"Убить перевертыша" - читать интересную книгу автора (Рыбин Владимир Алексеевич)

22

В школе Сергея дразнили «везунчиком». С легкой руки учительницы математики, которую он терпеть не мог. Математика, точнее математичка, платила ему тем же. Как-то она, не помнится уж за что, поставила его столбом перед классом, как сказала, до конца урока. И в тот же момент прозвенел звонок. Тогда-то она и проворчала: "Везунчик ты, Новиков". Все забылось, осталась кличка, из-за которой ему не раз приходилось драться до крови из носа. Потом привык, порой даже хвастался: "Мне что, я — везунчик". А позднее, когда совсем поумнел, понял, что кличка сослужила ему добрую службу, породила уверенность, даже самоуверенность. А не эта ли черта характера действительно помогает в жизни, делая человека удачливым?

И сейчас Сергей нисколько не удивился, когда увидел на остановке трамвай с цифрой 5, тот самый, что шел в Дегерлох.

"Если все удастся, поставлю свечку", — загадал Сергей, настороженно оглядываясь из окна трамвая. Подумал вдруг, что не знает, ставят ли в немецких кирхах свечки, и с суеверной торопливостью пообещал пожертвовать в храм некую сумму. Какую именно, на всякий случай уточнять не стал. Больших денег у него не было, а обещать Богу свои несколько марок не посмел.

Скоро подземный трамвай выскочил на поверхность и поехал, полого обегая склон. Пестрый ковер красных черепичных крыш раскатывался все дальше. Улицы втягивались в распадки меж зеленых гор и там, вдали, раскатывались другие ковры других городских районов.

Только теперь Сергей понял восторженность Клауса, расписывавшего красоты Штутгарта, этой древней столицы Швабии.

И напутствия Клауса тоже оказались точными. Сергей сошел, как было сказано, возле кирхи, обогнул ее слева и оказался на Моцартштрассе. Нужный дом был совсем рядом — узкий, на три окна и три этажа, плотно сжатый с обеих сторон точно такими же домами, напоминающими солдат в строю.

Взойдя на невысокое крыльцо, Сергей нажал кнопку переговорного устройства, почти сразу услышал тихое покашливание и сказал, что он от Клауса к Хорсту Фогелю.

— Фогеля нет дома, — почему-то сердито ответили ему.

Сергей спустился с крыльца и перешел улицу. Здесь была аптека. Стеклянные двери тотчас раздвинулись, как только он подошел к ним. Пришлось зайти в аптеку. Хозяин ее — маленький розовощекий господин в ослепительно белом халате — в один момент навязал ему упаковку аспирина, зубную щетку, круглую металлическую коробку леденцов от кашля и спросил:

— Вы ищете господина Фогеля?

Сперва Сергей испугался: откуда знает? Но тут же понял: аптекарь видел в окно, как он подходил к дому.

— Увы, его нет.

— Да вон же он.

И Сергей увидел невысокого человечка в короткополой шляпе, спускавшегося с крыльца.

Фогель явно торопился, быстро шел по улице, не поднимая головы, не оглядываясь. Возле кирхи он остановился, помедлил и толкнул тяжелую дверь.

Не раздумывая, Сергей последовал за ним и сразу увидел лысую голову Фогеля, сидевшего на ближайшей к двери пустой скамье.

В кирхе звучал орган, шла служба. Но какая-то странная была эта служба: звуки органа лились из черной колонки динамика, стоявшей на пустом помосте, напоминавшем клубную сцену, и несколько десятков прихожан, неподвижно сидевших на передних скамьях, спокойно слушали. Прямо-таки обычный концерт, а не служба. Хотя какой она бывает в протестанской кирхе, Сергей не знал. Может, именно такой? Приходит же молитвенное состояние в концертном зале. Говорят же, что музыка — это дар, данный нам Богом для того, чтобы все голоса на Земле, смешав свои наречия, возносили соединенным гимном свои молитвы к нему…

Постояв да поколебавшись, Сергей подошел к Фогелю и сел рядом с ним. Тот никак не отреагировал. Так они и сидели какое-то время, слушали орган. Затем Сергей достал записку Клауса, в которой говорилось о Бисмарке, положил Фогелю на колено. Тот дернулся, будто бумажка ужалила его, но взял, прочитал.

