"Тень среди лета" - читать интересную книгу автора (Абрахам Дэниел)

4

— Не могу! — призналась Лиат, перекрикивая плеск воды. — Для меня это чересчур!

Площадка для мытья находилась за стенами барака — каменная плита с открытой трубой сверху и сливом внизу. Итани стоял нагишом под струей и оттирал руки пемзой.

Солнце, хотя и висело над горизонтом в трех-четырех ладонях, уже покинуло складской район. Теперь склады стояли в тени, а вскоре и вовсе должны были погрузиться в ночь. Лиат, сидя на скамье, прислонилась к поросшей плющом стене, теребя плотные восковые листья.

— Амат оставила уйму недоделок, — продолжала она. — Взять договоры со старым Саньей. Откуда мне, спрашивается, было знать, что ему их не вернули? Она меня не предупредила. Потом, поставки в Обар не были обговорены, так что третий склад еще три недели будет пустовать, когда должен быть полон. И всякий раз, когда Вилсин-тя узнает о какой-нибудь неприятности, он… молча на меня смотрит, словно я сейчас начну пускать слюни. Как младенец. Я его позорю.

Итани вышел из-под струи. Руки и ноги у него были серо-синими с красным оттенком там, где он пытался отскрести с кожи краску — чуть не до мяса. Днем его артель таскала на красильню бадьи с краской, и никто не остался неотмеченным. Лиат оглядела Итани с отчаянием в глазах. Она знала, что после такого ногти будут недели казаться грязными, пока не сойдет краска.

— Что, прям-таки ничего не говорит? — спросил Итани, стряхивая воду с рук и груди.

— Конечно, говорит. Я ведь и работаю за Амат, и готовлюсь к приему у хая.

— Да нет. Он сам сказал тебе, что ты не справляешься? Или ты просто судишь себя слишком строго?

Лиат вспыхнула, но жестом попросила объяснения. Итани нахмурился и надел чистое платье. Ткань пристала к его ногам.

— Хочешь сказать, он сознательно допускает, чтобы Дом опозорился в присутствии хая? — взорвалась Лиат. — С какой, по-твоему, стати ему это нужно?

— Я хотел сказать лишь то, что твои требования к себе, возможно, выше, чем его — к тебе. Тебя поставили на эту должность без предупреждения, без подготовки. С учетом этого, думаю, ты отлично справляешься. Вилсин-тя обо всем помнит. Если он тебя не бранит, значит, все не так плохо, как тебе видится.

— Выходит, моей халтуре есть оправдание? Спасибо, утешил, — горько ответила Лиат.

Итани вздохнул и сел рядом. С его волос все еще капало, и Лиат слегка отстранилась, чтобы не намочить платье. По его спокойствию было видно: он впрямь считает, что она слишком к себе строга. Лиат подумала, что Итани отчасти прав, и от этого еще больше разозлилась.

— Если хочешь, можем пойти сегодня к тебе, — предложил он. — У тебя будет время поработать над каким-нибудь заданием.

— А ты что будешь делать?

— Посижу с тобой, — запросто ответил он. — Наши поймут.

— Здорово, нечего сказать, — съязвила Лиат. — Отказаться от пирушки с друзьями только потому, что у меня есть дела поважнее. Хорошо же они обо мне подумают! Я и так кажусь им зазнайкой.

Итани, вздохнув, откинулся спиной на плющ. Стена почти промялась под его весом. Беспрестанный плеск воды о камень заглушал звуки города. Из-за угла в любой момент мог кто-нибудь выйти, однако Лиат казалось, что они остались совсем наедине. Обычно ей нравилось это ощущение, но сейчас оно было подобно камню в сандалии.

— Мог бы меня поправить, — сказала она.

— Нет, ты угадала. Хотя не все ли равно? Мало ли кто что думает. Просто им завидно. Если мы вечером все подготовим для Вилсина, то поутру…

— Не пойдет. Тут одним рывком не отделаешься. Это не то, что тягать ящики по складу. Все гораздо сложнее. Грузчику не понять.

Итани медленно кивнул. Вокруг его головы шевельнулись листья. Его губы на миг сжались в нитку. Он принял позу признания ошибки, но Лиат разглядела ее подчеркнутую официальность и поняла, что за ней кроется.

— Боги мои! Итани, я не хотела. Я многого не знаю о… о том, как двигать тяжести. Или как возить телеги. Но и моя работа трудна. Вилсин-тя очень тяжело меня нагрузил.

«А я не справляюсь, неужели ты не замечаешь?» — хотела добавить она, но удержалась.

