"Маг в законе. Том 2" - читать интересную книгу автора (Олди Генри Лайон)

VI. АЛЕКСАНДРА-АКУЛИНА или ИХНЯЯ БЕСПРИСТРАСТНОСТЬ

— …Итак, суть иска: нарушение Духом Закона условий Договора, неправомочное наложение ограничений на заключение Истцами дальнейших Договоров, что подвергает опасности здоровье и саму жизнь как Истцов, так и их бывших учителей, а также подстрекательство к нарушению Закона в виде заключения Договоров с несовершеннолетними без их на то согласия. Правильно ли я понял суть иска, господа Истцы?

Вот ведь изложил! Сразу видно стряпчего, да впридачу обер-старца!

Мне бы так…

— Все верно, отец Георгий… ой! Или как вас теперь называть?

— Не имеет значения. Если угодно, до окончания тяжбы зовите меня "господин стряпчий" или "Ваша беспристрастность". Итак, госпожа Сохатина Акулина Филатовна согласна с формулировкой иска. Согласны ли вы, господин Сохатин Федор Федорович, с этой формулировкой?

— Да, господин стряпчий.

Прямо как в церкви на венчании!

— Истцы требуют пересмотра Духом Закона своего решения и возвращения им незаконно отобранной возможности заключать дальнейшие Договора согласно стандартной процедуре; а также устранения вредных влияний их рефлекторно-магических действий на их бывших учителей, поскольку срок Договора с последними в настоящий момент истек. Господа Истцы, вы подтверждаете свои требования?

— Да, господин стряпчий.

— Подтверждаем.

— Я, маг в Законе, Десятка Червей, стряпчий Радциг Георгий Эммануилович, берусь вести это дело по поручению Истцов, призвать к ответу вышеупомянутого Духа Закона и добиться справедливого решения. Обязуюсь вести дело беспристрастно, основываясь лишь на фактах, Законе и правдивых показаниях сторон, ибо лгать в присутствии стряпчего, находящегося при исполнении обязанностей, не имеет возможности никто. Подтверждают ли Истцы мои полномочия?

— Подтверждаем.

— Подтверждаем, Ваша беспристрастность.

Только сейчас я замечаю: на лбу у отца Георгия проступили мелкие бисеринки пота. Скулы отвердели, налились каменными желваками, глубокими порезами залегли носогубные складки, отчего лицо стало много старше, с налетом некоего безумия. А глаза… глаза уже смотрели куда-то мимо нас, мимо сада, мимо темной усадьбы — словно Ихняя беспристрастность был далеко отсюда и видел нечто, недоступное нам.

Впрочем, так оно, наверное, и было.

А еще вокруг головы господина стряпчего призрачным нимбом дрожал, тек искрящимися струями воздух, и голос отца Георгия отдавался в ушах гулким эхом, какого никогда не бывало в дачном саду! Будто бы слова падали в замкнутое пустое пространство, чтобы спустя мгновение возвратиться обратно искаженными отголосками.

— Итак, полномочия подтверждены. Данной мне по Договору властью я начинаю тяжбу: Истцы, супруги Сохатины, маги в Законе — против Ответчика, Духа Закона. Истцы на рассмотрение дела явились. Призываю Ответчика, Духа Закона! Явись!

Отец Георгий не двинулся с места, но померещилось на миг: взлетели вверх в повелительном жесте две призрачные руки, вспыхнули огнями св. Эльма — и что-то треснуло, сдвинулось в мире, что-то тайное, но вполне ощутимое.

А потом я увидела его.

Духа Закона.

И разом мне дурно сделалось. Замутило.

Что за напасть?! Когда в Закон выходили — даже не вспомнила ни разочка, что в тягости нахожусь. А сейчас навалилось: голова кружится, подташнивает, коленки ватные. Говорят, это у всех, кто в тягости…

Или это Дух проклятый на мне отыгрывается?!

