"Герои без вести не пропадают" - читать интересную книгу автора (Кибек Митри)

Глава пятая

Ева знала, что добраться до населенного пункта под названием Камень-гура будет не легко. В лесу она заблудится, а на дорогах везде жандармские посты и военные патрули. Без пропуска комендатуры лучше и не показывайся. В другое время она ни за что не осмелилась бы на такое путешествие; но ей надо было узнать, жив или погиб Турханов, узнать во что бы то ни стало. Если погиб, она найдет его могилу, присядет на свежий холмик и выплачет свое горе…

Выйдя на шоссе, Ева прошла не больше километра. Идти дальше было опасно: казалось, все немцы, проезжающие на автомашинах, смотрели на нее с подозрением. «Дождусь какой-нибудь гражданской машины и попрошу подвезти. Может, согласятся за небольшую плату», — решила она.

Спрятавшись в придорожных кустах, она пропустила несколько грузовиков с солдатами. На некоторое время Дорога опустела. Потом появилась встречная колонна тяжелых грузовиков, груженных скотом. Были тут свиньи, телята и коровы. Должно быть, немцы вывозили в Германию скот, отобранный у польских крестьян. Машины шли медленно, обдавая Еву тяжелым запахом навоза. Наконец вдали показался попутный автобус. Скоро девушка увидела знак красного креста и обрадовалась. «Медики, кто бы они ни были, народ гуманный, не откажутся помочь одинокому путнику», — подумала она и, выйдя на дорогу, подняла руку. Автобус завизжал, тормозя, и остановился. Ева оторопела: в кабине рядом с шофером сидел немецкий майор. Но делать было нечего: бежать поздно и опасно. Пришлось обратиться к нему.

— Простите, пожалуйста! Не захватите ли меня с собой? — попросила она по-немецки.

— По глазам вижу — ты полька. Зачем же говоришь на этом собачьем языке? — не то с укором, не то с угрозой спросил майор по-польски на чистейшем краковском наречии.

Ева растерялась. Она не понимала, с кем имеет дело — с переодетым поляком или же с немецким провокатором, знающим польский язык.

— Извините, я думала, что вы немцы, — потупилась она.

— Садитесь, — разрешил майор. Шофер, не вылезая из кабины, открыл дверцу автобуса. Ева поспешно поднялась и увидела, что на том месте, где обычно в санитарных автобусах подвешивают носилки с больным или раненым, стоит гроб, обитый золотистым плюшем с траурной каемкой по краям крышки. Пока она размышляла, что бы это могло значить, машина тронулась.

— Надеюсь, документы у вас в порядке? — спросил Офицер, обернувшись.

— Я так спешила, что, кажется, позабыла их дома, — сказала девушка, роясь для виду в сумочке. — Да, забыла.

— Небось деньги тоже «забыли»? — с явной издевкой процедил сквозь зубы странный майор.

— Нет, не забыла. Деньги при мне. Сколько мне платить?

— Сто марок или триста злотых. Только настоящих, а не оккупационных.

— У меня только оккупационные.

— Тогда плати в два раза больше.

Ева отсчитала деньги и протянула офицеру. Тот передал их шоферу.

— А теперь залезайте в гроб и устраивайтесь там поудобнее. Смотрите только, не подавайте никаких признаков жизни, если кому-нибудь из контрольно-пропускного пункта вздумается открыть крышку гроба. Где вас высадить?

— У деревни Камень-гура.

— Знаю. Это далеко. Успеете выспаться, — сказал шафер по-немецки.

Девушке очень не хотелось ложиться в гроб, но, поразмыслив, она поняла, что иного выхода нет. Ее отказ мог рассердить хозяев автобуса, а главное это единственный способ благополучно миновать проверочные посты. Поэтому пришлось покориться. Она подняла крышку гроба, залезла осторожно, положила сумку под голову и улеглась, а затем осторожно опустила тяжелую крышку. Лежать было жестко и неудобно. От недостатка кислорода и запаха карболки стало трудно дышать. Пришлось чуть приподнять крышку. Это заметили.

— Эй, ты! — крикнул майор. — Не вздумай вылезать! Особенно когда автобус остановится.

— Тут нечем дышать. Я задыхаюсь, — пожаловалась Ева.

— Привыкла у красных в лесу к свежему воздуху! Ничего, скоро над вами окончательно захлопнется гробовая крышка. Тогда не придется жаловаться, — со злобой проговорил офицер. Ева не ответила. Она не знала, что это за люди и как с ними вести себя. Между собой они говорили только по-немецки, и она догадалась, что шофер не знает польского языка. «Значит, он — немец, подумала она. — А майор, очевидно, переодетый поляк, но из правых. Это все равно — черт коричневый или черный. Не надо с ним спорить, не надо раздражать, тогда, может, довезут».

— Опатув, — послышался голос шофера. — Здесь всегда проверяют документы.

— Ничего страшного. Мы им заткнем глотку. Останови! — приказал майор.

Автобус остановился. Послышались голоса, площадная брань, плач и причитание. Кого-то высаживали из машины, тот ругался по-немецки.

