"В мире фантастики и приключений. Выпуск 7. Тайна всех тайн. 1971 г." - читать интересную книгу автора
Аскольд Шейкин. Тайна всех тайн ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. У ПОРОГА ТАЙНЫ Глава первая
Кирилл Петрович - академик, физик, математик, кибернетик, лауреат Государственных премий. Ему лет шестьдесят. Он приземист, лицо грубоватое, с коричневой обветренной кожей. На нем светло-серый костюм, белоснежная рубашка, черный капроновый галстук. Говорит он негромко. Задавая вопрос, делает короткий жест правой рукой, словно приглашая вступить в спор.
Но о каком споре может идти речь? Утром мне позвонили и пригласили в Институт энергетики. Поколебавшись мгновение стоит ли ломать сегодняшний день? - я согласился. Не так уж часто меня приглашают к себе академики!
И вот мы беседуем, сидя в его кабинете.
– Наш институт, - говорит Кирилл Петрович, - занимается проблемой передачи энергии без проводов. Исследования идут сразу в нескольких направлениях. Одно из них развивает лаборатория, где вы сейчас находитесь. Она не очень велика, создана четыре года назад - срок, в общем, вполне достаточный, чтобы более или менее узнать друг друга, сработаться…
Уже с первых фраз я все, мне кажется, понимаю: видимо, какие-то достижения этой лаборатории решено выдвинуть на соискание Государственной премии. Согласно правилам, с такой работой следует через газеты и радио ознакомить общественность. Сделать это и будет мне в конечном счете предложено. Однако я не пишу очерков! Я пишу об ученых, но повести, рассказы.
Слушая Кирилла Петровича, я понемногу осматриваюсь. Здание, которое занимает институт, очень старой постройки. В дореволюционные годы в нем помещалась торговая фирма. Кабинет Кирилла Петровича, безусловно, остался от той поры. Он поражает: дубовые панели, дубовый письменный стол и кресла на драконьих лапах (и такие же лапы и красные и зеленые морды из гипса на потолке!) - роскошь самая купеческая, столь колоритная и неповторимая в своей несуразности и размахе, что я вдруг начинаю сомневаться в реальности происходящего. Как может работать в таком кабинете современный ученый? Неужели это не мешает ему? Что он за человек?
– Давайте, - говорит Кирилл Петрович, - продолжим наш разговор уже после знакомства со всеми сотрудниками лаборатории.
У меня невольно вырывается:
– А нужно ли?
– Нужно, - отвечает Кирилл Петрович и добавляет, как бы уговаривая себя: - Очень нужно.
Первое помещение, куда мы попадаем, миновав узкий и извилистый, тоже явно оставшийся от старины коридор, - это обширный зал, блистающий стеклом и алюминием переплетов гигантских, от пола до потолка, окон. Пол его на десяток ступеней ниже порога. Мы останавливаемся у входа. У наших ног лилипутскими небоскребами высятся голубовато-серые параллелепипеды блоков счетной машины. Они окружают мерцающий сигнальными огоньками полукруглый барьер. Это пульт управления. Гудят вентиляторы, поет генератор звукового контроля: "уа, уа, уа…"
И от порога я вижу сотрудников. Их трое. Все в белых халатах. Высокий полный мужчина лет сорока сидит у пульта на винтовом голубом стуле. Еще один мужчина - худощавый и сутулый - склонился над большим столом в дальнем углу. Молодая женщина в неловкой позе, с рулоном бумажной ленты в руке, стоит возле блока печатающего устройства. Все - словно застывший кадр кинофильма.
"Взволнованы моим появлением? Что за чепуха!" - думаю я.
– Это наша основная группа, - говорит Кирилл Петрович. Высокий мужчина поднимается с винтового стула, подходит к нам, протягивает руку:
– Рад познакомиться… Острогорский.
По всему его облику, по решительности движений, по спокойному прищуру глаз видно, что человек этот преуспевает и в научной работе, и в личной жизни, и к тому же он наверняка любимейший сотрудник Кирилла Петровича.
– Кирилл Петрович, - продолжает Острогорский, - Гордич опять мудрит: вычисления за всю неделю - в корзину!
