"Дерзкая" - читать интересную книгу автора (Шитова Наталья)

Глава 10

— Почему ты еще не встала? — Одер вышел из ванной и недоуменно уставился на меня.

— Я не хочу вставать, — отозвалась я и натянула на себя одеяло.

— Разве ты не поедешь со мной на стадион? — удивился он. Его глаза обиженно заблестели.

— Я хотела, но…

Одер присел ко мне на постель. Его палец скользнул по моей левой щеке, а на лице обиду сменило беспокойство.

— Что? Мариэла, лучше сразу скажи мне, тебе опять плохо?

Его измученный взгляд вынимал душу.

— Нет, все в порядке.

— Никаких галлюцинаций? — уточнил Одер.

— Никаких. Мне просто кажется, что я немного простудилась. Знобит. А мне так хотелось с тобой поехать, — соврала я. От необходимости лгать мне и вправду стало нехорошо. Я всегда избегала лжи в отношениях с Одером, даже в мелочах. Но сейчас мне хотелось, чтобы он поскорее ушел.

— За время твоей болезни я проиграл три этапа. Потому что мысли мои были очень далеко от трассы, — печально усмехнулся Одер. — Но если ты скажешь, чтобы я остался с тобой, я останусь, потому что думать одновременно о тебе и о трассе совершенно мне не под силу.

— Что ты выдумал? Отправляйся на тренировку! Немедленно, а то опоздаешь. Я поправлюсь, потому что хочу быть на стадионе во время следующего этапа, — я и этого вовсе не хотела. Просто иначе я не могла сказать. Потому что Мариэла не могла бы поступить по=другому, а я все-таки Мариэла. По крайней мере, все меня ею считают, не могу же я сразу всех разочаровать.

— Ты обещаешь никуда не выходить за пределы сада?

— Ну конечно.

Одер встал и ушел в гардеробную одеваться. Я облегченно перевела дух. Мне нужно было скорее остаться одной. Одер очень действовал мне на нервы. Его постоянное внимание, ахи, охи, вздохи, сочувственные вопросы не давали мне уйти в себя, не давали возможности заглянуть туда, за пределы моего мира, где остались боль и страдания двоих людей, которых никогда раньше не встречала Мариэла, но которых она теперь знала лучше, чем кого бы то ни было. И в страданиях этих людей была виновата я. Нет, не Мариэла Виттмар. А я другая.

Я знала, как выглядит эта другая женщина. Я видела ее и раньше. В снах. Не очень часто, но достаточно, чтобы запомнить. В тех снах она все время была мной, а я ею. Тогда во сне я не отдавала себе отчета в том, что мы с нею не одно и то же, потому что мы были совершенно друг в друге: мыслями, ощущениями, даже движениями.

А потом я видела ее несколько раз за время моей болезни. Но уже отвлеченно, словно старую кинопленку. Я уже не ощущала себя с ней одним целым. Видения приходили в ряду прочих, а отнюдь не во сне. Поэтому, скорее всего я просто видела чужие грезы или воспоминания. Я видела ее — или себя — чужими глазами. Она была так же молода, как и я. Но лицо ее, совершенно простое, было самым обычным, и волосы нелепо короткими, жидкими, фигура — слишком спортивной, чтобы быть по-настоящему привлекательной. Она жила там, где-то там, далеко. Да, она была другой. Но я все-таки стала ею, и уже не во сне, где все нереально, сказочно и эфемерно, а наяву. Я помнила пока еще очень немногое из ее жизни. Она же, пока еще была жива в том мире, ничего не знала обо мне. Хотя, кажется, она видела наш мир и мой дом в своих снах, и не раз. И не по своей воле, но она ворвалась в меня.

Она была резкой, своенравной девчонкой с замашками мальчишки-хулигана. И как это могло случиться, что я вдруг не только узнала о ней все наяву, а словно узнала какие-то новости о себе самой? Словно Мариэла Виттмар жила двумя жизнями одновременно, каждая из которых текла совершенно независимо от другой. Словно она все это время была в забытьи, и вдруг очнулась и вспомнила о себе что-то такое, что раньше было скрыто. Это смахивало на начальную стадию шизофрении, я чувствовала, что во мне теперь параллельными рядами идут две судьбы, два пласта воспоминаний, два характера.

Но самое странное во всем этом было то, что прежде, чем вспомнить и увидеть ту девчонку, которая силой вошла в меня, я вспомнила тех двоих, которые все время были рядом с ней. Я поняла, что виновата перед ними, что я их люблю, и мою вину перед ними и боль от того, что я не с ними, заглушить было ничем не возможно. И с тех пор, как я это поняла, я перестала паниковать и бояться произошедшей со мной перемены. Я перестала думать о Кате — так звали ту девчонку — как о другой, непрошенно вмешавшейся в мою жизнь. Я стала думать о ней, как о себе.

Мариэла сдавалась. Отступала. Безмятежное существование в окружении красивых вещей, добрых и приветливых людей, привычный, милый сердцу образ жизни — все это вызывало горькую досаду. И отчаяние, от которого хотелось выть, кидаться на стены, или по крайней мере, разбивать то, что можно разбить.