Ф-фух, попустило чуток. Глаза б мои его не видели, заразу! Отвернуться хочу — ан не выходит. Взгляд сам к нему возвращается, будто собачка на привязи.

Не такой он сегодня был, как в прошлый раз. В сюртуке сером, мышастом, в брючках узеньких, того же колеру; на ногах — башмаки старинные, с пряжками-бабочками (как бы не серебряными!); а лысина вроде поменьше стала, остатки волос зачесаны аккуратно. У сюртучка рукава куцые, лапы Духовы из них торчат едва ли не по локоть; а на руках — мама моя родная! — кандалы! Кто же его заковал-то? Или — сам себя?

Зато нос прежний: сизый, бугристый, прыщеватый… Тьфу!

Отвернулась-таки, сумела.

От злости, должно быть.

— Я явился, Ваша беспристрастность. Готов к даче показаний.

Вежливо говорит, по протоколу — а все едино: издевки строит! Съехались на дачу, для дачи показаний!..

— Господин Ответчик, здесь не уголовный суд. Извольте прекратить паясничать и снять ваши кандалы, — холодно отвечает Ихняя беспристрастность. Я мысленно аплодирую отцу Георгию. Так его, прощелыгу, нечего над людьми глумиться!

Кстати, а где это мы?

Оно, конечно, неприлично в присутственном месте головой по сторонам вертеть — но удержаться не могу!

Верчу.

Точно, присутственная зала; была я в такой однажды. Стены на полторы сажени деревом лакированным обшиты, выше — ровная побелка безо всяких украшений; окна — строгие, узкие. Что за окнами — не разберешь, муть кисельная. Позади нас — дверь. Дверь распахнута настежь, и там, снаружи, тихонько шелестит под ветром темная зелень дачного сада. Лунные блики высвечивают столик, кресла плетеные — и Друца с Рашелью: стоят они плечом к плечу, через дверь на нас смотрят. Ой, когда это Княгиня объявиться успела?.. Видно, тоже не спала, услыхала разговор. То-то ее кашель на части рвал, едва у меня или у Феденьки финт случайный пробивал, мимо воли. Да ведь мы же чуть не убили их, бедненьких!

Ну, Дух, сейчас за все ответишь!

Мельком бросаю взгляд на господина Ответчика. Дух сидит на вытертой до блеска дубовой скамье с высокой спинкой. Никак, скамья подсудимых? А «браслеты» с его рук уже исчезли. Притворщик несчастный! Господин стряпчий, покажите ему, шуту гороховому, где раки зимуют!

Где вы, Ваша беспристрастность?

Оказывается, господин стряпчий уже некоторое время что-то говорит, стоя за кафедрой — а я начало речи ушами прохлопала, пока по сторонам глазела! Тут наша судьба решается, а я…

Все, слушаю!

— …с несовершеннолетними без их на то согласия. Итак, что вы можете сказать по существу выдвинутых против вас претензий и обвинений Истцов?

— Ваша беспристрастность, позвольте мне начать с последнего обвинения, как самого легкого. Речь шла о возможности заключения Договора Истцами с их же будущими детьми, без согласия последних. Я правильно понял?

Дух совершенно серьезен, но меня не покидает ощущение, что про себя он все время язвительно посмеивается. Неужели он настолько уверен в себе?!

— Совершенно правильно, господин Ответчик.

— В таком случае позвольте напомнить вам, господин стряпчий: согласно законодательным нормам, в том числе и принятым у вас, родители до совершеннолетия детей являются их опекунами и полномочными представителями. И, следовательно, в качестве опекунов имеют право заключать договора на обучение от имени опекаемых, не спрашивая на то согласия последних, как особ юридически неправомочных. Я прав?

Стряпчий молчит. Он молчит так долго, что тишина в присутственной зале успевает сгуститься, обрести объем и плоть, превратиться в рой беззвучно звенящей мошкары, окруживший нас со всех сторон. И лишь когда тишина наконец становится невыносимой, когда я готова топнуть, крикнуть — сделать хоть что-нибудь, нарушив тягостное молчание! — в этот момент отец Георгий наконец разлепляет тонкие губы:

— Вы правы, господин Ответчик.

