"Мост над бездной" - читать интересную книгу автора (Тертлдав Гарри)

ГЛАВА 4

Хаморы не приближались к Скопенцане дольше, чем Ршава или горожане могли надеяться, после того как местные маги и прелат вернулись в город, потерпев неудачу во время попытки отогнать кочевников колдовством. В один из таких дней, полных тревожного ожидания, Кубац пришел в кабинет Ршавы и сказал:

— Возможно, наша магия принесла больше пользы, чем мы полагали. Да, хаморы ударили по нам, но и мы в долгу не остались.

— Может быть, — ответил Ршава. — Я не посмел бы утверждать, что это не так, чародейный господин. Но вот что я вам скажу: я предпочитаю считать причиной тому молитвы, которые весь город возносил владыке благому и премудрому.

— Возможно, вы и правы, святейший отец, — отозвался Кубац тем же тоном, что и Ршава несколько секунд назад. В нем прозвучал вежливый, но откровенный скептицизм.

— Почему вы не верите мне?

— Я верю. — Теперь Кубац встревожился. И тревога его была понятна: церковная и правительственная иерархии всей своей громадой обрушатся на человека, который скатится в ересь или отступничество. — Верю, — повторил чародей еще более взволнованно. — Но люди множество лет возносили молитвы с различнейшими просьбами, и они не были услышаны. Откуда вы знаете, что именно эти молитвы дошли до благого бога?

Да, это был резонный вопрос.

— У меня два ответа, — начал Ршава. — Первый: эти молитвы были чрезвычайно важны и для города, и для всей империи Видесс. Мы поклоняемся Фосу правильно и потому можем надеяться, что он нас услышит. Мы ничего не можем требовать от благого бога — лишь смиренно просить его. Мы можем, и мы попросили.

Кубац заерзал на стуле, и Ршава поднял руку:

— Я еще не закончил. А вот и второй мой ответ: если наши молитвы не были услышаны, то где же варвары?

— Я уже дал вам иное возможное объяснение, святейший отец, — напомнил Кубац. — Но если вы полагаете, что я стану спорить или жаловаться, то подумайте вот о чем. Я не знаю, где варвары. Но знаю, что совершенно не стремлюсь их увидеть.

— Насчет этого я тоже не стану спорить или жаловаться, чародейный господин, — согласился Ршава. Когда Кубац ему не возражал, они пребывали в хороших отношениях.

У Ршавы появилась новая привычка — прогуливаться по городским стенам в те дни, когда погода стояла достаточно ясная, чтобы видеть окрестности, и не настолько холодная, чтобы разогнать всех праздных людей по домам.

Разумеется, ополченцы патрулировали улицы в любую погоду. Некоторые, завидев Ршаву, приветствовали его шутками.

— Немудрено, что вас вчера не было, — сказал один из них после весьма студеного (даже по суровым местным представлениям) дня. — Вы бы сразу отморозили себе макушку.

Ршава на секунду откинул капюшон и продемонстрировал до блеска выбритую тонзуру. Сегодня тоже стоял изрядный мороз.

— Кажется, она еще на месте, — сказал прелат, и ополченцы рассмеялись.

Однако Токсар и некоторые другие горожане не улыбались и не шутили, завидев прелата. Они не позволяли себе откровенной грубости: ведь Ршава мог наказать их анафемой. Но они проявляли свое отношение, держась от него как можно дальше и изображая глухоту, когда прелат задавал им вопросы. Они так и остались при мнении, что Ршава допустил ошибку.

Поэтому он удивился, когда в один из дней Токсар пришел в его резиденцию и попросил:

— Будьте так любезны, святейший отец, поднимитесь со мной на стену, пожалуйста. Вам следует кое-что увидеть.

— Да? — Ршава встал. — Конечно, я пойду. Но вы можете сказать, что случилось?

— Сами поймете, когда увидите, — ответил каменщик, неприязненно взглянув на Ршаву из-под кустистых бровей.

Прелат со страхом подумал, что, кажется, догадывается, зачем его зовут на стену. Но он также не сомневался, что Токсар ждет повторных вопросов, и потому промолчал, не желая доставлять удовольствие командиру городских ополченцев.

Судя по тому, как хмурился Токсар, пока они шли из центра Скопенцаны к западной стене, каменщик ожидал, что прелат засыплет его вопросами. Молчание Ршавы его раздражало, но чувства Токсара волновали прелата меньше всего.

Они поднялись на стену по лестнице. Токсар одолел подъем почти без усилий, а Ршава ближе к концу немного запыхался. Ополченцы на стене выглядели более настороженными, чем когда он видел их в прошлый раз. Никто уже с ним не шутил. Угрюмые мужчины разглядывали заснеженные окрестности города.

— Ну, топайте сюда, — грубо предложил Токсар, едва ли не подталкивая Ршаву к наружному краю стены. — Вот вам и толк от ваших любимых молитв, святейший отец. Вон они, хаморы. Взгляните сами.

Медленно, как в кошмарном сне, Ршава приблизился к краю стены. Вопреки логике и здравому смыслу, он до последнего момента надеялся, что Токсар ошибся. Разумеется, командир ополченцев был прав: Ршава увидел кочевников в меховых шапках и куртках. Растрепанные бороды хаморов сливались с мехом одежды. Ее дополняли кожаные штаны и фетровые сапоги, ноги в которых, наверное, не мерзнут даже в сильный мороз. Невысокие степные лошадки, на которых разъезжали кочевники, были мохнатыми, с длинными гривами и хвостами, и сами варвары верхом на своих лошадках казались такими же животными.

— Да, я их вижу, — негромко сказал Ршава. — Они здесь.

— Теперь вы удовлетворены своей работой?

— Моей работой? — Ршава покачал головой. — Я не имею ни малейшего отношения к тому, что они здесь. В этом надо винить гражданскую войну. Я сделал все, что мог, лишь бы держать их подальше от Скопенцаны. Очевидно, это выше моих сил.

Токсар моргнул. Предъявив Ршаве такое серьезное обвинение, он явно включил в него и кое-что, за что прелат отвечать не мог. Теперь он пожал плечами:

— Они здесь, а в городе полно вонючих крестьян. И как нам теперь выдержать осаду?

— Не знаю. Как они будут осаждать такой город, как наш? Никогда не слышал, что они используют тараны, катапульты и осадные башни.

— А кто говорит, что они им нужны? Хаморам надо лишь окружить город и ждать, пока мы не сдохнем от голода.

Ршава опять взглянул на степняков. Никто из них не приближался к стенам на расстояние выстрела из лука и даже из катапульты. Они просто сидели в седлах, разглядывая Скопенцану с таким же, наверное, задумчивым интересом, с каким Токсар и другие ополченцы разглядывали их.

— Им тоже надо есть, — заметил Ршава. — Чем они будут питаться, дожидаясь, пока мы станем голодать?

— Своими стадами. И тем, что смогут украсть у нас.

— Хватит ли им этого?

— Откуда я знаю? И откуда вы знаете, что такого не будет? У нас появилось бы больше шансов, если бы в городе осталось меньше бесполезных ртов.

— Кто же тогда варвары? — осведомился Ршава. — Те, кто за стенами, или те, кто внутри них?

— Святейший отец, я не собираюсь с вами спорить. Вы можете говорить на эту тему бесконечно, и мы оба это знаем. Но я скажу вам еще кое-что из того, что знаю точно. Я знаю, на чьей я стороне. И знаю, что вы не принесли тем, кто на моей стороне, никакой пользы. — Токсар плюнул, отвергая Ршаву, как если бы тот был Скотосом.

Позабыв о достоинстве и святости, Ршава замахнулся на каменщика. Удар оказался неловким, и Токсар нырнул под него. Охваченный слепой яростью, Ршава неумело ударил вновь. Токсар отбил его кулак левым предплечьем и замахнулся сам. Через мгновение Ршава сидел на холодных камнях, задыхаясь и жадно хватая ртом воздух после удара в живот.

— Вставай, — процедил Токсар, тяжело дыша. — Вставай и проваливай отсюда, да сожрет тебя Скотос! Я не хотел этого делать. И куча свидетелей подтвердит, что ты начал драку, а я даже не сразу тебе ответил. Все, убирайся! Если опять увижу тебя на стене, у меня будет искушение тебя убить.

Ршава не мог даже вздохнуть как следует, не говоря о том, чтобы подняться. Дождавшись, пока хоть немного утихнет огонь в животе, он встал и проковылял несколько шагов, сгорбленный, как старик. Остановился, заставил себя выпрямиться и побрел в указанном Токсаром направлении. Никогда еще прелат не испытывал такого унижения, но ничего иного, как уйти, ему не оставалось. Гордость может стать непосильной ношей для любого мужчины, даже если он — священник.

