"Мост над бездной" - читать интересную книгу автора (Тертлдав Гарри)

ГЛАВА 3

Слуга в резиденции Зауца зажег лампы. Солнце вскоре сядет, и сумерки не будут долгими. Лампы стали жалкой заменой дневному свету, но в день зимнего солнцестояния дневным светом не обойдешься. Ршава порадовался, что решил не топить чувства в сладкой крови виноградной лозы. При таких новостях ему необходимо мыслить трезво.

Зауц пялился на курьера совсем как сидящая в уличной луже лягушка — на приближающийся фургон. Эпарх явно проявил меньше умеренности, чем Ршава, и теперь все время моргал, пытаясь заставить мозги работать. Другой слуга принес вина для курьера и прелата и нового вина — для эпарха. Зауц жадно отпил из кубка, а Ршава поставил свой нетронутым.

— Где кочевники перешли границу? — спросил он.

Прежде чем ответить, курьер глотнул вина. В отличие от Зауца, он заслужил право выпить.

— Где они перешли границу, святейший отец? — переспросил он. — Лучше спросите, где они ее не перешли, — так я быстрее отвечу. Насколько мне известно, они пере-Ли ее повсюду от реки Астрис — это неподалеку от столицы — до наших краев на северо-востоке. Они на нашей земле, с их проклятыми повозками и стадами. Они пришли, чтобы остаться, если мы не сможем их выгнать.

— Фос! — негромко воскликнул Ршава.

Ему вновь захотелось выпить, но он все еще сдерживался. То был кошмар любого автократора, оживший перед его взором.

— Отбросить их будет нелегко при нынешних… беспорядках, — сказал Зауц.

У него еще хватало сообразительности, чтобы следить за тем, что и как он говорит.

— Вы имели в виду, пока Малеин и Стилиан вцепились друг другу в глотки. — Ршава отбросил всякую сдержанность и говорил правду такой, какой ее видел. Так он поступал редко. — Пришло время, когда им необходимо поставить нужды империи выше собственных амбиций.

— Удачи! — пожелал Зауц с тонким ехидством, которое оказалось бы к месту даже в столице.

Ршава бросил на него злобный взгляд. Зауц ответил ему взглядом скорее совиным, чем лягушачьим. Он как будто говорил: «Валяй. Скажи, что я не прав». Ршава такого сказать не мог, знал это и ненавидел свое знание. Для того, кто нацелился захватить трон, император-соперник всегда будет гораздо важнее любых иноземных захватчиков.

Курьер перевел взгляд с эпарха на прелата и обратно.

— Почтеннейший господин, святейший отец, что мы будем делать? — спросил он, проявив трогательную уверенность в том, что два городских начальника могут сказать ему то, что он хочет узнать.

Прелат и эпарх переглянулись. Оба одновременно пожали плечами. Зауц никогда не стеснялся говорить, и вино отнюдь не приглушило его болтливости. Поскольку Ршава промолчал, эпарх сказал:

— Мы будем просто ждать и смотреть, куда направятся варвары и что они станут делать. Тогда мы и сможем решить, как лучше всего с ними справиться.

Прозвучало это довольно весомо, и курьер кивнул, впечатленный мудростью Зауца. Но Ршава, привыкший размышлять логически, отметил, что эпарх мог просто сказать: «Не знаю». Смысл этих двух слов оказался бы точно таким же. Впрочем, Ршава был готов признать, что вряд ли они прозвучали бы настолько внушительно.

Курьер допил вино, поставил кубок на стол и выразительно зевнул. Сколько он сегодня проскакал, чтобы доставить плохие новости в Скопенцану? Зауц позвал слугу, но никто не явился. Увидев изумление эпарха, Ршава заметил:

— Сегодня праздник, почтеннейший господин. Вам еще повезло, что хоть кто-то вернулся в дом и принес нам вина. Ваши слуги, наверное, снова отправились праздновать.

— Ба! — воскликнул Зауц и сказал курьеру: — Иди со мной. Я покажу, где ты сможешь переночевать. И ночь эта тоже будет долгой.

— Да прольет благой бог на вас свет за вашу доброту, — отозвался курьер, как подобает благовоспитанному молодому человеку.

Он поднялся и, опираясь на плечо Зауца, вышел с ним из кабинета.

Когда эпарх вернулся через несколько минут, вид у него был совершенно мрачный. Выпитое вино развязало ему язык, но не больно-то опьянило.

— Так что же нам делать, святейший отец? Кочевникам надо лишь идти вниз по течению Аназарба. Если ничто их не остановит, то река приведет их прямо к нам.

— А что может их остановить? Мы вместе смотрели, как из города уходил гарнизон. И между границей и Скопенцаной нет ничего, кроме редких деревень и ферм.

После его слов Зауц стал еще угрюмее.

— Мы должны не подпустить их к городу, — сказал он. — Обязаны. Вы можете представить, что они натворят здесь, если ворвутся?

— Пожалуй, могу представить кое-что из того, что они натворят, — рассудительно произнес Ршава. — Но предпочел бы не проверять, насколько богато мое воображение.

— Согласен. К сожалению, но согласен. Но сейчас меня больше всего заботит, как мне, теоретически, насладиться остатком праздничного дня? Да, говорят, что в этот день может случиться что угодно, но обычно это не включает набега кочевников, которые никогда не моются и при малейшей возможности угоняют в плен и убивают людей наподобие мулов и овец. Боюсь, для меня хаморы и веселье несовместимы.

— Для меня тоже. — Ршава посмотрел на запад, словно мог преодолеть мысленным взором те мили, которые отделяли Скопенцану от кочующих степняков. Этих миль оказалось слишком мало даже для кратковременного покоя. Прелат задумчиво нахмурил кустистые брови. — У нас нет солдат, чтобы их отогнать, так ведь?

— Нет… Если только вы не запасли десяток-другой солдат у себя в подвале вместе с репой, бобами и ячменем.

Ршава не удостоил такое ответом и развил начатую мысль:

— А не можем ли мы в таком случае отогнать их магией?

Зауц прищурил выпученные глаза:

— Что ж, об этом надо спрашивать не меня, святейший отец. Вам надо поговорить с настоящим чародеем. Но вот что я вам скажу: мне доводилось выслушивать идеи, которые нравились мне гораздо меньше. Насколько сильны могут оказаться шаманы степняков?

— Нисколько не сильны, — твердо ответил Ршава. — Они поклоняются демонам и дьяволам и близки к тому, чтобы поклоняться напрямую Скотосу. И чародеи, которые черпают силу у Фоса, должны одолеть их всех.

— Вот и хорошо, — произнес эпарх так, словно решил проблему. — Тогда мы сделаем вылазку и крепко им зададим. В нашем городе немало чародеев. Вот пусть они и заработают на чем-то более стоящем, чем поиски браслета, потерянного старушкой.

По словам эпарха, все выглядело очень просто. А поскольку Ршава никогда не участвовал в военных действиях, решение показалось простым и ему.

— Это хороший план, почтеннейший господин, — согласился он.

— Рад, что вы так думаете, — самодовольно произнес Зауц, любуясь своей мудростью, хотя идея принадлежала Ршаве. — А знаете, — продолжал он, указывая на прелата, — вам надо поехать с ними. Чародеи — всего лишь люди и такие же грешники, как любой из нас. Вы же, святейший отец, воистину связующее звено между этим грешным миром и благим богом.

— Я? — удивился Ршава, и Зауц кивнул. Прелат задумался. Он ведь никогда не пробовал путешествовать в северной части империи зимой. Но кое-кто подобное проделывал. Курьер, спящий в гостевой комнате Зауца, был тому живым доказательством. И Ршава кивнул: — Хорошо, я поеду с ними. Это самое малое, что я могу сделать ради империи.

— Вы хороший человек! — воскликнул Зауц. Это, несомненно, означало, что Ршава согласился на предприятие, выгодное лично эпарху. — Для вас это станет чем-то необычным.

Здесь он был прав, независимо от исхода. Ршава задумался о том, на какую авантюру он только что согласился… Вскоре он это выяснит. Попрощавшись с Зауцем, он вышел из резиденции эпарха. К тому времени солнце уже давно скрылось после короткого визита в середине дня. На небе снова царили звезды и северное сияние; в это время года они лишь ненадолго уступали место солнцу.

Похоже, жителей Скопенцаны это не очень-то волновало. Праздник есть праздник, и они намеревались его отметить. Даже новость о вторжении хаморов не смогла их отвлечь. Пусть кочевники и ворвались в империю, они ведь еще не показались под стенами города.

«Пока, — подумал Ршава. — Они до нас не добрались… пока».

