"Капкан для оборотня" - читать интересную книгу автора (Иванов-Смоленский Валерий)ГЛАВА СЕДЬМАЯ ТАК ЗАКАЛЯЛАСЬ СТАЛЬНочь. Тихий плеск быстрого речного течения. Небо взметнуло над Неманом пепельно-черное покрывало с мириадами искрящихся и мерцающих разноцветных звезд. Августовский звездопад швырнул пригоршни ярких светляков, расчерчивая ими небо причудливыми трассами. Над рекой стояла особая позднелетняя тишина, когда все птицы уже отпели свои песни, кузнечики отстрекотали свои раскатистые брачные рулады, а настоящий комариный звон еще не начался. Вода неслась безмолвно, лишь глухо ворча на стремнинах. Ее высокий берег украшал большой, поседевший ото мха, валун, на вершине которого виднелись две человеческие фигурки, четко различимые на фоне звездного небосвода. Чуть далее по течению темнели заросли кустарника, слегка аккомпанируя незлой воркотне быстрин сухим шелестом листьев, шевелящихся прохладой, идущей от ночной реки. Вот сразу десятка два ярких линий прочертили крутизну небесного склона. Казалось, некоторые из них угодили прямо в темневшую гладь воды, вызвав негромкие ее всплески. — А, правда, что если при падении звезды загадать желание, то оно сбудется? — тонкий девичий голосок прорезал ночную тишину. Его, несколько певучее, произношение выдавало в его обладательнице уроженку южных краев. — Правда, — невысокий худощавый паренек поправил наброшенную на ее спину легкую курточку и осторожно прижал хрупкие девичьи плечи к себе левой рукой, — хочешь, давай загадаем вместе? — Хочу. Будто исполняя желание влюбленных, по небу стремительно прокатились две звездочки, оставив бело-желтые росчерки в прощании с кратковременным своим существованием. Девушка опустила голову, закрыв глаза, и что-то быстро, скороговоркой, зашептала. — Ну? — голос парня был затаенно нетерпелив. — Я загадала. А ты? — Я тоже. Влюбленные пристально посмотрели друг другу в глаза, затем дружно засмеялись и застыли в долгом поцелуе. Чернеющая внизу вода отозвалась одобрительным ворчанием. В ней отражалось расцвеченное небо и всполохи непрерывно падающих звезд. — Правда, красиво… — утвердительная интонация ответа не требовала, но следом прозвучала несколько грустная нотка, — как ты думаешь, наши желания сбудутся? Звезды не обманут? — Уверен. Хотя, строго говоря, это не звезды падают. — А что? — Метеоры. Земля каждый год в августе проходит плотный метеоритный поток, и миллионы метеоритов сгорают при этом в ее атмосфере. Лишь единицы из них долетают до земной поверхности. — Как интересно… Девичье восклицание прервалось рокотом мощного мотора, хлопаньем дверец автомашины и приближающимся шумом шагов. Их сопровождал пьяный мужской гогот. На берег вышли пятеро молодых людей, скорее юношей, все они держали пивные бутылки и время от времени прикладывались к их горлышкам. — Глянь, кто здесь, — рыхлый парень с отекшими расплывчатыми чертами лица, пьяно ухмыляясь, направился к валуну, — какая шмара! Романтика ночи вмиг ушла прочь — парень с девушкой дружно спрыгнули с камня и встревоженно смотрели на неожиданных пришельцев. — Ребята, — стараясь казаться спокойным, начал парень, вновь набрасывая свою куртку на плечи девушки, — по-моему, мы вам ничем не мешаем. — Ты мешаешь, — юный толстяк хохотнул и отбросил бутылку в сторону, — чувиха твоя пригодится, а вот ты здесь ни к чему. Вали отсюда, да по-быстрому. Пока трамваи ходят. — Пойдем, Лена, — парень потянул девушку за руку, уже понимая, что добром это не кончится. — Нет! Пойдешь ты, а она останется, — рыхлый схватил девушку за другую руку, а свободной рукой сильно толкнул парня в грудь. Тот на мгновение потерял равновесие, затем выпрямился, оттолкнул девушку к дороге и, видя быстро обступающие их фигуры, начал с рыхлого. Сильный удар в челюсть поверг толстяка наземь, и он что-то пьяно и обиженно замычал. — Беги, Лена! — парень ловко уклонился от бокового удара, ударил в ответ и, судя по вскрику, попал. Отваги ему было не занимать, сноровка к дракам просматривалась, но противников было слишком много. Его сопротивление было сломлено менее чем за минуту. Парня сбили с ног, и каждый старался подло попасть тупыми носами плотных туристских ботинок в лицо поверженного, распаляясь и грязно ругаясь при этом. Подползший толстяк схватил с земли бутылку и ударил с размаха лежащего по голове. Парень в это время пытался приподняться, и удар пришелся ему в затылок — он вновь упал, а бутылка при этом рассыпалась на части. Другая подобранная бутылка попала уже в висок, после чего одинокий защитник уронил окровавленную голову в густую зелень травы и затих. — Ступа! Ты же его убил… — долговязый парень, блеснув в свете звезд золотыми коронками, озабоченно вглядывался в белеющее, с потеками крови, лицо лежащего. — Хрен с ним, — ожесточенно прохрипел рыхлый, — давай-ка сбросим в реку, пускай сдохнет. Он стоял на коленях, сплевывая на землю, и продолжал, — а с девахой позабавимся… Вот, сволочь, внизу все зубы шатаются и кровь сочится… Давай, Пашот, действуй… — Ладно. Димон, хватай за ноги, Юрча — за руки… Взяли… Раскачали… Раз, два, три, — командовал золотозубый. Тело упало в реку с глухим плеском, и вода тотчас сомкнулась над ним, а течение растянуло круги, скрывая последние следы. Трое на берегу некоторое время подождали, всматриваясь вниз по течению, но река не отдала принятое. — Все. Готов, — длинный повернулся к уже вставшему на ноги толстяку, — имей в виду он — на тебе. — Испугал… — тот грязно выругался и отряхнулся. — А где телка, неужели сбежала? — Держу, — пятый участник нападения также грязно выругался, — кусается и царапается, сука, как кошка… — Тащи ее в кусты… Тишина ожила треском ломающихся сучьев и пронзительным девичьим криком, который внезапно оборвался. — Стой, — скомандовал оставшийся у валуна золотозубый, — давайте все в машину. И бабу тоже. Отъедем в лесок — нечего здесь следить… Река продолжала свой молчаливый бег. Ее мутноватое течение тащило тело человека почти по дну. На излучине быстрина резко свернула к правому низкому берегу, и голова утопленника с маху зарылась в ил. Вверх поднялись пузырьки воздуха, человек вздрогнул и начал инстинктивно быстро махать руками, еще не соображая, где он находится. И вода, сжалившись, вытолкнула обреченного на поверхность. Человек всплыл, надсадно кашляя и отплевываясь, и поплыл к берегу. Он с трудом, на коленях, выбрался на местами заболоченную, с илистыми наносами, почву и бессильно ничком упал на песок. Вокруг было тихо, лишь плеск речных волн мерной чередой нарушал ночной покой. Внезапно человек вздрогнул, по его телу пошли судороги, руки стали цепляться за мокрую грязь. Парень приподнялся на колени, и его стало рвать: долго и мучительно, в том числе речной тиной. Наконец, глаза его открылись, и он дико осмотрелся по сторонам. Звездное небо нависло сурово и неприветливо, а река глухо урчала, то ли сожалея об отданной жертве, то ли напоминая о пережитой опасности. — Лена… — в хриплом голосе послышалась крайняя тревога. Паренек сразу вспомнил о случившемся, и стал озираться вокруг, соображая, где же он сейчас находится. Затем он решительно вновь бросился в воду и поплыл на левый высокий берег. Будучи неплохим пловцом, он переплыл стремнину наискосок за несколько минут… Но было уже поздно. На берегу у валуна — никого. О случившейся трагедии напоминала лишь потоптанная в схватке трава, да обломанные ветви кустов. Он поднял свою курточку, валявшуюся подле зарослей кустарника, машинально отряхнул ее и внимательно прислушался. Всхлипы реки не добавили ему оптимизма. — Лена-а-а! — закричал он уже с тоской и с пониманием того, что случилось что-то ужасное. Со стороны дороги донесся шум пронесшегося по шоссе автомобиля. Парень медленно побрел к дороге… Грузовик был уже довольно стар, но судя сноровистости движения, присмотрен. В кабине грузовика ехали, покачиваясь на неровной дороге, водитель с усами под Владимира Мулявина и мокрый паренек. — Искупался, что ли, — водитель попутного грузовика искоса посматривал на потемневшие от воды джинсы и рубашку. У ног подобранного им ночного скитальца скопилась небольшая лужица. — Да… — машинально подтвердил попутчик, — то есть, нет! Сбросили в воду, сбили с ног. Гады! Сволочи… — Хулиганье? — Твари пьяные! Подонки! — Вот мерзавцы! Я бы их… — громадные, потемневшие от машинной возни, кисти рук обхватили баранку и сжали ее до побеления костяшек. Некоторое время оба ехали молча. Мотор гудел мощно и успокаивающе. Свет фар выхватывал из темноты зыбкие очертания придорожных деревьев и яркие пятна дорожных знаков. — Куда тебе? — Да, где высадите, по пути. Доберусь уж как-нибудь сам. Я на Комсомольской живу, почти в центре. — Подброшу до дома. Мало этих ночных бандюг по улицам шастает? А милицию хрен дозовешься. Гаишники только пьяных водил по ночам высматривают, а во всякие разборки не встревают. Так что, довезу. Сам в переделке побывал в прошлом году. Да меня не очень то возьмешь… И водитель вновь выругался, но незлобиво и тихо… Машина въехала в ночной город… Мать стояла у двери квартиры и с испугом смотрела на мокрого сына. — Что с тобой, Саша? — она, конечно, не спала, дожидаясь его прихода. — Упал, нечаянно, в воду… — Господи! Голова разбита, кровь всюду… Ты подрался? — Просто ударился о камни на берегу реки. — Не обманывай меня. Садись на стул, сейчас промою марганцовкой и перевяжу. Отец уже спал, а мать, как всегда, поохав, отнеслась к ситуации с пониманием и подробности выпытывать не стала. Она принесла ему сухую одежду, а все мокрое бросила в стирку. — Я разогрею тебе котлеты… — Спасибо, я не хочу есть. Ложись спать. — Ну, хорошо. Спокойной ночи. — Спокойной ночи. Подождав с полчаса, пока все затихло, Саша подошел к телефону, который находился в прихожей, и набрал номер. Трубку сняли сразу, видимо там тоже не спали, ожидая припозднившуюся дочь. — Лену можно? — попросил Саша. — Это Саша? — ответил женский голос, — ее еще нет почему-то, я уже беспокоюсь. Ты ее видел? — Да. Мы встречались сегодня. Пусть она позвонит, как придет, хорошо? — и парень быстро повесил трубку, не дожидаясь ответа. — Где это куртка? — он осторожно открыл платяной шкаф в прихожей, — неужели тоже в стирку положила? А, нет… Вот она. — Саша, ты куда? — мать все-таки еще не легла, — что-нибудь случилось? — Мне нужно. Скоро приду… Выходя из дома, он оглянулся — окно на кухне светилось, и мать смотрела ему вслед… Трехэтажное здание милиции было освещено фонарями. Кое-где в окнах еще горел свет. Саша сидел перед столом дежурного оперативника в погонах старшего лейтенанта. — Фамилия? — оперативник таращил на парня красные усталые глаза. — Крастонов. — Имя? — Александр… Олегович. — Работаешь, учишься? — Студент первого курса института народного хозяйства. Работник милиции привычно и сноровисто записывал установочные данные в стандартный бланк заявления о совершенном преступлении. — Почему ты думаешь, что с девушкой что-то случилось? — устало поинтересовался офицер. — Я же вам рассказал, как эти подонки на нас напали… Меня оглушили и сбросили в воду… А Лена до сих пор не пришла домой, я звонил. — А, может, ей понравилось их общество, и… — оперативник осекся, увидев его взгляд. — Да, шучу я… Тут такого наслушаешься, да насмотришься — вот и чувство юмора такое, особое, появляется. Старший лейтенант со вздохом отложил исписанный листок в сторону и взял следующий. — Они ее били? — При мне — нет. Но я слышал, как она кричала. — Кто бил тебя? — Я их не знаю. Могу только описать по внешности. Да и то… Темно ведь было. — Ну, давай. Значит, их было пятеро… Оперативник толково и подробно стал уточнять приметы нападавших и обстоятельства, при которых студент оказался в реке. — Все. Распишись теперь на каждом листе, а в конце напиши «мною прочитано, с моих слов записано правильно» — и тоже роспись. Паренек, не читая, сделал то, о чем его просили. — Сейчас я тебе выпишу направление на освидетельствование… — А что это такое? — Ну, на снятие побоев, проще говоря. С утра сходишь в судмедэкспертизу — доктора определят степень тяжести причиненных телесных повреждений, — старший лейтенант зевает, — но вряд ли они потянут