"Отступник" - читать интересную книгу автора (Шитова Наталья)

Глава 13. Шестнадцатое июня. После полудня. Валентин

…Он замолчал и некоторое время сидел тихо, зажав виски ладонями и спрятав лицо от своих слушателей.

А слушатели молчали. Только время от времени жалобно поскрипывал старый рассохшийся стул, на котором то и дело нервно поерзывал грузный Сергей. Валентин удивлялся неожиданному терпению брата. Сергей ни разу не перебил рассказчика. А рассказ был довольно неровным. Валентину было неловко выкладывать все то, что было его сокровенным. Поначалу он сбивчиво и путанно объяснял, как десять лет назад после отъезда Сергея обустраивал дом, готовясь провести в нем лето. Как забрел за овраг и сдуру подставил руку ядовитой змее. Как едва не погиб от неумолимого яда. Как очнулся в диковенной землянке без окон и увидел над собой темноволосую красавицу с ласковыми страстными глазами и удивительными руками, на которых сами собой вырастали жутковатые ногти…

Постепенно Валентин поймал себя на мысли, что говорить стало легче. Что даже произносить необычные искренние слова, сочные эпитеты, рассказывать о каких-то почти интимных деталях ему уже не трудно. Он говорил, не глядя в глаза ни брату, ни его подруге. Но чувствовал, что они с интересом слушают его и, может быть, даже верят.

Переведя дыхание, Валентин поднял голову и взглянул на Сергея.

Тот сидел на прежнем месте, верхом оседлав стул и положив подбородок на сложенные на спинке руки. На лице его читалось напряженная заинтересованность.

— И зачем я тогда так поторопился с отъездом? — сокрушенно произнес он.

— Ничего этого с тобой не случилось бы. Вечно я спешу куда-то…

— Ты тут совершенно ни при чем. Со мной в любом случае что-нибудь произошло бы, не это, так еще что-нибудь похлеще, — возразил Валентин. — Ты же меня знаешь, Серега.

— Да уж, — немного язвительно буркнул Сергей и вздохнул. — Ладно, проехали. Давай-ка дальше.

— Дальше? — растерялся Валентин. — Да зачем? Стоит ли, Сережа?

— Еще как стоит. Ты рассказал то, что было самым важным для тебя. Откуда ты знаешь, что интересует меня? — снова сложив руки на спинке стула, Сергей слегка улыбнулся. — Продолжай, я тебя внимательно слушаю. Просто говори. Ты десять лет раскрывал душу лешим, и тебе не худо бы попробовать сделать то же самое перед людьми. Думаю, что я не самая плохая кандидатура для такого сложного упражнения…

Брат был прав. Десять лет только Шеп, этот особенный лешак, так не похожий на всех остальных, был единственным исповедником Валентину, только к нему можно было прибежать в любое время за помощью. Это стало привычным. Тайна диковенного племени подмяла под себя все, даже прежние родственные привязанности. И Валентин уже не мечтал и не надеялся на то, что когда-нибудь у него сложатся настолько близкие отношения с кем-нибудь из людей, что он решится на исповедь.

А теперь Валентин просто собрался с силами и принялся рассказывать….. Он впервые вышел из землянки где-то в начале августа. Его шатало и бросало из стороны в сторону. Выстиранные Юшей джинсы, в которых Валька был в тот день, когда с ним случилась беда, едва держались на нем. Но все равно, Валька чувствовал себя счастливым. Он выздоровел, приступы больше не возвращались, боли в руке больше не мучали, опухоль спала. К нему вернулся совершенно зверский аппетит. Юша не могла нарадоваться на своего питомца. Она ревниво оберегала его не только, пока он лежал в постели, но и потом, когда вся молодежь Лешачьего Логова, облепляла Вальку, рассматривая его и допытываясь у него о разных разностях.

Лешуха все сильнее и сильнее привязывала к себе парня. Она была не только красавицей, у нее был острый язычок и проницательные глаза, от которых мало что ускользало. Всему, что она видела вокруг, она давала настолько меткие определения, что Валька чувствовал себя рядом с ней недалеким увальнем и тугодумом. Да, ей неведомы были многие вещи, которые знает даже деревенский первоклассник, но все, что положено знать для жизни в Логове, она знала, и в этом ей почти не было равных. Она знала о лесных и луговых травах такое, чего наверняка не подозревали многие увенчанные степенями ученые-ботаники. На цвет и запах она могла различить древесные смолы или отжатые из трав соки. Своими руками она собирала страшенных лесных пауков-крапчатников и заставляла еле живого от ужаса Вальку смешивать светящуюся пасту, вдоволь потешаясь над брезгливостью человека.

Валька восхищался тем, как она успевала управляться в двух своих убежищах, смешивая и запасая лешачьи снадобья, и кроме этого лечить сородичей, помогать младшему брату осваивать лесную науку и ухаживать за совсем крошечной сестричкой.

На Вальку Юша смотрела, как на диковенного невежду, умиляясь его наивной серости и, видимо, немного презирала всех людей за беспомощность.

Верная своему обещанию, она взялась научить Валю обращаться со змеями, и, когда он уже немного отъелся и пообвык в лесном селении, она собрала в кожаную заплечную сумку немного провизии и увела Вальку в лес, в самый заповедник, на целых две недели.