* * *

Говорили, что хаморы рождаются в седле и всю жизнь проводят верхом на своих степных лошадях. Говорили, что ходят они переваливаясь на кривых ногах, которые более привычны обхватывать бока лошади, чем переступать по земле. Про них многое говорили. Кое-что из этого могло оказаться правдой, но большая часть наверняка была чепухой.

Ршаве было интересно, что люди скажут об экспедиции, выехавшей из Скопенцаны в морозный зимний день. Например, они могли бы сказать, что он в этой экспедиции лучший наездник. Это было бы правдой — и встревожило бы любого, знавшего, какой из Ршавы наездник.

Однако по сравнению с большинством чародеев Скопенцаны, он и в самом деле словно родился в седле. Некоторые из его спутников уселись на лошадь впервые в жизни, привыкнув ездить, когда у них была такая необходимость, на ослах или мулах. И теперь они постоянно жаловались на то, что оказались высоко над землей.

— Не волнуйтесь, — радостно поведал им один из охранников Зауца — он был из тех, кто умел ездить верхом. — Если свалитесь в сугроб, то увидите, какой он приятный и мягкий.

Даже в этом он был не вполне прав. Снег покрылся настом, местами настолько крепким, что человек мог идти по нему, не оставляя следов. Если свалиться на такой наст, мало не покажется. Ршава ехал, закрыв капюшоном уши и выбритую макушку. Отморозить их у него не было ни малейшего желания.

Время от времени из-под копыт взлетали куропатки, трепеща белыми крыльями. Он не замечал их, пока они не взлетали. Летом перья у них становились бурыми, а весной и осенью — смесью бурого и белого. Сейчас, зимой, они стали полностью белыми, за исключением глаз и кончиков крыльев. У зайцев, хорьков и лис происходила такая же смена окраски.

«Откуда они знают? — гадал Ршава. — У них нет календарей. Они не молятся и не празднуют день зимнего солнцестояния. Но изменения эти столь же надежны, как сама смена времен года».

Прелат пожал плечами, сидя в седле. Он понятия не имел, как животные угадывают времена года.

— О чем вы задумались, святейший отец? — поинтересовался ехавший рядом с ним чародей по имени Кубац.

Он обладал самой высокой репутацией среди магов Скопенцаны. Многие чародеи отказались от обычая производить впечатление на людей, облачаясь в расшитые одеяния и отращивая длинные, хитроумно завитые бороды и такие же волосы. Кубац такой ерундой никогда не занимался. Внешне он напоминал Ршаве мелкого чиновника или секретаря — худощавый, средних лет, неприметный. Подернутая сединой борода коротко подстрижена. Плащ, хотя из более качественной шерсти, чем по карману большинству чиновников, обычного покроя и неброского темно-зеленого цвета.

Ршава сказал, добавив:

— Никто из всех известных мне теологов никогда на эту тему не размышлял. Может быть, чародеям известно больше, чем священникам?

Кубац прищурился, лицо его изменилось. Когда он напряженно думал, его лицо уже нельзя было назвать обычным: оно светилось мудростью. Еще несколько вспугнутых куропаток взлетели из-под копыт. Кубац проследил за ними взглядом, пока они вновь не опустились на снег, мгновенно исчезнув.

— Так-так, — задумчиво протянул чародей и перевел взгляд на Ршаву. — Разве это не интересно? Нет, святейший отец, я не могу вам сказать, как и почему животные с приходом зимы меняют окраску на белую.

— Но не все. — Ршава указал на реку Аназарб, вдоль южного берега которой ехали видессиане.

Река еще не замерзла от берега до берега, это случится позднее зимой. В ледяной воде плавало несколько уток. Перья у них стали более тусклыми, чем летом, но не белыми. И белки, что всю зиму лущили еловые шишки, оставались рыжими. Барсуки и медведи тоже не меняли окраску.

— Разве это не интересно? — повторил Кубац, обратив на уток столь же пристальное внимание, что и недавно на куропаток. — Обратите внимание, что утки живут на воде, а куропатки — в снегу. Темная птица на снегу долго не проживет. Это вполне очевидно.

— А как же вороны? — осведомился Ршава, и чародей поморщился. — Кстати, мы-то с вами понимаем, что изменение окраски может дать птице преимущество, но откуда это известно птицам?

— Понятия не имею, — признался Кубац. — Единственное, что мне приходит в голову, — это то, что птицы, которые становятся белыми, могут — и повторю: могут с большей вероятностью выжить и дать потомство. Если более темных птиц съедят до того, как они выведут птенцов… — Чародей пожал плечами. — Это мое лучшее объяснение, а насколько оно хорошее, судите сами.

— Не знаю… Допустим, если бы вороны или белки стали белыми, то разве это не принесло бы им столько же пользы, как и куропаткам? Но вороны остаются черными, а белки — рыжими.

— Я ведь уже сказал, что не знаю ответа, — напомнил Кубац. Во время разговора его дыхание превращалось в облачка пара. — Я лишь подбросил вам идею для размышления. И вряд ли моя идея — окончательная истина.

Лошади с трудом брели по снегу; их дыхание тоже становилось паром. День был ясным и солнечным, но стоял сильный мороз. Даже здесь, далеко на севере, зимой бывали теплые дни, но сегодня путникам не повезло. Березы, тополя и клены с голыми ветвями напоминали скелеты. Ели, сосны и пихты оставались зелеными круглый год, но их накрыло таким снежным одеялом, что создавалось впечатление, будто и деревья хотят последовать примеру куропаток. Ршаве эта идея понравилась, и он поделился ею с Кубацем.

— Гм… Любопытно. — Маг приподнял бровь. — Впрочем, если вы сумеете заставить деревья становиться зимой белыми без снега, то действительно будет впечатляюще.

Ршава лишь хмыкнул в ответ, поняв, что его очень тонко высмеяли.

В ту ночь он спал в палатке, обогреваемой лишь жаровней с тлеющими древесными углями. Он закутался в одеяла и меховой плащ и надел всю свою одежду, но так и не согрелся. Ему довелось спать на палубе корабля, который привез его в Скопенцану, там выбор был простым: или спать на палубе, или вовсе не спать. Но с тех пор он каждую ночь ложился в кровать. Ршава жаловался бы на неудобства еще больше, если бы чародеи и охранники не спали на земле, так же завернувшись во все, что у них имелось.

Впрочем, горячая ячменная каша, политая медом, помогла ему утром примириться с тяготами путешествия, равно как и сдобренное пряностями горячее вино. Где-то в отдалении над крышей крестьянского домика поднимался дымок. В северной части империи те из крестьян, кто не мог поддерживать огонь в очаге всю зиму, часто не доживали до весны.

Когда Ршава взобрался в седло, его бедра пронзила боль. Некоторые чародеи тоже застонали, и от этого прелату полегчало. В одиночку страдать действительно тяжелее.

— Долго нам еще ехать, пока мы не встретим кочевников? — спросил Ршава командира охранников, сурового мужчину по имени Ингер. Серые глаза и светло-каштановые волосы подсказывали, что в его жилах течет немалая доля халогайской крови.

Однако Ингер вырос в Скопенцане и был истинным видессианином во всем, кроме внешности. То, как он пожал плечами, можно было назвать своего рода небольшим шедевром, которым восхитились бы и в столице. Здесь же, в морозной глуши, Ршава счел такое пожатие лучшим напоминанием о доме.

— Мы их встретим, когда встретим, святейший отец, — ответил Ингер. — Или же, если ни одна из банд не движется к Скопенцане, не встретим вовсе. В этом случае мы вернемся домой.

То, что ни одна из банд хаморов может не направляться к Скопенцане, даже не приходило Ршаве на ум. Сама мысль об этом разгневала его. «Как они смеют игнорировать мой город?» — мелькнуло в голове. Прелат мысленно усмехнулся. Прежде он не понимал, что стал неотъемлемой частью Скопенцаны — или же город стал его частью. «Я уже давно не изгнанник из столицы», — подумал он.

Над ними бесшумно пролетела снежная сова. Крупные белые птицы летали обычно днем. Когда Ршава оказался на севере, ему пришлось к этому привыкать: в окрестностях столицы, да и вообще в большей части империи увидеть сову днем считалось худшей из дурных примет. День еще не наступил, но утренние сумерки подсказывали, что солнце приближается к юго-восточному горизонту.

Кубац тоже заметил сову. Кивком указав на нее, он произнес:

— Она всегда белая. И что вы на это скажете?

— Ее не назвали бы снежной совой, если бы она была цвета грязи, — хмуро ответил Ршава.

— Пожалуй, да…

После этого чародей больше не задавал вопросов о животных, что устраивало Ршаву: в ответ на свое любопытство он уже получил больше, чем ожидал.

Они поехали на запад вдоль берега реки. Вскоре за их спинами поднялось солнце, и всадники начали отбрасывать перед собой длинные тени. Они лишь ненамного укорачивались на протяжении недолгого дня. В это время года солнце не поднималось достаточно высоко, чтобы давать по-настоящему короткие тени.