Подойдя к лестнице, Ршава обернулся и ткнул пальцем в Токсара:

— Я проклинаю тебя так же, как ты проклял меня!

Командир ополченцев расхохотался и ответил жестом уличной шпаны, известным в видесских городах с незапамятных времен. Ршава едва не повторил его, но сдержался. Один раз он уже низвел себя на уровень Токсара, и ничего хорошего из этого не вышло.

Он начал спускаться по лестнице. Каждый шаг причинял боль; на последних ступеньках Ршава кусал нижнюю губу, чтобы не стонать. Но спину он держал прямо. Да, гордость воистину может стать жестоким учителем.

— Святейший отец?

— Что? — Сейчас прелат ни с кем не желал говорить. Ему хотелось вернуться в резиденцию и сделать вид, что все, недавно происшедшее, было лишь страшным сном. Конечно, он знал, что это не так. Лучше самый страшный сон, чем эта отвратительная реальность…

Но стоящий перед ним крестьянин не знал мыслей прелата, да и не мог знать. Все в нем: и блеклая одежда, и деревенский акцент, и простонародная манера держаться — красноречиво свидетельствовало о том, кто он такой.

— Да благословит вас Фаос, святейший отец, вот и все, что я хотел сказать, — продолжал крестьянин. — Я слыхал, как вы за нас заступались, вот и подумал, что надо бы вам знать, как мы за то благодарны.

Никогда еще Ршава не ощущал, что владыка благой и премудрый благословляет его настолько мало. Но крестьянину он об этом не сказал. Тот стремился выразить свою признательность как умел, поэтому заслуживал, чтобы и с ним обращались так же. Прелат неохотно склонил голову:

— Благодарю тебя.

— Нет, святейший отец, это я благодарю вас. — И, неуклюже очертив на груди солнечный круг, крестьянин повернулся, чтобы уйти.

— Пусть и тебя благословит Фос, — добавил Ршава то, что следовало бы сказать в первую очередь.

Крестьянин помахал ему и отправился по своим делам. Аристократ от рождения, Ршава лишь смутно представлял, какими они могут быть.

Он все еще с трудом передвигал ноги, когда вернулся в свою резиденцию.

— С вами все в порядке, святейший отец? — спросил Мацук.

— Хаморы подошли к Скопенцане, — ответил Ршава. — И как теперь кто-либо в городе может быть в порядке?

Молодой священник испуганно вскрикнул. Он больше не спрашивал Ршаву, как тот себя чувствует, и от этого прелату немного полегчало.

Синяк на теле Ршавы из фиолетового постепенно стал зеленовато-синим, потом желтым. Рана в его душе затягивалась куда дольше. Он даже усомнился, заживет ли она когда-нибудь вообще.

Когда они с Токсаром встречались на улицах, оба одновременно отворачивались — как будто никто из них не ручался за себя в присутствии другого. Насчет себя Ршава знал это точно.

Несмотря на сказанное Токсаром, он все же время от времени поднимался на городскую стену взглянуть на степняков. Иногда при этом командира ополченцев рядом не оказывалось. Время от времени хаморы подъезжали ближе и пускали несколько стрел в людей на стене. Те стреляли в ответ. Несколько ополченцев получили ранения, но всего лишь несколько. Осада была несистематической, но никто уже не приезжал в Скопенцану. Впрочем, и покинуть город также никто не стремился.

Зауц стал нормировать зерно. Нормы оказались меньше, чем хотелось бы людям, но вполне достаточными, и вскоре горожане к ним привыкли. Токсар, однако, яростно не одобрял саму эту идею и хмурился всякий раз, когда видел крестьян в очереди за порциями зерна — рядом с людьми, чьи семьи жили в Скопенцане уже поколениями.

Ршава предпочитал не замечать ни этого, ни перешептывания, которое начиналось при его появлении. Токсар не был единственным, кто возмущался его отношением к крестьянам. «Да пошли они все в лед!» — гневно думал прелат.

Он возвращался в резиденцию, получив свою норму продовольствия, — гордость не позволяла Ршаве посылать за ней Мацука, — когда его кто-то окликнул. Прелат обернулся и пригляделся сквозь завесу снегопада. Он узнал Воила, гончара, второго по рангу командира ополченцев после Токсара.

— Да? В чем дело? — Голос Ршавы был холоднее зимнего ветра. Воил никогда не скрывал, что во всем согласен с Токсаром.

Но теперь гончар очертил на груди символ солнца, прежде чем заговорить:

— П-п-пожалуйста, п-пойдемте со мной, святейший отец. — Ему пришлось сделать три попытки, чтобы выдавить первое слово. Лицо у него было белым как снег.

— Зачем? — рявкнул Ршава. — Что ты покажешь мне на сей раз, лишь бы терзать мою душу?

— Клянусь благим богом, святейший отец, вы должны это увидеть. — Воил снова, еще более истово очертил солнечный круг.

— Если ты пытаешься меня одурачить, то заплатишь за это, — пообещал Ршава, сверкнув глазами. Воил замотал головой. У него был вид человека, потрясенного до глубины души. Что-то случилось. Прелат неохотно кивнул: — Тогда подожди, пока я отнесу зерно.

— Да, святейший отец. Как скажете, святейший отец… — Если Воил лишь изображал потрясение, то играл лучше мимов в день зимнего солнцестояния.

Когда Ршава вышел, гончар повел его к западной стене. Подозрения Ршавы вспыхнули вновь. Именно там Токсар показал ему хаморов, когда прелат уже начал надеяться, что они минуют Скопенцану.

— И что дальше? — гневно вопросил он, когда они приблизились к стене.

— Через мгновение вы все сами увидите, святейший отец. — Воил повторял его титул, словно тот был чем-то вроде заклинания.

Они обогнули последний дом. Неподалеку от основания лестницы, по которой Ршава поднимался на стену в тот день, когда у него произошла стычка с Токсаром, собралась толпа. В основном ее составляли ополченцы, но среди них затесалось и несколько обычных горожан.

— Фаос! А вот и прелат! — воскликнул кто-то в толпе.

Люди стали расходиться: одни торопливо зашагали вверх на стену, другие шмыгнули в ближайшую улицу. Некоторые, казалось, убегали не важно куда, лишь бы подальше от Ршавы. А у стены…

— Видите, святейший отец? — прошептал Воил.

— Вижу. — Рука Ршавы невольно очертила на груди символ солнца.

На снегу лежал Токсар, неестественно вывернув голову с окровавленной правой стороной лица. Из разбитого черепа вытекала кровь, все еще испускавшая на морозе пар. Значит, трагедия произошла совсем недавно. Кровь еще не остыла — и Токсар был, несомненно, мертв.

— Как это произошло? — спросил прелат.

— Вам лучше знать, святейший отец.

— О чем это ты?

— Вы же прокляли его тогда… На этом самом месте, святейший отец. — Воил указал вверх — на стену, где стояли ополченцы, разглядывавшие тело Токсара. Встретившись глазами с Ршавой, некоторые из них осенили себя символом Фоса. — Вы прокляли его на стене, святейший отец, а сегодня он спускался по лестнице, поскользнулся на снегу или на льду и упал… и вот он лежит.

— Быть такого не может…

— Я не лгу, святейший отец. Это чистая правда, клянусь благим богом. Ваше проклятие сработало, и он мертв. Теперь никто не станет с вами спорить, святейший отец. Говорите, что надо сделать, и мы сделаем. Не сомневайтесь, сделаем. Жить-то всем хочется.

— Почему бы вам не проклясть хаморов, святейший отец? — спросил один из ополченцев на стене.

Несколько его товарищей кивнули.

— Все это чепуха, — ответил Ршава. — Простое совпадение. Люди каждый день проклинают друг друга. Токсару просто не повезло. Любой может поскользнуться. Я тут совершенно ни при чем.

— Вряд ли, святейший отец. — Воил снова покачал головой. — Очень даже при чем. Плохие люди призывают Скотоса, — он плюнул, — и темный бог их слушает. Это все знают. А если хороший человек обратится к Фосу, разве он тоже не прислушается?

Ршава все еще смотрел на искалеченный труп. Прелат не помнил, что взывал к благому богу, когда проклинал Токсара. Он всего-навсего отреагировал на слова каменщика.

— Я молился владыке благому и премудрому, чтобы он отогнал варваров, — ответил Ршава. — И об этом буду молиться еще, можете не сомневаться.

— Этого недостаточно. Совсем недостаточно, — настаивал Воил. — Вы должны проклясть их, святейший отец. Тогда мы от них избавимся.

