"Записки конструктора-оружейника" - читать интересную книгу автора (Калашников Михаил Тимофеевич)

Между нами, конструкторами

Через два месяца после отправки опытной серии автоматов в войска я получил предписание выехать в Москву, в Главное артиллерийское управление. Здесь мне сказали, что для ознакомления с работой нового оружия в войсковых условиях непосредственно в части собирается главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов. Не предполагал только, что доведется ехать с ним в одном поезде.

Когда вошел в вагон, первым, кто мне встретился, был Василий Алексеевич Дегтярев. Оказывается, и его вызвали в Москву, и Сергея Гавриловича Симонова. Все мы теперь убывали одним поездом, а в соседнем с нами служебном вагоне находился Н. Н. Воронов.

— Вот опять встретились, — добродушно улыбнулся В. А. Дегтярев, увидев меня. — Все продолжаете обгонять нас, стариков? Что ж, молодым у нас везде дорога открыта, обставляйте, когда есть что нового сказать. Не обидимся. Была бы Отечеству польза.

Из соседнего купе вышел С. Г. Симонов. В строгой костюмной паре, галстук на белой рубашке. Встал рядом с генералом, как всегда, подтянутый, аккуратный.

Одновременно с моим автоматом в войсках испытывались ручной пулемет системы Дегтярева (РПД) и самозарядный карабин системы Симонова (СКС). Потому-то, видимо, и решил главный маршал собрать нас всех вместе, чтобы мы могли прямо в частях выслушать предложения, претензии солдат, сержантов, офицеров, чтобы мог и он поговорить с нами в той обстановке.

Мы стояли в коридоре втроем, и что-то никак не клеилась между нами беседа. Каждый, наверное, думал о предстоящих испытаниях в войсках, об оценках, которые вынесут нашим изделиям. Мимо стремительно проносились перелески, небольшие деревушки. Постояв немного, мы разошлись по своим купе.

Я уже собирался прилечь, как на одной из остановок дверь в наше купе открыл незнакомый проводник.

— Старший сержант Калашников? — обратился он ко мне.

— Так точно.

— Вас вызывает главный маршал. Пройдемте к нему в служебный вагон.

Признаться, я терялся в догадках, зачем понадобился Воронову, по какому поводу предстоит разговор. Спросил проводника:

— Дегтярева и Симонова он тоже вызвал?

— Нет, вас одного.

Подтянул ремень, расправил складки на гимнастерке, провел щеткой по сапогам и пошел в соседний вагон.

— Проходите прямо в салон. Вас ждут, — услышал сзади голос проводника.

Зашел, согласно воинской субординации доложил о прибытии. Николай Николаевич поднялся из-за стола, высокий, убеленный сединой, поздоровавшись, положил тяжелую руку на мое плечо.

— Присаживайся за стол. Сегодня отобедаем с тобой вдвоем. Не возражаешь?

Видимо уловив в моих глазах недоумение по поводу такого неожиданного приглашения и заметив мою нерешительность в движениях, сделал энергичный жест рукой:

— Не стесняйся. Просто хочу поговорить с тобой о жизни, о твоей работе над автоматом, о планах на будущее. Но для начала надо поесть. Какая может быть беседа на пустой желудок. Правда?

Николай Николаевич разговаривал со мной как с равным, шутил, внимательно выслушивал все, о чем я говорил, и как-то незаметно исчезла та дистанция, которая неизбежно возникает при встрече младшего по званию со старшим. А тут старший сержант был вызван на беседу к главному маршалу. Подкупили, по всей вероятности, заинтересованность Воронова в моих делах, его живое участие в моей судьбе, доброжелательное отношение ко мне как к конструктору и как к человеку. Особенно как к конструктору.

Полагаю, Николай Николаевич следил за моей работой еще с конца войны. Видимо, его заинтересовало прежде всего то, что в ряды известных конструкторов-оружейников ворвался вдруг старший сержант — танкист, да еще со своими неожиданными подходами к проектированию оружия.

Главный маршал артиллерии Воронов периодически подписывал документы о прикомандировании меня к отделу изобретательства Наркомата обороны, чтобы начальник отдела полковник В. В. Глухов мог непосредственно и направлять, и контролировать мою деятельность, и в случав необходимости оказывать помощь молодому конструктору. (Так было, в частности, в 1944 году во время работы над ручным пулеметом. Так произошло и в ходе создания автомата, когда выяснилось, что выделенных средств на изготовление опытных образцов не хватает, а субсидирование почему-то вдруг прекратилось. Я обратился к полковнику В. В. Глухову с просьбой помочь. Владимир Васильевич попытался, видимо, сам решить этот вопрос, но финансовая служба не вняла его аргументам, не пошла навстречу. Помню, он вернулся в отдел мрачнее тучи.

— Придется выходить на главного маршала артиллерии Воронова, — сказал Глухов. — Не удивляйся, если он вдруг даст команду, чтобы ты прибыл к нему.

Глухов позвонил в приемную, спросил, на месте ли Воронов. Потом вышел из кабинета и отсутствовал довольно долго. Когда начальник отдела изобретательства возвратился, было заметно, что настроение у него улучшилось.

— Приведи себя в порядок. Сейчас пойдем к главному маршалу. Думаю, вопрос о дальнейшем финансировании твоей работы будет все-таки решен положительно. Есть такое предчувствие, — довольно потер ладони Владимир Васильевич.

Та первая встреча с Н. Н. Вороновым мне хорошо запомнилась. Началась она не совсем обычно. Николай Николаевич остановил мой запинающийся доклад о работе над автоматом и открыл дверь в соседнюю с кабинетом комнату, отведенную, как я понял, для отдыха, когда главный маршал задерживался в управлении за полночь. Обставлена она была своеобразно. На стенах ее висели охотничьи ружья, охотничьи трофеи.

— Ты охотой-то, сержант, увлекаешься? — спросил Воронов.

— Так точно, очень люблю оружьем бродить.

— Тогда оцени мою коллекцию. Считаю, нет лучшего отдыха, чем птицу да зверя зорить. Жаль только, очень редко заниматься этим удается. А за каждым из этих трофеев, доложу тебе, — любопытнейшая охотничья история. — Николай Николаевич показал на рога лося, на кабанью морду, на чучела птиц.

— Рожденьем-то ты из каких краев?

— Алтайский, на границе тайги и степи жил.

— Знаю-знаю, места для охоты славные. И тут разговор как-то незаметно перешел на мою конструкторскую деятельность.

— Понимаю, сержант, тебе не боевое оружие, а охотничье конструировать бы. Да, как видишь, для этого время еще не приспело. Слежу за твоей работой. Вижу, неплохо получается. Глухов докладывал о твоих успехах. Так и держи. А теперь доложи, как идут дела, что сделано, каковы планы на будущее?

Я тогда как раз работал в Коврове на дегтяревском заводе. Добрым словом вспомнил благожелательное отношение ко мне ковровцев, заинтересованность в оказании помощи со стороны инженерно-технического состава.

— Только одного не хватает, товарищ главный маршал, — необходимых средств для окончательного завершения работ по изготовлению опытных образцов. Прекращено финансирование, и мы остались без денег.

— В чем дело, вы выясняли? — повернулся Воронов к начальнику отдела изобретательства.

— Так точно, товарищ главный маршал. Финансисты мотивировали свои действия тем, что, поскольку нет фирмы, иначе говоря, конструкторского бюро, давать деньги на создание какого-то отдельного образца они не могут. Считают это распылением средств. К сожалению, убедить их я не сумел.

— Плохо, полковник, что не сумели, — ворчливо проговорил Николай Николаевич.— Надо было настойчивее наседать на этих финансовых тузов, дальше своего носа не видящих. — Он неожиданно улыбнулся и обратился уже ко мне: — Так сколько же нужно тебе, сержант? Назови конкретную сумму.

