"Последний удар" - читать интересную книгу автора (Квин Эллери)

Глава 1 За 25 лет до... — январь 1905 года В которой леди в интересном положении попадает в беду из-за капризов природы и упрямства мужа

Для Клер Себастьян Новый год начался радостно. Младенец был необычайно активен.

— Тебе не кажется, что там жеребенок, Джон?

В уединении гостиничной спальни она даже позволила мужу потрогать маленькое существо, лягающееся в ее животе. На этой неделе они часто смеялись.

Поехать в Нью-Йорк на Новый год и несколько следующих дней было идеей Джона.

— Я знаю, как тебе не хватало веселья последние месяцы здесь, в Рае, — сказал он Клер. — Думаю, ты имеешь право покутить напоследок, прежде чем посвятишь себя тяжкой ответственности материнства.

В глубине души Клер считала рискованным окунаться в ее положении в водоворот нью-йоркской жизни. Но, отвернувшись в очередной раз от своей раздавшейся фигуры в зеркале, она ощутила прилив бесшабашности. Пускай городские бабы пялятся на нее!

До среды 4 января все шло чудесно. Джон снял апартаменты в «Уолдорфе» и на время каникул повернулся массивной спиной к делам компании «Себастьян и Крейг».

— Это твоя неделя, дорогая, — заверял он жену. — Издательский бизнес и Артур Крейг могут несколько дней обойтись без меня. — Джон поцеловал Клер, которая покраснела, чувствуя себя как во время медового месяца.

— Ты зациклился на поцелуях, Джон, — хихикнула она. — Думаешь, мы можем пойти куда-нибудь потанцевать под этот кошмарный регтайм?

Но на сей раз Джон твердо ответил «нет».

Впрочем, у Клер не было времени горевать по этому поводу. Они провели канун Нового года в роскошном доме одного из друзей-издателей Джона, среди литературных знаменитостей. Шампанское и разговоры лились рекой, а Клер даже попросили высказать мнение о бестселлерах сезона — «Перекрестке» Уинстона Черчилля, «Маленьком пастыре грядущего царствия» Джона Фокса-младшего, «Ребекке с фермы Саннибрук» миссис Уиггин — и произведениях современных молодых авторов типа Джека Лондона, Джорджа Бэрра Мак-Катчена, Линкольна Стивенса и Джозефа К. Линкольна. Клер редко делила с мужем его утонченную нью-йоркскую жизнь и была в восторге от вечера.

Утром Джон настоял на том, чтобы она позавтракала в постели, пока он просматривал газеты, читая некоторые отрывки вслух. Клер казалось, что весь мир отмечает скорое появление на свет ее ребенка особыми событиями. Последние дни она напряженно следила за осадой Порт-Артура, как будто это касалось ее лично, и, когда утром 2 января газеты сообщили, что русский генерал Стессель сдался генералу Ноги, ее удивило мрачное замечание мужа:

— Когда-нибудь нам придется иметь дело с этими нахальными японцами, попомни мои слова.

Сначала Клер обиделась, что Джон портит ей настроение, но потом засмеялась, когда он прочитал ей предложение президента Рузвельта, великолепно подражая лающему голосу Тедди, подвергать порке у позорного столба мужчин, которые бьют своих жен.

Они обедали у «Райзенбергера», посещая каждый вечер театры и поздно ужиная у «Дельмонико». В воскресенье 1 января они смотрели Сазерна и Марлоу в «Ромео и Джульетте», в понедельник — миссис Фиске в «Гедде Габлер», а во вторник — несмотря на начавшийся после полудня сильный снегопад — Дейвида Уорфилда в «Учителе музыки».

Во второй половине дня Клер делала покупки на Бродвее. В магазине Арнолда Констейбла на Девятнадцатой улице она по необходимости приобрела несколько платьев для последних месяцев беременности, но у Лорда и Тейлора на Пятой авеню и у Б. Олтмена на Шестой она отбросила здравый смысл и предалась оргии покупок «на потом»: нижние юбки, шуршащие кружевом, короткие юбки, доходящие только до туфель, — последний дерзкий крик моды, лайковые туфли пастельных тонов на изогнутом высоком каблуке для повседневной носки, сетки из тонкой проволоки для поддержания прически «помпадур», даже длинные шляпные булавки, которые, как заверила ее продавщица у Олтмена, были куда изящнее коротких, и, разумеется, множество платьев.

