"Тимоти Лири: Искушение будущим" - читать интересную книгу автора (Форте Роберт)

РАМ ДАСС ВСПОМИНАЕТ ТИМА Интервью Рам Дасса,[26] взятое Робертом Форте и Ниной Грабой

Р. Ф.: Когда мы обратились к тебе с просьбой поучаствовать в книге воспоминаний о Тимоти, ты сказал: «Это будет трудно». Что ты имел в виду?

Р. Д.: Дело в том, что Тимоти был одним из самых сложных людей, которых я встречал в своей жизни, и соответственно мое отношение к нему тоже было очень сложным. Так что выразить его в обычной и понятной манере не так-то просто. Подчас отношения между людьми могутбыть весьма тонкими и неконцептуальными, и вот именно такими были наши с Тимом отношения. Описать их не очень просто, потому что там и любовь, и уважение, и разочарование, но и огромная признательность, в общем, весь спектр возможных отношений.

Р. Ф.: Тимоти достаточно глубоко повлиял на очень многих людей, но, наверное, ни у кого не было с ним таких близких отношений, как у тебя в гарвардский период. Можно ли сказать, что ваши отношения, так сказать, сформировали образец для коллективного подражания?

Р. Д.: Сильно сомневаюсь. Наши с ним отношения — это продукт коллективного невроза. Мои неврозы того времени для меня вполне очевидны. Я вряд ли подхожу на роль типичного гражданина в смысле типичной реакции на окружающих. В то время мы были задействованы в невероятно интенсивной психодинамике, протекающей в пропорциях мифов и архетипов. И я не знал, что я был по отношению к Тимоти «самым близким». Конечно, мы проводили много времени вместе и мы были очень близки, но Тим, в некотором смысле, был близок к кому угодно. Тим мог проводить с каким-нибудь человеком больше времени, чем с другими, но я думаю, что люди, которые были по-настоящему близки ему, сами никогда не чувствовали себя такими. Я думаю, мы обычно ожидаем, чтобы люди были нам близки пси-ходинамически, но Тим никогда не интересовался этим планом сознания.

Р. Ф.: А каким планом сознания он интересовался?

Р. Д.: Тимоти всегда почитал Истину, суть, — я имею в виду метафизическую истину, впрочем, так же как и психологическую и социальную истины, и он стремился быть ученым в высшем смысле этого слова. Он хотел добиться понимания вселенной в систематическом плане. Он был настоящий педант. Он много читал и потом словно пропускал все сквозь волшебный фильтр своего сознания, и, когда говорил об этом, казалось, что его мысль идет из самых глубин, у него было мощное сознание, я все время чувствовал эту мощь, когда мы были вместе.

Н. Г.: Была ли его роль духовного революционера аутентичной или это была игра для его «я»?

Р. Д.: Ну, я бы не стал здесь говорить об его «я». Я бы сказал, что он был скорее социоцентричным, чем эгоцентричным. Он играл социальную роль. Я не думаю, что в случае с Тимом можно говорить о самовлюбленном эгоцентристе. Он просто играл разные роли, наполняя их обаятельным содержанием.

Н. Г.: Почему он так провокационно эпатировал истеблишмент?

Р. Д.: Ну, это особая история. Тим — ирландский бунтарь против англичан. Он был подпольным борцом с истеблишментом. Это один из главных мифов его жиз-ни. Если вы дружили с властью, то вы не могли подружиться с Тимоти. Я постоянно должен был беспокоиться о сглаживании углов в его отношениях с властью. Мне не всегда это удавалось, но тем не менее я пытался, а Тимоти постоянно смешивал мне все карты.

Р. Ф.: Я помню, я один раз задал тебе какой-то вопрос о нем и ты сказал: «Тимоти, конечно, великий человек, но у него проблемы с властями». И я подумал, что это как раз т о, что в первую очередь делает его великим, потому что авторитаризм — это большая проблема.

