"Арагац (Очерки и рассказы)" - читать интересную книгу автора (Арзуманян Ашот Мартиросович)

КИСТЬЮ И ПЕРОМ


Есть памятники, властно влияющие на облик города. Говоря о Ленинграде, кто тотчас же не вспоминает Петропавловскую крепость, золотом горящую Адмиралтейскую иглу или Исаакиевский собор? Такой же неотъемлемой частью северного красавца стали сфинксы, созданные искусными руками древнего скульптора три с половиной тысячи лет тому назад и привезенные сюда из Египта в 1832 году.

Я подолгу стоял у древних сфинксов, охраняющих здание Академии художеств, и мысли уносились в далекое прошлое, когда впервые мои соотечественники овладевали здесь вершинами изобразительного искусства. Кто знает, может быть, именно здесь много лет назад стоял и любовался египетскими сфинксами Акоп Овнатанян.

Только благодаря неуемной тяге к учебе Овнатанян сломил упорство руководителей Академии и был принят в число вольноприходящих учеников. Юноша с жадностью изучал русское классическое искусство. Годы, проведенные замечательным армянским портретистом в Северной Пальмире, не прошли для него даром. В 1841 году он окончил Академию художеств со званием «неклассного художника живописи портретной».

В материалах академического архива вам покажут страницы, которые нельзя читать без волнения. Степанос Нерсесян, просьбу которого о приеме Академия отклонила, ссылаясь на отсутствие вакансии, обращается к вице-президенту Академии художеств, известному скульптору Ф. П. Толстому, человеку, прогрессивно настроенному, со слезной просьбой «осчастливить благосклонным своим вниманием юношу, кроме бога и Вас никого не имеющего». В 1838 году Нерсесян был зачислен в академисты второй степени за счет остаточных сумм Академии. Вернувшись спустя несколько лет в Тифлис, он посвятил себя любимому искусству. Среди многих патриотических замыслов один особенно волновал Нерсесяна. Это — воссоздание образа отца армянской письменности, великого Месропа Маштоца. Жизнь и деятельность Маштоца воодушевляла художника. История не сохранила какого-либо изображения, и нужно было иметь богатое воображение, вкус и твердую волю, чтобы выполнить задачу. И Нерсесян блестяще решил ее в общепризнанном портрете Месропа Маштоца.

Прославивший петербургскую Академию великий маринист О. К. Айвазовский вошел в историю русской живописи как один из самых ярких питомцев академического романтизма. Велико было влияние Айвазовского на развитие пейзажной живописи родного народа. Творчество Геворга Башинджагяна является ярким доказательством этого.

Нелегкой была участь и другого талантливого питомца Академии, Артема Шамшиняна. Приехавшему в 1892 году в Петербург для учебы в Академии художеств, впоследствии известному архитектору Г. М. Тер-Микаэляну (Тер-Микелову), в приеме было отказано еще до вступительных экзаменов.

Армянская художественная молодежь следовала демократическим традициям русского искусства и всячески стремилась овладеть его творческим методом. С петербургской Академией художеств связано и имя выдающегося зодчего академика А. И. Таманяна, ставшего после победы Октябрьской революции первым ректором Академии.

Узы дружбы, завязавшиеся еще в прошлом веке, давали возможность отдельным представителям нашего народа приобщаться к великой культуре русского народа, отнюдь не теряя своего самобытного национального своеобразия.

За советские годы Академию художеств окончили многие посланцы Армении: сестры Мариам и Еран Асламазян, работающий в настоящее время в Ленинграде театральный художник П. Ананян, известный архитектор Р. Исраэлян и активный участник восстановления Ленинграда, один из преподавателей Академии, А. Барутчев.


Питомец петербургской Академии художеств Геворг Захарович Башинджагян вслед за основоположником пейзажного жанра в армянской живописи Ованесом Айвазовским много сделал для развития искусства родного народа. Он — автор множества картин и этюдов, в которых правдиво и с большим мастерством воспроизведена богатая природа Кавказа. Примкнув еще в студенческие годы к русской реалистической школе, Башинджагян остался верен ее благородным традициям до последних дней своей жизни. Он был также видным литератором и прогрессивным публицистом.

Своей плодотворной художественной и общественной деятельностью он снискал любовь и уважение как армянского народа, так и всех других народов Кавказа.

Родился Геворг Башинджагян 16 сентября 1857 года в небольшом уездном городке Сигнахи Тифлисской губернии в семье разорившегося мелкого коммерсанта. Отец его, Захарий Хачатурович, часто свой досуг отдавал занятиям поэзией — писал стихи, исписывая ими свободные страницы своих счетоводных тетрадей. Большая семья рано осталась без кормильца — отец уехал в Персию, сопровождая богатых купцов в качестве переводчика, захворал и вскоре там же умер.

Осиротевшая семья впала в крайнюю нужду. Основная тяжесть материальных забот легла на плечи его вдовы Гаянэ Мелкоевны, урожденной Кулиджановой, прозванной в Сигнахи за необычайную женственность «изящной Гаянэ».

Старшему сыну Геворгу было тогда всего четырнадцать лет, но уже с этого возраста он начал работать: учась в уездном училище, одновременно служил писцом в канцелярии мирового судьи, где его держали за красивый почерк, а также писал вывески для местных лавочников, получая двадцать копеек за каждую. Скудный заработок мальчика и матери, обучавшей соседских детей начальной грамоте, был единственным источником существования семьи. Младший брат художника С. З. Башинджагян, впоследствии видный ученый-агроном, писал в своих воспоминаниях об этих годах жизни семьи:

«Нашим основным питанием был хлеб с сыром, а когда последнего не было, то хлеб с луком или со слабым кисленьким вином, — хлеб мочили в вине и так ели. О молоке и сливочном масле мы и понятия не имели, а яйца ели только в пасхальные дни…»

Как-то в праздничный день в бедной многодетной семье приготовили на обед курицу. Предвкушая редкое угощение, дети чинно сидели за столом, на котором дымился паром плов. Все с нетерпением ждали, чтобы Гаянэ (так звали дети свою мать) положила каждому на тарелку его долю плова. Она же, как на грех, замешкалась в кухне. Геворг не выдержал испытания и незаметно от всех взял с блюда лакомый кусочек. Он уже собирался приняться за еду, как вдруг в комнату вошла мать. Застигнутый врасплох мальчик спрятал предательскую добычу под стол. Гаянэ, как обычно, раздавала детям еду. Между тем кошка подкралась к Геворгу, стащила злополучный кусочек и отменно полакомилась им, а будущая знаменитость осталась без дополнительной порции.

И никто никогда не узнал, заметила ли мать невинный проступок своего одаренного сына или нет.

Геворг был шаловливым ребенком и в шалостях изобретательным. Однажды он смастерил из разноцветных лоскутков красивый, яркий мяч. Приметив воскресным утром, как соседка-старушка, надев свой праздничный наряд, отправилась в церковь, мальчик дождался ее возвращения и приготовил ей «сюрприз». Привязав к мячу длинную нитку, он положил красивую игрушку посреди дороги, а сам спрятался за кустами, держа конец нитки в руке. Старушка, увидев мяч, обрадовалась. «Вай! — вскрикнула она. — Славный подарок принесу я моему Ашотику!» Наклонилась, чтобы поднять мячик. В этот момент Геворг дернул нитку к себе, и мяч откатился прочь от протянутой руки. Бедная женщина потеряла равновесие и упала, а Ашотик остался без подарка.

Любовь и способности к рисованию Геворг обнаружил очень рано. Свои первые рисунки он заносил в тетради, оставшиеся после смерти отца. Не довольствуясь этим, он стал разрисовывать стены дома, изображая платяной шкаф, этажерки для книг и прочие предметы домашней обстановки, которых не было в убогом жилище, и при этом достигал большого сходства с натурой. Однажды он изобразил на стене у дверей вешалку столь натурально, что гости, принимая гвозди за настоящие, пытались повесить на них свою верхнюю одежду и головные уборы и очень удивлялись тому, что они падали на пол.

Юный Геворг давно лелеял мечту о красках, но, увы, их не было, и он пускал в ход чернила, синьку, охру, составлял какие-то неправдоподобные смеси, чтобы как-нибудь заменить акварельные краски. На помощь пришла детская дружба: в Тифлисе жил и учился его любимый друг и родственник Александр Кулиджанов, хорошо знавший о пристрастии Геворга к живописи. И вот он с оказией присылает своему товарищу ящичек акварельных красок, целых двадцать штук! Это был один из самых счастливых дней в жизни будущего прославленного художника.

…С замиранием сердца открывает он заветный ящичек, не может налюбоваться слепящими взор разноцветными красками, дрожащей рукой ищет кисть, чтобы сразу же взяться за дело, но тут же сердце его сжимается от разочарования: друг забыл прислать кисть, а ее нет дома, нет нигде! Вдруг взор Геворга падает на трехлетнего братишку, мирно возившегося с игрушкой на полу. Недолго думая, Геворг отхватывает ножницами прядь волос ребенка, сооружает кисть и приступает к делу, не слыша ни плача малютки, ни наставлений прибежавшей на его крик матери.

Прошло два года, но в жизни Геворга не предвиделось никаких перемен, и казалось, что ему суждено остаться, как и большинству его сверстников, в провинциальном городке, где, конечно, не могло быть никаких надежд на получение художественного образования, о котором страстно мечтал юноша.

Так, вероятно, незаметно и прошла бы жизнь шаловливого мальчика, и он разделил бы судьбу своих сверстников, товарищей детских игр, оставшихся в уездном городке и скоротавших там годы своей жизни, никем не замеченные и не оставившие никаких следов после себя, если бы не счастливый случай, на первый взгляд незначительный.