Я выходила в свой прекрасный, ухоженный сад, который всегда мог взбодрить, успокоить, но пребывание в саду теперь с новой силой вызывало четкие, связные видения: то воспоминания, то отрывочные картины настоящего, происходящего там… не знаю, где оно, это самое «там».

Одер считал, что я серьезно больна. Я, и правда, была похожа на больную первые несколько недель. Но тогда я была испугана и подавлена, сначала мне казалось, что кто-то играет со мной в злую, жестокую игру. И только когда новые видения соединились со старыми снами, все встало на свои места…

Шум мотора, возникший под окнами, оторвал меня от размышлений. Я встала и подошла к окну. Фелим и Одер собирались уезжать. Фелим уже сидел в машине. Я вдруг поняла, что непростительно дурно обошлась с Одером только что, и мне стало стыдно. Он любил меня, в этом не было никакого сомнения. И Мариэла любила его. А Катя Орешина с ужасом понимала, что тащит Мариэлу за собой прочь от прежних привязанностей, заполняя все мое существо своими.

— Мари, я готов, — раздался голос Одера. Я обернулась к двери. Одер был полностью экипирован. Значит, ему уже пора ехать.

— Удачи тебе, — отозвалась я. — Я буду думать о тебе и желать тебе удачи.

— И все? — недоуменно уточнил Одер.

— Ну а чем мне еще заниматься?

Одер развернулся и пошел прочь. И я вдруг поняла, что он имел в виду своим вопросом. Не разбирая дороги я бросилась за ним.

— Одер!

Он остановился у самой лестницы, ведущей вниз. Я бросилась ему на шею и крепко прижалась к нему.

— Прости меня, Одер! Прости, я сама не понимаю, как и что со мной происходит.

Его руки сомкнулись на моих плечах. Одер не мог сердиться на меня дольше минуты. Он нежно поцеловал меня. Только такого прощания он ждал, а не холодного, хоть и дружеского «Удачи!».

Фелим внизу просигналил.

— Не хватало опоздать к старту, — засмеялся Одер и, отстранив меня, побежал вниз, прыгая через три ступеньки. Светлые пряди на его затылке смешно подскакивали в такт его прыжкам. Пружинящей походкой он дошел до входной двери и, обернувшись на пороге, с улыбкой помахал мне рукой. Я ответила ему тем же. Через несколько секунд они уехали, и снова воцарилась тишина.

Я поднялась к себе. Пустота дома, раньше не очень-то нравившаяся мне, теперь была желанной. Родители уехали в свой ежегодный круиз, и до вечернего возвращения брата и мужа я могла вволю испить одиночества. Я понимала, что сейчас все посыплется на мою голову с новой силой. Но уже то, что никто не помешает мне самой справляться со своими проблемами, немного утешало меня.

Хотя в моем положении не было совершенно ничего утешительного. Больше всего меня расстраивали и смущали две вещи: как быть с Мариэлой, с ее жизнью, и как сделать так, чтобы снова вернуться в тот мир, которому не было названия здесь. А в том, что туда можно вернуться, я почему-то не сомневалась. Я подозревала, что я просто не все вспомнила. Я помнила всю жизнь Кати Орешиной, но никак не могла вспомнить имя ее врага. Я уже несколько раз видела страшную неприятную картину: на темной аллее собачья стая устраивает резню. И еще одну сцену: столпившиеся на поляне среди колючих кустов люди пытаются прикончить рыжего пса-оборотня. И я прекрасно помнила теперь, что это все было именно со мной, с Катей.

Я даже помнила теперь то, что мой враг так тщательно от меня скрывал. Я поняла, кто спас тогда на аллее Олега. Я поняла, что это я, я сама дала приказ своему врагу прекратить бойню. Я помнила, как видела всю сцену сверху, вспомнила свои отвлеченные мысли по поводу увиденного, и теперь я поняла, что не только Катя, не одна она присутствовала там, но и Мариэла, для которой это был очередной ночной кошмар. И, кажется, кто-то еще. Даже не кажется, а точно. Как так получилось, что три личности оказались вместе и в едином порыве преградили дорогу тому, кто пытался разрушить то, что было дорого Кате? Наверное, это была случайность. Но враг слишком испугался тогда, чтобы принять это за случайность. Опасаясь мести, он закрыл от Катерины ее собственные воспоминания, чтобы она не поверила в себя и в свои силы, превосходящие силы того, против кого ей стоило их направить…

Я оделась и вышла из дома в сад. На небе постепенно собирались тяжелые, низкие облака, ветер, довольно холодный, стягивал их со всех сторон. Я подумала об Одере, о том, что тренировку автогонщикам, видимо, придется заканчивать в дождь. Я очень этого боялась. Но вот парадокс: эмоциональная встряска — это как раз то, что было мне все время нужно. Это было то, ради чего я вообще интересовалась автогонками. Смертельный риск, поминутно возникающий на трассе, делал для меня необычно привлекательным весь процесс. Я никогда ни с кем, даже с Одером, не делилась мотивами, побуждавшими меня пристально следить за соревнованиями еще тогда, когда я была незнакома с Одером…

Страсти и пристрастия — это, в общем-то, область, мало поддающаяся логическому анализу. Внутренние струны либо молчат в ответ, либо лениво гудят, либо взрываются… Почему то, что одних задевает до глубины души, у других вызывает равнодушие, а у третьих презрение? Да просто потому, что так оно есть.

