"Тень Камбера" - читать интересную книгу автора (Куртц Кэтрин)

Глава II Открой уста твои и выпей то, чем я напою тебя.[3]

Ведь именно это убило твоего отца…

Слова Арилана, подобно клинку, пронзили сердца четверых мужчин, близко знавших Бриона Халдейна. Кровь отлила от лица Келсона, теперь оно стало подобным белой посмертной маске, а серые глаза напоминали потухшие угли. Нигель, пораженный до глубины души, беззвучно открыл рот. В это мгновение он, словно по волшебству, сделался похож на своего любимого старшего брата, умершего у него на руках. Дункан перекрестился, в ужасе и изумлении. И только Морган отреагировал: он привстал, готовясь броситься между Келсоном и епископом.

— Не тронь меня, или ты об этом пожалеешь! — рявкнул Арилан, не моргнув глазом, когда рука Моргана сжалась в кулак прямо у его лица. — Сядь. Ты подумал, что я убил Бриона? На самом деле его убило даже и не это, — он потряс флягу, которую держал в руке. — Хотя именно мераша сделала его уязвимым для врагов. Но ты же не думаешь, что я каким-то образом участвовал в заговоре?

Когда Морган отступил и сел, не решаясь сказать ни слова, так как не был в себе уверен, Дункан медленно выдохнул воздух и бросил взгляд на Арилана. Губы Нигеля что-то шептали, но ни слова не произносилось вслух.

— Никто никого ни в чем не обвиняет, — осторожно сказал Дункан, в то же время мысленно прося других помолчать, пока он ищет объяснение. — Хотя теперь нам всем приходит в голову, что ты мог это сделать. Предполагаю, что это — та самая фляга, из которой пил в тот день Колин Фианский. Однако мы так и не узнали, как туда попала мераша.

Арилан сел, усмехнувшись, откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. Его худое красивое лицо, с синеватыми отблесками на щеках от выступившей к вечеру щетины, казалось слегка сатанинским, когда на него падал отсвет играющих в очаге языков пламени. Голубые глаза стали темно-синими и в полумраке приняли почти такой же цвет, как его ряса.

— Не будь глупцом. Если помнишь, Нигель, именно я первым сказал тебе, что, по словам Колина, он получил ее от таинственной дамы.

— В таком случае где ты взял флягу? — парировал Нигель. — Мы все обыскали, но ничего не обнаружили. Колин считал, что потерял ее, возвращаясь с охоты.

Арилан кивнул.

— Так и есть. Только это я «потерял» ее для него. Когда я оказался рядом с Брионом и увидел, как он умирает, я понял, что он получил дозу мераши. Всего за несколько минут до этого я наблюдал, как они пили с Колином. Поэтому я поймал Колина во дворе после того, как мы вернулись. Все тогда суетились и смотрели, как тело Бриона вносят в тронный зал, а я отобрал у Колина флягу. Она на самом деле оказалась с мерашей. Конечно, он так никогда и не вспомнил ту часть нашего разговора. Я дал вам прийти к правильному заключению: смертельный подарок принесла Карисса. Тогда я не мог вам сам этого сказать, и не мог даже упомянуть о мераше, не открыв, что я — Дерини.

— Я… предполагаю, ты также не мог ничего сделать, чтобы спасти моего отца, — наконец сказал Келсон, впервые заговорив. — Мне не хочется верить, что ты мог что-то сделать и не сделал, просто ради того, чтобы защитить себя.

Арилан посмотрел на свои скрещенные руки.

— Келсон, я не стану отрицать, что не единожды был повинен в том, в чем ты меня обвиняешь. Я имею в виду лишь твои последние слова. Кошмары, мучающие меня из-за этого, гораздо ужаснее, чем ты можешь представить, однако они — ничто в сравнении с ответом, который мне придется держать перед Верховным Судией. Но мои руки не запятнаны кровью твоего отца. Вред уже был нанесен, когда я оказался рядом с ним. Я сомневаюсь, что его смог бы спасти даже настоящий Целитель — если бы только у нас они были.

— Это правда, или ты говоришь так просто для того, чтобы успокоить меня? — спросил Келсон, впервые осмелившись использовать свои способности определять, говорит ли человек правду, на епископе из племени Дерини.

Мягко улыбнувшись, поняв, что его проверяют, Арилан кивнул и раскрыл руки, этим жестом выказывая покорность.

— Я сказал тебе только правду, Келсон. Я ничего не мог сделать для твоего отца, кроме как еще на несколько минут продлить агонию. Не думаю, что он бы это выбрал. Ты был там. Ты знаешь, как он страдал.

— Да.

Келсон сглотнул комок и отвернулся на несколько секунд, закрыв себя для ментальных вопросов Моргана и даже робкой попытки Дугала успокоить его. Он старался не смотреть на флягу, все еще стоявшую на столе перед ним.

— Итак, — наконец сказал он, снова рискнув взглянуть на Арилана. — Все это время фляга хранилась у тебя. Почему ты достал ее сегодня?

— Думаю, ты знаешь.

Арилан демонстративно опустил руку в карман рясы и извлек маленький стеклянный пузырек из толстого стекла, который торжественно поставил рядом с флягой.

— Пришло время познакомиться с тем, что может свести на нет всю твою силу, — сказал он. — Ты никогда не испытывал на себе разрушительное действие мераши. Не делал этого и Дугал. Для представителя Дерини, которому повезло пройти обучение, это — важная часть подготовки. Мераша, вероятно, является единственным полностью разрушающим наши способности зельем, которое может быть использовано против нас. Знающий человек иногда может свести к минимуму этот эффект и даже отчасти обратить в свою пользу. Дункан, я уверен, может это подтвердить.

Дункан кивнул, поджав губы и накрыв руку Дугала своей ладонью. Келсон перевел обвиняющий взгляд на Моргана.