на менее тяжкие, не говоря уже о тяжких, поэтому… — А Лена? — взволнованно спросил парень. — Что, Лена? — Разве вы не поедете ее искать? — Во-первых, это не входит в мои обязанности… — Я не о вас персонально говорю. Разве милиция не будет ее искать сейчас? — Нет. — Но, почему? Ее же схватили и… — Что, «и»? — Не знаю. Может быть, в эти минуты над ней издеваются… — Вот, именно, «может быть». А, может быть мою тещу, дай ее бог здоровья — хорошая теща — сосед топором зарубил. Тем более что сосед — плотник, пьет, и мою тещу сильно не уважает. Может быть? Может. И много чего еще может быть. — Так что же делать? — Ничего. Вы кто ей? — Ну, знакомый, наверное… Хороший знакомый. — То есть, не член семьи и даже не родственник. Значит, и заявление о ее пропаже писать не имеете права. — А кто имеет право? — Супруг. Родители. Вот до утра если не найдется, то мать пусть приходит и пишет заявление. Тогда заведут розыскное дело. Да, и то, по-моему, его только через три дня заводят… Через три дня тело девушки было найдено в реке, в четырнадцати километрах вниз по течению. Портрет Генерального секретаря ЦК КПСС Черненко будто провожал неподвижным взглядом лихорадочно прохаживающегося мимо человека в синей прокурорской форме, но без кителя. Прокурор области большими шагами нервно вышагивал по своему кабинету. Его энергичное, волевое, слегка полноватое лицо было нахмурено. Закончился, предусмотренный законом, пятилетний срок пребывания его в этой должности. Бумаги же на его представление на новый пятилетний срок осели где-то в недрах обкома партии. Не то, чтобы он не ладил с обкомом — это было просто невозможно, но партийные чинуши на каждом шагу старались показать, кто в области хозяин. И на каждом бюро обкома старались ущипнуть главного областного «законника», как они называли его с пренебрежением и даже презрением. К прокурорским работникам любая местная партийная и советская власть вообще относилась как к какой-то неизбежной, но не очень существенной, помехе. — Что вы тычете всюду свои законы! — мог заорать и, действительно, орал на прокурора даже завотделом обкома, не говоря уже о секретарях областного комитета партии или председателе облисполкома. «Свои законы» — каково? И прокурор вынужден был брать под козырек и снимать обоснованные и, главное, основанные на законе, претензии или требования к органам исполнительной власти и хозяйственникам. Зазвонил телефон. Прокурор подошел к столу и взял трубку. — Слушаю вас, — произнес он. — …Здравствуйте, василий Борисович… Да, мы проводим расследование… Пока неясно… Нет, никто не задержан… Почему не милиция занимается?.. Это чисто прокурорская подследственность… Закон так определяет… Да, я, конечно, доложу о результатах… До свидания. Прокурор положил трубку и хмыкнул. — Почему не милиция… — раздраженно повторил он, передразнивая собеседника, — …какой еще такой закон… К милиции отношение было совершенно иное — милиция была цепным псом партии и служила ей верой и правдой, не оглядываясь ни на какие законы. Единственным законом для нее была воля партии, а, точнее, воля соответствующего партийного бонзы. Иногда начальник милиции был членом бюро обкома или райкома партии и, поэтому, фактически стоял в иерархии выше прокурора, хотя его деятельность была поднадзорна прокуратуре. Прокурор области нервничал не зря. Он, в общем-то, был не из тех, кто чересчур прогибался перед партийной верхушкой области, и старался честно исполнять свой государственный долг. Конечно, это было видно невооруженным глазом и ему, похоже, собирались показать его место. Поводы к этому были, а найти основания… Он взял со столика желтоватую брошюрку «Закон о Прокуратуре Союза ССР» и стал рассеянно листать ее. Формально, в соответствии с Конституцией, прокуратура была централизованным органом, не подчинявшимся местным органам власти. Прокурора области своим приказом назначал Генеральный прокурор СССР. Но, фактически, ни одна номенклатурная должность и, уж, тем более, прокурорская, не могла быть занята без согласования соответствующего партийного комитета. Вначале этот вопрос рассматривался на бюро райкома, обкома, или ЦК партии, в зависимости от того, прокурора какого ранга назначали. И уж если бюро не согласовывало кандидатуру, то и речи о его назначении не могло идти. Таких случаев история не зафиксировала. Кто мог пойти против мнения партийного органа? Генеральный прокурор? Только, если ему самому надоела его должность. На столе прозвенел звонок внутренней связи. — Заходи, — коротко произнес в трубку областной прокурор и набросил на плечи китель без погон, но с двумя вышитыми золотом большими звездами в черных петлицах, висевший на спинке кресла. Вошедший был высок, худощав и одет в аккуратный коричневый костюм и светлую рубашку с галстуком. Большие, не по возрасту, залысины, скрашивали его простоватое угловатое лицо, придавая ему интеллигентный вид. В руке он держал уголовное дело, скрепленное желтовато-коричневыми корочками, которое тотчас же и раскрыл, дождавшись приглашения присесть. — Здравствуйте, Константин Сергеевич. — Ну, что у тебя с этой утонувшей девушкой, — хозяин кабинета пожал вошедшему следователю руку, но не смог скрыть досады, хотя видимых поводов к этому не было. — Она не утонула. Согласно заключению судебно-медицинской экспертизы Елена Болышева была сначала задушена, а потом сброшена в Неман. А, кроме того, очень сильно избита перед этим и зверски изнасилована. Говоря языком эксперта, смерть наступила в результате механической асфиксии, от сдавливания шеи руками. Свежий разрыв девственной плевы. На теле и на лице — семнадцать ушибленных ран… — Вот как? Подозреваемые есть? — Есть. И, по-моему, их даже несколько. — Рассказывай. — 21 августа в Заводской РОВД, ночью, около двух часов, обратился студент нархоза, то есть института народного хозяйства, — уточнил следователь, — некто Крастонов. Он пояснил, что поздним вечером, во время свидания с девушкой, которая и была затем обнаружена убитой, на них напало пятеро неизвестных парней. Если коротко, то его избили, оглушили и сбросили в реку. — То есть, он мог утонуть? — И наверняка утонул бы, как говорят эксперты. Ему просто повезло. Да и организм молодой, к тому же он спортсмен, серьезно занимается бегом. — Значит, налицо — покушение на умышленное убийство? — Да. Именно так я квалифицировал бы действия нападавших, в зависимости от степени участия, конечно. — Что было дальше? — Перед тем, как его оглушили, он слышал крики девушки. Очнулся, как показало наше расследование, в двухстах десяти метрах, вниз по течению, на другом берегу реки. Парень вновь переплыл реку, но на месте нападения уже никого не застал. Нашел лишь свою куртку, которую накидывал на плечи девушки. — Место происшествия осматривали? — Увы, всего лишь через пять дней. Материалы находились в милиции, и нам об этом не сообщили, посчитав, что потерпевшему причинены побои в обычной драке. — Безобразие. Грамотеи, — прокурор, казалось, выплеснул свою злость. Он закурил сигарету и тотчас же закашлялся, так как курил редко. — Что дал осмотр места происшествия? — Почти ничего. Едва видимые следы борьбы на почве и на траве. Есть и следы ног, но снять с них слепки и идентифицировать не представилось возможным, ввиду их давности и обильно выпадающей ежедневно росы. Небольшие осколки пивной бутылки. Сломанные ветви кустарника. Следы стоявшей автомашины. Вот и все. — А что по девушке? — Места, где над ней совершены насильственные действия и где она была сброшена в реку, установить не удалось. — Автомашина хоть установлена? — Это оказалось проще всего. Протекторы принадлежат спортивному итальянскому автомобилю «Фиат-Z». Такой ширины шин нет ни у одной из иномарок, состоящих на учете в областном ГАИ. Да и всего иномарок в области меньше пятидесяти. — И кому он принадлежит? — Числится на сестре начальника управления торговли облисполкома Плеткевича Иосифа Казимировича. Но фактически постоянно ездит на ней его сын Павел, тоже студент нархоза, факультет торговых отношений, второй курс. — Крастонов с ним не пересекался? — Нет, они не знают друг друга. Да и поговаривают, что этот Павел, или как его зовут дружки, Пашот, занятия в институте посещать не изволит — занят другими делами. — Какими? — Ошивается в окрестностях валютного магазина «Березка» и возле гостиницы «Неман», где и заканчивает обычно день гульбой в ресторане. Неоднократно задерживался милицией, но… — Что «но»? — Вы же понимаете, кто у него отец. Все дефициты под его началом. Тут, если потребуется, обычную водку не всегда купишь, да кусочек колбасы сырокопченой на закуску, а там… — Да-а-а, — протяжно вздохнул прокурор, — и что, этот самый Павел отрицает, что был там в тот вечер? — Ничуть. Равно, как и остальные четверо. — Вот как? — хозяин кабинета от удивления промахнулся уже потухшей сигаретой мимо хрустальной пепельницы и досадливо поморщился. — Все они утверждают, что пили вечером пиво на берегу Немана и случайно видели, как парень, похожий на Крастонова, сбрасывал девушку с берега. — Вот же, мразь, какая… Крастонов их опознал? — Да. Он утверждает, что это именно те молодые люди, которые напали на них вечером 21 августа. — А вы точно уверены, что это они совершили преступление? — Почти стопроцентно. Характеризуются все крайне отрицательно, ведут, по существу, паразитический образ жизни, в своих показаниях постоянно путаются. И, главное, следственный эксперимент, проведенный в том месте, где по их уверениям, Крастонов, якобы сбросил девушку, показал, что это невозможно. — Почему? — Берег реки в том месте пологий и глубина у берега небольшая. Чтобы сбросить что-то, а, тем более кого-то, нужно войти в воду, как минимум, выше колен. — Автомашину осматривали? — Да, сразу же, как только ее установили. Она тщательно вымыта. Эксперты утверждают, что никаких следов нет вообще, поскольку в салоне произведена химчистка. — Не пытались выяснить, где она могла быть произведена? — Розыскникам отправлено отдельное поручение на этот счет. Результатов пока не получено. — Вы уже предъявили кому-нибудь обвинение? — прокурор встал с кресла, приготовившись закурить еще одну сигарету, что на него было совсем уже непохоже. — Нет, Константин Сергеевич. Нужна серьезная доказательная база. Жду результатов экспертиз. Всего их назначено восемь. Вчера дактилоскопическая экспертиза показала, что отпечатки пальцев на осколках бутылки, которой оглушили Крастонова, принадлежат одному из подозреваемых. — Кто же он? — Его фамилия Ступенев. А зовут — Игорь. Прокурор области рухнул в кресло. Его рука слепо ткнула в пепельницу незажженную сигарету. Волевое лицо исказила гримаса горестного недоумения. Фамилия Ступенев принадлежала второму секретарю обкома партии, курировавшему, по распределению обязанностей, экономику, торговлю и правоохранительные органы. И его единственного сына звали Игорем. Об этом знали все областные чиновники, и прокурор не был исключением. И именно он, Ступенев, только что звонил прокурору, интересуясь ходом расследования и негодуя, что до сих пор не установлены преступники. Осведомлен был о принадлежности хорошо известной в области фамилии и следователь, который прекрасно понимал сложность положения, в котором оказался его руководитель. Он молчал, отведя взгляд в сторону. Но он не мог и представить себе все нюансы, связанные с делом, которое он расследовал. — Ну, давай, Зотов, занимайся, — наконец сумел выдавить прокурор, — докладывай мне регулярно о результатах следствия… Просторная приемная второго секретаря обкома была обставлена новой и стильной мебелью, выдержанной в светлых ореховых тонах. Шторы на окнах висели свежие и строгие, длинный ряд телефонов на столе выглядел устрашающе, но современно. Оттенок старости в окружающую обстановку привносила лишь солидных лет секретарша, пережившая уже нескольких владельцев этого кабинета. — У себя? — солидный седовласый мужчина с дипломатом в руке кивнул в сторону двери кабинета со сверкающей табличкой посередине, указывающей на ранг его обитателя. — Да, но он сейчас занят, — насупленная секретарша, напоминала своим видом старую сову, которой, для