"Ярость Звездного Волка" - читать интересную книгу автора

Глава 4

…И там, за густым зеленым маревом березняка, изрезанного белыми прожилками тонких болотистых стволов, был слышен уже плеск волн. Дугин шел по влажной от недавнего дождя тропинке, щурясь от иглистых солнечных лучей, то и дело прорывавшихся сквозь неплотные кроны. Сапоги быстро отяжелели, стали разъезжаться по жирному торфу, и он, не задумываясь, сбросил их — пусть пока полежат в зарослях папоротника, кто на них позарится! Тотчас он стал ощущать землю всей ступней — и теплую рыжеватую лужицу, запузырившуюся под его тяжестью, и укус притаившейся за поворотом крапивы, и жилистую упругость стелющихся корней. Ох, до чего же здорово! Прыжок через неширокий ручей, еще прыжок! И вот тропинка уже поднимается вверх, становится суше — верный признак того, что болотистая рощица кончается. Плеск волн раздается совсем рядом… Он останавливается, задыхаясь от влажных испарений земли и возбуждающего запаха водорослей. Наконец-то он пришел! Стоит только отодвинуть в сторону гибкие ветки орешника и перед ним откроется пенящийся простор лесного озера, и заросли камыша, где волны качают маленькую пластметалловую лодочку. И пусть завтра в школе не избежать расплаты за прогул — зато весь этот синий июньский день его — с золотистыми карасями, терпким запахом костра, дочерна обжаренной в золе картошкой…

Резкая боль в сердце вернула Дугина в действительность. Он машинально нашарил в комбинезоне кнопку включения Диагноста. Мгновение спустя он почувствовал легкий укол в предплечье, а затем неторопливыми, но сильными движениями комбинезон стал массировать ему грудь, спину, ступни. Дугин посидел некоторое время, расслабившись и ни о чем не думая, пока комбинезон, шурша своими биомускулами, приводил его в порядок — если человек в сто сорок три года еще может быть в порядке. После массажа сердце перестало щемить, но Диагност на этот раз, похоже, был изрядно озадачен и не успокоился, пока не провел сеанс иглоукалывания и под конец едва не задушил Дугина густым облаком какой-то аэрозоли с апахом горького миндаля.

«Три минуты, — подумал он, не открывая глаза и поглаживая дрожащими пальцами тонкую пластину Диагноста, вшитую в ткань комбинезона. — Вчера сеанс был на десять секунд короче, а месяц назад я и не думал, что переступлю барьер двух минут. Значит, дело серьезное, если комбинезону приходится так возиться…что же, идти на еще одну пересадку сердца?.. Нет, ни за что! Хватит с него операций, пересаживания органов, сеансов омолаживания и прочей никчемной чепухи. Хватит!..»

С трудом разлепив глаза, он с неприязнью осмотрелся — оказалось, что он сидит на скамейке у входа в Детскую. Здесь было как всегда пустынно — молодежь избегала этот скудно освещенный тупичок на верхней палубе звездолета… да и понятно, почему. Хотя здесь тихо и уютно, и совсем рядом, за венерианской карликовой пальмой, располагался большой обзорный экран, в котором искрились мириады звезд. Когда-то давно под пальмой стояло несколько столиков, у стены светился разноцветными огнями китайский фонарь, то и дело звучал женский смех… Детская тогда была просто анабиозной камерой, и ряды ванн с кварцевыми прозрачными крышками пустовали. Сейчас же остались незаполненными всего три ванны, а в центре зала появилось странное грибовидное сооружение, соединенное сотнями жгутов с ванными и «навевающее сон золотой» лежащим в них старикам…

…Он, наконец, раздвинул упругие ветки орешника и вышел на узкую прибрежную полосу, засыпанную буро-коричневыми гниющими водорослями и мелкими белыми ракушками. Колышек, к которому была привязана лодка, выдернуло ветром, и ему пришлось брести по пояс к зарослям камыша…

Прерывистый сигнал Интеркома вновь вывел его из состояния полусна и отвлек от воспоминаний, которые становились в последнее время особенно навязчивыми. Еще бы, он пять раз посещал Детскую за какие-то полгода.

Прямо перед Дугиным на противоположной стене коридора уже светился овальный экран, и седовласый, коротко стриженный по старомодной венерианской моде Стайрон делал вид, что полностью погружен в какие-то бумаги. Капитан поморщился при мысли, что сейчас против воли его вновь вовлекут в суету неотложных, но вообще-то таких ничтожных будничных дел.

— Привет, Стайрон, — хрипло сказал он, вяло махнув своему помощнику рукой. — Что, соскучился по старику?

Стайрон сразу же расцвел — удивительно, какой разнообразной осталась его мимика в девяносто с лишним лет. Морщины на его высоком лбу сразу же расправились, щеки округлились и даже немного порозовели, а глубоко посаженные голубые глазки подернулись влажной поволокой. — «Тьфу, старый подхалим, и годы тебя не берут…» — с невольной завистью подумал Дугин.