В реке плавали и ныряли утки. Теперь Ршава задумался о том, как они могут плавать там целый день не замерзая: уж он точно не протянул бы долго в такой водичке. Но на сей раз, однако, он оставил любопытство при себе.

Чародеи, охранники и прелат выехали на вершину низкого холма. Ингер вел отряд. Он внезапно натянул поводья и, подняв руку, подал знак остановиться.

— Что там? — спросил кто-то из чародеев.

— Овцы.

Никогда еще столь безобидное слово не звучало для Ршавы так зловеще.

— Овцы хаморов? — уточнил он.

— По-моему, они самые, — ответил Ингер. — Ха! А вот и один из этих шлюхиных детей на своей проклятой лошадке.

Ршава очертил напротив сердца солнечный круг. Казалось, что степняки перемещаются вдвое быстрее, чем новости об их приближении. Их подвижность всегда приводила в отчаяние видессиан, которым приходилось охранять от кочевников длинную границу. Два или три раза имперские армии попадали в беду, преследуя неуловимых хаморов и слишком далеко забираясь в их степи. Со времен Ставракия и до Стилиана видесские армии больше не пытались этого делать. Зато мятежный генерал одерживал победы над кочевниками. «Но недостаточно», — подумал Ршава.

Пограничные бастионы, возведенные с таким трудом, ныне стояли пустыми. Варвары проникли в империю вдоль всей границы. И что теперь окажется труднее: отогнать их обратно или просто удержать на занятых ими равнинах? В надежде отвести дурное предзнаменование, Ршава плюнул в снег, словно отвергая Скотоса.

Ингер вернулся к отряду.

— Оставайтесь здесь, — приказал он. — Не поднимайтесь на вершину холма, чтобы вас не заметили вонючие кочевники. Вы меня поняли, чародейные господа?

Кубац и остальные маги кивнули. Ршава решил, что ему лучше поступить так же.

— А что помешает хаморам самим подняться на холм и обнаружить нас? — спросил один из магов.

— Что ж, такое может случиться, но, думаю, не скоро. Похоже, их овцы разгребли снег и обнаружили под ним отличную кормежку. А хаморы часто — да почти всегда, клянусь благим богом — движутся в ту сторону, куда направляются их стада. Если их овцы счастливы, то и степняки счастливы. И поэтому, чародейные господа, я бы сказал, что сейчас дело за вами.

— Мы сделаем все, что сможем, — ответил Кубац. Никто из коллег не возразил и не попытался оспорить его старшинство. Они признавали, что он лучший из них. Когда чародеи не жаловались на то, как высоко расположены у лошадей седла или какой стоит мороз, на пути из Скопенцаны они вели профессиональные разговоры. Ршава кое-кто знал о магии. Лишь немногие из образованных священников ничего в ней не смыслили, а один из монашеских орденов даже специализировался на магии, управляющей погодой. Эта магия включала также астрологию, а может, и астрономию, но тут Ршава уже не все понимал. Когда эти маги говорили о законах подобия и законах сродства, он улавливал ход их рассуждений достаточно хорошо. Но когда они углублялись в подробности, то с тем же успехом могли говорить на языке халогаев.

Ингер спешился, один из охранников взял поводья его коня. Открыв седельную сумку, Ингер достал белую накидку с капюшоном, надел ее поверх одежды и зашагал по снегу к вершине холма. Приблизившись к ней, он накрыл голову капюшоном и пополз на животе. Накидка и капюшон сделали для него то же самое, что белые перья для куропатки и белый мех для зайца, хорька и лисицы: охранник стал невидим на фоне снега. И теперь он мог следить за хаморами, оставаясь незамеченным.

Кубац тоже спешился и первым делом почесал седалище. Ягодицы Ршавы горячо одобрили этот поступок.

— Мефодий! — окликнул Кубац более молодого чародея.

— Что вам нужно? — уточнил Мефодий.

— У тебя хорошо получается разведывать охранные чары. Попробуй выяснить, какого рода защиту используют степняки.

— Сейчас. — Мефодий достал из седельной сумки камень со вставленной в него толстой иглой. — Магнетит, — пояснил он товарищам.

Кроме отверстия для иглы, в камне имелось и другое, для тонкой серебряной цепочки. Мефодий принялся покачивать камень на цепочке то в одну сторону, то в другую. Одновременно он бормотал заклинание и делал пассы свободной рукой.

Внезапно Ршаве показалось, что магнетит начал покачиваться сам, без помощи Мефодия. Он стал описывать в воздухе сложную траекторию. Мефодий и стоящие рядом с ним маги следили за этой траекторией с напряженным — и даже восхищенным — вниманием.

— Как интересно! — заметил один из магов, и одновременно другой воскликнул: — Как необычно!

Независимое движение камня заинтересовало и Ршаву, но он не мог сказать, было ли оно необычным.

— Ну? — поинтересовался Кубац через минуту.

— Могу сказать, что какие-то охранные чары здесь есть, — доложил Мефодий, и другие маги, следившие за магнетитом, кивнули. — А вот насколько они сильны… Этого я, боюсь, точно сказать не могу. Будь это видессианская магия, оценить было бы легче. — Он снова взглянул на магнетит. — Мне кажется, что магическое действие, которое мы запланировали перед отъездом из Скопенцаны, должно сработать.

— Превосходно! — Вместе со словом изо рта Кубаца вырвалось облако пара. — Я тоже так считаю. Как могут любящие Скотоса варвары надеяться устоять против нас, когда на нашей чаше весов не только владыка благой и премудрый, но и добытые тяжким трудом профессиональные знания и мудрость?

— Хорошо сказано! — Ршава хлопнул в ладоши.

Поскольку руки у него были в рукавицах, звук получился глухим. Секунду спустя прелат сообразил, что это и к лучшему. Звонкий хлопок могли услышать хаморы-пастухи за холмом.

— Спасибо, святейший отец. — Кубац поклонился Ршаве. — В таком случае мы станем действовать так, как запланировали и обсудили. У меня с собой амулет.

Он извлек его из-под толстой шерстяной туники, которую носил под плащом из волчьей шкуры, придававшим ему некоторое сходство с кочевником. Блеснули золотой солнечный диск и два из трех вставленных в него камней: изумруд, зелень которого привела бы в отчаяние луговую траву, и радужно переливающийся опал. По контрасту с ними третий камень выглядел маленькой стекляшкой. Указав на него, Ршава спросил:

— Что это за камень и почему вы придаете ему такое большое значение?

— Этот, святейший отец? — Кубац тронул пальцем невзрачный камешек. Прелат кивнул. — Это настоящий алмаз. Знаю, что смотрится он не очень эффектно, но причина тому проста: он настолько твердый, что его нельзя отполировать или придать ему форму. Никакой другой камень не может его даже поцарапать — на такое способен только другой алмаз. Полагаю, во всей Скопенцане этих камней не больше трех-четырех.

В это Ршава тоже был готов поверить. Даже в столице алмазы были исключительно редки — и ценились за редкость гораздо больше, чем за красоту. Это прелат понимал: на вид в алмазе не было ничего необычного.

— В чем его особое достоинство? — спросил он. — И раз уж мы об этом заговорили, каковы магические достоинства остальных камней?

Кубац слегка улыбнулся:

— Так вы хотите стать чародеем?

— Только не я. Но будьте любезны, расскажите хотя бы то, что может знать человек, не посвященный в ваши тайны.

— Расскажу, и охотно. Алмаз, который, как видите, закреплен на левой стороне амулета, хорош против врагов, безумия, диких зверей и злодеев. Изумруд отгоняет врагов и делает их слабыми. Опал способствует одолению противников.

— В таком случае камни выбраны хорошо, — согласился Ршава. — Да придаст Фос удачу чарам, которые вы почерпнете из этих камней!

— Спасибо. Молитесь за нас.

И Ршава стал молиться. Фос наверняка будет на стороне тех, кто почитает его и выступает против степных дикарей.

— Благословен будь, Фос, владыка благой и премудрый, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.

Он повторял символ веры снова и снова, выделяя «нам». Почему бы не напомнить благому богу о том, кто его истинные последователи? Фос, разумеется, и так об этом знает, но все же не стоит пускать дело на самотек.

Кубац положил амулет не на снег, а на квадратный лоскут голубого шелка, уголки которого тщательно направил по сторонам света. Ршаве не было нужды спрашивать, что символизирует этот квадрат. Разумеется — небо, по которому путешествует солнце. Кубац встал к югу от квадрата. Другие чародеи заняли места на оставшихся углах, и все вместе начали распевать заклинания.