По соседству с осиротевшей семьей Башинджагянов жила грузинская семья уездного начальника Эраста Челокаева (Челокашвили). Дети дружили между собою, а младший сын Челокаева Митя очень интересовался опытами в рисовании своего товарища и неизменно при них присутствовал. Как-то Георгий нарисовал акварельными красками (теми самыми, что получил в подарок от своего друга Александра) сирену — мифическую полудеву-полурыбу, виденную на лубочной картине в мастерской портного Мовсеса и поразившую его воображение.

Митя, как всегда, внимательнейшим образом следил за тем, как на бумаге оживала сирена, и когда Георгий закончил ее, улучив минуту, схватил рисунок и помчался домой. Автор, конечно, бросился за ним, но зацепился ногою за порог и растянулся, а шалун тем временем уже был дома и, заливаясь смехом, прыгал на одной ножке. Георгий не решился идти в дом Челокаевых, чрезвычайно стесняясь девочек, сестер Мити, и, как говорится, махнул рукой на происшествие. Не прошло и часа, как Георгий, в веселой компании товарищей, самозабвенно играл в бабки.

В разгар игры, сопровождаемой громким смехом и толкотней, на улице, где шла игра, появился городовой, которого все называли «Гришка». Обычно неторопливый в движениях, он на этот раз шел быстро. Подойдя к притихшей стайке мальчишек, Гришка ударом ноги разбросал бабки и, вперив свой взор в Георгия, приказал следовать за собой.

Но предоставим слово «герою дня», который в своих воспоминаниях, опубликованных в свое время и в армянской и в русской печати, так повествует о развернувшихся событиях.

«Поначалу я испугался, побледнел, однако не растерялся. Недолго думая, я бросился наутек в противоположную сторону, а затем, свернув с пути, вбежал во двор кузнеца Кахраманяна. Перепрыгнув через забор, я очутился в саду Багдасара, и так, со двора во двор, из сада в сад, прыгая через заборы, я раздразнил собак, с громким лаем пустившихся за мною. Городовой продолжал преследовать меня.

Гоняясь за мною, он не переставал ругаться, причем крутил в воздухе палкой, служившей ему оружием, с намерением метнуть в меня, но кусты и деревья мешали ему. Когда я добрался до двора глухого Гико, Гришку постигла неудача. Хорошо знакомый с «топографией» двора, я осторожно обошел сомнительные места, правда удлинив свой путь, но зато избегнув неприятностей. Гришка решил перерезать мне дорогу и пустился напрямик, но тут же наткнулся на кучу и, высоко подняв полы своей чухи, отплевываясь, осыпал ругательствами и меня, и домохозяина…

Наконец, мокрый от пота, я выбрался на улицу, где меня ожидала толпа мальчишек, а среди них было и несколько взрослых мужчин.

В один голос крича: «Не бойся! Не бойся», все окружили меня, уговаривая остаться на месте. Вскоре, хромая и задыхаясь от усталости, подошел и Гришка.

— Вот как дам тебе палкой по голове! — хриплым голосом закричал он.

Взрослые вступились за меня и успокоили его.

— Я же не режу тебя, сынок, говорю, чтобы ты следовал за мною. Пристав зовет тебя.

При этом он схватил меня за шиворот, а я упирался. В эту минуту послышался чрезвычайно порадовавший меня знакомый громкий голос:

— Ну-ка, отпусти его, или же я дам тебе по башке так, что сплющишься в лаваш!

Это был мой двоюродный брат Коста, мужчина гигантского роста, явно подвыпивший.

Гришка тотчас выпустил меня.

— А ты, дружок, должен идти, раз тебя зовут, — поучал меня Коста. — И не бойся, я здесь, а в случае чего несдобровать ни приставу, ни кто бы там ни был».

Окруженный ватагой мальчишек, Георгий шел за торжествующим блюстителем порядка. Размышляя над тем, для чего мог он понадобиться приставу, мальчик вспоминал все свои проказы и, вздохнув, пришел к заключению, что он в самом деле заслуживает наказания.

В толпе мальчишек Георгий заметил и двух своих младших братьев, с заплаканными лицами и с камнями в руках, припасенными для того, чтобы при первой же необходимости забросать ими злодея Гришку.

Так дошли до дома пристава, вышедшего им навстречу.

— Убирайтесь отсюда, — загремел он на мальчишек и, подойдя к Гришке, сказал ему в сердцах вполголоса: — Осел ты, осел! Разбойника, что ли, ты захватил?

— Да он кусается, — оправдывался Гришка, поглаживая свои бока.

— Неправда, — запротестовал Георгий, — я только ущипнул его, так как он порвал на мне одежду.

Едва удерживаясь от смеха, Челокаев повел мальчика в дом.

Что же было на самом деле? Почему Гришка бегал за спасавшимся от него шалуном?

Оказалось следующее.

Прибежав домой с «Сиреной» в руках, Митя показал рисунок взрослым.

У Челокаевых в это время находился приехавший из Тифлиса в Сигнахи по делам службы Орловский, лицо, принадлежавшее к высшей губернской администрации.

Будучи достаточно образованным человеком, Орловский по детскому рисунку понял, что он сделан одаренным мальчиком, и заинтересовался им. Сердобольная семья Челокаевых не замедлила воспользоваться удобным случаем и рассказала Орловскому о тяжелом материальном положении Гаянэ Мелкоевны, оставшейся вдовой с четырьмя детьми на руках.

Послали Гришку за Георгием, и тут развернулись описанные события…

Орловский ласково обошелся со смущенным мальчиком, расспросил его о «Сирене» и других рисунках, еще раньше похищенных Митей у своего приятеля.

— Ты учился где-нибудь рисованию? — спросил Орловский.

— Нет, — отвечал Георгий, — но я видел такие картины в мастерской портного Мовсеса.

— Молодец! Молодец, — похвалил Орловский, — вот вернусь в Тифлис и что-нибудь придумаю, сделаю…

Орловский выполнил свое обещание, и, благодаря его содействию, Георгий, спустя некоторое время, был принят в рисовальную школу при Кавказском обществе поощрения изящных искусств в Тифлисе.

В связи с новым назначением Челокаева семья его тоже к тому времени перебралась в Тифлис. Уезжая, они взяли с собою Георгия и целый год держали его у себя как родного сына, пока Гаянэ Мелкоевна с остальными детьми смогла также переселиться в Тифлис…

Читая эти строки из воспоминаний Башинджагяна, я невольно думаю о том, какую большую роль иной раз играет случай в жизни отдельных людей, как повелительно он действует порой. Спасаясь от городового Гришки, мальчик как бы убегал от своей судьбы, но она все же настигла его…

Вот конечный результат «конфликта», возникшего между Гришкой и мальчиком из Сигнахи на заре его жизни…

Геворгу (Георгию) было тогда шестнадцать лет, в большой город он попал впервые. Все было здесь для него ново и интересно, но одним из самых сильных эстетических впечатлений, как он сам говорил, были две картины Айвазовского в Кавказском музее: «Вид Петербурга» и «Аул Гуниб».

Обучение в школе рисования Кавказского общества поощрения изящных искусств, где Геворг учился с августа 1876 года по июнь 1878 года, было бесплатное, но надо было содержать себя и помогать семье. Занятия в школе были вечерние, и это дало Геворгу возможность поступить писцом в Тифлисскую судебную палату, где работа шла днем. Через некоторое время мать с остальными тремя сыновьями также перебралась в Тифлис, где вся семья поселилась в одном из отдаленных кварталов, сняв комнату в подвальном этаже.

В школе рисования Башинджагян получил хорошую первоначальную подготовку. Учителями его были художники Буров, Колчин, Лонго и скульптор Ходорович, много внимания уделявшие юноше, отличавшемуся своими дарованиями и большим прилежанием. В свидетельстве, выданном школой Башинджагяну при ее окончании, сказано:

«Успехи всегда оказывал более, нежели удовлетворительные, а по последним испытаниям в успехах значится первым и подает несомненные надежды к дальнейшему усовершенствованию и продолжению курса в Академии».

В Академию, в петербургскую Академию художеств, в то время единственное в России высшее художественное учебное заведение, из стен которого вышли такие знаменитые мастера, как Брюллов, Ал. Иванов, Айвазовский, — вот куда направлял свои помыслы молодой Геворг! Но для жизни и учебы в Петербурге были нужны хотя бы минимальные средства. И вот Геворг начинает писать копии с картин известных мастеров, пишет декорации для фотографов. Отложив таким способом небольшую сумму на первое время, Башинджагян летом 1878 года выезжает в Петербург. Здесь ему пришлось столкнуться с немалыми трудностями, и прежде всего недоставало образовательной подготовки. Для ее получения надо было усиленно готовиться по общеобразовательным предметам, кроме того, готовиться к испытаниям по рисованию и вместе с тем добывать средства к существованию. Нелегко было Геворгу, но стремление учиться в Академии было слишком сильным. Он много и упорно трудился и через год по приезде в Петербург сдает приемные экзамены и поступает в Академию художеств.


Было это в августе 1879 года, а в сентябре уже начались занятия. С огромным рвением приступает молодой Геворг к изучению всех обязательных предметов, старательно выполняя задания и, кроме того, пополняя свои знания и расширяя свой кругозор тщательным изучением шедевров русского и мирового классического искусства.

Богатейшее собрание Академии художеств и Эрмитаж, где хранились лучшие произведения русских и иностранных мастеров, стали для него второй Академией, и все свободные от занятий часы он проводит здесь. Следуя советам своих профессоров, он не ограничивается лишь пассивным осмотром работ, экспонированных в музеях, а делает копии с картин великих художников, близко знакомясь с техникой работы прославленных живописцев. Продажа копий давала ему также некоторый заработок.

В годы учебы Башинджагяна в Академии передвижники устраивали выставки своих картин, организовывались персональные выставки картин Айвазовского, Мещерского, Клевера и других выдающихся русских художников. Эти выставки также обогащали приобретаемые в Академии знания, служа примером и средством проверки своих данных, склонностей, вкуса.