Мы с В. В. Глуховым и В. С. Дейкиным все расходы подсчитали заранее, и я, не мешкая, назвал цифру.

— Что ж, попытаемся помочь твоему горю. — Воронов взял телефонную трубку. Услышав голос ответившего, спросил: — Что же ты, генерал, обижаешь сержанта Калашникова? Почему не даешь возможности ему закончить работу? Почему не выделены необходимые средства на изготовление опытных образцов?

Послушав того, кто находился на другом конце провода, Николай Николаевич построжел лицом и жестко произнес:

— Вот что, генерал, ты, я вижу, все «фирмами» мыслишь, а о том, что за каждым образцом стоит конкретный человек, конкретный конструктор, не думаешь. Я, главный маршал, в данном случае выступаю за отдельный образец, потому что у нас иные «фирмы» лишь деньги требуют, а отдачи нет. Доложи, когда будет перечислена необходимая сумма? — Видимо, ответ его удовлетворил, и Воронов бросил отрывисто: — Ну и договорились.

— Какие еще ко мне вопросы? — Николай Николаевич ждал, что я скажу.

— Просьб больше нет. Спасибо за помощь, товарищ главный маршал.

— Надо бы, конечно, посмотреть, что ты за охотник, — засмеялся Воронов, когда мы прощались. — Да как-нибудь в другой раз. А теперь принимайся за дальнейшую работу. Нам сейчас очень необходимо хорошее оружие. Так что хочу пожелать тебе, сержант, удачи...

И вот новая встреча с главным маршалом артиллерии Н. Н. Вороновым. Сижу рядом с ним за обеденным столом в служебном вагоне. Посуду уже убрали. Мы ведем неторопливую беседу под перестук колес.

Не утаил я от Николая Николаевича то, как, дорабатывая автомат после первого тура сравнительных испытаний, мы многие детали, даже узлы, сделали заново, перекомпоновали образец, что в немалой степени помогло нам выполнить эту дополнительную работу своевременное поступление средств.

— Да, хитро поступили, — согласился со мной Воронов. — Теперь внимательно проанализируй все замечания, предложения войсковых товарищей. Они помогут тебе окончательно довести конструкцию. Старайся чаще бывать на боевых стрельбах и учениях, в одной цепи с солдатами. Дегтяреву и Симонову труднее это сделать, а ты должен быть легким на подъем. — Николай Николаевич вдруг чисто по-деревенски провел несколько раз ладонью по столешнице, словно разглаживая складки скатерти, и продолжил: — С тобой, сержантом, к тому же все будут откровеннее, искреннее. И не обижайся, если какие-то замечания станут бить по твоему самолюбию, не задирай носа.

Должен отметить, что это была удивительно доверительная беседа старшего с младшим. Жизнь еще не единожды сводила нас с Вороновым. Последняя встреча состоялась у него дома, в Москве, незадолго до его кончины.

Он тогда подарил мне свою книгу военных мемуаров, делился новыми творческими планами. Вспомнил, что собирался со мной на охоту, да так вот и не выбрал времени посмотреть, как я держу в руках охотничье ружье...

А пока мы вместе ехали в войска. Видимо, сама обстановка располагала к доверительности, и Николай Николаевич от разговора об оружии перешел к недавним событиям, в которых ему довелось принимать непосредственное участие, — гражданская война в Испании, Великая Отечественная война. Понимаю теперь, что в его словах было немало недоговоренного, глубинных размышлений, да и сидел перед ним старший сержант, перед которым многое, что таилось в душе, не откроешь. Но у меня осталось от той беседы неизгладимое впечатление. Я увидел в Воронове не просто военного в маршальской форме, известного военачальника, приказами вершившего судьбы людей, а человека, который умеет сопереживать другим.

На следующий день прибыли на место. Каждому из нас, конструкторов, отвели отдельную комнату, приспособленную для того, чтобы мы могли и работать, и отдыхать. Воронов решил сам представить нас солдатам, сержантам и офицерам, участвовавшим в войсковых испытаниях новых образцов оружия.

И вот мы идем по плацу. Впереди — главный маршал, чуть сзади — Дегтярев, Симонов и я.

— Перед вами, товарищи, — создатели нового оружия. Со многими образцами генерал-майора Дегтярева вы уже знакомы, в бою проверяли и полюбили как надежных друзей. Сейчас вы будете испытывать его новый пулемет, — произнес Воронов.

Представив Василия Алексеевича, главный маршал взял под руку Симонова.

— Конструктор Симонов известен вам как создатель автоматической винтовки, противотанкового ружья, других интересных образцов. Для войсковых испытаний он привез партию усовершенствованных конструктивно самозарядных карабинов.

Тут Николай Николаевич прервал свое представление и, немного помолчав, шагнул ко мне. Дальнейшие его действия оказались неожиданными и для стоящего в строю личного состава, и особенно для меня. Главный маршал подхватил меня руками и неожиданно приподнял.

— А вот старший сержант Калашников, теперь его пора называть конструктором: в полном смысле этого слова, прибыл сюда, чтобы узнать ваши пожелания по дальнейшей доработке своего автомата.

Признаться, я был ошеломлен, покраснел, как говорится, до ушей. Обстановку разрядили аплодисменты, раздавшиеся из строя. Громче всех аплодировали солдаты и сержанты, выражая, как я понимаю, тем самым одобрение, что и среди конструкторов, оказывается, есть их ровня.

Наверное, именно этот эпизод, случившийся по воле Воронова, в немалой степени помог мне потом очень быстро находить, общий язык с теми, кто испытывал автоматы,

С самого первого дня работы в войсках я не расставался с карандашом и блокнотом. Увидев меня на стрельбище, Воронов напомнил:

— Записывай, сержант, все подробно, не надейся на свою молодую память: и она может подвести.

Стрельба велась на различных рубежах дальности. Трассирующие пули то и дело вычерчивали траекторию полета. Воронов переходил от одного огневого рубежа к другому. Его интересовала буквально каждая мелочь, касающаяся боевых свойств нового оружия. Все шло как будто хорошо. И вдруг на одном из рубежей подошел ко мне солдат. Главный маршал, заметив это, подозвал нас к себе:

— Давай-давай, сынок, выкладывай начистоту, что тебе не нравится в новом автомате?

Солдат повернулся в сторону Воронова.

— Нет-нет, не мне рассказывай, а конструктору оружия. Ему все надо знать, — уточнил Николай Николаевич.

— Да, может, это и пустяк, то, о чем я скажу, — неуверенно произнес солдат. — Сам-то автомат мне нравится. Только вот при ведении автоматического огня звук сильно бьет по ушам. Три дня шумит в них после такой стрельбы. Так, я думаю, нельзя ли приглушить звук выстрела?

— Что скажет конструктор? Замечание, по-моему, существенное. Уши у солдата одни, их беречь надо. — Воронов вопросительно смотрел на меня, ждал, что я отвечу. Должен заметить, что и у меня самого складывалось впечатление о неприятном воздействии на слух стреляющего воздушной ударной волны, образуемой дульным тормозом. Довелось видеть, как несколько солдат после стрельбы прикладывали ладонь то к одному, то к другому уху, словно пытаясь избавиться от попавшей в них воды. Но сами воины не подходили и не жаловались ни на что. И вот...

— Попрошу вас дать команду, чтобы мне выдали три автомата, — обратился я к командиру части.

— Мое решение — срезать дульный тормоз, — докладываю я главному маршалу.

— Ин-те-ре-сно, — растянул слово Воронов. — Впрочем, ты — конструктор, тебе и карты в руки. Экспериментируй. Самый лучший выход, если это возможно, — устранение недостатка на месте.

