"Осужден пожизненно" - читать интересную книгу автора (Кларк Маркус)

Глава 15 ВЕЧЕР В СВЕТСКОМ ОБЩЕСТВЕ

Вечером третьего декабря в доме майора Викерса, коменданта колонии Макуори-Харбор, царило необычное веселье.

К ним с известиями неожиданно прибыл лейтенант Фрер, недавно назначенный комендантом острова Марии. Правительственная шхуна «Божья коровка» обычно приходила в колонию два раза в год. Вес обитатели поселка всегда с нетерпением ожидали ее прибытия. Для каторжан каждый приход «Божьей коровки» означал прибытие новых людей, вести от старых дружков о событиях в мире, от которого они были отторгнуты. С прибытием шхуны даже скованные цепью, измученные тяжким трудом каторжники начинали чувствовать себя людьми, вновь уверяясь, что за их миром – окруженной мрачными лесами тюрьмой – существовал другой мир, где люди, такие же, как они, смеялись, курили, пили, отдыхали и были свободны. Когда приходила «Божья коровка», они узнавали волнующие их новости – не только подробности военных операций, о движении кораблей или же городские сплетни, но они узнавали также и о том, что касалось их непосредственно – что Том мостил дороги, Дик получил «билет»,[6] Гарри совершил побег, а Джека повесили в тюрьме Хобарт-Тауна. Такие сведения были для них драгоценны, а новоприбывшие обо всем подобном были хорошо осведомлены. «Божья коровка» заменяла каторжникам все городские толки, театр, новости на бирже, последние известия. Она была их газетой, почтой, единственной отдушиной в их монотонном существовании, единственным звеном, соединяющим их собственное горе со счастьем других. Для коменданта и всех свободных поселенцев она тоже являлась желанной гостьей, ласточкой из внешнего мира. И не было на острове человека, у которого бы не щемило сердце, когда ее белые паруса исчезали за скалистым холмом.

Сейчас дело чрезвычайной важности радовало и волновало майора Викерса. Губернатор, звавшийся Артур, решил ликвидировать каторжную колонию Макуори. Власти были встревожены произошедшей здесь серией убийств и попыток к бегству, а кроме того, удаленность колонии от Хобарт-Тауна делала ее существование дорогим и неудобным. Поэтому губернатор выбрал новым местом каторжной колонии Тасманийский полуостров – «серьгу», о которой мы уже упоминали, и, назвав его в свою честь Порт-Артуром, послал лейтенанта Фрера к Викерсу с распоряжением перевезти туда каторжан из Макуори-Харбор.

Чтобы понять весь смысл и все значение этого приказа, выполнение которого было возложено на лейтенанта Фрера, мы должны рассмотреть условия жизни в каторжной колонии в тот период ее существования.

Девять лет тому назад полковник Артур, бывший губернатор Гондураса, прибыл сюда в самый критический момент. Его предшественник, полковник Соррел, был человеком неплохим, но бесхарактерным. Кроме того, он вел распутный образ жизни, и его офицеры, следуя примеру своего губернатора, не придерживались строгих нравственных правил. Никто не удивлялся, если офицер открыто брал в сожительницы арестантку. По слухам, такое сожительство не только обеспечивало женщине безбедное существование, но и защищало ее от наказания, неизбежного в случае, если бы она самовольно выбрала себе любовника. Губернатор Артур-твердо решил искоренить подобное распутство, однако в своем требовании строго следовать правилам приличия он, возможно, несколько переусердствовал. Человек честный, смелый и высоконравственный, он в то же время был скуп и холоден, и веселые проделки колонистов не встречали у него сочувствия. Помимо администрации, созданной губернатором Артуром, к колониальному обществу относились также свободные поселенцы и освобожденные «по билету», бывшие арестанты, таких, как ни странно, было довольно много. На второе ноября 1829 года в книгах числилось тридцать восемь помилованных и пятьдесят шесть условно помилованных, а число выпущенных «по билету» на двадцать шестое сентября того же года составляло семьсот сорок пять человек.

