"Следственный эксперимент" - читать интересную книгу автора (Тарасов Константин Иванович)

ВЕЧЕР

Локтев молодец. Так я ему и говорю: Саша, ты молодец! Езжай в Гродно. К Клиновым.

Он просиял — самостоятельная работа! — и унесся на автобусную станцию.

Локтев молодец потому, что проявил инициативу, предугадал мои желания. Пока я обходил свидетелей, он дозвонился до ремонтного завода и получил у инспектора по кадрам основные сведения о Клинове. Образ Клинова прояснился, но дело, увы, наоборот, затуманилось еще больше.

Стенограмма такова: Клинов — механик механцеха… русский… год рожд. — 22, участник войны: сентябрь 41 — август 44… госпиталь — 6 месяцев… награды: «За оборону Сталинграда», Красная Звезда, «За отвагу»… Гроднен. пожарн. часть — 45… ремонт, з-д — 50… механик — 56… образование — политехникум, заочно — 55… благодарности — 18… ведущий рационализ… премия — путевка в д/о «Дубрава»… премия — 40 р. за «Славу»… премия — 30 р. к празд. Победы… приказ 232/л (наконец-то) со вторника командирован в Минск на механ. з-д… обмен опытом рацработ, четыре дня… женат — 48… Вера Васильевна… дети: Аня — 19, Андрей — 14…

И этот человек физически уничтожен. За что?

И в Минск Саша позвонил. Действительно молодец. Справку дал инженер по рационализации. Клинов из Гродно прибыл на завод во вторник утром. Командировка отмечена, во вторник на заводе был, в среду по телефону сообщил, что нездоров. Больше не появлялся. Где остановился, неизвестно.

Ну, это-то известно, думаю я, остановили, его навсегда. Уничтожили физически… и Жолтака… Отпетый, однако, убийца…

Звоню в Слоним оперативникам, чтобы срочно собрали сведения о родившемся там и проживавшем до войны Буй-ницком Станиславе Антоновиче.

Звоню уполномоченному по делам религий, после длительных объяснений получаю биографическую справку о, Луцевиче.

«Луцевич Григорий Петрович, родился 10 мая 1916 года на хуторе Засветы Сопоцкинского района Гродненской области, белорус, учился в Друскенинкайской школе, с 1936 по 1938 годы органист Каунасской духовной семинарии, в 1938 году призван в польскую армию, музыкант. военного оркестра, с 1939 по 1941 год органист костела в Заблудове, с 1941 года — партизан отряда «Буря» АК. В 1944 году вступил в Войско Польское, солдат. Демобилизован в июне 1946 года. Родители убиты террористами в 1946 году. С октября 1946 года органист. Содержание от общины получает, женат, дочь Валя».

— Спасибо! — говорю я. — И если вас не затруднит, то заодно я хотел бы получить справку о ксендзе Вериго.

Уполномоченный недоволен, верно, тем, что приходится еще раз из-за стола вставать, но мою просьбу выполняет.

«Вериго Адам Михайлович, белорус, родился 2 октября 1906 года в г. Ляховичи Барановичской области, холост, образование высшее, подданный СССР, учился в Пинской гимназии, в Пинской духовной семинарии с 1923 по 1925, в Туринском университете — факультет философский, два курса, факультет богословия с 1927 по 1932 год. Рукоположен в сан в 1933 году в Вильнюсе архиепископом Бур-тысом. Пребывание за границей: Италия, Турин — учеба в университете 1925–1932 годы, Польша — погребение брата — февраль 1961 года. Община римско-католическая, ксендз костела, по договору с общиной имеет ежемесячное содержание семьдесят пять рублей. Ни в одной армии никогда не служил».

Ну вот, телефонная программа выполнена. Можно передохнуть, думаю я. Через два часа приступит к делу Локтев, через три часа позвонят из Слонима. Перерыв, думаю я, устроим перерыв.

Звоню начальнику уголовного розыска.

Звоню следователю Фролову.

Они, в свою очередь, сообщают следующим начальникам, что дело стоит на мертвой точке.

Пусть постоит, думаю я. Убийца не волк, в лес не удерет. Иду в гостиницу и ложусь спать.