Автоматы доставили в полковую мастерскую. Оружейный мастер, правда, усомнился, что отказ от дульного тормоза не снизит боевых качеств образца. Видимо, в этом сомневался и Воронов. Все-таки мы тормоз убрали. На стрельбище один из автоматов вручили солдату, сделавшему замечание. Он тут же опробовал оружие. Поднимаясь с земли, удовлетворенно произнес:

— Ну, теперь совсем другое дело.

Такое же заключение дали и другие стреляющие. Звук значительно уменьшился, стрелять стало легче. В массовое производство автоматы после этого пошли без дульного тормоза. И лишь при модернизации был введен небольшого размера специальный компенсатор.

Еще одна поправка в конструкцию автомата была внесена на основании замечания, высказанного сержантом. Командир отделения руководил чисткой оружия после стрельбы, и мы, проходя мимо, услышали его недовольный голос:

— Попробуй тут доберись до этой чертовой детали.

— В чем дело? — останавливаясь, интересуюсь у сержанта.

— Да, понимаете, в вашем оружии есть места, чистка и смазка которых затруднительна. Очень трудно, например, подобраться к деталям спускового механизма, поскольку он не разборный.

Командир отделения наглядно продемонстрировал, с какими сложностями связана чистка этих деталей.

— И совсем непонятно мне, для чего предназначено отверстие, высверленное в рукоятке затворной рамы. — Сержант недоуменно развел руками. — И чем его чистить — ума не приложу. Для этого необходимо специальное приспособление.

Я попытался было что-то сказать в оправдание, но остановил себя. В словах командира отделения виделось мне рациональное зерно. Тут к нам подошел один солдат из группы чистивших оружие и слушавших наш разговор.

— Обратите внимание на выбрасыватель, товарищ конструктор. Как только начинаешь его разбирать, пружина так далека в сторону выбрасывает вот эту небольшую деталь, что с большим трудом потом ее находишь. Приходится при разборке приглашать на помощь товарища. Я разбираю, а он шапку-ушанку наготове держит, чтобы деталь поймать.

Еще предложение, еще недостаток...

Вечером собрались в комнате у В. А. Дегтярева, стали анализировать высказанное людьми. С. Г. Симонов, увидев, как я листаю страницы блокнота, заполненные записями, заметил:

— Вижу, Михаил, ты хорошо поработал, полблокнота исписал. Много, видно, интересного наговорили.

— Признаюсь, Сергей Гаврилович, столько замечаний я не думал получить. Просто диву порой даешься, как можно было пропустить некоторые очевидные недоработки, а солдаты их сразу заметили. Вот, скажем, отверстие в рукоятке затворной рамы. Оно появилось у нас из соображений чисто технологических, никакой функциональной нагрузки не несло. А здесь на него обратили внимание как на лишнее. Так что буду решать как-то по-другому.

— Между нами, конструкторами, говоря, не знаю более полезного дела, чем общение с людьми, — вступил в разговор В. А. Дегтярев. — Никто лучше солдата не оценит достоинства и недостатки нашего оружия. Поэтому с таким вниманием относился и откошусь к отзывам из войск, бываю непосредственно в ротах. Кстати, совет тебе дам, Михаил Тимофеевич, — налаживай переписку с армейскими изобретателями и рационализаторами. Они многое могут подсказать в улучшении конструкции оружия. На собственном опыте убедился.

— А как ваш пулемет оценивают? — спрашиваю Василия Алексеевича.

— Немало претензий высказано. Предложения в основном интересные. Так что есть над чем подумать и поработать, когда возвращусь в Ковров.

Так и завязался у нас разговор. Слушать таких мастеров оружейного дела, как В. А. Дегтярев и С. Г. Симонов, когда бы еще довелось. А тут вот собрались вместе, в одной комнате, и нет беседе конца.

— Обязательно сделаю разборным спусковой механизм, внесу изменения в выбрасыватель, — делился я планами с известными конструкторами. — Доработаю рукоятку затворной рамы, придется, видимо, придать ей новую форму...

— Размышляй, и размышляй хорошенько, Михаил. После поездок в войска придется тебе десятки раз разбирать оружие по винтикам, выискивая возможность упростить отдельные детали, сделать их более надежными в работе и удобными в обращении. Это нужно и для облегчения массового производства автомата, и его удешевления, — поддержал меня Симонов. — Вот и мне с карабином еще придется повозиться. А ведь, казалось, учел при доработке образца все, что требовалось.

Будучи в зените конструкторской славы, В. А. Дегтярев и С. Г. Симонов никогда не допускали небрежности в работе, тщательно взвешивали каждое замечание по уже отработанным системам, не важно, от кого они исходили — от солдата или испытателя оружия, от генерала или ведущего специалиста. Такой подход стал законом их деятельности в области технического творчества. И тут у них было чему поучиться.

Не обошлось в тот вечер и без воспоминаний. С особым вниманием я слушал В. А. Дегтярева, с которым до этого еще не доводилось столь доверительно и откровенно разговаривать.

— Наша конструкторская работа такова, что она не знает практически перерывов. -— Василий Алексеевич встал. Седой, в плотно облегавшем его генеральском мундире, он, на мой взгляд, больше походил не на военного человека, а на умудренного жизнью, много повидавшего на своем веку учителя. — Так вот, — продолжал Дегтярев. — Идешь иногда по городу, прогуливаешься, вроде к чему-то приглядываешься, с кем-то разговариваешь, а когда приходишь домой и жена спрашивает, что интересного видел на прогулке, с кем разговаривал, так и вспомнить ничего не можешь. Мысль-то работала в другом направлении: что сделать, к примеру, чтобы возвратно-боевая пружина в ручном пулемете не нагревалась при стрельбе?

— Наверное, вспомнили для примера время, когда работали над доводкой пулемета ДП? — включился в разговор Симонов.

— Да, опыт применения ДП на фронтах выявил настоятельную необходимость повышения надежности его автоматики и улучшения эксплуатационных качеств. Вот я и размышляй постоянно над решением этой проблемы. Выход, кстати, подсказали фронтовые пулеметчики, — Василий Алексеевич подошел ко мне. — Вот почему так важно знать, что думают о нашем оружии в войсках.

— И что же вы предприняли, учтя все замечания и претензии фронтовиков? — поинтересовался я у Дегтярева.

— Не зря, видно, на той пешеходной прогулке я ничего и никого не замечал, — усмехнулся Василий Алексеевич. — Решение нашел очень простое. Возвратно-боевую пружину из-под ствола перенес в ствольную коробку. Этим убил сразу двух зайцев; устранил нагрев пружины и ее осадку в ходе стрельбы. Задержки в работе пулемета исчезли.

— Но вы, знаю, не ограничились лишь этим усовершенствованием? — Симонов приглашал к продолжению разговора.

— Так оно и было. Попутно мы сделали более прочным спусковой механизм. Тем самым предотвратили непроизвольную стрельбу. Ввели пистолетную рукоятку и изменили форму приклада, улучшив условия ведения прицельного огня. Придали пулемету неотъемные сошки новой конструкции. Словом, внесли немало конструктивных изменений в короткий срок...

— Да что мы все об образцах своих говорим? — Дегтярев повернулся в мою сторону. — Вам, молодой человек, не набили оскомину наши беседы о том, что было?

— Что вы, Василий Алексеевич, — встал я с табуретки. — Слушать все это просто увлекательно и поучительно.

— В таком случае я вам расскажу, как мы организовывали у себя на заводе выставку трофейного стрелкового оружия. Ты-то, Сергей Гаврилович, наверное, слышал о ней? — спросил Дегтярев Симонова. — Открыли мы ее в октябре сорок третьего года, и существовала она довольно продолжительное время.