— Ты думаешь, что я смогу сделать больше, чем могу?

— Нет, но знаю, что вы можете сделать больше, чем думаете. — Воил указал на тело Токсара. — Разве это вам ни о чем не говорит?

— Фос! Он что, так и будет здесь лежать? Унесите его, — велел Ршава. Похороны Токсара придется на время отложить, пока не оттает земля. — У него есть семья? Им надо сообщить.

— У него жена и четверо малышей, — ответил Воил. — Им будет тяжело без него.

На это возразить было трудно, но Ршава все равно повторил:

— Это не моя вина. Я тут совершенно ни при чем. Мне жаль, что он погиб. Но вы не можете винить меня в этом, и его семья тоже.

«Жена и четверо детей!..» — прелат скорбно покачал головой. — Им пришлось бы тяжело без кормильца, даже если бы хаморы не рыскали вокруг Скопенцаны…

— Все знают, что вы его прокляли, святейший отец, — не сдавался Воил. — Можете теперь говорить что угодно, но все это знают. А теперь все узнают и как он умер. Это не секрет.

— Ты сам мне сказал, как он умер, — поскользнулся. Какое это имеет отношение ко мне?

— А сколько раз он поднимался и спускался по лестнице, пока вы его не прокляли? Разве он с нее падал? Не-ет. А еще кто-нибудь с лестницы падал? Не-е-ет.

— Сколько раз он поднимался и спускался уже после того, как я его проклял? — с отчаянием спросил Ршава. — Он ведь не в тот же миг поскользнулся. Все это чепуха, вот что я тебе скажу.

— Да, святейший отец. — Воил ответил так явно не потому, что согласился с прелатом. Гончар очень боялся возражать.

Ршава еще раз взглянул на тело. Кровь уже остановилась. Летом над ним кружились бы мухи, подумалось прелату. Но зимой в Скопенцане нет мух. Насекомые зимой не летают. Если бы они попробовали, то замерзли бы…

А поверил ли сам Токсар, что проклятие сработало? И не винил ли он во всем Ршаву в последний страшный момент своей жизни? Этого уже никто не узнает.

Вестей с юга не было. В прежние зимы до Скопенцаны долетали хотя бы обрывки новостей; теперь же горожане были лишены и такой малости. Насколько широко хаморы рассеялись по Видессу? Ршава не мог этого знать. Мог лишь предполагать, и собственные догадки ему не нравились.

Чем дольше тянулась зима, тем больше снижал Зауц норму выдачи зерна. Она стала неприятно маленькой, но не настолько, чтобы грозить людям настоящим голодом. «Пока не стала», — мрачно подумал Ршава. Он каждый день молился о том, чтобы хаморы ушли от города. Они не уходили. Осада, если ее можно было так назвать, продолжалась.

Ополченцы выслали конный отряд через задние ворота. Если Скопенцана не знала, что творится на просторах империи, то все шансы были за то, что и в империи не знают о происходящем здесь, на северо-востоке. Ополченцы надеялись, что гарнизон какого-нибудь соседнего города придет на помощь Скопенцане.

Ршава подозревал, что надежде этой сбыться не суждено. Если гарнизон Скопенцаны отправили сражаться на гражданскую войну, то почему с другими гарнизонами не поступили так же? Звучит вполне логично. Но какое ополченцам дело до логики, когда ими командует Воил? Не очень-то большое — во всяком случае, с точки зрения прелата.

Но он все равно помолился за успех отряда. Слабый шанс на успех не делает задачу невыполнимой, всего лишь маловероятной…

День тянулся за днем. Ни один имперский солдат не пришел и не прискакал в Скопенцану с юга. Ни один человек из тех, кто уехал из города, так и не вернулся. Никто не мог сказать точно, что с ними случилось. Никто не мог сказать — но, опять-таки, все возможные причины Ршаве не понравились.

Люди начали шептаться у него за спиной. Они тыкали в него пальцами, когда полагали, что прелат их не видит, и быстро отворачивались, когда думали иначе. Некоторые из тех, кто годами ходил на божественные литургии в его храм, стали молиться в других местах. Взамен на его службы начали приходить совершенно незнакомые прихожане. Ршава счел такой обмен неудачным. Новые прихожане глазели на него так, словно надеялись, что он проклянет кого-то еще и невезучая жертва умрет у них на глазах.

Ршаве хотелось проклясть их. Но прелат не сделал и этого. Проклятия — дело серьезное, даже если прихожане этого, кажется, не понимают. А если бы проклятия не были делом серьезным, то они не имели бы никакого смысла — и это опять же было не то, что зеваки из его новых прихожан хотели бы услышать.

Ршава старался проповедовать и возносить молитвы как можно ближе к тому, как он говорил бы, если бы не было ни гражданской войны, ни нашествия хаморов. Но такое удавалось не всегда. Ему приходилось держать в уме крестьян-беженцев и напоминать слушателям, что эти бедняги такие же видессиане, как и те, чьи предки жили в Скопенцане последние сто пятьдесят лет.

Такие напоминания нравились не всем. Многие ополченцы вставали и уходили из храма посреди проповеди.

Так же поступали и некоторые из богатых торговцев и состоятельных горожан. Когда Ршава после литургии выходил к прихожанам для неформальной беседы, он видел, что и некоторые женщины, покидают свою галерею, не задерживаясь в храме.

Но Ингегерд всегда подходила к прелату, и он издалека видел ее солнечно-яркие волосы.

— Вы хорошо говорили, — сказала Ингегерд после одной из страстных проповедей.

Ршава поклонился, как будто не он сам, а она была родственницей императора. Неужели ее одобрение так много для него значит? Очевидно, да.

— Большое спасибо, — ответил он, стараясь ни голосом, ни взглядом не показать, насколько она затронула его чувства.

— Мы стали бы глупцами, разжигая вражду в городе, когда за его стенами варвары рыщут, — продолжила она.

Кое-кто в Скопенцане мог бы назвать варваром ее, несмотря на то что она была женой видессианина. Да и сам Ршава мог бы — до тех пор, пока не узнал ее лучше. Надо быть глупцом, чтобы разжигать вражду в Скопенцане, — такая мысль никогда не приходила прелату в голову. Но это не означало, что Ингегерд не права.

— Мы поступили бы неправильно, если бы выгнали из города беженцев, — сказал он.

— Ну да. И это, конечно, тоже, — согласилась Ингегерд. Практические вопросы значили для нее больше, чем моральные.

Это разочаровало прелата. Было бы идеально, если бы она мыслила в точности как и он.

— Если мы не станем помогать друг другу, кто же поможет нам, когда мы будем нуждаться в помощи?

— Даже в этом случае, — решительно кивнула она. — Как хочется мне, чтобы Фос заставил и мятежника, и автократора этот вопрос себе задать.

Она наверняка знала, что Ршава — троюродный брат Малеина. Прелат не помнил, чтобы говорил ей о своем родстве, но в Скопенцане это уже давно не было секретом. И тем не менее Ингегерд решительно осудила и Малеина, и Стилиана. Значило ли это, что она наивна — или просто уверена в своих понятиях о справедливости?

Если бы не Малеин, а сам Ршава носил красные сапоги, он повторил бы не все поступки автократора с момента, когда против него выступил узурпатор. И отрицать этого прелат тоже не мог.

— Как ни печально, но человек сперва поступает так, как считает выгодным для себя, — сказал Ршава. — А уж потом отыскивает — или изобретает — всевозможные способы объяснить, почему именно его поступки были единственно моральными.

— Фос осудит тех, кто так поступает, — произнесла Ингегерд с суровостью самого непреклонного столичного богослова.

— Фос будет судить всех нас, — согласился Ршава. — Любой мужчина или женщина, кто позабыл о Мосте Разделителя и живет только ради этого мира, обречен вечно расплачиваться после смерти.

— Даже в этом случае, — повторила она и сделала реверанс, которого не устыдилась бы и аристократка. — А теперь, святейший отец, прошу меня извинить… — И она направилась к выходу, покачивая шерстяной юбкой.

Ршава и не думал, что так пристально за ней наблюдает… Однако же он пропустил мимо ушей то, что сказал ему не успевший похудеть толстый купец, и был вынужден попросить его повторить. Купец понимающе усмехнулся:

— На нее стоит посмотреть, верно? Если бы она согревала вашу постель, вам не пришлось бы мерзнуть зимними ночами. — И он подтолкнул Ршаву локтем в бок.

«Епитимьи. Мне нужно больше епитимий, — подумал прелат. — Любой, кто забывает о Мосте Разделителя…» — вспомнил он свои же недавние слова. Неужели он осудил себя сам?