— Соскучились?.. Не то слово, капитан! Без вас мы все — как малые дети, потерявшие родителей в дремучем лесу! Просто голова идет кругом от тысячи дел… Как вы себя чувствуете, Майкл? Помолодевшим и энергичным, как в двадцать лет?

— Помолодевшим? Э-эх… Сходил бы ты, Дик, хоть на пару дней в Детскую, полежал нагишом в солевом растворе… тогда узнал бы, как здесь молодеют. Ладно, расскажи лучше, как дела на «Гее».

Стайрон позволил себе чуть пригасить улыбку — видимо, дела обстояли неважно.

— Неприятности начались на второй же день после вашего ухода в Детскую, капитан. Как всегда, кстати… Сначала лопнула труба в системе охлаждения седьмого двигателя и жидким гелием залило несколько блоков управляющего компьютера, потом по непонятной причине произошла разгерметизация в Оранжерее, и пропал почти весь урожай овощей. Я, конечно, принял меры, но положение с седьмым двигателем, надо признать, серьезное…

Он еще долго бубнил, заглядывая в многочисленные бумаги, разложенные на столе, но капитан уже перестал его слушать. Неприятности… Вечная история. Впрочем, корабль в полете почти восемьдесят лет — и каких лет! Позади несколько могучих гравитационных штормов, три удара мощных потоков космических лучей, от которых погибли десятки людей, неудачная высадка на одну из планет в системе Белого карлика… Неудивительно, что многие механизмы не выдерживали напряженного режима полета. А порой не выдерживали и люди.

Стайрон кончил жаловаться и вопросительно посмотрел на капитана.

— Меры… — пробурчал Дугин, стараясь не смотреть на помощника. — Знаю я твои меры… Залатал все кое-как, а заботило тебя по-настоящему только одно — лишь бы никто ничего толком не узнал, лишь бы все было шито-крыто…

Стайрон обезоруживающе улыбнулся: ну просто душа-парень, как на такого можно сердиться?

— Да, капитан, я по-прежнему считаю, что нравственный климат на корабле не должен зависеть от технических неурядиц, даже серьезных. Дай паникерам волю, страшно подумать, какие слухи поползли бы среди экипажа! А как мы с вами выглядели бы в глазах рядовых участников полета? Конечно, кое-кого из крикунов пришлось временно изолировать…

— Это ты умеешь, — вздохнул капитан, тяжело поднимаясь. — Ну ладно… Давай-ка собирай на десять часов совещание всех начальников техслужб. Позови и Главного психолога, Паркера от ученых и кого-нибудь от профсоюза, только не Нуриша, понял? И чтобы полный отчет о прошедшей неделе лежал у меня на столе через полчаса. Все!

Подойдя к экрану, Дугин успел щелкнуть клавишей интеркома прежде чем Стайрон успел подарить ему очередную ослепительную улыбку — на этот раз полную служебного рвения.

Надо было идти в свой кабинет, но капитану трудно было расстаться с уютным полумраком и разноцветными россыпями звезд, бросавшими призрачные отблески на лакированный паркетный пол. Здесь, в двух шагах от Детской, было так легко и спокойно — словно он, наконец, решился отойти от дел, чтобы посвятить остаток жизни воспоминаниям — до того часа, когда он навсегда уляжется в анабиозную камеру.

Отойти от дел?..

Помедлив, Дугин вновь прикоснулся к клавишам — и тотчас на экране возникло зеленое марево Оранжереи. У шкафа с колбами, в которых выращивались ростки новых гибридов овощей, с озабоченным видом стоял начальник лаборатории Эрл. Он разглядывал какой-то бледно-желтый побег, брезгливо шевеля толстыми губами. Рядом с ним, понурив голову, стояла расстроенная сотрудница.

Как всегда после долгого отдыха в Детской, внешний вид молодых людей вызвал у капитана легкий приступ тошноты, и он невольно вновь присел на скамью. Нет, к этому он никогда не привыкнет… Пусть имеются объективные причины: мутации после лучевых ударов, изменение метаболизма у последних двух поколений — но все же… Все же этим можно объяснить лишь некоторые отличия молодых: непривычно вытянутую форму головы (как на картинах Эль-Греко), вторые, прозрачные веки, придававшие их взгляду остекленелый вид, полифонический голос… Куда труднее привыкнуть к нелепой пышной одежде, сшитой из сотен лоскутков и опускавшейся волнами до самого пола, к противоестественно высоким прическам, напоминавшим конические пирамидки и свитым из прядей волос. Клоуны, а не люди!..

Эрл наконец заметил, что интерком включен и повернулся к экрану. На его худощавом лице промелькнула легкая тень удивления, в синих глазах засверкали иронические искорки, но тут же их потушили прозрачные пленки вторых век. Взгляд молодого ученого стал привычно холодным и вежливо-безразличным.