— Аларик, ты знал об этом? — спросил он.

Морган резко вдохнул воздух и громко выдохнул.

— О фляге — нет. Мы с Дунканом обсуждали с Ариланом необходимость дать тебе попробовать мерашу перед тем, как ты уедешь на лето. Мы согласились, что это было бы логично сделать сегодня. Я не говорил тебе об этом раньше, поскольку не хотел, чтобы ты об этом думал, когда тебе требовалось сосредоточиться на утреннем заседании. Однако, как ты можешь догадаться, я не ожидал, что он представит как раз ту мерашу, от которой умер Брион. Это удар ниже пояса, Арилан.

Арилан развел руки в примирительном жесте.

— За это я прошу прощения. Не предполагал, что раны еще не зажили. Но мне показалось, что это — яркий способ подчеркнуть, почему для них так важно познакомиться с мерашей. По крайней мере, думаю, таким образом я показал то, что хотел.

— В достаточной мере, — пробормотал Келсон. Взяв в руки пузырек с пробкой, он поднес его к свету, чтобы рассмотреть получше. Сквозь зеленоватое стекло он смог едва различить прозрачную жидкость, заполняющую его наполовину. Келсона передернуло, когда он поставил пузырек назад. — Значит, вот она какая — мераша.

Он неловко посмотрел на Дугала, который казался еще более обеспокоенным, чем он сам, затем перевел взгляд на сидящего рядом Дункана, несомненно вспоминающего свое собственное не такое уж давнее знакомство с зельем. Дункан глядел на короля и Дугала сочувствующе. Затем Келсон посмотрел на Нигеля, усиленно пытавшегося не передать свой иссушающий горло страх всем остальным. Нигеля охватило нехорошее предчувствие, несмотря на то, что его даже не просили участвовать в эксперименте. Затем Келсон посмотрел на непроницаемого Арилана и наконец на Моргана.

— Думаю, я предпочел бы иметь в запасе время свыкнуться в этой мыслью, Аларик, — сказал он тихо, пытаясь не допустить упрека в голосе. — Ты мог бы сказать мне об этом раньше.

— Прости меня, — произнес Морган. — Я неправильно оценил ситуацию. Мы обсуждали целесообразность этого, насколько я помню — однажды поздно вечером осенью. Дугал, ты был там. Но, я полагаю, ты забыл об этом, поскольку я сам не мог достать мерашу. Но необходимость не исчезла из-за отсрочки. Жизненно важно, чтобы вы знали, с чем можете столкнуться и как с этим бороться.

— А почему такая срочность?

— Потому что ты больше не ребенок, мой принц, — излишне резко сказал Морган. — Потому что через три дня ты будешь посвящен в рыцари. Это официальное признание твоего совершеннолетия. И поэтому те, кто раньше не трогал тебя, так как ты был еще юношей, теперь могут строить против тебя козни, тем более, по мере того, как о твоих талантах становится широко известно. Когда ты отправишься в путешествие и, в особенности, когда ты в Кардосе встретишь послов Торента, ты подвергнешься особой опасности.

— Ты намекаешь, что я не рисковал последние четыре года?

— Тебе везло. Нельзя быть уверенным, что тебе и дальше будет так везти. Если бы Брион знал, что сейчас узнаешь ты, он мог бы остаться в живых. Это моя вина. Я понимал, каким злом может быть мераша, по крайней мере, в теории. Мне следовало также донести это и до него.

— Не льсти себе, Аларик, — сказал Арилан. — Это не помогло бы в случае Бриона. Брион всегда с подозрением относился к этому наследию Халдейнов и не научился использовать силу так, как мог бы. Это не твоя вина: ты сам был только наполовину подготовлен. Что-то в самом Брионе сдерживало его, что-то не позволяло использовать данные ему силы. Мне кажется, я догадываюсь, что именно, но я не могу говорить об этом. Если помните, я был его духовником последние шесть лет.

— Он говорил с тобой об этих вещах? — спросил Келсон.

— Только вскользь и очень редко. Но как ты думаешь, почему он никогда не учил тебя тому, чем владеют Халдейны? Подумай. Вспомни. Только Аларик и Дункан пытались научить тебя магии и эзотерической философии.

Келсон сглотнул, поерзал на стуле и с опаской одним кончиком пальца дотронулся до кожаной фляги.

— Если… если бы мой отец знал, как свести к минимуму эффект от мераши, это спасло бы его?

Все глаза вопросительно повернулись к Арилану.

Епископ медленно покачал головой.

— Я не могу ответить, Келсон. Могло бы. Если бы он знал… если бы он боролся, когда я понял, что происходит — возможно. Но он ничего не знал, и у него определенно не было ни единого шанса. Это я могу утверждать с полной уверенностью.

— Понятно.

Келсон взял в руки флягу и наклонил ее вначале в одну сторону, потом в другую. В ответ остающаяся внутри жидкость булькнула.

— Хорошо. Здесь достаточно зелья, чтобы сделать нужную работу, или оно испортилось за эти годы?

Нигель побледнел, Морган с Дунканом обменялись удивленными взглядами, но Арилан только слегка улыбнулся.

— Боюсь, вино прокисло, а мераша потеряла свою силу за это время, но мне кажется, я понимаю, что ты на самом деле имеешь в виду. Я намеревался начать с нового вина, но если хочешь, мы можем попробовать оставшееся во фляге.

— А это не опасно? — спросил Морган, прежде чем Келсон успел ответить.

Арилан кивнул.

— Настолько безопасно, насколько мерашу вообще может считать безопасной. Во фляге осталось слишком мало зелья, поэтому мне все равно придется добавить того, что я принес, — он кивнул на зеленый пузырек. — Я хотел дать большую дозу. Даже пока изначальное снадобье оставалось свежим, оно было слишком слабым для наших целей. Однако, как я догадываюсь, его величество считает этот эксперимент частично памятью об отце. Ради этого я готов пожертвовать абсолютной точностью дозы. Я также принес снотворное, на потом, чтобы снять напряжение.