Валька не мог не пойти с ней. Он, правда, попробовал осторожно высказаться в том смысле, что стоит ли тратить время на обучение, когда он все равно не станет истинным лесным жителем. Но глаза Юши облили его таким откровенным презрением, что Валька готов был, очертя голову броситься куда угодно, лишь бы лешуха не считала его трусом. Это сейчас, вспоминая об этом, Валентин понимал, что нынче он нашел бы способ отказаться от столь рискованного предприятия, а тогда ему было всего двадцать, и он был готов на все, лишь бы окончательно не подмочить свою репутацию.

Ему было очень страшно. Пот прошибал его, ноги подкашивались, сердце уходило не то в пятки, не то в желудок, но он ни на шаг не отставал от Юши, когда она уверенно шла по лесу, прочесывая поляны и нарочно отыскивая гнезда полотнянок. Вместо того, чтобы научить человека избегать змеиных гнезд, она несколько дней подряд она показывала Вальке как раз обратное: как обнаружить гнездо, где вероятнее всего оно может находиться… И уж потом начались уроки о том, как избежать змеиной атаки, а если уж змея все-таки напала, как отбиться, как схватить, где сжать тонкую, сухую, извивающуюся тварь так, чтобы парализовать ее, а если необходимо, то и убить…

Потом демонстрационная и теоретическая части закончились, началась практика. Валька приступил к ней с твердой уверенностью, что первое же змеиное гнездо, в которое он влезет, сожрет его целиком. И поэтому, когда он, следуя указаниям Юши, отыскал в зарослях копошащееся гнездо полотнянок, он уже мысленно простился с солнышком и зеленой травкой…

Но рядом была голоногая лешуха с крошечными рожками, едва выглядывающими из-под пышных волос, и с лучистыми светло-изумрудными глазами. Плюнув на все, Валька отчаянно набросился на первую же обнаруженную им полотнянку и, не иначе как с большого перепугу, задавил змеюку. Потом, не делая передышки, еще и еще. Четвертая оказалась шустрее и едва не укусила его в шею. Только благодаря зеленоглазой учительнице, не сводящей глаз со своего старательного ученика, Валька избежал очередной беды.

К концу их путешествия страх Валентина перед змеями поутих, хотя и не исчез вовсе, а уверенности заметно прибавилось. Но даже это не было столь важно. Тогда главным для него было другое: он был страшно горд тем, что Юша уже по-иному стала смотреть на него.

Нежность и восхищение так и струилась из этих зеленых глаз, ставших для Вальки самыми родными и желанными. За одну, даже снисходительную похвалу лешухи Валька готов был вывернуться наизнанку. Он долго не хотел признаваться себе, насколько волнует его постоянная близость к точеному и крепкому девичьему телу. Юша была грациозна и невероятно красива, и Валька просто потерял голову. Имея к двадцати годам хотя и небольшой, но кое-какой опыт, Валька готов был поклясться, что среди симпатичных девчонок, которых он в своей студенческой жизни повидал немало, не было ни одной, которая бы всего одним легким движением, одним наклоном головы или ничего не значащим жестом вызывала сладкое томление и вполне определенные недвусмысленные желания…

Юша всем своим поведением давала понять Вальке, что она командует парадом, она здесь главная, она — покровитель и защитник человека, более опытная, больше знающая. К тому же, она была старше Вальки на четыре года, и это помогало ей чувствовать себя лидером. Она и держалась совершенно уверенно, ничего не стесняясь. У леших были свои, немного странные понятия о том, что прилично, а что нет, чего стоит стесняться, а что совершенно естественно. Для Вальки многое в поведении Юши было настоящим испытанием. Купания и прогулки голышом под прохладным проливным дождем, короткие холщевые платьица, под которыми не было ничего, кроме восхитительной юной плоти… Все это за месяц, прошедший после выздоровления, доконало Вальку совершенно. Он грезил Юшей, и только вполне понятная оторопь помогала бедняге унять свою прыть.

Валька держался, как мог, хотя постепенно недосказанность и сдержанность стали невыносимо тяготить его.

Ни рога, ни ногти его не смущали. Это даже еще сильнее возбуждало его. Он убеждал себя, что во всем остальном Юша ничем не отличается от человеческих женщин, и ему не терпелось в этом убедиться. И когда у ночного костра на берегу Нерша Юша сама потянулась к нему, приглашая и дразня, Валька потерял голову от свалившегося на него счастья.

Да, они оба были счастливы, забыв про все на свете. Они больше не расставались. Ничто и никто не препятствовал их связи. Даже быстро узнавший обо всем Шеп только равнодушно пожал плечами и не высказал ни слова осуждения. Как понял Валька, лешие не имели обыкновения интересоваться интимной жизнью сородичей.

Все было прекрасно. Только однажды Юша заметила с грустью о том, как ей жаль, что у них не может быть детей…

Валька тогда только скорчил печальную мину и покивал, соглашаясь с Юшей. А в душе он всего лишь пожалел о том, что у Юши нашлась причина для грусти. Сам-то он видел в сложившейся ситуации только неслыханные удобства. Еще бы, ведь они могли быть вместе, не опасаясь за последствия! Дети вообще, а тем более сейчас, были Вальке совершенно ни к чему. Ну, конечно, он не дал Юше распознать истинные свои мысли. Он уже успел обнаружить одну странную особенность женской психологии: абсолютно каждая женщина, к какому бы роду-племени она ни принадлежала, нежелание мужчины завести от нее ребенка считает для себя оскорблением чуть ли ни смертельным.

До середины осени Валька прожил в Логове, не зная ни забот, ни хлопот.