Когда зазвучали их голоса, в воздухе запульсировала магическая энергия. Ршава ощущал ее так же, как мог предвидеть рождение молнии во время грозы, еще до того, как она ударит. Руки чародеев совершали быстрые и сложные пассы — иногда в унисон, а порой каждый из магов играл собственную роль, помогая создать более объемное и мощное целое.

Маги, не принимавшие непосредственного участия в колдовстве, пристально за ним наблюдали. Возможно, четверо поющих черпали их силу невидимым для Ршавы способом; либо то были ученики, глядевшие на работу мастеров. Мефодий следил за происходящим внимательнее всех. По сравнению с этим продемонстрированная им магия казалась игрушечным домиком на фоне императорского дворца в столице.

Кубац заметно сосредоточился.

— Сейчас! — воскликнул он и метнул всю мощь заклинания на запад.

Все четыре мага сразу зашатались, а один даже упал на снег. Чародеи обладали большим могуществом, но за него им приходилось дорого платить.

— Что магия могла сделать, она сделала, — сказал Ршава. — Пусть владыка благой и премудрый благословит ваши усилия и увенчает их успехом.

— Да будет так. — Голос Кубаца прозвучал еще более устало, чем выглядел маг; такой голос мог принадлежать дряхлому старику. Несмотря на мороз, лицо его блестело от пота. — Еды. Вина. Что угодно, лишь бы восстановить силы.

— И спать, — пробормотал упавший на снег чародей, с трудом поднимаясь.

Кубац и остальные двое кивнули.

Кроме магических принадлежностей, чародеи привезли с собой медовые лепешки и вино. Они знали, что тем, кто творит подобную магию, потребуется быстро прийти в себя. Все четверо магов набивали рты сладкими лепешками и глотали крепкое вино с такой жадностью, словно боялись, что завтра его запретят пить.

— Отличная работа, клянусь благим богом! — сообщил чародеям Ингер, спустившись с вершины холма. — Пастух рванул отсюда с такой прытью, будто за ним гонится демон. И овцы его тоже сбежали.

Мефодий, занимавшийся более скромным чародейством, чем остальные, сохранил больше сил. А поскольку он был озабочен тем, какие охранные чары есть у хаморов, возможно, его магические чувства были уже настроены на кочевников. Не прошло и минуты после слов Ингера, как глаза молодого чародея вновь распахнулись, но теперь уже от удивления и тревоги:

— Контрзаклинание! — выдохнул он.

— Да ты с ума сошел, — сказал кто-то из магов. — Они никак не могли… — Он вдруг смолк, и на его лице появилось такое же выражение, как у Мефодия. — Фаос! — ахнул чародей. — Они смогли!

— Мы должны их сдержать. — Кубац едва стоял на ногах, но голос его не утратил решимости. — Не знаю, как они это делают, но мы можем это остановить. Должны остановить. Мы…

Он зашатался, как будто ему нанесли тяжелый удар. Причиной тому была не слабость после только что совершенного магического действия. Удар нанесли чары, нацеленные на него — и на всех видессианских магов, их охранников… и на Ршаву.

Его затопил страх. Прелат пытался с ним бороться, но не смог, как не может сопротивляться кубок, когда в него наливают вино. Ршава задрожал. У него застучали зубы. По спине прокатился ледяной поток. И все это продолжалось и продолжалось. Страх не кончался, как это произошло бы со страхом, вызванным естественной причиной. Краешком сознания Ршава понимал, что этот ужас искусственный, что он вызван магией… Но легче от этого не становилось.

Те из чародеев, кто оставался верхом, ударили своих лошадей пятками по бокам. Перепуганные лошади разбежались во всех направлениях — многие в сторону Скопенцаны, — но не все. Некоторые заржали от удивления и боли. Кое-кто из магов тоже кричал.

Несмотря на слабость, Кубац лучше остальных мог сопротивляться хаморскому колдовству. Все еще пошатываясь, он схватил амулет, с помощью которого они наслали видессианские чары на кочевников. Чародей вцепился в него, как утопающий хватается за обломок корабля. Обломок может удержать на плаву потерпевшего кораблекрушение; но Кубацу, похоже, амулет совершенно не помог.

— Как они это делают?! — воскликнул чародей. — Как, во имя благого бога? — Его полный отчаяния взгляд встретился со взглядом Ршавы. — Благим богом молю вас, святейший отец, заставьте их прекратить!

Ршава счел чудом уже то, что не сбежал вместе с большинством магов и охранников. Даже на то, чтобы просто оставаться на месте, уходили все его силы до последней капли. Он вознес Фосу еще одну страдальческую молитву. Насколько он мог судить, пользы она не принесла. Страх, насланный шаманами хаморов, продолжал его терзать.

Испустив низкий, полный ужаса стон, Кубац вскочил на лошадь и ускакал. Он стал последним из чародеев, кто еще оставался на месте. Охранники тоже сбежали. Ингер продержался дольше остальных, но лишь немного дольше. И Ршава остался в полном одиночестве.

На мгновение его охватил гнев — настолько горячий, что прелат едва не преодолел магически насланный страх. Как хаморы посмели нанести ответный удар, с явным пренебрежением не только к империи Видесс, но и к владыке благому и премудрому? Как они посмели?! Это оскорбление!

То, что это было оскорбление, не делало его менее реальным. Гнев Ршавы угас, как и положено естественной эмоции. Страх остался. И даже усилился. Ршава понятия не имел, как хаморы это проделывают. Если на то пошло, даже Кубац не представлял, как они это делают и как их остановить.

Храбрость прелата, точнее, его сопротивление контрзаклинанию шаманов в конце концов рухнуло. Он ударил лошадь пятками, тронув ее с места. Если бы животное решило побежать на запад, Ршава попал бы к кочевникам и для него бы все закончилось. Но оно побежало на восток — в сторону Скопенцаны; и прелат, хотя и сломленный, избежал гибели.

* * *

Лошадь Кубаца тоже мчалась галопом на восток, и Ршава через некоторое время догнал мага.

— Почему мы так напуганы? — спросил Ршава. Зубы у него до сих пор стучали, как будто он пролежал некоторое время голым в снегу.

— Потому что они заставили нас бояться. — Лицо Кубаца походило на маску ужаса. — Я даже помыслить не мог, что на свете есть чародей, способный нагнать на меня страх. Не мог, но я ошибался.

— Как нам спастись от этих чар?

— Если бы знал, то сказал бы. Нет — если бы знал, то сделал бы это.

По мере приближения к Скопенцане страх ослабевал, хотя и очень медленно. Ршава сделал из этого логичный вывод:

— Они не могут запугивать нас вечно.

— Не могут, но с меня и этого хватило. — Кубац натянул поводья. И вовремя: если бы он этого не сделал, его лошадь вскоре упала бы от усталости.

Лошадь прелата была не в лучшем состоянии. Он тоже остановил ее. Из кроваво-красных, почти раскаленных ноздрей запыхавшегося животного вырывались длинные струи пара.

— Как? — вопросил Ршава, испытывая почти физическую боль. — Как смогли кочевники, варвары, проделать с нами такое?

— Не знаю. — Голос Кубаца наполняли ужас и ярость. Они были направлены не на Ршаву, а на себя. — Все, что мы сделали, сработало должным образом. Их охранные чары не казались чем-то особенным. Наши чары… Наши чары, святейший отец, были в своем роде идеальным образцом. Мы не допустили ошибки при подготовке амулета. Чародейский обряд тоже прошел без единой помарки. Но теперь я могу сказать, где мы ошиблись.

— Где?

— Мы думали, что чары будут достаточно сильными, чтобы отогнать хаморов, и настолько сильными, что у них не будет возможности ответить. Похоже, тут мы немного не рассчитали. — Маг визгливо и почти истерично рассмеялся. — Да, самую чуточку, клянусь благим богом.

— Но благой бог должен был оберегать нас, не допустить, чтобы нас постигло такое, — промямлил Ршава.

Кубац рассмеялся еще более судорожно:

— То, что должно было случиться, — это не то, что случилось, святейший отец. Возможно, вы это заметили. Да, пожалуй, заметили. Если вы пожелаете обсудить это с Фосом, когда будете разговаривать с ним в очередной раз, надеюсь, вы окажете мне любезность и передадите, что он вам поведал на этот счет.

Такой сарказм граничил со святотатством, если уже не пересек опасную черту. В любой другой день Ршава указал бы на это Кубацу. Но после только что испытанного сокрушительного поражения прелату было не до того.

— Я не увидел никаких знаков того, что владыка благой и премудрый отверг мои молитвы, — сказал он.

— Никаких? — Маг иронично приподнял бровь. — Наши чары были рассеяны. Мы в панике сбежали. Если бы мы не находились достаточно далеко, то, полагаю, я просто умер бы от страха. Это вам ни на что не намекает?