Просыпаюсь — вечер. Небо уже не голубое, еще не синее, солнце уже на закате, но еще не закатилось, оно, написал бы ксендз Вериго, посылает миру прощальные лучи, — светлые сумерки, любимое мое рабочее время.

Иду в райотдел. Как я и предполагал, меня ждет телефонограмма.

«Буйницкий Станислав Антонович, белорус, 1918 года рождения, учился в польской гимназии, в Вильнюсском университете. После 17 сентября учитель народной школы. Во время войны участник партизанского движения (данные не подтверждены). После войны в городе не проживал.

Прямые родственники:

Отец, Буйницкий Антон Эдуардович, рождения 1886 года, адвокат, расстрелян немцами в 1943 году.

Мать, Буйницкая Виктория Павловна, рождения 1889 года, умерла в 1945 году.

Сестра, Буйницкая Виктория Антоновна, 1910 года рождения, погибла в войну.

Брат, Буйницкий Валерий Антонович, рождения 1914 года, погиб в войну.

Сестра, Ирина Антоновна, в замужестве Климович, 1921 года рождения, выехала из города в 1951 году, местожительство не известно.

Другие родственники:

Двоюродный брат, Буйницкий Сергей Ольгердович, 1920 года рождения, бухгалтер хлебозавода, проживает; ул. Колхозная, 52».

Прочитав, испытываю разочарование — халтура. Сляпал за десять минут, лентяя кусок (исполнитель), думаю я, поболтал с двоюродным братом — и отцепитесь. Безответственность! Хоть сам туда поезжай.

— Если мне позвонят из Гродно, — говорю я дежурному, — разыщите меня. Я могу быть в гостинице, в ресторане, у ксендза, у Буйницкого… — Я задумываюсь, где еще? — В крайнем случае, разговор зафиксируйте.

На улице душно, небо темнеет — будет дождь. Мою работу дождь не остановит, пусть льет себе на здоровье. Духоты я не боюсь, я холода боюсь, с тех пор как однажды очень крепко промерз; душно — не зябко, думаю я. На площади гуляет народ — предвыходной вечер; и я втесываюсь в толпу и обхожу площадь по кругу, слушая обрывки бесед, одуряющую разноголосицу транзисторов, а потом не слыша их, а слыша звуки грустного вальса, и даже не грустного, а сентиментального, мечтательного, погружающего в грезы. Это Штрауса вальс, а может быть, и не Штрауса, а «Березка» или и не «Березка», а «На сопках Маньчжурии»; его играют бравые музыканты — ни одного из них уже давно нет среди живых. Это полковой оркестр какого-нибудь там драгунского или гвардейского егерского полка, расквартированного в Слониме; вечером в городском парке он играет старинный вальс, или в то время еще не старинный, и не только вальс, а еще и марши — «Славу», «Битву под Плевной», «Славянку», но сейчас он играет вальс. Капельмейстер размахивает палочкой перед усатыми трубачами. Народ гуляет по аллеям, почти так же, как народ гуляет здесь, спустя шестьдесят лет, только он в иных одеждах и о транзисторах не смеет подозревать; и среди толпы папа и мама Буйницкие, счастливые молодые люди, а может, они еще не папа и мама, а жених и невеста или даже они еще не решаются говорить о любви. Этот вечер кажется им чудесным, прекрасным, и им кажется, что потом, когда они состарятся — когда это будет! — они будут вспоминать блеск и звуки серебряных, труб, солдат-музыкантов, аксельбанты капельмейстера, тишину вечернего неба, слушающего биение их сердец. И возможно, они вспоминали его… А потом немцы пришли раз, а потом пришли снова — новый порядок — и папу в ров и так далее. Так оно все и идет нелепым чередом на этом свете, думаю я. И еще думаю, что узнать местожительство сестры Буйницкого весьма просто — достаточно спросить самого сакристиана. Они должны переписываться или хотя бы обмениваться открытками в принятые для этого дни. «Помнишь, брат, как ты с Валерием воровал у мамы варенье; так же ведут себя твои племянники (или племянницы); хочу тебя увидеть, но вот здоровье, дела, летом постараюсь приехать». И так далее. Адрес я возьму, но пока нужды в этом нет.