— Конечно же, слышал. Она тогда привлекла внимание рабочих, конструкторов, технологов, всех ваших заводчан, — откликнулся Сергей Гаврилович. — Помню, из командировки на ваш завод возвратился один из наших конструкторов и делился впечатлениями о выставке. Его особенно поразило то, что там читались интересные лекции ведущими конструкторами вашего КБ. На нескольких из них он сумел побывать.

— Да-да, были и лекции, и беседы, и собеседования, — живо продолжил Дегтярев. — Рассказ велся на конкретных сопоставлениях характеристик образцов, захваченный у противника, и наших изделий. Выходило очень наглядно. Нам ведь хотелось не просто сравнить, какое оружие имеет на вооружении враг и какими образцами располагаем мы, но и разобраться, в чем еще мы можем прибавить, какие наилучшие конструктивные решения найти.

Василий Алексеевич одернул китель, как бы сглаживая уже приметную сутулость плеч, пододвинул поближе к столу табуретку, сел.

— Выставка, можно сказать, стала местом и формой учебы. Число ее посетителей исчислялось несколькими тысячами. Это при том, что шла война и люди ценили каждую свободную минуту.

Наверное, Дегтярев мог бы в тот момент с гордостью сказать, что выставка продемонстрировала полное превосходство (да это показали и боевые действия на фронте) советского стрелкового оружия над оружием фашистской Германии и ее сателлитов. Замышлялась она, насколько мне стало потом известно, и с этой целью.

Василий Алексеевич упор сделал на другом: учиться не зазорно и у противника. Хотя он прекрасно знал: оружие его конструкции по своим боевым свойствам было действительно гораздо лучше, чем стрелковое вооружение врага. Это не раз признавала противоборствующая сторона. Об этом с благодарностью писали прославленному конструктору фронтовики.

Это касалось, в частности, и ручного пулемета ДП — «Дегтярев пехотный», — принятого на вооружение еще в 1927 году и ставшего почти на два десятилетия основным видом автоматического оружия стрелкового отделения. О его совершенствовании в военную пору и шла речь в ходе нашей беседы.

Как-то, уже в 80-е годы, когда на одной из встреч в гражданской аудитории меня спросили, действительно ли у нас хорошее оружие, в моей памяти вновь высветился весь разговор, происходивший во время войсковых испытаний новых образцов в 1948 году. Вспомнились неторопливые суждения В. А. Дегтярева, его самокритичный взгляд на системы своей конструкции. И я ответил:

— Думаю, что действительно хорошее.

Считаю, в своем ответе не покривил душой. Не стал я, правда, приводить признания зарубежных специалистов на этот счет. Упомянул лишь несколько красноречивых фактов. Немецкие оружейники, например, перед войной, оценив высокое техническое совершенство самозарядной винтовки системы тульского мастера Ф. В. Токарева, взяли ее за основу при создании своей самозарядки. Или вот современное финское автоматическое оружие. По существу, это же наши образцы! В Израиле открыто признают, что их пулемет отличается от советского только сошками и прикладом. Таков объективный показатель качества и авторитета советского стрелкового автоматического оружия.

У нас в КБ есть, можно сказать, постоянно действующая выставка. Мы ее называем коллекцией оружия наших и зарубежных образцов. Конструкторская работа заставляет нас быть в курсе всего, что делалось и делается в этой отрасли за границей.

И мы внимательно изучаем (как изучали В. А. Дегтярев, другие конструкторы в 1943 году на выставке трофейного оружия) зарубежные конструкции и видим (как видел тогда В. А. Дегтярев): не мы заимствуем, а у нас заимствуют, и порой довольно беззастенчиво. Объясняется это еще и тем, что оружейники, в отличие от конструкторов в других областях технического творчества, не знают никаких патентных забот.

На встрече мне задали и такой вопрос:

— А вы сами никогда не заимствовали?

Я ответил, что никогда не заимствовал, а вот оригинально и нестандартно мыслить — учился, в частности у американского конструктора Гаранда, когда в конце войны проектировал самозарядный карабин. Считаю, как считали и В. А. Дегтярев, и С. Г. Симонов, что учиться этому не зазорно и у зарубежных коллег. Мой принцип такой: перед тем как приниматься за любое дело в конструировании, следует внимательно изучить и учесть опыт своих предшественников. В любой области человеческой деятельности овладение опытом, расширение профессионального горизонта — непременное и обязательное условие движения вперед.

Всех этих проблем мы касались и тогда, в сорок восьмом, когда сидели в маленьком уютном дегтяревском номере и после очередного дня войсковых испытаний наших образцов обсуждали итоги стрельб. Многое я вынес для себя из той беседы. И как-то по-особому высветились для меня характер, отношение к своему делу В. А. Дегтярева. Обычно прятавший свои чувства, Василий Алексеевич под занавес нашего разговора неожиданно признался:

— Как давно я не был на охоте! Устал. В лес хочется.

С. Г. Симонов мне говорил как-то, что Василий Алексеевич — страстный охотник и не было для него лучшего отдыха от напряженной работы, чем провести несколько дней на природе, если это, конечно, удавалось. Сразу скажу: многие из нас, конструкторов-оружейников, — большие любители охоты. Наверное, сказывается здесь и наше профессиональное занятие — дело-то все-таки всю жизнь имеем с конструированием оружия. Некоторые из нас даже сами выступали разработчиками охотничьих ружей.

Не хотелось бы, чтобы у читателей сложилось впечатление, будто у нас, конструкторов, не было вовсе времени для отдыха и развлечений и мы сутками не выходили из КБ и цехов. На самом деле не так, конечно.

Каждый отвлекался от работы в свободные часы по-своему.

В. А. Дегтярев, как мы уже говорили, облачался в охотничье снаряжение и забирался подальше в лес, Г. С. Шпагин любил мастерить, виртуозно работая на различных станках, Ф. В. Токарев занимался конструированием фотоаппаратов и фотосъемкой, очень любил рыбалку.

Знаменитый теоретик оружейного дела, создатель первого отечественного автомата В. Г. Федоров увлекался изучением древних рукописей, их исследованием и анализом с военной точки зрения. Он написал интереснейшие труды — «Военные вопросы „Слова о полку Игореве“» и «Кто был автором „Слова о полку Игореве“ и где расположена река Каяла». Монографии привлекли внимание историков, литературоведов, писателей.

Моему сердцу милее всего отдых на природе, с удочками, охотничьим и фоторужьем. Обычно забираюсь в такие чащобы, что порой с трудом оттуда и выход нахожу. Во время одной из охотничьих вылазок, углубившись в камышовые заросли, я едва совсем не заплутал.

Дело было осенью, после открытия охоты на перелетную птицу. Выехали мы вчетвером к большим водоемам, берега которых густо поросли камышом. Любили на них отдыхать по пути на юг утки. Пока мои друзья готовили шалаш для ночлега и ужин на костре, я решил разведать поблизости обстановку. Углубившись от места будущей ночевки в камыши, вдруг почувствовал, что не могу сориентироваться, в какой стороне остался шалаш. Как на грех, компаса с собой не взял.

Начавшиеся сумерки сгладили ориентиры. На крики и выстрелы никто не отзывался. Чтобы не плутать дальше, решил переночевать в камышах, нарезав его и соорудив своеобразное ложе. Иначе пришлось бы спать в воде. Через некоторое время стал мерзнуть, а костер развести не мог — спички с собой не взял.

Что делать? Тут услышал вдали выстрел. Моментально откликнулся, истратив один из трех оставшихся патронов. Видно, товарищи, встревоженные моим долгим отсутствием, объявили розыск. Вскоре они обозначили себя уже залпом, на звук которого я и пошел.

