"Библия-Миллениум. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Курпатова-Ким Лилия)

АДАМ И ЕВА

ЕВА

29-летняя Ева была хороша, как роза в последний момент своего цветения, когда цветок уже полностью раскрыт и источает самый сладкий аромат, но еще чуть-чуть — и его лепестки уже начнут терять влагу, а потом опадать. Перед этим моментом роза исступленно цветет, стараясь поймать каждый миг оставшейся жизни. Создатель любит этот момент безумия, агонии красоты миллионов роз. Над некоторыми он останавливает время, чтобы подольше насладиться мигом последнего цветения, сладким мигом ускользающей красоты. Такова Ева. Ее красота, казалось, будет бесконечно балансировать на своем последнем пике.

Сегодня Ева получила извещение о том, что ей пришла посылка, и сильно удивилась. Кому пришло в голову отправлять ей посылки? Все знакомые жили рядом, сама она сирота — ни братьев, ни сестер. И вообще она всегда одна. Должно быть, какая-то ошибка…

Поставив чайник, Ева стала вяло собираться. Надела юбку и свитер, а сверху привычный ботанический халат. Она уже не обращала внимания на то, во что одета, давно не зная стыда за свой внешний вид. Стянула волосы привычным узлом на затылке, накрасила ресницы и губы, последняя деталь — сиреневато-серо-голубоватые очки во все лицо.

После работы, как всегда обычной, зайдя в почтовое отделение, она получила довольно увесистую посылку.

— Странно, что бы там могло быть? — сказала она задумчиво вслух.

— Откроете — узнаете, — последовал лаконичный и, главное, абсолютно точный ответ служащей почты. Ни убавить, ни прибавить.

Ева бежала домой настолько быстро, насколько это можно было сделать с пятикилограммовым ящиком под мышкой. Открыла дверь коммуналки, добежала до своей комнаты, открыла еще одну дверь, поставила ящик на стол и села.

Она не стала открывать его быстро — ведь это было единственное удивительное в ее жизни событие за последние два года, нужно было его растянуть, как остатки торта, покупаемого ею раз в месяц с зарплаты.

Ева стала рассматривать ящик. Нашла, что он прямоугольный, из крепкой фанеры. На крышке был написан ее адрес, а обратного не было. Это сильно взбудоражило Еву. Анонимная посылка — это почище анонимного письма!

Наконец она решилась, взяла большой нож и стала отковыривать крышку. Под фанерной крышкой оказался слой газетной бумаги, а под ним… яблоки.

— Яблоки? — опять вслух удивленно прошептала Ева. Взяла одно яблоко, понюхала, посмотрела на свет, словом, убедилась в том, что это действительно яблоко, и еще больше удивилась. Не знаю, что она ожидала увидеть в этой посылке, но уж точно не яблоки.

Высыпав их на стол, Ева стала рассматривать плоды. Такие большие! Все красные, видимо, очень сочные, они сверкали и переливались на свету, отражаясь в старом серванте. Ева сидела над ними в плаще, халате, свитере, как вошла. Наконец, насытившись созерцанием яблок, она снова заглянула в ящик, достала оттуда газеты, под ними оказалось письмо.

— Письмо… — прошептала Ева. Ей никогда за всю ее жизнь никто не присылал писем. Она же была одна, совершенно одна!

Вот это письмо:

«Дорогая Ева, здравствуй! Пишет тебе Петр. Вот вспомнил, как ты приезжала к нам с какой-то экспедицией, и стал искать твой адрес, который ты мне написала на руке. Я его потом переписал и положил листочек в книжку. Но это все не важно. У нас в этом году отличные уродились яблоки. Попробуй. Если понравится, приезжай в следующем году, а лучше напиши. А яблок я тебе еще пришлю. Петр».

— Боже мой! — воскликнула Ева и закрыла лицо руками. Ей хотелось закричать, запрыгать, но она крепко схватила себя руками за плечи, чтобы случайно этого не сделать. Потом все-таки не выдержала и подпрыгнула. Быстро начала раздеваться, переоделась в домашнее платье, покрутилась перед зеркалом, потом перед яблоками, полезла в сервант, достала оттуда самую большую вазу и аккуратно сложила в нее загадочные фрукты. Те, что не поместились, с величайшей осторожностью, как будто они были стеклянные, уложила обратно в ящик, на газеты.