Несмотря на подавленное состояние, такого Ршава вынести уже не мог:

— Если вы утверждаете, что сила Фоса не правит миром, чародейный господин, то вы тем самым говорите, что им правит Скотос. Вы это сказали? Других вариантов я не вижу.

— Нет-нет, такого я не говорил, — поспешно отступил Кубац. — Может быть, благой бог наказывает нас за наши грехи… Но каковы бы ни были его причины, он позволил хаморам восторжествовать над нами.

— Каковы бы ни были его причины… — повторил Ршава.

Ему сразу вспомнилась гражданская война. Если бы возмечтавший о славе генерал не восстал против его родственника, ничего из этого не случилось бы. Из пограничных фортов не отозвали бы солдат, чтобы бросить их в схватку… И у кочевников не появилось бы шанса хлынуть из степей в империю.

— Тут мы ничего не можем поделать, — угрюмо сказал Кубац. — Проклятые кочевники творят в наших краях все, что хотят. Кто может их остановить? Кто может хотя бы замедлить их нашествие?

— Отчаяние — один из грехов, который Фос никогда не простит. — Этими словами Ршава попытался поднять дух и себе, и чародею.

Неужели империя настолько переполнилась грехами, что заслужила такое масштабное нашествие варваров? И неужели кочевники были настолько добродетельны, что заслужили право на грабежи и добычу, которую они возьмут в Видессе? В такое он поверить не мог.

Но Фос делает то, что пожелает, а не то, что просят у него простые смертные. Ршаве пришлось напомнить себе об этом. Мысль оказалась сдерживающей. А когда Ршаву сдерживали, он любил это не больше любого другого человека.

Кубац взглянул на него так, словно никогда прежде не видел:

— Вы действительно в это верите?

— Каким бы я был священником, если бы не верил? Воистину жалким, можете не сомневаться. Так мы поедем в Скопенцану и сделаем все, что сможем, чтобы подготовить город к обороне?

— Полагаю, ничего иного нам не остается. Хотя не думаю, что от этого будет большой прок.

— Вы это говорите как человек или как предсказатель?

— Как человек. Я не пытался заглянуть в будущее. Иногда лучше его не знать. — Теперь Кубац взглянул на Ршаву иначе, с любопытством. — О чем вы спросили беднягу Элада, когда он упал мертвым, пытаясь ответить на ваш вопрос?

— О чем бы я ни спрашивал, надеюсь, что он перешел Мост Разделителя и теперь наслаждается вечным блаженством с Фосом. — Ршава очертил на груди солнечный круг.

Воспоминание об ужасе, застывшем на лице Элада в последние секунды его жизни, пересилило даже страх, навязанный прелату и его спутникам хаморскими шаманами.

Кубац хмыкнул:

— Вопрос имел отношение к гражданской войне?

— Конечно нет. — Ршава постарался ответить так, чтобы чародей по интонации понял, насколько оскорбительно его предположение. — Любому, кто пожелает заглянуть в будущее автократора, полагается отрубить голову, — продолжал прелат. — По-моему, это хороший закон и справедливый. Я его не нарушал.

— Хорошо, святейший отец. Не сердитесь на меня, пожалуйста. — Кубац сделал примирительный жест, но взгляд его остался настороженным и острым. Чародей не мог похвастаться большой физической силой, зато ума и проницательности ему было не занимать. — Значит, вы не собирались нарушить закон?.. Вы решили обойти его?

Ршава ответил не сразу. Но, ответив не сразу, он осознал правоту пословицы. Тот, кто мешкает, — проигрывает.

— Каким бы ни был мой вопрос — это мое дело, а не ваше, чародейный господин, — ответил он наконец после слишком долгой паузы.

— Ага… — протянул маг. Ршаве еще не доводилось слышать такого несогласного согласия. — Благодаря вам оно стало и делом Элада, не так ли? Но только Элад заглянул в будущее, и этот взгляд оказался для него последним.

— Вы этого не знаете. И я этого не знаю. — Ршава пытался убедить скорее себя, чем Кубаца. — С ним могло случиться что угодно. И это вовсе не обязательно имело отношение к… тому, что я спросил.

— Ага, — повторил Кубац еще более ехидно. — Элад был здоров как лошадь. Уж это я точно знаю.

— Лошади тоже умирают, — возразил Ршава. — Кстати, наши только что едва не сдохли.

— И мы тоже, — заметил чародей. — Но не просто так. Кто-то постарался, чтобы такое случилось. Эти проклятые хаморские шаманы… Так вы утверждаете, что не верите, будто что-то погубило Элада?

Уже не впервые Ршава пожалел, что плохо умеет лгать. Он с удовольствием ответил бы Кубацу, что не считает, будто одно как-то связано с другим. Ответил бы… но не смог.

— Так о чем вы его спросили? — рявкнул Кубац.

— Стану ли я вселенским патриархом. — Ответ сам сорвался с губ. Уж не использовал ли маг какие-нибудь небольшие чары, чтобы вытянуть его?

Судя по тому, как моргнул чародей, такого он услышать не предполагал.

— И он ответил до того, как умер?

— Нет. — Ршава покачал головой. — Может быть, он увидел ответ, но не произнес его.

— Жаль, — буркнул Кубац.

— Да, я тоже так думаю, — согласился Ршава.

Вопрос не давал ему покоя с того момента, когда Элад скончался в его кабинете. Что увидел предсказатель? Станет ли Ршава патриархом? Или не станет? Какое несчастье произойдет в зависимости от любого из ответов?

Он подумывал о том, чтобы предложить золото другому предсказателю. Возможно, смерть Элада лишь совпадение. Возможно. Как Ршава ни пытался, он не мог заставить себя в это поверить. Жители Скопенцаны предположили, что смерть Элада была совпадением. Они перестанут так думать, если и второй предсказатель умрет при таких же обстоятельствах.

Тяжело вздохнув, Ршава тронул лошадь с места. Кубац поехал следом. Они почти не разговаривали весь остаток пути до Скопенцаны.

Слезы жгли глаза Ршавы. Пусть Скопенцана не столица: ни один город в мире не мог соперничать с Видессом, даже Машиз, столица Макурана. Ршава был уверен, что сам макуранский Царь Царей не стал бы это оспаривать. Пусть Скопенцана не родной город прелата, который тот оставил, — все равно это аванпост цивилизации.

По стенам города вышагивали мужчины в шлемах, с копьями на плечах. Они не были воинами в полном смысле этого слова. То были городские ремесленники, раз в неделю на полдня оставлявшие свою обычную работу для поддержания иллюзии, будто в Скопенцане есть гарнизон. С расстояния они походили на солдат — тех, что ушли на гражданскую войну. Может быть, хаморы посмотрят на них, решат, что Скопенцана готова отразить любую атаку, и отправятся разорять близлежащие деревни и фермы. В этом случае городское ополчение сможет считать, что свою задачу оно даже перевыполнило.

Но что если варвары не уйдут?

Станут ли ополченцы сражаться? Вероятно. Будут ли они сражаться храбро? Некоторые, несомненно, будут. Смогут ли они сражаться настолько хорошо, чтобы не пустить врага в город? Кто сможет ответить на этот вопрос, пока ополченцы не проявили себя в деле?

Ршава пробормотал молитву Фосу, слегка выделив «пекущийся во благовремении» и «великое искушение жизни». Он произносил ее и в ту минуту, когда Кубац с остальными магами нацеливали чары на хаморов. Пользы от молитвы для него и для чародеев не оказалось никакой. А теперь он молился о том, чтобы благой бог пощадил Скопенцану, на которой лежала лишь малая часть (если вообще лежала) грехов за то, что творилось на юге.

Ворота оказались закрыты, и на душе у Ршавы от этого немного полегчало. Кто-то — скорее всего, Зауц — воспринял ситуацию всерьез. Тяжелые створки приоткрылись ровно настолько, чтобы впустить прелата и мага. Затем, покряхтывая от натуги, стражники-любители снова закрыли их и неуклюже опустили на место громоздкие запорные брусья.

— Как прошло дело, чародейный господин? — приветливо окликнул Кубаца один из ополченцев.

Ршаве он был знаком, во всяком случае в лицо. Он делал глиняные тарелки и горшки. Это у него получалось мастерски. А вот какой из него получился солдат?.. Это уж совсем другой вопрос.

Прежде чем ответить, Кубац быстро и вопросительно взглянул на Ршаву. Прелат кивнул — едва заметно, но четко. Если Кубац не скажет правду сейчас, она все равно всплывет, и довольно быстро.

Вероятно, поняв это сам, Кубац вздохнул и ответил:

— Боюсь, дело кончилось совсем паршиво. Варвары не только отбили наши чары, но и ударили в ответ так сильно, что мы не смогли отразить. Плохой оказался день, и кочевники даже сейчас движутся к городу.