— Приветствую вас, капитан, — сказал Эрл, и у Дугина заложило уши от его могучего голоса, словно бы сотканного из двух десятков обычных голосов — звонкого мальчишеского, хрипловатого голоса подростка, сочного мужского баритона и многих, многих других. Верхние обертоны явно принадлежали матери Эрла, полноватой, всегда улыбающейся блондинке (она погибла вместе с тремя десятками членов экипажа во время гравитационного шторма), а нижние, густые басовые тона… что-то в них слышалось знакомое… Смит из продовольственного склада? А почему бы и нет, это был большой дока по части женских чар и потому умер от инфаркта, не дожив и до восьмидесяти…

— Вы слышите меня, капитан? — встревожено спросил Эрл, пристально вглядываясь в лицо старика. — Вам что, плохо?

— Нет, нет… — пробормотал Дугин, стряхивая с себя путы пустяшных мыслишек, так и ползущих откуда-то из глубин подсознания. — Все нормально, Эрл… А у вас, как я слышал, неприятности. Это верно? — голос капитана к концу разы окреп и зазвучал почти угрожающе.

Эрл пожал плечами.

— Да, произошла аварийная разгерметизация одиннадцатого сектора овощных плантаций — там мы высевали саженцы очень урожайного сорта помидор. Но все, к счастью обошлось. Переборки между секторами автоматически закрылись, и весь урожай был спасен. Сейчас последствия аварии ликвидированы, и посадка новых саженцев будет закончена не позже чем через два часа.

Капитан был ошеломлен. Та-а-ак, значит кто-то предвидел подобные вещи и построил в Оранжерее герметичные переборки между секторами. Раньше этого не было… И главное, он догадывается, кто из молодых оказался таким предусмотрительным и скрытным.

— Где Хор? — небрежно спросил Дугин, прерывая доклад начальника лаборатории о ходе очередного сбора урожая. Эрл, казалось, не удивился и тут же ответил:

— Он руководит посадкой саженцев в одиннадцатом секторе. Позвать его?

Экран на мгновенье погас — и капитан знал, почему. Не очень-то хотелось Эрлу демонстрировать перед ним свои телепатические способности. Проклятые мутации, что они сделали с молодыми… Ладно, притворимся в очередной раз, что он ни о чем не догадывается. Главное сейчас — Хор. Хор…

Никто толком не знал, как этот высокий худой парень стал лидером среди молодых. Родители Хора были из самых низов — отец работал рядовым инженером в лаборатории металловедения, а мать занимала скромную должность в детской поликлинике. Не удивительно, что и сын поначалу ничем особенно не выделялся — в школе учился средне, спортивными успехами не блистал, да и вообще стремился во всем быть на вторых ролях. Разве что голос у него был уникальным — это был в буквальном смысле хор из многих десятков голосов. Настолько густой и звучный, что преподаватели терялись в разговоре с ним. А поговорить с мальчиком было весьма интересно — никто не мог так ясно и четко выразить мнения своих сверстников по любому вопросу, как Хор. Вместо «я» он любил говорить «мы» и очень удивлялся, когда взрослые усматривали в этом некую нескромность. Даже характер у Хора был какой-то среднестатистический — немного скрытный и инфантильный, и крайне прагматичный.

Поступив в университет «Геи» с весьма посредственными оценками, Хор внезапно стал выдвигаться в лидеры среди молодежи, и вскоре к его обычному «мы» стали прислушиваться в деканате. Дугин вспомнил, как в то время Главный социолог устроил у себя в лаборатории небольшую конференцию и пригласил на нее капитана. Он выслушал доклады вполслуха, доброжелательно улыбаясь симпатичным женщинам-психологам, а в душе между тем негодовал — опять у него отняли несколько часов попусту. Сколько шума из-за какого-то зеленого сосунка! Надо же, даже воспитателей из детского сада пришлось слушать, с задумчивым видом рассматривать какие-то цветные диаграммы, многозначительно кивать головой во время бурных прений… Да, недооценил он проницательности Главного социолога, а старик уже тогда догадался, что Хор — это сила, за которой пойдет молодежь.

Экран интеркома, наконец, засветился, и капитан встретился взглядом со спокойными серыми глазами Хора. Лидер стоял посреди грядок, держа в руках корзинку с бледно-зелеными саженцами и отряхивая с белого халата налипшую грязь. Позади него были видны фигуры нескольких девушек, аккуратно высаживающих рассаду в жирный чернозем. — «Почему Хор среди них? — подумал Дугин. — Он всегда появляется только на самых важных участках…тогда почему он здесь, а не в двигательном отсеке?»

— Рад вас видеть, капитан, — сказал Хор, и у Дугина едва не заложило уши — вот это голосище! — Надеюсь, вы в добром здравии?

— Более или менее, — уклончиво ответил капитан, пытаясь придать своему голосу прежнюю твердость и уверенность. — Как дела, мальчик?

— Если вы про Оранжерею, то здесь все в порядке.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею ввиду седьмой двигатель.

— А-а… Разве Стайрон не в курсе? Похоже, ребята забыли его предупредить, что еще вчера они нашли выход из положения. (Капитан мысленно чертыхнулся). К сожалению, управляющий компьютер двигателя полностью вышла из строя, а на складе резервные блоки давно уже исчерпаны… Было решено передать функции Центральному Мозгу. Это потребовало кое-каких переделок в восьмой и двенадцатой магистралях — пришлось протянуть несколько новых кабелей. Сейчас работы полностью завершены, и седьмой двигатель уже… э-э… три часа, как вышел на маршевый режим.