— Дай хотя бы помогу тебе развеяться, — сказал Итани, встал и протянул ей руку. В его глазах все еще стояла жесткость, как он ни старался ее упрятать. Лиат поднялась, но руку брать не стала.

— Четыре дня осталось до аудиенции. Четыре! А у меня ничего не готово. Амат ни слова не сказала о том, как и что делать. Когда вернется — неизвестно. А что ты предложил? Пойти напиться с кучкой рабочих в дешевой чайной и забыть обо всем? Знаешь, Тани, мне порой кажется, что все мои слова — как об стену горох. Ты меня совершенно не слушаешь.

— С тех пор, как ты пришла, я только этим и занимаюсь.

— А толку-то? Будь я шавкой, ты, может, и то понял бы больше.

— Лиат! — выпалил Итани и осекся. Потом покраснел и развел руками. Когда он продолжил, голос прозвучал гулко от сдерживаемого гнева. — Не знаю, чего ты от меня хочешь, но если нужна моя помощь, я помогу. Если захочешь отдохнуть от всего — только позови. Я не против…

— Ах, ты не против? Как мило… — язвительно начала Лиат, но Итани не дал себя перебить. Он продолжил, повышая голос.

— …но если тебе нужно что-то еще, боюсь, сей убогий грузчик слишком туп, чтобы в этом разобраться.

У Лиат сдавило горло. Она вскинула руки в жесте отступления от сказанного. Ее охватило отчаяние. Итани — ее Итани — на грани бешенства. Он не видит. Не понимает. Неужели так трудно заметить, как ей страшно?

— Зря я сюда пришла, — глухо произнесла она.

— Лиат…

— Не надо. — Лиат смахнула рукавом слезы и отвернулась. — Дрянная была затея. Иди, куда хотел. А я возвращаюсь к себе.

Итани, чей гнев еще не остыл, но смягчился, взял ее за локоть.

— Я пойду с тобой, если захочешь.

«И будем снова ругаться?» — чуть не вырвалось у нее. Лиат молча покачала головой, отстранилась от него и отправилась в долгий путь до дома. Одна.

У тележки водовоза она встала и выпила лимонной воды с сахаром. Оглянулась — вдруг Итани пошел следом? И, положа руку на сердце, сама не сказала бы, что почувствовала, когда его не увидела — печаль или облегчение.


Девушка — ее звали Анет Нёа — протянула сливу, изгибаясь в позе подношения. Маати церемонно взял плод. Ему становилось все больше не по себе. Хешай-кво должен был вернуться с совещания у хая в пол-ладони пополудни, а сейчас было уже почти две. Маати сидел в одиночестве на скамье посреди центрального сада, глядя на море черепичных крыш внизу и лабиринт дорожек, проложенных сквозь сады и дворцовые скверы. Вдобавок дочь какого-то утхайема, которого он должен был помнить, остановилась с ним поболтать, да еще предложила сливу, чем окончательно его смутила. И всякий раз, когда, казалось бы, наступала пора уходить, она находила новую тему для разговора.

— А ты совсем молодой! Я думала, поэты — люди в возрасте.

— Я еще ученик, Нёа-тя, — ответил Маати. — И здесь совсем недавно.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцатый пошел, — сказал Маати.

Девушка выразила одобрение, которое он воспринял недоуменно. Сама поза читалась легко, да только неясно было, за что можно одобрить тот или иной возраст. К тому же было в ее взгляде что-то такое, отчего Маати заподозрил подвох. Может, она приняла его за другого?

— А вам, Нёа-тя?

— Восемнадцать, — ответила девушка. — Мы переехали в Сарайкет из Сетани, когда я была маленькой. А где твой дом?

— Нигде, — отозвался Маати. — То есть, когда меня отослали в школу, я… Моя семья осталась в Патае, а мне… в общем, мы больше не вместе. Теперь я — поэт.

В ее лице появился оттенок грусти. Она подалась вперед и тронула Маати за запястье.

— Тяжело, наверное, — произнесла она, не сводя с него глаз. — Всегда одному.

— Ну, не так уж, — сказал Маати, крепясь, чтобы голос его не выдал. От ее платья исходил аромат — густой, как запах пашни, и достаточно сильный, чтобы заглушить цветочное буйство вокруг. — То есть я уже обвыкся.

— Ты молодец, раз стараешься не подавать вида.

В этот миг, словно в ответ на молитву, из малого зала в дальнем конце сада выплыл андат. На нем было черное одеяние с алой нитью, скроенное в стиле Старой Империи. Маати вскочил, сунул сливу в рукав и согнулся в прощальном поклоне.

