Кен Маклеод Совпадение[1]

Когда ты говоришь, что оказался здесь по воле Провидения, — сказал Касим, — мне слышатся два утверждения: «На твое несчастье!» и «Не по твоей вине». Преподобный Дональд Макинайр, магистр гуманитарных наук и доктор философии, отставил банку с пивом и кивнул.

— Так мне порой представляется, — согласился он. — Тебе, конечно, легко говорить.

Касим фыркнул:

— Это всякий скажет! Даже мусульманам здесь проще. Не говоря уже о буддистах и индуистах.

— Вот именно, — подхватил Дональд. — Нет, меня особенно раздражает, что миллионы христиан приняли бы все это спокойно. Англикане, либералы, католики, мормоны, если я не ошибаюсь. И мои братья по вере способны еще до завтрака придумать дюжину разных оправданий — все еретические, будь им это известно. Но они не знают, слава Господу и их тупым маленьким мозгам, так что их грешки будут, конечно, прощены как совершенные в полном неведении. А единоборство выпало мне. По воле Провидения. Как мне думается.

— Я все-таки не пойму, в чем проблема, — что отличает вас от тех, других христиан?

Дональд вздохнул:

— Не так легко объяснить. Скажем так. Ты воспитан неверующим, но, полагаю, ты совершенно отчетливо представляешь Бога, в которого не веруешь. Так?

Касим кивнул:

— Само собой. Аллах всегда был… — он пожал плечами, — составляющей культурной среды. Ее слабостью.

— Ну да. А теперь, что ты почувствовал, когда впервые познакомился с верованиями христиан относительно их Сына Божия?

— Это было давно, — протянул Касим. — Мне тогда было лет восемь-девять. В школе в Кируке. Мне рассказал один одноклассник во время… ну, с прискорбием признаю, во время драки. Подробности опускаю. Достаточно сказать, что я был поражен. Это звучало нелепо и оскорбительно. Я потом смеялся над собой.

— Я тоже умею смеяться над собой, — сказал Дональд, — но я испытал те же чувства — в моем случае, при мысли, что Сын не уникален, что Он обретал другие формы и так далее. У меня язык не поворачивается это произносить. Я буквально содрогаюсь. Но и мысли, что Он ничего не значит вне Земли, я принять не могу. Так что нам делать с разумными существами, которые не являются людьми, но могут оказаться грешниками?

— Может быть, они остаются вовне, — предположил Касим, — как большинство людей, если я правильно понимаю ваше вероучение?

Дональд поежился:

— Так не говорят, и во всяком случае этот вопрос решать не мне. А я в затруднении.

Он откинулся на спинку стула и мрачно уставился на опустевшую банку, а потом в смеющиеся, сочувственные глаза дружелюбного циника, перед которым он открылся больше, чем перед любым верующим на станции.

Касим поднялся:

— Ну, мне остается только сказать: «Слава богу, что я атеист!»

Он повторял эту фразу довольно часто.

— Богу и Бушу, — вставил Дональд.

Эта шутка тоже была не из новых. Если несправедливо было приписывать экс-президенту весь каскад непредвиденных последствий, который привел Ирак в Евросоюз, а Иран заставил примкнуть к Китаю, то столь же несправедливо было обвинять в этом Бога.

Касим многозначительно поднял указательный палец:

— Богу и Бушу! А что остается тебе, Дональд?

— Экспортная жестянка консервов.

— Уточните, доктор. Здесь все экспортное.

— Как и мы сами, — добавил Дональд. — Тогда пусть будет «Теннентс».[2] И порцию солодового к нему, если не возражаешь.

Пока Касим проталкивался к бару, Дональд успел подумать, что его друг, возможно, не более свободен от службы, чем он сам. И капеллан, и офицер разведки могли расслабляться в одинаковых оливковых футболках и свободных хлопчатобумажных штанах, но избавиться от вечной бдительности и привычек труднее, чем от форменной одежды. Полковник-курд все еще по привычке временами именовал свою службу «мухабарат».[3] Это было одной из его расхожих шуточек, наряду с другой, касавшейся электроники и электродов. И третьей, по поводу внеземного шпионажа. И еще… Ну, шуточек у Касима хватало.

— Я погружаюсь в уныние, — отметил Дональд.

Уныние, tristia,первоначально причислялось к семи смертным грехам. Из чего, возможно, следовало, что любой шотландский пресвитерианин отправится прямиком в пекло или, по крайней мере, в самую глубину чистилища, если католики не ошибаются. Если католики не ошибаются! После трехсот семидесяти дней на Станции контактов с внеземлянами эта мысль представлялась Дональду Макинайру далеко не самой еретической.