— Ты не сердишься? — с беспокойством спрашивала она мужа. Но он только смеялся и снова целовал ее.

Все было чудесно. До начала метели.

Снегопад, сквозь который их такси пробиралось во вторник вечером к театру, продолжался всю ночь. Утром, когда город оделся в белую смирительную рубашку, снег все еще шел. «Геральд» сообщала, что Нью-Йорк парализован, движение транспорта по направлению в город и из него остановилось, многие поезда застряли в заносах и покинуты пассажирами, а Лонг-Айленд оказался в изоляции.

Себастьяны провели среду в «Уолдорфе». Настроение Джона испортилось. Когда стало очевидным, что им не удастся воспользоваться билетами в театр (этим вечером они собирались смотреть Уильяма Фейвершема в «Летти»), он заказал бутылку ржаного виски «Ред топ», которое мрачно потягивал весь вечер. Клер начала жалеть, что они не остались в скучном Рае.

К утру четверга город стал понемногу выкапываться из-под снега. Оставив Клер завтракать в одиночестве, Джон надолго покинул апартаменты, а вернувшись, кратко сообщил:

— Я везу тебя домой.

— Хорошо, Джон, — спокойно ответила Клер. — Поезда уже ходят?

— Еще нет, и никто не знает, когда они пойдут. Может начаться дождь, все превратится в лед и слякоть, и тогда мы застрянем всерьез. — Он не упомянул подлинную причину своего намерения увезти жену из города — сообщение, что комиссар полиции Макаду требует подкрепления в полторы тысячи человек, сомневаясь в способности подчиненных ему сил справиться с волной грабежей, захлестнувшей Верхний Вест-Сайд. — Чем скорее мы выедем, тем лучше.

— Но, Джон, как же мы доберемся домой?

— Так же, как приехали.

— На автомобиле? — Клер побледнела. — Но каким образом, если дороги...

— Не беспокойся, «пирс» проедет везде, — уверенно заявил Джон. — Одевайся и собирай вещи, дорогая. Мы выезжаем немедленно.

Клер встала с кровати, понимая, что бессмысленно спорить с Джоном Себастьяном, коли речь зашла о его любимых автомобилях.

Она так и не смогла преодолеть страх перед безлошадными экипажами, хотя всегда изображала энтузиазм. В 1903 году Джон продал свой «хейнс-эпперсон-сарри» как слишком медленный. Теперь у них был «пирс-грейт-эрроу», за который он заплатил четыре тысячи долларов, с мотором в 28-32 лошадиные силы, переключателем скорости на рулевом стержне, газовыми фонарями и люком для инструментов под передним сиденьем. Но даже это было недостаточно современно для Джона. Недавно он приобрел один из знаменитых гоночных «паровиков» Уайта, известный также как «Свистун Билли», который мог ехать быстрее мили в минуту. Клер молча благодарила Бога за то, что ее муж выбрал «пирс» для поездки в Нью-Йорк.

Она ждала на тротуаре перед «Уолдорфом», пока Джон наблюдал за погрузкой багажа и ее покупок через заднюю дверцу салона «пирс-грейт-эрроу». Повозки и кебы, запряженные лошадьми, осторожно продвигались по частично расчищенным улицам, а представитель созданной только в прошлом сентябре нью-йоркской конной полиции, сидя в седле, пытался освободить от транспортной пробки перекресток Тридцать четвертой улицы и Пятой авеню. Автомобилей нигде не было видно.

Клер ежилась под меховой шапкой и плотной русской «автомобильной» курткой. Джон насвистывал «Беделию», свою любимую популярную песню, словно его ничто не беспокоило.

Он закутал жену в мех, прикрепил сверху прорезиненную полость, опустил темные очки на козырек фуражки — мотор грелся уже полчаса, — бросил доллар коридорным, и автомобиль тронулся с места.

Этот день — четверг, 5 января 1905 года, самый значительный день в жизни Клер Себастьян — был сплошным кошмаром, состоящим из запаха бензина, холода и грозящего смертью гололеда. Но хуже всего была бодрость Джона Себастьяна. Казалось, будто снежные сугробы, похожие на застывшие в полете белые птичьи крылья, коварные рытвины, пасмурное небо, брошенный на городских улицах транспорт, торчащие кое-где ноги мертвых лошадей бросают Себастьяну вызов. Но он сражался с ними час за часом с уверенностью человека, знающего, что его сила и воля должны одержать верх. Сидящая рядом с мужем беременная женщина дрожала под мехом, иногда со страхом глядя сквозь обледеневшие черные очки и тщетно закутывая шарфом онемевшее лицо, полумертвая от голода и холода и полностью деморализованная.