— Документы? — потребовал строгий голос.

— Пожалуйста! — ответил майор. Некоторое время было тихо. Потом щелкнула зажигалка. Должно быть, закурили — Ева отчетливо почувствовала запах табачного дыма.

— А это что? — спросил прежний голос.

— Разве не видишь — гроб!

— В гробу кто?

— Наша медсестра. Работала в инфекционном отделении, заразилась тифом и скончалась вчера. Везем в Люблин к матери. Она из фольксдойче. Хотите проверить?

— Нет, не надо, — ответил проверяющий. — Проезжайте скорее!

Дверь захлопнулась, и автобус покатил дальше. — Видал, как перепугался! — сказал майор. — Пожалуй, в следующий раз придется запастись настоящим трупом.

Что на это ответил шофер, Ева не слышала. Дорога была разбита тяжелым транспортом, гроб все время подскакивал. Девушка держалась изо всех сил, чтобы не вывалиться. Казалось, ее немилосердно колотили каким-то тупым предметом. Она закусила губы: было так больно, что хотелось кричать. В конце концов она все же не выдержала и открыла крышку. В это время шофер остановил автобус.

— Приехали, — сказал он громко. — Вот Камень-гура.

— Вылезай! — крикнул майор. — Тут недалеко, пройдешь пешком.

— Спасибо! Я очень вам обязана… Даже не знаю, как отблагодарить…

— Ее не дослушали — Дверца захлопнулась, и автобус покатил в сторону Завихоста. Ева осмотрелась. Солнце только что закатилось за дальние горы, и дневной свет еще не померк. Деревня действительно была рядом. К ней вела тропинка, проложенная через пшеничное поле. Ева стряхнула с себя опилки и мелкие стружки, прилипшие к одежде, когда она лежала в гробу, поправила прическу и медленно пошла к деревне. Слабый ветерок дул в лицо, приносил сладкий запах свежеиспеченного хлеба. Девушка вспомнила, что со вчерашнего дня во рту у нее не было ни крошки, и от голода сразу закружилась голова. «Деньги еще есть, зайду в крайний дом и попрошу продать мне что-нибудь», подумала она и быстро зашагала по тропинке. Крайний дом оказался большим, каменным. Он прятался в глубине фруктового сада. Ева направилась к калитке, но невесть откуда выскочила здоровенная собака и с диким лаем набросилась на нее.

— Боже мой! — закричала она в ужасе. — Помогите! Тут же в калитке показалась женщина средних лет.

— Король! — крикнула она. — Назад! Иди в будку! А ну, кому говорю?

Овчарка еще раз со злобой взглянула на незнакомку, словно жалея, что не успела разорвать ее на куски, потом обернулась к хозяйке, но, видя, что та сердится, поджала хвост и обиженно поплелась в сад, где между деревьями стояла ее будка. Только тут девушка посмотрела на свою спасительницу. Как большинство женщин этих мест, она была в кошуле,[10] голова повязана хусткой,[11] на ногах трепы.[12] Очевидно, она месила глину руки были вымазаны до самых локтей.

— Простите, я вас оторвала… Вечер добрый, пани! — приседая, проговорила Ева.

— Вечер добрый, панночка! — приветливо откликнулась женщина. — Вы к нам?

— Я шла мимо, но хотела постучаться к вам, чтобы спросить, как называется эта деревня.

— Камень-гура. Видать, вы нездешняя.

— Я оттуда, — кивнула Ева в сторону Вислы. — Скажите, пани…

— Франтишка, — подсказала женщина.

— Пани Франтишка, не найдется ли у вас кусочка хлеба? Я вам заплачу, сказала Ева, открывая сумочку.

— Что ты, господь с тобой! Заходи в дом, накормлю и так. Правда, у нас не очень-то густо, но все же не дохнем с голоду. Вот сказывают, будто у вас, в городах, совсем плохо.

Франтишка открыла калитку. Пропустив девушку вперед, она задержалась на минутку и внимательно посмотрела по сторонам, словно желая убедиться, не следит ли за ними кто-нибудь. Поблизости не оказалось ни единой души. Тогда она вздохнула с облегчением и тоже вошла во двор.

— Печка прохудилась, дымит, проклятая. Пришлось обмазать… Вы посидите вот тут, я пойду помою руки и приготовлю вам покушать, — предложила она, показывая на скамейку, и, не дожидаясь ответа, скрылась на кухне. Некоторое время оттуда слышалось бульканье воды, звон передвигаемой металлической посуды, хлопанье дверей, потом в открытом окне появилась голова хозяйки. Она приветливо улыбалась.

— Добро пожаловать, панночка! — пригласила она. — Заходите, у меня все готово.

Ева уже больше суток находилась в пути и страшно устала. С трудом поднявшись со скамейки, она посмотрела на запад. День уже погас. Лиловые тучи быстро темнели, а из-за Вислы уже надвигалась темная ночь, зажигая на своем пути мириады звезд. Слабый ветерок, еще полчаса назад ласково трепавший волосы девушки, усиливался с каждой минутой, сердито шумел в листве огромного каштана, росшего посреди двора. «Где же я проведу эту ночь?» — заныло у Евы сердце. Девушка съежилась, опустила голову и медленно зашагала к двери, откуда доносился запах печеной рыбы, поджаренного лука, укропа, петрушки и еще чего-то.