Дугин сглотнул горькую слюну и тут же почувствовал уколы в предплечье — комбинезон снова занялся его больным сердцем. Да что там сердце… Хорошенькие же дела творятся на корабле во время его отсутствия! Аварии на важнейших подсистемах, а помощник капитана не в курсе — его, оказывается, «забыли предупредить». Между тем под шумок функции управления одним из основных двигателей передали Центральному Мозгу, где полностью хозяйничают сторонники Хора. И это не первые аварии подобного рода… впрочем, аварии ли?

И в этот момент в разговор властно вмешался Диагност — на экране интеркома появился предупреждающий красный крест с полумесяцем: внимание, человеку плохо! Капитан успел заметить, как неожиданно приоткрылись вторые прозрачные веки Хора и в его глазах промелькнула жалость — и тут же все вокруг куда-то поплыло, и только одна мысль сладко пульсировала в его ослабевшем мозге: почему Хор оказался в Оранжерее? Почему в Оран…

Когда Дугин очнулся, то почувствовал солоноватый привкус крови во рту. Сердце болезненно ныло, легкая дрожь прокатывалась по телу. — «Э-эх, плохи мои дела! Так расклеиться после недели отдыха в Детской…» — с грустью подумал он.

Диагност произнес противным металлическим голосом:

— Вам необходимо пройти полное медицинское обследование. Главный врач ждет вас через десять минут в кабинете 10-47а. Повторяю: вам необходимо немедленно…

— Кто это решил? — недовольно спросил Дугин.

— Решение принял Диагност Центрального Мозга на основании переданной мной информации. Повторяю: решение принял…

«И здесь уже распоряжается Центральный Мозг, — холодея, подумал капитан. — Читай: решение принял сам Хор. Или я преувеличиваю?»

— Ладно, — сказал он. — Через час я буду у врача. Но предупреди его, что кромсать себя я больше не позволю. Пусть лечит как хочет — но никаких операций. Никаких!

Экран интеркома снова зажегся, и капитан встретился взглядом с Хором. Тот выглядел непривычно озабоченным.

— Ничего страшного не случилось, — покашляв, сказал Дугин охрипшим голосом. — Старость — не радость, так, кажется, поговаривали на Земле.

— Вам срочно необходима операция! — перебил его Хор таким густым голосом, что Дугин даже вздрогнул и наклонил голову под шквалом обрушившихся на него звуков. — Я только что связался с Диагностом Центрального Мозга, и потому убедительно прошу вас…

— А если я соглашусь — что тогда будет? — ворчливо произнес Дугин, с сомнением глядя на неформального лидера молодежи. — Корабль-то хоть цел останется? Или опять произойдет какая-нибудь авария: скажем, в еще один двигатель попадет шальной метеорит, и ты своими силами приведешь машину в порядок — ну так, как это сделал на прошедшей неделе. И я не буду мешаться у вас под ногами…

Хор медленно покачал головой, так что его высокая коническая прическа, к удовольствию Дугина, угрожающе заколебалась.

— Не все так просто, капитан… Поверьте, вы нам очень нужны, и мы считаем, что вам еще рано уходить на покой.

— Кто это — мы? — буркнул Дугин, наливаясь багровой краской. — И зачем это вам понадобился стосороколетний старик? Признавайся, парень, ведь ты считаешь, что и без меня сможешь отлично управлять кораблем! Не спорь, я знаю, что ты так думаешь. И, пожалуй, не без основания… Меня смущает лишь одна мелочь — я не знаю, куда ты со своими дружками собираешься направить «Гею». Как говорится, имеются варианты… — под конец в словах капитана зазвучали угрожающие нотки.

Они помолчали, пристально глядя друг другу прямо в глаза. Потом Хор опустил глаза.

— Что вы хотите услышать от меня, капитан? Разве Главный психолог и еже с ним не постарались составить у вас вполне определенное мнение на этот счет?

— Мальчишка! — закричал Дугин, теряя самообладание. — Тысячу раз сопливый мальчишка! Ты думаешь, я не замечаю интриг этого старого честолюбца? Главный психолог был бы счастлив, если бы сумел нас поссорить — уж он бы сумел погреть на этом свои руки… Но я хочу знать правду, и услышать ее от тебя. Как я могу заглянуть в душу вам, молодым, когда я и собственного правнука не всегда понимаю? Слова-то вы все произносите правильные, но это наши слова, только вами выхолощенные и обескровленные. Мы, ветераны, всегда считали, что главное — это цель нашего полета, миры в созвездии Персея. Мы хотим, чтобы там была создана новая коммуна. Там, на Земле, нашим предшественникам сделать этого не удалось, но они находились под гиганским прессом сторонников старого мироустроойства. Шутка ли: против новой России западные страны сначала организовали Интервенцию, а затем и послали против нас орду своих выкормышей-фашистов! Мы выстояли, но потери оказались огромными… Да и сами коммунары во многом оказались не готовы строить мир Братства и Свободы. Столько было совершено страшных ошибок, столько пролито крови и пота…

Но как ни старались наши враги, идеи коммунаров с веками не умерли, а мы стали опытнее и мудрее. В середине 21 века, когда народ практически отказал нам в доверии, полностью уверовав в идеи радикальных либералов, мы отказались от борьбы за власть, и практически ушли с политической арены всех стран. Нашими главными целями стало просветительство, воспитание в людях добра, чувства справедливости. Мы начали создавать коммуны, во многом использовав опыт российских староверов. Но мы культивировали не веру в Бога, как это делала Церковь, а веру в величие человека!