Но Себастьян был обеспокоен только утратой удовольствий, которых его лишила метель. Он продолжал изрыгать проклятия по адресу стихии, вынудившей их пропустить завтрашнее представление «Аиды» в «Метрополитен» с мадам Нордика, Скотти и новой итальянской звездой Энрико Карузо, которого критики именовали «наследником Жана де Решке в привязанности американской публики». Опера и театр были двумя пристрастиями Себастьяна — почти что единственными, как думала Клер, — которые она могла чистосердечно разделять. Несмотря на холод и страх, мысли о вечернем платье, в котором она собиралась отправиться в «Мет» — из розового атласа с коралловым орнаментом, отороченном черным бархатом и дополненном диадемой и ниткой жемчуга, — пробуждали в ней сочувствие мужу и самой себе.

Когда они выехали из Бронкса на Бостонскую почтовую дорогу, начался дождь. Клер вцепилась в руку мужа.

— Джон, мы не должны ехать дальше! — прокричала она сквозь рев мотора. — Мы наверняка опрокинемся!

— Ну и где ты предлагаешь остановиться? — крикнул он в ответ. — Не бойся, Клер, все будет в порядке. До сих пор «пирс» нас не подводил, верно? Ты будешь дома еще до ночи.

Задолго до захода солнца ему пришлось остановиться и зажечь фары. Дальше они поползли со скоростью пять миль в час. Клер чувствовала, как скользят шины «пирса», цепляясь за быстро леденеющий снег.

Себастьян уже не ругался — он вообще перестал говорить.

Спустя продолжительное время Клер открыла глаза. «Пирс» остановился перед старым извозчичьим двором рядом с маленьким каркасным домом. Керосиновые фонари мерцали на ветру. Она с тоской наблюдала, как ее муж вылез из машины и заковылял к дому. В ответ на стук дверь открылась, и мужчина в рваном свитере изумленно уставился на него.

— Я заметил вашу вывеску, — услышала Клер громкий голос мужа. — Мне нужен бензин. У вас есть немного на продажу? — Она увидела, как мужчина кивнул. — А моей жене не помешали бы чашка горячего кофе и сандвич.

Джону пришлось нести жену на руках в маленькую душную кухню. Она была грязной и засиженной мухами с прошлого лета, но Клер думала, что еще никогда не бывала в более благословенном месте. Присев у плиты, она потягивала обжигающий кофе, на вкус похожий на амброзию, сваренную из грязи, и чувствовала, как ее тело понемногу оживает.

— Бедный малыш, — услышала Клер собственное бормотание. — Ты все еще там? — Нелепость вопроса заставила ее рассмеяться, и она с тревогой поняла, что близка к истерике. Клер сделала большой глоток, чтобы разом выжечь глупые мысли.

Но Джон быстро выпил свой кофе, и Клер поняла, что все начинается снова.

— Должны ли мы ехать дальше? — спросила она, пытаясь изгнать из голоса дрожь, Джон терпеть не мог робких женщин. — Я предпочла бы остаться здесь. Это становится опасным. Если ты не беспокоишься за себя и за меня, подумай о ребенке.

— Ничего не случится ни с тобой, ни с ребенком.

— Ваша жена беременна? — осведомился человек в рваном свитере. — Я бы в такой вечер козу на дорогу не выпустил. Конечно, это не особняк миссис Астор[1], но я готов уступить вам свою кровать, леди.

— Вы очень любезны, — тихо отозвалась Клер. Она понимала, что это бесполезно. Любые возражения и критические замечания делали ее мужа еще более сердитым и упрямым.

— Ты готова, Клер?

— Вы рехнулись, мистер! — воскликнул мужчина в рваном свитере.

Джон Себастьян бросил несколько монет на кухонный стол, взял жену за руку, вывел ее из дома в ночную тьму и молча усадил в «пирс».

— Этой ночью тебе нужна собственная кровать, — проворчал он, садясь рядом с ней. — Кроме того, я проехал так далеко не для того, чтобы теперь отступить.