Он изредка приходил в свой деревенский дом, благо в полумертвой деревне никого не интересовали его исчезновения и возвращения. Он ездил на почту, связывался с родителями и братом, выслушивал все, что они думают о нем, и каждый раз клялся себе в том, что имеет с родными дело в последний раз. Родители не слушали ни одного его слова, кричали о том, что он наплевал на них, на университет и на свое будущее. Брат просто обзывал его оболтусом и издевательски желал не помереть с голода в межвежьей берлоге. После таких нежных родственных контактов Валька снова устремлялся в Логово и в лесное убежище Юши.

Он сдружился с ее младшим братом и его приятелями-подростками. Он познавал законы странного племени, неожиданно сошедшего в реальную жизнь со страниц страшных сказок. Ради одного этого можно было прикипеть к Логову и его обитателям. Но у Вальки было кое-что посильнее, чем простое любопытство. Он безоглядно любил Юшу. Как зачарованный, он бродил за нею, помогал, чем мог, впитывал в себя ее слова, ее дыхание, ее настроение. Он едва доживал каждый день, торопил ночь и с нетерпением встречал новое утро. И двадцати четырех часов в сутках Вальке было мало, чтобы быть рядом с Юшей, видеть ее, учиться у нее, целовать ее, любить…

А в конце октября Юша вдруг прогнала его. Совершенно неожиданно, бесповоротно, ничего не объясняя. Валька знал, что зимой всякие хождения за овраг у леших запрещены, но до снега было еще далеко. Тем не менее, Юша без всяких объяснений отгородилась от него, запретила приходить в убежище, прогнала из своей землянки в Логове, а сама исчезла из селения, сказав, что не вернется домой до тех пор, пока Валька не уйдет из Логова навсегда.

И Валька не знал, чем ему оправдываться, потому что никак не мог уяснить своей вины. Горько обидевшись, страдая и негодуя, Валька вернулся в деревню. Смысла в том, чтобы ехать домой, он не видел. Семестр в университете был в разгаре. Уважительной причины, способной оправдать отсутствие, у него не было. Учебу все равно пришлось бы бросить, и родители ели бы его поедом, пока не доконали бы совсем. Брат был поглощен промыванием собачьих желудков, и возвращаться домой для того, чтобы еще раз выслушать от озабоченного работой Сергея то, какой Валька никчемный лоботряс, было совсем не интересно. И Валька принял оригинальное решение остаться в Лешаницах на всю зиму. Наверное, в нем все-таки теплилась надежда на то, что Юша смягчится, позовет его, объяснит свою жесткость и снова будет с ним….

Поскольку деньги, припасенные на летний отдых в чрезмерном для одной персоны количестве оказались чудесным образом сэкономленными, Валька купил у делового парня по фамилии Пряжкин, достраивавшего на краю деревни огромную усадьбу, немного лесоматериалов и занялся подготовкой к зиме. Бабкин дом отнюдь не был развалюхой, но Вальке хотелось, чтобы на него было приятно смотреть и снаружи, и изнутри. Починив крышу и перебрав пол в кухне, Валька заготовил дров и немного подлатал погреб. Напоследок, чтобы завершить тот минимальный ремонт, на который хватило денег, он решил починить подгнившую и разболтанную лестницу, что вела из кухни в мансарду.

Он не был мастером плотницкого дела, и работа шла медленно. Уже белые мухи вовсю кружили на улице, и снег на земле подтаивал только к вечеру, чтобы ночью снова лечь. Валька работал с утра и до ночи, потому что, во-первых, больше заняться было нечем, а во-вторых, работа хоть как-то глушила тоску. Впервые в его жизни привязанность к женщине оказалась настолько прочной. Он тяжело переносил отчуждение Юши. Целыми днями он перебирал в памяти все, что случилось в лесу. Он прокручивал в памяти разные сцены, разговоры и упорно искал свою вину. Но все это было напрасно. Так и не найдя ничего такого, чем бы он мог невольно обидеть Юшу, Валька совершенно озлился и принялся просто терпеливо ждать, пока боль обиды пройдет сама собой. Несмотря на то, что он искренне страдал, он был уже достаточно большим мальчиком и знал, что всякое горе рано или поздно проходит и забывается.

Тот вечер тоже начался, как обычно…

… Перекусив кое-чем из своих скромных запасов, Валька снова взялся за топорик и принялся подгонять очередную ступеньку. Предыдущую он запорол и теперь делал все в два раза медленнее: лишнего материала у него не было.

Такое презираемое им обстоятельство, как деньги, тоже становилось серьезной проблемой. На полочке в шкафу оставался пакет с сухарями, которыми еще месяц назад можно было забивать гвозди, ячменный кофе и несколько тщательно оберегаемых на черный день банок с тушенкой. Как ни грустно было это сознавать, но черный день был уже в разгаре. Нужно было что-то срочно придумывать, и назавтра Валька собирался прогуляться до сельсовета в Капошицах и узнать насчет какой-нибудь работы. Хоть сторожем, хоть уборщиком, лишь бы избежать обращения к родственникам. Валька уже частенько нервничал и злился, чувствуя, что скромного суточного пайка, который он сам себе определил, катастрофически не хватает. Но еще хуже было бы унижаться перед братом.

Устроившись на полу, засыпанный свежей пахучей стружкой, Валька поглядывал на густую темень за окном, ловил томное тепло печки и неторопливо тюкал топориком.

Заслышав осторожный стук в дверь, Валька сначала не поверил своим ушам. В совсем вымершей к зиме деревеньке некому было навещать его. Однако стук повторился, и Валька, поднявшись и стряхнув с себя щепки и стружку, побрел к двери.