— В таком случае, Ваша беспристрастность, не понимаю, в чем суть претензии господ Истцов? Чем, с юридической точки зрения, заключение рассматриваемого нами Договора отличается от заключения договоров иных? А если принципиальных отличий нет, то заключение Договора Истцами на своих собственных детей от имени последних является абсолютно законным. По сути, речь идет всего-навсего о праве наследования…

Молчание. Однако на сей раз куда более короткое.

— Господин Ответчик прав. Данная претензия снимается.

Снимается?! Где справедливость?! Детей, не спросивши, за руку — и в огонь! Он не имеет права! Я сейчас…

Однако раскрыть рот я не успеваю. Меня опережает Дух Закона. И, наверное, это к лучшему, — понимаю я с опозданием. Слово сказано. Стряпчий БЕСПРИСТРАСТЕН. Он ни на чьей стороне. Он — на стороне Истины.

Вот только нужна ли нам эта Истина?..

— …Теперь позвольте мне перейти к ответам по остальным пунктам предъявленных претензий. Или обвинений? — Дух хитро щурится. — Впрочем, неважно. Итак: меня обвиняют в незаконном ущемлении прав Истцов, выраженном в наложении ограничений на их возможность заключать новые Договора. Признаю, ограничения действительно имеют место быть, и наложил их именно я. (Ага, признался! не выкрутишься!..) Однако утверждаю: накладывая вышеупомянутые ограничения, я находился в своем праве и действовал в соответствии с Законом, что берусь доказать.

Дыхание господина стряпчего становится тяжелым и частым. Он прикладывает ко лбу платок, утирая выступающий пот. Словно почувствовав мой взгляд, отец Георгий оборачивается, выдыхает одними губами:

— Трудно идет. Еле-еле справляюсь, господа, — это он нам обоим: Феденька-то рядом стоит, меня за руку держит. — Не знаю, хватит ли сил довести дело до конца. Очень мощное давление. Того и гляди, выбросит. Но я постараюсь, господа, я очень постараюсь!..

Чует кошка, чье сало съела! А еще Дух Закона называется! Понимает, тварь склизкая: загнали в угол! — вот и пытается заставить нас отступиться. На меня дурноту нагнал, на господина стряпчего давит. Шиш тебе! выкуси! Придется тебе обратно все переигрывать, по справедливости!

Глянула исподтишка на мужа: насупился ненаглядный, набычился, пальцы на правой, свободной руке в кулак сожмет-разожмет — будто перед дракой разминает. И не скажешь, что модный поэт, потрясатель душ и сердец. Чисто кулачный боец из Заиковки перед схваткой. Только схватку ту за нас Ихняя беспристрастность ведет. Вот ведь мука мученическая — ни словом острым отбрить, ни по шее дать: стой да слушай, как за тебя твою судьбу решают! А господину стряпчему еще трудней, ему на себе всю тяжбу тащить, а тяжба, по всему видать, тяжкая выходит. Ты уж, пожалуйста, выдюжи, миленький, очень тебя просим!

— …История эта долгая, господин стряпчий и господа Истцы. Началась она… ну, чтоб не соврать — хотя врать в присутствии Вашей беспристрастности дело пустое! — так вот, началась она почти четыре века тому назад. И, чтобы доказать правомочность своих действий, мне придется начать с самого начала. Итак…

Время тянет, кочерыжка плешивая! Думает, мы тут четыреста лет спорить будем! Отец Георгий, держитесь! На вас вся надежда. Скажите только, чем вам помочь — мы что угодно…

Ничего не сказал отец Георгий. Лишь слегка ладонью повел: молчи, рыба-акулька! молчи и слушай.

Молчу.

Слушаю.

На Ихнюю беспристрастность не гляжу больше — тошно видеть, как человек мучается! последнее отдает!