Нет, подумала Клер, для Джона Себастьяна самое важное — никогда не отступать, чего бы это ни стоило.

Ее страхи тотчас же вернулись, и она прижала руки к животу.

Катастрофа произошла внезапно. Дождь продолжался, покрывая талый снег ледяной коркой. «Пирс» заколебался на вершине подъема, а потом покатился вниз, теряя управление.

Каждый мускул в теле Клер напрягся до предела. Она уперлась ногами в пол, уставясь в темноту. «Пирс» набирал скорость с вызывающей тошноту быстротой. Джон Себастьян бешено вращал в разные стороны бесполезное рулевое колесо.

Потом машину занесло.

— Джон! — завизжала Клер.

Это было последнее, что Себастьян слышал перед ударом.

Джону казалось, что кто-то изо всех сил колотит по его голове. Наконец боль заставила его очнуться в ледяном мраке. Его выбросило из машины в сугроб у дороги. Должно быть, он пролежал там некоторое время, так как светила луна и дождь прекратился. Джон сел в снегу и стиснул виски руками, но стук в голове не исчезал. Он с трудом поднялся. Все тело болело, но вроде бы ничего не было сломано.

«Мне повезло», — подумал Джон Себастьян.

Внезапно он вспомнил о Клер и с ужасом вгляделся в темноту.

Сначала Джон не мог ее найти. «Пирс» лежал на крыше, как мертвое животное, наполовину съехав с дороги. Он врезался в большое дерево и перевернулся. Багаж и покупки Клер рассыпались по дороге.

Потом Джон увидел жену.

Клер вывалилась из автомобиля, и он упал на нее, придавив левую ногу. Она громко стонала.

— Клер! — крикнул Джон, благодаря Небо.

Он заковылял к ней, стараясь не поскользнуться.

Клер была без сознания; на льду в том месте, где она ударилась затылком, темнело пятно крови. Себастьян ухватился за автомобиль, пытаясь поднять его, но матерчатый верх накрепко прилип ко льду. Его охватил гнев. Он напрягал силы, покуда материал не затрещал и не поддался, но не сумел одновременно поднять машину и вытащить из-под нее жену.

Охваченный паникой, Джон какое-то время смотрел на синеющее лицо Клер, потом пустился бегом по пустынной дороге. Один раз он поскользнулся, упал, но тут же поднялся и побежал дальше, несмотря на обжигающую боль в правом локте и бедре.

В нескольких футах вверх по дороге, словно по волшебству, возник украшенный снегом белый забор, за которым виднелись обледенелые деревья, а за ними маленький дом с освещенными окнами. У ограды стоял железный столб, на котором покачивалась вывеска с поблескивающими в лунном свете золотыми буквами.

Себастьян уставился на нее, тяжело дыша.

Вывеска гласила: «Корнелиус Ф. Холл, доктор медицины».

Великая радость охватила Джона. Он открыл калитку, спотыкаясь, добежал по дорожке к дому доктора и начал стучать в дверь.

— Боюсь, дело серьезнее, чем сломанная нога и рана на голове, мистер Себастьян, — сказал доктор Холл, медлительный человечек лет сорока с рыжими торчащими волосами и усталыми карими глазами. — Я сделал что смог, хотя еще не знаю степени сотрясения мозга. Но это не самое главное.

Джон Себастьян с трудом разбирал слова маленького доктора. Шум в висках превратился в рев, сквозь который с трудом пробивались звуки реального мира. Он едва помнил, как им удалось освободить Клер и принести ее в дом. Больше двух часов Джон просидел в холодной гостиной у камина с тлеющими дровами, пока доктор и его тонкогубая неразговорчивая жена — опытная медсестра, как заверил его доктор, — трудились над Клер за закрытой дверью. Чай, который принесла ему миссис Холл, остыл в его ледяных руках.

— Тогда что самое главное? — тупо спросил он. Доктор бросил на него резкий взгляд.

— Вы уверены, что с вами все в порядке, мистер Себастьян? Лучше я осмотрю вас сейчас, пока у меня есть возможность.

— Нет. Позаботьтесь о моей жене. Не стойте здесь, приятель! Что с ней такое?

— Травмы и шок спровоцировали преждевременные роды, мистер Себастьян. — Доктор Холл выглядел удрученным. — Миссис Холл все готовит. Если вы меня извините...

