"Честный проигрыш" - читать интересную книгу автора (Мердок Айрис)

14

— Тебе лучше идти, дорогая, — сказала Хильда, — иначе тебе грозит ненароком столкнуться с Таллисом.

— Вы что, собираетесь учинить над ним суд? — поинтересовалась Морган.

— Ну что ты говоришь!

— Спросить, честные ли у него по отношению ко мне намерения? — Морган зашлась резким смехом.

Хильда с тревогой посмотрела на сестру. В последние два дня Морган была как-то неестественно лихорадочно весела, и Хильда терялась в догадках, пытаясь понять причину. Попытки расспросов успеха не принесли. Морган явно чего-то недоговаривала.

— Как мне не нравится, что ты переезжаешь на эту квартиру! — сказала Хильда. — Мне жутко при мысли, что ты там будешь совсем одна. Не понимаю, почему тебе не остаться у нас? Ты же знаешь, как нам приятно, когда ты здесь.

— Мне нужно самой во всем разобраться, Хильда. Понимаю: ты беспокоишься. Но поверь, все будет хорошо.

— Хоть бы ты согласилась взять у меня денег!

— Соглашусь. Непременно одолжу сколько-то, но чуть позже.

— Морган, необходимо все же подумать о Таллисе.

— Хильда, Таллис — главный предмет моих размышлений. Даже когда я думаю об обеде, Таллис и то не выходит из головы — сидит там в виде такой хорошенькой коричневой наклейки. — Морган снова бурно расхохоталась.

— Будь посерьезнее, моя хорошая.

— Я в высшей степени серьезна. Смертельно серьезна. Смертельно.

— Таллис, возможно, спросит нас о твоих планах.

— Тот, кто может ответить на этот вопрос, знает больше меня. Может быть, птичка-синичка знает. Может быть, Бог. Я не знаю.

— Но ты должна принять решение. Это поступок. Нельзя надеяться, что как-то утром ты проснешься и вдруг выяснишь, что все разрешилось само собой.

— А я надеюсь, Хильда. Так и будет. Однажды утром я проснусь и скажу себе…

— Морган! Что с тобой происходит?

— Ничего. Кроме того, что, похоже, я несколько тронулась. Когда бедный Таллис явится на судилище?

— В шесть.

— Значит, у меня целый час.

— Возьмешь мою машину?

— Нет, там ее негде ставить. На сегодняшний вечер я всем обеспечена, а завтра заеду за остальным на такси.

— Там хоть тепло по вечерам? Постель ты перетряхнула?

— Ой, Хильда, перестань беспокоиться! Я прекрасно со всем управлюсь.

— Да, кстати, ты собираешься встретиться с Питером?

— Рассчитываю. Страшно сглазить, но, кажется, я убедила его съездить к своему наставнику. Предложила, что отвезу на машине, и ему эта идея понравилась.

— Ох, Морган, только бы это удалось! Во всем, что касается Питера, ты наша последняя надежда. Единственный плюс твоего переезда — то, что ты сможешь видеться с этим ужасным мальчишкой.

— Я пригласила его заходить ко мне на бокальчик вина. Под хмельком легче прийти к благим решениям.

— Каким чудовищным он был позавчера! Казалось, что хоть манеры должны оставаться несмотря ни на что.

— По-моему, Аксель вел себя не намного лучше.

— Он прислал Руперту длинное взволнованное письмо, сурово корит себя.

— А что толку? Лучше бы Саймону не жить с Акселем.

— Аксель внушает уважение. До встречи с ним жизнь Саймона была сплошным безумием.

— Думаю, он тогда был счастливее, и вообще иногда мне кажется, что сплошное безумие — лучшая форма жизни.

— Морган, после того как Джулиус заходил и ты за ним побежала, вы еще виделись?

— Нет.

— Неправда.

— Конечно, неправда. Потом когда-нибудь я тебе все расскажу. Но что бы ни случилось, ты ведь не станешь плохо обо мне думать? Знаешь, если я упаду в твоих глазах, мне просто крышка.