— Я знаю, — сказал он. Сказал так тихо, что Сергей подумал: послышалось. — Но я не могу отдать вам то, за чем вы приехали.

Звуки органа гудели под сводами, рвали душу. И Сергей думал о том, что теперь делать. Жаловаться Клаусу? Или звонить Мурзину и говорить, что искомого нет и не будет? Или плюнуть на все и прямо сейчас махнуть к Эмке в Тюбинген? Всего-то расстояния — сорок километров…

Но ведь Фогель не сказал «нет», он сказал "не могу отдать". Значит, он существует, искомый архив, и надо клянчить?

Люди, сидевшие впереди, начали оглядываться на них, разговаривающих в Божьем храме.

— Мы мешаем, — сказал Фогель. — Я выйду, а вы — через минуту. Идите за мной, поодаль.

"Ну, все, — подумал Сергей. — Смоется". Однако, выждал минуту. Когда вышел, увидел серую шляпу Фогеля в конце улицы.

Они дошли до остановки трамвая, свернули на чистую, посыпанную песком дорожку за домами и оказались в лесопарке. Здесь было свежо и тихо. Голые серебристые стволы буков высились, как колонны в храме. Солнце пробивало плотную завесу веток и листьев, весь лес был залит рассеянным светом, как от множества светильников, и это создавало впечатление чистоты, почти стерильности. Местами лес редел, и в просветах были видны пестрые россыпи красных черепичных крыш.

Там, где дорожка раздваивалась, стояли тяжелые деревянные скамьи для отдыха и тонкие высокие столбы со стрелками — указателями направлений. А людей не было: ни бабушек с колясками, как в московских лесопарках, ни праздношатающихся молодых обалдуев.

Фогель все шел и шел, не останавливаясь. И наконец, быстро оглянувшись, свернул с дорожки в чащу и скоро остановился возле скамьи, явно принесенной сюда какими-то молодыми нетерпеливцами.

— Я знаю, зачем вам это надо, — усевшись на скамью, сразу заговорил он. — И я не могу с вами согласиться. Вами руководит чувство мести. Но зло не искореняется злом. Зло на зло — это уже два зла. Надо принимать сущее как судьбу и обличать премудро, чтобы услышали. А для того, чтобы послушались, нужны не месть, а доброта и прощение. Сейчас другое время. Как говорил великий Гёте, настала пора великих превращений. Все делается по воле Бога. Германия тоже была наказана за грехи. И покаялась. Уже в октябре 1945 года наша церковь выступила с декларацией о признании вины. Свершилось это здесь, в Штутгарте, по инициативе пастора Мартина Нимеллера. Знаете такого?

— Нет, не знаю, — резко сказал Сергей, сидевший как на иголках. Он все больше недоумевал и злился.

— О, пастор Нимеллер — святой человек! — воскликнул Фогель, не обратив внимания на резкость собеседника.

— Он признавал с глубокой скорбью, что из-за нас, немцев, многим народам и странам причинено много страданий, винил себя за то, что мы мало молились, не так сильно верили…

— С нас последнюю рубаху снимают, — нетерпеливо перебил его Сергей. Не каяться надо, а дело делать…

Он злился, он испытывал горестное чувство досады. Ну, что такое происходит с людьми, позволяющими так легко выворачивать свои мозги! Захотелось рассказать Фогелю все, что сам знал. Да ведь не поймет сразу. А растолковывать да убеждать — сколько на это надо времени…

Со стороны дорожки послышались шаги, и Фогель замолчал. Сергею захотелось встать и уйти, на прощание сказав этому очумелому пару ласковых. Но ведь на него так надеются… И он, постаравшись придать голосу противную елейность, спросил:

— Значит, что же, не надо бороться со злом?

— Надо, — обрадованно подхватил Фогель. И придвинулся ближе к Сергею, и снял шляпу, положил ее рядом с собой. — Но как бороться? Любовь, радость, мир, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание — вот орудия достижения цели. После войны Германия была раздроблена, но долготерпением и настойчивостью все преодолела и теперь сильна и едина. И Россия поднимется. Только не надо умножать ненависть…

— Но поступили с Россией отнюдь не милосердно.