— Подождите, я не понял, — пробормотал издатель. Одна из нескольких репродукций Гибсона из журнала «Коллиерс» на стенах гостиной висела косо, и это отвлекало его. — Вы имеете в виду, что моя жена собирается рожать здесь?

— Да, мистер Себастьян.

— Но это невозможно! Она не должна...

Светлая кожа доктора Холла покраснела.

— Человек предполагает, а Бог располагает, сэр. Боюсь, у вас нет выбора.

— Я не могу этого допустить! — Кровь стучала в висках Себастьяна. — Ее лечащий врач в Рае... Где ваш телефон?

— У меня нет телефона, мистер Себастьян.

— Тогда автомобиль... сани... что-нибудь! Что вы за шарлатан! Я поеду за ее врачом!

— У меня нет автомобиля, сэр, а в санях треснул полоз, когда я сегодня возвращался от больного. Моя повозка в сарае, но по такому льду ни вы, ни лошадь не проедете и пятидесяти ярдов. — Голос доктора стал жестким. — Задерживая меня, вы с каждой минутой подвергаете все большей опасности жизнь вашей жены, мистер Себастьян. Конечно, решать вам, но советую не тянуть с этим слишком долго.

Себастьян опустился в моррисовское кресло[2]. Доктор Холл сердито смотрел на него. Таинственная дверь открылась, и миссис Холл позвала мужа.

Джон разглядел за дверью Клер, лежащую на кровати, как труп, но скулящую, как собака. Дверь закрылась снова.

— Решайте скорее, мистер Себастьян. Мне приступать или нет?

— Да, — пробормотал издатель. — Вы сделаете все возможное, доктор?

— Вы должны понимать, мистер Себастьян, что ваша жена в крайне серьезном состоянии.

— Понимаю. Ради бога, идите к ней!

Минуты казались веками.

Сначала Себастьян думал, что, если крики не прекратятся, его голова взорвется. Но когда крики смолкли, он стал молиться, чтобы они зазвучали вновь.

Мысли путались у него в голове. Джон видел все сквозь туманную пелену: поникший каучуконос, хромолитографию какого-то бородача над камином, дорожку с бахромой из шариков на пианино, стереоскоп с коробкой видов на столе, зеленые портьеры, скрывающие темную прихожую. Один раз он встал с кресла, чтобы поправить рамку с гибсоновской гравюрой, так как больше не мог видеть ее покосившейся. На стенах висели и другие гравюры — репродукции Фредерика Ремингтона, оранжевые сцены перестрелок на Диком Западе. Но, отвернувшись, Себастьян тут же позабыл, что они изображают.

Затем, словно видение, возник доктор Холл. Он вышел бесшумными шажками, потягивая чай и глядя на Себастьяна поверх ободка чашки. На его халате виднелись длинные красные полосы, как будто он в спешке вытирал о него руки.

Джон уставился на полосы как завороженный.

— У вас сын, сэр, — сообщил врач. — Родился в час ноль девять ночи. Поздравляю.

— В час ноль девять, — повторил Себастьян. — Какой сегодня день, доктор?

— Уже пятница, 6 января. — Доктор Холл говорил бодро, но его усталые карие глаза смотрели настороженно. — Ребенок весит очень мало, мистер Себастьян, по-моему, всего около четырех фунтов.

— Где находится этот дом? — пробормотал издатель.

— На окраине Маунт-Кидрона, неподалеку от Пелем-Мэнора. Четыре фунта не так уж плохо для родившегося преждевременно, и малыш крепок, как доллар. Как только все закончится, мистер Себастьян, я должен буду осмотреть вас.

— Маунт-Кидрон... — Себастьян оторвал взгляд от окровавленного халата. — А моя жена?

— При данных обстоятельствах я вынужден говорить откровенно. Состояние вашей жены критическое. Фактически... Но, сэр, я сделаю все, что могу.

— Да, — с трудом вымолвил Себастьян.

— Вам также следует знать, сэр, что она собирается родить еще одного ребенка.

— Что? — хрипло произнес издатель. — Что вы сказали?

— Понимаете, первые роды ослабили ее до крайней степени. Вторые... — Маленький доктор покачал головой — его рыжие волосы, казалось, вот-вот разлетятся во все стороны. — Лучше отдохните, пока я займусь вашей женой. Допейте чай.