В Академии Башинджагян учился в головном, фигурном и натурном классах, пробовал свои силы в различных жанрах живописи, но окончательно утвердился в пейзажном жанре. Его прямым учителем в области пейзажа был известный художник-пейзажист М. К. Клодт, руководитель пейзажного класса Академии, многое сделавший для своего ученика в деле овладения им техникой живописи. Однако Башинджагян никогда не подражал ему и не следовал слепо его указаниям. Гораздо более по душе было ему творчество О. К. Айвазовского, с которым Башинджагян не раз встречался, пользуясь приглашением великого мариниста бывать у него в мастерской и присутствовать во время его работы над картиной.

Много лет спустя, в 1900 году, уже признанным художником, Башинджагян писал об этом в статье-некрологе об Айвазовском: он вспоминал, что двери мастерской замечательного мариниста были всегда и для всех открыты. Обращавшимся к нему за советом молодым художникам он всегда прямо высказывал свое мнение, не скрывая его, если даже оно должно было огорчить, порицал за дурное, хвалил за хорошее. Башинджагян говорил, что и ему выпало счастье быть в числе очень многих художников, обязанных и признательных Айвазовскому.

С большим интересом изучал Башинджагян творчество выдающихся русских пейзажистов первой половины XIX века — М. Воробьева (учителя Айвазовского), М. Лебедева, С. Щедрина.

В летние месяцы Геворг возвращался домой в Тифлис, Сигнахи, разъезжал по окрестным местам, внимательно изучал природу, делал карандашные наброски, писал этюды. Явно выраженные демократические устремления проявились у Геворга еще в годы учебы. Он принимал деятельное участие в спектаклях, организуемых студенческими любительскими кружками, сам очень удачно выступал в комедии Г. Сундукяна «Пэпо», исполняя роль Гико.

Студенческие годы Геворга протекали в бедности и нужде. Он вынужден был учиться и одновременно зарабатывать на жизнь, так как неоткуда было ждать помощи.

Он был на втором курсе, когда его постигло страшное горе — умерла мать, к которой он питал нежную любовь. Геворг принял на себя попечение о самом младшем брате Сергее, которому исполнилось всего двенадцать лет, взял его с собой в Петербург и помог ему получить образование.

Весной 1883 года Башинджагян пишет свою первую крупную работу «Березовая роща», удостоенную серебряной медали. Эта написанная три четверти века назад картина и ныне привлекает внимание своим мастерством и поэтичностью. Сын солнечного юга, Башинджагян проникся очарованием северного пейзажа и с большой любовью запечатлел его на полотне, обнаружив творческую зрелость в двадцатипятилетнем возрасте. Уже здесь сказалась та черта, которая характерна для искусства Башинджагяна: целостное восприятие природы, стремление дать ее образ, создать картину, то есть завершенное произведение с продуманной композицией, строгим рисунком, проработкой деталей, правдивым цветовым соотношением.

Четыре года жизни и целеустремленной учебы в столице вооружили молодого художника обширными знаниями и профессиональными навыками, необходимыми для самостоятельной художественной деятельности. Он успел полюбить Петербург, который называл своей второй родиной, полюбил природу севера, которую он впоследствии не раз воспроизводил на холсте.

Плохое состояние здоровья и тяжелые материальные обстоятельства вынудили Башинджагяна расстаться с Петербургом, и, не закончив полностью курса академического образования, он возвращается на Кавказ.


По возвращении на родину Башинджагян сразу же приступает к самостоятельному творчеству. Красоты Алазанской долины уже давно его пленяли, и он еще в студенческие годы писал ее. На этот раз он снова передает такой родной для него пейзаж со стороны Сигнахи, находящегося на возвышенности и широко раскинувшегося на живописных холмах. Пробыв некоторое время в Сигнахи, Башинджагян предпринимает поездку по Закавказью, посещает живописные уголки Армении, Грузии и Азербайджана, пишет этюды и картины и осенью 1883 года открывает в Тифлисе персональную выставку своих картин.

Выставка картин молодого художника явилась серьезным культурным событием для края и привлекла внимание общественности. Пресса отмечала культурно-познавательное значение выставки и живописные достоинства самих работ.

Из сообщений печати выясняется, что художник выставил следующие картины: «Арарат», «Севанское озеро», «Восход луны на реке Ахурян», «Алазанская долина», «Арагац», «Ани» и др., всего шестнадцать работ. Судя по сохранившимся с этой выставки немногим работам («Арарат», «Алазанская долина»), Башинджагян ставил перед собой задачу дать художественное обобщение полюбившегося ему пейзажа. Художник делает не простые слепки с понравившегося ему ландшафта, а синтезирует живые впечатления.

Первый успех окрылил молодого пейзажиста, и он с большим рвением продолжает работу на избранном поприще. Знакомясь все ближе и полнее с природой Кавказа, ставшей излюбленной темой его творчества, Башинджагян неустанно работает, видя свою главную задачу в создании пейзажа.

Сам Башинджагян в «Путевых очерках» пишет о творческом методе живописца-пейзажиста так:

«Художники, постоянно изучая природу во всех ее проявлениях, проникая в ее тайны, свои непосредственные впечатления переносят на эскизы, этюды, иначе говоря, делают точные копии с натуры, а позже, у себя в мастерской, силой творческого воображения, пользуясь также и этюдами, воспроизводят в картинах запечатлевшийся в их душе пейзаж».

Такой метод создания пейзажа предохранял художника от грубого натурализма, сообщая ему вместе с тем черты некоторого романтизма, порождаемого его собственным отношением к изображаемой им природе.

В 1884 году Башинджагян совершает путешествие в Западную Европу — в Италию и Швейцарию, знакомится с художественными сокровищами, хранящимися в музеях Рима, Флоренции, Неаполя, Венеции. Изучение шедевров итальянской живописи эпохи Возрождения расширяет кругозор молодого художника и содействует его творческому росту. Восхищаясь искусством великих мастеров прошлого, он очень критически отнесся к модернистским течениям в итальянской живописи конца XIX века.

В статье «Письмо из Италии», опубликованной в 1884 году в № 105 тифлисской газеты «Hop-Дар», Башинджагян писал:

«Во Флоренции, в связи с моими занятиями, мне довелось побывать в нескольких художественных галереях, богатых произведениями старых художников. Творения их сразу же пленяют красотой и тонкостью исполнения. На них лежит печать подлинного вдохновения и глубокой мысли. В них есть возвышенная поэзия вместе с богатством сюжета.

Мне довелось посетить и другие залы, также называющиеся художественными, но в них художественных произведений нет, там одни лишь вещи, бесстрастные, убогие по сюжету, серые, несовершенные по исполнению. Италии в области искусства остается гордиться лишь своим прошлым…»

В результате путешествия и знакомства с итальянской и швейцарской природой появляются новые темы в картинах Башинджагяна: «Остров св. Лазаря в Венеции», «Берега Неаполя», «Гора Юнгфрау при восходе солнца» и другие.

Башинджагяну не было тридцати лет, когда судьба свела его с юной Ашхен, старшей дочерью учителя рисования Ивана Бабаевича Катаняна. Случайно встретив ее в ателье своего брата-фотографа, куда она пришла сниматься, Геворг с первого же знакомства увлекся на редкость привлекательной Ашхен. Она ответила столь же сильным чувством, и они, горячо полюбив друг друга, решили пожениться. Но их подстерегали большие препятствия. Главным из них оказалась… профессия художника и связанная с ней материальная необеспеченность Геворга. Больше всех противодействовал их браку сам Иван Бабаевич.

Испытав на себе всю тяжесть материальных лишений семьи, живущей на скудный заработок учителя рисования, он думал избавить свою дочь от такой же участи и хотел видеть ее в браке с врачом, инженером, адвокатом — одним словом, женой человека с достатком. А Геворг всего-навсего художник, то есть, как сам Иван Бабаевич, человек с неопределенными средствами, со случайными скромными заработками. Нет, он не то лицо, за которое надо выдавать замуж Ашхен!

Выросшей в нравах патриархальной семьи того времени, в правилах послушания родительской воле, Ашхен было нелегко бороться за свое счастье. Но сила любви помогла ей, и, как ни противился старик, он вынужден был уступить ее настояниям. К тому же она нашла себе поддержку в лице матери, добрейшей Наталии Артемьевны, которая встала на защиту дочери, всячески «уламывая» своего строптивого мужа. На помощь пришли и друзья жениха. Под общим натиском Иван Бабаевич отступил, и давно желанный брак состоялся…

Спустя много лет после описываемых событий писатель и драматург Александр Ширванзаде рассказывал о том, какую роль довелось и ему сыграть в устройстве этого брака.

— Вы знаете, что своим появлением на свет божий вы обязаны мне? — говорил он, обращаясь с улыбкой к сыну Башинджагяна, уже взрослому человеку. — Если нет, то послушайте. Мы с Геворгом были очень близки, посвящали друг друга в свои личные дела. Однажды он признался мне, что безумно полюбил молодую девушку, жить без которой не может, но отец избранницы его сердца не дает своего согласия на их брак и они не знают, что делать. Выяснилось, что речь идет об Ашхен Катанян, которая действительно была премилым существом, и «драться» за нее стоило.

Я был хорошо знаком с их семьей, родители Ашхен меня почему-то жаловали, и я отправился к ним уговаривать отца. Я столько всего наговорил им о Геворге, о его таланте, трудолюбии, замечательном характере скромности и прочем, что старик начал сдаваться, и в конце концов, мечта молодых сбылась — они поженились… Видите, я прав, говоря, что, не будь меня, вас тоже не было бы…

Как бы там ни было, препятствия были устранены, и молодые обрели свое счастье в браке, доставшемся им с таким трудом.