полноты картины, хотелось вставить в покривившийся уголок рта папиросу «Беломор». Заметив, что вошедший направился было в сторону двери, она привстала и протестующе подняла руку. — Он меня ждет, — не обращая на протест рьяной телохранительницы, пришедший, одетый в элегантный светло-серый, в едва видимую полоску, костюм, уже касался первой двери «предбанника». — Василий Борисович, к вам Плеткевич, — успела каркнуть вдогонку в микрофон громкоговорящей связи ретивая секретарша. В громадном кабинете Ступенев был один. Над столом на стене висел большой портрет Черненко. Ступенев сидел за столом и задумчиво перелистывал дефицитный, богато иллюстрированный журнал «Америка». — Приветствую вас, василий Борисович. Не дождавшись ответа, вошедший без приглашения плюхнулся в кресло, стоящее возле приставного столика для посетителей. Хозяин кабинета, перевернув еще пару страниц, наконец, соизволил обратить на него внимание. — А, Иосиф Казимирович собственной персоной, — лениво проронил он, демонстрируя даже голосом пренебрежительное отношение к гостю. Еще бы — тот был всего лишь начальником управления облисполкома — мелкая сошка, по сравнению со вторым секретарем, и, фактически, уже первым лицом в области. — Живут же загнивающие капиталисты, — как бы пожаловался хозяин, тыкая пальцем в фото роскошной двухэтажной виллы с голубыми бассейнами, ухоженными лужайками и газонами с цветами. Впрочем, в голосе его не прослушивалось ни особого восхищения, ни явного сожаления или зависти. — С чем пожаловал? — журнал был отброшен в сторону, и немигающие глаза, (один из них слегка косил) требовательно уставились в лицо посетителя. — Вот, — коротко ответил тот и, положив дипломат на краешек массивного дубового стола, уже щелкнул одним из двух замков. — Ту-ту-ту-ту… — всполошенно хлопнул губами обкомовский руководитель и поднял руку, махнув ей вниз. Грузно колыхнувшись тучным телом, он поспешно привстал с кожаного кресла и накрыл дипломат своей полной, покрытой короткими густыми волосками, кистью руки. Вторая рука ткнула назад, в сторону искусно задрапированной занавеской двери, едва заметной в массивных дубовых панелях, обшивавших стены кабинета, — пройди-ка в комнату отдыха. — Софья Андреевна, ко мне — никого, — буркнул он в селектор и поспешил за посетителем, уже скрывшимся в потайной комнате. — Ты чего это… — злобно зашипел секретарь обкома в лицо бесшабашного гостя, — совсем всякую осторожность потерял? — Да кто вас посмеет подслушивать, василий Борисович? — тот по-прежнему оставался безмятежен, но попыток открыть принесенный с собой дипломат пока не предпринимал. — Кто-кто? Дед Пихто! — КГБ, что ли? Так им еще в шестьдесят шестом году секретным цековским постановлением запретили вести слежку за руководителями партийных органов. — А, ты кто — партийный руководитель, что ли? Следить могут за тобой, а попасть рядом могу и я… — Понял, понял, понял… — рассыпался в нарочитых извинениях посетитель. — То-то же. Что у тебя там? Давай, показывай. Плеткевич сел за небольшой столик и положил на него дипломат. Затем открыл второй замочек и ловко откинул крышку кверху. В недавно вошедшем в моду дипломате лежали две бутылки марочного армянского коньяка «Ани», большой футляр, обтянутый синим сафьяном, и скромный сверточек, обернутый обычной упаковочной бумагой. — Это Вашей супруге, Веронике Сергеевне, — футляр был извлечен гостем и осторожно раскрыт, — у нее через две недели день рождения. Внутри футляра на синем бархате тяжело золотилось колье со сверкающими подвесками. — Брильянтики, — зашептал Плеткевич, — как говорится, чистейшей воды. — Спасибо. Непременно передам и приглашаю сразу на день рождения, чтобы не забыть. — А — это… — гость ногтем пальца надорвал упаковку и показал две пачки серо-зеленого цвета, — денежки. Ваша доля по дагестанским делам за это полугодие. — Валюта? — Точно-с, двадцать тысяч североамериканских долларов. — И, что я с ними буду делать? В сберкассу положу? — деланно осерчал Ступенев. — Можем поменять и на наши. Нет проблем. По курсу черного рынка это составит около ста семидесяти тысяч рублей. Ваша заработная плата аж за шестьдесят лет. На эти деньги можно приобрести шестнадцать «Волг» последней модели. А если перепродать их на Кавказ… — Ну, хватит, хватит, — голос секретаря обкома стал действительно раздраженным, — торгаш и есть торгаш, тебе бы только махинации крутить, да людей обманывать. Он сунул сверток в карман своего пиджака, не замечая недоброго прищура в сузившихся глазах Плеткевича. — Открывай коньяк, отметим это дело по славянскому обычаю, — Ступенев достал две рюмки и большую плитку шоколада из стоящей рядом приземистой тумбочки. Оба выпили и блаженно прикрыли глаза, как бы прислушиваясь к проникновению благородного напитка в организм. — Хорош коньячок, — отломив дольку шоколада, оценил хозяин, — люблю армянский, ни с какими «Наполеонами» не сравнить. Ты это… Завез бы ящичек-другой на дачу, а то закончился… — Сделаем, василий Борисович. Правда, «Ани» двадцатилетней выдержки не обещаю, туго с этим сейчас, но «Арарат» будет точно. Ступенев налил еще по рюмке, завинтил пробку на бутылке и поставил ее в тумбочку. «Вот жмот, — поморщился Плеткевич, — хоть бы по третьей налил, раз по славянскому обычаю». Но вслух, конечно, сказал совсем иное, подняв рюмку на уровень глаз и любуясь слегка дрожащим цветом темного янтаря: — Ваше драгоценное здоровье, василий Борисович, — пожевал немного губами и добавил, — оно нужно не только вам и не только всем нам, но и нашей славной партии, нашему могучему государству, нашей великой Родине. Верю, что вы далеко пойдете. Большому кораблю — большое плавание. Секретарь обкома лишь кивнул головой, восприняв сказанное, как должное и как вполне заслуженное. Немного посидели молча. Затем Плеткевич, пользуясь моментом, решил некоторые вопросы выделения фондов на дефицитные товары. Ступенев наложил нужные визы без всякого согласования и обсуждения. Видя, что гость уже собирается уходить, секретарь обкома, помявшись, вдруг перевел разговор на совершенно иную тему. — Погоди. Тут такое дело… Скажи своему сыну, Пашкой его зовут, по-моему… Чтобы отстал от моего Игоря. История эта темная с утопленницей… Наркотой, замечаю, стал баловаться… — Василий Борисович! — вспыхнул собеседник, — только без обиды! С девкой-то Ваш Игорь затеял, и пацана он пытался пришить — точно знаю. Не в курсе, как там и что произошло, но мой Пашка удержать его пытался… — Ну, ты полегче, ты соображай чего… — Да соображаю я. Дайте сказать. И наркотики мой не употребляет. Хранил — знаю, угощал друзей — да. Но сам — ни-ни. Я, конечно, скажу ему, но и вы… Надо меры какие-то принимать. Следак настырный попался, копает, рыщет… — Слушай, если ты еще хоть раз, кому-нибудь об… — Все. Молчу, молчу. Это ж я по-свойски… — Свояк нашелся. Ты смотри мне, этой паленой водкой дел не наделай. Людей не потрави. А то «по-свойски» и южную сторону камеры обеспечу. — Василий Борисович! Господь с вами! Водка вполне нормальная. Спирт из Дагестана поступает качественный, в цистернах. Здесь только разбавляют, как положено по Менделееву — сорок градусов, и разливают в заводском цеху, на нормальном оборудовании. И торгуют этой водкой только… — Мне твои подробности не нужны. Я сказал, смотри — доиграешься. Все иди. И хозяин встал, давая понять, что разговор закончен. Белая «Волга» легко бежала по свежеуложенному асфальту. Плеткевич, по обыкновению, сидел рядом с шофером. Лицо его было сумрачно, глаза сощурены, губы сжаты. «Вот, сволочь», — мысли медленно ворошились в голове Плеткевича, когда он уже садился в служебную машину, по штату ему не положенную и состоявшую на балансе в облпотребсоюзе. Сволочь, да к тому же тупая и самодовольная. Не поймет никак, что он полностью от меня зависит и его судьба в моих руках. Кормлю его, пою, бабами снабжаю, сколько денег ему уже выложил… Ничего — до поры, до времени. На коленях будет ползать. Не ведает, что портативный импортный диктофон исправно фиксирует все наши разговоры. Есть и снимочки любопытные в саунах разных, и даже вполне качественная видеозапись его художеств с комсомольскими красотками… Документики с его чудовищными, по размаху, визами исправно хранятся… И сынок его здорово влип. Может пора и приструнить этого тупорылого чинушу? «Нет. Нельзя поддаваться мимолетным эмоциям, — пресек он свои мстительные устремления, — он пока необходим. Я же и подвел его к посту первого секретаря. Неужели и этого он не понимает? Сколько истрачено на подарки, да на взятки в Москву…» Собственно, он, пожалуй, единственный среди партийных и советских чиновников области, кто вел себя столь уничижительно по отношению к всемогущему начальнику управления торговли. Все остальные относились к невидному посту Плеткевича с полным пониманием сути могущества распределения дефицита, да и не дефицита тоже. И всегда старались первыми подать ему руку, даже чванливый и брюзгливый председатель облисполкома. Ступенев в волнении расчерчивал лежащий на полу своего кабинета пушистый персидский ковер нервными ломаными шагами. — Ах, скотина… — то и дело применял он непечатные выражения. — Совсем зарвалась, тля торгашная. Вышвырнуть его с работы? выгнать из партии? Посадить? Быстрыми шагами он забежал в комнату отдыха, налил себе фужер коньяка и жадно, двумя глотками, проглотил. Как ни странно, крепкий ароматный напиток не усилил ярость, а, напротив, заставил сесть за столик и призадуматься над некоторыми возникшими проблемами и путями их решения. — Так, по сыну, вероятно, что-то серьезное, — пробормотал он, — не стал бы так нагло, в упор, переть этот паскудный торгаш, — он потер переносицу двумя пальцами. — Пожалуй, надо пригласить к себе Калугина, потолковать на эту тему. Милицейский генерал предан мне, как пес, и сделает все, что требуется. Он налил еще коньяка, но передумал и поставил фужер на столик. Ступенев активно размышлял, морщившись, щуря глаза, потирая рукой щеку. Его изворотливый ум искал подходящие варианты развития событий и пути разрешения некоторых неприятных вопросов. С Плеткевичем, конечно, горячиться не надо. Поставить его на место — да, но никаких кадровых решений и тем более… Слишком многое их связывает. И вообще, человек он полезный и нужный. И со связями в самой Москве. Ступенев задумчиво взял рюмку, покрутил между пальцами ее тонкую ножку и вновь поставил на столик. А вот Ремезов, прокурор… Хуже всего с прокурором — вечно норовит законами перед носом у других помахать, законник хренов. Старается обособиться и от обкома, и от облисполкома. Даже в «греческий зал» обкомовской столовой, для избранных, не ходит. Старается в общей очереди постоять за обедом. Ступенев легонько хлопнул себя по лбу с торжествующим выражением: «как же я запамятовал, мы же должны на бюро его рассматривать, на предмет переназначения на другой срок, или как там у них это называется… Отлично — тут то мы тебя и поставим в позу за твое позерство…» Он вернулся в кабинет, сел в свое удобное кресло и начал действовать. — Михаил Викторович, — произнес Ступенев, нажав на клавишу селектора с надписью «заворготделом», — собирайте бюро обкома на завтра на семнадцать часов. Повестка сверстана? — Да, василий Борисович. Что, будут дополнения? — Нет. Там включен вопрос по нашему прокурору? — Да. Все бумаги подготовлены. — Значит, фунциклируйте, — шутит секретарь, подколов не шибко грамотного заворга, употребившего как-то прилюдно слово «фунциклировать» вместо «функционировать». — А первый в курсе? — Я с ним сам переговорю. — Понял. — Ну, тогда все, — довольно прервал беседу Ступенев и нажал на следующую клавишу. — Слушаю вас, василий Борисович, — ворвался в комнату резкий клекочущий голос. Это отозвалась Старая Сова, как он за глаза называл свою секретаршу. Ему многое в ней не нравилось. Но она была грамотна, цепка и, несмотря на возраст, умна и памятлива. Ступенев мог ей смело поручить любой вопрос на уровне завотделов, и через некоторое время Сова докладывала о его безукоризненном исполнении. Кроме того, супруга второго секретаря обкома была страшно ревнива, и это служило, пожалуй, не менее