— Но это убьет ее! — Себастьян поднялся, дернув воротник рубашки; казалось, он готов испепелить доктора взглядом.

— Будем надеяться, что нет, мистер Себастьян.

— Удалите ребенка! Пусть он умрет, только спасите ей жизнь!

— При состоянии вашей жены хирургическое вмешательство почти наверняка станет роковым. Кроме того, ребенок родится естественным путем.

— Я хочу видеть жену!

Доктор Холл устремил на Джона печальные карие глаза.

— Мистер Себастьян, она не хочет вас видеть.

И он снова удалился.

Себастьян упал в кресло, хватаясь за подлокотники и не чувствуя, что горячий чай проливается ему на ногу из чашки, которую врач сунул ему в руку.

Близнец...

Будь он проклят!

«Она не хочет вас видеть...»

Чашка выскользнула из руки Себастьяна и разбилась о выступ камина, выплеснув жидкость в огонь, который яростно зашипел.

Но Джон слышал только упреки совести. Он сидел, стиснув в отчаянии кулаки и сгорбившись под тяжестью своей вины.

Себастьян поднял голову.

— Ну? — резко осведомился он.

Бесполая невзрачная фигура миссис Холл оставалась у закрытой двери; ее тонкие губы были едва видны, а пальцы так крепко стискивали ручку голубой фарфоровой чашки, что казались совсем белыми.

Доктор Холл медленно подошел к человеку в кресле. Он снял халат, оставшись в рубашке с закатанными выше локтей рукавами. Его веснушчатые руки были сморщенными и побелевшими, как будто он долго мыл их, очищая от смерти.

— Ну? — повторил Себастьян, повысив голос.

— Мистер Себастьян... — Маленький доктор сделал паузу. — Второй мальчик — однояйцевый близнец — родился в два семнадцать ночи...

— Это не важно! Как моя жена?

— Очень сожалею, сэр. Она скончалась.

Последовало молчание.

— Если хотите ее видеть...

Себастьян покачал головой.

— Тогда если хотите взглянуть на малышей...

— Нет! — Издатель поднялся. Его лицо окаменело. — Сколько сейчас времени?

Доктор Холл достал из жилетного кармана никелированные часы.

— Две минуты пятого. — Он откашлялся. — Мистер Себастьян...

— Если вы заботитесь о гонораре, назовите сумму, и я выпишу чек.

— Нет-нет, сэр, дело не в том, что...

— Вы выписали свидетельство о смерти?

— Еще нет. Сэр...

— Пожалуйста, сделайте это. Я позабочусь, чтобы из похоронного бюро сюда приехали как можно скорее. Что касается ребенка, должен просить вас и миссис Холл позаботиться о нем, пока я не смогу его забрать. Врач миссис Себастьян, несомненно, пришлет медсестру для перевоза ребенка в Рай.

— Ребенка? — Доктор Холл быстро заморгал. — Вы, конечно, имеете в виду детей?

— Я сказал «ребенка». Того, который родился первым.

— Но, сэр...

— Моя жена подарила мне только одного сына, доктор. Второй ребенок убил ее, и он никогда не будет моим сыном. Я не желаю иметь с ним ничего общего. Фактически мне будет трудно даже с первым... — Он отвернулся.

Врач обменялся взглядами с женой.

— Вы не можете говорить это так серьезно, мистер Себастьян.

— Где я могу взять напрокат или купить сани и лошадь?

— Неужели вы без всяких угрызений совести отвернетесь от вашей плоти и крови, сэр?

— Вы не понимаете, — с раздражением произнес издатель. — Маленький монстр убил мою жену.

Доктор молчал. Миссис Холл беспокойно шевельнулась у двери.

— Вы должны принять решение относительно... второго ребенка, — заговорил наконец врач. — Что вы намерены с ним делать?

— Я буду оплачивать вам его содержание, пока мои поверенные не поместят его куда-нибудь. Конечно, если это для вас затруднительно...

— Что вы, нисколько, — быстро сказала миссис Холл.

— Да, — подхватил ее муж. — Возможно, это рука Провидения, мистер Себастьян. У нас с женой никогда не было детей, и это было большим несчастьем. Если кончина миссис Себастьян побуждает вас взять только сына, который родился первым...

— Вы имеете в виду, доктор, что хотели бы оставить себе второго ребенка?