Руки, порезанные о камыш, горели от множества царапин. А предстояло еще переправиться через речушку, казавшуюся непреодолимой преградой, поскольку плавать я не умел. И только находчивость моих друзей помогла мне, насквозь промокшему и окончательно продрогшему, перебраться на другой берег.

Я проклинал все на свете и клялся, что никогда больше не стану связываться с охотой. Состояние мое было таким, что товарищи сочли необходимым свернуть все и немедленно доставить меня домой.

Однако не зря говорят: охота пуще неволи. Не прошло и нескольких недель, как я стал упрашивать друзей составить мне компанию в охоте на зайцев...

Много можно поведать разных охотничьих историй, и курьезных, и неприятных, и удачливых. Одно могу сказать: охота, общение с природой всегда приносили и приносят мне заряд бодрости, что, считаю, для человека, всю жизнь занятого творчеством, крайне важно. Это и поддержание здорового образа жизни, и возможность увидеть прекрасное в природе,

Не знаю, правомерны ли в данном случае аналогии, но, полагаю, едва ли наши выдающиеся конструкторы-оружейники В. Г. Федоров, В. А. Дегтярев, С. Г. Симонов, Ф. В. Токарев смогли бы прожить долгую жизнь и практически не снижать до конца дней своего творческого тонуса, не будь они приверженцами здорового образа жизни и активного отдыха. Каждый из них к тому же любил книги, много читал, не замыкаясь в рамках чисто технических проблем. Все это помогало нестандартно мыслить, искать оригинальные подходы к конструированию образцов.

...Наша работа в войсках заканчивалась. Поздно вечером в мою комнату постучался посыльный, передал распоражение главного маршала артиллерии Н. Н. Воронова прибыть к нему. Его служебный вагон стоял на запасном пути. Пришлось бегом бежать на станцию.

Вызов казался неожиданным. Николай Николаевич собирал уже нас, Дегтярева, Симонова и меня, для окончательного подведения итогов войсковых испытаний, и мы должны были разъехаться для продолжения работы над образцами перед запуском их в массовое производство.

Зашел в вагон. Там вместе с главным маршалом находилось десятка полтора офицеров — командный состав соединения, на базе которого проводились войсковые испытания. Воронов, как я понял, давал им последние указания, связанные с дальнейшей эксплуатацией нового комплекса оружия.

— Проходи, конструктор, смелее к столу, — заметив меня, произнес Николай Николаевич. — Товарищи офицеры хотят поближе с тобой познакомиться. С Дегтяревым и Симоновым они уже встречались, а ты для них пока неизвестная личность. — Воронов улыбнулся. — Расскажи о себе, кто ты есть, откуда родом. Давай все как на духу и по порядку.

Пришлось докладывать свою биографию. Потом посыпались вопросы. Так, по инициативе Николая Николаевича состоялась первая в моей жизни официальная встреча с людьми, своеобразная пресс-конференция. Оказывается, офицеры хотели как можно больше знать о создании оружия и его разработчике.

И вот встреча подошла к концу. Я собрался уходить, но Воронов остановил меня:

— Ты поедешь со мной. Я приказал твои вещи доставить в вагон. Так что устраивайся и ничему не удивляйся.

Я терялся в догадках, почему вдруг опять главный маршал оставил меня в служебном вагоне. С этой мыслью и уснул под мерный стук колес.

Утром новая встреча с Вороновым. Первый его вопрос:

— Как думаешь устраивать свою судьбу дальше?

Что было мне ответить? Я как-то вовсе и не думал об этом.

— Я человек военный, товарищ главный маршал, десять с лишним лет на срочной службе. Так что все в вашей власти... — сказал я, чуть-чуть помолчав.

И тут впервые увидел, как Воронов поморщился. Видимо, мой ответ не очень понравился ему.

— Ну а если я предложу тебе: остаться в кадрах армии с присвоением офицерского звания или, другой вариант, уволиться в запас и продолжить конструкторскую работу гражданским человеком — что ты выберешь?

Не знаю, какого ответа ждал от меня Николай Николаевич. Видимо, он думал, что предпочту дорогу, выбранную в свое время Дегтяревым, — и профессионального военного, и конструктора, как говорится, в одном лице. Но мне, признаться, давно хотелось снять военную форму. А если учесть, что я уже был женат и имел к тому времени двоих детей... К тому же передо мной был пример конструкторов Токарева и Симонова — людей сугубо гражданских, но почитаемых и среди военных, и среди тех, кто занимался вопросами разработки образцов вооружения.

— Хотел бы уволиться в запас, товарищ главный маршал, — выдохнул я.

— Что ж, воля твоя. Главное, чтобы ты не потерялся как конструктор. Приедем в Москву — буду ставить твой вопрос на практическую основу. — И совсем неожиданно для меня сказал: — Подари мне на память свою фотографию. Дегтярев и Симонов автографы на снимках уже оставили. А вот твоего нет.

Наверное, Воронов мог бы пригласить фотографа и сделать, как это обычно бывает, парадный снимок для истории: он и сержант-конструктор рядом с ним. Да Николаю Николаевичу, видно, порядком надоело групповое фотографирование, и он решил взять у каждого из нас фотографию на память.

— У меня только вот такой снимок есть, — вытащил я из кармана гимнастерки фотографию, на которой был запечатлен в военной форме, стоящим у кульмана.

— Вот и хорошо. Сразу видно, что конструктор в работе, — одобрил Воронов...

В Москве начальник отдела изобретательства полковник В. В. Глухов вручил мне командировочное предписание, подписанное главным маршалом. Я должен был выехать для налаживания массового производства автоматов на один из заводов на Урал. Владимир Васильевич проинформировал:

— Вся техническая документация с завода, где изготавливалась опытная партия оружия для войсковых испытаний, уже передана соседям. Будешь работать на предприятии, выпускавшем в годы войны различные образцы вооружения, способном быстрее других переналадить технологические линии на выпуск автоматов. У них богатый опыт подобного маневрирования.

— Когда выезжать?

— Через несколько дней. О прибытии доложишь. А пока поброди по столице. Побывай в музеях, в театрах. — Владимир Васильевич пристально взглянул на меня. — Тебе что, не нравится мое предложение? Не вижу радости в глазах.

— Предложение-то нравится. Только мне пока не ясно, как будет решаться вопрос с моей дальнейшей конструкторской работой?

Я не случайно был озабочен этой проблемой. Проектирование и создание автомата показали: необходимо конструкторское бюро с включением в него опытных технологов, конструкторов, металлургов, инструментальщиков и других ведущих специалистов. В одиночку я уже потянуть не мог. И если в Коврове меня выручали временно выделенные в помощь инженеры и рабочие, то на новом месте требовалось формирование команды единомышленников, людей, объединенных одной творческой идеей, способных вместе со мной идти на штурм в решении технических сверхзадач. Своим беспокойством я и поделился с полковником Глуховым.

— Тревога твоя понятна. — Владимир Васильевич прошелся по кабинету. — Информирую: вопрос о создании нового конструкторского бюро в стадии решения. Полагаю, после того как будет отлажен выпуск автоматов и партии их станут поступать в войска, ты сможешь собрать и свою, как ты ее назвал, команду. А пока главная задача — освоение нового производства.

Город, куда я приехал, был когда-то заводским поселком и в город преобразован уже декретом Советской власти на втором году ее существования. Встретил он меня разнодымьем, которое источали множество больших и малых труб. После войны мне приходилось здесь бывать, и я знал, что это город машиностроителей и металлургов, что большинство активного населения занято здесь в сфере материального производства: в промышленности, строительстве и на транспорте.