— Да как такое могло случиться? — изумился гончар.

— Легче, чем любой из нас мог представить, — ответил Ршава. — Легче для них.

Кубац печально кивнул, соглашаясь.

Стражники у ворот заговорили между собой, и затем другой из них — столяр, знаменитый в городе не только прекрасной мебелью, но и веслами, спросил:

— Но если это так, что нам теперь делать?

Прелат и чародей переглянулись.

— Молиться, — ответил Кубац, опередив Ршаву. — Молиться и надеяться, что хотя бы молитвы нам помогут.

— Если не помогут молитвы, не поможет ничто и никогда, — заявил Ршава.

Кубац не пожелал уступить в споре. Если учесть катастрофу, постигшую чародеев и их спутников, его слова, пожалуй, прозвучали не так пугающе, как могли бы при других обстоятельствах:

— Я бы так сказал, святейший отец, — ответил он. — Судя по тому, что мы видели, есть вероятность, что не поможет уже ничто.

— Что молитва может сделать, она сделает, — сказал Ршава. — Я и весь наш город будем молиться так, как не молились никогда.

* * *

У Ршавы имелось немало поводов жаловаться на Скопенцану. Зима здесь была таким ужасом, о котором он и понятия не имел, пока не приехал на дальний север. Город, казалось прелату, отстал от времени на много лет. Даже местный акцент был старомодным. Суть большинства жалоб Ршавы сводилась к тому, что Скопенцана не столица. Однако на набожность горожан он не жаловался никогда.

Не мог он на нее пожаловаться и сейчас. Хотя после зимнего солнцестояния дни пошли в рост, они все еще оставались короткими и очень холодными. Тем не менее люди начали приходить в главный храм (и другие храмы города) задолго до восхода солнца. Ршава мог быть недовольным архитектурой главного храма: по сравнению со столичными он был и провинциальным, и архаичным — но не численностью и энтузиазмом прихожан.

Когда он направлялся по центральному проходу к алтарю, люди кланялись и очерчивали на груди солнечный знак Фоса. Ршава был облачен в свое самое роскошное одеяние — почти целиком из золотой парчи, богато украшенное рубинами, изумрудами, сапфирами и жемчугом. Пожалуй, оно было слишком роскошным для провинциального прелата — такие одежды подошли бы вселенскому патриарху.

(Он не будет думать об Эладе. Не будет… кроме тех случаев, когда не сможет не думать.)

Заняв свое место в центре, как он уже многие годы был в центре событий в Скопенцане, Ршава воздел к небесам руки и взгляд. Прихожане повторили его жест. Вместе со всеми он нараспев произнес символ веры:

Видессиане произносили символ веры настолько часто, что иногда делали это формально, выговаривая слова, но не особенно прислушиваясь, не вдумываясь в их смысл. Но не здесь. И не сейчас. Каждый звук, вылетавший из каждого рта, наполнялся мучительным смыслом. Все в городе знали, что случилось с магами, выступившими против хаморов. После Ршавы и Кубаца лишь несколько из них вернулись в Скопенцану. Остальных в городе так и не дождались. Об этом тоже следовало задуматься.

Ршава опустил руки, и прихожане уселись на скамьи.

— Владыка благой и премудрый, — начал он проповедь, — мы знаем, что мы не безгрешны. Мы — мужчины и женщины, и поэтому Скотос искушает нас и делает хуже, чем нам следует быть.

Он повернул голову и сплюнул. Слушатели аккуратно сплюнули под ноги, чтобы не попасть на сидящих рядом.

— Но мы также знаем, о Фос, что всегда помним о тебе и что благость твоя написана на вратах наших сердец. И мы знаем, что дикие варвары, которые ныне терзают наши земли, не признают ни имени твоего, ни благости, что столь щедро проистекает из сердца твоего. Он творят зло ради зла. Они мучат нас и для развлечения своего, и во имя зла. И потому, если на то будет воля твоя, не подпускай их к нам. Отврати их к границам земли нашей, обратно в их бездорожную степь, где им самое место. Да будет так, о владыка благой и премудрый, если услышишь ты молитвы наши.

— Да будет так, — эхом отозвались прихожане.

Ршава продолжил молитву с искренностью и страстностью, каких никогда прежде не достигал. Он знал, что питает эту страстность, — страх. Отчасти этот страх предвидел то, что может произойти, если хаморы ворвутся в Скопенцану, а отчасти питался воспоминаниями о том, что сделали шаманы степняков с прелатом и видессианами, выехавшими на магическое сражение.

Если не считать Кубаца, Мефодия, Нигера и горстки других, жители Скопенцаны не разделяли — просто не могли разделить последний из его страхов. Они счастливцы, подумалось Ршаве. Но каждый человек в храме наверняка боялся осады. Уже многие годы Скопенцана не подвергалась нападениям. Однако боязнь врагов, готовых хлынуть в город через стены и ворота, жила глубоко в душе любого горожанина в Видессе.

Помня об этом, Ршава произнес:

— И мы молим тебя, о владыка благой и премудрый, чтобы укрепил ты десницы наши, дабы смогли мы оборониться от хаморов и отогнать их, воющих от поражения своего, коли хватит у них безрассудства напасть на нас. Да будет так, о Фос.

— Да будет так, — снова отозвались прихожане и осенили себя знаком благого бога.

— В доброте своей и милосердии, пошли нам помощь в горе нашем. Да наступит быстро конец раздору, вспыхнувшему в империи Видесс. И пусть автократор видессиан, наместник твой на земле, быстрее пошлет солдат, дабы избавить нас от варваров и защитить от всего зла. О благой бог, о свет вселенной, да будет так!

— Да будет так! — воскликнули прихожане.

Вслед за Ршавой они воздели глаза и руки к небесам в надежде, что Фос обратит на них внимание.

Когда служба закончилась, Ршава вышел в притвор к прихожанам, которые хотели поговорить с ним. Кубац серьезно поклонился ему:

— То, что молитва могла сделать, святейший отец, она, несомненно, сделала.

— Благодарю, — ответил Ршава.

— Стоит ли меня благодарить — это, наверное, уже другой вопрос, ибо кто знает, что может сделать молитва.

Произнеся эту загадочную фразу, Кубац снова поклонился и вышел из храма.

К прелату протолкался Зауц. Глаза эпарха блестели от восхищения.

— Вы умный человек, святейший отец, умнейший, — сказал он.

— Благодарю вас за доброту, почтеннейший господин, — ответил Ршава.

Зауц усмехнулся, как будто только что поймал жирную муху, принесенную ветерком.

— «Пусть автократор видессиан быстрее пришлет солдат», — процитировал он. — Воистину, пусть он поторопится! А вы ухитрились попросить его об этом, не называя имени. Хорошая работа! Воистину отличная!

— Как родственника Малеина, меня весьма заботит, кто именно правит империей. Но как прелата Скопенцаны, которой грозит опасность, меня это совершенно не волнует. Кто бы ни правил империей, пусть он пришлет солдат как можно скорее.

— Отлично сказано. — Зауц поклонился. Как и любому толстяку, ему пришлось для этого приложить некоторое усилие. Выпрямившись, он добавил: — Вы пример для всех нас.

— Я хотел бы стать примером для автократора и бунтовщика, — печально ответил Ршава. — Они сражаются за трон и позабыли об империи, которой правят.

Эпарх снова поклонился:

— Это тоже хорошо сказано. — Он на секунду задумался. — Скажите, святейший отец, раз вы родственник автократора, вы никогда не думали о том, чтобы написать его величеству письмо и изложить свои мысли?

— Думал ли я об этом, будучи тем, кто я есть? Да, конечно, думал. И решил не писать его. И это никак не связано с трудностями доставки письма в такие неспокойные времена. А связано с трудностью того, кто я есть. Одна из вещей, которую усваивает человек в моем положении, — это то, что мой родственник-автократор скорее потерпит вмешательство от почти незнакомого человека, чем от меня. Он предположит, что незнакомец просто не понимает, куда лезет со своими советами, а я все понимаю, но стремлюсь получить для себя выгоду, несмотря ни на что.

— Э-э… понятно. — Зауц подергал себя за бороду и печально вздохнул. — Должен сказать, что в ваших словах больше смысла, чем мне хотелось бы. Вы показали, что знаете, как работает логика тех, кто облечен властью. — Он повернулся, собираясь уходить, но вновь обратился к прелату: — Все равно очень жаль, правда? — И, не став дожидаться ответа, эпарх побрел к выходу.

Лишенный возможности ответить, Ршава поймал себя на том, что кивает. Зауц сказал чистую правду. Если бы Ршава полагал, что автократор обратит хоть какое-то внимание на его предложения, он и секунды бы не промешкал, чтобы написать Малеину. Ршаву сдерживала лишь уверенность, что его усилия окажутся бесполезными.