важным основанием для сохранения на своей, далеко не мелкой должности, Старой совой. — Соедините меня с Калугиным, начальником областного УВД, Софья Андреевна, — процедил Ступенев. — Если его нет, пусть найдут, он мне срочно нужен. Он отключился, и стал нетерпеливо похлопывать по столу полной ладонью. — Первым делом, первым делом — самолеты… — фальшиво замурлыкал он, — … ну, а девушки?.. А девушки потом… — Василий Борисович, — вновь заклекотала секретарша, — Калугин на линии. — Доброго здоровья, Николай Леонидович, — теплым тоном произнес в телефонную трубку второй секретарь, — как здоровье, генерал?.. Ну, прекрасно… Не затруднит тебя к концу дня ко мне заглянуть? Разговор есть… Да, нет, не пугайся — ничего серьезного… Сейчас можешь подъехать?.. Ну, жду тогда… До встречи. Прошло совсем немного времени, Ступенев не успел даже допить чай. Он, устроившись за низеньким столом, прихлебывал душистый ароматный напиток из стакана в старинном серебряном подстаканнике. Сверху темно-коричневой жидкости плавал ломтик лимона. — Калугин по Вашему вызову, — раздался каркающий голос Софьи Андреевны, — ему подождать или… — Пусть заходит, — приказал Ступенев. В кабинет вошел краснолицый здоровяк. Милицейская генеральская форма плотно обтягивала его заметно обозначившееся брюшко. — Здравия желаю, василий Борисович, — с порога потянулся генерал, приложив руку к фуражке. — Здравствуй, Николай Леонидович. — Разрешите доложить? — Погоди. Присядь сначала. Чай будешь? Настоящий — цейлонский, баночный — не какая-нибудь Грузия. — Так точно. С удовольствием, — Калугин присел за приставной стол, положил на его краешек форменную фуражку. — Софья Андреевна, — попросил Ступенев в селектор, — еще стаканчик чая. Секретарша внесла на подносе такой же стакан с подстаканником. — Ну, докладывай, как обстановка в области? — поинтересовался Ступенев, прихлебывая чай. — За сутки — ничего серьезного, — отчеканил генерал, — одно убийство на семейно-бытовой почве — жена мужа топором по голове… Остальное мелочь: кражи, хулиганства, телесные повреждения… Сгорело зернохранилище в колхозе «Имени 25-го партсъезда»… Доставлено в медвытрезвители… — Послушай, Николай Леонидович, — перебил его Ступенев, — позвал я тебя поговорить о нашем прокуроре. Завтра на бюро будет решаться вопрос о назначении его на следующий срок. Как твое мнение о нем? Только откровенно, как член партии — члену партии. — Василий Борисович, — медленно начал генерал, лихорадочно соображая, с чего бы это всесильный Ступенев решил с ним советоваться по кандидатуре областного прокурора, — работаем, в общем, нормально, координируемся в борьбе с преступностью. Требователен, когда необходимо — принципиален. Каких-то серьезных вопросов и трений не возникало… Он прихлебнул чай. — Ну, ну, — произнес Ступенев, — а работать не мешает? — Вот только иногда чересчур… — генерал оживился, — ведь в нашей оперативной работе без некоторых нарушений не обойтись… Но хозяин кабинета слушал его уже вполуха, вертя в руке большой красный карандаш и тыкая его острием в чистый лист бумаги. — …есть в оперативно-розыскной деятельности и такие нюансы, — азартно продолжал начальник милиции, — а прокуратура слишком прямолинейно… — Значит, инертна наша прокуратура, — прервал его невпопад Ступенев, — да я и сам это замечаю. Допускают волокиту по некоторым уголовным делам. И по девушке этой утонувшей следствие прокурорское буксует что-то. Ты помоги им, пожалуйста… Есть виновный, но не признается. Вроде, арестовать его должны. Пропусти его у себя там… Как положено, в общем… — Слушаюсь, василий Борисович. Будет исполнено. — Договорились. На рыбалку-то в субботу поедем? — Обязательно. В пятницу пошлю людей. Все, как положено — уха, шашлычки, банька, ну и… — Ну, давай, действуй, — и секретарь пожал руку сразу вскочившему на ноги генералу. И в кабинете генерала на стене висел обязательный в то время атрибут каждого служебного кабинета — портрет Черненко. На столе расположился большой бюст Дзержинского под бронзу. — Лидочка, спасибо за чай и принеси мне сводки, — попросил в селектор Калугин, — да, и свяжи-ка меня по прямому с начальником СИЗО. Он сосредоточенно открыл какую-то папку. — Николай Леонидович, Шичко на проводе — на первой линии. — Василий Елисеевич, здравствуй, — генерал взял чашку с чаем, принесенную секретаршей и подул в нее, остужая, — горячий, черт… Нет, это я не тебе… Как дела?.. Ну-ну… Что ты мне объясняешь! Перед женой объясняйся, а у нас положено отвечать… Да шучу я, не дергайся… Послушай, вчера посадили к тебе парня за убийство. Крастонов, вроде, фамилия. Пропусти его через спецкамеру. Доложишь… Все. До связи. Генерал задумчиво поглядел на поднимающийся из чашки пар, зачем-то понюхал его и отпил крупный глоток чая. История с убийством девушки ему совсем не нравилась. Генерал был уверен, что преступление совершено кем-то из пятерки, находившейся в подъехавшей к берегу реки машине, а, возможно, и всеми ими. То, что двое из этой компании были сыновьями, пожалуй, двух самых влиятельных людей области, не нравилось ему еще больше. Калугин был прагматиком, он прекрасно осознавал, кто играет первую скрипку в обкоме, ясно представлял себе весь чиновничий расклад и особое место в нем Плеткевича. И даже имел некоторые оперативные данные о производстве поддельной водки. Агентурные материалы об этом хранились в его личном сейфе, поскольку он подозревал, а, если быть точным, доподлинно знал, кто за этим стоит. Конечно, он не собирался легализовывать секретные материалы. Но и не уничтожил, хотя хранить у себя их было опасно. Извечные соперники из КГБ могли об этом пронюхать, накапать Ступеневу, что милиция собирает на него компру и тогда… Что тогда? Ясно — что. Прощай партбилет, прощай должность, прощай генеральские погоны. Обком отреагировал бы мгновенно и его бы все поддержали. В этом смысле партия едина. Хорошо, если просто отправят на пенсию… Калугин осторожно покосился на одну из массивных дубовых панелей, прикрепленных к стене сзади стола, за которым он сидел. За панелью искусно скрывался сейф, о котором не знал никто из его подчиненных. В этом сейфе лежали несколько незарегистрированных нигде пистолетов и папочки с различными материалами на многих высоких должностных лиц области. Много что лежало в этом небольшом хранилище… Любому офицеру милиции известно — случайно полученный компромат на руководящих партийных работников подлежит немедленному уничтожению. Без регистрации. Без всякого доклада кому-либо. А сам факт подлежит немедленному забвению. Не дай Бог где упомянуть или даже намекнуть… И, тем не менее, компроматериалы Калугин хранил. И — не только на Ступенева. В этой жизни всякое бывает. Иногда падают и глыбы несоизмеримо большего масштаба, чем секретарь провинциального обкома. В этом деле надо брать пример со своего бывшего могущественного министра, со Щелокова… Лицо Калугина сделалось сумрачным и неподвижным. Губы его плотно сжались. Он согнулся и уставился в одну точку, легонько постукивая кулаком по столу. Генерал с трудом пытался оторваться от своих мрачноватых мыслей. Проблема детей, а точнее, сынков, была всегда и во все времена. Даже в самой высокой партийной и советской верхушке время от времени случались истории, которые трудно было сохранить в тайне. Кремлевские дети… Слава богу, это дело с утопленницей ведет прокуратура, как и положено по подследственности. Пускай у прокурора голова болит, что с ним делать. А он, генерал, безусловно, выполнит указание второго секретаря обкома. Надо дать команду розыску, чтоб не слишком тут усердствовали с выполнением отдельных поручений прокуратуры по этому, дурно пахнущему, делу. Генерал резко выпрямился и решительно нажал кнопку селектора. — Лидочка, соедини меня с Ермоловичем. — Соединяю, — тотчас прощебетал голосок секретарши. — Слушаю вас, товарищ генерал, — зазвучало из селектора. — Кто из твоих розыскников работает по утопленнице? — Трое работают и криминалист в придачу. Целую группу создали. Прокуратура рвет и мечет… — Пришли-ка ко мне старшего… — Калугин помедлил, — или нет — зайди лучше сам. — Слушаюсь, товарищ генерал! Зотов, следователь прокуратуры области, сидел в своем скромном кабинете за столом, заваленным делами и документами. Постучав в дверь, к нему зашел Крастонов. — Так, Саша, присаживайся, — Зотов был дружелюбен и доброжелателен, — давай-ка еще раз пройдемся подробно по событиям того вечера. Во сколько и где вы встретились с Леной? — Товарищ следователь, я ведь уже несколько раз рассказывал об этом, ничего нового добавить не могу. — Ничего, расскажешь еще раз. Я буду проводить очную ставку между тобой и каждым из этой пятерки. А затем проведем следственный эксперимент непосредственно на берегу реки, проверим твои показания на месте. Следов, конечно, не густо — но важно, чтобы они не противоречили твоим показаниям. И восстановим события. — А как можно их восстановить? Ведь прошло уже столько времени… Да и подтвердить мои показания никто не может. — Есть материальные следы, которые оставлены на месте преступления и которые зафиксированы в протоколе осмотра места происшествия. То есть, следы борьбы, которые косвенно подтверждают версию о лежачем положении одного из участников произошедшей стычки. Есть частицы почвы, изъятой с места происшествия, и экспертиза подтвердила, что группа крови, содержащейся в ней, совпадает с твоей группой крови. Есть осколки бутылочного стекла со следами крови, опять же совпадающей с твоей, и отпечатками пальцев одного из нападавших. В общем, не очень много, но кое-что есть, что может объективно подтвердить твои показания и опровергнуть показания этой пятерки. Давай, начинаем, — следователь заправил бланк протокола допроса в пишущую машинку… — Ну, что ж. Вроде все зафиксировано и разложено по полочкам, — следователь заправил в печатную машинку еще один лист бумаги, — еще только один уточняющий вопрос: кем, все-таки, был нанесен тебе удар бутылкой в область затылка? — Я этого не видел. Но, исходя из того, что меня лежащего били ногами трое, которых я опознал, как граждан Плеткевича, Корытько и Макейчика, а четвертый — опознанный мной, как Ломович, держал Лену, то есть, потерпевшую Болышеву, то ударить меня мог только пятый, оказавшийся вне поля моего зрения. — Кто же он? — Им мог быть только опознанный мной гражданин Ступенев. — Хорошо. Бери, читай, а потом распишись, где положено. Если будут какие-то дополнения, напишешь сам, своей рукой, а в конце… На столе басовито загудел телефон внутренней связи. Следователь покосился на него с недовольством, но вздохнул и взял трубку. — Слушаю, Константин Сергеевич… Да… Да… Еще нет… Но я сейчас допрашиваю… Есть, понял, иду. — Подожди меня в коридоре Крастонов, — следователь сунул листки протокола допроса в уголовное дело и, взяв его подмышку, вышел из кабинета. Полноватое лицо прокурора области выглядело смятым и алело разбросанными по нему яркими пятнами. Будто чья-то большая ладонь обхватила его, помяла и разжалась, оставив весьма устойчивые и заметные следы. — Что ты там тянешь с этим делом! — Хозяин кабинета не пригласил вошедшего Зотова даже присесть. Впрочем, он в этот момент и сам стоял, упираясь обеими руками в массивную столешницу и набычившись. — Не готова еще биохимическая экспертиза по сперме, не проведены очные ставки, нужно вынести постановление о проведении следственного эксперимента… — На черта все это нужно, — прокурор сорвался на крик, но тотчас взял себя в руки и потянулся за сигаретой. Лицо его словно сдулось, сохранив неровные багровеющие пятна. Рука, ухватившая сигаретную пачку, заметно подрагивала. — Зачем тебе еще какой-то следственный эксперимент, — голос прокурора был уже почти спокоен, и лишь легкая надтреснутость выдавала сильное душевное волнение, — очные ставки — да, нужны. Заключение экспертизы придет — никуда не денется. И все. Больше по делу ничего делать не следует — все и так ясно. У тебя есть пять свидетелей, очевидцев происшедшего… Подозреваемый не отрицает, что был с ней в тот вечер на берегу… Кстати, он арестован? — Нет, — машинально ответил следователь, но вдруг вздрогнул