Касим вернулся и принес с собой зелье, ненадолго излечивающее шотландцев от свойственного им греха и увлекающее их к вечному проклятию, а также более целительные для духа жалобы на собственные трудности. Трудности, в которых Дональд постепенно находил все больше сходства со своими.

— Ну как мне определить, не скармливает ли мне дезинформацию подземная грибница ста метров в поперечнике, у которой вместо речи — химические градиенты, и не троянский ли конь — операционная система, написанная инопланетным искусственным интеллектом? Брюссель все еще ждет досье на каждого из них, а мы ведь даже не знаем, сколько цивилизаций вступило с нами в контакт! Чертов ад, Дональд, прости за английское выражение, существование одной мы заподозрили только потому, что с планеты, где она якобы существует, все возвращаются, страдая ночными кошмарами. — Касим вздернул черную бровь. — Может, не следовало тебе этого говорить.

— Про кошмары я слышал, — отозвался Дональд, — в другом контексте. — Он вздохнул. — Некоторые люди никак не желают понять, что я никого не исповедую.

— Исповедь — ненадежный источник информации, — сказал Касим, глядя в пространство. — Вообще-то, в чем бы я сам хотел исповедаться — это что Квази-станция немножко перебирает с идейностью. Мы применяем идеи вне их контекста.

— Вот с этой, — не без горечи произнес Дональд, — я изо всех сил стараюсь бороться.

С этой идеей Церковь пыталась бороться всю историю своего существования. Искушение изменяться в соответствии с требованиями времени. Едва вера устанавливала точку зрения на один вызов времени, как возникал следующий. В мастерской Плотника хватало разных аршинов, и очередного тумака долго ждать не приходилось. С самого начала, еще в Посланиях, можно уловить борьбу с ересями, проистекающими из греческой метафизики и римских мистических учений. Едва книги закрылись перед арианами, как последовало крушение Рима. Потом вторжение ислама. Разрыв отношений между Восточной и Западной Церквами, приведший к расколу христианства. Затем открытие Нового Света и новое понимание великих древних религий Старого. Реформация. Ересь расизма. Возраст Земли, критика Библии. Дарвин. С двадцатым столетием мир снова расширился, в нем появились гены, бессознательное — какими пустяками представлялись теперь возникшие противоречия! Генная инженерия, химеры, в которых смешивалось человеческое и животное, искусственный интеллект: уже при жизни Дональда все это обсуждалось синодами, ассамблеями и курией, и христианство пришло к подобию согласия, устраивавшему всех, кроме фанатиков и крайних фундаменталистов.

И вот опять не успела улечься пыль — новость, предсказуемая, как планета, непредсказуемая, как комета, — новая ветвь на древе познания Господа или новое чудовище из арсенала Врага, величайший из всех вызовов: внеземной разум. Не то чтобы он оказался полной неожиданностью. Еще схоласты обсуждали множественность миров. Англиканин К. С. Льюис[4] обдумывал этот вопрос в научной фантастике, агностик Блиш[5] толковал его с воистину иезуитской тонкостью. Христианская поэтесса Элис Мейнелл размышляла над иномирными евангелиями, безбожный болтун Макдиармид[6] воспел Неисчислимого Христа. В дискуссиях, последовавших за этим великим открытием, все эти прошлые литературные опыты были извлечены из небытия и подвергнуты критическому анализу. Дональда они царапали по живому: какими бы благонамеренными, благочестивыми и искренними или скептическими и сатирическими ни были эти изыскания, все они представлялись издевкой. Истинно существовало лишь одно Воплощение, одной жертвы было достаточно. Если Реформация имела хоть какой-то смысл, он был таков. В сравнении со своими предками Дональд мог показаться податливым, как глина, очень во многом, но в одном он, подобно им, был тверд как скала. Из всей научно-фантастической теологии он предпочитал честное предупреждение светского гуманиста Гаррисона: «Не рассказывайте в Гефе, не возвещайте на улицах Ашкелона…»[7]