Фогель развел руками.

— На то воля Божья.

Внезапно он встал и взял шляпу.

— Я думал, что мне удастся убедить вас, молодой человек. Сожалею.

Резким взмахом руки он надел шляпу и решительно полез через кустарник. Когда Сергей тоже выбрался на песчаную дорожку, Фогель был уже далеко, втянув голову в плечи, он быстро шагал обратно к дому. Посмотрев ему вслед, Сергей пошел в противоположную сторону. Людей в лесу по-прежнему не было никого. Только в одном месте встретился ему единственный любитель природы, сидевший на скамье с развернутой газетой в руках.

Вскоре впереди, в просвете меж деревьями, Сергей увидел длинный палец телебашни. Она возникла сразу вся, от толстого бетонного основания до полосатого шпиля, вонзившегося в небесную голубизну, и многооконного утолщения, висевшего на полуторастаметровой высоте. Возле башни стояли машины, похаживали люди. Подойдя ближе, Сергей прочел объявление, что подъем на смотровую площадку башни стоит 3 марки, и обрадовался возможности отвлечься от неприятного разговора с Фогелем. Он купил билет, в ожидании лифта нетерпеливо походил по нижнему вестибюлю, посмотрел сувенирные киоски, постоял у входа в комнату игровых автоматов, борясь с желанием рискнуть. Вдруг получится, как тогда, в Гамбурге? Но удержал себя: не стоит дразнить Фортуну в такую недобрую минуту.

Прибывший лифт пропел звоночками, и молоденькая симпатичная лифтерша принялась настойчиво зазывать тех, у кого были куплены билеты.

Зеленые цифры на табло указателя высоты в лифте мелькали одна за другой — 5,6,7,8… На цифре 22 Сергей вспомнил об Эмке. На цифре своего возраста — 37 ему нестерпимо захотелось плюнуть на высотную экзотику и немедленно ехать в Тюбинген. А потом внезапно пришла мысль, от которой он задергался, заоглядывался на лифтершу, на четверых, таких же, как он, туристов-созерцателей. Одного из них — высокого господина в темных очках с белым шрамом на щеке он где-то видел, но где именно, сразу не вспомнил. Да и не до воспоминаний было, так ошарашила его мысль новой надеждой: а что если к богобоязненному Фогелю подослать завтрашнюю пасторшу — Эмку? Может, они найдут общий язык?..

Но тут на табло застыла цифра 150, и дверь лифта открылась. Просторная, несколько шагов в ширину, смотровая площадка обегала башню по кругу. Шумел ветер, упругий, порывистый, довольно-таки холодный. Два пухлых облачка, висевшие над башней, казались совсем близкими — рукой достать.

Барьер, ограждавший смотровую площадку, был утыкан длинными стальными зубьями, загнутыми внутрь, а за ними открывался такой простор, что захватывало дух. Город, словно нагромождения игрушечных кубиков, лежал в долине. Жилые кварталы, парки, промышленные районы, городские поселки, леса, вылетные магистрали, виноградники, клиньями вползавшие в город чуть ли не до центра. За зелеными горбами гор, в соседних долинах, тоже пестрели ряды домов, — там были другие городские районы.

Под стальными зубьями по окружности смотровой площадки тянулась медная полоса с выгравированными на ней названиями городов и расстояниями до них. До Москвы было ровно 2000 километров.

Кто-то тронул Сергея за рукав и тихо произнес над самым ухом:

— Спокойно, Сергей Новиков, не оглядывайтесь. Я — свой. Называю два имени: Мурзин и Фогель… Я сказал: не оглядывайтесь! Смотрите вниз. Развилка дорог, стоянка машин, справа, у самого леса — красная черепичная крыша кафе. В этой забегаловке жду вас через десять минут. Я спускаюсь первым лифтом, вы — следующим.

Неизвестный отошел, и тогда Сергей оглянулся. И узнал: тот самый тип в темных очках и со шрамом на щеке, что сидел в лесу на скамье с газетой в руках и поднялся сюда вместе с ним.