Р. Д.: Вне всяких сомнений, мозаика его личности включала и роли, которые он играл в обществе. Все это было необходимо. Именно поэтому антиавторитарная часть его личности ставила под большой вопрос то, что психиатры говорили об ЛСД, в то время как мне — выходцу из благополучной еврейской семьи — и в голову не приходило ставить мнение психиатров под сомнение. Тимоти открыл мне глаза на то, что мнение представителей официоза не обязательно является истиной. Я был воспитан не ставить их под сомнение.

Р. Ф.: Это еще одна из его мистических ролей.

Р. Д.: Да, роль, а с другой стороны, но какой властью он обладал! Он был единственным в те времена, кто позволял себе вести себя подобным образом. Фрэнк Бэррон тоже мог бы многое сказать, но он не был готов протрубить об этом всему свету. Тимоти боролся за свободу совести, а это была, прежде всего, общественная, политическая позиция.

Р. Ф.: Свобода совести? Что именно ты под этим подразумеваешь?

Р. Д.: Свобода от внешнего контроля над тобой со стороны социальной системы. Другими словами, мы имеем право сами свободно распоряжаться своим сознанием. И он чувствовал, что это одна из наших главных свобод.

Р. Ф.: Ты имеешь в виду, что это что-то выходящее за пределы просто законодательства о наркотиках. Существует бессознательная манипуляция нашим сознанием со стороны истеблишмента, и мы имеем право бороться за свободу от нее.

Р. Д.: Вот именно. Сознание не обязано быть частью истеблишмента. Это истеблишмент может быть частью сознания. Есть что-то вроде заговора, целью которого является определение реальности в одном допустимом ключе, и мы должны от него освободиться, и вот именно об этом говорит буддизм, о необходимости освобождения из этих ловушек сознания. Итак, мы говорим о чем-то очень глубоком, мы говорим о свободе человеческого сознания. Тим видел отношения, существующие между духовным или измененным состоянием сознания и общественно-политической ситуацией, он хотел свободы для изменения сознания, а не просто свободы для сознания, а это неизбежно ведет к постановке вопроса о том, кто контролирует метод.

Р. Ф.: А это как раз разговор, которого ты всегда старался избежать. Ты не хотел обсуждать политику.

Р. Д.: Ну, прежде всего, в те дни Тимоти был политически гораздо более искушен, чем я, гораздо больше. Я был психодинамичён, поэтому после моего псилоцибинового опыта я начал работать с ним на двух уровнях: во-первых, я хотел открыть мистическую сторону псилоцибина, а во-вторых, дать новое определение понятия психодинамики личности. Это меня завораживало и казалось тем путем, по которому стоит идти. Тимоти же более интересовали социально-политические аспекты. Я этого не избегал. Я вспоминаю, что когда я находился в Индии, получил эти вырезки от Аллена Гинзберга, который был на Демократическом съезде, где его избили и всякое такое.[27] Это был 1968 год. А я сидел в храме, смотрел на эти вырезки и думал: «Он на линии фронта, он говорит: "Я в это верю", и он борется за свои взгляды. А что делаю я? Я убежал от жизни, я прячусь здесь, в этом храме». Но потом я подумал: «Но что я на самом деле делаю в этом храме? Я провожу 15 часов в день, изучая свою собственную душу, может, это тоже передний край?»

Р. Ф.: Как ты думаешь, то, что Тимоти отождествлял наркотики с контркультурой, привело это к тому, что мистические цели, с научной точки зрения, стали более трудно достижимыми? Профессиональные исследователи психоделиков сегодня считают, что его поведение создало много проблем, потому что он создал антагонизм в обществе, поляризовал его, и в результате наркотики были запрещены.