Едва он отпер, темная фигура без предисловий проскользнула внутрь. Валька пожалел, что оставил топорик у лестницы, но вошедший тут же заговорил, и Валька с облегчением перевел дух.

— Здравствуй, Валя! — мягко произнес гость и снял шапку.

Валька узнал Шепа, молодого лешака-блондина, младшего брата Юши.

— Ты? Здесь? — поразился Валя. — Я считал, что вы уже на зимовке и не выходите из Логова.

— Так что? Можно пройти или выставишь вон? — усмехнулся парнишка.

Не дожидаясь ответа, он прошел в кухню и остановился, жмурясь от непривычно яркого света:

— Никак не могу привыкнуть к вашему электричеству…

Валька пожал плечами и промолчал. Раз Шеп пришел без приглашения, пусть сам и объясняется.

— В общем-то ты прав, я ушел тайно, никому ничего не сказав. Если узнают, будет выволочка, — сказал Шеп и посмотрел на Валю. — Как ты здесь?

— Как видишь. Трудимся помаленьку, — солидно сказал Валька. Потом он посмотрел на многочисленные следы своей малоуспешной работы и со вздохом добавил:

— Правда, хреновый из меня строитель. Только материал порчу…

— Отчего же… Похоже, лестница стоять будет. Послушай, Валя, ты тут еще не голодаешь? — поинтересовался Шеп.

— А тебе-то что? У тебя есть, что подать на бедность? — раздраженно бросил Валька.

— Держи, — Шеп снял с плеча довольно объемистый кожаный мешок, стянутый сверху шнурком, и передал Вальке. — Копченая рыба, зайчатина, сушеные грибы, ягодный чай, кое-что еще… Пируй.

— Вот спасибо! — Валька не смог сдержать радости. Воспоминания о дарах леса, которыми он совсем недавно наслаждался в Логове без всяких ограничений, были еще живы. И Валька не знал, чем отблагодарить нежданного гостя. — Шеп, ты-то не голоден? У меня еще чайник горячий, остатки кофе есть…

— Нет, не суетись, я ничего не хочу… — Шеп подошел к табурету и сел, оглядываясь. — Ты работай, если нужно. Я посижу и не буду тебе мешать.

Валька вернулся к лестнице, взял почти готовую ступеньку и полез примерять ее к месту. Шеп смотрел на него снизу вверх и задумчиво хмурился. Он как-то не торопился объяснять причину своего прихода.

— Ты явился только с гостинцами, или есть еще что-нибудь? — спросил Валька, надеясь услышать что-либо важное. Поэтому он решился даже несмело уточнить. — Тебя, случайно, не Юша послала?

— Нет, не Юша, — отрезал Шеп.

— Ну нет так нет, — Валька едва смог подавить разочарованный вздох.

Через минуту Шеп встал с табурета и подошел к окошку. Глядя поверх занавесочки в темноту, он вдруг заявил:

— Юша беременна.

Валька затаил дыхание. Осторожно и медленно он опустил топор на ступеньку, чтобы невзначай не уронить его себе на ногу.

Да, конечно, после такого сообщения всякие надежды на возвращение благосклонности Юши просто бессмысленны. Только почему она не сказала ему сразу, что их связь мимолетна? Если уж была у нее в душе иная зазноба, зачем нужно было приручать еще и человека? Зачем же было так жестоко дразнить? Отшила бы влюбленного идиота сразу, и Валька вполне успешно выздоровел бы…

— Что же, поздравь ее от моего имени, — буркнул Валька и снова потянулся к топору. Но руки задрожали, и Валька решительно положил инструмент на место.

— Да ты, видать, не понял ничего, — вздохнул Шеп и повернулся к нему. Лицо лешака было необычно бледным и серьезным.

— А что тут понимать-то? — растерялся и разозлился Валька. — Твои слова «Юша беременна» можно понять как-то еще?!

— Не рычи на меня, Валя, — строго сказал лешак. — Видишь ли, Юша и я никогда и ничего не скрываем друг от друга…

— Очень похвально и крайне трогательно, — оборвал его Валька и спустился вниз. — Но я с недавних пор потерял право быть посвященным в ваши семейные дела. Ты казался мне тактичным парнем, так пойми же, что твое сообщение мне, мягко говоря, не приятно… Поэтому, Шеп, избавь меня от подробностей.

— Дело в том, — невозмутимо продолжил Шеп. — Что Юша сказала, что после тебя у нее не было никого. А если она так сказала, то так оно и есть.

— Неужели? — насторожился Валя. — И что?

— А то, что это твой ребенок, Валя, — спокойно пояснил Шеп.

Валька не смог сдержать нервный смешок.

— Ты определенно спятил, дружище. Да мало ли кто мог после меня… Будто бы ты способен за всем уследить! — взорвался он.

— Ты опять не понял, Валя. Юша сама мне все рассказала. Она не могла обмануть меня просто потому, что не могла. И все, — утвердительно подытожил Шеп.

Валька почувствовал, как у него медленно холодеет в желудке. Юша не могла обмануть просто потому, что не могла. С одной стороны это было крайне наивное утверждение. Но только для несведущих. Проведя в Логове пять месяцев, Валька имел случаи убедиться, что довольно близкие друг другу Шеп и Юша не не обманывали друг друга практически никогда…

— Господи Боже… Шеп, ты меня с ума сведешь! Стал бы я отказываться, если бы это было возможно?! Ведь это же невозможно! — прошептал Валька. Это против законов природы!