Предприятие, с которым, как оказалось, будет связана вся моя дальнейшая конструкторская деятельность, было одним из старейших в оборонной отрасли. Возраст его составлял немногим менее полутораста лет. Многотысячный коллектив особенно отличился в годы Великой Отечественной войны, когда требовалось максимально повысить производительность труда, взять на себя дополнительно выпуск оружия различных систем.

Полковник В. В. Глухов не случайно говорил об умении заводчан оперативно маневрировать в ходе производства. Они это доказали на деле, самоотверженными усилиями. Вот, скажем, получив задание на изготовление противотанковых ружей в ноябре 1941 года, завод наладил выпуск ПТРД уже в конце месяца, а ружье ПТРС — во второй половине декабря того же года. Отмечу, налажено было совершенно новое для них производство в столь немыслимо, на первый взгляд, короткое время. Как свидетельствуют специалисты, в обычных условиях на решение подобной задачи потребовалось бы от одного до полутора лет, имея в виду необходимость строительства новых производственных зданий, приобретения и монтажа технологического оборудования, изготовления приспособлений, специального режущего и мерительного инструмента.

Большую сложность представляла организация выпуска пулеметов «максим». Их здесь никогда не изготовляли. Однако уже спустя 20 дней после начала освоения пулеметов в производстве начался их выпуск, достигший в первый месяц 300 единиц. А через пять месяцев он стал массовым, составив 3000 единиц в месяц.

Производство пистолетов ТТ было налажено уже через две недели после прибытия эшелонов с эвакуированным из Тулы оборудованием. В первые же дни войны заводчане сумели значительно увеличить выпуск полюбившегося авиаторам 12,7-мм авиационного крупнокалиберного пулемета конструкции М. Е. Березина. Позже они поставили на поток разработанную М. Е. Березиным 20-мм авиационную пушку Б-20, организовали производство 37-мм авиационных пушек Ш-37, а потом и НС-37...

Можно долго перечислять оружейные системы, которые осваивались заводом в короткий срок. Но меня, когда я ехал в этот город и стал там работать, прежде всего интересовало, за счет каких резервов совершалось столь умелое маневрирование, ускорялся процесс освоения технологии выпуска новых образцов, совершенствование тех, которые уже находились в производстве?

Мне видится в этом феномене сочетание всего лучшего, что рождено было в нашем человеке социалистическим строем: преданность делу и дерзость инженерной мысли, неукротимый энтузиазм и нацеленность на решение сверхзадач, высочайшая дисциплина в организации производства сверху донизу и неустанное техническое творчество снизу доверху. Конечно, само военное время побудило каждого искать дополнительные силы, чтобы развернуться на марше. Рабочие, инженеры, конструкторы, руководители предприятия ввели в действие самодисциплину, самоотверженность, без чего немыслима перестройка в любом деле.

Одной из сильных сторон, которая так ярко проявлялась в те годы, было профессиональное и человеческое взаимодействие работников разных заводов оборонной промышленности. Когда на каком-либо предприятии складывалось сложное положение с выпуском оружия из-за перегруженности программами производства изделий, на помощь приходили другие. Так было на нашем заводе при организации выпуска пулеметов «максим». Помогли заводчанам тульские сборщики. Несколько раз передавал уже освоенные технологии выпуска образцов другим заводам Ижевский завод. Ковровцы приняли братское участие в судьбе моего автомата.

Словом, рабочее, инженерное, конструкторское взаимодействие позволяло выигрывать в главном — внедрять прогрессивные технологии, совершенствовать изделие, добиваться, чтобы советское стрелковое оружие, а не какой-то один образец, было лучшим в мире, являлось одним из гарантов высокой боевой готовности Советских Вооруженных Сил. Такое оружие производилось на заводе, куда согласно командировочному предписанию приехал я для прохождения дальнейшей службы. Да, пока все еще срочной службы, в форме старшего сержанта.

И вот стою на берегу старинного пруда. Над вековыми тополями устремилась ввысь башня старого оружейного завода. Под ее колонной застыли в металле поверженные знамена наполеоновской армии и символы российской мощи. В проемах башни — бронзовые колокола. Когда-то они сзывали оружейников на работу.

Еще один скульптурный штрих биографии завода — могучий кузнец, укрощающий в богатырском замахе огненный металл. Славу городу всегда приносили люди, мастеровые. Первыми среди первых были оружейники со своей неповторимой школой художественной обработки металла. В годы Великой Отечественной войны город стал кузницей оружия, одним из важнейших арсеналов Родины.

Вспоминаю слова полковника В. В. Глухова, сказанные на прощание: «Главная твоя задача — освоение нового образца».

Что даст мне работа на этом заводе? Как долго она продлится здесь? С чего начинать организацию массового выпуска и дальнейшее совершенствование автомата?

Вопросы, вопросы... С пруда дохнуло холодным ветром, по зеркалу воды пробежала рябь. Мелодичным позваниванием нарушили тишину бронзовые колокола. Заводская проходная выплеснула из ворот трудовую рать, отработавшую свою смену у станков и кульманов. Сотни людей шли домой. Среди них были, наверное, и те, с кем завтра придется говорить об освоении производства автоматов АК-47...

Перед началом массового выпуска в конструкцию автоматов мы стали вносить изменения и делать доработки на основе предложений и замечаний, высказанных в войсках. И тут нам пришлось не раз столкнуться с противодействием некоторых, скажем так, осторожных товарищей. Они не хотели менять то, что, на их взгляд, было уже проверено и утверждено. И дело не просто в консервативном мышлении этих людей. Отвечая за оперативное освоение производства и высокое качество продукции, они опасались, что конструктивное изменение каких-то деталей или механизма неизбежно повлечет за собой потерю во времени, а может быть, и в качестве.

Так случилось, когда мы наметили изменить одну из главных деталей оружия — затвор, не удовлетворявший нас по своему оформлению. А это, в свою очередь, влекло за собой изменение и ряда деталей, входивших в его сборку. Мы уже сделали опытные детали, испытали их, а старший военпред С. Я. Сухицкий категорически возражал против их внедрения. Попытались убедить его, что все будет в порядке, нет оснований для тревоги. Однако Степан Яковлевич остался на своей принципиальной позиции.

Слово представителя заказчика, военного представителя приемки, являлось для всех законом. Ведь в сферу его ответственности входила окончательная оценка продукции, и переступить через сказанное им «нет» было делом чрезвычайно трудным. Нередко и невозможным. И тогда мы пошли на хитрость. Сухицкий собирался в отпуск. Мы подождали его отъезда и немедленно выдали чертежи технологам, которым наш подход к изменению оформления затвора очень нравился. Новые детали пошли, на линию и в сборку. Вернувшийся из отпуска старший военпред был поставлен перед свершившимся фактом: в конструкцию внесено изменение, качество оружия улучшилось.

Степан Яковлевич немного погневался, увидев, что все сделано наперекор его позиции. Однако грамотный офицер, специалист, в совершенстве знавший оружие, понял: доработка конструкции пошла не во вред, а во благо. Более сорока лет мы трудились с Сухицким вместе, бок о бок. Будучи уже полковником в отставке, он часто бывал на заводе. И мы вспоминали наши расхождения, споры, помогавшие нам делать одно общее, государственное дело — выпускать, совершенствуя, автоматы на высоком техническом уровне. Мы стали близкими друзьями, и если кто-то приезжал к нему в гости с его родины, Украины, непременно в моей квартире раздавался телефонный звонок:

— Михаил Тимофеевич, приглашаю тебя на галушки и послушать мою ридну украинску мову.

Завод в короткие сроки сумел освоить выпуск нового оружия. Производство его наладилось. Я все еще ходил в форме военнослужащего срочной службы. Приказа об увольнении в запас пока не поступало, и я ждал его со дня на день.