Он не сделал ничего неправильного. Не пытался соблазнить ее. Он даже не пытался коснуться ее руки или погладить волосы… Но мысли его, мысли были не теми, какими им следовало быть. Признать хотя бы это — уже лучше, чем пытаться сделать вид, будто он чист. Разве не так?..

Обычно храм казался ему убежищем от мирской суеты. Теперь же Ршава едва не выбежал из него. Он ощущал себя грязным, недостойным высокого церковного звания, которого сумел добиться, и еще более высокого звания, к которому стремился. Если он не в силах обуздать свое животное начало, на что он вообще годен?

На площади между храмом и резиденцией эпарха что-то происходило. Люди отовсюду сбегались к месту суматохи, что-то выкрикивая, как если бы завидели драку двух школьников. Но там были не школьники, а взрослые мужчины: они размахивали руками и яростно ругались. Пока Ршава бежал к ним, на солнце уже блеснуло лезвие первого выхваченного меча.

Прелату хватило секунды, чтобы понять, что происходит. Ополченцы сцепились с крестьянами, нашедшими убежище в Скопенцане. Увиденный им меч находился в руке крестьянина; мгновение спустя ополченцы тоже выхватили оружие.

— Стойте! — рявкнул прелат. — Именем владыки благого и премудрого, стойте! Опустите оружие, все! Опустите, я сказал!

Они повиновались, и это показало, какую власть Ршава имел в городе даже над ополченцами, которые его презирали. Как и в драке на школьном дворе, противники тыкали пальцами друг в друга и кричали: «Это они начали!» Потом обе стороны одновременно завопили: «Лжецы!» — и едва не начали свалку заново.

— Кто смеется, когда мы деремся между собой? — вопросил Ршава. — Кто выигрывает, когда мы ведем себя подобно глупцам? Я вам скажу, если вы настолько слепы, что не видите этого сами. Хаморы выигрывают, а Скотос смеется! — Он плюнул. — Разве вы не слышите его смеха? Вы хотите, чтобы он восторжествовал над благим богом? Вы этого хотите?

— Нет, святейший отец, — негромко ответили крестьяне и ополченцы.

Сейчас они очень напоминали мальчишек, пойманных учителем во время потасовки.

Но тут один из крестьян сказал:

— Нам надоело, что эти мешки с навозом смотрят на нас свысока и оскорбляют, потому что мы растим еду, чтобы они не сдохли от голода. И не зарабатываем на жизнь, обманывая своих соседей.

Услышав это, ополченцы загорланили сильнее прежнего. Крестьянину не стоило произносить оскорбления, жалуясь на то, как другие оскорбляют его и его друзей. И ополченцы подробно и гневно втолковывали ему это.

— Довольно! — крикнул прелат. — Именем благого бога, замолчите все! Ибо не должно быть врагов внутри Скопенцаны. Мы должны быть едины против варваров за нашими стенами. А если мы деремся между собой, то что мы делаем? Помогаем кочевникам!

— Уж лучше варвары, чем эти сволочи, — буркнул крестьянин. — Степняки, по крайней мере, относятся плохо ко всем.

— Предатели! — завопили ополченцы. — Вонючие хорьки!

Они добавили немало и других отборных эпитетов, и крестьяне не остались в долгу. Противники снова потянулись к оружию.

Ршаве пришло в голову, что в такой ситуации следовало бы прибегнуть к власти Зауца. Если бы в распоряжении эпарха имелся гарнизон верных имперских солдат, прелат бы так и поступил. Но если бы у эпарха имелся такой гарнизон, то и нужды в ополченцах не возникло бы… Ршава вздохнул. Действовать придется ему. Он ткнул пальцем сперва в ополченцев, потом в крестьян:

— Вы не поднимете оружие друг на друга. Вы не будете оскорблять и бранить друг друга. Мы все видессиане. Мы не дикие степняки. И мы будем вести себя так, как положено видессианам. Вы меня поняли? Поняли?

Крестьяне и ополченцы угрюмо кивнули.

— Они навлекут на нас беду, — все же буркнул один из ополченцев.

— Все, хватит! Вы и так уже наболтали слишком много, — заявил Ршава. — Похоже, вы не хотите принимать меня всерьез. Так я докажу, насколько я серьезен, господа. Если вы поднимете оружие друг на друга, мое проклятие падет на вас. Если вы станете оскорблять и бранить друг друга, мое проклятие вновь падет на вас. Я понятно сказал?

До смерти Токсара они не обратили бы на слова Ршавы никакого внимания. И он это знал. Отлично знал. Но сейчас он не постеснялся воспользоваться их суевериями ради блага Скопенцаны. И угроза сработала даже лучше, чем он надеялся. Ополченцы и крестьяне ахнули от ужаса, сунули оружие в ножны и попятились друг от друга.

И от прелата тоже. Их примеру последовали горожане, сбежавшиеся поглазеть на драку. Когда Ршава заговорил о проклятиях, никто не пожелал остаться поблизости. И очень скоро прелат остался один на опустевшей площади.

Это его и опечалило, и нет. Он сделал то, что собирался, — заставил ополченцев и крестьян прекратить стычку и не оскорблять друг друга. И он не сомневался, что, до тех пор пока они будут оборонять Скопенцану плечом к плечу, никакая беда не ворвется в город.

«Я очень вовремя напомнил им о гневе Фоса», — подумал Ршава. Если тот крестьянин считал, что хаморы лучше ополченцев, то ситуация в Скопенцане воистину накалилась.

Когда он произносил в храме очередную проповедь, скамьи оказались наполовину пусты. Те же, кто пришел на богослужение, пялились на Ршаву примерно так же, как жители столицы таращились на слонов, привозимых иногда из варварских земель за морем Моряков, — зверей странных, умных и могучих, на первый взгляд спокойных, но готовых в любое мгновение вырваться на волю и разнести все вокруг. Когда прихожане очертили на груди знак Фоса, у прелата возникло чувство, что они берегутся от него.

Он заговорил о необходимости примирения.

— Мы все верим во владыку благого и премудрого, — заявил он, с трудом сдерживая отчаяние в голосе. — Мы все видессиане. И когда из-за городских стен нам грозят варвары, то сдерживать их, конечно, гораздо важнее, чем тешить свои разногласия.

«Конечно…» Это слово прозвучало для него как насмешка. Ршава знал, насколько он далек от истины. И мужчины в храме, и каждая женщина на верхней галерее — все это знали. Борьба группировок была плотью и кровью империи Видесс. Нынешняя гражданская война стала лишь самым явным симптомом этой болезни. Видессиане мгновенно разбивались на группы и фракции и страстно отстаивали свое мнение независимо от сути спора: теологии, беговых лошадей, кто на какой улице живет… Они упивались спорами, и если все старые темы им надоедали, тут же находили новую. Ссора между крестьянами и ополченцами была тому живым доказательством.

После службы к прелату подошел Зауц:

— Клянусь благим богом, святейший отец, каждое ваше слово требовалось сказать. Каждое слово. Людям необходимо слышать такое, и провалиться мне в лед, если я не прав.

— Рад, что вы так думаете, почтеннейший господин. Боюсь, люди слышат эти слова каждый день. Но их надо повторять снова и снова.

— Что ж, если они не прислушаются к вам, то не станут слушать никого, — усмехнулся Зауц. — В конце концов, если они не обратят на вас внимание, вы заставите их об этом пожалеть — и в этом мире, и в следующем.

— Только не говорите, что и вы верите в эту идиотскую чушь насчет проклятий! — огрызнулся Ршава, уже готовый впасть в отчаяние. — Это вздор, и не более того. И любой здравомыслящий человек это понимает.

— Несомненно, — согласился Зауц. — Но много ли вокруг здравомыслящих людей?

И он направился к выходу раньше, чем Ршава сумел отыскать ответ. И этот ответ прелату не понравился.

Матрона, спустившаяся с женской галереи, отпустила комплимент: «Какую очаровательную проповедь вы произнесли, святейший отец». Ршава много чего мог бы сказать в ответ, но решил оставить свое мнение при себе.

С другой стороны, она, похоже, понятия не имела, что так много горожан его боится. Сам человек здравомыслящий — во всяком случае, он в это верил, — прелат даже не мог представить, что простое невежество может стать таким утешительным.

А поскольку оно было таким утешительным, он слушал женщину дольше, чем стал бы при других обстоятельствах. И все же прелат отвернулся от матроны, когда к нему подошла Ингегерд. Матрона пробормотала что-то о варварах и шлюхах, причем достаточно громко. Она так никогда и не узнала, как Ршаве захотелось ее проклясть — и как ей повезло, что он этого не сделал.