— Невозможно спать на потолке, — отозвался лешак. — Это уж точно против законов природы. Я так считал. Но недавно по твоему телевизору я видел, как космонавты спят на потолке… Почему бы лешухе, в таком случае, не зачать от человека?

— Ой-ой-ой… — Валька бессильно прислонился к стене. — Ой, мамочка…

— Твоя мамочка тут, скорее всего, ни при чем, — горько ответил Шеп. Юша не посылала меня сюда, хотя и не запрещала. И я не выдержал, Валя. Я сейчас здесь, потому что очень люблю сестру…

— Господи, что же теперь будет? — Валька едва оторвался от стены и с тревогой уставился на Шепа. — Как она? Она очень переживает?

— Она-то безмятежна, как ребенок, — вздохнул Шеп. — Переживаю я.

— Почему? — тупо прошептал Валька, у которого все еще отчаянно колотилось сердце.

— Почему она спокойна или почему я переживаю? — уточнил Шеп. — Она сказала мне, что хотела ребенка от тебя и страдала, что это невозможно. Поэтому теперь она лелеет мысль об этом ребенке, как о великой милости и даре Нерша…

Эти слова пролились целебным бальзамом на оголенные нервы взбудораженного Вальки. Он вцепился в руку подошедшего к нему лешака и глупо заулыбался.

— А я просто вне себя от беспокойства, — продолжил Шеп. — Потому что не хочу терять сестру. Конечно, не все наши женщины умирают в родах, но я говорил тебе о силе моих предчувствий… Меня не отпускает мысль о том, что она может умереть. Я не могу объяснить, почему, но мне кажется…

Здесь Шеп замялся, и Валька понял, что лешего беспокоят вполне реальные ощущения близкой беды.

— Мне кажется, что Юша не переживет всего этого. И если честно, я просто прибежал к тебе за поддержкой. Ты ведь любишь ее, я знаю. Я тоже. Возможно, что нам с тобой придется делить горе… — закончил Шеп.

— Да что у тебя за дурацкая привычка прежде всего думать о плохом! — возмутился Валька, но Шеп только грустно улыбнулся в ответ и протянул к нему руки.

Человек и леший обнялись и немного постояли молча. А потом Валька с удивлением воззрился на Шепа:

— Но почему же она ничего не объяснила мне? Разве же так можно? Ведь я тут лезу на стены с тоски?

— Ты, может быть, не знаешь, лешухи не подпускают к себе мужчин во время беременности. Это закон…

— Я что, непонятливый? — огорчился Валька. — Неужели бы я сделал что-то ей во вред? Неужели так трудно было все объяснить?

— Юша испугалась, что ты не поверишь ей. И она была права. Мне ты тоже с трудом поверил, — усмехнулся Шеп.

— Да верю я, верю… — поспешно отозвался Валька. — Господи, Шеп, мне что-то страшно… Что же там у нее… то есть, кто же там родится?

— А вот поживем — увидим, — вздохнул лешак…

…И они увидели. Шеп ушел и больше не приходил до весны. Валентин едва дождался того дня, когда еще непросохшими лесными проталинами Шеп провел его в Логово, и Валька смог, наконец, обнять свою любимую. Он уже давно забыл свою обиду и не мог ни о чем думать, кроме их будущего. Чем ближе подходило время родов, тем все больше Вальке казалось, что их страхи были преждевременны. Юша была весела и спокойна, ни на что не жаловалась. Ребенок был бойким и уже вовсю просился на свет. Только юный Шеп мрачнел день ото дня все сильнее и не мог скрыть этого, как ни пытался.

Валька каждый раз с ужасом вспоминал ту прохладную майскую ночь, когда Юша рожала в прибрежной лощине недалеко от Логова. Шеп и Кшан гнали его прочь, но он настоял и остался. А после очень об этом жалел. Лучше бы он ушел тогда, чтобы ничего этого не видеть и не слышать. Тем более, что Валькино присутствие было совершенно ни к чему. Два юных лешака прекрасно знали свое дело, как знают его все лешие с пеленок. Валька не мог принести никакой пользы, потому что совершенно растерялся. Он даже плохо различал происходящее. Он помнил, как держал Юшу на коленях, помнил обильную липкую кровь, залившую всю землю вокруг, и свои руки, которые Юша исцарапала в лохмотья. В ушах стояли стоны Юша и молитвы леших… Глаза лешухи потухли от боли и загорелись снова лишь когда в руках Кшана вдруг запищал какой-то крошечный окровавленный комочек. Валька сидел ни жив, ни мертв, едва не плача от облегчения, от того, что все закончилось. И словно обухом по голове прозвучал для него растерянный вопрос Кшана:

— Что же теперь делать? Мы с тобой совсем забыли, что Валя-то ни на что не годен!

— На что я не годен? — изумился Валька.

— Нужно выполнять обряд, — строго сказал Шеп. — Ты не можешь этого делать, от твоей слюны пуповина не заживет…

— Об этом надо было думать раньше! — встрял Кшан.

— Заткнись, дурак! — грозно зарычал Шеп на друга и принял из рук Кшана пищащий комочек. — Я сделаю все сам…

Быстрым движением жесткого острого ногтя пуповина была отрезана, а ранка тут же зализана. Потом Шеп передал младенца сестре, и она приложила ребенка к груди…

Валька с испугом рассматривал младенца. Он почти не отличался от обычного новорожденного, но на макушке у него чуть вздулись два бугорка предвестники маленьких рожек, которые к двухлетнему возрасту должны будут уже вырасти.