Р. Д.: Ну, в любом случае другого пути не было. В то время мы все здорово загуливали; Кен Кизи принимал участие в экспериментах с кислотой в Сан-Хосе, Лос-Анджелесе и в других местах. Газета San Jose News напечатала на первой полосе статью под названием «Наркотические оргии в Сан-Хосе». Было очевидно, что это должно было стать темой горячей политической дискуссии в самое короткое время. Все развивалось слишком стремительно. Если бы у нас были лишние полгода или год для того, чтобы подготовить общество к более лояльному принятию наших исследований. Несомненно, мы должны были быть более политкорректны и уравновешенны. Олдос досадовал на Тима за это, и многие другие тоже. Но мне кажется, Тим был в любом случае слишком далек от приемлемых экспериментальных моделей. Он был увлечен собиранием данных об экспериментах с музыкантами, художниками, писателями, у него была теория естественных медиумов. Было не так просто проводить натуралистические исследования в бихевиористском обществе. Я думаю, мы могли бы продолжать играть в эту игру с университетом еще долго, потому что в университетских кругах была сильна тенденция дать полную академическую свободу ученым, но мы перегнули палку и напугали их.

Р. Ф.: Я вижу эту книгу чем-то вроде ответа на ту книгу, которая недавно вышла в Англии, это протоколы симпозиума, посвященного 50-летию ЛСД, проведенного компанией Sandoz и Швейцарской академией медицины. Президент Швейцарской академии открыл конференцию речью, в которой отметил научные возможности ЛСД, но в конце сказал: «К сожалению, ЛСД не осталось только на научной сцене. Оно попало в руки эзотериков и хиппи и использовалось бесконтрольно». Это, конечно, не факт, что эзотерики и хиппи употребили больше вещества, чем собирались употребить ученые на научные исследования. До сих пор «наука» бьется над разгадкой механизма действия этих веществ. Тим думал, что вещества должны покинуть стены лабораторий для того, чтобы принести какую-то пользу. Он отвечал на важные вопросы, демонстрировал «set and setting» и добился определенных результатов, — если не сказать больше.

Р. Д.: Я думаю, то, что случилось с психоделиками в начале 60-х годов, так основательно изменило это общество, что оно до сих пор еще только пытается осознать, что случилось. Грибы и их исследования, все это распространялось хиппи, менестрелями, рок-н-роллом, вторгалось в коллективное сознание, пока, наконец, не стало его направлять высветив относительную природу реальности. И это огромная, глубокая перемена, которая произошла с нашим обществом.

Р. Ф.: Это потрясающе, но общество до сих пор не поняло, не оценило, чем на самом деле являются эти вещества.

Р. Д.: Нет, не оценило. И пожалуй, это удивительно и прекрасно. Потому что они представляют опасность для людей, заинтересованных в том, чтобы реальность была абсолютной.

Р. Ф.: Как вы отнеслись к тому, что вас выгнали из Гарварда?

Р. Д.: Сейчас я понимаю, что это было для меня неоценимым подарком. Самое главное, что со мной случилось в тот момент, когда я занимался грибами, это то, что, наверное, в первый раз с тех пор, как мне было два года, я слышал самого себя изнутри; я использовал свой внутренний критерий для оценки моего существования больше, чем внешний критерий.

Р. Ф.: То время было ренессансом для многих людей.

Р. Д.: Да, пожалуй… Однажды преодолев страх потери контроля, я впервые смог увидеть вещи такими, какие они есть на самом деле, и испытать восторг на самом краю хаоса, и примерно такой же процесс транс-формации происходил и со всем обществом. Это было по-настоящему страшно, потому что иногда казалось, что ситуация выходит из-под контроля.

Р. Ф.: Страх потери контроля?

Р. Д.: Страх чего бы то ни было, что взрывает общество. Большой страх, что психоделическая революция или эволюция отбросит общество назад к тупости и равнодушию.

Р. Ф.: Индуистская космология представляет развитие мира в виде больших циклов, и это стало уже почти клише, что мы находимся сейчас в темном периоде Кали-Юги. Как ты к этому относишься?