Кстати говоря, он понятия не имел, есть ли вообще у Малеина солдаты, которых тот смог бы послать в Скопенцану, если бы захотел. Ведь хаморы наверняка угрожали и другим городам, расположенным ближе к столице. Какую часть территории империи варвары уже захватили?

И какая ее часть все еще будет находиться в руках видессиан к тому времени, когда эта самоубийственная война завершится? И будет ли тот огрызок, который достанется победителю, достоин называться империей?

«Малеин и Стилиан думают, что будет, — мрачно подумал Ршава. — И до тех пор пока они так думают, ничье другое мнение не имеет для них веса».

С храмовой галереи спустились женщины. Некоторые из них посещали храм, чтобы все могли видеть, как они в него входят и выходят, хотя обычай и скрывал их от посторонних глаз, пока они молились. Некоторые из молодых мужчин тоже приходили в храм, чтобы показать себя. Но некоторые из женщин относились к происходящему за городскими стенами столь же серьезно, как и мужчины. И кое-кто из них был столь же умен и проницателен.

— А не можем ли мы откупиться от варваров? — спросила Ршаву одна матрона. — Послать им золото, лишь бы они оставили город в покое?

— Возможно. Это дипломатический прием слабой стороны, и обычно он становится плохим прецедентом, но такое возможно. Однако что помешает хаморам взять деньги, а потом все равно напасть?

— Разумеется, надежда снова получить от нас деньги, — ответила она.

— Над этим следует подумать, — признал Ршава.

Женщина кивнула и направилась к выходу из храма, обертывая шею горностаевой накидкой.

Когда Ршава увидел золотые волосы Ингегерд, ему показалось, будто в храм заглянуло солнце. Она подошла к нему и одобрительно кивнула:

— Вы хорошо говорили, святейший отец.

— Спасибо на добром слове. Но я хотел бы, чтобы у меня не возникала нужда молить благого бога о помощи в столь тяжелые времена.

— Мы делаем то, что должны делать. Мы просим благого бога помочь нам, и делаем все, что в наших силах, чтобы сами себе помочь.

— Ты благоразумная женщина. — Ршава покачал головой. Ему не хотелось относиться к ней снисходительно. Внезапно это стало для него важно. — Ты очень здравомыслящая. Гимерию с тобой повезло.

От этих слов ее словно высеченное из гранита лицо удивительно смягчилось.

— Если после молитв за Скопенцану в вашем сердце осталось немного места, прошу вас, за Гимерия помолитесь. Всякий раз, когда автократор и бунтовщик сражаются, внутри меня умирает частичка меня. А теперь Малеину придется и с варварами сражаться.

Стилиану тоже придется с ними сражаться. Ингегерд умолчала о нем, потому что ее муж служил автократору. Пытаясь утешить ее как можно лучше, Ршава сказал:

— Не думаю, что хаморы в ближайшее время нападут на имперскую армию. Первым делом они займутся тем, что сделать легче, а уже потом — всем остальным.

— Это лишь откладывает зловещий день. И это не означает, что он не наступит, — ответила Ингегерд. Ее трезвый, ясный разум легко добирался до сути вещей. И та суть, которую она видела сейчас, разбивала ее сердце. Пытаясь сохранить тот железный самоконтроль, который Ршава всегда в ней видел, она добавила: — Боюсь, Гимерий еще очень не скоро домой вернется, в Скопенцану.

— И что ты будешь делать?

Ингегерд ответила не сразу. Прелат осознал, с каким напряжением ждет ее ответа, лишь когда заметил, что затаил дыхание. Наконец она сказала:

— Буду делать все, что смогу, святейший отец. Что еще я могу сделать?

«И это все?» — подумал Ршава, но спрашивать не стал. Будучи женщиной благоразумной, она ответила бы, что не знает сейчас, но узнает, когда придет время. А стоит ли задавать вопрос, когда ответ очевиден? Вместо этого прелат сказал:

— Ты настолько же мудрая, насколько…

— Насколько что, святейший отец? — спросила Ингегерд, прямолинейная, как всегда.

«Насколько прекрасная…» — хотел он сказать. Но Гимерий просил Ршаву присмотреть за женой не ради него, а ради себя. И еще Ршаву ограничивали принятые обеты, знание того, чего он делать не должен и чего он решительно поклялся не делать.

— Насколько здравомыслящая, — ответил он, помедлив только секунду.

— Мой здравый смысл кажется бессмыслицей. А мудрость, какова она есть, меня подводит. Его здесь нет, а из-за того, что его здесь нет, день зимнего солнцестояния словно и не наступал. — Ингегерд взяла себя в руки. — По доброте вашей, вы можете и за меня помолиться, но только когда помолитесь за Скопенцану и за Гимерия. Они важнее. — Ингегерд склонила перед ним голову и направилась к выходу, держа спину прямо и глядя только вперед.

Когда она ушла, к Ршаве подходили и другие прихожане. Наверное, прелат говорил им то, что требовалось сказать, а люди, наверное, были удовлетворены его ответами. Он совершенно не помнил, с кем и о чем говорил. Все его мысли были только об Ингегерд. «Я буду молиться за тебя, — подумал он. — О да». И если Гимерия изрубят на куски сабли варваров, если от Скопенцаны останутся одни сгоревшие руины, он будет молиться о том, что важно для него.

Он понимал, что это неправильно. Но понимать и быть в состоянии что-то с этим сделать — вещи совершенно разные. И значит, ко всем его многочисленным молитвам Ршаве придется добавить молитву и за себя.

* * *

Через несколько дней после этого богослужения в Скопенцану начали стекаться беженцы — крестьяне с окрестных ферм. Некоторые, чудом уцелевшие, после того как хаморы ограбили их и соседние фермы, рассказывали жуткие истории. Другие, более мудрые или просто напуганные тем, что может с ними случиться, побросали свои дома, не дожидаясь, пока на них обрушится беда.

Зауц начал размещать беглецов в казармах, где прежде находился гарнизон. Вскоре казармы оказались набиты до отказа. Кое-кого приютили в храмах Скопенцаны. Других эпарх расселил по домам горожан, добровольно вызвавшихся помочь. Но добровольцев не стало, когда одного из крестьян-беглецов поймали во время попытки продать украденные из дома хозяев серебряные подсвечники.

С этой восхитительной новостью Зауц и явился в кабинет Ршавы.

— И что мне теперь прикажете делать, святейший отец? — вопросил близкий к отчаянию эпарх. — Люди на улицах уже кричат мне, чтобы я закрыл ворота и больше не пускал в город крестьян. Клянусь благим богом, мне даже кричат, чтобы я вышвырнул за ворота в снег всех крестьян, что уже находятся в Скопенцане.

— Станете ли вы наказывать вместе с виновными и тех, кто не совершил ничего плохого? — спросил Ршава. — Где же в этом справедливость?

— Командир ополченцев, которые заменяют нам настоящих солдат, говорит, что гости едят наш хлеб и ничего не дают взамен, — сообщил Зауц. — И еще он говорит, что из-за них нам будет труднее выдержать осаду, если до нее дойдет, поэтому нам следует их выгнать.

— Могут ли хаморы осадить нас? Можем ли мы хоть что-нибудь сделать, если они так поступят, кроме как молиться и надеяться на лучшее? Если они могут и мы можем, то сможем ли мы продержаться настолько долго, что съеденное крестьянами будет иметь значение?

Зауц лишь трижды пожал плечами на каждый из вопросов.

— Святейший отец, я не знаю, что сказать. И вряд ли кто-либо в Скопенцане это знает. Но вот что я вам скажу: мне не нужны проблемы в городе, особенно сейчас. Я не хочу, чтобы эти крестьяне-оборванцы крали у людей, которые пытаются сделать им добро. И я также не хочу, чтобы толпа начала охотиться на крестьян, убивать их и насиловать ради развлечения.

— Тут я с вами согласен, — признался Ршава. — Ну хорошо. Передайте командиру ополченцев, чтобы он пришел сюда ко мне. Пожалуй, нам стоит поговорить с глазу на глаз.

— Передам, — быстро согласился Зауц. — Надеюсь, вам удастся его вразумить. Фаос свидетель, что мне это не удалось.

Человеком, возглавившим ополчение Скопенцаны, оказался каменщик по имени Токсар. По всей вероятности, ему и пришла в голову идея сформировать ополчение. У Токсара была густая черная борода с редкими ниточками седины, грубовато-красивое лицо и покрытые шрамами мозолистые руки, характерные для людей его ремесла. Прелату он был почти незнаком: каменщик не имел привычки молиться в главном храме.

Мацук провел его в кабинет Ршавы. Токсар с изумлением уставился на обилие книг, и младшему священнику пришлось кашлянуть, напоминая, что гостю не мешало бы поклониться прелату.

