанием небо и землю и ощутить, сколь далеки друг от друга синяя твердь с белыми облаками и налипшая на сапоги темная грязь. Он увидел себя как бы сверху, зависнув над синим глазом озерца посреди большой поляны.

Схватка началась без предупреждений. Вепрь, раскидывая оказавшихся под ногами собак, бросился на Гюйака. Несколько мастифов с лаем и ревом кинулись в атаку. Зверь лишь мотнул головой, словно отмахнулся от комаров. Но, как Анри и рассчитывал, собакам за считанные секунды удалось замедлить бросок кабана. В какой-то момент они почти его остановили.

Двигаясь настолько проворно, насколько позволяло топкое дно под ногами, граф зашел в воду до пояса. Скоро вода достигла груди, а он не прошел даже половины расстояния, отделявшего его от косы, где стоял кабан. Анри остановился, ища опору. Вода наполняла сапоги, мокрые штаны прилипали к ногам, воняло тиной и гнилью. Но де Гюйак старался не обращать на все это внимания. Он думал только о кабане.

Раскидав собак, огромный зверь бросился в воду навстречу Анри. От поднятых им волн граф едва не потерял равновесие. Кабан больше полагался на чутье, чем на зрение, и, не видя противника, плыл точно в направлении Анри. Над водой торчали лишь ощетинившийся хребет и большая, как бочка, черная голова. Анри принял боевую стойку. Он, наконец, нащупал под ногами что-то твердое — не то камень, не то затопленное бревно или пень — и уперся в него.

Единственным физическим преимуществом человека перед вепрем были длинные ноги. На суше оно мало чем помогает, поскольку животное опережает человека в скорости, зато в воде оно весьма существенно. Плечи Гюйака оставалась над поверхностью, и он мог нанести полноценный удар противнику. Положение животного, напротив, было не столь выгодным: кабан держался на плаву, у него не было точки опоры, необходимой для нападения. Анри должен был обладать недюжинным самообладанием, чтобы не дрогнуть, глядя, как на него надвигается фыркающая клыкастая голова. Он едва не поддался желанию развернуться и броситься к берегу. Другим, не менее сильным желанием было напасть на кабана раньше времени.

Но граф не поддался соблазнам, а лишь тверже сжимал меч обеими руками. Он был прирожденным охотником и истинным потомком рода Гюйак, не отступавшим ни перед человеком, ни перед зверем.

Хотя в воде у вепря не было точки опоры, что лишало его возможности увернуться от удара или самому нанести удар клыками с размаха, но его огромные размеры и страшные клыки все равно оставались чрезвычайно опасны. Когда зверь, неистово вращая глазами, подплыл ближе и его огромная и зловонная, словно врата ада, пасть оказалась почти рядом с головой графа, Анри перехватил меч лезвием вниз и со всей силы вонзил в горло зверя. Удар пришелся точно, пропоров толстую кожу и мышцы. Вепрь яростно прянул из воды, подняв столб кровавых брызг, и взревел что есть мочи в предсмертной агонии.

Этот рев услышали все, и у каждого волосы встали дыбом. Услышали Гастон Флора и Ришар Фуа, ехавшие по разным тропинкам. Услышали Алан Одли и Нед Кэтон, которые должны были присоединиться к людям Фуа, но непонятно каким образом разъехались и потеряли друг друга из вида. Услышал самостоятельно углубившийся в лесные дебри Жан Кадо. И однорукий человек, показавший Чосеру путь, тоже услышал и тихо ухмыльнулся. Джеффри, успевший значительно удалиться от места встречи с лесным человеком, подстегнул лошадь: судя по звуку, кабана убили довольно далеко. Даже актеры-англичане и жители селения Гюйак, порознь блуждавшие по уединенным лесным дорожкам, расслышали этот ужасный крик.

В это время где-то в стороне среди деревьев человек, называвший себя Губертом (разумеется, не в честь небесного покровителя охоты), насторожился, услышав смертный рев кабана, и поспешить к месту главного действия.

В ушах стоял звон, но солнце сияло, и в небе как ни в чем не бывало проплывали облака. Анри де Гюйак потерял равновесие и чуть было не упал навзничь, но устоял. Упав, он мог бы и не подняться: Анри промок с головы до пят, вымазался в грязи и тине. Сердце колотилось, и трудно было дышать. По лицу текла кровь. Он не владел своим телом, даже не чувствовал собственных рук, и все же опыт подсказывал, что раны не слишком серьезные. В любом случае скоро его найдут и позаботятся. И все-таки, если забыть на минуту о ранах, какой он взял приз!

Вепрь лежал на берегу озера. Вокруг метались и лаяли собаки с окровавленными лапами и мордами. Некоторые из них уже валялись мертвые или умирали поблизости от кабана. Из бока зверя торчало тонкое древко копья, которое Анри воткнул в него в тот момент, когда сраженный кабан повалился наземь. После того как Анри ранил кабана мечом, тот издал ужасный рев и, увлекая за собой графа, прыжками бросился к берегу. При этом зверь едва не вывихнул ему руку. Хорошо, что граф смог в последний момент вытащить меч. Собаки, ободренные хозяином, накинулись на кабана. Смертельно раненный секач уже не мог сопротивляться. Анри отбросил меч и схватил охотничье копье с широким наконечником. Стараясь не попасть в собак, он нанес копьем заключительный удар, вложив в него все оставшиеся силы, как будто от одного этого удара зависела его жизнь.

Силы в самом деле оставили его. Он ощущал себя беспомощным, как младенец. Свою задачу Анри выполнил. Он даже остался без оружия. Окровавленный меч валялся в траве. Древко торчащего из кабаньего бока копья покачивалось из-за того, что собаки не могли угомониться и продолжали теребить тушу. Ну где же охотники? Нужны были люди, чтобы развести огонь, заточить ножи для свежевания…

В ушах по-прежнему звенело, отчего он не мог установить, близко, далеко ли находятся его люди. В кустах на краю поляны Анри почудилось какое-то движение. Он, шатаясь, побрел туда сквозь плотную высокую траву. Надо было бы крикнуть, но он сомневался, что сил хватит даже на пару слов. И все же… Возможно, ему показалось, потому что никто не вышел из кустов в ответ. Левой, неповрежденной рукой он стер с лица пот и кровь, мешавшие видеть. Никого. Лишь легкий ветерок играет листвой. Тем не менее он продолжал идти.

Внезапно кусты раздвинулись, и оттуда на графа набросился человек. У Анри было достаточно времени, чтобы рассмотреть охотничий меч в руке незнакомца. Не вполне сознавая, что он видит, де Гюйак инстинктивно заслонился здоровой левой рукой и открыл было рот, чтобы сказать… чтобы сказать что? Он не успел додумать, когда получил мощный удар в грудь, перебивший дыхание, и рухнул наземь. И подумал, что самый коварный и опасный зверь в лесу — это человек. Над головой шелестела листва. Одна веточка склонилась над лицом и щекотала нос. Забавно, что его занимают такие мелочи… Солнце слепило глаза, он их закрыл. И зря. В этот самый миг над Анри навис человек, заслоняя собой солнце, и замахнулся мечом.