— …к сожалению, сын этого мага оказался бесталанным. (Опять что-то прослушала!) Не имел он склонностей к тайным искусствам, и отец напрасно наставлял его в сих премудростях, заставляя ночи напролет корпеть над книгами. Да-да, господа, не удивляйтесь…

Дух Закона встал. Прошелся туда-сюда по присутственной зале, заложив за спину руки, смешно торчащие из куцых рукавов сюртука.

Остановился напротив, покачался с пятки на носок:

— Во времена столь отдаленные, господа, магические знания передавались от учителя к ученику… от НАСТОЯЩЕГО учителя к НАСТОЯЩЕМУ ученику! — обычным путем. Подобно любым другим знаниям. Но для того, чтобы учить, и чтобы учиться, тоже нужен талант. Некий дар свыше, предрасположенность — называйте это как хотите; а сын великого (не побоюсь этого слова!) мага был лишен сего дара! Да и из отца учитель был, честно говоря, не очень, — добавил Дух грустно и снова надолго замолчал, меряя шагами залу. Тихо поскрипывали диковинные башмаки с пряжками.

Странно: отчего мне больше не кажется, что он тянет время? Заворожил, гадюка?!

— …не всякий Мастер может быть Учителем; хотя любой Учитель обязан быть Мастером, — пробормотал Дух себе под нос, забыв про нас.

И вскинулся:

— Так о чем это я? Ах, да! Короче: никак не мог тот маг передать свои умения сыну. А хотелось — вы себе представить не можете, до чего хотелось! Обида брала: мое детище, плоть от плоти — бестолочь, бездарь?! Люди, опять же, за спиной насмешки строят… Именно тогда родилась идея Договора. По которому учитель всего себя мог бы передать ученику напрямую, независимо от способностей обоих. А там хоть трава не расти! Пусть не всего себя, пусть бОльшую часть. Ну, будет сын слабее отца, условно скажем, на четверть или на треть — это все равно много, поверьте! А по теперешним меркам: немыслимо много!.. Если бы тогда у мага-отца, кроме познаний в тайных искусствах, хватило бы еще обыденной мудрости и прозорливости… Не хватило!

Дух внезапно упал на свою скамью. Закрыл лицо руками, умолк. Кажется, он плакал. Беззвучно, безнадежно — только плечи под мышиным сюртуком вздрагивали мелко.

Однако, когда он отнял ладони от лица, глаза его были сухими.

— Оставим, господа; это личное. Не буду рассказывать, какие стихии были вовлечены, чем клялся и что принес в жертву маг-отец — тем более, что сейчас это уже не важно, и к данной тяжбе отношения не имеет. Главное, несчастный получил, что хотел! Он создал Договор; сорвал яблоко с запретного древа. Но, к сожалению, понял это слишком поздно… Впрочем, я отвлекся. Пора переходить к сути, — прервал сам себя Дух. — Первый Договор был заключен, и вскоре маг-отец начал замечать перемены в своем сыне. Быстрое овладение знаниями, ранее недоступными — да! — но этим перемены не ограничивались. Все чаще казалось отцу: глядя на сына, он смотрится в зеркало. Слегка кривое, по краям засиженное мухами… Год шел за годом — и наконец срок Договора истек. Сын получил все, что насильно впечатал в его душу, изрезав ее тайными ходами, проклятый Договор — и сын ощутил пустоту! Он многое умел, многое мог, но… он был не в силах воспользоваться приобретенным! Потому что вошел в порочный круг нового Закона! Теперь ему самому нужен был ученик по Договору — иначе отцовский оттиск, не имея основы, сжег бы его изнутри!

Дух подошел к окну.

Привстал на цыпочки, пытаясь выглянуть наружу, но, похоже, ничего рассмотреть ему так и не удалось. Старчески шаркая башмаками, проследовал обратно, к скамье.