Он протянул небольшой пергаментный пакетик недовольному Дункану, который тут же отправился за чашей воды. Тем временем, пока другие удивленно наблюдали, оставаясь в постоянном напряжении, Арилан по-деловому открыл затычку кожаной фляги, понюхал содержимое и сморщился. Затем, взяв два кубка из стопки посуды, отодвинутой в сторону после трапезы, он наполнил один из них, добавил большую часть содержимого зеленого пузырька, а затем несколько раз переливал смесь из одного кубка в другой и обратно. В конце концов, в каждом осталось одинаковое количество жидкости. Без каких-либо церемоний он поставил их на стол перед королем и Дугалом. Рядом с Ариланом сел вернувшийся Дункан, помешивая чашу с водой небольшой костяной ложечкой.

— Это снотворное? — спросил Морган.

Дункан кивнул.

— Доза большая, и оно им понадобится. Дугал, мне кажется, ты знаешь, что это такое.

Дугал проходил подготовку как военно-полевой хирург. Он понюхал чашу, которую протягивал ему Дункан, нахмурился, затем осторожно опустил палец в жидкость, лизнул и сморщился.

— Да, я знаю, что это. Мы не проснемся до утра. Если не считать способностей Дерини, это лучшее средство усыпить больного, чтобы его прооперировать. Они тогда практически ничего не чувствуют.

— И вы не почувствуете, — сказал Арилан, забирая чашу у Дункана и ставя ее в центре стола.

Он посмотрел на Келсона, затем на Моргана и Дункана, наконец на Нигеля, которому также улыбнулся. Нигель состроил в ответ гримасу. На его лице была написана тревога. Одной рукой он нервно тер другое предплечье.

— Ну что же, господа, когда будете готовы, можем приступать, — тихо сказал Арилан. — На самом деле, почему бы тебе не начать первому, Келсон, чтобы нам не требовалось наблюдать за вами обоими сразу? Я знаю, сейчас ты мне не очень доверяешь, поэтому за тобой может наблюдать Аларик. Рекомендую вначале взять в рот совсем немного, чтобы ты смог прочувствовать первые ощущения, а затем выпьешь остаток залпом. С такой концентрацией у тебя во рту останется очень неприятный привкус. О нем тебе может рассказать Дункан. Подозреваю, что по силе смесь подобна той, которую ему дали Лорис с Горони.

Если Арилан хотел, чтобы его слова прозвучали успокаивающе, то он добился прямо противоположного эффекта, поскольку что Келсон видел конец испытаний Дункана — и своего отца. По собственной воле поднять кубок с мерашей — это было одной из самых трудных задач в его жизни.

«Именно это убило твоего отца! — кричал ему его страх, хотя он и знал, что это не так. — Ты снова прочувствуешь его смерть!»

Его рука дрожала, когда он поднес кубок к губам, и ему пришлось придерживать ее другой рукой. Несмотря на то, что он пытался это предотвратить, образы предсмертных мук отца снова всплыли в его памяти — любимое лицо, искаженное болью и отчаянием, рот, хватающий воздух. Иногда он видел собственное лицо. Келсон твердо сказал себе; он — не отец, но страх продолжал маячить на грани сознания, тот страх, который всегда остается в человеке, который есть у каждого и часто не подвержен доводам разума.

Но молодой король чувствовал поддержку вокруг, помогающую справиться с этим страхом: магическую поддержку, которой никогда не знал его отец — быстрые легкие движения разума Дугала, за которыми следовали касания Дункана, более сильные поддерживающие волны Моргана, дающие смелость, когда герцог положил руку на затылок Келсона. Он только отчасти мог чувствовать разум Арилана, хотя долетавшие импульсы казались исполненными благожелательности. Даже Нигель, еще не имеющий нужной силы, а только потенциал, представляя собой опору — и еще один источник поддержки.

Осмелев, Келсон дотронулся кончиком языка до жидкости в кубке, чтобы испробовать временную смерть разума. В отличие от отца, он на самом деле не умрет. Несомненно, он в состоянии выдержать это испытание, чтобы смерть его отца не была напрасной.

Вино оказалось жгучим и терпким. Арилан был прав, решив, что оно скисло. Оно еще не превратилось в уксус, но уже близко подошло к нему. Однако четыре года назад оно, вероятно, было высшего качества. Келсон знал, что отцу это вино нравилось.

Потом король задумался, почему оно так невкусно теперь.

Возможно, все дело в мераше, решил он, проведя кончиком языка по губам. Возможно, мераша изменила его, и оно потеряло свою силу. Странно, но кончик его языка слегка онемел. А после того, как он сделал глоток, на небе появился резковато-горьковатый привкус. Но он ожидал его после того, что сказал Арилан. Келсон снова сделал глоток и почувствовал, как в горле началось нечто, похожее на слабое гудения, которое быстро переместилось на затылок.

— А теперь выпей все, — скомандовал Морган, внезапно оказавшись у него за спиной и опустив обе ладони на плечи. — Надо избежать медленного перехода. Лучше побыстрее, поверь мне.

Келсон мог бы поспорить с Ариланом, хотя бы потому что ему не нравилось, как архиепископ командует ими всеми, но только не с Морганом. Он уже чувствовал неприятное покалывание, постепенно охватывающее все тело. Король снова поднял кубок руками, теряющими всякие ощущения.

— Все, одним большим глотком, — подбодрил Морган, когда Келсон поднес кубок к губам.