К числу драматических эпизодов романтического характера, предшествовавших браку Геворга, надо присоединить еще один: уезжая в 1884 году за границу и, следовательно, расставаясь на долгий срок со своей нареченной, Геворг сговорился со своим другом и земляком Сандро Степаняном, что тот будет бдительно следить за ходом событий в семье Катаняна и в случае надобности немедленно известит о возникшем осложнении. Сказано — сделано! Через некоторое время Ашхен сообщает Сандро, что родители, особенно отец, требуют ее согласия на брак с каким-то состоятельным человеком, который, однако, ей вовсе не по душе, но что ей очень трудно в отсутствие Геворга бороться одной.

Верный своему обещанию, Сандро немедленно извещает друга о грозящей опасности, и Геворг, отложив все дела, из заграничного далека мчится в Тифлис, на помощь любимой Ашхен…

Так, преодолев все преграды, «завоевал» Геворг верную спутницу своей жизни, с которой после того никогда не расставался. Пережил он ее всего на четыре года…


С богатым запасом наблюдений и новых впечатлений возвращается художник домой и в конце 1885 года открывает вторую выставку своих картин, на этот раз в Баку. Из корреспонденции, помещенной в газете «Нор-Дар», мы узнаем, что на бакинской выставке были экспонированы следующие новые, привлекавшие особенное внимание посетителей картины: «Домик Хачатура Абовяна в Канакере», «Закат в Дарьяльском ущелье», «После дождя», «Чиатурский лес», «Ванское озеро с островом Ахтамар», «Утро в горах Швейцарии» и другие.

Выставка произвела большое впечатление на современников, красноречивым свидетельством чему может служить восторженная статья о ней знаменитого армянского трагика Петроса Адамяна, в то время с огромным успехом выступавшего на сцене в Баку.

Надо сказать, что Адамян был наделен также и незаурядным талантом живописца, и, следовательно, можно с полным доверием отнестись к высказываниям автора.

«Никогда не забуду того чарующего впечатления, которое произвела на меня выставка картин Г. Башинджагяна, — пишет Адамян. — Мне хочется дать правдивую характеристику этого выдающегося и самобытного таланта, каждый мазок кисти которого говорит о верности природе и поэтическом даре, пленяющем и очаровывающем понимающих в искусстве людей. Невозможно оставаться равнодушным перед его картинами, и много раз простаивал я, восхищаясь, перед ними, сильно обижаясь на рамки, словно они препятствовали видеть продолжение этих красивых пейзажей…»

Горячее сочувствие, которое встретил Башинджагян у передовых деятелей того времени, воодушевляет его на дальнейшую плодотворную работу. Будучи фактически пионером в деле устройства регулярных художественных выставок на Кавказе, он в промежутках между ними выставляет для обозрения свои новые работы либо у себя в мастерской, либо в витринах магазинов в центральной части города. Как правило, печать дает информацию об этих работах.

Так, из газетных сообщений мы узнаем о том, что еще в восьмидесятых и девяностых годах прошлого века им был написан ряд крупных полотен, вызвавших большой интерес у общественности: «Лес осенью», «Утро», «Дзорагет ночью», «Деревья при лунном освещении», «Долина реки Куры», «Домик Микаэла Налбандяна», «Дорога на Дилижан», «Могила Месропа Маштоца», «Грузинская деревня» и много других, не обнаруженных пока картин.

Особого внимания заслуживают две монументальные работы тех же лет, подробное описание которых мы находим в прессе, но и эти полотна не дошли до нас. Одна из них называлась «Переселение армян из Персии в Россию в 1828 году». Эта картина, по существу, принадлежит к историческому жанру, хотя и здесь пейзаж занимает большое место. В ней изображены большие группы армян — переселенцев из Персии, осуществивших свою давнишнюю мечту о мирной жизни в России и теперь, под охраной русских солдат, сделавших ночной привал на берегу реки, уже в полной безопасности. Подробное описание картины можно найти у видного публициста того времени Гр. Арцруни.

Другая, тоже утерянная картина написана на тему, взятую из знаменитой поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Написанная в 1889 году, она, судя по отзывам, представляла собою большое полотно, на котором был изображен один из эпизодов великой поэмы. Здесь пейзаж составляет фон, на котором разыгрывается драматическая сцена. Подробное описание ее оставил названный выше Гр. Арцруни, кстати сказать в молодости занимавшийся живописью.

Башинджагяну была хорошо известна выдающаяся роль А. С. Грибоедова в благополучном переселении трудовых масс армян из Персии в Россию.

Глубоко чтя его память, художник не раз подымался по крутым склонам горы Мтацминда к могиле знаменитого русского писателя и друга армянского народа. Любуясь открывающейся оттуда великолепной панорамой Тифлиса, он с неизменным волнением читал строки на бронзовом надгробье: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя!» Эти трогательные строки принадлежат жене Грибоедова Нине Чавчавадзе, не прожившей с мужем и одного года.

Результатом впечатлений и наблюдений художника явилась поэтическая картина «Тифлис в летнюю ночь».

В 1886–1889 годах Башинджагян открывает выставки своих картин в Тифлисе, Пятигорске, Нахичевани-на-Дону, Ростове-на-Дону и Новочеркасске, встретившие весьма положительное отношение публики и доставившие ему широкую известность на всем Кавказе.

Помимо устройства регулярных персональных выставок Башинджагян принимает самое активное участие на общих выставках, которые начало организовывать Кавказское общество поощрения изящных искусств. Уже на первой выставке общества, открывшейся в 1888 году в Тифлисе, он экспонировал ряд своих пейзажей.

С того времени Башинджагян неизменно участвует во всех выставках общества.


С 1890 года художественная деятельность Башинджагяна выходит за пределы Кавказа. Он принимает участие в весенних выставках петербургской Академии художеств в 1890, 1892 и 1893 годах, выставке Общества взаимного вспомоществования русских художников в 1891 году, в третьей и четвертой выставках картин Петербургского общества художников в 1895 году и других столичных выставках девяностых годов минувшего столетия. Вдохновенные пейзажи Башинджагяна привлекают внимание петербургского и московского зрителя, он удостаивается лестной оценки центральных газет и журналов.

Принимая участие в петербургских и московских выставках, Башинджагян продолжает участвовать в выставках Кавказского общества поощрения изящных искусств и, кроме того, открывает персональные выставки. Девяностые годы для Башинджагяна — время интенсивной работы, большой плодовитости и размаха. Это — первое десятилетие расцвета его творчества. Картины этих лет удивляют своим вдохновенным мастерством.

Особо надо отметить картину «Оттепель на Кавказе» (1890). Здесь художник решает поставленную перед собой задачу — дать раннее пробуждение весны. Освещенные лучами закатного солнца стволы деревьев, трогательно протягивающих к зрителю свои тонкие, еще голые ветки, хрупкий покров местами оттаявшего снега, пропитанная влагой, вдыхающая тепло земля — все в картине говорит о радостном весеннем пробуждении природы. Своим настроением и поэтичностью она перекликается с картиной Саврасова «Грачи прилетели».

В 1892 году в Тифлисе открылась третья выставка Кавказского общества поощрения изящных искусств, на которой были экспонированы три картины Башинджагяна, из которых пресса выделила «Ночь на море», называя ее чудесной.

Два года спустя на четвертой выставке Кавказского общества поощрения изящных искусств Башинджагян выставил 14 работ.

Наступает 1897 год, и Кавказское общество поощрения изящных искусств устраивает пятую выставку картин, участниками которой были известные художники Занковский, Стаховский, Габаев, Шмерлинг, Захаров и другие. Башинджагян экспонировал 23 работы, о которых мы встречаем разноречивые суждения местной прессы. Но даже те органы печати, которые, греша против истины, писали явно несправедливые вещи о картинах художника (монархическая газета «Кавказ», газета «Новое обозрение»), вынуждены были признать их достоинства и выделить такие работы, как «Полночь в грузинской деревне», «Вид на Куру» и в особенности «Гокчинское озеро», о которой писалось, что «эта картина одна из лучших на выставке» и что «уходящая далеко в глубь картины спокойная и прозрачная гладь озера передана с мастерством, напоминающим лучшие полотна Айвазовского».

Необходимо отметить, что к этому времени уже разгорается и на Кавказе борьба между демократическим реалистическим и буржуазно-формалистическим искусством, получившая особую остроту в первых двух десятилетиях XX столетия. Башинджагян, неизменно следовавший благородным традициям русской реалистической живописи и вместе с тем один из самых крупных и признанных художников края, стал предметом особенно ожесточенных нападок сторонников и защитников модернистской живописи. Нападкам подвергались и другие художники, шедшие по пути реализма. Именно те же авторы, что «разносили» Башинджагяна, выдвигали сходные обвинения и против другого крупного кавказского пейзажиста — И. Н. Занковского. Противники реализма действовали с точки зрения своего стратегического плана — разгрома реалистического направления, планомерно сосредоточивая огонь «критики» на Башинджагяне, который, по авторитетному свидетельству народного художника СССР М. С. Сарьяна, был «самым крупным художником на Кавказе до революции».

Художник, обращая мало внимания на осиные укусы, продолжал идти своей дорогой.

К концу девяностых годов у него окончательно созревает мысль поехать на длительный срок в Париж, с тем чтобы близко ознакомиться с классической и новой французской живописью. В самом конце 1899 года Башинджагян с семьей уезжает во Францию. К этому времени у него было трое детей.


Свой отъезд во Францию Башинджагян приурочил ко Всемирной художественно-промышленной выставке, открывавшейся в 1900 году в Париже. На этой выставке в русском отделе должны были экспонироваться и картины Башинджагяна, получившего официальное приглашение. Об этом мы читаем, в частности, в издававшемся в Вене ежемесячном обозрении «Андес амсориа», где сказано, что «Г. Башинджагян покажет свои три картины в русском отделе выставки».

Однако черносотенная пресса того времени, возглавляемая газетой «Новое время», начала кампанию против Башинджагяна и других художников-»инородцев», поставив его в такое положение, что он отказался от участия в парижской выставке и открыл персональную выставку своих работ.