— Дальнейшее можно опустить. Закон распространился в магической среде быстрее чумы. Еще бы! Гарантированно обрести мастерство, не прилагая к тому усилий! Пускай часть дара просыплется сквозь пальцы! все равно — кто откажется?! А с другой стороны: подготовить вполне достойного ученика, не тратя времени на монотонные уроки, а занимаясь вместо этого собственными изысканиями! Ну да, ну да, ученику не достичь уровня учителя — но многие ли готовы признать превосходство собственного ученика над собой?! А здесь первенство наставника безусловно. Все довольны!.. кроме одного. Кроме создателя Договора: слишком поздно осознал он дело собственных рук, осознал — и ужаснулся!.. Впрочем, я опять отвлекся. Вернемся к нашим баранам; к нашей маленькой тяжбе. Смотрите!

Дух Закона провел рукой в воздухе перед собой и… исчез!

Странно: мне даже в голову не пришло, что он мог попросту сбежать. И остальным, кажется, тоже. Не мог. А если и мог — не стал бы.

Вместо Духа, на том месте, где он стоял, прямо в воздухе возникло туманное покрывало, вроде экрана синематографа перед началом картины. И тут действительно пошли картинки! Да так отчетливо и взаправду, как никогда не бывает в самом лучшем синематографе!

ЦВЕТНЫЕ!

У меня снова голова закружилась: вот-вот упаду прямо в картинки! вцепилась я в Феденькину руку покрепче; стоим, смотрим.

Сперва на покрывале возник солидный, седоватый, но еще не старый господин в белой рубашке, жилетке и при «бабочке». Господин сидел за столом, заваленным бумагами, и быстро делал какие-то пометки в блокноте. Сперва мне подумалось: это он, маг-отец, что Договор придумал. Подумалось и сразу раздумалось обратно: никакой он не маг на самом деле! Он — крупный финансист, владелец банка.

Зачем нам Дух про банкира показывает?!

На картинку наслаивается, проступает сквозь нее другая, не живая, а словно нарисованная: деньги, деньги, много денег; ассигнации, золотые монеты. Но деньги не лежат в мешках или в сейфах: на них строят заводы, корабли, машины… деньги работают… надо же!

Я всегда думала, что работают люди…

Тем временем рядом с солидным господином появляется мальчик: пухлый, не по-детски серьезный, тоже в белой рубашке, отутюженных черных брючках, жилетке и при «бабочке». Сын. Садится напротив отца, и тот начинает ему что-то втолковывать. Сын слушает, иногда кивает и делает пометки у себя в тетрадке.

Потом время начинает бежать быстро-быстро, мальчик на глазах растет, вытягивается, превращается в молодого парня, в мужчину; а отец его стареет, горбится, лицо прорезывают новые морщины… но они продолжают сидеть за столом друг напротив друга, и сын уже спорит с отцом, они вместе листают бумаги, сын радостно вскакивает, бьет кулаком по собственной ладони: "Есть! — мол. — Получилось! Доказал! Я прав! я!!!" — а отец смотрит на бывшего мальчика снизу вверх с доброй улыбкой.

Сегодня сын превзошел отца.

Отец счастлив.

…А куча денег все растет, течет ручейками-щупальцами, опутывает всех и вся — способен оказался сынок, превзошел папашу, капитал преумножил… Ага, вот и у младшего банкира сын появился, вот уже и он напротив отца сидит, словам его внимает, в тетрадке пером водит. Яблоко от яблоньки! — то-то капиталище у них теперь будет, всю Землю спрутом опутает!