— Дорогая, ты всегда ждешь от меня каких-то суровых моральных вердиктов, а у меня к ним ни малейшей склонности. Я хочу, чтобы ты была счастлива, вот и все. Осуждать тебя я не способна.

— Самим своим существованием люди, подобные вам с Рупертом, выносят нам суровые моральные вердикты.

— Ты обращаешь нас в каких-то монстров!

— Нет-нет, я говорю с полнейшим одобрением и восхищаюсь вами обоими. Но сама, может, и проголосую за безумие. Возможно, именно это роднит меня с Питером.

— Просто не понимаю, что ты собираешься делать, сидя совсем одна в этой квартире.

— Жить в свое удовольствие. Начну устраивать оргии и сделаюсь предметом пересудов всей округи.

— Милая, я надеюсь…

— Шучу. Я действительно буду жить в свое удовольствие, но тихо и интеллигентно. Займусь воспитанием Питера, буду выпивать с Саймоном, начну усердно посещать театры и концерты, обойду все картинные галереи Лондона…

— Рыскать по галереям ты всегда любила. Но и к нам ты должна приходить часто-часто. Радость моя, ты ведь нас не забудешь? А сейчас, думаю, тебе уже пора. Вызвать такси?

— Не надо. Я хочу пройтись. У меня только этот чемоданчик и корзинка. Не беспокойся, Хильда. И помни, что ты меня любишь.

— Уж этого мне никак не забыть.

— Привет и поцелуи Таллису.

— Не перебарщивай с легкомыслием, дорогая.

Хильда с улыбкой махала в окно, пока Морган не скрылась из глаз в конце Прайори-гроув. Потом вернулась в спальню, села к зеркалу. Если она все же выкрасит волосы, не потускнеют ли они? Как ни крути, а выкраситься — значит распрощаться с молодостью. Под глазами сегодня опять залегли тени. Сама она еще видит лицо таким, как в юности: свежим, задорным, прелестным — но видит ли это еще хоть кто-то? А Морган сияет, хотя в ее оживлении есть и что-то болезненное. Надо было, наверно, настойчивее расспросить ее о Джулиусе.

Хильда прошлась расческой по своим длинным темным с проседью локонам, и они снова легли на место красивыми волнами. Затем чуть попудрила нос и слегка подкрасила губы. Помада сделала лицо старше. Надо, наверно, попробовать другой оттенок. Сколько же лет назад она в последний раз думала о косметике? Перспектива беседы с Таллисом не радовала. Это была идея Руперта. Он всегда беспокоится о других, чувствует личную ответственность за их благополучие, и ему всегда хочется ясности. Мужчинам часто этого хочется.

С каждой минутой Хильда расстраивалась все больше. Ей не нравилось настроение Морган, и, хоть она и сказала, что никогда никого не судит, легкомысленное поведение сестры было ей неприятно. Хильда не сомневалась, что все дальнейшие заигрывания с Джулиусом приведут только к ухудшению этой болезненной ситуации. К самому Джулиусу она тоже переменилась, и предложение Руперта, чтобы теперь, когда Морган выехала, они как-нибудь пригласили его пообедать, было встречено ею более чем прохладно. Жалость к Таллису делалась все пронзительнее, и постепенно становилось ясно, что ее обостренное восприятие происходящего отчасти связано с чувством своей вины. Нужно было скрывать, что брак Морган принес ей разочарование. А она вместо этого помогала выработке презрительного отношения к Таллису. Хильда рассчитывала, что Руперт, который, как говорили, презирал Таллиса за его нерешительность и разболтанность, не станет говорить с ним тоном обвинителя. Это было бы неуместно. Им следует просить прощения у Таллиса.

Перейдя через лестничную площадку, Хильда вошла в кабинет Руперта:

— Я проводила Морган. Все в порядке. Она надеется отвезти Питера в Кембридж.

— То же самое она говорила и мне. Это огромное облегчение. Чем чаще они будут видеться, тем лучше.

— Как дела с книгой? — Хильда наклонилась к мужу и пробежалась пальцами по тусклым редеющим сухим прохладным волосам.