Келсону удалось выпить его в два глотка, и практически сразу же пришлось бороться с приступом рвоты — когда кислое вино достигло желудка. Но не вино было причиной его желания опорожнить желудок. Холодный страх охватил его внутренности, разбуженный вернувшимся образом умирающего отца, и это не поддавалось никаким доводам разума о том, что он сам находится в безопасности, среди друзей. Морган поймал пустой кубок, когда Келсон выпустил его из рук, затем все его чувства стали исчезать, и король остался один — более одиноким, чем когда-либо, даже до того, как он получил свою силу.

Его зрение затуманилось, теряясь в туннеле, подобно тому, что происходило, когда он впадал в транс. Только вместо того, чтобы дать ему сфокусироваться внутри себя, туннель продолжал закрываться, отрезая его от внешних и внутренних ощущений, пока он не ослеп.

И Келсон был слеп не только глазами, он и не видел ничего из того, что позволяли ему охватить его способности. Он попытался открыть рот, чтобы спросить, остался ли кто-то рядом с ним, но даже эта попытка заставила что-то сжаться в животе — хотя, к сожалению, не так сильно, чтобы вызвать рвоту и освободиться от того, что теперь казалось ему грудой угля, посылающей горячие языки пламени во все уголки его тела.

— Келсон, ты меня слышишь? — спросил голос, прямо в ухо. Для его натянутых нервов звук казался подобным скрежету ржавого металла.

Ему удалось кивнуть, но пришлось для этого закрыть глаза — что не имело значения, так как он все равно ничего не видел. Смутная, далекая часть разума знала: он сжимает края стола, таким образом пытаясь цепляться за жизнь. Это было его единственным якорем в мире, теперь для него недоступном. То, что касалось его лица, сжимая голову по бокам, могло быть языками огня, если бы он каким-то образом не понял: это — руки Моргана.

— Не открывай глаза, сделай глубокий вдох, а потом выдохни и попытайся сконцентрироваться только на моем голосе, — приказал Морган. — Твои щиты практически исчезли. Попытайся не сопротивляться тому, что я сейчас сделаю. Это не будет приятным ни для тебя, ни для меня, но я покажу тебе, что происходит и как обратить это себе на пользу.

Келсон не мог бы не подчиниться, даже если бы от этого зависело спасение его души. Прикосновение разума Моргана оказалось гораздо хуже прикосновения его рук. Все, что король помнил о следующем часе или двух — это крик, хотя, как в дальнейшем сказали ему друзья, он не издал ни звука.

Он предполагал, что в конце концов они дали ему снотворное Арилана, так как когда он наконец проснулся, настало уже следующее утро, и Джэтем, старший оруженосец, будил его для воскресной мессы. Его голова болела сильнее, чем с самого сильного похмелья, которое он мог вспомнить из личного опыта или о котором когда-либо слышал.

— Боже, как Дункан вообще мог что-то делать? — прошептал Келсон, с трудом поднимая голову, пока он ждал, как Джэтем сходит за Морганом. — Выдержать испытание мерашей после всего, что они с ним сделали! — Он прикрыл глаза рукой, заслоняя свет. — А мой отец! Навряд ли он понимал, что с ним происходит.

Дугал пошевелился на кровати, поставленной в ногах широкой постели короля, застонал, и ему удалось приподняться, чтобы ухватиться обеими руками за одну из колонн, держащих балдахин, и уставиться затуманенным взором на Келсона.

— Не надо об этом думать, — сказал он. — Не позволяй себе. Как и я, ты не должен думать о том, как страдал твой отец. Это не приведет ни к чему хорошему. Главное: мы узнали, что можно сделать, если нам придется когда-либо снова испробовать мерашу. Боже упаси!

Хотя они оба и намеревались не думать о прошлых страданиях отцов, эти мысли не покидали их, пока появление Моргана не переключило внимание на более практические заботы.

— Мы должны отправиться на мессу сегодня утром, Аларик, — ответил Келсон, когда Морган заметил, что денек в кровати пойдет обоим молодым людям на пользу гораздо больше, чем присутствие на каком-либо ритуале. — Кардиель будет зачитывать решение трибунала. Дугалу следует там появиться.

Моргану нечего было возразить на этот аргумент, хотя он и предупредил их обоих, что любое немедленное облегчение, которое он может им предложить, является временной мерой, и только хороший ночной сон окончательно завершит выздоровление. После применения лечебных процедур — какие он мог им дать — он снова подчеркнул необходимость как можно больше спать.

Объявление Кардиеля было встречено с радостью. Несколько десятков доброжелателей собрались вокруг Дугала и короля после мессы, чтобы принести свои поздравления. Молодого лорда из приграничья полюбили при дворе за последний год. Теперь, после того, как был снят вопрос с его незаконным рождением, его полюбят еще больше. Масса приграничных жителей из владений Дугала прибыли в Ремут, чтобы через два дня присутствовать на процедуре посвящения его в рыцари. Они приветствовали Дугала и короля, когда те вышли из собора. Кьярд О'Руан, престарелый слуга Дугала, быстро заметил — и весело сообщил своим соплеменникам — что и их молодой вождь, и король очевидно перепраздновали прошлой ночью, судя по их затуманенным взорам и потому, как они морщатся, когда смотрят на свет или слышат громкие звуки.

Конечно, ни Дугал, ни Келсон не стали убеждать их в обратном. Слава Богу, и без того ожидалось, что сегодня будущие рыцари отправятся спать пораньше, но похмелье давало им оправдание удалиться в свои покои немедленно. Впереди их ждали два дня сплошных церемоний и празднеств.

К тому времени, как они пересекли двор замка и поднялись по ступеням к дверям тронного зала, с ними остался только Джэтем. Представители клана и молодые воины, толпившиеся вокруг друзей после окончания мессы и следовавшие за ними до замка, теперь разбрелись по своим делам. Джэтем тоже был кандидатом на посвящение в рыцари через два дня, а на сегодня получил особые инструкции от Моргана, хотя и не знал их истинных причин.