Мигнула картинка. Исказилась, пошла крестами… вернулась. Я гляжу: все, вроде бы, прежнее — ан нет, другое! За столом седоватый банкир сидит, напротив него — сын. Слушает папашу, даже записывать пытается… только по глазам видно: неинтересно это дело мальчишке! неинтересно, непонятно, и спать хочется — раз зевнул, другой, вон уж и голова на листок, криво исписанный, клониться начала…

Прикрикнул на сына отец; вскинулся мальчишечка, моргает с перепуга; отец ему дальше объясняет, тот кивает преданно, а по глазам опять видно — ну ни бельмеса ведь не понимает! лишь бы папа не ругался…

Грустным-грустным стало лицо у банкира. Уразумел: нет у сына таланта к делам финансовым, не преумножить ему капиталов отцовских — дай бог, чтоб не растратил вдребезги! Тут время замелькало, как сумасшедшее: растет сын у банкира, по ресторациям похаживать начал, на барышень заглядываться, в картишки поигрывать. А денег-то не хватает! отец на сына смотрит: не выйдет из того преемника достойного! ну да ладно, ничего не попишешь — не дал Бог таланту! не портить же чаду любимому жизнь из-за этого? живи, как знаешь!

Банкир человеком щедрым оказался: вызвал сына — и бумагу ему подает. Договор, значит. Что отныне вместе они отцовским капиталом владеют-управляют, на паях. Поровну. Фифти-фифти. А дабы соблазна у сына не было свою долю растранжирить, в договоре том пункт соответствующий есть: может сынуля тратить только проценты, а основной капитал расходовать — ни-ни!

Процентов, однако же, немало выходит. На жизнь беззаботную с лихвой хватит, и еще останется — богат папенька!

Сын договор и подмахнул; с радостью!

Я нынче тоже банкир!

И все бы хорошо было, да только забот сыну прибавилось: бумаги подписать, на совет директоров явиться, с векселями неоплаченными разобраться — без вас никак-с, господин главный пайщик! вам решать… Вот и надумал сын, чтоб от хлопот себя избавить, управляющего нанять: пускай дела за него ведет! а самому жить припеваючи!

Хорошо придумал, спору нет, для бездельника — лучше и не надо! Одна загвоздка: управляющий хитер оказался, за жалованье работать не захотел. Долю ему подавай, видите ли!.. Отец-то, может, и отказал бы, а сын рукой махнул — не жалко, мол! — и подписал все бумаги. Оно ведь нетрудно — за чужой счет щедрым быть…

А управляющий пошел к банкиру-отцу договор визировать. Конечно, молодой человек из своей части капитала ему долю выделил, но банк-то все ж — отцовский; стало быть — отцова виза нужна.

Прочитал старый банкир договор: все честь по чести, по закону, основной капитал по договору не тратится, не транжирится; а что сын еще одного человека решил в пайщики взять, на свою долю, чтоб и тот процент от процента имел — это его, сына, дело. Все законно! Вздохнул банкир тяжело — однако, деваться некуда.

Подписал.

И печать поставил.

А через некоторое время и управляющего то ли лень-матушка одолела, то ли решил другу доброе дело сделать, процентами поделиться, то ли еще что — а только и он с одним хорошим человеком в долю пошел. И опять — к банкиру на подпись. А тому делать нечего, снова все по закону — подписал, печать поставил…

И пошло-поехало! Немал капитал оказался, уж дробили-дробили сыновнюю долю — а все еще есть, что делить. Старый банкир умер давно, в кресле вместо него призрак печальный, в жилете и при «бабочке», восседает, договоры визирует, а число пайщиков множится, режут части на части, все мельче да мельче. Никто уж об изначальном капитале и не помнит, не умножает его, все только делят да проценты тратят. И кто такой тот призрак, что в кресле сидит, позабыть успели; а что ходить к нему надо, договор визировать — так все ходят, и мы пойдем; традиция, однако…

Давайте посмотрим в глаза банкиру-отцу, пока он вовсе не сгинул. Давайте? Ну тогда после не жалуйтесь. Вот:

…мыши.

Много их. Шебуршат, заразы; снуют. Грызут страницы в толстой конторской книге. Растаскивают клочки по закоулочкам, прячут в норках. Мышеловки ставили, на голландский сыр чуть не миллион растранжирили — не помогает. Кота завели: только спит, скотина рыжая, да жрет, аж за ушами трещит. Фокстерьера купить, что ли?