Всю жизнь, с раннего детства я постоянно ощущала себя нежным цветком, любовно и старательно оберегаемым от всех неприятностей. У меня было все, что можно было пожелать. Родители, терпеливо и ласково воспитывающие своих детей, мягкие, добрые люди, к тому же довольно рано добившиеся значительного положения в обществе. Отец был одним из самых известных и модных архитекторов, что давало возможность всему семейству ни в чем не нуждаться. Всю жизнь меня окружали красивые игрушки, добрые книги, умные и веселые учителя. На все это родители не жалели денег. Правда, у меня никогда не было друзей. Почти безвылазно я сидела в пределах нашего дома и сада. Да, у меня были настоящие домашние зверинцы в саду, но никогда не было ни одной подруги. Наверное, так можно было бы сойти с ума, но у меня был старший брат. Наверное, ни у одной девчонки в мире не было такого брата. Фелим был старше на четыре года. Сколько я себя помню, он был добродушен и снисходителен ко мне. Он был тихим, задумчивым и спокойным мальчиком, никогда не шалил и не дрался, да и не с кем ему было подраться. Он спокойно и философски сносил мелкие пакости, которые я время от времени ему подстраивала, и все время рассказывал сочиненные им самим невероятные героические истории про удивительные приключения отважных, независимых людей.

За всю мою жизнь никто ни разу не сказал мне грубого слова, никто ни разу не оскорбил и, не дай Бог, не ударил меня. Мне не с кем было даже перекинуться парой колкостей. Можно ли вообще вообразить себе такую тепличную жизнь? Наверное, нет. Хотя и нарочно такого не придумаешь. Впрочем, Мариэла была счастлива в тягучей, неспешной, раз и навсегда установленной атмосфере.

Но по-настоящему счастливой я стала год назад.

Фелим, повзрослев, избрал своей профессией создание гоночных автомобилей. Кто знает, может быть, именно это и было его мечтой, и он добился, чтобы она стала реальностью. Но так или иначе, это стало его страстью. Одер говорил мне, насколько ценили и уважали Фелима в клубной команде машин класса «торнадо», при которой тот был инженером.

Я сначала была совершенно равнодушна к бешено ревущим жучкам, стремительно отмеряющим на трассе круг за кругом. Потом я все же заинтересовалась, что же могло привлечь во всем этом Фелима? Мне трудно было это понять. Но все изменилось после того, как Фелим впервые взял меня на соревнования. Впервые я видела гонку не на экране видеоприемника, а живьем. И впервые я не слышала нарочито бодрого, нудного комментатора, который обычно сопровождает репортажи для дилетантов, которые сами не в состоянии уследить за расстановкой сил на трассе, и для любителей дешевых сплетен о знаменитостях. Мне же Фелим отдал один из свободных переговорников. Все наушники и микрофоны, принадлежащие команде, были связаны в одну сеть. И едва я надела наушники, как незнакомый стремительный мир ошеломил меня, очаровал и намертво приклеил к себе.

С тех пор я редко пропускала соревнования, полюбила бывать с Фелимом на тренировках на стадионах и в клубе. Он находил мне место на территории бокса команды, откуда было все видно: и трасса, и суета техников, и предстартовые ритуалы пилотов. Когда же начинали оглушительно завывать моторы, и разноцветные жучки-«торнадо» пускались в многочасовую гонку, я надевала переговорник и погружалась в водопад страстей. Чего только не приходилось услышать за время гонок! Те, кто смотрит и слушает обычные репортажи, даже не представляют, какой суррогат из сплетен и досужих рассуждений им подсовывают каждый раз. Я же смотрела и слушала, боясь пропустить хоть слово.

Я слышала яростные споры инженеров и техников, которым за считанные секунды приходилось находить единственно приемлемое техническое решение. Я слышала их обсуждения хода гонки, сопровождаемые такими тонкостями, что вначале незнакомые термины звучали, как фантастическая музыка. Я слышала короткие команды диспетчера пилотам, частенько перемежающиеся крепким словцом или соленой шуткой. А самые молчаливые люди — пилоты… Я слышала их голоса редко, только тогда, когда они просили совета или помощи, или огрызались, когда были недовольны балаганным трепом шутников.

Я удивлялась, как каждый из клубной команды, имеющий свою отдельную задачу, мог разобраться в этой мешанине голосов. И только позже, много позже я смогла понять, что в какофонии голосов, перебивающих и заглушающих друг друга, есть, тем не менее, своя величественная упорядоченность, иерархия, слаженность и точность, подчиненные одной общей цели: победе.