Никакая торжественная встреча не ждала ни короля, ни лорда с приграничных земель, когда они вошли в тронный зал, хотя те, кто заметил проходящего мимо короля, отдали ему почести, правда, без обычной официальности. Джэтем быстро провел их вдоль левой стены, намереваясь далее следовать по одной из черных лестниц, чтобы избежать огибающую сад галерею. Вчерашняя гроза сменилась великолепным солнечным днем, нетипичным для марта, и большая часть придворных собрались в саду, наслаждаясь внезапным теплом.

Солнечный день также побудил супругу Нигеля Мерауд спуститься из покоев, отведенных для дам, чтобы пошить и почитать с двумя компаньонками при свете дня. Маленькая дочь Мерауд Эйриан спокойно спала в корзине рядом с матерью. Принцесса Джаннивер время от времени посматривала на ребенка — та самая Джаннивер, к которой Келсон со своими людьми прибыли слишком поздно, чтобы спасти от бесчестья в руках захвативших ее меарских повстанцев прошлым летом. Теперь ее отвергли отец и жених, и у нее не осталось убежища, кроме двора Гвиннеда. Из-под копны золотистых кудрей смотрели грустные и мечтательные глаза. А другая девушка…

Келсон резко втянул в себя воздух и сказал себе, что другая в еще меньшей степени предназначена ему, чем Джаннивер. Росане из Нур-Халлая было только семнадцать, и от ее красоты у Келсона дрожали ноги в коленях, если он слишком долго о ней думал. С безупречной родословной, она являлась принцессой и родственницей Форсинна и Риченды через брак, но Росана также состояла послушницей Ордена святой Бригитты, правда пока еще не приняла монашеский постриг.

Она обладала силой Дерини, возможно, такой же, как Риченда, правда, была менее подготовленной, и отличалась недюжинной силой воли — что делало ее вдвойне очаровательной для короля. Теперь он уже больше года оставался вдовцом после так и не завершенного брака. Его постоянно донимали и семья, и советники, убеждая снова жениться.

По крайней мере, Келсону удалось на время оттянуть неизбежное, хотя бы из уважения к погибшей невесте. Но отговорки, что он до сих пор оплакивает потерянную Сидану, звучали все менее и менее убедительно с течением времени. Он продолжал носить кольцо, которое подарил ей — узкое золотое со львом Халдейнов, с глазами-рубинами, но это скорее стало уже привычкой, а не убеждением, спустя год после смерти Сиданы. Он также не носил траур по ней с тех пор, как прошлым летом вернулся с меарской кампании, и только поминал ее в день смерти, в январе.

Во время той кампании он встретил Росану, разыскивая в приграничных землях Меары старшего брата-повстанца своей погибшей невесты. Впервые он увидел Росану в оскверненных руинах монастыря, когда она пыталась успокоить плачущую Джаннивер. Ее голубая ряса была испачкана сажей, а иссиня-черные волосы выбились из толстой косы. Хотя сама Росана физически не пострадала от налетчиков, особая чувствительность, присущая всем Дерини, заставляла ее сильнее ощутить страх и унижения окружающих.

Но Келсон не представлял, как происшедшее повлияло на духовное состояние Росаны. В тот момент его больше всего интересовало, кто организовал атаку. Ночью, выставив стражу, он вернулся в церковь аббатства, где оставшиеся сестры организовали госпиталь и ухаживали за ранеными. Он хотел прочитать мысли Джаннивер, чтобы восстановить ход событий и, возможно, опознать насильника. Но Росана считала недопустимым для мужчины совершить нечто подобное с подвергшейся надругательству принцессой и запретила это — хотя согласилась сама прочитать ее память и передать Келсону информацию, которая ему требовалась.

Она все выяснила и передала ему ощущения Джаннивер, со всей болью, унижением и отчаянием. Это не было приятно. Сам Келсон еще оставался девственником, и теперь, после той ночи, иногда сомневался, не повлияет ли на него сильнейший психологический шок от переживания испытаний Джаннивер, когда придет время первого плотского контакта. Ему объясняли, что изнасилование и истинная любовь отличаются, как день и ночь, но пока он не убедился в этом на личном опыте, воображение иногда вселяло в него большую тревогу и лишало уверенности.

То, что именно Росана зародила эту тревогу, делало Келсона еще более осторожным в том, что ее касалось. Кроме всего прочего, именно ее лицо и тело иногда вторгались, без приглашения, во все учащающиеся эротические фантазии, которые он, как большинство восемнадцатилетних юношей, переживал в мечтах. Конечно, были и другие лица, но ее образ был единственным узнаваемым, тогда как остальные являлись лишь плодом воображения Хуже всего то, что Росана и впрямь была живой женщиной, причем давшей обет Господу. Во время их короткого ментального контакта произошло что-то ужасающе личное, не касавшееся насилия над Джаннивер. Оба они отрицали это всю зиму, ни один не хотел признать или принять, что влечение было взаимным.

— Добрый день, Келсон, — сказала Мерауд.

Она и обе девушки встали, чтобы должным образом поклониться, когда король и его сопровождающие приблизились. Росана не поднимала темных глаз от молитвослова. Именно так и было положено девушке, решившей посвятить себя служению Богу, в присутствии трех молодых людей, как раз вступающих в период мужской силы. Джаннивер позволила себе бросить на них беглый взгляд, потом очаровательно покраснела и, смущаясь, отошла, когда Джэтем приблизился к своему господину — и к ней — и попыталась не улыбнуться, правда безуспешно.

— Тетушка Мерауд, как я рад видеть вас, — произнес Келсон, ощутив напряжение, возникшее между девушкой и его оруженосцем, и стараясь быть учтивым, несмотря на терзавшую его головную боль. — Прошу вас, садитесь, дамы. Я вижу, весеннее солнышко заставило распуститься прекрасные цветы.

Его открыто оценивающий взгляд, направленный на троих дам, не оставлял сомнений, что он говорит совсем не о цветах, растущих в садах дворца.