Р. Д.: Я не заключаю свое сознание в рамки мифологических структур. Я имею в виду, что я могу представить Армагеддон, Век Водолея, Кали-Югу, которая перейдет даже в Сат-Югу или в Пралайю, когда все растворится и станет ничем. Все это кажется мне вполне реалистичным. И мне все равно, как это назвать, какое дать имя этому сценарию, если главное, что я должен сделать, это успокоить свой ум, открыть свое сердце и постараться помочь страдающему человечеству. Вот и все. И это дает мне чувство радости. Когда вы спрашиваете, что все это значит, вы хотите получить концептуальную структуру, хотите заключить в тюрьму то, что туда не помещается.

Р. Ф.: Возвращаясь к Тимоти, можно вспомнить, что он любил использовать метафоры. Ты, наверное, слышал его изречение о том, что треть всего, что он сказал, это дерьмо собачье, треть — полная лажа и треть — то, — к чему можно прислушаться. Это дает средний уровень в 33,3 %, вполне достаточно для зала Славы. Что было «дерьмом», а что было — «нормой»?

Р. Д.: Ну, это будет весьма непросто определить. К примеру, его борьба с истеблишментом, с властью, «дерьмо» это или это часть процесса? Я не оцениваю это в бейсбольных терминах, я предпочитаю термины процесса. Тимоти использовал метафоры, он вползал и выползал из них, как улитка, которая прячется в домик. Метафора служит для того, чтобы бросить быстрый взгляд на то, что не стало понятием. Так что я не думаю, что буду оценивать их как его «дерьмо». Я отношусь к этому как к чему-то мимолетному; в какой-то момент все служит своей цели, и наконец вы начинаете видеть баланс, гештальт.

Р. Ф.: В книге «Хаос и киберкультура» Тимоти сказал, что главное было — создать хаос. Конечно — это была еще одна его шутка.

Р. Д.: Да, Тимоти был провокатором. А я только учился на него. Я был слишком буржуазен и воспитан. А Тимоти был тем еще мошенником. Он испытывал восторг от хаоса. Но в нем жили две силы. Он был весьма аккуратен. Записи, которые он вел, он хранил в особых папках и в полном порядке. Это был отнюдь не хаос, это его другая черта: как он собирал материалы и как он относился к ним, думал о них, структурировал их! А с другой стороны, с точки зрения социальной, он всегда балансировал на краю и всегда отталкивался от края.

Р. Ф.: Это всегда проблема — отношения между мистицизмом и политикой.

Р. Д.: Тимоти всегда говорил, что мистик и визионер всегда в шаге от тюрьмы, пока класс священников правит миром. У него было чувство истории, чувство, что, хотя он может казаться неуместным сейчас, через две сотни лет он будет выглядеть совсем иначе. Идея «не оставлять следов», пожалуй, чересчур дзеновская для Тима. У него было чувство поколений в истории.

Р. Ф.: В последние годы, особенно после его освобождения из тюрьмы, казалось, что он живет более в физическом, нежели духовном измерении. Это выглядело так, словно он утратил свою духовность. Как ты думаешь?

Р. Д.: Это не так. Он жил духовной жизнью, но он просто не интересовался какими-то планами сознания. Он был увлечен возможностями интеллекта, его пределами и тем, как далеко их можно раздвинуть. Он любил концептуальные игры, и вопрос в том, играл ли он в них, ист пользуя неконцептуальное пространство чистого духа. Он мог казаться не на пути духа, в том смысле, что это не имело отношения ни к каким мифам или моделям. Возникает вопрос, где же он был? Где его можно поймать? Я чувствую кого-то для чьих поисков мне не нужен гуру, и этот кто-то стоит передо мною. Я знаю, что я сам где-то стою, и я не уверен, что я смогу его увидеть, если он не стоит где-то, понимаешь? Так, сейчас я работаю в тибетском Джогичене, в пространствах чистого сознания, в которых нет никакого астрального содержания, нет дуализма, нет богов и богинь, которые все время превращают формы в бесформенное, наслаждаясь игрой феноменов. И вот это сильно похоже на Тимоти. Я никогда не воспринимал его как учителя Джогичена, но он всегда шел по этому пути. Это было какой-то частью его, и это значит, что он не был полностью пуст. Но в нем была духовность именно этого качества.