О некоторых сторонах быта этих людей невозможно говорить без удивления. По официальным свидетельствам многих почтенных лиц – государственных служащих, военных и вольных колонистов, распутство среди ссыльных поселенцев царило отчаянное. Основным пороком являлось пьянство. Даже детей встречали на улицах пьяными. По воскресеньям, пока шла церковная служба, у дверей кабаков стояли толпы мужчин и женщин, ожидавших окончания службы, чтобы снова предаться разгулу и бражничеству. Что касается положения заключенных, оно было просто неописуемым. Несмотря на суровые наказания за нелегальную продажу спиртного, оно проносилось даже в тюрьмы. Мужчины и женщины напивались вместе, и получить за бутылку бренди двадцать плетей еще считалось недорогой ценой. На женских фабриках-тюрьмах творились самые непристойные дела, а преступления, совершаемые в кандальных командах, а также в каторжных селениях, были настолько отвратительны, что мы опускаем их описание. Все самые гнусные и чудовищные злодеяния, какие только мог придумать извращенный ум, совершались в этой несчастной стране бесстыдно и хладнокровно.

В 1826 году, когда в Хобарт-Тауне были выстроены новые бараки, каторжан поделили на семь категорий. Арестантам первой категории разрешалось ночевать «на воле» и по субботам работать на себя; второй категории разрешалось лишь последнее; арестантов третьей категории отпускали только в субботу после полудня; четвертую и пятую категории составляли «трудные» и «буйные» – они работали в кандалах; к шестой категории относились «безнадежно неисправимые» – они работали в кандалах и содержались отдельно от других каторжан; седьмую категорию составляли подонки из подонков – убийцы, бандиты, грабители, которых нельзя было обуздать ни кандалами, ни кнутом. Они считались погибшими для общества, и их отправляли к Чертовым Воротам или на остров Марии. Чертовы Ворота являлись самым страшным местом каторги. Карательные меры были здесь настолько суровыми, а жизнь такой ужасной, что каторжники не выдерживали и шли на любой риск, чтобы только удрать отсюда. За один год здесь было зарегистрировано восемьдесят пять смертных случаев, только тридцать из них произошли естественным путем; из остальных – двадцать семь человек утонули в море, восемь погибли случайно, трое застрелены солдатами, двенадцать убиты своими собственными товарищами. В 1822 году из ста восьмидесяти двух каторжан сто шестьдесят девять получили в наказание общим числом две тысячи ударов плетьми. За десять лет существования штрафной колонии из нее бежало сто двенадцать человек, из них шестьдесят два были найдены мертвыми. Каторжники кончали жизнь самоубийством., чтобы вырваться из этого ада, а если отдельным счастливцам удавалось скрыться в зарослях колючего кустарника или где-нибудь в болотах, лежавших между тюрьмой и поселением, то они предпочитали лучше умереть, чем снова попасть в руки своих тюремщиков.

Морис Фрер сидел у потухшего камина, небрежно положив ногу на ногу, и с обычным равнодушным видом развлекал общество. Прошло уже шесть лет со времени его отъезда из Англии, он располнел и приобрел солидность. Волосы стали жестче, щеки – краснее, взгляд – суровей, но его манера вести себя оставалась той же. Возможно, теперь он более трезво смотрел на жизнь, говорил увереннее и безапелляционнее, как человек, привыкший повелевать, но все дурные качества его натуры проявлялись так же откровенно. Пять лет службы на острове Марии сделали его еще более грубым и самоуверенным – чем он отличался и ранее, придав к тому же уверенность в собственной значимости, и это первое, что бросалось в глаза в разговоре с ним. Каторжане его ненавидели – потому что он, как говорил сам, «не стеснялся в словах и зуботычинах», – но начальство считало его добросовестным и старательным офицером, хотя и слишком крутого нрава.