Мне казалось, что это была настоящая жизнь. А если уж быть до конца точной, то это была лишь одна из сторон жизни, но дающая такие сильные эмоции, без которых некоторым натурам очень трудно жить, а раз окунувшись в них, невозможно отказаться, как от наркотика. Это была жизнь, резко отличающаяся своим темпераментом от той, что я знала с детства, лихая, не терпящая тягучести и неизвестности. Это было ново, красиво, зажигательно. После моего затворничества на меня обрушилась масса новых знакомств. Множество людей настолько поражали мое воображение, что я была довольна уже тем, что просто нахожусь среди них, вижу, как они действуют, слышу, что они говорят.

И все они, какие бы функции они ни выполняли в команде, упивались тем, что они делают. Потому что не было главных и второстепенных. Все были заняты общим делом. Как один большой дружный улей. Только в этом улье каждая пчелка была поистине незаурядной личностью.

Мне доставляло удовольствие наблюдать за людьми во время работы на соревнованиях. Смотреть им в глаза. Замечать четкие отработанные жесты. Особая статья — пилоты. Откуда только брались эти отчаянные люди, удел которых все время оставаться на виду, завершать своими отчаянными прорывами общую, выстраданную всей командой работу? Именно пилоты оказывались в самом центре переплетенных между собой страстей. Битва техники друг с другом. Борьба пилота с капризами этой техники и с погодой на трассе. Столкновение характеров и нервов соперников. И не нужны многословные комментарии, воспевающие героизм и волю к победе. Лучше бы вместо пустых слов посмотрели хоть раз в глаза человека, сидящего в кабине жучка перед стартом, когда уже инженеры и техники перестали мучать машину и пилота последними наставлениями, когда датчики еще безошибочно следят за состоянием систем и телеметрия не подводит. Сколько упорства и надежды на себя, на машину, на друзей, сколько нетерпения поскорее сорваться со стартового места. И посмотрели бы они в эти глаза потом, когда гонка для пилота кончена. Кончена победой, подходящей позицией на финише, безнадежным местом в хвосте итоговой таблицы, досадной мелкой поломкой на трассе, серьезной аварией — выбор.

Именно там, на соревнованиях, в мою жизнь вошел Одер. Я сразу заметила этого красивого стремительного парня, немногословного, чуть-чуть замкнутого. Он был еще новичком в клубе и ездил всего второй сезон. Фелим восхищенно отзывался о нем, и действительно, Одер Виттмар стал постепенно выигрывать этап за этапом. Перед стартом он взял за правило приветственно махать мне рукой и показывать поднятый вверх большой палец. После финиша поздравления он принимал смущенно и радостно, искренне благодарил друзей. Напоследок он всегда снова махал мне рукой.

Однажды мне пришлось остаться дома, я наблюдала гонку по видеоприемнику. Одера вынесло с трассы на полной скорости, жучок влетел в резиновые блоки заграждений. Такая неудача случилась с ним впервые, Одер водил свой жучок азартно, но аккуратно. Никогда он не позволял себе ненужного риска, боялся подставить других пилотов. И вдруг сошел совершенно на пустом месте. В тот вечер после соревнований Фелим вернулся домой не один, а в компании Одера, подавленного и мрачного. «Это произошло со мной, потому что сегодня я остался без своего самого дорогого талисмана», — пояснил он в ответ на мои расспросы.

И все. Все было решено слишком быстро. Мы только потом начали узнавать друг о друге разные бытовые мелочи. После того, как поняли, что стали совершенно неразлучны. Я была для Одера талисманом. Он стал самым популярным и любимым пилотом у болельщиков. Его полосатый желто-коричневый жучок с любого стартового места практически всегда вылетал вперед и вел гонку за собой. И почти ничто не могло ему помешать.

Ничто не могло бы помешать ему добиться и моей руки. Правда, никто и не думал чинить ему препятствия. Если бы у меня когда-нибудь были подруги, все поумирали бы от зависти, узнав, за кого я вышла замуж. Чемпион, лихой гонщик, блестящий молодой красавец. Мечта.

Бедный Одер. Он рассчитывал, что его талисман будет незыблемым. Вечным. Преданным и неизменным. Откуда ему было предполагать, что Мариэла растворится, исчезнет, а ее законное место займет незнакомая неизвестно откуда взявшаяся девчонка? Полная противоположность мягкой, неконфликтной, плывущей по течению Мариэле. Собранный, серьезный, целеустремленный, Одер был выбит из колеи происходящими во мне переменами. Он остался без своего талисмана на некоторое время, и как результат — несколько неудачных стартов подряд. Конечно, суеверия тут совершенно не при чем. Но Одер любил меня, и то, что со мной происходило, вызывало в нем протест и беспокойство.