Вальсируя с вазой, она протанцевала на кухню. Там она мыла каждое яблоко и вытирала его салфеткой до блеска, напевая Штрауса и продолжая танцевать. Ей было так легко, как будто она невесомая.

Комната преобразилась за ее короткое отсутствие — стала светлее. Ева заметила, что у нее идеальный порядок, красивые кружевные салфетки, а за окном прекрасный клен, покрытый разноцветными осенними листьями. Настроение было новогоднее, Ева поставила вазу на стол и стала на нее смотреть, вспоминая Петра. Конечно, вспомнила-то она его сразу, но слишком уж оглушительно. Теперь, когда буря эмоций улеглась, Ева воспроизводила в памяти образ медленно, обстоятельно и последовательно, ее мысли можно было даже записывать.

— Боже мой!.. Два года прошло… он адрес не выкинул… Никому другому… Мне…

Она вспоминала детали их поездки в Молдавию, когда сотрудников института, при котором, собственно, находился ботанический сад, пригласили для консультаций по селекционной работе. Петр — это садовник. Красивый, сильный, высокий. На него заглядывались, а он пользовался. Когда приехала их, как он писал, «экспедиция», то самая симпатичная из всех приехавших «барышень» (первой, второй и третьей молодости) тут же завела с ним роман и крутила его до тех пор, пока Петр не стал заглядываться на другую, которая была добрая и умная. А уже перед самым отъездом Петр подошел к Еве и сказал:

— Ты очень красивая…

— Да ну!.. — смущенно ответила Ева и обиделась, ей показалось, что Петр издевается.

— Я живу в вагончике, сразу за теплицей. Хочешь, заходи перед отъездом…

Ева тогда почти оскорбилась, что ей так небрежно… «Заходи перед отъездом»… Словно она какая-то второсортная.

Память рисовала Еве картины в ярких и сильных красках, добавляя детали «до» и «после». Она думала о том, как Петр долго старался подойти к ней, как подбирал слова, как мучился после ее отъезда целых два года. В конце концов она пришла к выводу, что он ее любит. Сильно, без надежды на ответ.

Ева долго не могла заснуть, обычно мягкая постель стала слишком большой и жесткой, подушка никак не ложилась под голову, руки было некуда деть… Наконец, она уснула. Ей привиделся сон.

Она находится в небольшой круглой комнате, залитой чудесным золотисто-розовым светом, стены комнаты были выкрашены в розовый цвет, такой мягкий и густой, что казалось, от них исходит тепло и сладчайшая истома. Различные экзотические предметы — длинные напольные вазы, кривые сабли в красивых ножнах — были расставлены на полу и украшали стены. Золотые выступы-полуколонны на равном расстоянии друг от друга дополняли картину. Ева увидела себя в зеркале совершенно обнаженной, золотой свет, струившийся по комнате, обволакивал ее, делая кожу и волосы такими же золотыми. Круглая кровать, на которой она лежала, была покрыта темно-красным шелком, спадающим складками, и медленно вращалась.

Ева почувствовала легкое дуновение, скользнувшее по ее груди вниз, и вся выгнулась, стараясь уловить эту ласкающую струю воздуха. Кто-то невидимый находился в комнате — он то расширялся, заполняя собой все пространство, то концентрировался в какой-то одной части комнаты. Сейчас он был над Евой, она чувствовала его горячее дыхание — звериное, приближающееся к ней. Она видела в зеркале свое извивающееся от удовольствия тело, невидимый, растворенный в комнате зверь словно пульсировал и собрался весь между ее ногами, обдавая жарким, влажным дыханием. Она таяла в этом облаке, наслаждаясь своим бессилием дотронуться до него. Он был невидим и неосязаем, но ощущался с бешеной силой. Морской прибой, ласкающий берег… В зеркале она видела только себя, и никогда ее собственное тело не вызывало такого обожания — оно было прекрасно и любимо, «обладаемо».

То, что она увидела во сне, не было тем небритым полупьяным садовником Петром, которого знала Ева. И не он прислал ей эти яблоки, а сам Сатана, так безнадежно ожидаемый Евой всю ее жизнь.

На следующее утро, едва стало светать, она проснулась сама, без будильника. Сладко потянувшись в постели, Ева перевернулась на живот, обняв большую мягкую подушку. Чувство блаженной истомы не покинуло ее с пробуждением. Она попыталась снова уснуть, но не смогла. Красные яблоки в большой зеленоватой вазе загадочно мерцали в отблесках раннего утра.