— Вы говорили очень хорошо, святейший отец, — сказала Ингегерд. — Но это у вас почти всегда получается.

— Спасибо. — Ршава поклонился. — Большое тебе спасибо. Как ты думаешь, кто-нибудь учтет мои слова? Это и есть истинная мера того, хорошо ли я говорил.

Жена командира гарнизона лишь пожала плечами:

— Этого я не могу сказать. Но хотела бы. Люди могут услышать, когда желают слушать, не более и не менее. А вы, видессиане, уж извините, склонны между собой ссориться.

— Как я могу обижаться на правду?

Ингегерд снова пожала плечами:

— Многие это без труда делают. — Это тоже было правдой, хотя прелат снова пожелал обратного. — Вы пытаетесь вести этих людей в нужную сторону. За это вы заслуживаете уважения, а они заслуживают осуждения, если за вами не идут.

— Не мне наказывать их, если они не следуют за мной. Хаморы отстегают их бичами со скорпионьими жалами.

— Так и будет, если Фос решит, что они этого заслуживают. — Хотя Ингегерд и была обращена в веру в благого бога, ее убеждения были тверды.

— Да, если Фос решит, что они этого заслуживают, — согласился Ршава, устыдившись того, что Ингегерд пришлось напомнить ему о владыке благом и премудром, стоящем за действиями варваров.

Ингегерд очертила на груди символ солнца. Если Ршава и обратил больше внимания на ее округлую грудь, чем на сам символ… если и обратил, об этом знал только он сам. И он уже назначал себе епитимью за подобное. А раз так, он всегда может назначить еще одну.

«Давай старайся, — зло подшутил он над собой. — Грех тебя волнует больше, чем епитимья. Чем больше ты простираешься ниц и молишься перед алтарем, тем больше ты желаешь кое-чего иного».

Он надеялся, что эти мысли не отразятся у него на лице. Скорее всего, так и вышло, поскольку Ингегерд не отпрянула от него, охваченная гневом или отвращением.

— Святейший отец, в городе что-нибудь сделали на случай, если в него хаморы ворвутся?

— Насколько мне известно, нет. До сих пор делалось все, чтобы удержать их за стенами.

Она кивнула:

— Мы должны все, что в наших силах, делать, чтобы сдержать их. Но надо быть готовыми и на случай, если этого мало окажется. Или вы полагаете, что я не права? И я там беду вижу, где ее нет?

— Не знаю, — мрачно ответил прелат. — Клянусь владыкой благим и премудрым, я просто не знаю. И военного опыта у меня тоже нет. Об этом тебе лучше поговорить с Зауцем или Воилом. Ты жена командира гарнизона и можешь кое-что понимать в этих делах. Что касается меня… Они верят, что я проклял их командира. Что бы я ни сказал, вряд ли они ко мне прислушаются.

— Они могут вас не любить, но я думаю, что они к вам прислушаются. Потому что они глупцами будут, если поступят иначе.

Она поклонилась и вышла из храма. А Ршава уже не впервые с трудом перевел внимание на следующего подошедшего к нему прихожанина.

После того что сказала Ингегерд, Ршава уже не мог воспринимать стены Скопенцаны как барьер на пути хаморов. Не могут ли они стать и капканом? Если варвары прорвутся в город, как жители смогут защититься, спастись от врага? И прелат направился с этим вопросом к Зауцу, хотя и сказал Ингегерд, что не пойдет.

— Если они ворвутся, святейший отец? — Эпарх уставился на Ршаву. — Если они ворвутся, то мы обречены. Все очень просто. Мы будем сопротивляться как сможем или прятаться как сможем… Это не важно, в любом случае результат окажется тем же. Или вы считаете иначе?

— Нет, — печально согласился прелат. — И это очень жаль.

— Стены нужны, чтобы сдерживать варваров. — Эпарх даже воодушевился. — Стены удерживают их снаружи, а цивилизованных людей внутри. Именно они делают столицу особым городом, ее стены лучше, чем у любого города в мире. И людям там не приходится мучиться бессонницей, опасаясь, не убьют ли их варвары на улицах.

— Воистину так, — с ледяной вежливостью согласился Ршава. — Вместо этого они могут опасаться, не убьют ли их на улицах видессиане-бунтовщики. Видите, какого прогресса достигла наша замечательная цивилизация?

— Вы неправильно к этому относитесь, святейший отец, — с упреком возразил Зауц.

— Неужели? — Ршава пожал плечами. — А я-то думал, что так поступают хаморы и предатели Видесса. Это лишь доказывает, что заранее никогда не поймешь, кто прав. Доброго вам утра, почтеннейший господин.

И он покинул резиденцию эпарха, обойдясь без всяких церемоний. Зауц молчал, но прелат спиной чувствовал его буравящий взгляд.

Когда Ршава пошел через площадь к храму и своей резиденции, от морозного ветра у него на глазах выступили слезы. Зима стала бы суровым испытанием и без варваров за городскими воротами. А осознание того, что неподалеку рыщут хаморы, бросало в дрожь уже иного рода…

Впереди, за статуями в центре площади, сходились две небольшие группы мужчин. Слезящиеся глаза не позволяли Ршаве разглядеть, кто они такие. И времени, чтобы подойти ближе, он не получил. Едва мужчины, кем бы они ни были, заметили его небесно-голубой плащ с золотым солнечным диском, один из них воскликнул:

— Фаос! Это же прелат!

Обе группы растаяли, и в мгновение ока центральная площадь Скопенцаны опустела — если не считать самого Ршавы.

Прелат вздохнул, покачал головой и пошел дальше. Он не мог точно сказать, что крестьяне и ополченцы вновь намеревались устроить стычку. А поскольку он этого не знал, то и не обязан был что-либо предпринимать по этому поводу. И ни на одну из сторон не обрушатся его проклятия.

Ршава жалел, что не может столкнуть упрямыми и пустыми головами Воила и самого задиристого крестьянина. Это принесло бы больше пользы Скопенцане — и уж точно больше пользы самому прелату, — чем все его проклятия и анафемы.

Два дня спустя к нему в резиденцию пришел Воил. Новый командир ополченцев злобно уставился на прелата:

— Вы уже слышали последние новости, святейший отец?

— Вероятно, нет, — признал Ршава. — И не думаю, что многое потерял. Но раз уж ты пришел, чтобы меня просветить, то давай расскажи последние новости. Не стесняйся.

— Еще больше этих вонючих крестьян заявляет, что они лучше будут жить под властью дикарей, чем в городе, — злобно процедил Воил. — Почему они так говорят? Почему? Скажите же мне, во имя владыки благого и премудрого!

— Потому что они вас ненавидят? — предположил Ршава. — Потому что твои ополченцы обращаются с ними хуже, чем это делали бы варвары?

Воил ахнул, как будто прелат плюнул ему в лицо.

— Но это же чушь! — воскликнул гончар. — Что мы такого сделали?

— Первое: начнем с того, что вы пытались не пустить их в Скопенцану. Второе: вы пытались их вышвырнуть, как только они укрылись в городе. — Говоря, Ршава загибал пальцы. — Третье: вы считаете, что им не следует выдавать пайки, хотя именно они вырастили ту пищу, которую вы едите. Четвертое: ополченцы задирают их при любой возможности. Пятое… Мне продолжать?

Новому командиру ополченцев Скопенцаны не хватало физической внушительности Токсара. Однако он был сообразительнее: Ршава заметил в его взгляде расчетливость.

— И что, по-вашему, нам следует с этим сделать? — спросил Воил, облизнув губы.

— Сделать-то вы можете не очень много, верно? Если бы вы оставили крестьян в покое после несчастного случая с Токсаром, — Ршава намеренно избегал слова «проклятие», считая его вздором, — это принесло бы немного пользы. Если вы оставите этих людей в покое начиная с сегодняшнего дня, это будет не самым глупым поступком. Но провалиться мне в лед, если я поверю, что это сильно изменит дело.

— Если они предатели, то нам нужно выгнать их из города, глянусь благим богом, — со злобой произнес Воил. — Как еще нам обеспечить безопасность Скопенцаны?

— А тебе не кажется, что от этого станет только хуже? Ты уверен, что вы отыщете всех крестьян? Ты уверен, что ни у кого из них нет родственников в городе? Неужели не понимаешь? Ты заставишь и этих людей ненавидеть тебя, но уже не будешь знать, кто они, и не сможешь за ними приглядывать.

— Не очень-то вы помогли, святейший отец, — пожаловался Воил.