и поднял на начальника недоумевающие глаза, — позвольте, Константин Сергеевич, какой подозреваемый… вы кого имеете в виду? — Кого? Крастонова, конечно. Так, по-моему, его фамилия? — Так. Но ведь он, напротив, потерпевший. — Он — единственный подозреваемый. И на него, как на такового, показывают пять человек. Которые все видели. И некоторые из них являются членами семей очень уважаемых в области людей, которым нет оснований не верить. — Уважаемым людям? — горько усмехается следователь. До него дошло, о чем идет речь, и он уже стал догадываться, какой приказ последует дальше. — Что, уважаемым людям? — непонимающе повторил прокурор области. — Я говорю, нет оснований не верить уважаемым в области людям? — Ты это брось! — снова взорвался прокурор, — я спрашиваю тебя, подозреваемый арестован? — Нет. — Почему? — Оснований для ареста Крастонова нет. — Немедленно арестовать! — Константин Сергеевич, я этого сделать не могу. — Что это за формулировка «не могу»… Я приказываю тебе! — Вы прекрасно знаете, что следователь — самостоятельное процессуальное лицо. Даже, если вы дадите письменное указание на этот счет — я его не выполню. Я уверен, что Крастонов не виновен. Преступление совершили эти пятеро и… — Ты можешь считать все, что угодно, раз уж ты настолько самостоятельный. Я бы, вообще, передал это уголовное дело другому следователю, но… Трое в командировках, один — на курсах повышения квалификации, одна — в отпуске по беременности и родам, еще один — в больнице уже второй месяц… вас только трое и осталось, — голос прокурора уже совсем спокоен, он прикурил от зажигалки сигарету и затянулся, выпустив большой клуб дыма. Губы следователя по-прежнему были упрямо сжаты, а глаза отчаянно пытались заглянуть в глаза собеседнику. Но дым мешал. И не только дым — прокурор области явно избегал взгляда. — Плытько работает по массовой гибели людей на стадионе, после обрушения трибун. Дело на контроле у самого Первого секретаря ЦК. Он и так пашет днем и ночью… Плытько, то есть… — обычно логичный прокурор сбился, — да и Первый секретарь тоже… Зайцев завален делами по выпуску недоброкачественной продукции комбинатом стройматериалов и «Химволокном». Так что тебе и придется это дело заканчивать, больше некому. Следователь по-прежнему молчал, лишь залысины его покраснели и покрылись капельками пота. — Поэтому, подготовишь постановление об аресте Крастонова за моей подписью, я сам его арестую. Или ты и это откажешься сделать? — Я подготовлю, — глухо произнес следователь, — но вы совершаете большую непоправимую ошибку и никакой суд… — Молокосос! — взорвался прокурор и швырнул сигарету в угол. На этот раз гнев был настоящим, лицо прокурора вновь стало волевым, глаза сузились, в них появился нехороший блеск. — Константин Сер… — Он меня учить будет! — не утихал прокурор, — я сам следователем проработал девять лет и, слава Богу… Иди — выполняй! И следствие чтобы было закончено в установленный законом двухмесячный срок. Продлевать тебе я его не буду. Иди! Следователь пулей вылетел из кабинета, бусинки пота прочертили на его лице косые мокрые линии. Вика, секретарша из приемной, подкрашивавшая в это время глаза, недоуменно посмотрела ему вслед. В коридоре следователь буквально врезался в плечо невысокой рыжеволосой женщины в темно-синем прокурорском мундире с петлицами младшего советника юстиции, выходившей из своего кабинета. — Что стряслось, Володенька, — женщина улыбнулась своими полноватыми губами, слегка подкрашенными темно-красной помадой, — тебя как из кастрюльки с кипятком вытянули. — Это не со мной… Это с ним что-то стряслось… — С кем? — С шефом. С Константином Сергеевичем… — Ну-ка, зайди, — и женщина втянула его за рукав в свой кабинет, — рассказывай. — Я его первый раз таким вижу. Он, ни с того, ни с сего, пересмотрел свою позицию по уголовному делу, которое я веду, и приказал арестовать невиновного человека… — Рассказывай, — коротко потребовала женщина… Они долго сидели в кабинете Долининой. … - Все понятно, — вздохнула, наконец, она и полезла в ящик стола за сигаретами, — эх, тяжкая наша доля! — Что понятно? Какая наша доля? Я ничего не понимаю, Таисия Николаевна. Долинина Таисия Николаевна, работавшая начальником отдела по надзору за рассмотрением судами уголовных дел, ловко чиркнула спичкой и, глубоко затянувшись, выпустила сизую струйку дыма. — Сейчас объясню, Володя. Не переживай — все обойдется, я думаю. Закуришь? — Я же бросил полтора месяц назад. — Извини, забыла. Ты не думай, что наш шеф свихнулся. Он не из тех. Просто срок пятилетний у него заканчивается. А назначат ли на новый — большой вопрос. Вчера поздно вечером закончилось бюро обкома партии, я слышала — тяжелый разговор там состоялся. Короче, бюро пока отложило рассмотрение вопроса о назначении Константина Сергеевича на новый срок… — Но мы же подчиняемся непосредственно Москве и не зависим от местных органов. Прокуроров всех уровней назначает Генеральный прокурор и… Да что я вам рассказываю… — Ну, ты совсем уж… С такими взглядами и самого в партию не примут, так и останешься следователем на всю оставшуюся жизнь. — Ну, так просветите меня, темного. — Володенька, без партии вообще ничего не происходит. Ни в стране, ни у нас — нигде. Даже сев и уборка урожая проводятся по указанию партийных органов. Даже огурец не смеет расти, если не принято соответствующее постановление. Ты юрфак когда заканчивал? — В восемьдесят третьем. — Ну, вот, значит, на втором или на третьем курсе конспектировал писательские труды Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева «Целину», «Малую Землю», «Возрождение». — Как и все. — И ничего не понял? — А что понимать-то… Человек написал воспоминания о своих ратных и трудовых делах. — Значит, не понял. А мы, между прочим, эти опусы обсуждали на партийных собраниях. Это не воспоминания, это наука: как должен жить советский человек и чего он может достичь, благодаря партии и партийному влиянию на его мировоззрение. Ладно, не буду тебе пудрить мозги. Долинина притушила сигарету и открыла форточку. — Стараюсь не курить в кабинете, — сказала она, — однако молодежь пошла, с такими светлое будущее уж точно вряд ли построишь. Слушай и наматывай на… Только вот и усов у тебя еще нет, надо отрастить — иным женщинам нравятся колючки под мужскими носами. Она села на стул напротив следователя. — Во-первых, — женщина загнула кончик указательного пальца с аккуратным, но ненаманикюренным ноготком, — без рекомендации бюро обкома партии прокурор области назначен быть не может. Более того, даже получив постановление бюро обкома о даче согласия на назначение, Генеральный прокурор, непременно, по правительственной связи позвонит первому секретарю обкома и спросит: проводит ли линию партии назначаемый, тянет ли, соответствует ли, понимает ли, ладит ли и так далее, и тому подобное. И, если первый секретарь заартачится, или хотя бы нелестно отзовется — никакого назначения не будет… Не то, чтобы Зотов был не от мира сего, но многое, о чем ему поведала Долинина, было для него откровенностью. — … Во-вторых, — средний палец присоединился к указательному, — все, что выделяется областной прокуратуре и ее сотрудникам, начиная от здания и заканчивая квартирами для жилья, идет через решения исполкома, но с согласия обкома. Председатель облисполкома, являясь, уже по должности, членом бюро обкома, по сути, является вторым лицом во властной иерархии области. Она махнула рукой — курить, так курить — и зажгла новую сигарету: — А теперь ответь мне, Володенька, на один вопрос. — На какой? — Как мы можем осуществлять прокурорский надзор за законностью в деятельности облисполкома, когда мы от него сами целиком и полностью зависим? — Ну, как зависим… — А так… И вся наша служба государева, и наш повседневный быт — все в руках исполкома. Служебный транспорт, ремонт и обслуживание здания — выделяет и решает исполком… Жилье — ходатайствуй перед должностными лицами исполкома; земельный участок под дачку или гараж — кланяйся; автомашину купить — умоляй; в детский садик ребенка пристроить — нижайше проси; путевку в санаторий здоровье поправить — изгаляйся… Да, что тут говорить… Зотов ошеломленно молчал. Надо сказать, что все свое время Зотов отдавал работе, и в бытовом отношении был весьма несведущ и неприхотлив. Работал в органах прокуратуры он уже шестой год, семьи еще не имел, жил по-прежнему в общежитии, и не приходилось ему пока решать подобных вопросов. Хотя ведь общежитие было стройтрестовским, и заселился он туда также с позволения исполкома, правда, районного, по письменному ходатайству прокурора области… — Ладно, расплакалась и поплакалась, — вздохнула Долинина, — мы еще далеко не в худшем положении. А теперь слушай по делу. На бюро обкома Константину Сергеевичу было предъявлено немало претензий. Преступность в области растет — это раз. Но при чем здесь прокуратура? Даже милиция не в состоянии повлиять на ее показатели. Нет, вру — милиция, когда требует партия, ловко манипулирует цифрами… А, в принципе, ученые считают, что преступность в обществе формируется более чем четырьмястами различными факторами. А в обкоме — прокурор виноват. Зеленый змий все выше поднимает голову — это два. Кстати, говорят, готовится какое-то масштабное постановление ЦК по усилению борьбы с пьянством. Спиртное якобы будут распределять непосредственно по трудовым коллективам, а там на собрании решать… Ты ничего не слышал по этому поводу? — Нет. — Ну да, ты же у нас весь в работе, почти не пьющий и даже уже не курящий. Анекдот, хочешь, расскажу? — Давайте. — Принимают в партию мужика… Спрашивают на парткомиссии: спиртное употребляешь? — Бывает, — отвечает. — Нехорошо, вразрез с линией партии — надо бросить. — Брошу. — Куришь? — Да покуриваю, иногда. — Нехорошо… — Брошу. — А насчет женщин как? — Да, тоже бывает. — Нехорошо… — Ладно, исключу и женщин. — Отлично, и тогда последний вопрос: жизнь за партию отдашь? — Конечно, на хрена мне такая жизнь! Явно не ожидавший такой концовки Зотов, залился смехом и даже наклонился вперед, ухватив себя за уши. Долинина лишь сдержанно улыбнулась. Напряжение немного спало. — Вернемся к нашим баранам… — продолжила Долинина, — короче говоря, на бюро нашему шефу вменили все мыслимое и немыслимое, вплоть до несовершенства прокурорского надзора за темпами заготовки побегов кустарников на корм скоту. И дали трехмесячный срок, чтобы он принял меры к устранению недостатков, после чего они вновь вернутся к рассмотрению вопроса о его переназначении. — Понятно, — протянул следователь, — теперь понятно, почему он такой нервный… — Ничего тебе не понятно, — Долинина сощурила глаза и со злостью притушила сигарету, — на него оказывают давление именно в связи с твоим расследованием по факту смерти найденной в реке девушки. Ведь всеми делами в области заправляет фактически Ступенев. Его кандидатуру через пару месяцев будет рассматривать пленум на место первого секретаря обкома. — А того — куда? — Того уже давно «ушли» — то ли с кем-то не поладил в Москве, то ли сам Ступенев сработал… В Казахстан направляют куда-то, в качестве второго секретаря обкома. А Ступенев этого ждет не дождется… — Вы хотите сказать, что… — Вот именно. Кто тебе сейчас позволит посадить на скамью подсудимых сына руководителя областной партийной организации, выбранного в самом ЦК КПСС? Не бывать этому. И прокурор области все это прекрасно понимает. Я думаю, он сделал шаг назад, чтобы затем втихую прекратить дело за недоказанностью. — Какой же это шаг назад? Ведь он хочет арестовать невиновного человека! — Скорее всего, от него этого потребовали, чтобы отвести удар от Ступенева-младшего и успокоить общественное мнение. Вот, мол, найден настоящий преступник, покажем его народу. А уголовное преследование против него прекратят через какое-то время — за недоказанностью. Выпустят потом твоего Крастонова на свободу, и все останутся довольны. — Но это же… Это невозможно… Это незаконно… Это подло, наконец! — Послушай, Володя, старую мудрую бабу. Сколько я уже всего такого насмотрелась. Ты ничего здесь сделать не сможешь. Тебя просто отстранят от следствия, а