Услужливое воображение продолжало доставлять удовольствие. Ева представляла, что приедет куда-то, сойдет с поезда, произойдет встреча. Он нерешительно возьмет ее за руку, она подойдет к нему близко-близко и прижмется всем телом. Он будет не в силах сдержаться и страстно, до боли, сдавит ее в кольце своих рук, а потом будет целовать долго-долго. Они приедут к нему, он окажется страшно неловким от волнения, быстро сорвет с себя одежду и дрожащими от нетерпения руками попытается расстегнуть длинный ряд маленьких пуговиц на ее груди — она обязательно наденет это легкое летящее платье на мелких черных пуговицах спереди. Злясь на эти дурацкие штуковины, он станет просто раздирать сопротивляющуюся одежду… Она представляла себе эту сцену, проигрывая ее заново, добавляя бесчисленное количество новых мелких деталей: какими будут поцелуи, что она будет делать, как будет делать, как ляжет, повернется, как будет дышать и так далее, далее, далее…

Ева представляла десятки вариантов поцелуев, но остановилась на нежных, ласкающих тело кусочек за кусочком, оставляющих маленькие розовые следы. И еще, чуть позже, она выбрала страстные, агрессивные поцелуи-укусы, обрушивающиеся на ее шею, плечи и спину. Достигнув высшей точки наслаждения, он вцепится своими крупными белыми зубами ей в кожу чуть пониже затылка и будет держать пока не успокоится… потом затихнет, нежно отпустит, лизнув языком багровые следы своей страсти. Не проходящие следы от зубов на шее — это будет его тавро, символ, что она принадлежит ему, принадлежит навсегда.

Любовники должны оставлять следы на теле друг друга, эти маленькие напоминания о прошедшей ночи и страсти, о своей нежности. Нет ничего красивее, чем свежие розовые царапины на спине, или маленькие синячки на груди, или следы рук, бешено сжимавших, удерживавших, чтобы отдать тебе свою нежность раньше, чем ты перестанешь ее желать… Я тебя люблю, я хочу, чтобы ты помнил, а другие видели, как я тебя люблю, я хочу, чтобы они видели, что ты принадлежишь мне, а я тебе… Я расписываю поцелуями твое тело и хочу быть таким же холстом.

Она лежала, зажмурившись от удовольствия, прокручивая в голове собственное эротическое стереокино до тех пор, пока наглый и бестактный будильник не исполнил свой долг безобразным треском-звоном, выдернувшим ее из рая.

Сегодня сборы на работу превратились в священнодействие. Ева собиралась медленно, используя каждую возможность посмотреть на свое отражение в любых поверхностях. Выудив из недр серванта невесть как и когда попавшую туда косметику, она вырисовывала себе глаза, удивительно ловко орудуя при этом кисточкой. Потом смешивала тени, словно художник на палитре, делала мазок и подолгу его рассматривала. Наконец, она с удивлением обнаружила, что халат мятый и грязный, но стирать было некогда. Отпаривание униформы значительно поправило положение.

Ева опоздала на работу почти на час. Невнятно пробормотала, что по дороге у нее отвалился каблук и пришлось зайти в мастерскую. Коллеги вполне удовлетворились ее объяснениями. Цветы не дети, часок могут и подождать, не нашалив.

Целый день Ева строила планы. Конечно, строго говоря, планами ее размышления не назовешь. План — это когда человек представляет себе последовательность действий, а Ева представляла себе готовые их результаты: как она приехала, как она будет проводить там время, как она выйдет замуж, сколько у нее будет детей… И совершенно не задумывалась о том, что до лета и отпуска еще семь месяцев, а ее отпускных вряд ли хватит на дорогу хотя бы в один конец.

Она улыбалась, напевала, представляла себя во дворце бракосочетаний. Гордо несла к помойке кучу травы, воображая, что идет по ковровой дорожке загса с охапкой цветов, подаренных ей… Впрочем, кем подаренных? Ни друзей, ни родственников у нее не было, а коллеги по работе почему-то никак не представлялись с радостными лицами. Ей просто виделась толпа незнакомых людей, их позы и глаза, лица искрились безумной радостью за нее. Но лиц не разобрать. Они затуманены, словно интимные места в музыкальных клипах. Целая толпа ЕГО близких и друзей. Она надеялась, что его близкие и родственники станут ее семьей и друзьями. Что же ей было нужно? Что?