Ненавижу мышей.

— …Вот так наш с вами Договор и выглядит, — перед нами уже снова Дух Закона. Стоит, кривит губы. А ведь и вправду на банкира из "волшебного синематографа" похож! — Делите, рвете Капитал на части — но не умножаете его! И все большая часть в небытие уходит, пылью покрывается. Все вы на проценты живете… да какие там проценты — мизер! процентики! процентишки!..

Не выдержала я:

— Ну ладно, пускай — но мы-то в чем провинились?! Что процентов тех нам больше досталось?! Мы Договор не нарушали — так и ты не нарушай! Потому как права не имеешь! Верно, господин стряпчий?

Молчит господин стряпчий. Бледный сделался, на мумию похожий (видела, в музее!), на ногах еле держится. Ну, потерпи еще немножко, миленький, потерпи, ведь чую — недолго осталось! не сможет нас Дух больше за нос водить, байками время затягивать; кончились байки, пора ответ держать!

— Вы Договор не нарушили, верно, — это Дух Закона вместо отца Георгия отвечает, и ухмылка его мне вдруг оскалом волчьим показалась. — Но и я не нарушил. Вы ведь Договор с кем заключали? с Друцем да с Княгиней, верно?

— Верно, — киваем мы с мужем.

— Ну, вышел у вас «брудершафт» — так в том еще крамолы нет, перекрестный Договор не запрещен. Пошли вы оба в долю к Княгине и к Друцу вперехлест — ладно. Я же сам и завизировал. Только вам мало показалось, вы дальше полезли. Набрали полные карманы. А это уже не доля — это «кредит» называется, или иначе «заем». Слыхали о таком?

Что ж он нас, совсем за дурачков деревенских держит?!

— Вижу, слыхали. А то, что кредит возвращать надо — слыхали?

— Какой же это кредит, господин хороший? — хитро щурится мой Федор. Даже хмуриться перестал, улыбается ясно. Небось, углядел, на чем клятого Духа ущучить можно! Господин стряпчий, вы-то почему молчите?.. — Это не кредит, голубчик, это все тот же пай выходит! Что от Княгини с Друцем взяли, что от других крестных — и ни от кого не убыло! Значит, в доле мы! Ты нас не путай… дядя! — и смеется.

А я вслед за ним.

Съел?!

— Это вы что-то путаете, господин Истец, а не я! — сладенько жмурится Дух Закона. — Вы ведь не заключали Договоров со всеми остальными, кто, так сказать, поделился с вами своей долей? В огне Договорном вместе с ними не горели? на словах не договаривались — вообще знать о них поначалу ничего не знали? Так ведь?

Так.

Тут уж возразить нечего.

— Ну и что? — вновь хмурится Феденька.

— А то, что без Договора вы у них брали! Согласия не спрашивая!

— Так они же… они же — мертвые! — кажется, я кричу. — Как у мертвых согласия спросить?! Вот ежели человек в землю клад закопал, да помер, а мы — нашли? что тогда? чей это клад выходит, если владелец умер, и наследников нет? Наш ведь? И спрашивать никого не надо!

— Ошибаетесь, господа.

Дух Закона наконец перестает ухмыляться, но легче от этого не становится. Наоборот. Как будто ледяной водой из ушата окатили.

— Клад, конечно, ваш — да не весь. С него государству долю отдать положено. Львиную долю! А вы ее не отдали.

— Да ладно тебе! — примирительно машет рукой Федька. — Где то государство? Кому долю отдавать? Одни мы тут! Нет у магов государства! Стало быть, и клад — наш, и никому мы ничего не должны! Вот господин стряпчий подтвердит…

Мы разом оборачиваемся к отцу Георгию — и видим, как Ихняя беспристрастность начинает медленно заваливаться на спину.

Стены залы идут рябью, словно отражение в пруду, лицо Духа Закона тоже начинает смазываться — и мы оба, я и Феденька, бросаемся к господину стряпчему. Не сговариваясь, подхватываем с двух сторон под руки, не давая упасть. Под пальцами — что-то твердое. Перстень! Перстень с камнем на левой руке стряпчего. Камень… александрит?..