Меня же сейчас больше беспокоил вопрос, как узнать, что будет дальше. Как я смогу вернуться туда, где остались те, кто искренне и горько оплакивали мою нелепую смерть? Там, далеко, неизвестно где, я жила стремительно и бурно, имея множество друзей и врагов, занимаясь непривычным для молодой девушки делом в компании надежных и близких мне людей. Это была тоже моя жизнь. Хотя Мариэла за свои двадцать лет не сделала ничего путного, все то, что за это время удалось Екатерине, это тоже была моя жизнь. Я так четко ее помнила…

Я пришла к своему любимому месту у пруда. Обычное спокойствие и тишина этого места уже больше не производили на меня прежнего гипнотического действия. Я уже не упивалась красотой этого крошечного пейзажа. Просто в этом месте лучше вспоминалось, и приходили прежние, затерявшиеся в пути ассоциации и мысли Кати. Я знала, что если захочу, то смогу вызвать сама нужное мне видение. Но я этого не хотела, пока не узнаю, что я могу предпринять из более существенного…

— Мариэла!

Голос не напугал меня, потому что показался знакомым. Принадлежал он безупречно одетому черноволосому мужчине с небольшой бородкой, который стоял на дорожке сада. Мариэла испуганно вскрикнула бы и бросилась бы к дому. Но Катя даже не моргнула глазом.

— В чем дело? Кто вы?

— Здравствуй. Ты не узнаешь меня? — человек прошел несколько метров, разделяющих нас, и остановился почти вплотную ко мне.

Конечно, я его знала. Мариэла видела его лишь во сне. Но Катя знала его слишком хорошо. Кажется, недостающие звенья в цепочке воспоминаний сами собой встали на свое место. Вся система, перепутавшаяся в процессе переходов и превращений, неожиданно приняла в моей голове свой первоначальный вид.

— Валерий! Как ты меня нашел?! — я схватила его за руки. — Зачем ты здесь?

— Помнишь! Я боялся, что у меня что-нибудь не получится. Я мог ошибиться в расчетах. Но Мариэла — это то, что надо, — усмехнулся он, оглядывая меня с головы до ног.

— Да, но я предпочла бы оставаться Катериной.

— Ты все помнишь? — посерьезнел Извеков.

— Я вспоминала даже то, что ты от меня скрыл, подлая твоя душа!

— Фу, как не вяжутся такие слова с этими прелестными губками! — покачал головой Валерий и снова посерьезнел. — Ты о чем?

— Теперь я знаю, кто спас Олега от твоего гнева.

Валерий наклонил голову:

— Да, так оно и должно было произойти. Вдвоем Катя и Мариэла запросто смогли это вспомнить. Хорошо еще, что в ту ночь ваша третья подруга тоже спала крепким сном, и ее сознание набрело на нашу грешную реальность. Втроем вы объединили усилия, и я не совершил еще одной страшной ошибки.

— О ком ты говоришь? Какая такая третья подруга?

— Твой последний аналог, — пояснил Извеков. — Но пусть она останется им навсегда. Я хочу, чтобы Мариэла жила долго и счастливо.

— Ох, Валерий, все совсем не так, как ты хочешь. Или ты просто боишься, что после перехода в последний аналог я смогу легко справиться с тобой?

— Да, сможешь, но я не этого боюсь. Может быть, потом я объясню тебе, чего я боюсь…

— Ты вспомнил, кто тебя держит на мушке? Ты вспомнил Даррину?

Валерий горько покачал головой.

— Ничего я не вспомнил. Но пришел к выводу, которого и буду придерживаться дальше: если они от меня хотят того, чем я занимался раньше, сами оставаясь в тени, я прекращаю делать то, что делал до этого. Поэтому я очистил Рай от пришлых людей, разогнав их всех по своим реальностям. Я убрал из Сылве всех зомби, отправив их души туда, куда им заблагорассудилось отправиться после смерти. Я оставил пустой Рай. И пусть его штурмуют силы безопасности. Пусть не оставят от него камня на камне. Все двери закрыты, а новых я не открыл ни одной. Только кое-что из старого осталось для личных надобностей… — голос Валерия сорвался.

— Чтобы уйти в каменный мешок? — уточнила я.

Валерий молча кивнул. Я видела, как он кусает губы, силясь успокоиться. Да, то, что он решил сделать, можно считать поступком. А если учесть, что он бросил на растерзание свое любимое детище, повинуясь не фактам, а одной лишь своей интуиции, основанной на предположениях, это был поступок вдвойне.

— Пойдем в дом, Валера, я угощу тебя кофе.

Он покорно пошел за мной. Он был явно рад тому, что мы встретились, и даже тому, что высказался. И у меня почему-то появилось чувство жалости к нему. Да, он был и остался человеком, причинившим страдания мне и моим друзьям. Но я стала сомневаться, что Валерий Извеков остался мне врагом.

Мы вошли в дом, я провела Валерия в гостиную и пригласила сесть. Через пару минут был готов кофе. Валерий с благодарностью принял чашку и молчал до тех пор, пока не опустошил ее до конца.

— Я очень рада, что вижу тебя, — призналась я.

Валерий едва не поперхнулся последним глотком кофе и поспешно отставил чашку.

— Вот это новость так новость! — удивился он. — С чего бы это?

— Теперь я, наконец, привела в порядок свои мысли. Теперь я знаю, чего я на самом деле хочу. И это потому, что ты пришел ко мне.