— Страшно сказать, почти закончена. — Руперт чуть отодвинул в сторону исписанный бисерным почерком желтый блокнот.

— Устроим, как и договаривались, праздничный обед.

— Хорошо. Ты не возражаешь, если я приглашу Джулиуса? Он всегда проявлял интерес к моей книге.

— Не возражаю. Но тогда мы не сможем пригласить Таллиса.

— Это, увы, неизбежное следствие.

— Что ж, Джулиус твой друг. Где мы сейчас примем Таллиса: здесь или внизу?

— Внизу, пожалуй, непринужденнее.

— Я рада, что ты настроен на непринужденность. Сейчас поставлю там поднос с напитками. С чего ты начнешь разговор?

Они стали спускаться по лестнице. Хильда шла сзади, положив руки мужу на плечи.

— Сначала выслушаю, что он скажет.

— Ты думаешь, он должен наконец заставить Морган высказаться?

— По правде говоря, да.

— Но Таллис не способен ни к какой напористости.

— Здесь нужна не напористость, а чувство ответственности и твердость.

— Морган еще раз виделась с Джулиусом.

— И как это прошло?

— Она молчит.

— Мне не нравится поведение Морган.

— Мне тоже. Знаешь, Руперт, иногда мне начинает казаться, что Морган все еще любит Таллиса. Раньше я это не понимала, а теперь вижу: он ее притягивает. Если б хоть что-нибудь изменилось, если бы Таллис смог удивить ее, заставить увидеть все в новом свете…

— Это так называемая перемена гештальта. Вот почему я и выступаю за жесткое объяснение.

— Может, такой разговор и был бы полезен, но не в том тоне, который ты предлагаешь. Не «послушай, я должен знать, на каком свете нахожусь».

— Хорошо, говори с ним ты, Хильда. А вот и звонок. Это, конечно, он.

Хильда поправила диванные подушки. Прислушиваясь к доносившимся из холла голосам Таллиса и Руперта, бросила на себя быстрый взгляд в зеркало. Чтобы солнце не проникало в комнату, шторы были наполовину задернуты, и гостиная тонула в полумраке. Хильда раздвинула шторы, и взору открылся сияющий тихий сад и голубая вода бассейна, такая сейчас неподвижная, что даже солнечные искры не вспыхивали на ее поверхности.

Таллис вошел.

— Привет, дорогой. — Она пожала ему руку и — после крошечной заминки — чмокнула в щеку.

— Здравствуй, Хильда. — Им всегда было как-то неловко вместе.

— Присаживайся, пожалуйста.

— Какой у вас замечательный сад, — сказал Таллис, усаживаясь.

Он сел в небольшое, боком повернутое к саду кресло. Одет он был в темно-синий костюм, поношенный, в пятнах, почему-то отливающий зеленью и не по сезону теплый, и в чистую полосатую бело-голубую рубашку, к которой полагался (но отсутствовал) пристегивающийся воротничок.

Хильда и Руперт сели рядом на диван, глядящий прямо в сад. Оба они смотрели на Таллиса, а Таллис смотрел в окно. Какое-то время длилось молчание.

— Здесь так тихо, — проговорил наконец Таллис, — кажется, что ты за городом.

— Шум самолетов здесь слышнее, чем у вас, — возразила Хильда.

— А мне нравится этот шум, — сказал Таллис. — В нем слышится «я возвращаюсь домой». А! Вот и он.

Хильда открыла рот, чтобы предложить Таллису снять пиджак, но вдруг уловила, что он в подтяжках.

— Что будешь пить, Таллис? Херес, сухой вермут, джин с тоником?

— Да, пожалуйста, то есть немного хереса. Спасибо.

— Наверное, ты очень занят, — сказала Хильда. — Твое имя упоминалось в связи с этим новым жилищным проектом в Ноттинг-хилле.

— Да, к сожалению, там сейчас все не ладится.

Где Таллис, там всегда не ладится, мелькнуло в голове у Хильды, но она тут же подумала: это несправедливо, наоборот, где не ладится, там и Таллис.