Р. Ф.: Он был очень открыт в личном общении, каждому он был готов уделить максимум внимания. Когда ты с ним познакомился, он уже был таким?

Р. Д.: Я думаю, он всегда был таким.

Р. Ф.: Он был как ребенок. Он никогда не думал о прошлом или будущем, казалось, он всецело поглощен настоящим.

Р. Д.: И это всегда бесит людей, они всегда озабочены тем, что будет завтра. Ганди говорил: «Моя главная заповедь — это быть правдивым и не быть логичным».

Н. Г.: Тимоти так далеко впереди. Он как человек из будущего, его сознание обогнало всех.

Р. Д.: Сознание — это забавная вещь. Как бы оно ни развивалось, оно никогда не достигает предела. В ту минуту, когда ты осознаешь это и начинаешь предпочитать просто быть, вместо того, чтобы знать, ты как раз и переходишь на следующий уровень. Быть далеко впереди — это cul-de-sac[28] в определенном смысле.

Р. Ф.: Дело не только в его сознании. Я часто наблюдал эту детскость, это гениальное качество в нем, как он с легкостью мог играть в крокет у себя на заднем дворе или рассуждать на метафизические или научные темы.

Р. Д.: Да, мы с ним в свое время здорово веселились. Отличные были времена. Это было как игра в космосе, как «гигантские шаги». Тимоти пригласил меня в эти пространства, и я был в совершенном восторге от них. Сколько у нас с ним было кислотных трипов вместе, сколько жизни вместе прожито, в Мексике, в Мил-лбруке, в IFF. Это незабываемо. Я вспоминаю вечера в Миллбруке, возле горящего камина, с семьей, с Мэй-нардом и Фло Фергюсон или с кем-нибудь еще, кто бы там ни оказался. Тим и я, Ралф и Сьюзан, мы сидим в темноте и только огонь освещает наши лица, мы словно играем в космическую игру, у нас одна душа и все эти голоса, сливающиеся в единый хор. Это были прекрасные моменты. После этого я уехал в Индию и там, с максимальной скоростью, принялся жадно впитывать все, что мог. В результате я обрел эту роль гностического посредника, взяв на себя задачу интегрирования восточной метафизики в западную психологию.

Р. Ф.: Повлиял ли как-то Тим на твое решение ехать на Восток?

Р. Д.: Ну, до меня там уже побывали и Аллен Гинзберг, и сам Тим, и Ралф, и было совершенно ясно, что поехать туда необходимо, потому что руководство к пониманию того, какого же черта мы все делаем, могло прийти только с Востока. Тим предвосхитил события.

Что особенно потрясающе, так это то, что на обратном пути из Альморы в Дели автобус сделал остановку в Канчи, где и находится мой храм — крохотный храм на небольшой дороге. Человек, которому предстояло впоследствии стать моим учителем йоги, вошел в автобус и сел рядом с Тимоти. Он произвел большое впечатление на Тимоти, и когда они приехали в Наниталь, попутчик вышел из автобуса и стал быстро удаляться по дороге. Тимоти импульсивно вышел и пошел за ним. Он уже был на середине площади, когда водитель нажал на клаксон. Автобус ехал в Дели, и Тимоти решил все-таки вернуться. Но, если бы он продолжил свой путь, он познакомился бы с моим гуру, с которым я встретился два года спустя на совершенно другой дороге. Ты чувствуешь, какая потрясающая игра во всем этом…

Р. Ф.: Тим говорил, что одна из вещей, о которых он сожалеет, это то, что он расчистил пути для проникновения различных гуру с Востока.