— А ты спрашивал, кто это будет, — с облегчением засмеялся Шеп. — Тут и думать нечего. Это же чудный маленький лешонок… Посмотрите-ка на его ручки!

Ребенок сосал грудь, водя ручонкой по коже матери. На крошечных пальчиках то высовывались, то прятались внутрь узенькие и прозрачные мягкие ноготки.

— О, Боже… Что же, от меня в нем нет ничего? — растерялся Валька.

Шеп взглянул на человека и перестал улыбаться:

— Ты прости меня, Валя, но я был бы только счастлив, если бы от тебя он взял поменьше. Но увы. Слишком много в нем человеческого, и не так уж много лешачьего…

— Разве? — с сомнением прошептал Валька, глядя на подвижные ноготки младенца.

— Эх, Валя… — вздохнул Шеп. — Я тебя понимаю, ты ни разу не видел, как выглядит новорожденный лешонок. Наши младенцы рождаются, сплошь покрытые пушком, который потом через полгода выпадает. А этот — совсем гладкий, как взрослый леший или как человек. Ушки у лешат должны быть другой формы, вытянутые вверх и заостренные… Ну и самое главное: у него нет хвостика.

— Хвостика? — до смерти перепугался Валька. — Какого еще хвостика?! Вы же все без хвостов!

Шеп коснулся плетенного амулета, что всегда висел на шее у него, а так же был на всяком лешем, большом и маленьком, из тех, кого Валька видел в Логове.

— Вот наши хвосты. Их обрезают на тринадцатый день после роджения и обрабатывают так, чтобы они навсегда оставались с нами… Что ж, у малыша не будет своего амулета, но это, наверное, не самое страшное… Юша, давай его мне, нужно предложить его Нершу!

Юша отняла ребенка от груди и отдала брату. Шеп встал с земли и понес ребенка к воде.

— Подожди-ка! — Валька в смятении побежал следом. — Как это предложить?

— Это последняя часть обряда приобщения. Сначала — отрезать пуповину и зализать ранку, потом приложить к груди, чтобы ребенок запомнил, что такое сосок матери, даже если он потом ее потеряет, — отозвался Шеп, не останавливаясь. — А напоследок, чтобы дать лешонку имя, нужно предложить его Нершу. Река должна принять его и подтвердить, что он леший, что он дитя Нерша.

— Но он же не леший!.. Не совсем леший! Юша! — Валька бросился обратно, к лежащей без сил лешухе. — Юша, его нельзя предлагать реке! Он погибнет!

— Его ОБЯЗАТЕЛЬНО нужно предложить Нершу, — тихо, но твердо сказала Юша.

Вальке стало страшно. Наверное, сам того еще не чувствуя, он уже любил это слабенькое еле живое существо, и необходимость подвергнуть младенца испытанию ввергла его в панику.

— Нет! Нет, Шеп! — Валька метнулся к реке. — Я не могу!

— Что значит „не могу“?! — возмутился Шеп. — Ты же наших обычаев не знаешь! Так и не мешай! И Юшу, и Кшана, и меня, и каждого из нас отцы предлагали Нершу…

Валька в панике взглянул на ребенка:

— Шеп, но он же наполовину человек! Нерш может не принять его! Да что же у вас за законы такие?!!

— Сейчас на все воля Нерша, — отрезал Шеп. — Думай о том, что он наполовину леший и надейся на милость великого духа.

Шеп взошел на большой плоский камень, что едва торчал из воды у самого берега и опустился на колени. Он посмотрел на ребенка, потом на темную спокойную гладь реки. Наконец, он все-таки оглянулся:

— Иди сюда, Валя!

Когда Валентин присел рядом с ним, Шеп тихо заговорил:

— Наш обряд прост. Каждый лешак-отец должен предложить своего ребенка великому Нершу. Если Нерш отвергает младенца, лешонок гибнет. Если же Нерш принимает дар, счастливые родители получают свое дитя живым и здоровым, нарекают его красивым именем, а весь род с радостью принимает к себе нового лешонка, еще одно дитя Нерша…

Как посмотрит дух Нерша на это чуть живое существо?

Шеп поднял младенца над водой, но Валька схватил его за руки:

— Шеп, я не могу так! Не делай этого! Вода же ледяная!

Шеп вздохнул:

— Это не страшно. Ты, Валя, пойми одно. Не надо бояться этого испытания!

Я всегда буду рядом с тобой и с этим лешонком, что бы ни случилось. Он связал нас навсегда. Я не желаю ему зла. Если он пройдет через это, никто не будет любить его сильнее, чем я. И запомни, что я никогда не скажу ни слова против человеческих обрядов, которые ты вздумаешь провести над ним!

Шеп перевернул младенца вверх спинкой и опустил под воду.

— Великий Нерш!.. — заговорил лешак, но голос его сорвался, и Валька едва не потерял сознание. Но руки Шепа были по-прежнему погружены в воду. И Валька понял, что семнадцатилетний леший, сам по всем меркам еще лешонок, находится в невероятном напряжении под навалившейся на него ответственностью. Валентин несмело протянул руки и ободряюще сжал плечи своего друга, и Шеп продолжил:

— Прими, о великий дух Нерша, моего сына! Не отвергай дитя, рожденное в любви. Прими его в число твоих детей, защити его, надели его силой, одари его своими милостями, научи жить по совести и естеству своему, научи любить и ненавидеть, научи страдать и радоваться… Пусть вырастет он на радость нашему роду, пусть крепнет его душа! Позволь мне дать ему имя, чтобы знали и узнавали его повсюду. Позволь мне любить и оберегать его, позволь мне поведать ему о великой мудрости и милости твоей!