– Я полагаю, миссис Викерс, – сказал он, беря чашку чая из рук этой дамы, – что вы не будете сожалеть о том, что уезжаете отсюда, а? Передайте мне гренок, Викерс! – О нет, – ответила бедная миссис Викерс, чья игривость несколько поумерилась за эти шесть лет. – Напротив, я буду очень рада. Это такое ужасное место! Конечно, для Джона долг превыше всего. А какой здесь ветер! Дорогой мистер Фрер, вы даже не представляете! Я хотела отправить Сильвию в Хобарт-Таун, но Джон не отпустил.

– Кстати, как поживает мисс Сильвия? – спросил Фрер тоном снисходительности, каким всегда говорят о детях подобные люди.

– К сожалению, неважно, – отозвался Викерс – Она очень одинока. Здесь нет детей ее возраста, кроме дочери лоцмана, но не с ней же дружить моей дочке. Я не хотел оставлять ее в городе, и потому мне самому приходится всему ее обучать.

– Хм, да… Но с вами, кажется, была гувернантка или бонна? – спросил Фрер, уставившись в свою чашку. – Эта барышня… Помните, как ее звали?

– Сара Пэрфой, – ответила миссис Викерс, погрустнев. – Ах, бедняжка. Печальная история.

– Да неужели? – Глаза Фрера блеснули. – Если вы помните, я вскоре уехал, после суда над бунтовщиками, и никаких подробностей не знаю. – Он говорил нарочито небрежно, однако ответа ждал с большим интересом.

– Печальная история, – повторила миссис Викерс. – Она оказалась женой этого несчастного Рекса и нанялась ко мне служанкой ради того, чтобы быть подле него. Как я ее ни просила, она ни за что никогда не хотела рассказать мне о своей жизни, бедняжка, хотя после всех этих ужасов, в которых обвинял ее доктор, – Я всегда недолюбливала этого человека, – я чуть не на коленях просила ее открыться мне. Вы сами знаете, как она самоотверженно ухаживала за Сильвией и бедным Джоном, когда они заболели тифом! Милейшее существо! Мне кажется, что она и прежде была гувернанткой.

Мистер Фрер вскинул брови, точно хотел сказать: «Гувернанткой? Удачное предложение. Чудесная догадка! Странно, как это раньше не приходило мне в голову!»

– Но вела она себя замечательно, я бы сказала, даже образцово. И все шесть месяцев, пока мы жили в Хобарт-Тауне, она занималась воспитанием Сильвии. Ведь правда, что она никак не могла помочь своему мужу? Скажите, ведь это так?

– Да, разумеется! – решительно сказал Фрер. – Я ведь и о нем кое-что слышал. Кажется, влип в какую-то историю, а? Можно мне еще полчашечки, пожалуйста.

– Прошу вас, вот сахар и молоко. Да, мисс Пэрфой или миссис Рекс, как ее звали по-настоящему, но полагаю, что Рекс тоже не настоящая его фамилия… Так вот, эта миссис Рекс получила наследство от старой тетки из Англии.

Мистер Фрер утвердительно тряхнул головой, что означало: «От старой тетки! Именно так. Этого можно было ожидать».

– И она ушла от меня, купила себе домик на Нью-Таун-Роуд, а Рекс был приписан к ней слугой.

– Тогда понятно, известная уловка! – сказал Фрер, слегка покраснев. – Ну, а дальше?

– А дальше? Бедняга пытался бежать, и она ему помогала, – бежать в Лонсестон, а оттуда на корабле прямо в Сидней. Но по дороге его поймали и снова отправили на каторжные работы в наши места. Она, правда, отделалась одним лишь штрафом, но эта история ее окончательно погубила.

– Погубила?