— Прошу меня извинить, — сказал он. — Андат уже вышел, и, боюсь, мне тоже пора.

Девушка ответила позой с оттенком сожаления, но Маати уже отвернулся и припустил бегом по дорожке, скрипя белым гравием. Оглянулся он, только когда догнал Бессемянного.

— Ну и ну. Какое поспешное бегство!

— Не знаю, о чем ты.

Бессемянный приподнял бровь, и Маати залился краской. Однако андат тут же жестом свернул тему и начал другую:

— Хешая до вечера не жди. Он велел тебе отправляться в дом и вычистить полки для свитков.

— Я тебе не верю.

— Стало быть, наука пошла тебе впрок, — усмехнулся андат. — Он вот-вот придет. Аудиенция у хая затянулась, но все планы на вечер остаются в силе.

Маати невольно улыбнулся в ответ. Что ни говори, совет андата насчет Хешая-кво оказался верен. Утром Маати встал, твердо вознамерившись следовать за поэтом всюду, куда бы ни отправил его хай. Поначалу старый поэт вел себя скованно, но к полудню уже вовсю объяснял Маати, что входит в обязанности андата, как это связано с обычаями утхайема и низших домов, посредством чего регулируется жизнь города. Да и Бессемянный, несмотря на лукавство, беспардонность и хитроумие, больше не казался ему злым насмешником, так испугавшим его по приезде.

— Да не равняйся ты на старика, — произнес андат. — Из меня учитель куда лучше. Взять хотя бы ту девчонку. Я тебе расскажу, как…

— Спасибо, Бессемянный-тя, но я беру уроки только у Хешая-кво.

— В этом деле он тебе не поможет. Если не захочешь узнать, как сторговаться со шлюхой.

Маати отмахнулся от него, и в этот миг из арки показался Хешай-кво. Рассерженно хмуря брови, он что-то бормотал, точно споря с воображаемым собеседником. Подняв глаза и увидев Маати, застывшего в приветственном поклоне, он улыбнулся, но улыбка вышла поспешной и вымученной.

— Я встречаюсь с Домом Тиянов, — произнес поэт. — Эти идиоты упросили хая устроить частную церемонию. Что-то по поводу договора с западниками. Точно не помню.

— Я бы хотел присутствовать, если можно, — вставил Маати. В последние дни это стало чем-то вроде клише, и Хешай-кво, как обычно, ответил рассеянным согласием.

Поэт повернул на юг и стал спускаться с холма к нижним дворцам. Маати и Бессемянный шли позади. Перед ними расстилался город: серые и красные крыши, улицы, ведущие к морю, чтобы слиться у набережной, а за ними — мачты кораблей, само море и громада неба. Казалось, эта картина родилась в воображении художника. Мир не бывает настолько совершенен и ярок. А рядом, почти неразличимо на фоне невольничьих песен и скрипа гравия под ногами, бубнил себе под нос Хешай-кво, поводя пальцами.

— Он был у хая, — пояснил еле слышно андат. — И встреча прошла неудачно.

— Почему?

Ответил, как ни странно, Хешай-кво.

— Потому, что хай Сарайкетский — жадный, мелочный и тщеславный засранец, — проронил он. — Точнее всей сути наших бед не выразить.

Маати оступился и не то хихикнул, не то поперхнулся от неожиданности. Когда поэт посмотрел на него, он попытался изобразить хоть какое-то чувство, но руки не слушались.

— Что? — испытующе спросил Хешай-кво.

— Хай… Вы только что… — пролепетал Маати.

— Он всего-навсего человек, — сказал поэт. — Ест, пьет, справляет нужду и бредит во сне, как всякий другой.

— Да, но он же хай!

Хешай-кво отмахнулся и снова пошел впереди. Бессемянный подергал Маати за рукав и дал знак наклониться. Маати подставил ему ухо, продолжая следить за тропой и поэтом.

— Он просил хая отменить одну сделку, — прошептал Бессемянный. — А хай посмеялся над ним и велел не капризничать. Хешай несколько дней готовил это прошение, а ему даже не дали озвучить все доводы. Жаль, тебя там не было. Я чуть не прослезился. Наверное, поэтому старый хрыч не хотел брать тебя с собой — ему не нравится, когда его унижают при учениках. Подозреваю, сегодня он основательно напьется.

— А что за сделка?

— Гальтский Дом взял на себя посредничество в скорбном торге.

— Скорбном торге?

— Это когда нас используют, чтобы извлечь плод из утробы матери, — пояснил Бессемянный. — Способ более безопасный, чем травяные настои, подходит даже для поздних сроков беременности. И, к хайской радости, весьма дорогостоящий.