После следующей порции Дональд покинул кают-компанию и отправился в свою казарму. Топология коридоров на Квази-станции наводила на непривычного человека жуть, да и вряд ли она могла быть иной в помещении, встроенном человеком в ось червоточины — создание нечеловеческой инженерной мысли. Устье червоточины за вращающимся корпусом станции оставалось неподвижным, и потому вогнутые поверхности внутри ее представлялись и ощущались выпуклыми. На ближнем конце короткого, заканчивающегося тупиком коридора трудилась ночная смена — компания техников и ученых. В нескольких метрах от них дальний конец коридора перегораживала толстая стеклянная плита с воздушными шлюзами. За ними открывались поверхности планет и их недра, глубины океанов, слои тропосферы и пустые по видимости участки космоса, за которыми горели далекие звезды. Оставался открытым вопрос, то ли мнимые разумные обитатели этих участков населяли близлежащий вакуум, то ли — довольно неуютная мысль — речь шла о мыслительных процессах внутри или среди самих звезд. Число порталов оставалось неизвестным. Их никогда не бывало намного больше пятисот, но при каждом пересчете ответ оказывался другим. От этого тоже становилось неуютно, учитывая, что люди запланировали и выстроили ровно триста коридоров-интерфейсов. Впрочем, все признавали — хотя не все смирились с этим фактом, — что станция странным образом втянулась в окружающий ее запутанный узел пространства-времени. Это отразилось в названии: Квази-станция.

Шутливое прозвище, как и многое другое, строго вырезалось цензурой из сообщений домой. Станция была военным аванпостом ЕС Земли, и почти все сведения о ней, кроме самого ее существования где-то за орбитой Нептуна, считались секретными. Дональд Макинтайр, попавший сюда на втором году срочной службы в качестве военного капеллана, был удивлен не менее своей новоявленной паствы. Видно, чей-то палец ткнул наугад в его номер в перечне религий, принятых актом терпимости, — том самом, что запрещал сайентологию, Церковь объединения, секту ваххабитов и, по случайности или из-за ошибки перевода, унитарный универсализм, — но для священника шотландской церкви понятия случайности не существовало.

Он был прислан сюда с миссией.

— Тот тип в черном считает себя посланцем Господа, — сказал Касим.

— Что? — Майор Бернштейн моргнула, отрываясь от интерфейса.

— Вот. — Касим постучал по столу, пальцем вызвав нужный файл.

— Это что?

— Личные заметки.

Майор нахмурилась. Ей не нравился Касим. Ей не нравились шпионы среди личного состава. И она этого ни перед кем не скрывала. Касиму это было известно. Как и Брюсселю. Этого она не знала.

— Какие у вас основания считать так? — спросила она.

— Вчера в кают-компании он наговорил лишнего.

— В таком случае помоги нам Небеса, — сказала майор. Касим промолчал.

— Ну ладно. — Она просмотрела записки, вернулась к первому абзацу, выделенному Касимом. — «Хуже всего, — читала она вслух, — неопределимые сущности. Отсутствует связное общение. (В худшем случае: попробовать экзорцизм?) Далее: колонии организмов. Микоиды. Перевод предположителен. Молекулярная грамматика. Сомнительно их представление о личности. И об ответственности. Если это удастся установить: рациональная природа, падшая природа. Существует ли у них моральный кодекс, который ими нарушается? Существуют ли какие-либо религиозные представления? Далее: дискретные живые существа. Здесь обратная опасность: антропоморфизм. (См. фиаско доминиканской миссии с ИИ.) Вывод: использовать микоидов, чтобы попытаться установить совпадения». — Она закрыла файл и уставилась на Касима. — Ну? И что здесь плохого?

— Он преследует группу, работающую с микоидами. Если бы вы прочитали дальше, то увидели бы, что он намерен проповедовать им Евангелие.

— Ученым?

— Микоидам.

— О! — Майор Бернштейн расхохоталась. Смех начался и оборвался резко, как звук разбивающегося стекла, и так же резал ухо. — Если он сумеет передать им что бы то ни было, он способнее наших ученых. И пока вы, мой целеустремленный мухабаратчик, не сумеете найти доказательства того, что доктор Макинтайр сеет религиозную рознь в рядах, проповедует рыночный маоизм или новое республиканство или иными способами играет на руку китаезам или янки, я вас серьезно предупреждаю: не тратьте свое и мое время. Я понятно выразилась?

— Вполне, мэм.

— Свободны.

Я делаю не то, что я хочу делать.