– Видите ли, здесь только немногие знали об ее связи с Рексом. Но когда дело получило такую огласку, то все друзья ее покинули. А тут еще этот ужасный суд и страшные показания доктора Пайна – хотите верьте, хотите нет, но в этом человеке всегда было для меня что-то очень неприятное! Так вот, все от нее отвернулись. Она очень просилась поехать со мной сюда, чтобы заниматься с Сильвией, но Джон решил, что это нужно ей лишь для того, чтобы находиться поближе к мужу, и отказал.

– И правильно поступил, – сказал Викерс, вставая с кресла. – Хотите покурить? Пойдемте на веранду. О, эта Сара не угомонится, пока не освободит своего негодяя.

– А он и вправду такой негодяй? – проговорил Фрер, открывая стеклянную дверь и выходя на песчаную дорожку в сад. – Миссис Викерс, прошу извинить мне мою неучтивость, но я раб своей трубки. Ха-ха! Она заменяет мне и жену, и ребенка.

– Да, он страшный негодяй, – подтвердил Викерс. – С виду тихий и нелюдимый, но готов на любое злодеяние. Я считаю его одним из самых строптивых среди каторжан. Правда, есть еще два-три в том же роде, но этот, по-моему, самый ужасный.

– Почему вы их не порете? – спросил Фрер, раскуривая в полумраке свою трубку. – Клянусь дьяволом, со своих парней я спускаю шкуру за малейшее своеволие.

– Ну, знаете, – возразил Викерс, – сам-то я не большой сторонник плетки. Здесь до меня был некий Бартон, он беспощадно порол их, но добра из этого не вышло. Арестанты не раз пытались убить его. Вы помните, как повесили двенадцать человек? Не помните? А впрочем, вас здесь тогда не было…

– А как вы их наказываете?

– Зачинщиков порю, но это выходит не больше чем одна порка в неделю, и, как правило, больше пятидесяти плетей не даю. Помогает. Потом мы заковываем их в кандалы, сажаем в карцер, а иногда отправляем подальше.

– Куда?

– На остров Граммета. Это вроде одиночного заключения, крайняя мера за очень большие провинности. Если человек бунтует, мы сажаем смутьяна в лодку, даем на неделю провизии и отвозим его па остров. В скалах есть много пещер, там он держит еду и растягивает ее па целый месяц. Великолепное средство воздействия!

– Верно, хорошо придумано! – воскликнул Фрер. – Жаль, что на Марии нет такого местечка.

– Сейчас у меня там каторжник. Вы, конечно, его помните, по имени Доуз, – зачинщик бунта на «Малабаре». Страшный мерзавец. В первый год он просто буйствовал. Но Бартон его здорово порол, а Доуз смертельно боится плетки. И когда я приехал сюда, – господи, когда же это было? Да, в двадцать девятом году, что ли? – он подал мне прошение, чтобы его отправили обратно в поселок, и еще написал, что к мятежу он непричастен и что его вообще ложно обвинили.

– Вот бестия!.. Можно спичку? Благодарю.

– Разумеется, я не отпустил его, но снял с него кандалы и отослал на сооружение «Морского ястреба». Вы это судно видели в доке, когда причаливали. Какое-то время он работал отлично. Но потом опять пытался бежать.

– Старые штучки! Ха-ха! Мне ли их не знать как облупленных, меня не проведешь! – воскликнул Фрер и пустил в воздух струйку дыма с весьма глубокомысленным видом.

– Мы поймали его и дали ему пятьдесят плетей. Заковали его в кандалы, отправили на лесоповал. Потом мы определили его матросом, но он надерзил боцману. Тогда снова перевели его на постройку плотов. Шесть недель назад он предпринял еще одну попытку бежать вместе с Габбетом, тем верзилой, который вас чуть не убил. Но кандалы ему натерли ногу, и нам удалось его поймать, а Габбет и еще трое с ним успели удрать.

– И вы их так и не поймали? – спросил Фрер, попыхивая трубкой.

– Пока еще нет. Но их ждет та же участь, что и всех беглецов, – ответил Викерс и добавил с мрачной уверенностью, – из Макуори-Харбор, еще ни одному человеку не удалось бежать.