Валерий пожал плечами и оглядел интерьер гостиной.

— Валера, ты их видел?

— Кого? — беззаботно отозвался Валерий, рассматривая картины на стенах.

— Не прикидывайся.

— Да видел, видел… — он мельком взглянул на меня и снова принялся за картины. — Ты же знаешь, что с ними все в порядке. Разве ты сама не «подсматривала» за ними?

— Да, но это были лишь сны и обмороки, в которые я сама себя вгоняла, когда только еще вспоминала все.

— Тогда больше не делай этого. Быстрее забудешь.

— Что я должна забыть?

— Да все, что было с Катей там. Теперь ты Мариэла. Теперь у тебя спокойная, счастливая жизнь, а все, что было раньше, тебе следует забыть как можно скорее. И не вздумай этому сопротивляться. Ты сделаешь только хуже себе и своей семье. Я знаю, что говорю, можешь мне поверить, — Валерий все-таки взглянул мне прямо в глаза и усмехнулся: — Хоть вы и очень разные, но эти глаза… Я как будто вижу Катерину.

— Ты и видишь Катерину, — сказала я. — Мариэла оставила мне только оболочку, ее душа не в силах бороться со мной.

— Мне бы очень не хотелось, чтобы это было так, — нахмурился Валерий.

— Ах, оставь, пожалуйста! Что тебе хотелось, никого не волнует. Я говорю о том, что есть, — я встала, потому что не в силах была больше сидеть неподвижно. Валерий молча следил, как я перемещалась туда-сюда по комнате. — Я обрела теперь новую жизнь, но она не устраивает меня. Совершенно не устраивает.

— Но почему?

— Потому что это не для меня.

— Но все эти годы такая жизнь была как раз для тебя!

— Черт тебя возьми, Извеков! Я Катя! Понимаешь, я — Катька Орешина!!

Он тоже встал и попробовал удержать меня от нервной беготни. Я схватила его за руку:

— Уведи меня отсюда, Валерий!

— Куда?! — удивился он.

— Обратно, в Сылве! Немедленно, прямо сейчас!

— Тихо, тихо, — он сделал попытку толкнуть меня в кресло, но я вырвалась. Тогда он успокаивающе поднял руки: — Не надо кричать! Все равно я не могу никуда тебя увести, тем более в Сылве. Там, наверное, все уже рушится, все погибло.

— Но ты же можешь придумать что-нибудь! Тебе под силу открыть новую дверь.

— Я не стану этого делать! Я больше не хочу разрушать ничью жизнь! — заорал Валерий прямо мне в лицо. — Ты что, хочешь, чтобы твои родные вернулись и не нашли тебя нигде? Ты подумала о них хоть немножечко?!

— А ты подумал! Ты уже подумал за меня и все решил. Снова все решил! Ты решил, что я должна быть тебе благодарна за этот тихий омут? Это что, по-твоему, предел моих мечтаний?

— Несколько недель назад мне показалось, что у тебя был некий предел мечтаний… — глухо сказал Валерий. — Мне также показалось, что кто-то меня о чем-то умолял…

— Прости меня, Валера… — у меня вдруг подкосились ноги, и я вцепилась в руку Валерия, стараясь не упасть. — Я, наверное, совершенно неблагодарная тварь. Но я хочу снова вернуться к своему брату.

— Твой брат живет в этом доме. И он скоро придет. Ты же не хочешь причинить ему неприятности. Вряд ли он их заслужил. А твои родители? У Кати Орешиной не было родителей. Разве живые родители не достаточная причина, чтобы остаться с ними?

От слов Валерия у меня закружилась голова. По очереди сменяя друг друга, в голове моей скакали мысли, одна противоречивее другой. Да, Валерий был прав, совершенно прав. Но как же можно отказаться от того, что осталось там?..

— Валера, мне нужно вернуться к Юрию! Он тоже не заслужил ничего из того, что я ему подстроила! К тому же здесь все здоровы и счастливы, они и без меня прекрасно обойдутся! Я нужна по-настоящему только Юрке!!!

— Красивое и жестокое заблуждение, — отрезал Валерий.

— Да пойми же ты, наконец, что я не могу жить в мире, в котором нет самого главного! — я осела бы на пол, если бы Валерий меня не подхватил. Я с силой вырвалась из его рук. — Почему же ты меня не понимаешь?! Мне не нужен даже самый счастливый мир, если в нем нет Олега!..

— Глупая девчонка, ну что ты говоришь?! Неужели я должен и мужа тебе рекламировать?

— Не надо об Одере. Ты ничего не знаешь о том, как я, Катерина Орешина, отношусь к нему!.. И ты мог бы не делать вид, что мое отношение к Олегу тебя удивляет…

— Я не делаю никакого вида. Я даже кое-что тебе принес, — Валерий отстранил меня, поддернул рукав и снял с запястья обтянутый синим бархатом браслет.

Я выхватила его, прижала к себе и обессиленно прислонилась к плечу Валерия. Я снова была готова горячо благодарить его.

— Пожалуйста, Валера, верни меня домой, к ребятам.