В одной из парижских газет сообщается, что Г. Башинджагян выставил в своей мастерской на бульваре Монпарнас тридцать полотен. Одобрительно отозвавшись об искусстве Башинджагяна, газета заключает:

«Г. Башинджагян, уже известный в России и Германии, заслуживает того же и во Франции. Вместе с 3.Захаряном и Эдгаром Шаином он делает честь своей несчастной стране».

Во Франции Башинджагян пишет много работ на новые темы, превосходно изображая пейзажи Парижа и его окрестностей. Из этих картин особыми достоинствами отличаются «Утро в Булонском лесу», «Берега Сены», «Сен-Клу», «В окрестностях Парижа», «Каштановая аллея», в которых зритель хорошо чувствует новый колорит, не похожий на колорит кавказской и русской природы.

В годы пребывания Башинджагяна в Париже формалистские течения в искусстве были в большой моде, принося тем, кто следовал за ними, значительную материальную выгоду и создавая им дутую славу. Немало художников поддались их тлетворному влиянию и поскользнулись на ложном пути.

Но Башинджагян не поколебался в своих реалистических убеждениях и по-прежнему остался верен природе, предан подлинному правдивому искусству.

За время пребывания в Париже Башинджагян получает приглашение принять участие в кавказской юбилейной выставке 1901 года. На ней он экспонирует три картины: «Севанское озеро в дождливый день», «Замок царицы Тамары в Дарьяльском ущелье» и «Река Ахурян», за которые ему присуждается малая золотая медаль.


Пробыв два с лишним года в Париже, Башинджагян в начале 1902 года возвращается в Тифлис и здесь окончательно обосновывается. Сразу же он включается в местную художественную жизнь, начав с того, что открывает большую персональную выставку, на которой представляет на суд общественности итоги своей почти трехлетней работы. Из выставленных картин наибольшее внимание привлекли «Штиль на море», «Закат солнца в Нор-Баязете», «Каспийское море в пасмурный день», «Нива перед бурей», «Река Ахурян при восходе луны», «Болота» и другие. Особо надо выделить «Штиль на море», ныне украшающую собрание картин художника в Ереванской государственной картинной галерее. На этом полотне с большим искусством разрешена сложная задача — передать отражение в беспредельной морской глади высокого неба и облаков, освещаемых полной луной. Газета «Кавказ», поместив подробную рецензию о выставке, в которой снова пыталась очернить художника, и на этот раз скрепя сердце принуждена была заявить, что художник «имеет за собою редкое качество, данное ему самой природой: это чувство поэта-художника, что сказывается в большинстве выставленных картин, в особенности в картине «Штиль на море», по настроению лучшей картине на выставке…». Рецензент добавляет, что он «немало был удивлен отсутствием влияния Запада на Башинджагяна».

В том же 1902 году Башинджагян участвует в выставке Кавказского общества поощрения изящных искусств в Тифлисе, вместе с Г. Габаевым (Габашвили), И. Занковским, Ам. Акопяном, О. Шмерлингом, А. Мревлишвили, Б. Фогелем, Ег. Татевосяном, М. Микаэляном, Я. Николадзе, Н. Склифасовским и другими известными и ныне почти забытыми тифлисскими живописцами и скульпторами.

Первое десятилетие нового века явилось для Башинджагяна продолжением периода расцвета его творческой деятельности, начавшегося, как было выше сказано, с девяностых годов прошлого столетия.

В 1903–1913 годах Башинджагян по-прежнему много и плодотворно работает. С промежутками в несколько лет устраивает он персональные выставки своих картин — в Тифлисе и Баку.

В 1912 году Башинджагян — участник второй весенней выставки картин русских художников, открывшейся в Баку в марте месяце. В выставке участвовали Зарубин, Зоммер, Марчевский, Олейников, Радин, Куликов и другие. Бакинская пресса с похвалой отозвалась о работах Башинджагяна. Особенно много разговоров было о картине «Лунная ночь в Батуме», относительно которой газета «Каспий» поместила обстоятельную рецензию.


По рассказам людей, с которыми мне приходилось встречаться, Башинджагян был очень заботливым и любящим отцом; не прибегая к запугиванию, с ранних лет воспитывал он в детях чувство ответственности за свои поступки.

Средний сын художника начал курить. Ему было тринадцать лет, и товарищи довлели над ним. Мальчики прятались по сараям, чердакам, черным лестницам, поблескивая затаенными огоньками и давясь отвратительным дымом. Геворг Захарович заметил это. Он не стал бранить и наказывать сына. Он позвал его в свою мастерскую и просто сказал:

— Я знаю, что ты куришь. Не хочу унижать тебя угрозой наказания, но знай, что твое курение меня страшно огорчает. Я прошу тебя не курить.

Сын обещал не курить. С той поры и до сегодняшнего дня (а ныне сыну-профессору перевалило за шестьдесят) он ни разу не прикоснулся к папиросе.

Судите же, как велико было уважение сына к своему отцу, как верно и туго была свернута пружина внутреннего почитания в его юном сердце, если подросток выстоял перед градом насмешек своих сверстников и ни разу не нарушил данного отцу обещания.

Деликатный по натуре, Башинджагян, как, впрочем, это свойственно людям вообще, склонен был судить о других по себе и полагал, что достаточно даже простого замечания, чтобы провинившийся осознал свою вину и изменил свое поведение.

Однажды Геворг Захарович вернулся домой чем-то взволнованный.

— Что с тобой, Геворг? Что случилось? — обратилась к нему Ашхен Ивановна.

— Я встретил на Головинском Н-ва. (Надобно сказать, что уже давно художник был возмущен недостойным поведением г-на Н-ва.) Я его так отчитал! Так отделал! О! О! Он будет помнить!

— Боже мой, Геворг, — переполошилась Ашхен Ивановна, которая редко видела своего мужа в таком гневе. — Что же ты ему сказал?

— Я ему сказал: «Как вам не стыдно?!»


Летом 1912 года Башинджагян открыл выставку своих картин в Тифлисе, вызвавшую большой интерес и многочисленные отклики в печати. На выставке были экспонированы пейзажи на новые темы. Особенное внимание обратили на себя «Эчмиадзинский бассейн», «Зимняя ночь в армянской деревне», «Близ Боржома», «Зимнее утро в лесу», «Догорает». Печать подчеркивала, в частности, что Башинджагян мастерски дает вполне законченные картины на холсте небольшого размера, обычного для этюдов.

Превосходен пейзаж, являющийся, как всегда, главным «героем» в творчестве Башинджагяна. Приемом контраста между человеческим созданием и могучим лесом художник показывает величественную красоту вечной природы.

Почта десять лет отделяли выставку 1912 года от предыдущей персональной выставки Башинджагяна в 1903 году. Башинджагян рассматривал свое искусство как великий долг перед обществом. Побуждаемый к художественной деятельности прежде всего глубоким влечением, неистребимой любовью к природе и жаждой воспроизвести ее на полотне, он вместе с тем прекрасно сознавал силу искусства, его мощное воздействие на человека и потому никогда не забывал своей ответственности перед зрителем. Искусство для него никогда не было забавой, простым развлечением, упражнением в своих способностях. Он был художником-реалистом именно потому, что относился к искусству с большой серьезностью, понимая его познавательное и общественное значение. Отсюда его стремление передать природу возможно полнее, правдивее, дать ее синтез, обобщение.

Тифлисские выставки 1912 и 1913 годов как бы подытоживали тридцатилетний творческий путь художника.

Нелегок и тернист был этот путь, на котором Башинджагяну очень часто приходилось сталкиваться с непониманием и равнодушием к искусству со стороны господствующих классов, интересы которых были чужды впечатлительной натуре художника-поэта.

В досоветские годы в Баку не было, конечно, ни художественного музея, ни специального зала для устройства выставок картин, и Башинджагяну приходилось снимать случайные помещения. Одну из своих выставок он открыл в помещении клуба, где местные богатеи вели крупную игру.

Как-то на выставку заглянул местный миллионер Асадулаев. Сопровождаемый прихлебателями, он остановился перед одной из картин, самодовольно ткнув пальцем в нее, осведомился о цене. Названная сумма хотя и была весьма скромной, однако показалась чрезмерно высокой нефтяному тузу, проигрывавшему в карты за одну ночь тысячные суммы, и он удивленно развел руками, вопрошая окружающих: «Слушай, это нефтяной резервуар, что ли?..»

Этому невежественному равнодушию «сильных мира сего» противостояло искреннее и горячее сочувствие широких демократических кругов, видевших в живописи Башинджагяна художественно выраженные чувства и стремления, близкие и понятные их душе. Прогрессивная печать того времени в связи с выставками Башинджагяна не раз останавливала свое внимание на косности и низком культурном уровне тех, кто претендовал на руководящее положение в обществе. Показательна в этом отношении статья, посвященная выставке 1912 года, под названием «Чем мы интересуемся?».

«Кто не слыхал имени художника Башинджагяна? Это одно из самых популярных имен в нашей действительности. Он не обыкновенное лицо, мимо которого можно пройти, не интересуясь его произведениями. Он светлое, исключительное явление в нашей жизни. У нас мало художников, а Башинджагяну принадлежит первое место и по силе таланта и по плодовитости. Он составляет нашу национальную гордость, однако мы умеем лишь кичиться, а воздать должное художнику — никогда. Уже двадцать девять лет творит кисть Башинджагяна. Самые примечательные виды Кавказа, весь его многообразный пейзаж — небо и земля, горы и леса, реки и долины увековечены на его полотнах.

Входишь на его выставку и сразу же попадаешь в родные места. Видишь мерцающие огоньки крестьянских хижин и руины прошлого, и все это знакомо, близко сердцу твоему.

Но многие ли удостоили выставку своим вниманием? Много ли людей потрудились посмотреть пейзажи художника-поэта, воспевающего свой край? Такое простое внимание и то дало бы моральное удовлетворение художнику.