Лишь с большой натяжкой удалось прочесть такой смысл в последовательности концентраций органических молекул. В подстрочном переводе это выглядело так:

Титрование Перевод

Маркер-указатель ЭТОТ

Сумма импульсов МИКОИД

Действие (в общем смысле) ДЕЛАЕТ

Маркер отрицания НЕ

Маркер-указатель ТО

Маркер утверждения (ЧТО) НАМЕРЕВАЛСЯ

Маркер-указатель ЭТОТ

Сумма импульсов МИКОИД

Маркер отторжения (И ЭТО) ОТВРАТИТЕЛЬНО

Сумма импульсов (ЭТОМУ) МИКОИДУ

Дональд дрожал, глядя на распечатку. Трудно было не увидеть в ней первого свидетельства того, что внеземному разуму знакомо понятие греха. Он, конечно, прекрасно понимал, что это вполне может означать нечто вполне невинное, например: «Я не могу сдержать рвоту». Однако соблазн — если это был соблазн — увидеть доказательство борьбы духа с плотью — вернее, слизью — был почти непреодолим. Дональд невольно видел совпадение, и отнюдь не случайное.

— Можем мы как-нибудь откликнуться?

Треппер, старший группы контакта с микоидами, покачал головой:

— Воспроизводить градиенты очень сложно. Для нас это все равно что… Слушайте, предположим, дерево могло бы понимать человеческую речь. Оно попыталось бы отвечать, отращивая ветви и листья так, чтобы они соответственно шумели, когда трутся друг о друга на ветру. Но мы бы услышали только странный скрип и шелест.

Деревья на ветру. Дональд через столы и оборудование полевой лаборатории заглянул в конец коридора, в портал, открывающийся на планету микоидов. Отсюда виднелись несколько стоячих деревьев и завалы упавших стволов. Микоиды каким-то образом усиливали рост деревьев и ослабляли их структуру, обеспечивая огромные подземные грибницы-колонии питанием в виде гниющей целлюлозы. Вдали, за лугами травы цвета бронзы, поднималась роща деревьев другого вида: высоких и стройных, с уплощенными корневыми выростами на середине ствола. Жесткие листья, вырастающие по бокам, напоминали стабилизаторы. На вершинах пучками торчали голые прутья. Это были нивенские сосны, способные вырабатывать и запасать мегалитры летучих и горючих углеводородов. При каждой грозе одно или несколько таких деревьев, в которых нечто вроде жидкостного молниеотвода проводило искры к хранилищам горючего сока у корней, с ревом вспыхивали и в столбе пламени поднимались в небо. Некоторые выходили на орбиту. Несомненно, они уносили на себе микоидов-путешественников, но чем занимались в пространстве эти склизкие астронавты, оставалось неясным, как и вопрос о том, возникли эти невероятные древесные ракеты в результате естественного отбора или сознательного генетического вмешательства аборигенов, а может быть, каких-то других инопланетян.

Как бы то ни было, этого оказалось достаточно, чтобы обеспечить микоидам членство в том галактическом клубе, который собрался вокруг оси червоточины. Быть может, они тоже обнаружили устье червоточины на окраине своей солнечной системы. И возможно, они так же недоумевали по поводу чуждых разумов, с которыми она их связала. Но в таком случае они, по всем признакам, не многому научились. Они насытили почву вокруг портала станции молекулярными градиентами, контролировавшимися посредством электрофореза, но смысл их — даже если считать, что перевод был верен, — касался исключительно местных дел. Они как будто совершенно не интересовались общением с людьми.

Дональд твердо решил заинтересовать их. Его пасторские обязанности — общественные и духовные — оставляли вдоволь времени для науки, и он посвятил свой досуг работе в группе исследования микоидов. Он не говорил с учеными о своей цели. Если микоиды грешили, его долгом было предложить им возможность спасения. Долг не принуждал его давать ученым возможность поглумиться.

Время шло.

Хлопнула дверь воздушного шлюза. Дональд шагнул из портала на поверхность планеты. Он прошел по протоптанной уже тропинке вдоль края рощи. Здесь и там сквозь губчатый голубоватый мох и черный ковер опавших листьев пробивались грибовидные образования. Наросты дюймовых шляпок обладали водянистой прозрачностью, которая назойливо соблазняла сравнить их с хрусталиками глаза. Никто до сих пор не решился ковырнуть гриб, чтобы выяснить наверняка.

Блестящая лужица влажной грязи лежала в паре сотен метров от станции. Она протянулась между периметрами двух подземных грибниц и стала излюбленной площадкой для миколингвистических опытов. По ее поверхности с правильными интервалами пробегала радужная рябь переговоров между двумя распространившимися в виде кругов существами. Случайные дожди смывали градиенты, но те неизменно возникали снова.