Вынув ребенка из воды, Шеп положил его животиком себе на колено. Полилась вода. Ребенок захныкал, запищал, задергал ручками и ножками.

Шеп бережно перевернул мальчика. Он морщился и плакал, но его плачь был отрадой Вальке: младенец был жив, а значит Нерш принял его.

Шеп повернул к Вальке свое побледневшее лицо, по которому струился пот, и протянул лешонка человеку. Валька взял его, цепенея от волнения, ощутил ледяную прохладу мокрой гладкой кожицы и всхлипнул. Руки его затряслись, и он не стал возражать, когда Шеп властно отобрал у него мальчика. Вытирая с лица влагу, Валька завороженно смотрел, как Шеп распахнул свою накидку и прижал ребенка к своей теплой груди. Мальчик попищал немного и успокоился, согретый телом Шепа.

Валька почувствовал, как с его плеч свалился громадный груз.

Он встал и вслед за Шепом пошел вверх по берегу Нерша.

— Так какое имя шепнул тебе великий дух? — спросила Юша, когда они подошли к ней.

— Это первый внук нашего отца, — отозвался Шеп. — Нерш хочет, чтобы он носил имя деда — Мрон.

Вальке было не так уж и все равно. Но поскольку существовало созвучное человеческое имя, он и не думал возражать.

Первые сутки прошли почти прекрасно. Юша была спокойна, утверждала, что чувствует себя хорошо. И Валька уже почти уверился в благополучном исходе. Но на вторые сутки Юша заметно ослабела, почти не разговаривала, и было заметно, что ей очень трудно кормить малыша. Шеп и Кшан принялись по очереди поить ее кровью, но улучшения не наступило. На третье утро она даже не смогла поднять рук, чтобы взять младенца. Шеп готов был отдать сестре всю свою кровь, но лешуха не смогла даже сосать, ее губы почти не шевелились. По каплям Шеп вливал сцеженную кровь в рот Юше, пока она еще могла хотя бы глотать. Но все было тщетно. Юшу охватил сильнейший жар, отнявший у нее последние силы. К вечеру третьего дня Юша тихо умерла, без единой жалобы, без единой слезинки. Просто затихла, закрыла глаза, и все было кончено…

… У Валентина было еще о чем порассказать брату. Но для этого нужно было много времени и немало сил. Проговорить все, что камнем залегло на сердце, было очень тяжело, и Валентин не решился продолжить.

Резкий скрип замученного стула окончательно вывел его из оцепенения воспоминаний. Валентин уставился на Сергея, который встал над ним:

— Ну что тебе, Сережа? Я сегодня не могу больше говорить…

— Ладно, ладно… И правда, на сегодня достаточно. Но меня мучает один малозначащий, но любопытный вопросик… Я не очень понимаю, как ты получил на мальчика документы…

Валентин усмехнулся:

— Так Шеп обещал, что не будет возражать против человеческих обрядов. Я не настолько рехнулся, чтобы попытаться окрестить лешонка. И мне осталось только заняться обычными бумажками. Правда, я приступил к этому, когда Мироше было уже года три. Мне несколько месяцев пришлось подъезжать с ухаживаниями к секретарше сельсовета. Тетка она была одинокая, молодящаяся и не дура выпить… И я старательно изображал из себя страстного донжуана, не способного перенести свидание даже на несколько часов. Я набрасывался на нее прямо в приемной после того, как сельсовет опустеет. Приносил ей время от времени пол-литра… После нескольких неудачных попыток, мне удалось напоить ее в конце свидания до бесчувствия. И я влез в сейф, взял бланки свидетельства о рождении и свидетельства о смерти, поставил на них подлинные печати. Документ на Мирошу я заполнил сам, и в свой паспорт вписал его сам. Никакой актовой записи, разумеется, не существует, да разве кому придет в голову когда-нибудь проверять это? Свидетельство о смерти Юши может потом пригодиться, чтобы не было заморочек и вопросов о матери Мироши. Но сам заполнять его не стал, потому что там требуются медицинские термины. Нет у меня здесь знакомых врачей…

— Ну это не беда, я заполню тебе эту бумажку, — сказал Сергей и вдруг хитренько улыбнулся. — Говоришь, изображал донжуана, набрасываясь на бедную женщину? Ты, конечно, отменный артист, Валяй, но тут мало одного таланта. Как же ты умудрился быть страстным в плановом порядке? Видно, тетка все-таки была ничего?

— Ага, ничего. Хорошего. Была она чуть симпатичней крокодила, засмеялся Валентин. — Просто Шеп дал мне настой одной удивительной травки. Если вдруг у тебя случатся проблемы по этой части — поделюсь…

Сергей тоже засмеялся, но внезапно его лицо перекосила болезненная гримаса, он наклонился, взял Валентина за шею жесткими сильными пальцами и легонько сжал:

— Ох, елочки-палочки… Как же тебя угораздило во все это влипнуть, нерадивая твоя душа?..

Сергей повернулся и присел на край кровати рядом с Валентином. Пружинная сетка под ним просела почти до пола, и Валентин ухватился за никелированную спинку кровати, чтобы не сползти вниз.