Двадцатилетие художественной деятельности — это уже юбилейная дата.

А ведь уже двадцать девять лет, как Башинджагян несет свое искусство народу, своими выставками художественный вкус в нем воспитывая…

Свою первую выставку он открыл в 1883 году, и поныне, как и тогда, он изображает природу родины. По-прежнему стоит он на родной почве, занятый тем же самым делом, и казалось бы, что мы, его соотечественники, должны в первую очередь оценить его по достоинству…»

В 1910 году Башинджагян участвует в ряде выставок Товарищества южнорусских художников (в Одессе и Екатеринославе).

В этот же период укрепляется его связь с Петербургским обществом художников. Башинджагян становится участником выставок этого общества.

Так, в рецензии, опубликованной в газете «Русское слово», автор ее Сергей Мамонтов следующим образом отзывается о картинах Башинджагяна на девятнадцатой выставке Петербургского общества художников в Москве (в 1911 году):

«Из всей массы в пятьсот картин, висящих на девятнадцатой выставке петербургских художников, строго говоря, заслуживают быть отмеченными одухотворенные настроением пейзажи Г. Башинджагяна. Чувствуется даль в его Алазанской долине, передана пухлость снега зимней ночи, давит громада Арарата».

Большое внимание уделила общественность также и персональной выставке Башинджагяна в Тифлисе в 1913 году, совпавшей с тридцатилетием его художественной деятельности. Местная пресса широко откликнулась на это событие, поместив обстоятельные рецензии на работы художника.

В 1910 году Башинджагян избирается действительным членом Петербургского общества художников.

Первая мировая война 1914–1918 годов застает Башинджагяна еще в расцвете творческих сил, однако военная обстановка не благоприятствовала дальнейшему росту художника. Тяжелые переживания художника-патриота были усугублены трагедией, разыгравшейся в Западной Армении, — массовым истреблением армянского населения в Турции.

Поток беженцев, искавших спасения от пули и ножа турецких янычаров, хлынул из Ванского, Битлисского, Эрзерумского вилайетов в Россию, переходя кавказскую границу и оседая в населенных пунктах Закавказья. На эти трагические события художник откликнулся картинами «Пожар в армянской деревне» и «Эрзерумские беженцы», в которых выразил свой гневный протест против бесчеловечности турецких властей.

В 1914–1916 годах Башинджагян продолжает творить и знакомить общественность со своими новыми работами. В 1914 году он экспонирует свои картины на двадцать второй выставке Петербургского общества художников, открывшейся в Петербурге и Москве еще до начала войны. Столичная пресса отозвалась с похвалой о картинах Башинджагяна, выставившего девять работ, особенно выделяя среди них «Голгофу», «После грозы», «Кахетию» и «Ранний снег».

В следующем, 1915 году он участвует четырьмя работами в двадцать третьей выставке Петербургского общества художников, а также в выставке картин Кавказского общества поощрения изящных искусств в Тифлисе, и кроме того, открывает персональную выставку своих работ, числом 45. Об этой выставке обстоятельную рецензию поместил известный писатель Стефан Зорян, особо отметивший «Арарат при заходе солнца».

«В лице Башинджагяна, — пишет Ст. Зорян, — Арарат нашел своего истинного поэта, и Башинджагяна с полным правом можно назвать единственным певцом Арарата. Его кисть переместила Арарат в выставочную залу, где зритель, в свою очередь, переносится на Араратскую равнину».

Бывая в Ереване на спектаклях Государственного драматического театра имени Сундукяна, когда он был еще в старом помещении, я любил заходить в комнату, прилегающую к кабинету директора. Там висела картина Башинджагяна «Сосна», и, глядя на нее, я вспоминал лермонтовские строки:

На севере диком стоит одиноко На голой вершине сосна. И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим Одета, как ризой она…

Смотрю на дату: 1915 год. Художник написал ее к столетию (1914) со дня рождения гениального поэта, чья мужественная и нежная лирика пленяла его. И я думаю о том, как воплощается на холсте неодолимая потребность художника отозваться на знаменательную дату в биографии любимого поэта.

В 1916 году Башинджагян экспонирует в Москве на двадцать четвертой выставке Петроградского общества художников три картины и, кроме того, открывает персональную выставку своих работ в июне того же года в Тифлисе. Эта выставка также произвела большое впечатление на современников.


Чаша страдания еще не полностью была испита армянским народом, мировая бойня продолжалась, силы империализма снова и снова прибегали к оружию как средству разрешения острых противоречий между капиталистическими государствами, «армянский вопрос» по-прежнему порождал новые жертвы, трудящиеся армяне массами покидали родные места. И Башинджагян вновь возвращается к теме о бегстве населения из Западной Армении и об ужасном положении беженцев-армян: большой холст «Путь беженцев» щемит сердце зрителя контрастом между равнодушной суровой природой и катастрофой, постигшей ни в чем не повинных мирных людей.

Однако патриотизм Башинджагяна никогда не переходил в национальную исключительность, художник был горячим сторонником дружбы народов, последовательно отстаивал ее как в своем искусстве, так и в общественной деятельности. Поэтому, когда в 1916 году в Тифлисе организовался Союз художников-армян, Башинджагян выступил против параграфа 13 устава последнего, согласно которому в состав действительных членов союза могли входить только художники армянской национальности. Исходя из того, что принятие такого пункта устава означало, что художники неармяне не могли голосовать при решении важнейших принципиальных вопросов деятельности Союза, а это могло бы повредить делу сближения народов Закавказья, Башинджагян призывал к отказу от этого пункта. Поскольку в уставе был сохранен вышеупомянутый параграф 13, Башинджагян отказался участвовать в выставках этого союза. И лишь когда с установлением советской власти был создан Союз работников изобразительного искусства Армении, объединивший, согласно принципам советского строя, художников всех национальностей, как армян, так и нeapмян, — Башинджагян со спокойным сердцем участвовал в выставках, организованных этим союзом. На первой весенней выставке картин союза он экспонировал две работы: «Лев Толстой в Ясной Поляне» и «После дождя». Первая картина была данью глубокого пиетета армянского художника великому писателю земли русской. Не только в устной беседе, но и в печати Башинджагян выражал чувство неподдельного восхищения творчеством Толстого, в частности описаниями природы у писателя. «Если кто-либо хочет убедиться в том, что у природы есть своя «душа» и притом душа прекрасная, — говорил и писал он, — тот пусть почитает «Хозяин и работник» Льва Николаевича. Такого описания зимней ночи, как в этой повести, я не знаю ни у кого другого из писателей — ни в русской, ни в мировой литературе».

Итогом дум Башинджагяна о Льве Толстом, о его разладе с современным обществом явилась картина «Лев Толстой в Ясной Поляне», где великий художник изображен среди родной природы.

Башинджагян принимал активное участие в деятельности художественной секции «Айартуна», созданного в Тифлисе с установлением советской власти в Грузии. 23 февраля 1925 года Башинджагян был избран почетным членом Союза работников искусства Грузинской ССР.

Башинджагяну было уже шестьдесят семь лет. Художник-демократ горячо приветствовал новый общественный и государственный строй, принесший подлинное освобождение многострадальному армянскому народу. Он был полон желания продолжать свою художественную деятельность, говорил в кругу своих близких, что «самого большого шага я еще не сделал», но силы его были уже надломлены смертью горячо любимой жены, верной спутницы его трудной и плодотворной жизни, здоровье подорвано продолжительной и тяжелой желудочной болезнью. Правда, он еще продолжал работать, летом съездил в Батум, где сделал ряд новых этюдов. По возвращении из Батума он собрался ехать в Ереван, о чем написал своему давнишнему другу Левону Ягубяну, старому большевику, скончавшемуся в 1956 году.

Полный надежд, устремлял он взор вперед, в еще более светлое будущее.

Однако надеждам этим не суждено было осуществиться. Во второй половине сентября он опасно занемог, слег в постель и, проболев всего две недели, скончался 4 октября 1925 года. 11 октября, при огромном стечении народа, он был погребен, согласно выраженному им желанию, рядом с могилой любимого им великого гусана Саят-Нова, в ограде церкви св. Георгия (на Майдане).


Башинджагян оставил после себя громадное художественное наследство. За сорок два года своего творчества он написал свыше двух тысяч картин и этюдов, которые рассеяны по многочисленным городам нашей родины и по многим странам мира. Природу он изображал в ее многообразных состояниях. Его внимание привлекали и мягкие лучи утреннего солнца, и жаркий день, и вечерний сумрак, окутывающий все окружающее. Пристально изучал и воспроизводил на полотне он и снежные вершины, и горные теснины, и ровные долины. На холсте его оживали и бурное течение Терека, и спокойная гладь озер, и морское безбрежье. Писал он и лесные пейзажи. Но больше всего по душе ему были лунные ночи, в передаче которых он достиг вершин мастерства. Надо сказать, что ночные пейзажи составляют одну из самых трудных задач пейзажной живописи. В этой области с особой силой раскрывается творческий дар художника. Башинджагян сам говорил, что восход луны волнует его сильнее всего. Присущее ему эмоциональное проникновение в природу обнаруживается с особой полнотой в работах, изображающих ночной Севан, который, наряду с Араратом, получил свою вторую жизнь на холстах Башинджагяна.

Однако при всей горячей любви художника к природе деятельность его не ограничивалась лишь областью живописи. Значительное место в творческой деятельности Башинджагяна занимают его литературные труды. Начал он заниматься литературой с восьмидесятых годов и не прекращал этой работы до последних дней своей жизни.

Человек огромного трудолюбия, он все свободное от занятий живописью время, фактически почти все вечера, посвящал литературе. В его наследии мы находим путевые очерки, рассказы и фельетоны, воспоминания о крупных деятелях армянской культуры и публицистические статьи.