Дональд ступил на край лужи и установил прибор, разработанный группой для перехвата сообщений микоидов без вмешательства в них: комбинацию широкоохватной полевой модели микроскопа и спектроскопа. Его штатив, несколько метров длиной, устанавливался с опорой на противоположные берега, а камера медленно перемещалась над поверхностью грязи. Осторожно выбирая, куда ступить, Дональд установил одну опору, потом вторую — на дальнем берегу и вернулся, чтобы перекинуть между ним направляющий рельс. Сдвинув переключатель управления в кармане, он пустил камеру в неторопливое странствие.

Дональду позволили произвести небольшой опыт. Его уже проделывали многократно и безрезультатно. Быть может, этот вариант окажется удачнее. Он залез в набедренный карман и извлек завернутый в пластиковую оболочку желатиновый диск около пяти сантиметров диаметром, состоявший из синтезированных копий местных мукополисахаридов. Концентрические круги молекулярных концентраций на его поверхности складывались — как надеялась научная группа — в послание: «Мы хотим общаться. Просим ответить».

Дональд снял нижнюю обертку и, опершись коленом на камень, а рукой — на упавший ствол, склонился над переливчатой грязью и опустил диск в темное пустое пятно посредине. Убирая руку, он сорвал верхнюю обертку и присел на корточки. Смятые обертки он запихнул в карман и полез глубже за вторым диском, изготовленным втайне, собственноручно и с другим посланием.

Запретив себе озираться через плечо, он повторил операцию и поднялся.

В шлеме прозвучал голос:

— Застукал!

Касим стоял в нескольких шагах, сердито разглядывая его.

— Прошу прощения, — возразил Дональд, — я не сделал ничего дурного.

— Ты поместил в грязь не прошедшее проверки сообщение.

— Если и так, — сказал Дональд, — оно никому не повредит.

— Об этом не тебе судить, — сказал Касим.

— И не тебе!

— Как раз мне, — сказал Касим. — Нам не нужна никакая… идеология или противоречия в процессе контакта. — Он огляделся. — Давай, Дональд, будь умницей. Еще не поздно убрать эту штуку. Ничего еще не случилось, и мы забудем об этом.

«Так оно и шло, — подумал Дональд, — еще со времен Ост-Индской кампании: военные и торговцы используют миссионеров, а потом встают на их пути».

— Я этого не сделаю, — заявил он. — Я уйду с тобой, но не стану уничтожать послание.

— Тогда это сделаю я, — сказал Касим. — Посторонись, пожалуйста.

Дональд остался стоять где стоял. Касим шагнул вперед и схватил его за плечо.

— Извини, — сказал он.

Попытавшись вырваться, Дональд невольно шагнул назад. Одна ступня опустилась на поверхность грязи и стала погружаться.

Нога увязла по колено. Не удержавшись, он опрокинулся навзничь на направляющий рельс. Рельс переломился надвое под ударом кислородных баллонов и плюхнулся в грязь. Оба куска рельса сразу утонули. Сам Дональд лежал, подогнув колени, и его визор оказался на уровне поверхности.

— Зыбучий песок. — Голос Касима прорезал встревоженный гомон научной группы. — Не вздумай вставать или барахтаться — только глубже увязнешь. Раскинь руки и не двигайся. Я принесу веревку.

— Ладно, — сказал Дональд, всматриваясь сквозь пятна грязи на визоре. — Не задерживайся.

Касим помахал рукой:

— Дело нескольких секунд, Дональд.

Минуту научная группа развлекала Дональда разговорами, пока Касим сбегал к порталу и взял в шлюзе веревку, висевшую наготове.

— Ну вот, Дональд, сейчас он…

Голос обрезало. В передатчике шуршали помехи. Дональд подождал.

— Кто-нибудь меня слышит? Нет ответа.

Прошло еще пять минут. Никто не появлялся. Придется выбираться самому. Оснований для паники не было. Запаса воздуха хватит на пять часов, а разрыв портала никогда не затягивался дольше чем на час.

Дональд подтянул к себе руки, поднял их над грязью, снова развел и продолжал грести, пока его шлем не оказался на твердой почве. У нею ушло полчаса, чтобы продвинуться на пару метров. Несколько минут он отдыхал, с трудом переводя дыхание, потом закинул руки за голову и заскреб ими в поисках опоры. Цепляясь пальцами за землю, загребая ногами, все еще погруженными в грязь, он немного приподнялся и плечами лег на край трясины. Не успел он подтянуться по пояс, как земля у него под локтями расползлась. Голова упала, и вокруг нее опять всплеснулась жидкая грязь. Он снова попытался всплыть. Руки почти не встречали сопротивления. Густая грязь превращалась в жидкий сироп. Вода поднималась, и большие пузыри лопались в расширяющейся трясине.