Следующий лифт Сергей пропустил, и еще следующий. Совсем продрог на ветру, но так и не решил, что делать. То, что за ним следят то ли немцы, то ли американцы или кто-то еще, — к этой мысли он привык. Но этот человек знает Мурзина. Почему же следят свои?.. Не доверяют? Не верят, что справится? Последнее, впрочем, оправдывается: взять у Фогеля архив ему не удалось… Впрочем, свой ли это тип — еще вопрос. Сволочи, продавшие страну, знают бывших гэбистов… Но он назвал Фогеля. Значит, был у Клауса? А Клаус мог сказать о Фогеле лишь человеку, которому доверяет. Или под пыткой?..

Последнее предположение остудило похлеще горного ветра. Удрать бы куда-нибудь, например в тот же Тюбинген, согреться возле Эмки. Но как убежать с башни? Отсюда — только лифтом, а лифт — классическая ловушка. Там, внизу, верняком ждут.

Дверь лифта снова раскрылась, вытолкнула на смотровую площадку очередную партию праздных созерцателей. Впрочем, эти, похоже, знали, зачем забрались на верхотуру: круглые экуменические знаки на одежде, даже на щеках свидетельствовали о явной религиозности компании.

— Вы едете? — спросила лифтерша.

И Сергей шагнул в лифт с чувством обреченности.

Подозрительного очкарика с белым шрамом на щеке внизу не оказалось. Не было его и возле башни. Тревожная настороженность, мучившая Сергея, прошла, зато появилось любопытство, и он направился к домику, в котором находилась забегаловка. С одной, как ему думалось, целью: убедиться, существует ли на самом деле какая-нибудь для него опасность? Шел и думал, что вот так же, наверное, чувствует себя лягушка, подползающая к ужу. Страшно, но и любопытно же, черт возьми!

Неизвестный господин сидел в дальнем углу лицом к двери. Он никак не отреагировал на появление Сергея, будто не заметил его. И поднял глаза от пенной шапки пива в своем бокале, лишь когда тот подошел вплотную и тронул стул.

— Не возражаете?

— Не возражаю.

— Пива, пожалуйста! — крикнул Сергей парню за стойкой, вожделенно смотревшему на него в ожидании заказа.

Минут пять прошло в молчании. Наконец, Сергей не выдержал, спросил:

— Вы что-то хотели мне сказать?

— Хотел. Боюсь только, что выбрал неудачное место.

— Можно в лес, — неожиданно для самого себя предложил Сергей. — Идите к той скамье, где были, я подойду.

Неизвестный оказался понятливым. Ни слова больше не говоря, встал, положил на стол несколько монет и вышел. А Сергея опять начали одолевать сомнения: не сглупит ли, уединившись с этим типом в лесной чаще? А с другой стороны, какие секреты остались у него? Единственный секрет — Эмка.

Он долго просидел в кафе. Выпил еще пива, съел что-то, чего за думами сам не заметил. Когда пришел к скамье в лесу, наткнулся на колючий взгляд.

— Заставляете ждать, молодой человек. А времени — в обрез.

— Это ваши проблемы, — нагловато сказал Сергей, садясь рядом с ним.

— Это наши общие проблемы.

— Но я вас не знаю.

— Меня зовут Федор Кондратьев. Не слыхали?

— Нет.

— Ну и правильно. В качестве пароля могу рассказать вам о территориальных общинах и разнице между ними и родовыми общинами. Теория, которую вы однажды в подробностях изложили Мурзину. Могу еще сказать, что в день вашего отъезда, когда Мурзин был у вас дома, я, его ожидаючи, ездил к Гребневским храмам, беседовал там с отцом Сергием.

Вдали, на аллее показалась парочка, и Сергей встал.

— Пойдемте-ка подальше, я знаю тихое место.

Скамья, на которой они недавно сидели с Фогелем, оказалась занятой. Парень и девчонка неопределенного возраста, сидя на ней, целовались так увлеченно, что ничего вокруг не видели. Пришлось спуститься ниже по склону и усесться прямо на траву.

— Как вы меня отыскали? — спросил Сергей.

— Я шел к Фогелю и увидел вас.

— А как узнали о Фогеле?

— Клаус сказал. Да, да!.. Давайте уж все ваши вопросы, чтобы недоверие поскорей исчезло.

— А что вас заставило вслед за мной ехать к Клаусу? Вы мне не верили?