Однако первым радостным событием в начале 1949 года стало для меня присуждение Сталинской премии первой степени. В числе конструкторов, удостоенных этой высокой награды за разработку новых образцов стрелкового оружия, были В. А. Дегтярев и С. Г. Симонов. Приветствий, телеграмм в те дни я получил очень много. Одна из них пришла от Михаила Владимировича Марголина. Мы познакомились с ним, когда я начал работать на Ижевском заводе. И мне хочется рассказать подробнее об этом конструкторе, человеке удивительной судьбы, которого я высоко ценю, не побоимся высоких слов, за его конструкторский и человеческий подвиг. Меня с ним связывали тесные товарищеские и творческие контакты.

Созданный Михаилом Владимировичем спортивный пистолет был признан в нашей стране и за рубежом одним из лучших образцов спортивного оружия и назван его именем — пистолет Марголина. Конструктор получил звание заслуженного изобретателя РСФСР. А ведь Марголин шел к созданию пистолета, будучи слепым. Он потерял зрение в середине 20-х годов после тяжелого ранения при ликвидации одной из бандитских шаек.

Любовь к оружию, которое необходимо для защиты революционных завоеваний, понимание оружия, умение владеть винтовкой, пистолетом, пулеметом — этого не могла отнять у Марголина даже полная потеря зрения. Что имел за плечами восемнадцатилетний чоновец, когда в 1924 году после ранения был подчистую списан из армии? Несколько классов гимназии. Работал конюхом, помощником шофера, ходил матросом на шхуне. Прошел Всевобуч. Воевал пулеметчиком, дорос до командира взвода... Уже слепым, окончил курсы массажистов.

Когда Михаил Владимирович рассказывал о себе, о своей жизни, он много шутил. Он вообще любил юмор. Вспоминая его, я думаю, какой же силой воли, большевистской страстностью и преданностью делу надо обладать, чтобы переступить через «не могу» и заниматься работой, выполнять такие обязанности, взваливать на себя такой груз ответственности, какой не всякому зрячему по плечу. Это по его инициативе в Москве в конце 20-х годов в Центральном доме комсомола организуется военный кабинет, начальником которого его самого и назначили. Марголин проводил там занятия, военные игры, с открытыми, но незрячими глазами учил разбирать и собирать находившееся на вооружении Красной Армии стрелковое оружие.

Это он... слепой, 7 ноября 1928 года шел во главе комсомольского батальона Замоскворечья по Красной площади и провел роты, ни разу не сбившись, парадным маршем.

Вспоминая то время, Михаил Владимирович обмолвился однажды, что не представлял бы себя военным организатором, если бы сам не разбирался в военной технике и оружии, и, понимая это, старался использовать все мыслимые возможности, чтобы изучать военно-технические новинки, расширять и углублять военные знания. В начале 70-х годов Михаил Владимирович работал над книгой своих воспоминаний. Она называлась «Я солдат еще живой». Помню, когда Марголин ждал ее выхода, он пообещал обязательно подарить ее мне. Не довелось ему этого сделать самому...

Приведу несколько штрихов из жизни Марголина. Они, полагаю, дают ключ к пониманию характера Михаила Владимировича как человека-бойца, как конструктора, сотворившего себя постоянным стремлением к познанию, напряженным творческим трудом.

Пулемет системы Дегтярева, например, Марголин впервые освоил на выставке в ЦДКА. К тому времени он уже знал все пулеметы, состоявшие на вооружении Красной Армии, многие иностранные образцы. Могут спросить: как же Марголин, слепой, изучал оружие и военную технику? Зрение пропало, но оставалось осязание, которым ему приходилось, насколько возможно, компенсировать утрату. Он не мог похвастаться тонким осязанием, каким обладают люди, ослепшие с детства. Но у него было другое свойство, помогавшее быстро и основательно познавать попадавшее в руки оружие, — сильное зрительное воображение и зрительная память.

Просто подержать в руках пулемет Дегтярева, конечно, интересно, но это никак не могло удовлетворить его жадного стремления постичь новую систему полностью. И он под руководством опытных товарищей разбирал пулемет до последнего винтика, тщательно исследовал пальцами узлы и механизмы, прослеживал их работу, сам собирал пулемет. Все это Марголин проделывал до тех пор, пока не запомнил всех тонкостей так, как если бы он рассматривал оружие зрячими глазами. Архисложно? Да! Архитрудно? Конечно! Но такой уж Марголин был закалки, что брал, казалось бы, невозможное в жизни, преодолевал непреодолимое и стал конструктором оружия.

Как я уже упоминал, познакомились мы с Михаилом Владимировичем в конце 40-х годов. Он работал на заводе, где готовилась опытная партия того самого, знаменитого, спортивного пистолета Марголина. На полигоне оружие показало безотказность работы механизмов, высокую кучность боя, и его поставили на серийное производство.

Конструктор, уставший, предельно вымотанный заботами, находил-таки время для доброй улыбки, для поддержки других. Ко мне он относился с огромным душевным расположением, сразу сломавшим ту возрастную дистанцию, которая разделяла нас (он был старше меня на тринадцать лет).

Стоял октябрь, четвертый послевоенный. Городской комитет комсомола пригласил нас на празднование 30-летия ВЛКСМ, попросил выступить на одном из предприятий.

Я, по природе своей человек не очень разговорчивый, старался больше слушать. Особенно покорил меня тогда Марголин рассказами о своей комсомольской юности, доверительным тоном, искренностью, открытостью.

— Как мне удалось справиться с такой нагрузкой, наверное непосильной и для иного зрячего человека? — говорил он. — Не надо искать ответа в какой-то моей одаренности. Дело не в ней. Передо мной была совершенно ясная, отвечающая моим убеждениям, моему комсомольскому мировоззрению цель, и я со всей силой, со всем упорством добивался ее осуществления. Цель была в том, чтобы принести больше пользы Родине, комсомолу, партии на конкретном участке — в оборонной работе...

Слепой человек, он все годы Великой Отечественной войны работал в арсеналах, на полигонах, оборонных заводах, внося свой вклад в совершенствование и создание оружия Победы.

Летом 1950 года мы встретились вновь. Он приехал к нам на завод. В один из вечеров собрались у меня дома потолковать о наших конструкторских делах. На столе стояла быстро приготовленная яичница, дымился парком чай. И тогда Михаил Владимирович рассказал любопытный эпизод, связанный с присуждением мне Сталинской премии первой степени за создание автомата АК-47. Будучи в Наркомате обороны, Марголин стал свидетелем разговора начальника отдела изобретательства полковника В. В. Глухова с представителем комитета по премиям. Из комитета спрашивали, как писать о Калашникове, кто он — инженер?

— Нет, — ответил Глухов.

— Техник?

— Техникум он не успел до армии закончить.

— Какое воинское звание имеет?

— Старший сержант,

— Вот и прекрасно, — сказал представитель комитета. — Так и напишем лауреат Сталинской премии старший сержант Калашников. Звучит?

— Мне кажется, звучит, — произнес Глухов.

И вот через год после этого мы допоздна сидели в моей небольшой комнатке, ели яичницу, запивали чаем. Удивительно созвучны были наши мысли, устремления. Мы говорили о новых наших конструкторских замыслах. Нас не смущали коммунальные неудобства моего быта. Все казалось прекрасным, забылись огорчения от неудач. Мы с оптимизмом смотрели в свое конструкторское будущее.

Когда прощались, вручил я Михаилу Владимировичу на память в качестве сувенира ударник необычной формы от последнего образца созданного в нашем КБ автомата. И увидел, как растроганно расширились его незрячие глаза. Он взволнованно ощупывал ударник пальцами и говорил, что более подходящего подарка для оружейника трудно и придумать.