Фрер рассмеялся.

– Да, хлебнут они горя, если не вернутся до конца этого месяца, не так ли?

– Еще бы! Они вернутся, и даже раньше, конечно, если выживут. Человек, затерянный в зарослях, обычно погибает.

– Когда вы будете готовы к отплытию? – спросил его Фрер.

– Когда вам будет угодно. Я не останусь здесь ни одной лишней минуты. Ужасная жизнь!

– Да неужели? – искренне удивился Фрер. – А мне она нравится. Правда, скучновато. На острове Марии вначале было тоже чертовски тоскливо, но ведь ко всему привыкаешь. Зато, знаете, держать этих мерзавцев в ежовых рукавицах – это большое удовольствие. Любо смотреть, как при виде меня у них глаза загораются злобой.

И он хрипло расхохотался, словно гордясь той ненавистью, которую внушал.

– А как мы будем переправляться? – осведомился Викерс. – У нас есть какие-либо инструкции?

– Нет, – сказал Фрер. – Все предоставлено на наше усмотрение. Губернатор сказал: «Подготовьте переезд, как сами считаете лучше, и переправьте их на полуостров». Он считает, что вы слишком далеко, а ему хочется, чтобы вы были поближе.

– Да, но перевозить сразу столько людей опасно.

– Ничуть. Загоните их в трюм, поставьте часовых, и ваши каторжане будут тише воды ниже травы.

– А как поступить с миссис Викерс и дочкой?

– Я уже об этом подумал. Вы будете сопровождать «Божью коровку» с каторжниками, а мне разрешите доставить миссис Викерс на «Морском ястребе».

– Пожалуй, так будет лучше. Действительно, это» наилучший выход. Не хотелось бы, чтобы Сильвия попала на один корабль с преступниками, но в то же время мне не хочется с ней разлучаться.

– Прекрасно, – ответил ему Фрер, как всегда четко и самоуверенно, – я буду сопровождать «Божью коровку» с ее живым грузом, а вы – своих женщин на «Морском ястребе».

– О, так не годится! – с важным видом произнес Викерс. По Королевским предписаниям…

– Знаю, – прервал его Фрер, – можете не цитировать: «Командир должен нести личную ответственность за возложенное на него поручение…» Хорошо, забудьте о моем предложении.

– Все дело в Сильвии, – пояснил Викерс.

– Ага, а вот и она! – воскликнул Фрер.

В этот момент дверь распахнулась, и маленькая фигурка в белом выбежала на широкую веранду.

– А вот и она, спросите-ка ее сами. Ну-с, мисс Сильвия, не хотите ли поздороваться со своим старым другом?

Златокудрая крошка с «Малабара» превратилась в прелестную девочку одиннадцати лет, и когда она стояла в своем простом белом платьице на свету, ее необыкновенная красота поразила даже такого нечувствительного человека, как мистер Фрер. Голубые глаза ее были такими же лучистыми, а фигурка – стройной и гибкой, как тростинка. Пышные волосы как нимб обрамляли ее невинное личико, и каждый волосок точно светился золотом; так художники средневековья в мечтах своих представляли ангелов.

– Подойдите, поцелуйте меня, мисс Сильвия! – воскликнул Фрер. – Надеюсь, вы меня не забыли?

Но девочка, положив руку на колено отца, с очаровательной бесцеремонностью подростка оглядывала Фрера с головы до ног, а затем, тряхнув кудрями, спросила:

– Кто это, папа?

– Мистер Фрер, дорогая. Ты разве не помнишь мистера Фрера? Он играл с тобой в мячик на корабле, забавляя тебя, когда ты выздоравливала. И тебе не стыдно, Сильвия?

В упреке было столько нежности, что он совсем не прозвучал упреком.

– Я помню вас, – ответила Сильвия, вскинув головку. – Но тогда вы были гораздо приятнее. Сейчас вы мне совсем не нравитесь.