– Да, я знаю, знаю, - торопливо отвечает Кирилл Петрович.
– Так дальше нельзя. Мы только и занимаемся переналадками. - Острогорский вопрошающе смотрит на меня, безнадежно машет рукой и умолкает.
И уже вместе с ним мы подходим к женщине. Она кладет рулон на стол, глядит на свои руки - чисты ли? - здоровается. Ей едва ли больше двадцати четырех лет. Красива она удивительно.
Дело не только в правильности и изяществе черт лица и темно-каштановом цвете волос - моем любимом цвете. Просто я как-то мгновенно понял ее и восхитился ею, как человеком гордым и в то же время беззащитным изза доверчивости и мягкости характера. Она, конечно же, из тех людей, которых с детства задергали воспитанием. Выработали умение держаться, развили чувство самоконтроля и вдобавок привили устойчивую неуверенность в себе, которую на Западе называют комплексом неполноценности, а у нас - застенчивостью молодого специалиста. Я всегда сочувствовал таким людям.
– Галина Тебелева, - излишне громко говорит Острогорский. - Инженер-программист!
Женщина вздрагивает и распрямляется. Смущенная улыбка делает ее еще красивее. Я ловлю на себе испытующий взгляд Острогорского. Он словно проверяет, какое впечатление произвела на меня Тебелева.
Затем мы подходим к сотруднику, который склонился над столом. Поглядывая на бумажку со схемой, он вставляет шпильки в отверстия квадратных пластин, разложенных на столе. Я понимаю: он готовит для машины новую программу вычислений.
– Пуримов, - говорит Острогорский, - Новомир Алексеевич.
В его голосе снисходительность.
С минуту мы смотрим на Пуримова - на его исхудалое сосредоточенное лицо, на седоватые, будто пыльные волосы, на мятый халат в пятнах ржавчины.
"Лаборант, - думаю, - пожизненный старший лаборант, убежденный, что пройдет еще два-три месяца (или дня), он отложит все неважные дела, которые выполняет по приказанию, займется самой высокой теорией и перевернет мир. И потому сегодня он ни в коем случае не должен терять время, отрываться от своей лаборантской работы. Даже вот сейчас, когда к нему подошло начальство".
Я оглядываюсь на Тебелеву. Она по-прежнему стоит возле печатающего устройства и улыбается.
"Коллектив самый обычный", - решаю я, с трудом перебарывая желание еще раз посмотреть на Тебелеву.
Следующая комната, куда мы приходим, невелика, стены расписаны красными, желтыми и черными треугольниками; в углу, слева от входа, над батареей парового отопления, квадратная клетка с большим попугаем на жердочке; три письменных стола, заваленных книгами, научными журналами, кипами перетянутых резинками библиографических карточек.
В комнате двое.
Длинный большеротый вихрастый парень в сером костюме сидит на столе, положив ногу на ногу. Женщина в белом халате очень смуглая, черноволосая, лет тридцати - стоит, прильнув Щекой к оконному стеклу. Когда мы входим, никто из них не меняет позы. Я догадываюсь, что здесь меня тоже ждали и по-своему приготовились к встрече.
– Теоретики, - говорит Кирилл Петрович. - "Здравствуй" у них не дождешься. - Он кивает в сторону женщины. - Вера Мильтоновна Карцевадзе…
Женщина отрывается от окна, протягивает мне руку.
– Никита Аникеевич Вента, - продолжает Кирилл Петрович. Я оборачиваюсь к парню, поклоном здороваюсь с ним. В ответ он изгибается на своем столе. На лице его подчеркнутая серьезность.
– Они высказывают бредовые идеи, - говорит Кирилл Петрович, - группа Острогорского эти идеи обсчитывает. Ну а мы с Кастромовым потом хватаемся за головы.
– А мы не хватаемся? - певуче спрашивает Вера Карцевадзе.
– Хватаетесь, если у вас растрепалась прическа, - отвечает Кирилл Петрович добродушно-ворчливым тоном и вдруг озабоченно оглядывается. - Но где же Гордич? Мы договаривались: сегодня быть всем!