И наша тихая, кропотливая работа постепенно принесла свои плоды. Как ни старались наши бесчисленные враги, идеи коммунаров с веками не умерли, и хотя бы один из ста молодых людей приходил в коммуны, чтобы остаться с нами навсегда. В последние годы таких молодых людей стало заметно больше. И тогда Орден Святого Пиночета устроил сразу в нескольких странах «ночь длинных ножей», и несколько коммун было утоплено в крови. А те из наших братьев, кто чудом уцелел в этой бойне, был тут же привлечен Гаагским трибуналом за преступления против мирового сообщества!

На Земле для нас нет места. Зато там, на далеких звездах, мы начнем все сначала, и наша коммуна даст начало новому, счастливому человечеству! Ради этой великой цели наш экипаж должен пожертвовать многим — иного пути достичь великой цели просто не существует!.. Вы же как-то хитро все выворачиваете, и получается, что не в цели дело, а в том, сколько видов колбас есть в наших столовых, как часто молодежь может отрываться на шумных тусовках и какое пиво она пьют. Понятно, что среди слабых духом такие мыслишки уже приобрели немалую популярность. Я знаю, что кое-кто уже начинает шепотом поговаривать, что мол, неплохо бы повернуть назад к Земле: ведь там жратвы навалом…

Услышав тревожный писк Диагноста, он замолчал, тяжело дыша, и тут же с отвращением почувствовал, как комбинезон забурлил вокруг него, делая успокаивающий массаж. Но он уже успел взять себя в руки.

— Давай поговорим спокойно и откровенно, Хор. Брось ты, наконец, эти дурацкие помидоры!.. Мне уже сто сорок три года, парень. О том, что я делал на Земле, я долго рассказывать не буду — для тебя это пустой звук, как и для всех вас, молодых. Я родился в Алтайской коммуне. К тридцати годам стал Главным конструктором алтайского КБ космолетов. Проект «Геи» я сделал, когда мне не было еще и сорока лет. Разумеется, мы использовали технологии ванриан, которая к тому времени была рассекречена правительством Соединенных Штатов Америки. Но многое пришлось делать заново — ведь никто еще на Земле не строил таких огромных звездных кораблей.

У нашего проекта было много противников во всех мировых коммунах, и даже у нас на Алтае. Нам говорили, что и на Земле для коммунаров хватает дел, что постройка суперзвездолета потребует огромных средств, которые можно было бы вложить в дальнейшее повышение благосостояния населения, ну и так далее.

Но мы понимали — дни всех коммун сочтены. Тяжелое это было время… Во многих странах коммунаров преследовали хуже диких зверей. Людей попросту вынуждали сдавать партийные билеты — травлей, угрозами, шельмованием. При каждом удобном случае нас называли фашистами, вспоминали о том, как первые коммунары строили концлагеря для всех несогласных. Разумеется, при этом никто не вспоминал о том, как фашисты, вскормленные западной цивилизацией, строили концлагеря для коммунаров!

Многие не выдерживали, и уходили в бизнес, науку, искусство. Немало вчерашних коммунаров словно бы вывернулось наизнанку, и присоединились к нашим противникам — в народе их метко назвали «оборотнями». Но нашлись и такие, кому сытое корыто оказалось не по нутру. Из таких людей и был составлен экипаж нашей «Геи». Хотя, как оказалось, люди-то подобрались разные… Но цель у нас была одна: найти в созвездии Персея землеподобные планеты, и построить на ней новое поселение коммунаров.

На первом же собрании экипажа я откровенно сказал, что нам предстоят годы напряженного труда, без всякой парадной трескотни и пышных лозунгов. Я говорил о том, что буду требовать в полете прежде всего безукоризненной дисциплины, честности, преданности нашему общему делу, предельной самоотдачи — и умеренности в личных запросах, независимо от чинов и заслуг.

Последнее не всем понравилось, далеко не всем… Кое-то не захотел лишиться привилегий, заработанных на Земле. Пришлось принять самые жесткие меры — и большинство членов экипажа поддержали меня своим доверием в самые трудные дни полета, когда, казалось, на корабле вот-вот вспыхнет бунт. Только это доверие людей и удерживало меня в последние годы от попытки переложить тяжкий груз власти на кого-нибудь помоложе. Я знал — пока я стою у штурвала, никто не собьет корабль с курса: ни очередной гравитационный шторм, ни губительный поток космических лучей, ни очередной торгаш, пролезший в отдел распределения вещей из корабельных кладовых. Никто и ничто, понимаешь?..