— Заставили вы, дорогой, точнее, ваше посещение в Москве некоей обучающей фирмы под названием «Полиглот». Как выяснилось, там не только обучают, но еще и раскалывают людей, вытрясают из них секреты.

— Зачем это им надо?

— Нащупывают возможности шантажа. Когда мы об этом узнали, то поняли, что за вами потянется след.

— Он и потянулся.

И Сергей принялся рассказывать о красивом блокноте «Адъютант», о бегстве из Ольденбурга, о доброй семейной паре, перед которой он ни с того, ни с сего принялся изливать душу. Рассказал и о крупном выигрыше в Гамбурге, позволившем ему разыгрывать роль состоятельного туриста, о привязчивом игроке и русскоязычном немце Пауле, приютившем его в Штутгарте. И разговор с Фогелем, окончившийся ничем, передал в подробностях.

— Да, наследили, — вздохнул Кондратьев.

— Что, и выигрыш тоже подстроен? — изумился Сергей.

— Это, пожалуй, единственное, что вам удалось сделать самостоятельно. Хотя, все может быть. Теперь у вас одна задача — бежать. Архив я беру на себя. Спасибо.

— За что спасибо?

— В основном за последнюю информацию о Фогеле.

И тут Сергей решил выложиться до конца, рассказал об Эмке, не повидав которую уехать никак не мог.

— Вы хотите втянуть ее в это дело?

Сергей беспокойно заелозил по траве.

— Я подумал, что если ее подослать к Фогелю… Она же пастор, может, уговорит?

— Может, — подумав, согласился Кондратьев. — Только поеду к ней я сам. От вашего имени, разумеется, так что не ревнуйте.

— Я?!. Ревную?..

— Ничего, ничего, — засмеялся Кондратьев. — Уезжайте, не беспокойтесь… Впрочем, вот что. Завтра, скажем, в шестнадцать и в восемнадцать по-московскому… Часы-то не перевели на германское?

— Чего их переводить?

— Значит, в шестнадцать и в восемнадцать я буду ждать вас возле телебашни. Или в том кафе. Полчаса туда-сюда. Но будьте осторожны. Если увидите, что вы не один… Понимаете?

— Как не понять, я ведь тоже детективы читаю.

— Если почувствуете слежку, наденьте что-нибудь на голову, в крайнем случае, поправляйте рукой волосы. Вот так.

Он запустил пятерню в свою жидкую полуседую шевелюру и засмеялся.

— Мне это не обязательно, а с вашей копной — в самый раз. Или что-то держите в руке — газету, ветку. Запомнили?

— Запомнил. А вы, стало быть, в Тюбинген?

— Тотчас же.

— А я, значит…

— А вы продолжайте валять дурака. Гуляйте, тратьте деньги Костика, чего их жалеть?

— Вы и тут в курсе? — опешил Сергей.

— И тут. Ну, до завтра…

Он резко, по-молодому встал, протянул Сергею руку. То ли пожать на прощание, то ли помочь встать. И исчез в кустах.

Сложное чувство мучило Сергея. С одной стороны — гора с плеч. Хлопоты с архивом Кондратьев брал на себя. Но Эмка! Как уехать, не повидав ее?.. И в то же время нельзя втягивать ее в это дело…

Медленно и тяжело тащился он по лесу, будто нес непомерный груз. Хотелось напиться. Зайти куда-нибудь? Или взять бутылку домой к Паулю?..

Никакие красоты славной столицы Швабии его больше не интересовали, потому он, не глазея по сторонам, ехал обратно той же дорогой. И очутился на знакомой площади. Бесы тут сегодня не гуляли, стояла тишина, как и подобает в музейном месте, и сидеть на скамье возле гранитной колонны было одно удовольствие.

Тут его и нашел Пауль.

— Куда вы пропали? — обиженно заговорил он, усаживаясь рядом. — Я обыскался, я так беспокоился.

— А говорят, что немцы — люди холодные, и им все до лампочки.

— Немцы разные бывают.

— В том числе похожие на русских?

— Очень часто.

— А что если нам нализаться?

— В меру можно, — неуверенно согласился Пауль.

— Конечно, в меру.

— Тогда… я знаю одно местечко.

Они встали и пошли, поддерживая друг друга, как старые добрые приятели.