В путевых очерках, объединенных им впоследствии в сборнике «Из жизни художника. Воспоминания», вышедшем в свет в 1903 году в Петербурге, он дает художественное описание тех мест, которые составили главную тему его картин: восход солнца в Алазанской долине, озеро Севан ночью, гроза в Дарьяльском ущелье, Анийские развалины, Чиатурский лес в Кахетии — все это нашло свое яркое литературное воплощение под пером художника-писателя.

Рассказы и новеллы Башинджагяна проникнуты гуманистическим духом, сочувствием к «униженным и оскорбленным» и негодованием против черствости и алчности господствующих классов. Нельзя без волнения читать такие рассказы Башинджагяна, как «Фокусник Абел», «Дети-беженцы», «Садовник Иванэ», «Нищие».

Часть своих рассказов, написанных скупым, но живым языком, Башинджагян объединил в сборнике, скромно названном им «Эскизы» и изданном в 1913 году в Тифлисе. В серии острых фельетонов Башинджагян бичует лицемерие и фальшь буржуазии и мещанства, их показное семейное благополучие, обнажает их мелкие душонки и низменные страсти («Отец и сын — тифлисцы», «Парочка, достойная подражания», «Виноторговец Арутюн», «Истерика», «Завещание Петроса»).

С захватывающим интересом читаются воспоминания Башинджагяна о встречах его с выдающимися современниками, статьи, посвященные памяти Петроса Адамяна, Ованеса Айвазовского, Гевонда Алишана, Александра Цатуряна и многих других.

Обосновавшись в восьмидесятых годах в Тифлисе, одном из важнейших очагов армянской культуры в дореволюционные годы, Башинджагян вращался среди демократических кругов своего времени, поддерживал тесные связи с лучшими представителями интеллигенции.

У художника был обширный круг знакомств, много близких приятелей, товарищей. Кого только не было среди них! Одних привлекал его талант, других — сердечность и доброта. Особенно много было у него друзей среди «простых» людей. Башинджагян держался того мнения, что искусство живет не за семью замками, лишь для «избранных» душ, а, напротив, оно — открытая книга, доступная для каждого грамотного человека. «Разве для того, чтобы понять пушкинское «Буря мглою небо кроет…» или чтобы проникнуться чувством, переполняющим «Слезы Аракса» Р. Патканяна, — надо иметь специальную подготовку?» — говорил он не раз.

Такое понимание искусства сближало с ним людей, снимало преграды, отделяющие художников-олимпийцев от масс… Среди близких друзей и почитателей Башинджагяна был и старый большевик, типографский рабочий Левон Ягубян. Знакомство их началось в самом начале девятисотых годов в Петербурге, где в то время существовала небольшая типография, выпускавшая издания на армянском языке. Часто бывая в этой типографии, где печатался уже упомянутый первый сборник его рассказов «Из жизни художника», Башинджагян свел с молодым наборщиком Левоном знакомство, перешедшее вскоре в тесную дружбу. Деликатность художника и удивляла, и трогала рабочего-большевика.

— Знаешь, Геворг, — сказал как-то Левон своему другу, — я высмотрел колокольчики с очень мелодичным звоном и хочу подарить их тебе.

— К чему они мне? — удивился художник.

— А как же, — пояснил Левон, — ты часто бываешь за городом, бродишь по полям и лугам, а там немало муравьев, они могут попасть тебе под ноги, и тебе их будет жалко, звоночки же ты прикрепишь к ботинкам, и муравьи, заслышав их при твоем приближении, своевременно разбегутся, и ты не причинишь им никакого вреда…

Дружба, возникшая в молодые годы, не слабела с годами.

До самых последних дней своей жизни художник продолжал поддерживать близкие связи со старым большевиком, пережившим своего друга на тридцать лет…

Он был в дружеских отношениях с такими выдающимися деятелями, как Петрос Адамян и Комитас, Ов. Туманян и Ширванзаде, Гевонд Алишан и Григор Арцруни, Иоаннес Иоаннесян и Аветик Исаакян, Газарос Агаян и Аршак Чобанян. У него дома бывали писатели, художники, композиторы, артисты — Цатурян, Иеродним Ясинский, Василий Барнов, Христофор Кара-Мурза, Ов. Абелян, Котэ Кипиани, Егише Татевосян, Фанос Терлемезян, Яков Николадзе, Иосиф Гришашвили и многие другие замечательные представители армянской, грузинской и русской культуры. В студенческие годы в Петербурге он сблизился с поэтом Надсоном.

Диапазон его культурных интересов был очень широким.

Особый общественный интерес представляют статьи Башинджагяна по вопросам живописи: в них он предстает страстным защитником реалистического искусства, отстаивающим его основы от посягательств на него со стороны модернистов и формалистов всякого рода. В 1902 году в двух статьях, написанных в связи с тем, что в Тифлисе была открыта выставка современных французских художников, Башинджагян вновь подвергает резкой критике художников-декадентов, противопоставляя им искусство французов-реалистов. Первые два десятилетия XX века были ознаменованы разгулом буржуазного формализма в искусстве, усилившимся в период реакции, наступившей после поражения революции 1905–1907 годов. Мутная волна формализма захлестнула большое количество художников, влиянию его поддались и многие армянские живописцы.

Не считаясь с тем, что его публичные выступления задевали людей, имевших своих покровителей из числа известных тогда эстетствующих литераторов, Башинджагян открыто и смело раскрывал антинародную сущность декадентской живописи, пропагандировал реалистическое искусство.

«Нередко мы бываем вынуждены взирать на бессмысленно размалеванные полотна, — писал художник, — где, кроме обилия разноцветных красок, ничего не найдешь. Эти полотна снабжены крикливыми, рекламными названиями, а доверчивая публика, ошеломленная выставленными бессмыслицами, не решается высказать вслух свое возмущение, опасаясь, что ее обзовут отсталой и невежественной…»

Вслед за тем Башинджагян характеризует свойства подлинного искусства:

«Каждое художественное произведение должно быть ясным, в своей простоте доступным, понятным всякому грамотному, культурному человеку. Оно, подобно открытой книге, должно говорить, вызывать чувства, доставлять наслаждение. Серьезное художественное произведение должно заключать в себе три элемента: содержание, искренность и технику. Если гармоничное сочетание всех этих элементов не часто встречается, то искренность, во всяком случае, должна быть налицо…

Цель беллетристики, живописи и скульптуры одна и та же. Эти искусства — родные сестры, а истина — их мать».

Как на образец реалистического искусства Башинджагян ссылается на творчество великого русского художника Репина, замечательные картины которого служат для него лучшим примером художественного произведения.

«Бурлаки», «Запорожцы», «Иоанн Грозный» Репина — дивные полотна, отражающие в себе ум, характер, чувства и мировоззрение автора. Все это — в пределах законов действительности. Упомянутые картины, подобно открытой книге, понятны для каждого интеллигентного человека. Любая фигура, физиономия действующего лица — настоящий тип, в котором можно прочесть всю его биографию.

Художника-демократа особенно сильно беспокоит, что буржуазный модернизм может оказать тлетворное влияние на молодых, начинающих художников, еще не выработавших для себя определенное мировоззрение и могущих поэтому сойти с верного пути. Пытаясь разрушить основы реалистического искусства, эстетствующие декаденты звали к новаторству ради новаторства, пренебрегали учебой, не воспитывали в молодежи трудолюбия и критического отношения к себе.

Опасаясь за судьбы реалистического искусства, за судьбы самой молодежи, занимающейся искусством, Башинджагян специально обращается к ней с горячим призывом учиться и не успокаиваться на достигнутом.

С особой силой подчеркивает Башинджагян величайшее значение усидчивой работы, ссылаясь на художников с мировой известностью.

«Начинающие художники, — пишет Башинджагян, — должны помнить, что всемирно известные гиганты искусства, все без исключения, достигли совершенства путем величайшего труда. Рафаэль, Микеланджело, Тициан, Рубенс, Рембрандт и другие гении поражают своей трудоспособностью. Одного природного таланта недостаточно. Без напряженного труда он ничего не дает. Увлекающаяся живописью молодежь должна всегда помнить, что ей надо без конца учиться и трудиться. В противном случае в их работах не будет искусства, сколько бы их ни восхваляли марающие бумагу писаки».

Маститый художник до конца жизни оставался верен своей жизненной задаче — средствами искусства воспроизводить живой образ природы родины, воспитывать в людях любовь к родной природе, прививать растущей художественной молодежи навыки и черты, необходимые для плодотворной деятельности.

«Дорогие друзья, быть может, я вступил в последний этап своей жизни, быть может, в другой раз не представится возможности беседовать с вами, советую воспользоваться моим многолетним опытом. Прежде всего я должен сказать, что самым главным условием для совершенствования в искусстве является трудолюбие… Вы должны непрерывно, день и ночь трудиться в избранной вами специальности, должны развить в себе силу воли, выработать технику, обладать кипучей энергией и проникнуться несокрушимой надеждой на светлое будущее. Если же вы усомнитесь в радостном будущем, успокоитесь на достигнутом, если возомните себя законченными мастерами или же сложите руки в ожидании прихода музы, — то будьте уверены, что ни на шаг вперед не подвинетесь. Напротив, останетесь на точке замерзания. Пусть дешевые похвалы не кружат вам головы, равно как столь же дешевые порицания не обескураживают вас. Помните — «слова проходят, факты остаются».

Башинджагян не мог оставаться равнодушным к таким фактам и явлениям, которые могли дезориентировать общественность в вопросах искусства. Он не отходил в сторону и не занимал нейтральной позиции в борьбе против воинствующего формализма, хотя ему лично жилось бы гораздо спокойнее, если бы он думал только о себе. Когда в связи со столетием со дня рождения О. К. Айвазовского декаденты пытались развенчать гениального мариниста, Башинджагян выступил в печати со страстной защитой творчества выдающегося художника от несправедливых и грубых нападок буржуазной прессы.