— Ты уж не серчай на старого упрямого простака, но я опять с бесполезным упреком, — пробормотал Сергей, и его тяжелая рука легла на колено Валентина.

— Я могу понять, почему ты ни слова не хотел объяснить родителям. На нормальную реакцию с их стороны надеяться не приходилось. Но я, честно говоря, до сих пор не пойму, почему ты обошел меня своим доверием? Неужели тебе не хотелось рассказать мне обо всем? Или ты боялся за своих друзей? Ты что, думал, что я побегу тесать колья? Я что, похож на этого самого Пряжкина?

И привязанность, и благодарность к брату испарились в мгновение ока. Валентин, привыкший, что его душевные порывы бывают приняты и поняты без всяких объяснений, отпустил на волю свою досаду. Вспыхнула злость на этого проклятого тугодума, который не может пошевелить собственными заплывшими жиром мозгами и найти какое-нибудь объяснение, кроме глупых намеков. Ну почему Сергей непременно хочет все услышать ушами, и никак не желает просто почувствовать?! Толстокожий недоумок!

— Нет, на Пряжкина ты не похож! — завопил Валентин. — Нисколько не похож! Он ведь леших убивает, не глядя! А ты не стал бы этого делать. Ты ведь так любишь всех животных! Ты так крепко их любишь! Да и как же тебе их не любить, вон какое ты пузо наел на собачьих клизмах!..

Лицо брата побледнело и вытянулось. Такого перехода, Сергей, видимо, никак не ожидал. Да и Лида, тревожно вскинув голову, в изумлении раскрыла рот…

— Валька, да ты что, свихнулся?.. — беспомощно прошептал Сергей.

— Нет, я здоров! Я в полном порядке! Не можешь понять, почему я до сих пор молчал? Так я тебе скажу! Мне тебя, идиота, расстраивать не хотелось! Ты ведь не думал, что твой брат стал лешаком?!

— Валька, замолчи сейчас же… — Сергей попробовал не то обнять, не то взять Валентина за руку, но тот резко отскочил в сторону:

— Не пачкай руки, Сереженька, не утруждайся! Не стоит чесать меня за ушком, я мяукать не стану! Я привык ко всему и так сносно жил все эти годы без твоего невыносимого участия! Так что отправляйся-ка отсюда, любитель животных!

Валька задохнулся от крика, отвернулся и заговорил тише, но все так же горько:

— Расстроил я тебя, уж извини, но ты сам меня вынудил. Хотел правды глотай, как есть. Хороший ты человек, Сереженька, чувствительный, заботливый, жалостливый… Над всякой раненой животиной рыдаешь. Но мне твоя жалость не нужна! Хоть я и не человек больше, но я и не пациент твоей лечебницы…

— Ты заткнешься, или нет? — немного растерянно вставил Сергей.

— Нет. Ты же всей правды хотел!

— Я тебя убью, Валька… — покачал головой Сергей, но сказал это таким тоном, словно умолял одуматься.

— Точно-точно. Это все, что ты можешь теперь сделать. И не притворяйся больше передо мной добреньким. Меня, такого, каким я стал, ты любить не сможешь… Да и не захочешь. Резона тебе нет, братишка, любить меня, я ведь не ротвейлер и не пекинес. Я же тебе ни рубля в карман не добавлю!

— Валька, опомнись, при чем тут деньги?

— Как при чем? — Валентин всплеснул руками. — Не строй из себя альтруиста, Сереженька! Вот ведь как прибыльно, оказывается, любить собачек да кошечек! Состояние сколотил, квартиру купил, машины и женщин каждый год меняешь, и щеки со спины видать! А тут кошечек и попугайчиков нет, братишка! Тут надо любить леших! Как тебе это? Не очень устраивает, верно? Ведь за любовь к лешакам баксами не платят! За нее платят кольями в бок!!!

Голос Валентина сорвался на высокой визгливой ноте, он торопливо сглотнул, прогоняя твердый комок, и закончил:

— Так что нечего тут нюни распускать и жалеть меня! Я тебе совершенно серьезно заявляю: я давно уже не человек. Я один из них, я лешак, хоть и безрогий! Самый настоящий лешак! А леший, Сереженька, это не животное! Мы дети этой проклятой реки, и они, и мой сын, и я! Мы не попадаем в сферу твоей любви… Ты мне не нужен, Сергей! Выгнать тебя из этого дома я не имею права. Хочешь оставаться — оставайся, уедешь — на здоровье! Но чтобы я от тебя больше не слышал ни сочувствия, ни упреков, ни советов! Никогда!

— Ты не услышишь больше от меня ни слова. И я никуда не уеду, — сухо произнес Сергей. — Устроит тебя такой вариант?

Валентин оглянулся. Сергей затравленно смотрел на него снизу вверх, сжавшись в замешательстве. Но неожиданно он криво усмехнулся и губы его заплясали:

— Валяй ты мой, Валяюшка… Придурок ты, одно тебе название…

Валентин стоял у кровати, остывая. Он внезапно понял, что даже плохо помнит, что именно кричал. Но прекрасно представлял, как гнусно это выглядело со стороны.

Ему было жаль, что он сорвался. Брату совсем ни к чему было знать, чем забита разгоряченная бедой голова Валентина…

Дверь в комнату тихонько отворилась, и взлохмаченная голова Цьева просунулась в щель:

— Валя, ты так орешь… Случилось что?

— Нет, — холодно отозвался Валентин. — Что тебе?

— Шеп говорит, что у него все готово.