– Гордич нонче в архиве, - отвечает Вента, глядя на меня. - Они опьять (он так и сказал: не "опять", а "опьять") замахиваются на устои гидродинамики…
"Гидродинамика - наука наук", - скрипит попугай.
– Теоретики - странный народ, - говорит Кирилл Петрович уже в коридоре. - Только весьма молодые, житейски неопытные люди могут мыслить теоретически по-настоящему нескованно. И потому их всегда приходится принимать такими, какие они есть. Попытки воспитать, конечно, удаются. Работать становится легче, они дисциплинируются, но - увы! - частенько при этом теряют и счастливую способность мыслить не по шаблонам. Очень сложно администрировать! - заканчивает он с извиняющейся улыбкой.
Я отвечаю, что уже встречался с такими людьми, и вновь думаю о Галине Тебелевой: как хорошо, что она работает под началом этого Кирилла Петровича!
Тем временем мы входим в такой же обширный зал, как и тот, где были недавно. В нем тоже счетная машина. Возле пульта стоят три человека: сухощавый с резкими чертами лица мужчина лет пятидесяти и две молодые женщины: одна - рыженькая и веснушчатая, другая - высокая, темноглазая и темноволосая. Женщины переговариваются. Мужчина поочередно поглядывает на них. Из-за гула машины голосов нам не слышно.
Мы подходим. Разговор прерывается. Все трое улыбаются нам.
– Группа контроля, - говорит Кирилл Петрович. - Елена Константиновна Речкина…
Рыженькая женщина подает мне руку.
– Рада Григорьевна Саблина… Руководитель группы - Антар Моисеевич Кастромов… И вы не смотрите, что эти дамы улыбаются, - продолжает Кирилл Петрович. - На самом деле они народ очень въедливый. Так, впрочем, и должно быть: группа контроля!
– Покой нам только снится, - говорит Саблина.
И как подводит итог: в зале становится вдруг совершенно тихо. Лишь через мгновение я соображаю, что Саблина тут ни при чем. Просто вычисление закончилось, и машина остановилась.
Мы выходим в коридор.
– Осталось еще познакомить вас с Ириной Валентиновной Гордич, - говорит Кирилл Петрович.
– С Ириной Валентиновной?
Я почему-то думал, что Гордич - мужчина.
– Да, - отвечает Кирилл Петрович. - И между прочим, заметьте себе: Острогорский и Гордич - единственная родственная пара в нашей лаборатории. Они муж и жена.
Я пожимаю плечами: мало ли родственных пар работает в лабораториях?
Кирилл Петрович толкает дверь с табличкой "Архив" и пропускает меня вперед.
Длинную узкую комнату с пунктиром ламп дневного света вдоль всего потолка занимают стеллажи с папками и письменные столы. За, одним из этих столов (на нем лежит листок бумаги и ничего больше нет) с карандашом в руке сидит женщина лет сорока, невысокая, в ярко-красном платье.
Когда мы подходим, она встает и смотрит на нас, быстро мигая, словно только что вышла из темноты на яркий свет.
– Ирина Валентиновна Гордич, - произносит Кирилл Петрович торжественно, - или просто Ирина, как она просит себя называть. Наш главный теоретик и верховный неподкупный судья. И вообще чудеснейший человек. Не хмурьтесь, Ирина. Я знаю, вы не любите комплиментов. Но в моем возрасте их говорят с абсолютнейшим бескорыстием. Это единственное преимущество старости!
Он говорит, а я тем временем вглядываюсь в Гордич: тонкие губы, узкие кисти рук, вся фигура по-спортивному подобранная, осанка благороднонепринужденная… Ну а в целом… В целом, пожалуй, внешность работника архивов, допущенного к самым сокровенным государственным тайнам. Она с нами и в то же время она далеко-далеко.
"О таком человеке непременно надо бы написать, - думаю я. - Конечно, не документальный очерк, а написать о человеке такого типа в романе, в повести, чтобы можно было свободно домысливать, обобщать…"
Я вдруг чувствую ту взволнованность, которая всегда овладевает мной в предчувствии "настоящего материала".