Он тонул. Взмахнул руками, задергал ногами, и водянистая муть сомкнулась над его визором. Барахтаясь, уже в панике, он погрузился в непроглядную тьму. Ноги коснулись дна, вытянутые над головой руки уже не доставали до поверхности. Огромным усилием Дональд наклонился вперед и попытался переставлять ноги. Если иначе не получается, он выйдет отсюда пешком. Едва сделав первый шаг, он почувствовал, как нарастает сопротивление жидкой почвы. Грязь вокруг него затвердевала. Он застрял.

Дональд глубоко, медленно вдохнул. Прошло меньше часа. Пятьдесят — пятьдесят пять минут. Вот-вот появятся спасатели.

Они не появились. Еще четыре часа он стоял один в темноте. И с каждым часом в нем крепла уверенность, что портал не открылся. От нечего делать он гадал, не связано ли это с его вторжением в болото. И с болью думал, не уничтожил ли падением свое послание.

Боль прошла. То, что случилось с посланием, что случилось с ним самим, по самому большому счету уже не заботило его. Притча о сеятеле была столь же ясна, как само Великое Поручение Христа. Он выполнял свой долг. Он, насколько хватало сил, провозглашал истину. Для этого он был послан в мир. Никто не гарантировал, что он добьется успеха. Он не первый и не последний миссионер, чья миссия оказалась тщетной в глазах человека. Эта мысль опечалила его, но не встревожила. В этом, как ни в чем другом, Дональд был непоколебим.

Он молился, он кричал, он размышлял, он плакал и снова молился — и он умер.

Наконец! Инопланетные разумные прислали пакет сообщений! Почти год они возмущали воздух и электромагнитные поля низкочастотными волнами, из которых не удавалось извлечь почти ничего осмысленного, много дней подбрасывали короткие сообщения, неразборчивые и совершенно незначительные, и вот наконец, наконец-то прислали нечто, во что можно запустить грибницу.

Микоид обвил пакет тонким щупальцем, просочился в поры и трещины. Он синтезировал кислоту, разъедающую слабые места в оболочке. За несколько часов он проник сквозь оболочку и начал радостно и беспорядочно шарить в скрывавшейся под ней библиотеке данных. В собственном хранилище данных микоиды за миллиарды лет накопили генетическую информацию, позволяющую извлекать сведения из организмов любого типа: растений и животных, грибов и бактерий. Любая нервная система поставляла все семантические и семиотические данные, запечатленные когда-либо организмом. Ощупывая пустоты, обследуя длинные проводящие трубы, прослеживая пучки нейронов, микоид добрался до относительно шарообразного внутреннего пакета, где скапливалась самая богатая информация. Он растворял одно, погружался в другое, анатомировал и исследовал все подряд. Под внешней оболочкой он обнаружил объект, состоящий из сложного сплетения волокон целлюлозы, каждый пласт которого был испещрен значками на углеродной основе. Микоид сохранил этот код вместе с прочими. Наконец с послания инопланетян была считана вся информация, вплоть до строения нейронов и генетического кода.

Тогда началась работа над переводом и интерпретацией, в которой приняли участие все микоиды материка. Она затянулась надолго, но микоиды располагали всем временем мира. Им ни к чему было — пока — общаться с инопланетянами, ведь они располагали почти неиссякаемым источником информации. Они или их предки проделывали такое не раз, под разными солнцами. Они поняли инопланетянина, поняли и странную историю, сформировавшую такое множество связей в его нервной системе. Они перевели углеродные значки на пластинах целлюлозы. В своих гигантских сознаниях они воссоздали сцены чужой жизни, как поступали со всякой жизнью, оказавшейся в их распоряжении, от травы до деревьев и животных. У них, как выразились бы люди, было живое воображение. В сущности, у них больше почти ничего и не было.

Кое-кто из них счел эту историю:

Маркер утверждения БЛАГОЙ

Маркер информации ВЕСТЬЮ.

Споры перенесли ее на деревья-ракеты, те — в сеть червоточин и оттуда — в бесчисленные миры.

И не все семена упали на каменистую почву.