— Вот прекраснейшая рэндальская роза, — продолжал он с низким поклоном в сторону Мерауд, — а вот и колокольчик Богоматери, — он отвесил более сдержанный поклон Росане в голубой рясе — как и приличествовало монахине или послушнице. — И наконец золотистый нарцисс, принцесса, если я не забыл свои уроки ботаники. Дугал, доводилось ли тебе когда-нибудь видеть более красивые бутоны? Или тебе, Джэтем?

Когда покрасневшая Джаннивер опустила голову и стала что-то искать в корзинке с клубками, Джэтем наклонился, чтобы поднять вышивание, упавшее с ее колен.

— Никогда, сир, — выдохнул он. — Это самый красивый букет, который мне когда-либо приходилось видеть.

— Господа, вы сведете нас с ума такой лестью, — побранила их Мерауд, хотя она и не могла скрыть хитринку, появившуюся в ее глазах. — Более того, для большинства цветов еще рано.

— Но не слишком рано, — сказала Росана, смело поднимая глаза и встречаясь взглядом с Келсоном, — чтобы спросить его величество о зелени для базилики на завтра. Можно ли мне переговорить с вами с глазу на глаз, сир? — продолжала она, дотронувшись до его рукава и направляясь мимо, чтобы увести его от остальных. — Пожалуйста, пройдите со мной к следующему окну, выходящему в сад, где я могу показать вам кое-что подходящее. Конечно, в это время мало что можно сделать. И все же не подобает молодым людям, посвящаемым в рыцари, стоять перед неукрашенным алтарем.

Она сказала все тихим голосом, так, что ее могли слышать только король и их компания; но к тому времени, когда они скрылись в следующей нише, Келсон был уверен: все глаза наблюдали за их уходом. Они также не были в безопасности от любопытных и в самой нише.

— Подойдите сюда, мой господин, и притворитесь, что смотрите в сад, — прошептала Росана, приставляя палец к окну и наблюдая за Келсоном уголком глаза. — Я должна вас кое о чем спросить, и это нельзя произнести перед остальными. Хотя раз у вас до сих пор болит голова после мераши, возможно, нам следует отложить разговор до более благоприятного времени.

Нервно сглотнув, Келсон подошел поближе, хотя и проявлял осторожность, чтобы не дотронуться до Росаны, покорно притворяясь, будто поддерживает разговор о цветах, о которых она и не собиралась говорить.

— Тебе Мерауд сказала о мераше или это так очевидно? — уточнил он.

— И то, и другое, мой господин. Странно, если бы я не смогла заметить последствия в представителе нашего племени.

— Понятно.

Он сделал глубокий вдох, пытаясь справиться с последствиями употребления мераши и эффектом, который на него производила девушка.

— Если вам в самом деле так плохо, мой господин, то мы можем отложить разговор, — тихо сказала она. — Мне не хотелось бы стать причиной ухудшения вашего самочувствия.

— Если ты знаешь, через что я прошел вчера вечером, то ты знаешь и то, чего мне стоит держаться сегодня. Но нет, нет необходимости откладывать, — он снова сделал глубокий вдох. — О чем ты хотела меня спросить?

— Это касается вашего оруженосца, мой господин. Что вы можете мне о нем сказать?

— О Джэтеме?

Келсон сразу же понял, что она интересуется из-за Джаннивер, поскольку видел реакцию коннаитской принцессы, когда рядом появился его оруженосец.

Но несмотря на это, он все равно почувствовал, как приступ беспокойства сжал его горло, когда он испугался, всего на мгновение, что Росана интересуется для себя. Что-то из этого страха, должно быть, просочилось сквозь его пока еще не крепкую ментальную защиту, потому что внезапно девушка вздрогнула, с трудом скрывая отчаяние, мелькнувшее на лице.

Правда, ей почти удалось скрыть свою реакцию, и она предусмотрительно уставилась в окно.

— Нет, не смотрите в направлении Джэтема, мой господин. Мы пришли сюда, чтобы осмотреть сад. И, прошу, не повышайте голос. Но вы видели, как они с Джаннивер глядели друг на друга. Могу сказать вам, что ей он очень понравился — и, кажется, с его стороны есть определенная доля влечения, хотя, как я подозреваю, он считает себя гораздо ниже ее, чтобы продолжать ухаживание. Какого он происхождения, могу ли я спросить?

Вопрос вызвал у Келсона раздражение, возможно, потому что его слишком часто задавали относительно потенциальных невест королевской крови.

— О, не молчите же, государь! Он ведь не может быть плебеем, иначе никогда не стал бы королевским оруженосцем, — продолжала Росана, в ее мягком голосе добавилось нетерпения. — Поэтому он должен быть благородного, а то и достаточно высокого происхождения. Он станет сэром Джэтемом в ближайший вторник, не так ли? Да и посвящение в рыцари, насколько я слышала, им заслужено.

Келсон хмыкнул.

— Если ты все слышала, не понимаю, зачем тебе спрашивать об этом у меня.

— Но все, что я знаю — это просто дворцовые сплетни, сир! Я надеялась, вы побольше расскажете мне о нем, просто по-человечески. Мне хотелось бы, чтобы принцесса достойно вышла замуж… — Ее лицо изменило выражение. — О, неужели Джэтем — один из тех мужчин, которые считают унижением взять в жену порченую девушку?

— Порченую? — недоуменно переспросил Келсон. — Ты не слишком ли резка, в особенности, если она — твоя подруга?

Росана снова посмотрела в сад, ее темные глаза были прикрыты.

— Не забывайте, мой господин, потише… здесь неподалеку другие люди. Мир иногда бывает очень жестоким. И горькая правда такова, что большинство мужчин предпочитают, чтобы их невесты были незапятнаны. Короли и принцы настаивают на этом.

— Только не я.