– Вы просто меня с кем-то спутали, – пробормотал Фрер, несколько обескураженный, пытаясь, однако, говорить непринужденно. – Конечно, вы меня забыли. Ну, как меня зовут?

– Лейтенант Фрер. Это вы ударили того арестанта, который поднял мячик. Нет, вы мне не нравитесь.

– Прямодушная барышня, ничего не скажешь! Ха-ха! – проговорил Фрер, расхохотавшись. – Да, помню, помню, действительно ударил! Но какая у вас память?

– Это все тот арестант, папа, – продолжала девочка, не обращая внимания на замечание Фрера. – Его имя Руфус Доуз. С ним всегда случаются несчастья. Вот бедняга! Мне его очень жаль. Денни говорит, что он не в своем уме.

– А кто такой Денни? – спросил Фрер, рассмеявшись.

– Наш повар, – сказал Викерс, – я взял этого старика из лазарета. А ты, Сильвия, слишком много болтаешь с арестантами. Я уже не раз тебе это говорил.

– Но, папа, Денни ведь не арестант, он повар, – резонно сказала Сильвия, ничуть не смутившись. – Он такой умный. Он мне рассказывал о Лондоне – там сам лорд-мэр ездит в карете с зеркальными стеклами, всю работу там делают свободные люди. Он говорил, что звона кандалов там не услышишь. Я хочу в Лондон, папочка!

– Твой мистер Денни, видно, тоже хотел бы вернуться, – вставил Фрер.

– Этого он мне не говорил. Он сказал, что в Лондоне у него старенькая мама и он хочет ее повидать. Подумай, папа, у старого Денни тоже есть мать! Он сказал, что они встретятся с ней только на небесах. Это правда, папочка?

– Надеюсь, моя милая.

– Папа!

– Ну, что?

– А на небесах Денни тоже будет носить свою желтую куртку? Или там он будет свободным человеком?

Фрер расхохотался. – А что здесь смешного, сэр? Дерзкий вы человек! – вспыхнула Сильвия. – Как вы смеете надо мной смеяться? На папином месте я бы привязала вас на полчаса к треугольнику.[7] Фу, как вы плохо воспитаны! – И, раскрасневшись от гнева, избалованная красотка выбежала из комнаты.

Викерс нахмурился, а Фрер принужденно расхохотался.

– Нет, это просто великолепно! Клянусь честью, великолепно! Маленькая злючка! Полчаса на треугольнике!.. Ха-ха-ха!

– Она необычная девочка, – сказал Викерс, – и разговаривает не так, как подобает девочке ее лет. Не обижайтесь на нее. Правда, она уже не ребенок, но далеко еще и не взрослая. К сожалению, воспитывать ее было некому. Да и чего можно ожидать от девочки, выросшей в каторжном поселении?

– Что вы, дорогой сэр, она прелестна! – воскликнул гость. – Ее наивность и непосредственность восхитительны!

– Конечно, ее необходимо будет отдать в хорошую школу в Сиднее, года так на три-четыре. Даст бог, я отошлю ее в Англию. Сердечко у нее доброе, только воспитания, к сожалению, не хватает.

В эту минуту на садовой тропинке показался человек, он отдал им честь.

– В чем дело, Троук?

– Один из беглецов вернулся, сэр.

– Который из них?

– Габбет. Пришел сегодня вечером.

– Один?

– Да, сэр. Сказал, что остальные погибли.

– О чем вы? – с интересом спросил Фрер.

– Тот беглый, о котором я вам говорил, ваш старый приятель Габбет, вернулся.

– А долго он был в бегах?

– Почти полтора месяца, сэр, – ответил констебль, козыряя.

– Вот черт, как же это ему удалось? Хотел бы я взглянуть на него.

– Он там, возле бараков, – с готовностью сообщил Троук, констебль из арестантов «отличного поведения». – Если угодно, джентльмены, вы можете туда пройти…

– Хотите, Викерс?

– О, разумеется.