— Почему? Потому что не разрешил тебе сделать то, что ты хотел? Я и минуты сна из-за этого не потеряю. Лучшее, что тебе остается, — это приглядывать за самыми шумными возмутителями спокойствия. И может быть, за некоторыми из самых тихих, потому что они могут быть достаточно умны, чтобы делать гадости, не предупреждая о них заранее. Ты меня понял?

Воилу явно не хотелось прислушиваться к словам прелата. Но столь же явно он сознавал, что выбора у него нет. Его рука опустилась на рукоятку меча, но он понял, что и так не добьется желаемого. И тогда он проговорил сдавленным от ярости голосом:

— Помните, святейший отец, что вы призвали проклятие на свою голову, если в городе что-либо пойдет не так. На вашем месте я бы упорно молился, чтобы этого не произошло.

Он протопал к двери и вышел быстрее, чем Ршава успел хотя бы попытаться что-то ответить. Лицо прелата скривила жуткая гримаса, но в кабинете он был один, и никто не мог ее увидеть. Даже если бы Воил остался, что бы мог сказать ему прелат? Он сам этого не знал. Его правая рука очертила солнечный круг.

— Я молился, — произнес он. — Я молюсь. И буду молиться.

Каждое его слово было правдой. Но много ли пользы принесет она ему — или Скопенцане?

Прелат возненавидел Воила за то, что тот заставил его так думать. Приехав в этот провинциальный город, Ршава и представить не мог, что простой гончар сможет пошатнуть его веру гораздо сильнее любого умного и блистательного столичного богослова.

Первые шесть недель после дня зимнего солнцестояния, или даже немного дольше, погода в Скопенцане оставалась мягкой для северного края. Да, землю покрыл снег, и было очень холодно для любого, кто вырос в столице, но на город не обрушивались сильные метели, как нередко случалось в этой части света.

А потом все резко изменилось. Три дня подряд воздух в Скопенцане наполнялся воющим ветром и вихрящимся снегом. Поначалу, когда в городе закружила метель, Ршава надеялся, что она отгонит хаморов или заморозит их на месте. Но вскоре он понял, насколько тщетны его надежды. В степях Пардрайи кочевники выживали и в более суровые зимы. И эта метель не стала для них чем-то необычным только потому, что застигла их на территории Видесса.

Жителей Скопенцаны она тоже не удивила и не испугала. Они просто начали выкапываться из снега, как поступали всякий раз, когда зима преподносила им подарочки вроде этого. Они даже испытывали некую сардоническую гордость, терпеливо снося все худшее, что могла обрушить на них погода.

— Ты еще жив? — приветствовал горожанин соседа, прокапывая дорожку в снегу.

— Уже нет, — отвечал тот. — Я позавчера замерз насмерть.

И они, отсмеявшись, снова брались за лопаты.

После двухдневной передышки новая метель ударила по городу, и через два дня после нее — другая. К тому времени даже старожилы не смеялись. Скопенцана привычна к холодам и метелям, но даже здесь слишком много зимы может убить.

Если бы хаморы приставили лестницы к стенам в то время, когда снег валил гуще всего, они смогли бы легко на них взобраться: кто увидит незваных гостей, пока они не окажутся наверху? Но они не воспользовались моментом. Воистину, они оказались полными невеждами в осадном деле. И это тоже хорошо, решил Ршава.

Однако несколько дней спустя еще одна метель завалила Скопенцану снегом. Если бы такая погода обрушилась на столицу империи, жизнь в ней замерла бы. Сотни, а то и тысячи людей замерзли бы насмерть. Жителей Скопенцаны спасали меховая одежда и толстые шерстяные одеяла; надежные дома могли противостоять любому буйству погоды. Даже несмотря на то что дров в городе было маловато, люди все же не замерзали.

Когда последняя метель наконец-то стихла, один из слуг Зауца пересек площадь и явился в резиденцию прелата.

— Святейший отец, эпарх хотел бы с вами поговорить насчет продовольствия, — сообщил он.

— Я приду, — сразу ответил Ршава. Пайки — дело серьезное. — Он собирается опять снизить нормы?

— Господин, именно об этом он и хотел с вами поговорить, — ответил слуга.

Ршава облачился в самый теплый из своих плащей с капюшоном. Слуга Зауца напялил на себя столько одежды, что не замерз бы и в ледяном аду Скотоса. Метель прекратилась, но мороз стоял крепкий.

Несмотря на капюшон, Ршава ощущал погоду сильнее, чем любой из светских людей: едва он вышел на улицу, как тепло стало вытекать из бритой макушки, подобно воде из треснувшего кувшина. Прелат решил потерпеть.

— Как хорошо снова увидеть солнце, — заметил он.

— Уж это точно, святейший отец, — согласился слуга Зауца.

На площади намело сугробы. Снег облепил и статуи в ее центре, из-за чего их стало трудно распознать. Ослепительно блистало солнце. Борозды, оставленные ногами слуги, были единственными отметинами на гладком белом одеяле.

— Что, пойдем к эпарху по твоим следам? — спросил прелат.

— Не возражаю, — согласился слуга. — Раз уж я сюда дошел, то и вернуться мы сможем.

Уподобившись ездовым собакам, Ршава и слуга врезались в снег. Идти было трудно. Снег еще не покрылся настом, и им пришлось проламываться сквозь сугробы. Ршава вспотел, еще не добравшись до статуй. Едва он замедлял шаги даже на несколько секунд, как пот начинал леденеть. Но время от времени прелату приходилось останавливаться, чтобы перевести дыхание.

Во время одной из таких остановок он указал на странной формы сугроб у подножия статуи Ставракия:

— Что это?

Слуга Зауца пожал плечами:

— Просто снег. Ветер иногда наметает такие причудливые сугробы, уж поверьте мне на слово.

— О, это я знаю. Но как-то непохоже, что форму этому сугробу придал ветер.

И Ршава принялся отгребать снег. Даже сквозь толстые войлочные рукавицы холод покусывал ему пальцы.

Слуга, который был моложе прелата, понаблюдал за ним некоторое время, а затем, демонстративно фыркнув, тоже стал разгребать сугроб.

— Вот увидите, — пообещал он. — Ничего там не будет, кроме…

— А вот и нашлось кое-что. — Рукавицы прелата наткнулись на нечто более твердое, чем свежий снег. — Это… Фос! — Ршава очертил на груди солнечный круг. — Это тело, спрятанное в сугробе!

Распахнув глаза настолько, что вокруг радужки показались белки, слуга тоже осенил себя.

— Вы… вы были правы, святейший отец, — запинаясь, пробормотал он. — Но кто… кто мог поступить так гнусно и жестоко?

— Давай сперва выясним, кто здесь умер, — мрачно предложил Ршава. — Это может подсказать, кто его убил.

Они вытащили тело из снега.

— Я его не знаю, — сказал слуга, дернув кадыком.

— Зато я знаю, — еще более мрачно сообщил прелат. — Это один из крестьян, что пришли в город из-под носа хаморов. И один из тех, кто затеял ссору с ополченцами как раз перед началом этой метели.

Понять, как именно умер крестьянин, тоже оказалось нетрудно: левая часть головы у него была разбита. Тело пролежало здесь уже долго, и кровь успела застыть лужицей рубинового льда.

Слуга отвернулся, и его шумно стошнило. От блевотины поднялся пар. Слуга набил рот чистым снегом и выплюнул его. Проделав это несколько раз, он выдавил:

— Но кому понадобилось его убивать?

— Есть некоторые… очевидные вероятности, если так можно выразиться, — ответил Ршава. — Если это дело рук ополченца — я не утверждаю, что это так, но это одна из очевидных вероятностей, — то ему придется за многое ответить. И не только ради его души, но и за опасность, которой он подверг Скопенцану.

— Просто замечательно. Этого-то нам и не хватало, верно? Собственной небольшой гражданской войны в городе.

— Да, — кивнул Ршава.

На самом деле слуга высказал то, что было на уме и у прелата. Видессиане будут сражаться между собой.

— Что станем делать, святейший отец? — спросил слуга и сам же ответил быстрее Ршавы: — Надо снова забросать тело снегом. Тогда мы сделаем вид, будто ничего не произошло, и никто в городе ни о чем не догадается.

Ршава неохотно покачал головой:

— Боюсь, не получится. Кто-нибудь начнет его искать, — даже под страхом смерти он не смог бы вспомнить имя этого крестьянина, — а потом его найдут, и начнутся проблемы. И будет хуже, если его найдут крестьяне, чем если мы расскажем твоему хозяину о том, что произошло, и дадим ему возможность наказать убийцу.

— То есть наказать ополченцев, — подсказал слуга.