Дугин замолчал, с трудом унимая дрожь в руках. Поймет ли его Хор? Вряд ли… молод он для этого. А молодость всегда излишне самоуверенна — потому что человек еще не успевает как следует узнать самого себя. Сейчас Хор наверняка думает, что под его командованием звездолет пойдет к цели без сучка и задоринки… а ведь этого не будет! И первым, кто может подвести Хора, может стать… сам Хор. Власть порой неузнаваемо корежит людей…

— Я понимаю вас, капитан, — медленно сказал Хор непривычно тихим моноголосом. — И буду откровенен: не знаю, смогу ли стать таким как вы, войдя в рулевую рубку. Слишком много возникает соблазнов… Поэтому мы и настаиваем на операции! — голос его под конец окреп и опять оброс сотнями обертонов — казалось, с Дугиным говорит огромная толпа на площади.

Некоторое время Дугин не мог прийти в себя от удивления. Что это — ложный отвлекающий маневр умного честолюбца?

— Я подумаю, — сказал капитан, сам удивляясь своему спокойствию. — Но прежде я хочу разобраться с тем, что произошло с седьмым двигателем. Ты не возражаешь, если будешь включен в состав рабочей комиссии?

Хор молча кивнул. Дугин с неприязнью заметил, как его глаза вновь закрыла стеклянистая пленка вторых век. Еще через секунду лидер исчез с экрана — и на его месте возник полутемный интерьер какой-то комнаты, в центре которой вокруг овального стола сидело несколько молодых людей в небрежных позах. Капитан напряг глаза, пытаясь разглядеть их лица при колеблющемся свете свечей.

— О, дед! Я чертовски рад тебя видеть! — услышал он до боли знакомый голос. — Наш милый Стайрон только что мне сообщил о твоем досрочном возвращении с того света (молодые люди за столом заржали). — Как себя чувствуешь — как обычно, все в норме?

Скальз, правнук капитана, приветственно замахал ему рукой и опрокинул бокал с вином с возгласом: «За твое здоровье, дед!» Его друзья охотно поддержали тост, но продолжали держаться

в тени.

— Как дела, малыш? — добродушно произнес Дугин, игнорируя риторический вопрос Скальза. — Развлекаешься с дружками? Отлично. Помнится, мы с тобой виделись в последний раз по интеркому в прошлом месяце — тогда ты сидел в этой же позе за столом и тоже с бокалом в руке. Не утомился, мой мальчик?

Кто-то тихонько хихикнул, но сразу же умолк. Скальз вновь налил бокал доверху.

— Что делать, дед, надо же нам, молодым, иногда выпускать пар? — с насмешкой произнес он. — За день так накрутишься на работе… Зато как приятно собраться вечером за бутылочкой виноградного сока (в комнате вновь захихикали), помечтать о светлом будущем… Это, надеюсь, не запрещается?

— Смотря о каком будущем вы мечтаете, — хмуро пробормотал Дугин. — У меня на эту тему имеются определенные сомнения.

— О-о… чувствуется твердая рука Хора и его банды! — обиженно парировал Скальз высоким, почти женским моноголосом. — Ах эти низкородные выскочки, им нет числа. Вечно они норовят вбить клин в мои отношения с родными (голос его скорбно дрогнул), создать общественное мнение, что под крылышками ответственных работников звездолета выросло слабое и бездарное племя приспособленцев. А что, собственно, они могут поставить нам в вину? Да, мы умеем классно тусоваться, но это…

— Что произошло в Оранжерее? — резко перебил его Дугин. Смутная догадка насторожила его. Неужели…

Скальз сразу же подобрался, его поза потеряла былую непринужденность. В комнате заметно потемнело, словно кто-то задул несколько свечей.

— Это гнусный навет! — помедлив, хриплым монобасом ответил правнук. — Не спорю, в тот день в противометеоритном отсеке дежурил кто-то из наших… Ну и что? Разве его вина, что одна из лазерных пушек внезапно вышла из строя, и этот дурацкий метеорит угодил в Оранжерею? Такое могло случиться с каждым! Пусть Хор докажет, нет, пусть он сначала докажет… — голос Скальза насытился злыми, визгливыми обертонами.

Дугин вдруг почувствовал бесконечную усталость и выключил интерком, не договорив с правнуком.