— Заходите, заходите! — приглашала Франтишка. — Сейчас я задерну занавеску и зажгу лампу. Светомаскировка прямо замучила! Уж второй месяц как вечер, так в деревне тьма, хоть глаз выколи. Ходим и натыкаемся друг на друга.

Хозяйка закрыла окна, задернула их плотной тканью и зажгла лампу. Яркий свет ударил в глаза. Ева заморгала и тут же увидела на степе портрет молодого мужчины в форменной одежде синей полиции. Это было для нее такой неожиданностью, что она чуть не вскрикнула. Хозяйка внимательно наблюдала за ней.

Некоторое время они стояли молча. У Евы от усталости и голода не осталось и следа. Ей захотелось тут же выбежать на улицу, уйти как можно дальше от этого страшного дома. Однако она быстро овладела собой и, глядя на портрет, спросила спокойно:

— Это ваш муж?

— Нет, младший сын. Старший погиб на войне, среднего увезли в Германию, а этот, чтоб остаться дома, поступил служить в полицию.

— Где же он сейчас?

— Поехал с отцом сети ставить. Страсть как любит рыбачить, хоть хлебом не корми. Приходит со службы, сбросит мундир, натянет парусиновые брюки и куртку — и поминай как звали. До полуночи, а то и до утра пропадают с отцом в камышовых зарослях… Сейчас я угощу вас печеным лещом с утреннего улова. Вы поди и не пробовали еще. В городах ведь больше любят жареную и отварную рыбу, а мы, деревенские, едим печеную.

Хозяйка вытащила из духовки огромного леща, величиной чуть ли не с лопату, подрумяненного, блестящего от жира, который натек даже на противень. При виде этого блюда Ева позабыла обо всем, даже о портрете полицейского, который смотрел на нее с противоположной стены, и набросилась на рыбу ничего вкуснее она не пробовала в своей жизни.

За рыбой последовали сладкие вареники, а затем натуральный кофе с молоком. «Ничего себе, — думала Ева, — немцы не обижают полицейских. Что ж, хороший хозяин свою собаку никогда голодом не морит».

— Давно сын служит в полиции? — спросила она.

— С прошлой осени. Сама ему посоветовала. А то молодым парням стало совсем невмоготу в деревне: либо поступай в полицию, либо иди в партизаны, а то сразу заби2ают в Германию. Мы уж решили — в полицию, — пряча глаза, объяснила хозяйка.

— Разве тут и партизаны есть? — заинтересовалась Ева.

— А как же! Где их только нет? На той неделе вот захватили тут переправу, больше часа переходили через Вислу. Потом появились танки. Поднялась стрельба. Аж земля дрожала! Но немцы не успели перейти сюда. Мост взлетел на воздух. Так и разошлись враги в разные стороны.

Ева сразу догадалась, о каком бое идет речь. Ей хотелось расспросить поподробнее, но она боялась выдать себя. «Как будто не очень-то любит швабов, но все же — мать полицейского. Надо с ней поосторожнее…» Но Ева должна была узнать о Турханове-ради этого она и пришла сюда.

— Были, наверное, и убитые? — спросила она.

— Хоронили на другой день. Говорят, погибло восемь человек.

— Все поляки?

— Нет, какие-то азиаты. Народ хотел похоронить на кладбище, да ксендз не позволил. Кладбище-то католическое, а партизаны неизвестно какой веры. Жаль, конечно, бедняг. Даже креста не поставили на могиле. Положили какой-то камень, и все…

— А раненые были, не знаете?

— Там, где убивают, там и ранят… Но, должно быть, раненых партизаны увезли с собой. Здесь мы не видали ни одного.

«Да, теперь ясно: Володя погиб возле этой деревни… Куда же мне теперь деваться? На кладбище пойти? И остаться там навсегда…» Опять заныло у нее сердце.

— Спасибо, пани Франтишка, за гостеприимство, — сказала она, допив кофе. — Поела, попила, а теперь пора и честь знать.

Ева вышла из-за стола, взяла сумочку. — Ну куда же это вы на ночь глядя? Остались бы; переночевали у нас… Хотите, я вам постелю в отдельной комнате? Жила там моя дочь, да вот зимою вышла замуж. Там вам никто не помешает.

— Если честно, я и сама не знаю, куда мне идти. Но и оставаться…

— «Страшно», хотели вы сказать? — перебила хозяйка, глядя на портрет сына. — Не бойтесь. Он такой славный, даже мухи не обидит.

— Нет, я хотела сказать, что мне неудобно вас бес покоить.

— Какое там беспокойство! — замахала Франтишка обеими руками. Пойдемте, пойдемте. Я вижу, вы очень устали. Если торопитесь, завтра могу разбудить пораньше.

— Спасибо. Разбудите, пожалуйста…