Р. Д.: Ну, это отдельная история. Я думаю, восточные люди не были готовы к тем искушениям, которые они встретили на Западе. Многие из них, считая себя свободными, выдавали желаемое за действительное. Я думаю, Тим имел это в виду. Они привезли с собой очень глубокую истину, но при этом было вовсе не обязательно, что они сами являлись ее представителями, и проблема была в том, что обучение было не просто работой. Другими словами, это не просто передача. Они могли донести информацию, но были не в состоянии осуществить полную передачу. Но среди них было несколько по-настоящему замечательных людей. Например, Трунгпа Ринпоче был ничего и Калу Ринпоче тоже. Было немало интересных людей, но многие из них уклонились в сторону; для них это был процесс созревания. Аллен Гинзберг первым привез Бхактиведанту, индуизм. Это было еще задолго до того, как Тим отправился в Индию.

Я ощущал что-то из того, что я постиг и должен передать, с такой же уверенностью, как миллионы людей, которые на своем личном опыте тоже что-то попробовали и оценили, и, что бы это ни было, я чувствовал, это то, что надо. Это чувство, это вера в возможность освобождения человека. И это очень глубоко во мне. От грибов, через очарование Тимоти — к мудрости Ним Каро-ли Баба. Два события определили две стадии моего пути. Первое, это когда я осознал, что я не то, чем себе казался, и я понял относительность всего. И, второе, когда я встретил Махараджи, я постиг все формы и ничто. Я чувствовал, что есть ничто и при этом все.

Р. Ф.: Это настоящая позиция — заявлять, что мы не свободны. Это ренессанс духовности. Осознание себя заключенными?

Р. Д.: Хорошо сказано. Это гурджиевская тема: «Главное — это, даже если ты и сбежал из тюрьмы, ты должен сознавать себя в тюрьме. Если ты чувствуешь себя свободным, побег невозможен».

Р. Ф.: Воспринимаешь ли ты Тимоти как гуру?

Р. Д.: Знаешь, в Индии есть различие между Упагуру и Сатгуру. Упагуру — это гуру на твоем пути, которые открывают перед тобой двери, но сами они не гуру, достигшие освобождения. Разница между Тимоти и Ним Кароли Баба была в том, что, сколько я ни пытался постигнуть Ним Кароли Баба, я не мог его найти. Не было ничего, на чем он стоял, и при этом не было ничего, на чем бы он не стоял. И когда я общался с Ним Кароли Баба, я должен был иметь дело с этой реальностью, а когда с Тимоти — нет, в этом разница. Но Тимоти освободил меня из многих ловушек. Он сделал для меня неоценимо много. Он был очень терпелив, ведь в каких-то сетях я запутался основательно. Он определенно играл на большем числе уровней, чем я.

Р. Ф.: Ты говорил, что, когда ты с ним познакомился, он показался тебе самым творческим изо всех людей, которых ты встречал в своей жизни. Что ты имел в виду? Творческий, как ученый мыслитель, или стратегб или исследователь?

Р. Д.: Да, тот, кто может организовать сет. Так я onределил бы креативность.

Р. Ф.: Давай взглянем на его харизму. Было ли в ней что-либо негативное?

Р. Д.: Я так не думаю. Это неповторимо, это как астральная сила. Вот что это такое, как я думаю. Это действительно свет, но это разновидность астрального света. Это не духовно свободный свет; его суть — это, знаешь, когда ты говоришь о ком-то «блестящий человек», и ты словно одалживаешь у него часть его блеска. Но это не так в случае с духовным озарением. Это скорее как звезды, а не как солнце. Тим как комета, которая прошла по небу. Многие из нас очень ему признательны. Очень многие ему обязаны.

Р. Ф.: И все равно есть какой-то элемент трюкачества в игре Тимоти…

Р. Д.: В духовных традициях было много плутов, много таких, кто использовал разные трюки для освобождения людей.