Через несколько лет он прислал мне письмо, обращаясь и как к товарищу-оружейнику, и как к депутату Верховного Совета СССР. Марголину потребовалось изготовить в ходе работы над новым образцом несколько специальных пружин. В Москве никто не взялся их сделать. От настойчивого конструктора в большинстве своем просто отмахивались или отделывались деликатными обещаниями. Мне самому приходилось встречаться с фактами, когда в ходе доводки того или иного образца какую-то деталь из-за различных бюрократических проволочек невозможно было быстро изготовить, и я хорошо понимал состояние Михаила Владимировича. Знал: по пустякам он никогда не побеспокоит. И постарался сделать все возможное, чтобы пружины были срочно изготовлены и отправлены изобретателю.

В нашем КБ в собранной нами коллекции оружия есть и пистолет под официальным наименованием самозарядного спортивного пистолета 5,6-мм калибра конструкции Марголина. Мирное спортивное оружие, созданное конструктором удивительной судьбы. Когда беру пистолет в руки, вспоминаю наши встречи. Марголин почти никогда не рассказывал о том, сколько неудач довелось ему пережить на тернистом пути конструирования, сколько обидного недоверия пришлось перенести от чинуш, отвергавших саму возможность слепого изобретателя творить, созидать. Выстоял он благодаря силе духа, постоянной нацеленности на решение сверхзадач.

И появились новые образцы спортивного оружия системы Марголина. Среди них — однозарядный матчевый малокалиберный пистолет, однозарядный пистолет для начинающих, духовой пистолет... Для Михаила Владимировича Марголина творить, создавать, приносить Отечеству максимальную пользу означало отдавать себя до конца любимому делу, гореть на работе.

1949 год. Это и год моего увольнения в запас. Я продолжил работу на том заводе, где было налажено серийное производство автоматов АК-47.

Когда мы говорим о серийном выпуске оружия, это вовсе не означает, что конструкторская работа над образцом прекращается. Находясь постоянно в контакте, конструкторы и заводчане направляют потом свою деятельность на совершенствование технологических процессов, на улучшение эксплуатационных качеств изделия, на решение многих других технических вопросов.

Но это, так сказать, наша текущая работа. Главная же забота оружейников, как и других конструкторов, — опережать время, работать на перспективу.

О работе на перспективу у нас заходила речь и во время нашего последнего разговора с главным маршалом артиллерии Н. Н. Вороновым при возвращении в Москву после войсковых испытаний.

— Хорошие образцы сделали и Дегтярев, и Симонов, и ты. Каждому изделию не откажешь ни в надежности, ни в простоте, ни в технологичности. Еще одно преимущество — все они под один патрон. Да вот беда — по своему устройству они не имеют практически ничего общего. Скажем так: разномастны, — говорил Николай Николаевич.

— У всех трех образцов даже питание патронами — у каждого свое, не похожее. У пулемета — лента, карабин снабжен неотъемным магазином на десять патронов, а наш автомат — отделяемым магазином на тридцать патронов, — продолжил я мысль Воронова.

— Вот-вот, и все эти разномастные образцы находятся на вооружении одного небольшого пехотного отделения. Согласись, что их конструктивные различия заставляют оборонную промышленность затрачивать слишком большие средства на строительство различных технологических линий, а в войсках усложняют их изучение, снижают эффективность боевого применения.

Николай Николаевич встал. Рослый, широкоплечий, он, показалось мне, заполнил весь салон. Вопрос о разноконструктивности стрелкового автоматического оружия беспокоил, по всей вероятности, главного маршала давно, и Воронов делился тем, что его волновало.

— То, что во время войны у нас не было унифицированного стрелкового оружия, обходилось нам лишними потерями. К сожалению, время не позволяло нам вести активные разработки в этом направлении. Да может, не столько время, сколько наша недальновидность, нерасторопность. Но теперь-то кто мешает вам, конструкторам, заниматься вопросами унификации? Я эту проблему ставил уже и перед Дегтяревым, и перед Симоновым. Сейчас задаю вопрос тебе, молодому конструктору, у которого еще все впереди. И, считай, ставлю задачу на перспективу. Скоро мы переведем мои слова в практическое русло.

Тогда я как-то не придал особого значения последним словам Воронова. Однако вскоре пришел официальный документ, в котором наши военные товарищи объявляли о конкурсе на создание унифицированных образцов стрелкового автоматического оружия под промежуточный патрон.

Унификация во все времена была заветной мечтой оружейников. В чем же ее сущность? Если коротко — создаваемые типы оружия должны иметь одинаковое устройство механизмов автоматики и отличаться лишь отдельными деталями. Что это дает? Многократно упрощает изготовление и- ремонт оружия. Приносит весьма солидный экономический эффект. Значительно облегчает организацию производства новых образцов. Вооруженные Силы в короткие сроки оснащаются ими, облегчается изучение поступающих в войска типов оружия.

Вот какой большой комплекс важных проблем решается сразу, если армия вооружена унифицированными образцами. История отечественного оружия знает смелые подходы к унификации. Я не историк и обозначу сейчас лишь некоторые из них.

В одной из экспозиций Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи демонстрируются несколько унифицированных образцов оружия для пехоты, танков и авиации на базе автомата системы Федорова. Их передал в музей сам конструктор. К сожалению, из-за несовершенства образцов, из-за того что проектировались они под 6,5-мм патрон, они не могли пойти в серийное производство. Но своими работами и их теоретическими обоснованиями В. Г. Федоров значительно продвинул вперед отечественную школу унификации.

Много внимания исследованию унифицированных образцов стрелкового оружия уделял знаменитый теоретик и практик стрелкового дела Н. М. Филатов. Под его руководством ружейный полигон был превращен в крупный научно-исследовательский центр по оружейно-стрелковому делу. Здесь ученый определял возможности создания различных типов оружия на базе единой системы и установления их конструктивных особенностей в зависимости от назначения.

В середине 20-х годов проходили полигонные испытания различные унифицированные образцы, созданные на базе автомата Федорова. Это и серия ручных пулеметов системы Федорова — Дегтярева, и спаренный ручной пулемет системы Федорова — Шпагина, и авиационный пулемет системы Федорова — Дегтярева, и спаренный танковый пулемет системы Федорова — Иванова, усовершенствованный Шпагиным.

Словом, рождалась целая семья на одной базе. Двенадцать различных типов автоматического оружия было создано тогда в бюро В. Г. Федорова. Подчеркнем, что не только работы и исследования по унификации были проведены впервые в мире в нашей стране, но и сама идея ее возникла у нас в Отечестве раньше, чем где бы то ни было.

Столь подробно веду об этом речь совершенно не случайно. Нам негоже сегодня забывать о своих славных приоритетах. Работа над унификацией образцов в 20-е годы позволила обобщить впоследствии весь накопленный опыт по проектированию автоматического стрелкового оружия и дать общие обоснования для разработки новых изделий. Здесь веское слово сказал в своих теоретических трудах академик А. А. Благонравов.

В конце 20-х годов В. А. Дегтярев конструирует ручной пулемет под 7,62-мм патрон. На его базе в последующем будут созданы пулеметы для авиации и танков. Вплотную займутся проектированием унифицированных образцов Г. С. Шпагин, С. Г. Симонов, другие разработчики.

Высокая оценка роли унификации будет дана незадолго до начала Великой Отечественной войны в приказе народного комиссара оборонной промышленности. Приведу лишь несколько строк из него:

Хорошие слова. Очень насущная забота. Жаль только, что до войны работникам Наркоматов вооружения и обороны не хватило должной настойчивости, активности воплотить эти замыслы в жизнь. А потом начавшаяся война не дала возможности конструкторам-оружейникам продолжить в полную силу работу над унификацией образцов. И лишь после победы все мы вновь вернулись к решению этой очень важной проблемы.