уголовное дело передадут кому-нибудь другому. И прокурор области ничего не может сделать, его также запросто уберут, может, и уже убрали этой трехмесячной отсрочкой. Его зам все будет решать, а не тот зам — так другой. И никто по существу с этим разбираться не будет, поверь мне. Если хочешь в сложившейся ситуации помочь этому несчастному Крастонову, то пока не перечь. А следствие продолжай вести, как положено, то есть доказывай его невиновность. Иначе парень может и сесть. Суду команду дадут, и вся недолга. А сядет — вот тогда ты и станешь виноват со своей строптивостью. Всю жизнь потом себя казнить будешь… Зотов вышлет из кабинета Долининой, тряся головой и судорожно поводя плечами. Лишь поднявшись на второй этаж и подойдя к своему кабинету, он вспомнил о том, что его там ждал Крастонов. Увидев открытое доверчивое лицо парня, следователь содрогнулся — другого выхода у него, действительно, не было… Дверь в камеру следственного изолятора распахнулась. Нары, расположенные в два яруса, были заполнены людьми. — Принимайте пополнение, граждане заключенные, — ладный сержант в форме внутренних войск МВД захлопнул за Крастоновым унылую серую дверь камеры, ответившую характерным лязгом усталого металла. Десятки глаз уставились на новичка. Любопытные и равнодушные, хищные и презрительные взгляды встретили вновь прибывшего в красноречивом молчании. Он нерешительно остановился возле самой двери, не зная, где ему можно расположиться. Двухъярусные нары располагались вдоль стен в форме буквы «П», свободных мест, на первый взгляд, не было. — Ну, что за гусь? — приземистый чернявый мужчина в спортивном костюме, с продавленным носом, нехотя встал с нижнего яруса нар, примыкавших к двери, — представься! — Саша… Александр… — новичок вымученно улыбнулся и протянул навстречу руку для пожатия. — Во дает, сявка! — радостно изумился чернявый и, вместо рукопожатия, почти без замаха ткнул Крастонову в нос кулаком. Тот инстинктивно отреагировал и успел отшатнуться — кулак лишь несильно ударил в грудь чуть ниже шеи. Нападающий злобно ощерился гнилыми зубами и, сделав шаг вперед, вновь взмахнул рукой — уже наотмашь. И снова новичок избежал удара, пригнув голову и отшатнувшись. Но отступать дальше было уже некуда, спина уперлась в холодный металл двери. — Бей его хлопцы! — заорал вдруг кто-то, — эта гнида… — последовал грязный мат, — …свою бабу, а потом утопил ее в реке. Бей суку! — Нет! Неправда это… — но тяжелые и злые удары посыпались на парня со всех сторон. Он отбивался молча и ожесточенно, однако, уходя от одних ударов, натыкался на другие. Губы и нос уже распухли и закровили, лицо покрылось ссадинами. «Главное — не упасть», — повторял он про себя, и это помогало ему устоять на ногах, несмотря на активные попытки сбить его на грязный цементный пол, — «упаду — затопчут…» — А, ну — погодь, — казалось, негромкий, обыденный голос мгновенно был услышан всеми и моментально прекратил побоище. Плечистый высокий мужчина в тельняшке десантника, лежа, приподнялся на локте и всмотрелся в избитого новичка пристальными льдисто-синими глазами. Он занимал нижние нары возле самого окна и являлся неформальным лидером этого небольшого тюремного сообщества, называясь, по воровскому определению, угловым камеры. — Я слыхал иное, — тон его был резок, слова звучали весомо и отрывисто, — деваху изувечили, задушили, а затем бросили в реку другие люди. Он здесь не причем, его и самого пытались утопить… А, ну, скажи, как было на самом деле? Крастонов кивнул головой, но произнести ничего не успел. — Да, ты чо, «Десант», он это, гадом буду, — из группки, сгрудившейся справа от Крастонова, отделился длинный худой парень, стриженый наголо, с узкими наглыми глазами. Судя по голосу, это он и бросил клич к избиению новичка. — Заглохни, сявка, — резко бросил плечистый и, опустив ноги на пол, сел на нары, — я еще посмотрю, с чьего это ты голоса запел. Не завелся ли и у нас стукачок кумовской… Мощные мышцы его взбугрились и стали подрагивать. Длинный испуганно съежился и моментально скользнул за спины стоявших. — Подойди-ка сюда, — пронзительные холодные глаза вновь нацелились на Крастонова. Тот сделал несколько шагов вперед и остановился напротив грозно набычившегося плечистого мужика. Закатный луч солнца проник через узкое зарешеченное окно в камеру и рассыпался неяркими пятнами по покрытому ссадинами, но упрямому лицу парня. — Долго спрашивать не буду, — произнес плечистый, — скажи только: «клянусь мамой…» — Клянусь своей матерью, — тихо, дрогнувшим голосом, сказал Крастонов. — Верю, — буднично, но веско подытожил старший по камере, со странной кличкой «Десант», к роду войск которого, он, однако, в недалеком прошлом, имел прямое отношение. Он указал новичку место — не почетное, но и не позорное, с блатной точки зрения, и жизнь камеры вновь вошла в скучную размеренную колею. — От подъема до отбоя, от допроса до допроса… — тихо замурлыкал один из обитателей камеры… Ночью, еще долгое время после того, как погасла тусклая лампочка под потолком камеры, Крастонов лежал с открытыми глазами, устремив взгляд на слегка светящееся оконце камеры… Однажды конвоир пришел за Крастоновым очень рано, сразу после скудного тюремного завтрака, состоявшего из загустевшей перловой каши и алюминиевой кружки жидкого чая, пахнущего рыбой. — Крастонов! выходить без вещей. На допрос. Парень вышел, заложив, по уже приобретенной привычке, руки за спину. Они пошли какими-то гулкими переходами, а потом спустились на этаж вниз. — Куда меня? — Разговорчики! — строго прикрикнул конвоир. Но, через несколько шагов, приглушенно произнес, — в другую камеру. Похоже, в разработку… — Что? — Все. Молчать! — и снова тихо, — будут бить — стучи изо всех сил в дверь. В новой камере находилось лишь четверо заключенных, хотя она была даже больше той, в которую вначале доставили Крастонова. Все они имели откормленный вид, достаточно зверские физиономии и разнообразные татуировки по всему телу. — Кореша! Глянь, кто к нам пришел, — нарушил злобное молчание один из них, с изуродованным полуприкрытым глазом, — это ж тот козел, что трахнул свою чуву, а затем утопил. Заходи — жорным будешь! Ну, рассказывай, сука, что с бабой сделал? — Никого я не трогал. Наоборот… — Заткнись! Вот тебе бумага и ручка. Пиши повинную прокурору. Иначе будешь зашвабрен, как петух. И на всю жизнь им останешься. Пиши, сука! Может, уйдешь тогда живым отсюда. — Не буду ничего писать, я ни в чем… — Ну-ка, Филя, причеши маленько парашника для начала… Крастонова молча и сосредоточенно избивают. — Эй, Сыч! По морде, да по башке не бей, не ясно тебе было сказано, пень косорылый… Шестерки хреновы — учи вас всю жизнь. Дуболомы… На его стук в дверь, как советовал сердобольный конвоир, так на помощь никто и не пришел. Это повторилось несколько раз. В свою камеру Крастонов вернулся лишь вечером. — Ничего себе «на допрос», — «Десант» удивленно разглядывал свежий синяк на лице Крастонова, — где это тебя так? — Это еще не все, — Крастонов сбросил рубашку. Плечистый присвистнул. — Посадили к каким-то мордоворотам, а те… — начал Крастонов. Рассказ внимательно слушала вся камера. — Все ясно, — авторитетно заявил «Десант», — сунули тебя в «пресс-хату», есть у них такая «всесознайка», самому, правда, побывать не довелось. Не сломался? — Нет. — Ну, молодчага. Держись, иначе засудят и впаяют на полную катушку. — За что мне все это? — поморщился Крастонов, набрасывая рубашку. Даже прикосновение мягкой ткани рубашки вызывало у парня нестерпимую боль. — Следаку своему расскажи, — посоветовал многоопытный угловой, налюбовавшись на громадные синяки и кровоподтеки, разбросанные по всему худощавому телу Крастонова. — Да он с ними заодно. Казался сначала таким располагающим, добрым. — Все они добрые, когда спят, — гоготнул кто-то. Хмурым дождливым утром Зотов отправился в магазин с вывеской «Гастроном». В винно-водочном отделе он купил три бутылки водки. Обмотав их газетами, чтобы не звякали, аккуратно положил в целлофановый пакет и долго ждал троллейбуса на ближайшей остановке. Выйдя из троллейбуса, он посмотрел на часы — была половина одиннадцатого. Быстрым шагом, под моросящим дождем, Зотов направился к большому серому зданию Научно-исследовательского института криминологии, криминалистики и судебной экспертизы. Он поднялся на второй этаж и зашел в комнату, заставленную длинными столами и шкафами со стеклянными окнами. Шкафы и столы были заставлены различными приборами, аптекарской посудой, бутылочками, колбочками, баночками. В комнате находилось два человека, занятых своими делами. — Ребята, очень срочно надо, — Зотов стыдливо положил целлофановый пакет с бутылками на единственный видавший виды колченогий стул, сиротливо притулившийся у стенки. Плотно сбитый бородач в несерьезной выцветшей ковбойке удивленно скосил глаза на пакет и встал из-за длинного стола с какими-то приборами типа микроскопов, но со множеством объективов. — Что надо? — спросил он. — Следователь я. Из областной прокуратуры. Вот мое удостоверение. Я направлял к вам несколько постановлений о назначении различных экспертиз по делу об убийстве и изнасиловании молодой девушки, которое я веду. — Когда? — Недели две назад. — Э, уважаемый коллега, у нас тут по три месяца лежат уже материалы, очередь громадная. — Человек арестован… — Эка невидаль, — вступил в разговор тоже бородатый, но маленький и толстенький эксперт в синем замызганном химикалиями халате, пуговицы на котором не сходились ввиду его несоразмерности габаритам обладателя, — поймите, товарищ, преступность возросла в разы, а у нас штат, как был, так и остался. Крутись, как хочешь, а всем срочно и срочно. — Ребята, не за себя же прошу. Человек невинный может пострадать. Мне бы только биологию, срочно… — Биологическая экспертиза и есть самая сложная и по времени очень длительная, — поучительно произнес первый бородач, почесывая крупный мясистый нос. — Я знаю, но ее заключение будет основным доказательством в пользу невиновного. — Кто он тебе, родственник, что ли, или хороший знакомый? — И не родственник, и не знакомый, просто невиновный. — Ну, ладно. Сделаем, Серега? — Какой вопрос, человек за дело болеет. Все бы так подходили к расследованию, глядишь, и у нас работы поубавилось бы, — согласился толстячок, безуспешно пытаясь застегнуть пуговицу. — Я вот тут некоторые дополнительные вопросы поставил, — Крастонов протянул ему листок бумаги, — очень желательно на них ответить. — Давай. Послезавтра, часикам этак к двенадцати, приходи — результаты будут готовы. Во всяком случае, выводы подготовим, а официальное заключение через пару дней оформим, как положено. — Спасибо вам большое, ребята, до свидания. — Э-э-э, пакет-то свой оставил… Или это дополнительные материалы для исследования? — Водка это, — застенчиво улыбнулся Зотов, — может, вам для дезинфекции какой понадобится. — Ну, ты даешь, — дружно захохотали бородачи, — вообще-то другому и по морде за эти штучки накостыляли бы… Но ты парень свой, да и подход у тебя к делу правильный. Так что, нормалек — предложение принимается, но с существенной оговоркой. — Какой? — Подходи к нам к концу дня, вместе и продезинфицируемся. У тебя работа ведь тоже не очень чистая. — Спасибо. Обязательно подойду. В камере для допросов в следственном изоляторе с мебелью было не густо: только стол и три обшарпанных табуретки. Зотов стоял и задумчиво смотрел в окно. Через стекло, забранное решеткой, было видно, что на улице по-прежнему моросит какой-то несерьезный, по-осеннему неторопливый, мелкий дождь. Зотов хмуро наблюдал, как тягучие капли неровными бороздками ползли по мутному, давно не мытому стеклу камеры. Настроение у следователя было под стать внезапно испортившейся погоде. Зотов фактически шел на сделку. На сделку со своим начальником — областным прокурором, на сделку с ненавистными бонзами из партийной и советской верхушки, на сделку с законом… На сделку с собственной совестью, наконец. Но Долинина была права — никакого иного выхода не было. Вначале он собирался написать заявление о самоотводе от расследования уголовного дела, объяснив этот шаг