— Мы решили поговорить с тобой Таллис, — внушительно начал Руперт, — поговорить откровенно. Да, дорогая, немного джина.

Как они не похожи, думала Хильда, наблюдая за милым и так хорошо ей знакомым любознательным твердым взглядом голубых глаз мужа. Руперт — сильный и собранный, мужественный, безукоризненно честный. Он жаждет полной информации, прямых ответов, четко выверенной позиции. Требует ясных определений и рациональных поступков. А в Таллисе так много женственной уклончивости. Не будь он такой славный, его впору было бы заподозрить в лукавстве. И каким мелким он кажется рядом с Рупертом.

— Я понимаю, — кивнул Таллис, — вы оба очень беспокоитесь о Питере. Я тоже.

— Гм, — кашлянул Руперт, — вообще-то говоря… Естественно, мы беспокоимся. Но сейчас как раз вроде бы появился шанс уговорить его вернуться в Кембридж.

— Мне кажется, что ему нужен психиатр.

— Таллис! — воскликнула Хильда. — Ты ведь всегда был против них.

— Человеческое тепло — вот наилучший целитель, — сказал Руперт.

— Но оно, к сожалению, не всегда помогает, — ответил Таллис. Прищурившись, он смотрел в залитый солнцем сад.

— Питер нуждается в любви, — проговорила Хильда. — Да, он бунтует. Но сейчас вся молодежь такая.

— Думаю, ему нужно от меня выехать, — сказал Таллис. — Но хоть убейте, не понимаю куда. Тут нужна помощь профессионала.

— Ты удивляешь меня, Таллис, — возразил Руперт. — Большинство психиатров — мошенники, и ты это прекрасно знаешь.

— Так расписаться в своем фиаско! — воскликнула Хильда.

— Да, я потерпел фиаско, — согласился Таллис. Он отвернулся наконец от окна, поморгал, нахмурился и машинально отпил глоток хереса.

— Что ж, дорогой, если Таллис считает, что Питеру нужно выехать, нам с тобой надо подумать, где ему теперь жить. — Хильда была огорчена и раздосадована, но голос, обращенный к мужу, звучал идеально ровно. — Таллис действительно очень занят, и он уже отдал Питеру столько сил.

— Не переехать ли ему к Морган? — спросил Руперт.

— Неплохая идея.

— Ты ведь знаешь, что Морган выехала от нас? — спросил Руперт Таллиса.

— Нет, я не знал.

Конечно, не знал, ведь никто же не потрудился ему сообщить, подумала Хильда. Ему вообще ничего не рассказывают. А впрочем, сам виноват, решила она секундой позже.

— Да, пусть Морган возьмет к себе Питера, — обернувшись к жене, сказал Руперт.

— А куда она переехала? — спросил Таллис.

— Сняла квартиру в Фулэме, — ответила Хильда.

— И живет там одна?

— Разумеется, — вскипел Руперт.

— Почему «разумеется»? — спросил Таллис.

— Хочешь я дам тебе ее адрес? — сказала Хильда.

— Нет, зачем же. У нее ведь есть мой. — Таллис сосредоточенно смотрел в стакан. Потом опустил в него кончик мизинца, вытащил барахтавшуюся в хересе мошку, встал, пересек комнату, подошел к вазе с розами и посадил мошку на лепесток. После этого снова вернулся на свое место.

— Таллис, ну почему ты не попытаешься завоевать ее?! — воскликнула с раздражением наблюдавшая за ним Хильда. — Морган не понимает, на каком она свете, не отдает отчета в своих действиях. Просто плывет по течению. Ну прояви ты инициативу. Придумай что-нибудь. Встряхни ее. Ведь ты ее еще любишь. Правда?

— Да, — сказал Таллис. Он быстро взглянул на Хильду и сразу же опустил глаза. Туго натянутая на висках кожа, казалось, натянулась еще больше.