«Сам виноват, — вяло думал он, потирая бугристое лицо, покрытое язвами от лучевых ударов. — Некогда было заниматься родными. Меня хватило только на дочь, но Ирина нелепо погибла. А внуки, правнуки… Многому ли их научишь, общаясь раз в неделю через интерком? Но неужели Хор прав, и на „Гее“ существуют тайные группы, ставящие целью прекращение полета к Персею и возвращение на Землю? И мой правнук Скальз — один из руководителей этих групп?.. Чушь… нельзя доверять информации, полученной из рук Хора. Просто среди молодых идет обычная мальчишеская борьба за право называться неформальным лидером, не более того… Может, надо согласиться с Главным психологом и разрешить Скальзу и его ребятам выпускать свои газеты и журналы, дать им время на кабельном телевидении?.. Нас, стариков, „возвращенцы“ все равно не переубедят. Но вот чему нынешняя молодежь станет учить своих детей? Тот же Скальз — разве он даст своему сыну право на выбор? Черта с два! Я еще на Земле убедился: те, кто громче всего кричит о свободе, как правило требует ее только для себя. По-моему, демократия — это лишь самый извращенный и лживый вид тирании. Но я могу и ошибаться…»

Было пора подниматься со скамейки и идти в кабинет, где вскоре соберутся главные специалисты корабля, но Дугин никак не мог себя заставить уйти от Детской. Вместо того, чтобы заняться неотложными делами, он повернулся к экрану и стал жадно разглядывать молочную пелену звездных облаков. Стекло скрадывало перспективу, но все равно ощущалась бездна, разделяющая звездолет и еле заметную голубую искорку. Дугин зажмурился и вспомнил кадры, найденные в разбитом корабле пришельцев на Марсе — четыре огромные планеты с голубыми океанами, старыми округлыми горами и бесконечными, густо заросшими равнинами… И эти планеты находились именно в Персее!

Он услышал легкое покашливание и настороженно обернулся — в полумраке коридора смутно виднелась мощная, чуть сгорбленная фигура. Несколько мгновений Дугин пристально вглядывался в нее, пока, наконец, не узнал этогочеловека.

— Здравствуй, Нор, — сказал он тихо. — Не ожидал, что именно ты навестишь меня в это трудное время.

— Здравствуй, капитан, — отозвался грубый голос и вскоре нор, кряхтя, присел рядом с Дугиным на скамейке — так что та даже заскрипела под весом его большого, мускулистого тела. Старики молча обменялись рукопожатиями. Дугин внимательно всмотрелся в лицо, испещренное десятками глубоких морщин, с утопленными карими глазами под навесом седых мохнатых бровей. Да, заметно сдал старина Нор…

— Сколько же мы с тобой не виделись, дружище? — услышал Дугин свой приторно-радушный голос и невольно поморщился — нет, так можно разговаривать с кем угодно, только не с Нором.

— Лет десять, наверное, — усмехнувшись, ответил Нор, разминая свои большие огрубелые ладони, темные от въевшегося в них машинного масла. — Этот чертов интерком скоро заменит нам все… Я даже с женой последние месяцы все больше через экран общаюсь. Да и лень, честно говоря, на старости лет тащиться из Двигательной к тебе в командирскую рубку… А вот сегодня пришел.

Дугин не стал расспрашивать, почему — он и так догадывался об этом. Откинувшись на спинку скамейки, он с иронией скользнул взглядом по сутулой спине Нора, туго обтянутой потертым комбинезоном и вопреки желанию ощутил подымающуюся в нем волну неприязни к старому знакомому. И он знал — эта неприязнь была, в общем-то, взаимной.

— А пришел я вот зачем, Дугин, — глухо заговорил Нор. — Ты знаешь, я не мастак говорить. Всю жизнь я провел среди грохота двигателей — сначала там, на Земле, в заводских цехах, а потом здесь, на звездолете. И свое дело делал честно, как мог. Детей и внуков воспитал так же — чтобы работали не покладая рук, чтобы двигатели ни на час не остановились. Не все, конечно, остались со мной, кое-кого потянуло в инженеры, туда, где работка почище. Пусть, я не возражаю, эти дела тоже нужные. Но главное, все-таки, на корабле — наши двигатели, и те из молодых, кто со мной работает, это понимают. Если надо мы из наших лошадок прибавку мощности выжмем хоть двадцать процентов, а то и тридцать. Но куда эта мощность пойдет — вот о чем я хочу тебя спросить, капитан.

Да, Нор не был мастером говорить — но Дугин отлично понял, что встревожило старого мастера. — «Вот, значит, как далеко дело зашло, — со смутной тревогой подумал он. — Даже невозмутимого Нора проняло…»

— О чем это ты, дружище? — деланно удивился капитан. — Если ты недоволен работой ремонтных мастерских, то я…

— Ты отлично знаешь, чем я недоволен, — прервал его Нор. — Или вернее, кем я недоволен. Я хочу знать, когда вы положите этому конец и наведете на корабле порядок.

— Ты имеешь ввиду аварию с седьмым двигателем? — угрюмо спросил Дугин.

— И аварию тоже. И то, что на корабле завелось спиртное — и дня не проходит, чтобы кто-то из моих не пришел на работу, покачиваясь. А то, бывало, идешь поздно вечером со смены и слышишь, как в соседних коридорах кто-то шагает — вроде, какие-то отряды маршируют. И выкрикивают что-то непонятное, вроде как не по-нашему… А эти коридоры уже лет пятнадцать как законсервированы — причем пломбы на дверях целы, я смотрел. Я спрашиваю — что это? И потом надписи всякие…

— Какие надписи? — насторожился Дугин.