своей заинтересованностью в его исходе. Закон такую возможность предоставлял. Но, тем самым, он оставлял невиновного парня наедине с бездушной и жестокой машиной правосудия, которая, наверняка, перемолола бы его, даже не заметив. Судьба Крастонова была бы искалечена на всю оставшуюся жизнь. Нет, здесь следовало побороться. Тем более, что паренек смотрел на него, как на единственную возможность добиться справедливой кары для преступников, легко и походя отнявших у него любимую девушку. Следователь собирался посоветовать арестованному, какой тактики ему придерживаться во время проведения различных следственных действий. Это также было против правил, но… Зотов обернулся на стук двери. В камеру зашел мужчина с покрасневшим лицом и сальными глазами. Зотов знал вошедшего — это был адвокат. Ранее он работал помощником районного прокурора, но, за пьянство и связанные с этим служебные огрехи, из прокуратуры был уволен. Как правило, уволенных из правоохранительных органов пристраивали в адвокатуру, которую в те времена вообще не считали за орган правосудия. Фактически адвокаты не были полноправными участниками уголовного процесса и от них отмахивались, как от надоедливых мух, всячески принижая их и даже унижая. — Привет, коллега, — развязно ухмыльнулся вошедший, и протянул руку. Зотов сразу почувствовал, что от вошедшего явственно пахнет спиртным. Причем, не застарелым — смрадным и чадным, а свеженьким, с запахом дешевого вина, в народе именуемого «чернилами». «Уже успел принять…» — неприязненно подумал Зотов, а вслух сухо произнес: — Здравствуйте. Сегодня Ваше присутствие, в общем-то, необязательно. Я не собираюсь допрашивать арестованного, а хочу всего лишь с ним побеседовать, без протокола. Видите, я даже не взял с собой материалов уголовного дела, только папочка с некоторыми бумагами. Впрочем, если вы хотите… — Нет, зачем же… Тем лучше… — явно обрадовался адвокат, — тогда, адью, коллега… Он быстро вышел. «И такой вот будет защищать Крастонова, — досадливо поморщился следователь, — да, от него больше вреда, чем пользы». Он вновь повернулся к двери спиной и бездумно стал разглядывать извилистые влажные тропинки ползущих по стеклу дождевых капель. Вошедший без стука, пожилой конвоир с унылым и серым лицом, и с погонами старшины деликатно кашлянул. Зотов обернулся. — Подследственный Крастонов доставлен, — простуженный, а может, и прокуренный голос конвоира был также сродни ненастной погоде, — заводить, товарищ следователь? — Давайте. — Крастонов, заходи, — крикнул конвоир. — Я буду снаружи? — вопросительно обратился он к следователю. — Да. Я вас позову, как закончу, — ответил Зотов. В синем спортивном тренировочном костюме с обвисшими коленками и опущенными плечами, с руками за спиной, арестованный напоминал нахохлившегося воробья. И смотрел парень на следователя исподлобья и неприветливо. — Здравствуй, Крастонов. Садись. — Да спасибо, я уже сижу с Вашей помощью, а говорили… — Я и сейчас говорю… Да садись же. Подследственный попытался придвинуть довольно далеко отстоящую от стола табуретку немного поближе, но это ему не удалось. — Она привинчена к полу, — спокойно сообщил следователь, — равно, как и две других табуретки, а также и стол. Так положено, чтобы у подследственных не было всяких нехороших мыслей о физическом насилии. — Понятно, — глухо произнес Крастонов и сел. — Так вот, — продолжил Зотов, — я и сейчас говорю: я хочу доказать твою невиновность. А сидишь ты не с моей помощью, а по постановлению самого прокурора области. Он лично дал санкцию на твой арест. — А избивают меня здесь с чьей санкции? — голос Крастонова задрожал от обиды. — Кто тебя избивает? — Вот, смотрите… Крастонов задрал рубашку и синюю пожеванную майку, и показал вначале грудь, а затем и спину. — Дела-а-а, — протянул Зотов, — расскажи-ка мне, как это произошло. Нет, подожди, по-моему, у меня в папке есть бланки протокола допроса — оформим все, как полагается, по закону. Эх, жаль, отпустил твоего адвоката. Он нажал на кнопку, расположенную под столешницей, и в камеру тотчас вошел конвоир. — Уже забирать? — он с сомнением кивнул в сторону арестованного, выразив, тем самым, удивление столь коротким общением его со следователем. — Нет. Позвоните в «парилку» — пусть зайдет дежурный адвокат, — приказал Зотов. «Парилкой» называлась крохотная комнатушка при входе в СИЗО, где, в дневное время, дежурили обычно адвокат и следователь, на случай возникновения у кого-то из сидельцев изолятора дать срочные, обычно признательные, показания о совершенном преступлении… Крастонов быстро записывал показания. — Ну, вот. Сейчас я выпишу еще постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы. Придет врач-эксперт, освидетельствует тебя, то есть зафиксирует все побои, а потом даст свое заключение о предполагаемом механизме их образования и степени тяжести. — Меня не будут больше бить? — с надеждой спросил Крастонов. — Нет. Я приму для этого все соответствующие меры. Но это не главное сейчас. Ты понял, как себя вести на следствии? Даже, если меня от него отстранят, и твое дело будет вести другой следователь? — Понял. Только я уже сомневаюсь, что из этого что-то получится. Никогда не думал, что у нас могут вот так ни за что посадить. — Все. Если еще сам не будешь верить, то… — следователь махнул рукой и нажал на кнопку, вызывая конвоира. Крастонова увели. Зотов собрал свои бумаги в папку и тоже вышел из камеры. Он сперва долго шел по коридору следственного изолятора, затем поднялся по лестнице на этаж выше и подошел к двери с деревянной резной дощечкой, украшенной затейливой витиеватой надписью: «Начальник следственного изолятора № 1 УВД N-ского облисполкома Шичко В. Е.». — Арестованные, небось, сделали, — пробормотал машинально следователь и толкнул дверь. Небольшая, но уютная приемная была заполнена стрекотом пишущей машинки, на которой, почти не глядя, в две руки барабанила востроносая девица с челкой под Миррей Матье. — Василий Елисеевич у себя? — спросил Зотов. Девица утвердительно кивнула головой, не прекращая работы и даже не удостаивая вошедшего взглядом. В кабинете, уставленном самодельной, искусно исполненной, резной мебелью, за инкрустированным разноцветным деревом столом восседал грузный краснолицый мужчина в темно-синей форменной рубашке без погон. Китель с многочисленными орденскими планками и полковничьими погонами висел на стуле, стоящем сбоку от стола. «Где они умудряются столько наград получить, — привычно удивился про себя следователь и вновь машинально оценил обстановку, — а мебель-то пошловата, отдает какой-то особенной, тюремной, субкультурой». Мужчина отложил в сторону газету «Правда» и молча посмотрел на вошедшего. — Здравствуйте, василий Елисеевич, — произнес Зотов. — Здорово, здорово, — Шичко сощурил глаза и слегка поморщил лоб, как бы припоминая, — Зотов, кажись, из прокурорских? — Точно. — Чем обязан? — В СИЗО три дня назад был избит мой подследственный Крастонов. Я буду вести расследование и по этому факту, в рамках уже ведущегося уголовного дела. Судебно-медицинская экспертиза мной уже назначена. А пока прошу вас произвести служебное расследование, и принять меры к недопущению подобного впредь. Материалы расследования прошу представить мне в десятидневный срок. — Не может быть. Никто мне об этом случае не докладывал, — явно деланно возмутился начальник следственного изолятора, — как это случилось? — Судя по всему, его поместили в камеру для оперативной разработки. Законом, не предусмотренную, между прочим… — Безобразие, если так произошло. За всем разве уследишь — хозяйство большое. Я разберусь. Если факт подтвердится, виновные будут наказаны. — Надеюсь, — в голосе следователя послышалась горькая ирония, — до свидания, товарищ полковник. — До свидания, товарищ прокурор, — хозяин кабинета ответил со снисходительностью сильного. Едва докучливый посетитель вышел, полковник быстро набрал телефонный номер. — Лидочка? Шичко приветствует первую красавицу управления и его окрестностей… Никакого преувеличения… Николай Леонидович у себя?.. Соедини с ним, пожалуйста… — Здравия желаю, товарищ генерал… — подобострастно произнес через несколько минут Шичко. При этом он даже встал. — …Да, исполнено, я уже докладывал, — продолжил он, — я про другое хочу доложить. Следак прокурорский, Зотов, тут был. Расследованием угрожал… Так точно, товарищ генерал… Результат пока нулевой… Никак нет. Более того, я прослушал камеру для допросов, где Зотов учил преступника, как уйти от ответственности… Да, прямым текстом… Конечно, записал на магнитофон — Ваша школа, хе-хе… Виноват, товарищ генерал, я не это имел в виду… Так точно. Если эту кассету дать прослушать, кому положено, не все, конечно, а только инструктаж — выгонят из прокуратуры за сутки, с волчьим билетом… Слушаюсь, товарищ генерал, завтра утром кассета с этой частью записи будет у вас… Спасибо, товарищ генерал… Понял… До свидания. — Фу! — полковник вытер выступивший на лбу пот, — попробуй, угоди этому начальству. Захочешь подольститься — а оно вон как… Долинина вошла в кабинет Зотова, как всегда, быстрым размашистым шагом: — Ну, как дела, Володенька, — чем так удручен? — Да, час от часу не легче. Понимаете, Таисия Николаевна, моего подследственного избили в СИЗО. В «пресс-хату», похоже, помещали. Пытались показания силой выбить. И эта свв-олл-очь… — Зотов от возмущения заикнулся, а затем поперхнулся и закашлялся. — Ну-ну? — Многое про него рассказывали, про Шичко про этого… Так вот, он отнекивался: не может быть, мол, такого, он ничего не знает… Да ведь без его ведома и крыса в изоляторе не пискнет! — Э, Володя! Чему тут удивляться… Милиция и не то, бывает, творит — еще насмотритесь за свою службу. — Но это же не просто нарушение закона! Это произвол! Это должностное преступление! — Был случай, несколько лет назад, когда один подследственный и вообще бесследно пропал. Завмаг. Обвинялся в хищениях в особо крупных размерах и во взяточничестве. И ничего не установили, ничего не доказали, хотя перспективная версия была… То ли побег устроили за большие деньги, то ли опасного свидетеля убрали — ниточка тянулась… — Долинина ткнула пальцем вверх, — списали на побег, в конце концов, и вся недолга. — И никого за это не привлекли? — Нет, конечно. Погоди, дай еще постращаю. Перед войной, весной тысяча девятьсот сорок первого, в тюрьму эту, она тогда энкаведешная была, зашел областной прокурор. Проверить на месте жалобу, якобы кого-то без всякой санкции, незаконно, посадили. Да так оттуда и не вышел… Жена самому Сталину писала, сотрудники по инстанции обращались. Бесполезно. Пропал человек, вот и все. — Ну, тогда «ежовщина» была, сплошное беззаконие, а сейчас ведь… — Ладно, Володя, не будем развивать тему, а то далеко зайти сможем… Я чего зашла — деньги собираю. День рождения — юбилей — послезавтра у Белова, ну, у зама. Ружье ему охотничье какое-то немецкое в комиссионке присмотрели. Будете сдавать? — Буду, конечно. Сколько? — С рядовых — по червонцу… А парнишку не бросайте. Я потом загляну еще, посоветуемся. Зотов ошалело покрутил головой, осмысливая полученную информацию. Из специально охраняемого и защищенного места люди бесследно пропадают… Что, вообще творится в конце двадцатого века в цивилизованном государстве… Он еще тогда даже предположить не мог, чем закончится это дело, и как круто повернется из-за этого его собственная судьба. Зотов медленно толкнул дверь от себя. В приемной секретарша Вика прихорашивалась перед маленьким зеркальцем и подкрашивала губы, слегка их поджимая. Зотов покрутил головой в нерешительности и зашел внутрь, держа в руке листок бумаги. — У себя? — Указал он на входную дверь в кабинет прокурора области. Вика молча кивнула, не прекращая своего занятия. Зотов открыл дверь и решительно зашел внутрь. — Можно, Константин Сергеевич? — Заходи, — произнес прокурор, — что там у тебя? — Вот. Подпишите, пожалуйста, — Зотов аккуратно положил отпечатанный листок бумаги прямо на середину стола. — Что это? — Постановление об освобождении Крастонова из-под стражи. — Что??? — Да, Константин Сергеевич. Я практически закончил