— Боги. Неужели мы это делаем?

Бессемянный принял позу с оттенком похвалы шутке.

— Что нам велят, мальчик мой, то и делаем. Ты да я — такие же марионетки. И те, кто нами правит — не исключение.

— Я был бы очень признателен, — проворчал Хешай-кво, — если бы вы не так громко трепались за моей спиной.

Маати тут же принял позу извинения, но поэт даже не взглянул на него. Маати побрел дальше, уронив руки. Бессемянный ничего не сказал, только поднес ко рту руку и откусил от чего-то темного. Слива! Маати пошарил в рукаве — и точно, тот был пуст. Он принял позу недоумения и упрека: «Как?». Андат улыбнулся. Его безупречное лицо просияло озорством и чем-то еще.

— Ум и ловкость рук, — ответил андат и бросил ему надкушенный фрукт.

В нижних дворцах их приветствовал юноша в желто-серебряном одеянии Дома Тиянов и отвел в приемный зал. Они устроились за столом мореного дерева, где, попивая родниковую воду и угощаясь финиками (чьи косточки предварительно удалил андат), приступили к переговорам. Маати следил за беседой вполуха, думая не о словах, а об интонациях — едва прикрытой ярости и боли в голосе учителя и потаенном ликовании андата. Ему казалось, что их чувства уравновешивают друг друга: Хешай никогда не улыбнется, не вызвав у Бессемянного досады, а андат обрадуется только его отчаянию. Маати представил, как принимает власть над андатом, ввязывается в эту пожизненную брань, и ему стало не по себе.


Заведение Ови Ниита пережило безалаберность предыдущих счетоводов только благодаря огромному денежному обороту. Амат потрясло количество золота, серебра и меди, разбазариваемого в этих стенах, и потрясало бы до сих пор, не проработай она до упада. Никто из ее знакомых не заключал кабальных договоров с домом утех, не считая сестры — а с сестрой к тому времени они уже не разговаривали. Услуги проституток стоили дороже, нежели она предполагала, а отчислялось девицам совсем немного. И это, как стало понятно потом, была только верхушка.

Игроки за столами большей частью проигрывали, да и за вход приходилось платить. Вино стоило дешево, а дурманящие травы, в него добавляемые — лишь немногим дороже, но за эту смесь деньги брали заоблачные. Даже если бы женщины здесь отдавались задаром, притон все равно процветал бы!

Она взяла трость, прислоненную к столу, и поднялась на ноги. Убедившись, что стоит твердо, Амат взяла со стола листок с расчетами, сложила и сунула в рукав. «Нельзя оставлять его на виду до разговора с Ови Ниитом», — рассудила она. Того, что ей довелось узнать, вполне хватит, чтобы ответить на его первый вопрос. Амат подошла к двери и отправилась в общую комнату.

Все там вызывало у нее брезгливость. На полу, который, похоже, не мылся со дня постройки, возились дети вперемешку с собаками; отдыхающие девицы сидели за столами, курили, сплетничали и вытаскивали друг у дружки клещей. В нише у правой стены женщины, обезображенные болезнью или насилием, мастерили непотребные изделия из тряпок и кожаных лоскутов.

Едва ли Кират знал, как тут гадко. Или же хотел от нее избавиться сильнее, чем она думала. Или куда меньше о ней волновался.

На лестнице, ведущей в частные покои владельца заведения, сидел один из его громил. Амат подковыляла к нему под пристальными взглядами здешних обитателей. Пухлая девка, сидевшая у окованной двери в переднюю половину, шепнула что-то на ухо приятелю и захихикала. Рыжая уроженка Западных земель, а может, Гальта, приподняла белесые брови и отвернулась. Мальчишка пяти-шести лет — такой же товар — поднял на нее глаза и улыбнулся. Улыбки ей и не доставало. Амат взъерошила мальчику волосы и, собрав остатки достоинства, направилась к охраннику.

— Ниит-тя у себя? — спросила она.

— Ушел. На нижний рынок за мясом, — ответил верзила. Он необычно тянул гласные и глотал окончания. Должно быть, с востока, подумала Амат.

— Когда вернется… — Она чуть было не сказала «пришлите его ко мне». Привычка, выработанная годами. — В общем, когда вернется, передай, что я выполнила его задание. Я буду спать, но если он захочет подробностей, я в его распоряжении.

— Передай сама, бабка! — выкрикнула толстушка у двери. Охранник кивнул.