— Ну так и сделай что-нибудь, черт возьми! Подавшись вперед, Таллис резко поставил стакан на ковер, пролив при этом немного хереса, и молча замер, глядя на слабо проступающее круглое пятно. Руперт, всем своим видом выражавший нетерпение, взглянул на Хильду и выразительно поднял бровь.

— Послушай, Таллис… — начал он.

— Это не просто, — сказал Таллис. — Она хорошо меня знает. Вообще говоря, и знать-то особенно нечего, и, главное, нет ничего, что было бы новым…

— Глупости, — оборвал Руперт. — Любой человек — загадка.

— Бессмысленно пытаться ей себя навязывать или разыгрывать какие-то спектакли. Она все сразу поймет. Похоже, я ей не нужен. А нужен, насколько можно судить, кто-то совсем иной. Ей свойственно…

— Люди сами не знают, что им свойственно, — заявил Руперт.

— И к Морган это относится в полной мере, — поддержала его Хильда. — Она состоит из противоречий. Единственное, что ясно, — у нее ощущение своей завязанности на тебя. Таллис, ну разве тебе не видно, что ты имеешь над ней власть? В твоих силах сделать с ней что угодно. — От волнения Хильда вскочила и, обойдя диван, оперлась о его спинку.

Таллис медленно поднял голову.

— Да, я знаю, — сказал он бесцветным голосом, — но какая от этого польза? К добру это не приведет.

— Ох, Таллис, ты… просто мямля.

Он чуть заметно улыбнулся. Лицо стало тихим и светлым. Хильде случалось подмечать у него это выражение: оно иногда появлялось в минуты самой глубокой сосредоточенности. Вид комичный, пронеслось в голове, но трогательный. Такие смешные рыжие брови, такой короткий лоснящийся нос и такой маленький рот. Но глаза, но глаза, глаза…

— Уверяю вас, — сказал Таллис, — я в полной мере отдаю себе отчет в сложившейся ситуации, и она нисколько меня не радует. Если я вдруг придумаю, что можно сделать, я тут же это и сделаю.

— Послушай, Таллис, — снова вступил Руперт, — думаю, ты простишь меня, если я все-таки слегка тебя покритикую. Морган тревожит нас. У нее полный сумбур в голове, и, как уже сказала Хильда, она просто плывет по течению. Мы, как сестра и зять, несем за нее ответственность. Но твоя ответственность больше и очевиднее. Ты ее мрк. В прежние времена, в примитивном обществе, твоей задачей было бы просто вернуть ее к себе в дом, применив, если понадобится, и силу. Наверняка существует и должен быть найден цивилизованный эквивалент этих действий. Во всяком случае, следует попытаться его найти. Я знаю, как ты щепетилен в своем нежелании принуждать Морган. Но мне кажется, тебе нужно спросить себя: не гордость ли источник этой щепетильности? Тебе нанесли тяжелый удар, и не исключено, что твоя сдержанность — один из видов мщения. Стараясь защитить свое достоинство, ты отказываешься от всякого проявления чувств. Но есть моменты, когда любовь должна стать экзальтированной, неразборчивой в средствах и даже жестокой. Посмотри правде в глаза: только любовь способна изменить создавшееся положение и зарубцевать нанесенные раны. Вы с Морган оба ранены. Тяжесть вины на ней, и от этого ее рана глубже, а желание проявлять гордость — больше. Но раз так, ты должен быть настойчивым и смелым. В сложившейся ситуации подлинное смирение — атака и риск. Не допусти, чтобы две гордости уничтожили две любви. Покажи ей свою любовь, покажи не приниженно, а пылко. Истинная любовь впечатляет, и она красива. В последнее время жизнь Морган была убогой и страшной, полной неразберихи, уверток, смятения и чудовищной путаницы в мыслях. Нужно, чтобы она поверила в возможность чистоты, доверия и глубокой взаимной привязанности. Употреби свой авторитет. Авторитет мужа. Авторитет любящего мужа.

Весь вжавшись в кресло, Таллис напряженно слушал: глаза были широко открыты, а маленький ротик крепко сжат.