Ршава пробормотал себе под нос нечто весьма небожественное. Ополченцы теперь были главными — нет, единственными защитниками Скопенцаны. Может ли Зауц позволить себе конфликтовать с ними?

С другой стороны, может ли эпарх позволить себе игнорировать хладнокровное убийство? Взглянув на красный лед, примерзший к голове мертвеца, Ршава содрогнулся. Да, именно так — содрогнулся.

— Ничего хорошего из этого не выйдет, — скорбно произнес слуга.

И Ршава столь же скорбно подумал, что Фосу не было нужды одарять слугу пророческим даром, чтобы его слова оказались очень вероятным предположением.

Они побрели через площадь к резиденции эпарха. Ршава поморщился, увидев у входа двух ополченцев вместо Ингера или кого-то другого из горстки оставшихся у Зауца регулярных солдат. Примечательным явилось и то, что ополченцы не подошли взглянуть, чем занимаются на площади прелат и слуга. Может, они уже знают, что там лежит мертвец? И знают, кто именно? Не они ли бросили его там? Все это были хорошие вопросы, но Ршава понял, что не очень-то желает услышать ответы на них.

Зауц дал ему подогретого вина с корицей. Какие бы сокращения норм эпарх ни планировал, сам он пока что жил хорошо. Прежде чем он успел заговорить о будничных делах, Ршава рассказал ему о трупе в сугробе.

Эпарх издал низкий горловой звук, словно подавился непроизнесенным словом. Потом залпом выпил чашу горячего вина и лишь затем вопросил:

— Ну почему благой бог настолько меня ненавидит, что заставил управлять городом, населенным идиотами? Вы можете ответить, святейший отец?

— Почтеннейший господин, я назвал бы его городом, населенным грешниками, — ответил Ршава и, секунду подумав, добавил: — Получается, что мы с вами в конечном счете не очень расходимся во мнениях.

— Возможно, и не расходимся, — с горечью произнес эпарх. — И много ли толку от нашего согласия, если оно ныне единственное в Скопенцане. Вероятнее всего.

— Что вы станете делать? — спросил Ршава.

— Молиться о том, что это жена разбила бедняге голову, застукав его, когда он пялил козу. — Эпарх сделал характерный жест, вызвав у Ршавы почти истерический смех. — Но если исключить столь… э-э… подходящую причину, то, полагаю, мне следует найти и наказать того сына шлюхи, который его убил. — Зауц вновь помолчал, пока его мысли догоняли сказанное. — И если этот сын шлюхи окажется ополченцем, что более чем вероятно… Что ж, вряд ли вам когда-нибудь приходилось расхлебывать такую кашу?

— Именно так я и подумал, когда обнаружил тело, — согласился Ршава. — Но все же надеялся услышать от вас, что я ошибаюсь. — Тут ему в голову пришло кое-то еще. — А ведь тело оставили там, где его должны были найти. Если бы его захотели спрятать, то в городе для этого полно укромных мест.

— Вас сегодня переполняют хорошие новости? — осведомился Зауц.

— Хотите еще? — И Ршава рассказал, насколько равнодушно отнеслись к находке охранники эпарха.

— И почему меня это не удивляет? — Зауц криво усмехнулся и неуклюже встал из-за стола. — Что ж, эти бездельники не смогут игнорировать такую находку, если я ткну их в нее носом. Клянусь Фаосом, если они так поступят, я заставлю их пожалеть!

Эпарх затопал к выходу. Он был невысок, но широк, и даже после введения в городе норм продовольствия не лишился округлого живота. Идти за ним следом, как это делал Ршава, было все равно что бежать за валуном, катящимся по склону горы. Но никакой валун не смог бы устроить разнос, который эпарх обрушил на охранников у входа. Он кричал на них. Он орал на них. Если бы они вовремя не увертывались, он гонял бы их пинками под зад.

Спасаясь от него, они разве что в снег не ныряли. Ршава отметил, что они не спрашивали, где лежит тело. Они все прекрасно знали. Им просто было на все наплевать, пока эпарх не развел под ними огонь.

Зауц же вовсю упивался собой и расхаживал у входа в резиденцию с самодовольным и напыщенным видом. Он был лягушкой, очень неплохо проводящей время на плавающем листе кувшинки. И если только Ршава не ошибался, эпарх очень старался не думать обо всех неприятных последствиях, о которых он говорил у себя в кабинете. Прелату было трудно винить его за это. Неприятности и так начнутся очень скоро, так зачем лишний раз терзать себя, пока время не подошло?

Охранники приволокли по снегу к резиденции тело мертвого крестьянина. Работа оказалась тяжелой, и никто из них не выглядел счастливым, когда они вернулись. Крестьянин, разумеется, был бы рад еще меньше, если бы мог высказать свое мнение.

Испепелив ополченцев взглядом, Зауц рявкнул:

— Вы знаете, кто этот бедняга? То есть как его звали?

Оба покачали головами.

— Никогда его прежде не видел, почтеннейший господин, — заявил один.

Второй закивал, показывая, что тоже никогда не встречал покойника.

Во взгляде Зауца вспыхнула угроза.

— Вы оба лжете, чтоб вам провалиться в лед Скотоса! — Он плюнул. — Я его видел и помню его лицо. Не могу лишь вспомнить имя. То же самое вам скажет и святейший отец. А вы что, оба слепые и глухие? Ничуть не удивлюсь.

— Он всего лишь неотесанная деревенщина, — буркнул второй охранник, до сих пор молчавший. — На кой нам было знать, как там его кличут?

Ршава не выдержал.

— Он был человеком! Видессианином! Он был убит, и убит подло! — загремел прелат. Охранники заморгали, ошеломленные его страстностью. Все еще преисполненный ярости, Ршава продолжал: — Один из ваших дружков — а может быть, один из вас? — разбил ему голову. Вы хоть представляете, какие бунты и кровопролития начнутся из-за этого в городе? И это в то время, когда мы меньше всего можем такое допустить!

— Это сделали не мы, — разом выпалили охранники.

— А кто? — столь же одновременно рявкнули Зауц и Ршава.

Ополченцы пожали плечами.

— С вашей помощью или без нее, но мы узнаем правду! И пусть Фос проявит к вам больше милосердия, чем вы заслуживаете, если мы узнаем, что к этому причастны вы, — прорычал эпарх. Он позвал слугу, обнаружившего тело вместе с Ршавой и, когда тот пришел, велел ему: — Приведи мага Кубаца. Поглядим, что он сможет нам сказать.

Еще до возвращения слуги с магом к резиденции эпарха через снежные заносы пробился мужчина. Он уставился на тело, лежащее возле лестницы.

— Фаос! — воскликнул он с сельским акцентом. — А я-то как раз хотел спросить, не знаете ли вы, куда подевался бедняга Глик. Да теперь-то я уж и сам вижу, чего с ним стало. Кто-то из сволочей-ополченцев его прикончил, уж это вернее верного.

Охранники зарычали, и лишь присутствие Ршавы и Зауца удержало их от иных действий. «Ну все. Масло выплеснуто в огонь», — мрачно подумал Ршава. Глик мертв, другие крестьяне-беженцы это знают и легко догадаются, кто его убил. И как они теперь будут мстить?

— Надо было разрешить нам шарахнуть по башке и его, святейший отец, — заметил один из ополченцев, когда крестьянин побрел обратно через заметенную снегом площадь. — Тогда в городе стало бы спокойнее, пускай и ненадолго.

— Ты болван, — едва сдерживаясь, процедил Зауц. — Я окажу тебе величайшую услугу — сделаю вид, будто этого не слышал. Но если Кубац скажет, что ты хоть как-то здесь замешан, ты еще позавидуешь тому мертвецу.

Ршава подумал, что эпарх сильно рискует. Если его охранники что-то знают про убийство, то могут сейчас напасть на него — и на прелата тоже. Но они остались на месте, что-то угрюмо бормоча под нос. Для Ршавы это стало подтверждением, если не доказательством, их невиновности.

Слугу и Кубаца пришлось ждать долго. Зауц гневно хмурился и ворчал; Ршава же отнесся к ожиданию более философски. Когда вокруг столько снега, быстро никуда не доберешься. Наконец в резиденцию эпарха следом за слугой вошел маг. Кубац прихватил с собой кожаный мешок с магическими принадлежностями. Войдя, он поздоровался, кивнув эпарху и прелату.

— Это убийство? — сразу уточнил он и, взглянув на труп Глика, сам ответил: — Что ж, значит, убийство.

— Что вы нам можете о нем сказать? — спросил Ршава. — Если сумеете выяснить, кто это сделал и почему, то вы, вероятно, поможете сохранить в городе спокойствие. Нам необходимо наказать виновного, и все должны видеть, что мы наказываем именно виновного. Если ни у кого не останется сомнений, что мы делаем то, что необходимо сделать, это поможет избежать взрыва страстей. Во всяком случае, мы на это надеемся.