— Святейший господин, — произнес Токсар низким хрипловатым голосом и обвел рукой свитки и рукописные книги: — Вы все это прочитали?

Ршава не отказался бы получать медяк всякий раз, когда слышал этот вопрос. Теперь этих медяков накопилось бы на несколько золотых, которые он, разумеется, пожертвовал бы на благотворительность…

— Какая от них человеку польза, если он их не читает? — ответил он вопросом на вопрос.

— А есть ли от них какая польза, ежели их прочесть?

Не успев разгневаться, прелат понял, что каменщик спрашивает всерьез.

— Думаю, да, — ответил Ршава. Судя по тому, как скривились губы Токсара, ответ его не убедил. — Я полагаю, что ты провоцируешь в городе беспорядки, — продолжал прелат.

— Не я, святейший отец. — Токсар покачал головой. — Нет, не я, клянусь благим богом. Это все проклятые ворюги-крестьяне. Все беды от них. Я просто хочу, чтобы нас от них избавили.

— То есть ты хочешь оставить их на милость хаморов. Но единственная беда в том, что хаморы не знают жалости.

Токсар нахмурился, сведя у переносицы кустистые брови:

— Вы из меня делаете злодея и бессердечного человека. Но я не любитель Скотоса. — Он сплюнул на пол, Ршава тоже. — И я не злодей, — продолжал Токсар, все еще хмурясь. — Но я живу в Скопенцане. И желаю своему городу только добра. А когда я вижу, как эти люди едят наш хлеб и крадут у тех, кто их приютил, и когда я вижу, что ни один из них не вступил в ополчение, то я считаю, что они все подвергают нас опасности. И еще я не понимаю, как кто-то может думать иначе. — Он с вызовом уставился на прелата.

Когда речь идет о борьбе добра со злом, сделать правильный выбор — детская игра. Но все усложняется, когда сталкиваются две враждебные друг другу версии добра. Что важнее: укрыть этих крестьян в Скопенцане или защитить город одновременно от них и от кочевников? Ответ был гораздо менее очевидным, чем хотелось бы Ршаве.

Вздохнув, он сказал:

— Если человек ворует, никто не будет спорить, что его нужно выгнать из города. Но как ты можешь говорить подобное о мужчинах, не совершивших ничего плохого? О женщинах, которые пострадают от похоти кочевников? О детях, наконец, которых эти кочевники будут убивать смеясь? В чем справедливость их изгнания?

— Они едят, святейший отец, — терпеливо произнес Токсар. — Если в Скопенцане будет людей вдвое больше обычного, то и еда в городе кончится вдвое быстрее. А из-за этого и опасность нам будет грозить вдвое большая, чем если бы их не было.

— Нет, — резко возразил Ршава. — Это могло бы создать вдвое большую опасность. Но крестьяне не увеличили число наших жителей вдвое, их намного меньше половины. А поскольку их меньше, то и опасность даже близко не удвоилась.

Если бы Токсар попытался оспорить эту логику, то ему пришлось бы пожалеть. В столичной Коллегии Ршава считался лучшим студентом. Но каменщик не стал пытаться. Пожав широкими плечами, он сказал:

— Говорите что хотите. Но сейчас в Скопенцане больше людей, чем должно быть. А это означает, что мы в большей опасности, чем могли быть. И это означает, что мы должны выгнать крестьян.

Ршава скрестил на груди руки:

— А я говорю, что риск приемлемый.

— Может, он был бы таким, если бы из города не ушел гарнизон. А сейчас? Я-то знаю ополченцев. Мы сделаем все, что сможем, и это правда. Но мы не настоящие солдаты, как бы я этого ни желал. У нас нет оружия, нет доспехов, нет сплоченности, как у обученных солдат. Да, мы сделаем все, что сможем, хотя крестьяне нас за это даже не поблагодарят. Но должен вам сказать, что не знаю, насколько хорошо у нас получится.

— Но результат будет таким же независимо от того, есть ли в городе беженцы, — возразил Ршава. — Вот что я тебе скажу как прелат Скопенцаны. Если ты выгонишь людей, которые не сделали ничего, чтобы такое заслужить, я во всеуслышание предам тебя анафеме в храме. Никто после этого не станет иметь с тобой дел, а после смерти тебя будет ждать лед Скотоса. Ты сказал, что не любишь темного бога. Теперь у тебя появился шанс это доказать.

Гневный взгляд каменщика смог бы растопить лет на мили вокруг.

— Ладно. Ладно, — мрачно процедил он. — Пусть будет по-вашему, святейший отец. — Он произнес титул Ршавы с презрением, даже с ненавистью. — Да, пусть будет по-вашему. Но вот что я хочу вам сказать: если Скопенцана падет, да будет в этом ваша вина. Ежели хаморы осадят город, да падет это на вашу голову. Ежели они изнасилуют мою жену и убьют моих малышей, да падет это на вашу голову. И ежели они зарежут всех ваших драгоценных крестьян, да падет и это на вашу голову. Я сделал все, что мог, ради Скопенцаны. А вы делаете, что можете, для Скопенцаны. — Он вскочил и протопал из кабинета.

Через несколько секунд уличная дверь резиденции прелата с грохотом захлопнулась.

Ршава обратил мысленный взгляд к небесам. Потом медленно кивнул, как будто торгуясь на базарной площади.

— Владыка благой и премудрый, я поступил так, как считал правильным, — сказал он. — Даруй же милость спасения нашему городу, в котором я служу. И если Скопенцане суждено пасть под ударами варваров из-за моей ошибки, то пусть вина за это падет на мою голову. Не возлагай ее на других. Да будет так.

Он подождал, слегка наклонив голову и вопросительно приподняв бровь, как будто ожидал услышать ответ благого бога. Разумеется, прелат его не дождался. У Фоса не было привычки отвечать на молитвы словами. Ход событий покажет, какие молитвы благой бог услышал, а какие — отверг.

«Не ради меня, — подумал прелат. — Не ради меня, а ради города». Эта часть молитвы не была произнесена, но Фос, конечно, услышит ее столь же ясно, как и те слова, которые Ршава высказал вслух.

В кабинет заглянул Мацук:

— Правильно ли я угадал, что Токсар не был рад услышать то, что вы ему сказали?

— Боюсь, ты прав. Он абсолютно со мной не согласен, но сделает так, как я его попросил. Крестьяне останутся в Скопенцане. Никого не выгонят из города без веской причины. Никого, слышишь?

— Конечно, слышу, святейший отец. — Младший священник очертил напротив сердца солнечный круг. — Да будет все так, как вы пожелаете.

— Да. Пусть будет так. — Ршава поднялся.

На него навалилась усталость — не только тела, но и духа. Он чувствовал себя так, словно дрался с Токсаром физически, а не противопоставил ему свою волю. И у прелата не было полной уверенности, что он в этой схватке победил, хотя командир ополченцев и подчинился ему.

Ршава привык добиваться своего во всем — отчасти из-за высокого происхождения, но во многом благодаря силе своей личности. Сейчас он вновь добился своего, хотя для этого ему пришлось пригрозить Токсару анафемой. Да, он одержал верх, но не овладел волей другого человека. Токсар остался убежден в своей правоте в той же степени, что и Ршава — в своей.

Прелат вздохнул, потянулся и снова сел.

— Будь любезен, принеси мне чашу вина, — попросил он. — Хочу смыть неприятный привкус во рту.

— Конечно, святейший отец. Я сейчас вернусь. — Мацук торопливо вышел.

Когда Ршава взял вино, то для успокоения нервов положился на сопровождающий его ритуал в той же мере, что и на сам напиток. Воздеть руки, плюнуть, отрицая Скотоса… Сколько раз он это уже проделывал, прежде чем выпить? Не сосчитать. Сама привычность ритуала… напоминает ли она то, чем наслаждаются муж и жена, прожив вместе многие годы? Об этом прелат не мог судить с точностью. Зато этот ритуал он, пожалуй, знал лучше, чем собственное имя.

Однако сегодня ни ритуал, ни сладкое вино не принесли Ршаве спокойствия, на которое он надеялся. Несгибаемость Токсара все еще будоражила прелата. «Я не ошибся, — мысленно повторял Ршава вновь и вновь. — Я не ошибся».

Не в силах усидеть на месте, он вышел из кабинета, надел самый теплый плащ и покинул резиденцию. На площади мужчина в поношенной и драной одежде, разинув от изумления рот, разглядывал огромную бронзовую статую Ставракия. Вероятно, он никогда прежде и не видел такого чуда: это явно был один из столь презираемых Токсаром крестьян.

«Ты останешься здесь и будешь в безопасности, — мысленно поклялся Ршава. — Будешь. А если нет, да падет вина за это на мою голову».