— Если вы отдадите его нам.

Себастьян с горечью махнул рукой.

— Он ваш. Может быть, он принесет вам больше удачи, чем мне.

Миссис Холл негромко вскрикнула и тихо, как мышка, скрылась в соседней комнате.

— Но все должно быть оформлено по закону, — продолжал доктор Холл. — Чтобы вы не могли передумать. Это было бы слишком жестоко. Вы понимаете меня, сэр? Вы должны предоставить нам документы.

— Вы их получите. Я даже создам для ребенка трастовый фонд. При первой же возможности, доктор, поговорю об этом с моими поверенными.

— Благодарю вас, мистер Себастьян. От своего имени и от имени миссис Холл.

— Не стоит благодарности, — сухо отозвался Себастьян. Внезапно он пошатнулся и ухватился за спинку кресла.

— Мистер Себастьян! — Доктор шагнул вперед.

— Нет-нет, со мной все в порядке. Просто закружилась голова...

— Вам лучше прилечь, сэр.

— Нет. — Издатель выпрямился. — Вы не ответили на мой вопрос. Где я могу раздобыть сани?

— Возможно, это к лучшему, — пробормотал доктор Холл. — Около мили вверх по почтовой дороге...

— Мистер Себастьян, пришел мистер Манси, — плачущим голосом доложила пожилая служанка. — Вы не должны ни с кем видеться, сэр. Если бы вы позволили нам вызвать доктора...

— Перестаньте причитать и позовите Манси, — отозвался с кровати Себастьян.

Была вторая половина среды, 11 января 1905 года. С широкой кровати с пологом на четырех столбиках, где лежал Джон Себастьян, можно было видеть волны, заливающие пляж Рая, такие же холодные, как холод, который ощущал Джон, и который ощущала бы Клер, если бы могла что-то чувствовать...

— Ну, мистер Себастьян... — произнес дружелюбный голос.

— Входите и садитесь, Манси.

— Мне сказали, что вы больны, мистер Себастьян. — Адвокат сел возле кровати. — В этом нет преувеличения. Выглядите вы скверно.

— Манси... — раздраженно начал Себастьян.

— Насколько я понял, с вами еще до похорон случился приступ головокружения, и теперь эти приступы стали постоянными. К тому же последние пять дней у вас были провалы памяти. Почему вы не разрешаете вызвать врача?

— Мне не нужен врач! Манси, я хочу написать новое завещание.

— Сейчас? — Адвокат выглядел растерянным.

— Конечно, сейчас! Или вы не понимаете по-английски?

— Не было бы разумнее, мистер Себастьян, подождать, пока вы полностью оправитесь после несчастного случая?

Себастьян бросил на адвоката взгляд.

— Вы считаете меня недееспособным?

— Нет-нет, — поспешно сказал Манси, открывая портфель. — Каким образом, сэр, вы желаете изменить теперешнее завещание?

— Наследство слугам и служащим фирмы «Себастьян и Крейг» остается прежним. Но основная часть моего состояния и состояния моей жены, когда юридическая неразбериха наконец утрясется и оно отойдет ко мне, переходит моему сыну Джону. — Себастьян приподнялся в постели. — Вы знаете, какого сына я имею в виду, Манси?

— Конечно. — Адвокат казался удивленным. — Ребенка в детской, за которым присматривает няня и который, похоже, вырастет отличным парнем. — Он кашлянул. — Не лучше ли отложить это на другой день, сэр?

— Ребенка в детской... — пробормотал Себастьян. — Вы правы, Манси, моего единственного сына Джона. Так и напишите: «Завещаю моему единственному сыну запятая Джону». Понятно?

— «Моему единственному сыну запятая Джону», — повторил адвокат.

— Он будет получать доход до двадцати пяти лет, а потом унаследует состояние. Записали?

— Да, мистер Себастьян.

— Если я умру, прежде чем мой сын достигнет совершеннолетия, он должен быть отдан под опеку моего друга и партнера по бизнесу, Артура Б. Крейга. Крейг уже согласился принять на себя эту ответственность. Он также будет душеприказчиком и распорядителем состояния, согласно нынешнему завещанию. Если мой сын умрет, не дожив до двадцати пяти лет, я завещаю состояние Крейгу. Это все, Манси. Немедленно составьте завещание.

— Завтра представлю его вам на подпись, мистер Себастьян.