— Понимаю, — ответил Кубац. — Сделаю, что смогу. Но пока не закончу, не могу сказать, велика ли окажется моя помощь. — Он развязал кожаный мешок и стал в нем рыться, бормоча: — Ноготки, болотная мята, омела… — Сухие листья и цветки, которые маг при этом доставал из мешка, он вкладывал в рот мертвого Глика. Охранники Зауца что-то с отвращением пробормотали, но Кубац не обратил на них внимания. Отыскав еще один лист, он сунул его в рот себе и неразборчиво пояснил: — Фалфей.

Произносить заклинания с листом во рту было явно нелегко, но маг справился. Наверное, используемые им чары были специально приспособлены к обстоятельствам. Как обычно, он делал пассы быстро и уверенно. Наблюдая за его работой, Ршава не мог представить, что Кубац способен потерпеть неудачу. Но ведь он уже потерпел страшную неудачу в магическом сражении с хаморами, тут же напомнил себе прелат…

Магический обряд завершился. Кубац стоял возле тела Глика, и вид у мага был недовольный.

— Итак? — спросил Ршава, уже поняв, что не все прошло гладко.

— Увы, святейший отец, но магия не может многое поведать об этом деле, — ответил Кубац. — Тот, кто совершил убийство, потом наложил на тело чары, дабы оградить его от магического расследования. Если бы я обнаружил тело сразу после смерти, то мог бы обойти эти чары. А раз оно пролежало в снегу одному благому богу ведомо сколько… — Он покачал головой и развел руками… — Извините, это не в моих силах.

— А разве снег не сохранил тело, как сохранил бы рыбу? — спросил Зауц.

— Увы, почтеннейший господин, это не имеет значения. Чем раньше были наложены эти чары, тем крепче они связаны с телом, и снег тут совершенно ни при чем.

— Как же нам в таком случае искать убийцу? — спросил Ршава.

— Полагаю, обычными способами, — ответил Кубац. — Выясните, кто не любил убитого, кто был ему должен и кому он был должен. Хранила ли верность его женщина, не похвалялся ли какой-нибудь пьяный дурак в таверне, что проломил ему голову. Магия тут ни к чему. Без нее должно выйти неплохо, хотя и вдвое дольше по времени.

— Так и сделаем, — решил Зауц. — Да, так мы и сделаем, но я надеялся, что вы решите проблему быстро и легко. — Уголки его губ опустились.

— Теперь ничего не получается быстро и легко. — Кубац лишь пожал плечами и вновь развел руками.

— Не знаю, легко ли будет найти убийцу Глика, — заявил Ршава, — зато уверен, что найти его следует быстро. Если мы не справимся, в городе начнется война. Это стало бы ужасным в любое время. А когда мы окружены хаморами…

Вид у Зауца стал еще более несчастный — как у лягушки, проглотившей пчелу и внезапно об этом пожалевшей. Кубаца, похоже, не очень волновала угроза междоусобицы; впрочем, он лучше эпарха владел эмоциями. Маг по очереди поклонился Зауцу и Ршаве и зашагал домой по тропинке, которую они протоптали вместе со слугой эпарха.

— Полагаю, у вас сейчас нет настроения обсуждать нормы продовольствия? — печально осведомился Зауц.

— Почтеннейший господин, на мой взгляд, вы совершите глупость, если сократите их. Советую подождать, пока не улягутся страсти из-за этого убийства. Если, конечно, вообще улягутся. Если вы поймаете убийцу, тогда у вас появится некоторая надежда сократить нормы, не подняв весь город против себя. Некоторая.

— Как бы мне хотелось сказать, что вы не правы, святейший отец. Но в такой ситуации… — И вздох Зауца стал облачком пара в морозном воздухе.

Ршаве тоже хотелось вздохнуть. Вид мертвого тела искушал его поддаться отчаянию. Некоторые утверждали, что отчаяние — единственный непростительный грех, который открывает душу человека навстречу холодной и жадной руке Скотоса. Прелат даже вспомнил, как сам это говорил. Возможно, это правда. Но прежде ему никогда не доводилось видеть столь масштабного повода к отчаянию.

Поклонившись Зауцу, он направился через площадь к храму и своей резиденции. Бредя по снегу, прелат гадал, не скрывает ли тот другие трупы. Он почти надеялся, что под снегом лежит мертвый ополченец. Тогда позор хотя бы уравняется. Обе стороны в Скопенцане получат одинаковую причину устыдиться содеянного — или, если ими овладел темный бог, возгордиться…

Других мертвых тел он не заметил. Поскольку это означало, что никто из видессиан не умер, прелат подумал, что должен радоваться. И он был рад, в определенном смысле. Но он также был бы рад — или хотя бы испытал облегчение, — увидев, что чаши весов уравнялись.

Он уже подходил к своей резиденции, когда на улице потемнело. Ршава с удивлением взглянул на небо. Солнце все еще садилось рано, но до заката пока оставалось время. И солнце действительно висело в небе, однако его закрыли серовато-желтые облака, и с каждым мгновением становилось темнее. Надвигался еще один буран. Ршава поморщился. Неужели Скопенцане еще мало досталось?

«А не пытается ли Фос выяснить, сколько еще испытаний способен перенести город? — подумал прелат. — В таком случае благой бог не поскупился. Но Фос может насылать ненастья когда и сколько пожелает, а людям положено терпеть».

— У нас неприятности? — спросил Мацук, когда Ршава вошел.

Прелат не стал спрашивать, откуда молодой священник об этом знает. Наверняка догадался по лицу Ршавы — такому же мрачному, как и надвигающийся буран.

— Неприятности? Можно и так сказать… Да, можно и так.

И он кратко изложил то, что произошло на центральной площади. Мацук очертил на груди символ солнца:

— Это… это ужасно, святейший отец!

— Воистину так. И это слово точное, поскольку меня переполняет ужас. Полагаю, всю Скопенцану сейчас должен наполнять ужас. Но боюсь, что всю Скопенцану мое мнение волнует очень мало. Самое большее, на что я могу надеяться, — мы не вцепимся друг другу в глотки.

— Но наверняка все не так уж плохо, святейший отец…

— Может, и так. А может, и хуже. И этого я тоже боюсь. Мацук вышел из комнаты, качая головой, словно бы не желая даже вообразить, как это — хуже.

Ршава тоже не желал бы такого вообразить. Однако он не мог избежать тяжелых раздумий. Ему слишком хорошо удавалось предвидеть несчастья до того, как они происходили. И эта способность его не радовала. Иной раз он был готов отдать все что угодно, лишь бы от нее избавиться. Но это была часть его характера, и он предпочитал думать о ней как о даре Фоса. А вот почему владыка благой и премудрый решил преподнести ему такой дар?.. Ршава часто об этом размышлял, но так ни разу и не нашел ответа, который бы хоть немного его удовлетворил.

В тот же день после полудня снег посыпался вновь. Ветер уже не завывал, как во время прежних метелей. Нынешняя оказалась просто деловитой — она как бы объясняла, что затянется надолго. Хлопья падали и падали; росли сугробы, а снег все не переставал. Ршава радовался, что в его резиденции крыша с сильным наклоном: большая часть груза с нее скатывалась. Сильнее прелат тревожился о храме, где крыша более полога. Если на нее навалит слишком много снега, она может обрушиться.

Его опасения еще больше возросли, когда и через два дня снег продолжал сыпаться все так же обильно и равномерно. Люди, оставшиеся в домах без дров, обязательно начнут замерзать. Но, может быть, эта метель стала чем-то вроде запоздалого подарка от Фоса? В такую погоду ополченцам и крестьянам уже не до стычек. В такую погоду вообще мало что можно сделать.

Так, во всяком случае, думал Ршава. И это вновь доказывало, что он не родился на дальнем северо-востоке империи. Прожив здесь столько лет, он многое узнал, — но все же он не был местным жителем и поэтому мыслил не так, как мыслят они.

Выйдя во двор к дровяному сараю, он прихватил лопату. Мысли о дровах тревожили его не меньше, чем остальных горожан. Но прелат с облегчением убедился, что дров у него много.

На обратном пути его заставил остановиться какой-то далекий возглас. Падающий снег приглушал все звуки; Ршава заметил это, еще когда жил в столице, где снег выпадал гораздо реже. Но этот шум все нарастал и нарастал, несмотря на снегопад. И вскоре, приставив к уху ладонь, прелат различил слова:

— Хаморы! Хаморы в городе!