расследование по делу в части причастности Крастонова к совершению данного преступления. Он абсолютно невиновен и… — Докладывайте, как положено, — голос областного прокурора был сух и неприятен. — Есть, — отчеканил Зотов. Первое. Изнасилование было групповым. Следы спермы были обнаружены во влагалище и в заднем проходе потерпевшей. По группе крови он как насильник исключается. Второе. Под ногтями потерпевшей найдены остатки эпителия — тоже не Крастонова. Третье. Найденные на теле убитой два лобковых волоска также принадлежат кому-то неизвестному. Четвертое. Она была задушена, а следы пальцев и кисти руки по размерам Крастонову никак не подходят. Они огромны, а у него руки, как у музыканта. Вот — все заключения различных экспертиз. Они категоричны. Вот — биологическая экспертиза, тоже никаких сомнений. Вот, смотрите, заключение криминологической экспертизы микрочастиц, волокон и изделий — на одежде потерпевшей найдены наложения чужих микрочастиц, арестованному Крастонову, не принадлежащих. Пятое. Вот протоколы осмотров места происшествия и очных ставок. Они полностью подтверждают показания Крастонова и объективно опровергают показания пятерки подозреваемых мной в совершении группового изнасилования и последующем убийстве Болышевой. — Значит… — прокурор потянул узел форменного галстука, ослабляя его. Совершенно очевидно, что видимое спокойствие давалось ему с большим трудом. — Значит… — глухо повторил он, вглядываясь в лицо Зотова безнадежными уже глазами. — Да. Значит, Крастонов должен быть освобожден. — Это само собой, раз невиновен… — прокурор ждал продолжения фразы. — А следствие необходимо продолжить, — жестко констатировал следователь, — и предать виновных суду. — Давайте постановление, я подпишу. — Вот оно, я его сразу положил вам на стол. Рука прокурора не дрожала, выводя знакомую затейливую подпись, но лицо его стало подобно по цвету той же бумаге — белое, с сероватым отливом. Он достал из стоящего за спиной сейфа гербовую печать и аккуратно приложил ее внизу постановления. — Я могу идти? — Идите, — безжизненный голос принадлежал, казалось, уже иному человеку. Зотов медленно брел по коридору. Он толком еще не соображал, как может повернуться дальнейшее продолжение разворачивающихся событий. Потухший взгляд прокурора все стоял у него в глазах, а в ушах продолжали звучать слова, произнесенные неестественным, неживым голосом. Он уже начинал понимать, что победе радоваться еще рано. Что же будет дальше? Ведь он поднял руку на сильных мира сего. Не зря же прокурор области, которого он считал честным человеком, по сути дела опустил руки и явно не желал продолжения расследования… — Ну, что? — раздался за спиной голос Долининой. Зотов вздрогнул и посмотрел непонимающим взглядом на Долинину, которая тормошила его за плечо. — Что — «что?», — пробормотал он. — А-а-а… Да, Константин Сергеевич подписал постановление об освобождении Крастонова из-под стражи… — Я была в нем уверена. Все-таки у него сильный характер… А что с делом? — Не знаю. Он ничего пока конкретно не сказал. Вообще, вид у него был просто убитый. — Еще бы. Все только начинается. Так что — держись Зотов, — она впервые назвала его по фамилии, как бы подчеркивая тем самым уважение к нему и к занятой им позиции. — Держись, — повторила Долинина и пошла к себе по коридору своей знакомой размашистой поступью. Крастонова завели в кабинет следователя Зотова в сопровождении уже двух конвоиров. Вид у него был подавленный. Он явно ожидал какого-то худшего продолжения. Парень сумрачно наблюдал, как один из конвоиров подал Зотову напечатанную крупным шрифтом бумагу, и тот, не глядя, ее подписал. Затем конвоиры молча вышли за дверь. — Ну что, в суд меня повезут? — уныло произнес Крастонов. — А вы ведь… — Ну что, Крастонов, не надоело еще сидеть? — вопросом на вопрос ответил следователь, отчего-то улыбаясь и не предлагая даже сесть. — Вы мне казались таким искренним, таким объективным, а начинаете еще и издеваться… — Да не издеваюсь я, Крастонов. Это просто шутка, может быть, не совсем удачная. Но напоследок можно и пошутить. К тому же, каждая шутка, как известно, содержит долю правды. — Напоследок? Доля правды? — арестованный смотрел одновременно и с надеждой, и с недоверием. — Да, Крастонов. Вы свободны. Отныне по делу вы будете проходить только в качестве потерпевшего и, отчасти, свидетеля. Точнее, более будете свидетелем по делу об убийстве и изнасиловании Вашей знакомой Болышевой, и лишь отчасти потерпевшим в отношении самого себя. Вас ведь тоже пытались убить… — Вы это серьезно? — Более чем. Вот копия постановления об освобождении вас из-под ареста. Первый экземпляр уже ушел в СИЗО, и я сейчас расписался у конвоя, что получил вас в целости и сохранности. Вещи какие-нибудь из камеры вам нужно забирать? — Какие вещи? — растерянно произнес Крастонов. Губы его задрожали, а глаза наполнились слезами. Он буквально выхватил лист бумаги из рук следователя и стал читать напечатанное, не соображая, что держит постановление перевернутым. Отшатнувшись от протянувшейся на помощь руки следователя, он спохватился и развернул листок. — … Освободить— … дважды произнес он вслух, шевеля непослушными губами. — Я свободен? Я могу сейчас идти домой? — Да. Я вызову вас повесткой для проведения повторных очных ставок с подозреваемыми. Я все-таки изобличу этих подонков, чьими бы детьми… Э-э-э, отдайте копию постановления. Это следственный документ, который должен содержаться в деле, куда вы его прячете? — Да, извините меня… Я немного… Я вам очень… Извините… вы настоящий… Спасибо вам огромное… — все эти обрывки фраз Крастонов произносил, уже пятясь спиной к двери, — до свидания. И лишь открыв дверь, он остановился и строго посмотрел на Зотова. — Вы ведь докажете их вину? — Докажу. Обязательно докажу. На тротуарах еще лежал снег, но все признаки указывали уже на скорый приход весны. По городской улице в легком пальто и без шапки, не спеша, шел Крастонов. С той поры прошло уже полгода. По настоянию родителей Крастонов взял академический отпуск и почти сразу же уехал пожить к родственникам во Владимир. Оставаться в городе, бурлящем от слухов и пересудов, было попросту опасно. В суд для рассмотрения уголовного дела по обвинению убийц и насильников его должны были вызвать повесткой. Но вызова все не было, а родители на этот счет молчали. И Крастонов решил вернуться домой. Мартовский снег еще держал город в своих цепких объятиях. Крастонов решил пройтись от вокзала по легкому морозцу, приятно щекочущему щеки, пешком. Стояло раннее погожее утро, и прохожих на улицах было мало. Крастонов решил срезать путь, пройдя дворами на следующую нужную ему улицу, и зашел в арку проходного двора. Навстречу ему с лаем бросилась крохотная черная собачонка. — Фу, Геля, фу, — девушка в белой курточке и розовой пушистой шапочке грозно надула заалевшие от морозца щеки, но у нее это получилось не очень-то убедительно. — Ух, какая ты красавица, — сказал Крастонов, обращаясь к собачке, но мимолетно посмотрев в этот момент на девушку, лицом напомнившую ему погибшую Лену. Геля тотчас начала вилять хвостом и тереться о его ногу. — Извините, она вовсе не злая, — произнесла девушка, — пошли, Гелька. — Да, я вижу, — Крастонов посмотрел им вслед. Лицо его исказила гримаса — волной нахлынули воспоминания. Парень приостановился и тяжело опустился на скамейку, даже не попытавшись смести с нее жесткий заледенелый снег. Людей становилось все больше — кто-то уже спешил на работу, кто-то бежал трусцой «от инфаркта», тогда это было повальным увлечением. Мимо по проезжей части катил тележку мужчина в поношенной серой каракулевой шапке и в стареньком, но чистом и аккуратном пальто. На тележке лежали перевязанные бечевкой кипы использованного картона, а сбоку в матерчатом мешочке позвякивали бутылки. «Этот с утра уже на похмелку зарабатывает, — неприязненно подумал Крастонов, — развелось же их в последнее время». Вдруг что-то в облике раннего прохожего показалось ему очень похожим. И это угловатое лицо, и длинный хрящеватый нос, и слегка прищуренные глаза. Он присмотрелся к мужчине повнимательнее. — Зотов? — Крастонов рванулся со скамейки вслед за мужчиной, — Зотов! — уже более уверенно закричал он. Мужчина остановился и обернулся. Да, это был он — Зотов, следователь областной прокуратуры, который вел дело Крастонова. Лишь изрядно похудевшее лицо дополнила редкая курчавившаяся бородка. — Зо-отов, — протянул растерянно Крастонов, — следователь… — Да, Зотов, — спокойно ответил мужчина. — Но — бывший следователь… А ты ничуть не изменился, Крастонов, в отличие от меня… Что, удивлен? — Я приехал… Погодите, что с вами случилось? — Бомжую, как видишь, — Зотов закурил дешевую сигарету без фильтра. — Вы же не курили… — Многое уже в прошлом. Очень многое. — Но, что произошло? вы бросили свою работу? — Нет, это работа бросила меня, — горько усмехнулся бывший следователь. — Вас уволили? — Да. Хочешь знать подробности? — Расскажите, если можно. — Этот подлец, начальник следственного изолятора, оказывается, записал наш с тобой разговор на магнитофон. Ну, где я объяснял тебе, как вести себя во время следствия. Пленка с записью легла на стол Ступенева, которого к тому времени избрали уже первым секретарем обкома. Ну, а дальше — служебное расследование, отстранение от должности, а затем и увольнение с формулировкой «за совершение порочащего поступка, несовместимого с высоким званием работника советской прокуратуры». — И где вы сейчас? — Нигде. Пенсия мне не положена. На работу не берут даже разнорабочим. Из общежития выселили… Вот, собираю макулатуру и стеклотару — тем и живу. — Я… Я могу вам чем-то помочь? — А чем ты мне поможешь, Крастонов? Рубль дашь? Так я не возьму, я еще не опустился до этого. И вообще не опустился на дно, не думай. Жить можно. Ты же жил в тюрьме и ничего. — Но ведь… — Не волнуйся — это не на всю жизнь. Мы сейчас сколотили бригаду с такими же горемыками, как и я, — Зотов горько усмехнулся, — копим деньги на билеты. Двинем на Крайний Север, там нужны люди с любыми биографиями. И заработки там хорошие. Так что перспектива у меня есть, и неплохая. Тебе спасибо за проявленное участие и всего хорошего, как говорится. — Подождите! А что с уголовным делом? — Ах, да. Уголовное дело по факту смерти Елены Болышевой прекращено за недоказанностью. Все его фигуранты живы, здоровы и продолжают прежний образ жизни. Ступенев-старший, как я уже говорил, стал первым лицом в области. Плеткевича, тоже старшего, назначили первым заместителем председателя облисполкома. Ремезов, прокурор области, получил обширный инфаркт, сейчас находится на пенсии по инвалидности. Его так и зарубили на новый срок. Вот, собственно, и все. Да, еще начальника УВД Калугина по-быстрому отправили на пенсию. — А его-то за что? — Обэхаэсэсники, его подчиненные, накрыли подпольный заводик по производству поддельной водки, нашли несколько точек ее реализации и стали подбираться к организаторам этого прибыльного дельца. Однако ниточки потянулись высоко, очень высоко… Вот на бюро обкома и рассмотрели вопрос о недостатках в работе органов внутренних дел области… И были сделаны соответствующие оргвыводы. Начальника ОБХСС тоже уволили. Как так, недосмотрел — столько лет подпольный цех этот функционировал, а из Дагестана цистернами спирт гнали… А дело, естественно, прикрыли. Впрочем, кого-то из торгашей, кажется, судили. — Но это же… Это все!.. — Это коррупция, — тихо и жестко произнес Зотов, — это — зарождение организованной преступности. А бороться с этим пока некому, да и не дадут. Ну, все. Бывай, а то ждут меня. — До свидания. Спасибо вам за все. И удачи. Зотов покатил тележку дальше… На следующий же день Крастонов уехал в Минск и сдал документы для поступления в Минскую высшую школу милиции, бросив учебу в институте народного хозяйства. С этого момента начался тот Крастонов, который возненавидел преступность во всех ее проявлениях, в особенности — коррупцию, и еще, пустившую только первые ростки, организованную преступность. Он вступил с ней в беспощадную борьбу и стал считать это делом всей своей жизни. |
||
|