— Я говорю — всякие. Может, конечно, хулиганство простое, а может… Все больше про свободу. Чтобы, значит, сам экипаж выбирал, куда и зачем ему лететь. И рядом — сплошные «Хайль Гитлер!» Выходят, такую свободу это поганцы хотят: чтобы самим до власти добраться, а всех несогласных под колючую проволоку загнать… Ну ладно, это вам, наверху, виднее. Вы для того и поставлены, чтобы разобраться, что из такой свободы выйдет, и не придется ли нам потом плакать горючими слезами. Но у себя в Двигательной мы говорим — хватит! Мы порядок навести сумеем навести, и молодых наших с толку сбить никому не дадим. И работать будем на совесть, как наши отцы и деды работали. Чтобы там эти горлопаны не вопили, мы двигатели ни на минуту не остановим — это я тебе, Дугин, вполне официально заявляю. А вот куда мы при этом лететь будем — это уж ваша забота. Мы свое дело сделаем как положено, а вы свое делайте. Если придется кое-какие разболтанные гайки подкрутить — ничего, мы вас поддержим. И пора ведь, учти, капитан: эти типы ни с тобой, ни с нами церемониться не станут. Только дай им до штурвала добраться, а там они про свои любимые свободы мигом забудут. Такое у нас в России не раз бывало… Ну, я пошел, поздно уже.

Нор поднялся, покряхтывая, и капитан тоже встал. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, думая каждый о своем, а затем обменялись крепкими рукопожатиями, и Нор ушел.

Дугин проводил его взглядом, пока кряжистая фигура мастера не скрылась окончательно в тени коридора, а затем решительно нажал кнопку вызова интеркома.

— Мне нужен Главный врач… А, это ты, Борген? Постой, не ругайся — я уже все решил. Не понял? Я решился еще на одну пересадку сердца. Опасно, говоришь? В моем возрасте жить не менее опасно, чем ложиться под твой лазерный нож… Словом, через неделю — операция. Будь здоров.

Дугин отключил связь и не спеша подошел к экрану, заполненному серебристым светом далеких звезд. Он прикоснулся рукой к прохладному стеклу, провел пальцами по искоркам звезд из созвездия Персея — и неожиданно вздрогнул. Оттуда, из глубин Галактики, на него пристально смотрело отражение его бугристого, покрытого язвами и рубцами лица и глазных впадин, залитых слепой чернотой.

— Ну что ж, тихо произнес он. — Детская подождет еще года два-три. Да, трех лет, мне, пожалуй, хватит. Должно хватить…

Под грустные торжественные звуки марша прозрачный стеклопластовый гроб медленно опустился в люк, дверцы которого тут же начали плавно закрываться. Хор вышел из толпы, заполнявшей актовый зал, и бросил в темный колодец горсть земли, провожая грустными глазами капитана в последний путь. Через несколько мгновений люк закрылся, и в зале пронесся глубокий вздох. Все было кончено.

Сердце капитана выдержало после последней пересадки всего полтора года. Дугин пережил последнего землянина из экипажа, мастера Нора, всего на три месяца.

Теперь на «Гее» не осталось ни одного человека старше пятидесяти лет.

Хор терпеливо ждал, сложив руки на груди. Наконец, он уловил первый робкий шорох голосов в дальнем углу зала, потом в другом… На минуту стихнув, голоса людей заполнили овальные своды могучим гулом. Отдельных голосов в нем разобрать было невозможно, да и Хор не пытался это сделать — ему важнее были интонации, эмоциональный настрой народа. Вскоре в шумной разноголосице он уловил тонкий ручеек голосов, звучащих в унисон его чувствам. Его попытались погасить злобные, визжащие выкрики, но ручеек ширился, наливался уверенностью и силой, и вскоре вопли противников Хора были погребены под оглушительным водопадом криков сотен молодых людей. В толпе, окружавшей Хора, произошло легкое движение, десятки крепких парней окружили лидера плотным кольцом. Он некоторое время стоял, словно в оцепенении, но воцарившаяся в зале вопросительная тишина заставила его прийти в себя. Хор поискал в толпе несколько знакомых лиц, еле заметно кивнул им — и через минуту в коридорах, прилегающих к залу, послышалась какая-то возня, множество невнятных выкриков, постепенно удаляющихся внутрь корабля. И тут же пол завибрировал, и тонкий свистящий гул заполнил все вокруг, вызвав недоуменные восклицания.

Хор улыбнулся, успокаивающе поднял руку и подошел к командному пункту. Его сильные пальцы, чуть помедлив, легли на клавиши. Напряжение в зале возросло до предела, но Хор уже справился с волнением и уверенно стал набирать на пульте шифр команды, которая множество раз являлась ему во снах. Вибрирующий свист тут же сменился могучим гулом двигателей. Толпа невольно качнулась, когда на нее внезапно обрушилась быстро нарастающая перегрузка, но люди взялись за руки, поддерживая друг друга, и устояли. Кто-то в дальнем углу запел, и сразу же ему стали вторить сотни и сотни полифонических голосов. Старинный, давно забытый на Земле гимн коммунаров прокатился под сводами актового зала, сливаясь с мощным гудением двигателей.

«Гея» продолжала лететь к цели, постепенно набирая ускорение.