В спальне окон не было. По ночам лишь одна-единственная сальная свеча освещала нары, приделанные к стенам — по пять коек одна над другой, как в самом дрянном трюме. Вместо москитной сетки кромку каждой койки размером с гроб обтягивала дешевая холстина, а деревянное днище едва прикрывал тонкий, весь в пятнах, матрац. Темнота, пусть душная и липкая, была, однако, терпимее чердачного пекла, где Амат скрывалась до этого. Одна нижняя койка пустовала, и она забралась туда, скрипнув больным суставом. Трость Амат втянула туда же, опасаясь, как бы кто не украл, а грубый полог завязывать не стала.

После трехдневных попыток совершить невозможное перед глазами у нее по-прежнему всплывали цифры и строчки, написанные чьей-то нетвердой рукой. Амат гнала наваждение прочь, но с таким же успехом можно пытаться остановить прилив. Нары над ней скрипнули — кто-то там ворочался во сне. «Сейчас бы вина с пряностями, чтобы заснуть», — подумала Амат. Она устала до изнеможения, а сон все не шел. Пока с ней были учетные книги, мысли о Марчате Вилсине, Ошае и островитянке Мадж уходили из головы, а теперь вернулись и перемешались с размышлениями о неоконченной работе. Она заерзала на тонкой подстилке. Лежащая рядом палка мешала. Запахи разгоряченных тел, благовоний и застарелого свечного сала отвлекали от сна.

Она будто и не заснула, а погрузилась в беспокойную дремоту, вот только мальчику стоило больших трудов ее растолкать. Он тряс и тряс ее за плечо, а она каким-то краем сознания понимала, что ее трясут уже довольно долго.

— Бабушка! — позвал он. Опять? Да, опять. Она уже слышала эти слова, они влились в сон. — Проснись!

— Я и не сплю.

— Тебе плохо?

«Если весь мир лихорадит, чего же мне быть в стороне?» — подумала она, а вслух сказала:

— Нет, я просто спала. Что стряслось?

— Он вернулся. Зовет.

Амат полулежа приняла позу благодарности, которую мальчуган понял даже в темноте. Затем слезла и встала на ноги. Отдых все-таки помог: в голове прояснилось, тело стало послушнее. По тому, куда падал свет в общей комнате, стало ясно, сколько она проспала — с обеда почти до вечера. Девицы пересели на другие места или вовсе разошлись. Рыжая сидела все там же, у лестницы, толстушка пропала. Охранник — другой, но той же породы — встретился с Амат взглядом и кивнул в сторону кабинета. Она жестом поблагодарила его, расправила плечи и открыла дверь.

За ее столом сидел Ови Ниит. Полузакрытые глаза придавали ему сонный вид — а может, он навещал свои винные погреба. Его одежда была из дорогого шелка, хорошего покроя, но на нем выглядела, как мятая постель. При виде Амат он изобразил приветствие, издевательски церемонное. Однако Амат ответила уважительно.

— Слышал я, что за тебя предлагают, — промолвил Ови Ниит. — Клич пустили по всему побережью. Немало за кусок человечины.

У нее пересохло во рту от испуга и стыда за этот испуг. В конце концов, она — Амат Кяан. Ей приходилось скрывать страх, слабость и одиночество еще до того, как сопляк, сидевший напротив, появился на свет. Этот навык она выработала в первую очередь.

— Сколько же? — спросила Амат нарочито-небрежным и безучастным тоном.

— Шестьдесят полос серебра тому, кто выдаст место ночлега, и пять — золотом, если доставить тебя людям Ошая. Пять полос золота — уйма денег.

— Соблазн немалый, — заметила Амат.

Юнец медленно ухмыльнулся и отложил лист, который читал.

— Как мы есть оба торговцы, я лишь предположу, что твое пребывание здесь окупится лучше, — сказал он. — Хотел бы я знать, чем ты заслужила такую цену.

Амат загадочно улыбнулась, гадая, что за мысли кроются за его тухлым взглядом. Не иначе, как ее продать, чтобы не остаться в убытке.

— Отчет готов? — спросил Ови Ниит.

Она кивнула и вытащила из рукава бумаги.

— Первый набросок. Еще надо посоветоваться с вами — убедиться, что я правильно поняла принципы здешней торговли. Но для ваших целей этого, полагаю, будет довольно.

— Что полудохлая кляча вроде тебя может знать о моих целях? — бросил он без злобы, но у Амат все равно сдавило горло.

— Из этих чисел? — спросила она с напускной уверенностью. — Я знаю, о чем вы подозревали. Потому и взяли меня к себе. Вас обкрадывают, причем кто-то из своих. — Ови Ниит нахмурился, глядя на цифры, но спорить не стал. — Если я найду преступника, это будет стоить дороже пяти золотых.