— Не завтра, а сегодня вечером! — Себастьян устало откинулся на подушки.

Манси посмотрел на часы.

— Я не уверен, что успею... Ведь дело не такое уж срочное, мистер Себастьян. — Он издал смешок. — Даже если бы мы имели несчастье потерять вас в данный момент, сэр, ваш единственный сын автоматически унаследует все...

— Я хочу, чтобы это было написано и скреплено моей подписью. — Себастьян внезапно выпрямился. — Понятно, черт бы вас побрал?

Адвокат спешно удалился.

Вечером Манси вернулся с двумя клерками и прочитал Джону Себастьяну завещание резким недовольным голосом. Издатель слушал внимательно, кивая после каждой фразы. Когда адвокат умолк, Джон схватил ручку и тщательно подписал оба экземпляра. После этого клерки расписались в качестве свидетелей, и все трое собрались уходить.

— Благодарю вас, джентльмены, — сказал Себастьян. — Да, Манси...

Адвокат повернулся.

— Простите, если я показался вам слишком настойчивым. Вы вели себя в высшей степени чутко...

— Что вы, мистер Себастьян! — Адвокат слегка смягчился. — Как бы то ни было, дело сделано. Есть еще какие-то распоряжения?

— Да. Нужно создать один трастовый фонд... составить документы...

— А это не может подождать до завтра, сэр? — улыбаясь, спросил Манси. — Должен посоветовать вам обратиться к врачу, прежде чем предпринимать дальнейшие усилия.

— Возможно, вы правы, — вздохнул издатель. — Завтра придет доктор Уэсткотт. А дело, о котором я говорил... ладно, как-нибудь в другой раз...

Голос замер. Поколебавшись, адвокат вышел.

Джон Себастьян лежал в постели, довольный собой. О втором ребенке не упоминается в завещании, и ни Манси, ни Крейг, ни кто другой, связанный с Джоном Себастьяном, издателем и вдовцом, не знают о существовании маленького убийцы, кроме доктора и миссис Холл, а у них достаточно причин держать язык за зубами...

Себастьян заснул — и умер во сне. Пожилая служанка застала его утром уже окоченевшим. По настоянию друга и делового партнера, Артура Б. Крейга, судебно-медицинский эксперт произвел вскрытие и обнаружил тромб в мозгу. Вывалившись из перевернувшегося автомобиля, Себастьян получил тяжелые черепно-мозговые травмы. Вероятно, его отказ от медицинской помощи после несчастного случая и стал причиной смерти. Предполагали, что несколько странное поведение в последние пять дней жизни было прямым следствием полученных повреждений.

Джона Себастьяна похоронили на семейном участке кладбища Рая, рядом со свежей могилой жены.

— Возможно, нам повезло больше, чем мы думаем, — сказал жене доктор Корнелиус Ф. Холл, прочитав о смерти Себастьяна. — Этот парень был способен на все.

Миссис Холл вздрогнула и поспешила в комнату, где умерла Клер Себастьян и которую превратили в детскую.

Доктор Холл потихоньку навел справки и выяснил, что Джон Себастьян умер, не оставив обещанного трастового фонда. Когда завещание было опубликовано, маленький доктор внимательно его прочитал. Второй сын не получал ничего — о его существовании даже не упоминалось. Доктор Холл улыбнулся. Теперь, по-видимому, никто не заподозрит, что жена Джона Себастьяна произвела на свет близнецов.

— Слава богу! — сказала миссис Холл и предалась материнским обязанностям с бодростью, побудившей доктора весело напевать себе под нос, когда он трясся в своих санях по дорогам Нижнего Уэстчестера.

Доктор зарегистрировал роды в мэрии Маунт-Кидрона, предусмотрительно дождавшись, пока он не помог появиться на свет еще семи младенцам в городе и в окрестностях. Делающий записи клерк был глух и наполовину слеп. За свой сорокапятилетний стаж он внес столько новорожденных в увесистый гроссбух, что перестал запоминать какие-либо подробности.

— Теперь мы защищены, — сообщил жене доктор Холл.

— От чего, Корнелиус?

Он пожал плечами.

— Кто знает?

Это произошло в том году, когда родился Эллери Квин и ровно за четверть века до того, как он согласился посетить необычную рождественскую вечеринку в Олдервуде, Штат Нью-Йорк.