— Я не могу позволить себе сделать такое. Ты должна быть здесь!

— А если я умру, и моя душа перейдет в последний аналог, я смогу сама пройти в свою реальность? — идея пришла неожиданно и показалась единственным спасением.

— Сможешь, — кивнул Извеков. — Но учти, что никто не знает, чего захочется той, третьей женщине после того, как ты влезешь в нее со своими намерениями. Возможно, ее личность справится с вами обеими, и подчинит вас себе. Так что не стоит пробовать. У тебя нет причин для самоубийства. Сейчас я уйду, ты успокоишься, и все пойдет своим чередом.

Он осторожно усадил меня в кресло. Я, наверное, должна была остановить его и попробовать убедить его в том, что мне лучше знать, как я должна поступить. Но странное оцепенение не дало мне и рта раскрыть. Я вцепилась в браслет Олега, как в свою последнюю надежду.

Это было все, что осталось у меня от той жизни. У меня было новое тело: куда более красивое, чем у Кати. У меня теперь было тонкое, безупречное классически красивое лицо и невероятно пышные кудрявые волосы. Но у меня осталось то, что не могло измениться от простого подселения души. У меня осталась нежная привязанность к брату. И то, о чем раньше я никогда не думала, любовь к Олежке.

Там он был просто старший друг. Опытный, надежный, веселый. Мне не хотелось теперь думать, что так же, как и со мной, он вел бы себя и с любой другой девушкой, которую передали бы под его ответственность. Мне хотелось иметь исключительные права на его помощь, поддержку, на его улыбку, и даже на его упреки. Но теперь это было глупо. Он остался там. И я теперь меньше всех имею на это право.

— Валера! — я подняла голову и оглядела комнату. Извеков исчез. Сколько минут я просидела в своем оцепенении? Мне показалось, что прошло всего несколько секунд.

«Валера!» — я призвала его, не надеясь получить ответ. И действительно, он промолчал, видимо, твердо решив не поддаваться на новые капризы Кати-Мариэлы.

Я надела браслет на руку, откинулась в кресле и закрыла глаза. Пусть Валерий говорит свое. Пусть Одер настойчиво пытается вывести меня из раздвоенного состояния зарождающейся шизофрении. Я знаю, чего хочу, и я этого добьюсь.

Я уснула сразу же, тяжело и беспробудно, как научилась делать это в последнее время, отдаваясь моим последним надеждам — снам.

Легкое головокружение. Искорки боли в висках. Переливчатые круги перед глазами… Темнота постепенно рассеялась. Медленно проступили знакомые уже очертания номера в гостинице Сылве. Полумрак, скрывающий мелкие подробности интерьера. Тяжелые шторы опущены. В спальне тихо. Человек лежит на развороченной постели вниз лицом, не раздевшись и даже не сняв ботинок. Длинные медные волосы спутались и разметались по спине. На одежде пыль, грязь, копоть, масляные пятна. Где это только Олег лазил? Мне захотелось подсесть рядом, запустить пальцы в эти жесткие непокорные волосы и приласкать Олега. Но отсюда, из сумасшедшей дали, я могла только влезть в его сон.

Это был тяжелый, мутный и жестокий клубок бреда, который нельзя было разделить на какой-то связный сюжет. Олег лез по груде развалин, перебираясь через покореженные прутья арматуры, обломки блоков и груды битого стекла. Сильные порывы ветра несли клочья бумаги и пыль. То тут, то там раздавалось сдавленное вымученное собачье скуление. Слыша его, Олег бросался из стороны в сторону, пытался своротить какие-то плиты. «Где же ты, где ты?» — почти беззвучно шевелились его губы. — «Я найду тебя!»

— Не надо, Олег! Остановись!

Олег в отчаянии завертелся на месте, пытаясь разобраться, где находится источник голоса.

— Не ищи собаку, Олег. Успокойся.

Кажется, сквозь мутную завесу он разглядел меня.

— Ты кто? — пробормотал он.

— Это я, Катя. Ты не узнаешь меня?

— Узнаю, — решительно сказал он. — Где ты? Зачем ты ушла туда? Вернись, не надо нас так пугать…

— Олег, я не могу вернуться сейчас. Ты подожди. Я придумаю что-нибудь. И я вернусь.

— Катюша, ты жива? — Олег протянул ко мне руку. — Тогда иди сюда!

— Если бы я могла! Я еще вернусь. Я люблю тебя. Я вернусь…

— Катеринка!!.. — сон исчез. Олег с криком подскочил на кровати, тряхнул головой и потер лицо руками. — Боже мой, ну и приснится же…

Отворилась дверь и вошел брат. Он тоже был грязный и запыленный, руки исцарапаны.

— Что за вопли? — устало спросил он и опустился на постель, в изнеможении вытянув ноги.

— Ну что, разгребли? — вместо ответа спросил Олег.

— Куда там, там работы на полгода. Мне, конечно, не зайти было слишком далеко, но и так понятно, что это было нечто грандиозное, — вздохнул Юрий.

— Ты о главном давай, — оборвал его Олег.