— Правда? — переспросила она. — Значит, вы готовы на ней жениться, мой господин? Не думаю. И ваши советники этого не допустят, даже если бы этого пожелали вы сами. Неужели вы в самом деле позволили бы ей разделить с вами священное королевское ложе, зная, что Ител Меарский получил удовольствие от…

— Удовольствие? — Келсон вовремя вспомнил, что должен говорить тихо и попытался не закричать. — В том акте было мало удовольствия для них обоих! И тебе это отлично известно!

Росана отступила на шаг, очевидно сама вспомнив интимность момента, когда она передавала ему ощущения Джаннивер, изнасилованной в руинах аббатства святой Бригитты, — и все то, что произошло между ними.

— Простите меня, сир, мне не следовало напоминать вам об этом, — прошептала она. — Иногда я бываю слишком своевольной для монахини. Это была неосознанная дерзость с моей стороны.

Тяжело дыша, Келсон натянуто кивнул.

— Да, — согласился он, частично успокоившись. — Но, вероятно, это — ценный урок для короля. И ты права: я не женюсь на Джаннивер — хотя и не из-за того, что случилось с ней в аббатстве святой Бригитты. Я до сих пор позволяю себе надеяться, что в выборе моей следующей жены определенную роль сыграет любовь.

— Надеюсь, так и случится, мой господин, — прошептала Росана.

— Я тоже. Тем не менее, я не позволю тебе так говорить о Джаннивер. В конце концов, несчастная девушка не просила, чтобы ее изнасиловали — хотя можно было бы так подумать, если судить по письмам, которые я последние полгода получал от ее отца и несостоявшегося мужа. — Он вздохнул. — Боюсь, эти два правителя как раз относятся к тому типу мужчин, о которых ты говорила.

— К сожалению, должна согласиться, сир, — тихо ответила Росана. — Но я надеюсь, что Джэтем не таков.

— Нет.

— В таком случае, как вы думаете, возьмет он ее в жены?

Келсон хмуро улыбнулся.

— Думаю, что может, если его немного подбодрить.

— По-королевски, сир? — спросила она, искоса поглядывая на него.

— Ну, я не могу приказывать мужчине влюбиться.

— Никто ничего не говорил о приказах, сир. Вам даже не нужно его убеждать, как только могут сделать люди нашего племени.

Она вновь перевела взгляд на забытый сад.

— Просто скажите, что вы предпримите все усилия, чтобы подбодрить его, — тихо продолжала она. — В таком случае мы можем перейти к скучному делу выбора зелени.

— Зелени?

— Ну, мы же за этим пришли сюда, не так ли?

— О, сестра Росана, так тебе и впрямь нравится этим заниматься? — неожиданно для себя самого выпалил изумленный Келсон. — Может ли так случиться, что маленькая монашка, на самом деле, в душе — сваха?

Келсон пожалел о сказанном, как только слова вылетели у него из уст, поскольку разговор очень близко подошел к его собственным устремлениям в этом вопросе. Король ужаснулся, поняв, что краснеет, но, к счастью, она продолжала смотреть в сад, притворившись, что не услышала.

— А теперь нам на самом деле пора возвращаться к остальным, — выдохнула Росана, дав ему время прийти в себя. — Мы выбирали зелень. Плющ. Я думаю, что для посвящения в рыцари короля и его дру…

— Келсон, разве тебе не следует побыть в одиночестве, готовясь к предстоящей церемонии? — спросил холодный женский голос, неожиданно близко за их спинами, когда они уже собрались уходить. — И, сестра, не думаю, что твоя настоятельница одобрит разговор с глазу на глаз с молодым мужчиной.

Это говорила Джехана, мать Келсона. Король не представлял, откуда она появилась, потому что ее не было в зале, когда он вошел. Он хотел бы, чтобы ее и сейчас тут не было, поскольку у него не осталось сил разбираться с ней, в особенности теперь, после разговора с Росаной.

Джехана вернулась ко двору предыдущей весной, сразу же заявив, что намерена участвовать в выборе следующей жены Келсона. Как она считала, правильно выбранная женщина может заставить короля отказаться от его силы, как благодаря ей самой сделал отец Келсона, таким образом уменьшив зло крови Дерини. Она привезла с собой капеллана и сестру по имени Сесиль и носила крахмальные белые одежды послушницы аббатства святого Жиля, но еще не смогла успокоить свою кровь Дерини. Да и отказ от собственных способностей не был таким успешным, как хотелось бы Джехане. Не единожды после своего возвращения она была вынуждена пользоваться ими, причем всегда испытывала страшные угрызения совести от этого.

Джехана постоянно объявляла, что не намерена их снова применять и истово негодовала, если кто-то из Дерини пользовался силами, которые, как она считала, дал Сатана. Настоятельница и остальные сестры из монастыря Росаны продолжали жить на территории замка, ожидая теплой летней погоды, чтобы вернуться назад в аббатство святой Бригитты, и Джехана взяла за правило посещать их мессы и другие мероприятия, хотя обычно она не обращала внимания на Росану. Она считала святотатством, что девушка из Дерини посмела пойти в монахини — то, о чем она сама мечтала, но не посмела сделать.

— Сестра, я обращаюсь к тебе, — упрямо продолжала Джехана. Двое молодых людей повернулись и уставились на нее. — Разве тебе нечем заняться? А теперь я поговорю со своим сыном. Пожалуйста, будь так любезна, оставь нас.

Росана опустила глаза и должным образом поклонилась королеве, готовая подчиниться, но Келсон остановил ее, вытянув руку и не позволяя ей уйти.

— Сестра Росана и я еще не закончили разговор, матушка, — сказал он резким тоном. — А для твоего сведения, я как раз и готовился к посвящению в рыцари. Мы обсуждали, как украсить алтарь на завтрашний вечер. Значит, это будет плющ, сестра?