Что там ксендз делает, думаю я, небось пишет свою летопись, которую никто никогда не прочтет? Или с Серым воюет? Что он вообще делал всю свою жизнь? Целибат, думаю я. Победил ли бесов?.. Нет, не к нему приехал Клинов… Странное, однако, у него влечение к костелу… Изобретать здесь нечего… Служебные обязанности (пренебрег)… Крюк в двести километров в рабочее время… Это не довод — многие делают… Кто без греха?.. Кто? Вот именно… Крайняя мера самозащиты (убийца)… Превентивное убийство, думаю я.

Чик! — зажглись фонари. Иду в ресторан, ужинаю и поднимаюсь в номер. Душно, даже курить неможется. Дождика бы, думаю я. Снимаю туфли и рубаху — все равно душно, — и брюки. Стираю под краном носки. Думаю: костельный актив не изменился, эти (Вериго, Буйницкий, Луцевич, Жолтак) функционировали так же, как и вчера. И Белов был директором. Но три года назад Клинова не убили. Было иначе что?

Вешаю носки на спинку стула и застываю возле, как часовой. Это со мной случается — каталептический транс; физическое бесчувствие — могут колоть иголкой и не услышу.

Было иначе что? — думаю я. Не работал художник, не было газетной информации, Клинов отдыхал по профпутевке (официально)… Тридцать пять минут провел в костеле… даже больше… Кого он ждал? Не этих (Буйницкий, ксендз, Луцевич, Жолтак, Петров)… к ним мог подойти раньше… Говорят, не подходил. Белов пришел — ушел… Когда? (неизвестно)… Передовик, рационализатор… Вряд ли (преступная группа)… Непохоже. Сидят сиднем… только Буйницкий выезжал два раза в Минск… благопристойные… подозрений не вызывали… Подсвечник вытер Буйницкий несомненно… Случайно? Положим, он…

Слышу звуки: тик-тик-тик, потом: так-так-так, тук-тук-тук и — сплошной шум. Начинается дождь. В окно повеяло свежестью. Хорошо, думаю я. И ксендз, наверное, смотрит в окно, думаю я. И все, все… . Красиво… И тот, в сапогах… Не он убийца… исключить, ни при чем… Да, ни при чем, говорю я себе. Если он незнаком Жолтаку, то Жолтак не впустил бы его в дом. Раз. Если он незнаком Жолтаку, то ему не потребовался бы риск второго убийства. Два. Если он знаком Жолтаку, его знал бы и Буйницкий. Три. Не он… Глупость, думаю я… Привидение (убило Клинова)… Не ксендз (отсутствовал)… не Петров (отсутствовал)… не Луцевич (присутствовал Буйницкий)… Не Буйницкий (не он убил Жолтака)… Белов?!

Вспыхнула молния (и где-то близко), озарила комнату, и я заметил метнувшуюся на стену мою тень и увидел себя нелепо застывшим возле стула. Гром страшно раскололся над городом и покатился вдаль. Подхожу к окну и гляжу на завесу ливня, на круговороты пылящейся воды. А молния, кривая, красная, опять шарх — и все пошло искрами, блеском, пламенем — капли, тугие, косые струи, бурлящие лужи, крыши и деревья. И следом гром — грам! — бам! — бам! — бам! Расстрел, думаю я, расстрел его ждет, сволочь. Он знает… что улик нет, знает, думаю я. Улик нет — к делу непричастен… косвенные не пришьешь… и косвенных нет… припереть нечем… трудно взять. Да, думаю я, трудно взять. Жестокую надо хитрость… он агрессивный, инстинкт убийства развит, на третье пойдет… пойдет… пойдет… Кого ему подставить? — думаю я… Себя? Сашу? (Не звонит; чего он не звонит?)… Буйницкого — Буйницкому?.. Органиста — органисту?.. Ксендза — ксендзу?.. И так далее.

«Холера!» — шепчу я и чувствую себя лисой, вздыхающей на виноград.