— Да нет там никого, ни души. Пусто. Ни живых, ни мертвых.

— Мне сейчас приснилось… — Олег замялся.

— Ничего путного тебе не могло присниться, — отрезал Юрий. — Лучше оставь свой сон при себе. А еще лучше — забудь.

— Она сказала, что жива и вернется.

— Кто? — уточнил Юрка.

— У нее было другое лицо и длинные светлые волосы. Но это была она. Это была она, и она сказала, что вернется.

— Старик, не мотай мне нервы! — попросил Юра. — Лицо, волосы… Сон — он и есть сон.

Олег хотел еще что-то объяснить, но лицо его скривилось, и он отвернулся. Юра вздохнул:

— Надо возвращаться домой. Здесь нам больше нечего делать. Мы не можем жить на развалинах. Это никому не нужно. Дома нас ждут дела… Ты слышишь, что я тебе говорю? Свои чудесные сны ты сможешь смотреть в любом месте…

Олег медленно повернулся. На его лице играла презрительная улыбка.

Юрка опешил:

— Олежка, ты что?

— Ничего. Мой суровый серьезный босс не велит мне говорить глупости?.. Если даже с другом я не могу побыть самим собой, на кой черт мне вообще иметь с ним дело?!

— Извини, Олег. Я не прав… Но все же, — Юрка звонко шлепнул Олега по спине, — давай собираться домой.

Медленно и нехотя Олег поднялся на ноги…

— …В чем дело? Господи, что опять случилось?.. — я услышала сквозь сон чужой взволнованный голос.

Открыв глаза, я увидела Одера и Фелима. Побросав на полу сумки, они склонились над моим креслом.

— В чем дело? — удивилась я.

— Как это, в чем? — возмутился Одер. — Ты спишь и плачешь!

Я провела ладонью по своей щеке. Действительно, лицо все в слезах.

— Чья это чашка, и что это такое? — поинтересовался Фелим, указывая на браслет.

Это моя чашка и моя вещь. И я не хочу больше слышать ваших расспросов! — я повысила голос. Муж и брат переглянулись, и Одер примирительно сказал:

— Молчим.

— Вот и молчите.

Я встала и пошла наверх, на ходу вытирая слезы. Меня взбесили не столько их вполне резонные расспросы, сколько то, что из-за них мне пришлось покинуть Юру и Олега. Если бы можно было, я держала бы контакт столько, сколько оказалось возможно. Идя по коридору, я слышала сзади шаги Одера. Он, словно конвоир, не решался обогнать и шел за мной до самой спальни.

— Как прошла тренировка? — окликнула я его.

— Нормально. А как ты? — Одер пробовал быть равнодушным.

— И я нормально.

Господи, действительно, лучше убежать куда-нибудь из этого плена. Ничем не провинился передо мной этот парень. Я знала, что он хороший человек. Но мне он был совершенно не нужен, вместе с его любовью и жалостью. Не нужен и этот дом, и все, кто в нем живет. Я сама себе не нужна, если не найду выхода.

Валерий был прав: Рай разрушен. Юрка с Олегом ничего не нашли в его обломках. Хотя и непонятно, что они надеялись найти там? Они же знали, где зарыты останки рыжего спаниэля… Конечно, Олег скоро перестанет грустить по поводу своего чудесного многообещающего сна. И вообще, сколько способен человек грустить в разлуке? Как долго он будет избавляться от боли? Как скоро воспоминания о потере перейдут в разряд светлой ностальгии? Наверное, быстро. Но при условии, что потеря не восполнима и в принципе безвозвратна. Ну а если остается пусть даже теоретическая возможность вернуть того, с кем был разлучен, тоска и боль ни за что не ослабевают, а крепнут и становятся злее, делая вслед за собой злее и самого человека. Я поняла, что именно это и стало происходить со мной.

Если бы у Кати Орешиной были десятки аналогов, если бы не существовало Рая и Валерия, если бы Мариэла никогда не ощутила в себе другую женщину, то и прежняя жизнь, и Олег Середа, и Юрий Орешин стали бы подспудными, грустными и светлыми эпизодами снов. И никогда не появилось бы у Мариэлы безумной цели — вернуться.

Но я-то знаю, что вернуться назад можно! Если не хочет этого сделать Извеков, я смогу сама. Нужно только сделать все правильно. А поскольку все это возможно, нетерпение совершенно законным образом начало глодать меня. И вряд ли кому-нибудь будет под силу удержать меня.

— Мариэла, откуда у тебя этот браслет?

— Это мой браслет. Мой. И не начинай все сначала!

Одер в раздражении с размаху швырнул сумку на постель.

— В чем дело? Что это за фокусы, Мари?

— Неужели ты ревнуешь?

Лицо Одера вспыхнуло:

— Если бы могла увидеть себя со стороны, ты не спрашивала бы меня об этом!

— А что было бы, если бы я могла себя увидеть?

— Ты поняла бы, что ты стала совершенно другим человеком.

— Да, Одер, я — другой человек. И мне совершенно все равно, как ты на это посмотришь.