Н. Г.: Я думаю, в нем было нечто большее, чем харизма. В 60-е годы люди говорили, что чувствуют его ауру на расстоянии многих миль. Помню эту его фотографию с цветком за ухом.

Р. Д.: Да, я знаю эту фотографию, это на одном из Be-in[29] Да, у него была аура юности, он словно излучал свет и энергию, и у него была аура сексуальности, и аура «царя горы» в его игре. Всем этим жизнь одарила его.

Вопрос заключается в том, человек создает ситуацию или ситуация — человека? Тимоти играл свою роль не в вакууме. Он был в одной команде с Аланом Уотт-сом, Олдосом Хаксли, Фрэнком Бэрроном и со многими другими неординарными людьми. Хьюстон Смит, Уолтер Кларк. Это была великая сцена; это была целая сеть, которая поддерживала процесс.

Я смотрю на культурное изобилие, на век информации, социальную мобильность, психоделики, пробуждение этнического и политического сознания. Был момент, когда много всего случалось одновременно. И просто взять и сказать, что причиной всему были психоделики, или век информации, или постиндустриальное сознание, это значит слишком все упрощать. Я просто вижу, что много разных факторов словно нарочно собрались вместе, когда назрел момент, чтобы сдвинуть всю сцену. 60-е годы до одури напугали культуру, потому что они показали другие возможности существования. Это спровоцировало отклонение маятника на двадцать лет республиканства. Это все качания гигантского маятника: Тим на одной стороне, Нэнси Рейган — на другой.

Р. Ф.: И теперь они практически соседи. Существует ли что-нибудь сравнимое с ЛСД? Что-нибудь, что могло стимулировать общество снова так же, или больше, или довести предыдущую стимуляцию до плодотворного результата?

Р. Д.: Я не знаю. Синтез может решить эти проблемы. Мы должны обратиться к слиянию, а не разделению. Объединение изменит экономику мира. Оно произведет неограниченную энергию, оно изменит все.

Р. Ф.: Подобные возможности стали темой для разговоров миллионов людей, благодаря Тимоти и тебе.

Р. Д.: Когда ты говоришь: «Тимоти и тебе», ты несколько преувеличиваешь. Тимоти играл в то время гораздо более значительную роль, чем я. Я был неофитом, учеником. У нас бывали вечеринки в Лос-Анджелесе, и я сидел у ног Олдоса Хаксли и Джералда Хёрда и слушал их разговоры о лабиринтах в церквах Испании и девя-тиконечных звездах. Я просто сидел там, среди этих высоких умов, а Тимоти вплывал в их диалоги и выплывал из них, чувствуя себя как рыба в воде, и при этом брал и меня с собой. Это было как катиться верхом на волне. Я чувствовал себя маленькой волной, катящейся перед большой, и испытывал от этого возбуждение. Это было потрясающе. Это как вначале общество не принимает тебя всерьез, потому что ты вроде как неуместен. Потом ты понимаешь, в чем твоя ошибка. И потом тебя принимают в игру, ты социализирован. И вотты уже член общества.

Р. Ф.: Мне хотелось бы прочесть эту книгу лет через сто. Или быть в комнате, где будут вспоминать Тимоти. Неужели общество так и не оценит по достоинству его достижений?

Р. Д.: Я не могу сказать, что меня очень волнуют исторические воспоминания. Я просто думаю, что мы сыграли определенную роль и это изменило что-то, и это изменение ведет к следующей трансформации. Это просто как маленький блик на сцене, залитой светом.

Р. Ф.: Маленький блик, большое пробуждение. Эти вещества были скрыты от людей на протяжении тысяч лет. Мы не знаем, когда их наконец-то оценят по-настоящему, но то, что они уже стали известны, это величайшее событие в истории человечества.

Р. Д.: Я уверен, что это семя еще принесет плоды. Уже сейчас мы имеем гораздо менее однородное общество, чем раньше, более хаотичное. И в нем есть огромные возможности для роста и перемен. Все идет прекрасно.