На правой руке у него должен оставаться еще один, с аметистом.

— Федюньша, перстень!

Дважды повторять ему не надо — мы давно уже понимаем друг друга с полуслова. Наши пальцы одновременно обхватывают кисти отца Георгия, вбирая в себя перстни с уцелевшими камнями…

Глубинная, внутренняя дрожь пронзает меня навылет. Она закручивается теплой спиралью, устремляется наружу — и горячей пульсацией отзывается камень под моими пальцами; сейчас я точно знаю — александрит… был.

На миг мы превращаемся в единое целое: мой муж, отец Георгий и я. Купаемся в кипятке, не давая ему остыть, отдавая весь жар тому, кому он сейчас нужнее.

Стряпчему.

Георгию Радцигу, Десятке Червонной.

Пальцы разжимаются сами собой, но отец Георгий остается стоять. Сам. Лицо его медленно оживает. А из почерневших розеток на перстнях осыпается легкий, почти невесомый пепел.

Все, что осталось от камней.

— Прошу вас, продолжайте, господин Ответчик, — голос стряпчего тверд. — Только покороче. Я не слишком хорошо себя чувствую.

— Я буду краток, Ваша беспристрастность. Собственно, я уже почти закончил. Вы говорили, что никому ничего не должны, господин Истец? И что у магов нет государства, следовательно, и долю отдавать некому? Верно?

Кивнуть получается лишь с третьего раза.

Шея закостенела.

— С вашего позволения, я отвечу. Я ведь — Ответчик (он снова кривит губы, а мне вдруг приходит на ум другой скорбный лик: Ответчика перед Господом за грехи наши). Вы снова ошибаетесь, господин Истец. Вам есть, кому отдавать проценты. Государство магов — это Я! Это МОЙ Закон, МОЙ клад, это Я составил и подписал первый Договор! Я сам есмь и клад, и капитал, и государство, и хозяин банка, из которого берете вы ваши доли. И я просто ПОЗВОЛИЛ вам взять кредит. Или найти клад, если вам так будет угодно. Пора возвращать кредит. С процентами. Или, если хотите, отдавать государству его долю найденного клада. Львиную долю.

— Но в Договоре этого не было! — снова не выдерживаю я.

— А вы читали Договор? — вкрадчиво осведомляется Дух.

— Нет… — щеки мои краснеют. — Его никто не читает! Его вообще нельзя прочесть! Все и так знают, о чем этот Договор. А вы его нарушили!

— Чтобы знать, нарушил я его или нет, его надо, как минимум, прочесть, не находите? А незнание Закона не освобождает от ответственности. Господин стряпчий, подтвердите.

Лицо отца Георгия вновь начинает заливать восковая бледность. Ненадолго хватило камешков! И, тем не менее, Ихняя беспристрастность медленно кивают.

— Итак, господин стряпчий подтверждает мою правоту. Я имею право взыскать с вас выданный кредит, включая проценты (или, если угодно, получить долю от клада). Более того, я предлагал вам — отказаться от всего! Тогда вам не пришлось бы расплачиваться. Но вы сделали свой выбор. Итак, мое решение остается в силе, и я взыскиваю с вас ваш долг: вы не сможете заключать новые Договоры; не сможете — ни с кем, кроме собственных детей, не спрашивая их согласия; если же вы заключите Договор с собственными детьми и благополучно выведете их в Закон — это условие теряет силу, и вы сможете заключать дальнейшие Договоры на общих основаниях.

Он дернул щекой.

Отвернулся.

И эхом отозвался господин стряпчий:

— Аргументы сторон заслушаны, доказательства приведены. Мое решение таково: Дух Закона находится в своем праве. Исковое заявление остается без удовлетворения по всем пунктам. Тяжба окончена.

Я даже расплакаться не успела…