То обстоятельство, что Башинджагян считал своим нравственным долгом выразить свое отношение и возвысить свой голос во имя правды и справедливости, конечно, навлекало на него сильное недовольство тех, кого он критиковал, и они не стеснялись в средствах, пытаясь опорочить его и тем самым ослабить воздействие его критики. Характерно в этом отношении письмо к нему Саркиса Хачатряна, впоследствии видного армянского художника. В этом письме С. Хачатрян пишет:

«Со дня того инцидента совесть меня страшно мучает: никогда не прощу себе того, как я повел себя по отношению к столь заслуженному художнику, особенно непростительна моя вина потому, что Вы с самого начала встретили меня столь дружелюбно. Я должен просить Вашего снисхождения к моей несдержанности, вызванной молодостью. Ваши враги как раз с того дня начали искать моей дружбы…»

Однако нападки на Башинджагяна со стороны его противников не могли заставить его сойти с правильного пути. Он продолжал идти той дорогой, которую начал еще в юности.

Защищая основы реалистического искусства с демократических позиций, то есть в интересах народных масс, Башинджагян талантливой кистью воспевал прекрасную природу Кавказа, передавал очарование русской природы: «Зимний вечер в России», «В окрестностях Петрограда», «Утро в русской деревне».


Значительное место в общественной деятельности Башинджагяна занимает его неутомимая работа по исследованию и пропаганде творчества Саят-Нова. Армянская буржуазная общественность пренебрегала песнями великого гусана, и в досоветские годы имя его начинало понемногу меркнуть. Бесподобная лирика славного песнопевца была очень близка сердцу Башинджагяна, и он чтил его огромный талант.

Для того чтобы привлечь внимание трудовой интеллигенции, широких слоев народа к Саят-Нова, Башинджагян в 1912 году выступил в печати с пламенным призывом воздвигнуть памятник на могиле знаменитого певца. Напоминая о его заслугах и значении в армянской народной поэзии, Башинджагян предлагал организовать сбор средств на сооружение памятника Саят-Нова. В статье, озаглавленной «Саят-Нова. Воззвание к армянскому народу», художник писал:

«На армянском народе лежит давнишний и великий долг, который хотя и позабыт, но тем не менее никогда не может быть предан забвению. Кому не известно имя несравненного народного поэта Саят-Нова? Кого из нас не восхищали, не пленяли его гениальные песни? И может ли кто-нибудь отвергнуть его великое значение в армянской народной лирической поэзии?.. И вот, такой бесподобный поэт позабыт, позабыт в том смысле, что ни столетие со дня его рождения не было отмечено…, ни даже простого камня (совестно признаться в этом) на могиле его не поставлено… Давайте искупим наш грех, тем более что сделать это весьма легко. Давайте воздвигнем памятник на его могиле, хотя бы обыкновенный надгробный камень поставим! Пусть камень этот будет простым и дешевым, лишь бы он был поставлен на народные копейки… Сооруженный на медные гроши памятник великому человеку будет величественным».

Призыв художника, горячо поддержанный Ованесом Туманяном — признанным главой передовой армянской интеллигенции, председателем Общества армянских писателей, — получил широкий отклик в народе, и, действительно, были собраны необходимые средства на сооружение памятника, который был воздвигнут два года спустя, весною 1914 года, на могиле Саят-Нова, в ограде церкви св. Георгия в Тифлисе. Памятник был сооружен по проекту и под наблюдением Башинджагяна. На памятнике высечены гордые строки великого поэта:

Не всем мой ключ гремучий пить: особый вкус ручьев моих! Не всем мои писанья чтить: особый смысл у слов моих! Не верь: меня легко свалить! Гранитна твердь основ моих! (Перевод В. Я. Брюсова)

Башинджагян не удовлетворился этим. Прекрасно понимая все значение издания всех песен Саят-Нова, писавшего не только на армянском, но и на грузинском и азербайджанском языках, художник приложил много стараний для издания грузинских песен Саят-Нова, о чем говорит и поэт И. Гришашвили в предисловии к сборнику песен Саят-Нова на грузинском языке, изданном в 1920 году в Тифлисе.

Внук великого народного певца — Баграт Саят-Нова, зная о роли Башинджагяна в изучении и пропаганде наследия его гениального деда, именно ему вручил сохранившуюся рукопись армянских песен Саят-Нова. Эту рукопись Башинджагян передал великому поэту Ованесу Туманяну, который передал ее Институту литературы имени М. Абегяна, где она бережно хранится и поныне.

До конца своей жизни Башинджагян, не щадя сил и времени, совершенно бескорыстно делал все, что мог, для собирания и популяризации творчества Саят-Нова, двухсотпятидесятилетие со дня рождения которого широко отметило осенью 1963 года все прогрессивное человечество.

Гуманист и человек высокой культуры, Башинджагян понимал большое общественное значение воспитания в людях чувства уважения и признательности к великим деятелям культуры прошлых поколений. Он сам принимал деятельное участие в увековечении их памяти. Так, вместе с Ширванзаде и другими он выступил в печати, вскоре после смерти Раффи, с предложением воздвигнуть памятник великому армянскому романисту. Проект памятника, поставленного спустя несколько лет на могиле Раффи на Ходживанкском кладбище (в Тифлисе), был создан Башинджагяном.

В 1910 году он выступал в печати по вопросу о сооружении памятника Хачатуру Абовяну, который, как известно, был изготовлен скульптором Тер-Марукяном и ныне украшает детский парк в Ереване.

По проекту Башинджагяна были изготовлены памятники Григору Арцруни (основателю газеты «Мшак») и Геворгу Ахвердяну (первому исследователю и издателю армянских песен Саят-Нова), поставленные на их могилах на Ходживанкском кладбище в Тбилиси.


Башинджагян считал высшей обязанностью и вместе с тем высшим счастьем для человека возможность полностью отдать свои способности и знания обществу, людям. Об этом он писал в статьях, посвященных памяти глубоко почитаемых им выдающихся деятелей: мариниста Ованеса Айвазовского и ученого-поэта Гевонда Алишана. В некрологе об Айвазовском, умершем 83 лет от роду, Башинджагян писал: «Он сошел в могилу, выполнив полностью все, что было в его силах. И ему уже ничего не оставалось сделать. Счастливый человек!»

К этой мысли он возвращался и в своих воспоминаниях об Алишане, тоже скончавшемся в глубокой старости: «Гевонда Алишана нет более в живых. Он сошел в могилу, до конца выполнив свой человеческий долг. Счастливец!»

Башинджагян сам не дожил до такой глубокой старости. Ему не было и семидесяти лет, когда кисть выпала из его рук.

С тех пор, как Геворг Башинджагян нашел свое последнее успокоение рядом с могилой любимого им поэта Саят-Нова, прошло много лет. За минувшие годы в ограде той же церкви, где похоронен Башинджагян, установлено несколько надгробных плит, достойно увековечивающих память захороненных под ними именитых людей.

Приближается сорок лет со дня смерти Башинджагяна. Не пора ли подумать об установлении надгробного памятника на его могиле, на могиле человека, умевшего организовать внимание широкой общественности к памяти людей, достойных увековечения, умевшего добиться того, чтобы имена и дела их не были преданы забвению потомками.

Башинджагяна отличали находчивость и юмор. Вот один из примеров.

В молодые годы художника навестил немецкий консул в Тифлисе. Геворг, тогда еще холостой, занимал всего одну комнату вдоль длинного общего балкона. Был утренний час воскресного дня, и консул застал Геворга в тот момент, когда он в домашней одежде подметал комнату.

— Могу я видеть художника Башинджагяна? — осведомился консул, приняв его за слугу.

— Подождите, пожалуйста, минуточку на балконе, он сейчас выйдет, — ответил Геворг, подавая гостю стул.

Консул уселся, а Геворг вошел в комнату, притворив за собой дверь. Спустя несколько минут он появился в чистенькой пиджачной паре.

— Я к вашим услугам, сударь, — вежливо обратился Геворг к опешившему было консулу, быстро, однако, оценившему находчивость молодого художника.

— Молодец! — одобрил он, смеясь. — Таким и должен быть настоящий артист…


…На память пришел день 23 мая 1958 года, когда в залах Русского музея открылась выставка произведений Геворга Башинджагяна, чей творческий путь неразрывно связан с Петербургом — Ленинградом. Академия художеств находится не так далеко от Русского музея, но какой большой творческий путь должен был пройти Башинджагян, чтобы удостоиться посмертной выставки своих работ в залах прославленного музея, где бережно хранятся сокровища русского изобразительного искусства!

Вновь находясь в Ленинграде, я перебирал в памяти полотна моих соотечественников и думал о том, как годы жизни и целеустремленной учебы вооружали их обширными знаниями и профессиональными навыками, необходимыми для самостоятельной художественной деятельности. Они полюбили Петербург, ставший для многих из них второй родиной, и природу Севера, впоследствии не раз воспроизведенную ими на холсте. Но сердце армянских художников принадлежало родному краю, куда они неизменно возвращались и где наряду с полотнами, посвященными Армении, с большой теплотой изображали русскую природу.

«Как жаль, что Башинджагян не дожил до тех счастливых дней, когда его родина, Советская Армения, превратилась в республику цветущей культуры, когда, приняв по эстафете лучшие художественные традиции своих предшественников, с юношеским воодушевлением возглавляет талантливый отряд своих младших коллег человек большого лучезарного таланта, имя которого — Мартирос Сарьян». Такими словами завершалась юбилейная статья «Художник-поэт», опубликованная в «Ленинградской правде» в те дни.


Из главного подъезда монументального здания Академии художеств выходят студенты — русские, украинцы, армяне… Сквозь туман, словно робкие улыбки, проглядывают лучи северного солнца. Кругом кипит жизнь великого города.

А сфинксы…

Сфинксы невозмутимо глядят друг на друга. В каплях моросящего дождя древние изваяния горят зеркальным блеском.

Богата биография Ленинграда.

Богаты традиции человеческой любви.

1963