— Авторитет… — повторил он задумчиво. Потом, словно бы размышляя, тихо добавил: — А если она все же любит Джулиуса Кинга?

— Она его не любит! — выкрикнула Хильда. — Не любит.

— Я думаю, Хильда права, — сказал Руперт. — Тебе дан шанс. И ты должен его использовать.

Таллис встал.

— Я люблю Питера, — сказал он, взвешивая каждое слово, — но черта с два я сумел принести ему хоть какую-то пользу.

— Таллис, от тебя можно сойти с ума! — закричала Хильда.

— Простите. — Таллис опять улыбнулся. — Я благодарен вам за этот разговор. И очень тщательно продумаю все, что тут было сказано. А теперь мне пора. Да, Руперт, можно задать тебе один вопрос?

— Разумеется. А в чем дело?

— Почему воровать — плохо?

Руперт, не зря получивший философское образование, никогда не капитулировал даже и перед самым нелепым вопросом и всегда был способен полностью и безраздельно переключить на него свое внимание. Взглянув на Таллиса, он секунду подумал и приступил к объяснению:

— Понятие «воровство», безусловно, связано с понятием «собственность». Там, где не существует прав собственности, не может быть и запрета на присвоение чужого имущества. В условиях примитивной организации жизни, то есть там, где нет общества — независимо от того, сложились эти условия сейчас или существовали когда-то раньше, — мы можем теоретически говорить об отсутствии права собственности и, следовательно, об отсутствии понятия «воровство». Кроме того, в некоторых человеческих коллективах, например в монастыре или, скажем, в семье, возможен добровольно принятый всеми отказ от прав собственности, приводящий к тому, что внутри данного коллектива воровство по определению невозможно. Но даже и в этих двух ситуациях предметы, используемые каким-то одним человеком, скажем его одежда или рабочие инструменты, могут рассматриваться как естественная собственность и ergo заслуживать уважительного отношения. Нетрудно найти аргументы в пользу утверждения, что никогда и ни при каких обстоятельствах чья-либо зубная щетка не может быть взята без выраженного согласия пользующегося ею. Однако, как мы прекрасно знаем, ни в обществе, ни в государстве не наблюдается тенденции ко всеобщему добровольному отказу от принципа собственности, и, следовательно, возникает далеко выходящая за пределы вопроса об одежде или инструментах сложная система, охраняющая права собственности и поддерживаемая законом. Бесспорно, многие из этих сложных установлений могут подвергнуться критике с точки зрения их экономической или политической необходимости для процветания и сохранности государства, и в связи с этим в здоровом открытом обществе детали этих установлений являются предметом постоянных дискуссий и корректировки, с непременным учетом как соображений пользы, так и соображений нравственности. Признание общества как такового — ведь даже дурно устроенное общество предоставляет своим членам много разнообразных выгод — предполагает появление определенного долга граждан в отношении собственности. Перед членами несовершенного недемократического общества могут, конечно, стоять и особые задачи, позволяющие игнорировать некоторые голословно заявленные права собственности или даже протестовать против них, нарушая закон, хотя и в этом случае следует prima facie помнить о диктуемых здравым смыслом доводах против воровства, прежде всего учитывая опасность нарушения интересов людей в случае отчуждения их имущества. В демократическом же обществе воровство является безусловным злом не только с точки зрения доводов здравого смысла, но и потому, что собственность — важная часть структуры, воспринимаемой обществом в целом как благо и способной меняться в деталях, если к тому появляются достаточные основания.

Когда Руперт умолк, Таллис какое-то время ждал, не последует ли еще что-то. Вид у него был растерянный. Наконец он сказал:

— Большое спасибо, Руперт, — и, повернувшись к Хильде: — Простите, мне уже пора. Пожалуйста, не беспокойтесь, я сам выйду. Вы были так добры. Спасибо и всего доброго, до свидания. — Улыбнувшись и помахав на прощание рукой, он вышел.

Хильда и Руперт вернулись в гостиную, снова наполнили свои стаканы и посмотрели друг на друга в полнейшем недоумении.