Он увидел промелькнувшую на губах девушки улыбку, которую Росана не посмела показать открыто, когда слегка поклонилась ему. Она засунула руки в широкие рукава, а глаза ее так и смотрели в пол.

— Думаю, да, мой господин. И остролист, если он еще остался. Хотя для него уже поздновато. Это даст хоть какой-то цвет. Я также предложила бы омелу белую — она очень подходит для рыцарей-девственников, но архиепископ, возможно, запретит это, как элемент языческой традиции. Сир, я займусь этим, если вы разрешите. — Она снова поклонилась ему, а заодно и Джехане. В ее поклоне была крохотная доля вызова. — До свидания, ваше величество.

Джехана не произнесла ни слова, пока Росана не покинула зал.

— Какая наглость! Какая дерзость! — воскликнула она. — Я поговорю с настоятельницей.

— Ты не сделаешь ничего подобного, — ответил Келсон, схватив ее за руку и уводя вглубь ниши. — Ты вела себя очень резко. Это не приличествует любой женщине и непростительно для королевы.

— Как ты смеешь так со мной разговаривать?

— Если ты хочешь, чтобы тебе продолжали оказывать гостеприимство при этом дворе, то придержишь язык! — Он не повышал голоса, но ошибиться было невозможно: король гневался. — Ты была с ней груба, потому что она — Дерини. А я этого не потерплю.

— Но она — монашка, Келсон. Поскольку она — Дерини, ее душе и без того грозит опасность, но чтобы принести обеты…

— А я считаю, матушка, что о душе этой дамы пусть позаботится она сама и ее духовник.

— Который сам — Дерини, хоть и епископ! — гневно воскликнула Джехана. — Или ты не знаешь, что она стала ходить к твоему бесценному епископу Дункану?

— Поберегись, мама. Он и мой духовник тоже.

— И будет вовеки проклят, потому что бросил вызов Церкви, приняв сан, хотя знал, кто он есть на самом деле!

Келсон обернулся в зал и заметил, как несколько человек наблюдают за ними — хотя они тут же притворились, что смотрят куда-то в сторону.

— Бессмысленно продолжать этот спор, — сказал он. — Ты устраиваешь сцену. И ты абсолютно права: я должен уединиться, готовясь к посвящению в рыцари. Если не возражаешь, я именно так и сделаю. Дугал, Джэтем, подойдите ко мне пожалуйста.

Он повысил голос, чтобы вызвать их из соседней ниши, и они появились практически сразу же. Оба были явно смущены, поскольку не могли не слышать большую часть перепалки.

— Господа, как матушка правильно напомнила мне, нам следует готовиться к завтрашнему дню, — сказал он, обходя Джехану, чтобы к ним присоединиться. — Следующей ночью нам предстоит бодрствовать, поэтому сегодня следует лечь пораньше. Джэтем, это относится и к тебе. Таким образом, ты освобождаешься ото всех обязанностей оруженосца. Сегодня вечером поработает Долфин, а ты поужинаешь вместе со мной и Дугалом у меня в покоях. Я хочу кое-что обсудить с тобой, — добавил он, глядя на дверь, куда ушла Росана. — Мама, мои друзья и я желаем тебе спокойной ночи.

Он быстро поклонился и направился к двери, двое его друзей поклонились Джехане более уважительно, а затем последовали за ним из зала. К счастью никто больше не остановил их по пути в покои. Келсон с Дугалом смогли даже вздремнуть перед тем, как Долфин принес им сытный ужин, и трапеза прошла в куда более веселом расположении духа, когда Келсон стал прощупывать почву в отношении принцессы Джаннивер, После ужина к ним ненадолго заглянул Дункан, чтобы проверить их самочувствие.

Всем троим следовало крепко выспаться перед празднествами следующих дней.

Они встали в полдень, трезвые и отдохнувшие, чтобы провести часы, остающиеся до заката, в тихих размышлениях, как и пристало молодым воинам, которым в ближайшее время предстояло быть посвященными в рыцари.

Официальные празднества начались с вечерней молитвы в понедельник, когда в базилике святой Хилари собрались все кандидаты и их рыцари-наставники. Принц Нигель стоял с Келсоном и Коналом, Морган — с Дугалом. Собралось более двадцати кандидатов, каждого сопровождал наставник. Из аббатства святого Георгия прибыли монахи для пения гимнов, и их чистые голоса плыли среди колонн, поддерживавших крышу древней церкви.

Вечером архиепископ Кардиель прочитал проповедь, наставляя всех присутствующих об обязанностях, которые им предстоит на себя возложить. Все рыцари-наставники хором повторили рыцарские обета и поклялись всегда помогать своим подопечным. Затем с помощью епископов Арилана и Мак-Лайна архиепископ вручил каждому новому рыцарю традиционные одежды: длинную свободную белую тунику, символизирующую чистоту; более короткую верхнюю черную тунику с капюшоном и сапоги того же цвета, напоминающие о смерти и земле, в которую все должны в конце концов вернуться; а также красную мантию, символизирующую благородное происхождение, и кровь, которую истинный рыцарь должен быть готов пролить в защиту своего короля и выполняя данные клятвы.

Все это кандидаты надели на себя после ритуального омовения. Каждому помогал его наставник. В базилику они вернулись в полночь, торжественной процессией с зажженными свечами, чтобы принести обеты перед алтарем. За ними наблюдали наставники и епископы. После молитв и благословений кандидатов оставили одних.

Келсон преклонил колени на нижней ступени алтаря, его руки лежали на рукояти меча Халдейнов, иногда, склоняя голову в молитве, он касался лбом головки эфеса. Конал находился чуть позади справа, Дугал — слева. Уже практически наступил рассвет, а свечи сгорели до основания, когда внимание Келсона привлек алтарь. Внезапно король понял, что он украшен омелой, переплетающейся с остролистом и плющом.