Июньская осень

В Шамхоре среди лета начала проступать стылая ранняя осень. Внешне неопределимая, она вдруг задула поземкой в сердцах. Еще вчера казавшаяся устойчивой жизнь, довольно беспечная и порой веселая, разом всколыхнулась, затаилась, напряглась. Мужики подтянулись и посуровели. Мамки разом отрешились от житейских мелочей, начав обращать внимание на главное. Ребятишки стали постигать за считанные часы то, чему их отцы учились годами. Конечно, это не был батин профессиональный уровень, но для их возраста начавшиеся уроки самоспасения воспринимались, как бы это точнее сказать, не по-детски, и это еще более пугало родителей. Ребятишек срочно учили, как выживать в мирной жизни при любой ситуации, в любое время суток, при любых погодных условиях. Сорокалетние офицеры-спецназовцы, отучив днем в учебных классах конституционных защитников Родины, вечером в том же классе срочно натаскивали шмыгающего десятилетнего Петьку и щупленькую с двумя тонюсенькими косичками восьмилетнюю Анастасию нешуточному боевому мастерству. Теперь ребятня, для которой столь неожиданное внимание взрослых, да еще по столь "классному" вопросу, о чем они час назад и мечтать не могли, забыв про песочницы, куклы и машинки, училась по-новому проводить день от подъема до отбоя, с учетом изменившейся политики ЦК КПСС. Майор дядя Федя, на прикладе которого было больше боевых звездочек, чем съеденных шоколадок первоклассником Максимкой, дотошно, не на шутку основательно, в пятый раз заставлял этого Максимку постичь процесс, как правильно и безопасно добраться из квартиры в школу и обратно домой. Ребятня, впившись глазенками, непривычно дисциплинированно, ревниво следила за Максимкиными ошибками. Они не свойственно возрасту стали четко запоминать, что причина всех серьезных неприятностей — непослушание и плохое поведение. Оказывается, случайные знакомства по дороге домой или куда бы то ни было могут закончиться с сегодняшнего дня бедой, так как их могут отследить и под всякими предлогами зазвать в чужой дом и украсть. Ребячье "у-у-хты" явно говорило о расширении ненужного для детства кругозора. Теперь они знали, что нельзя садиться в машину с незнакомым человеком, тем более в одиночку, а только со взрослыми знакомыми или родителями. А сегодня в райцентре узнали, что по "...многочисленным пожеланиям советских граждан, выражающих серьезную озабоченность тем, что в Армянской и Азербайджанской ССР продолжают накаляться межнациональные отношения, Президиум Верховного Совета СССР постановил... ввести комендантский час". В захолустном Шамхоре в том числе. Крыша государства стала не на шутку продуваться и протекать.

И опалившиеся Карабахским костром, раздуваемым с обеих сторон, "черные тюльпаны" косяком, с печальным криком "к русским зарницам через границу вновь понесли ребятишек домой". Да, Александр, ты прав. Опять русских — к русским зарницам. В кильватере "тюльпановского" косяка, сделав прощальный круг над какой ни на есть хатой, выстроился все увеличивающийся поток офицерских жен с ребятней под одним крылом и необходимыми скромными пожитками под другим. Они, удаляясь от своих мужиков все дальше и дальше, вдруг ощутили, что вот сейчас жить с ними хотелось, как никогда. Жизнь, исходящая от родной земли, выдавала им теперь радость по щепотке в виде нечастого письма или устного словечка, скупенького, неказистого, но пахнувшего едва уловимым, только ему свойственным оттенком. Россия, кого это касалось, вновь зажила от почтальона к почтальону. А если подступало что-то тяжкое и невыносимое, то уж пусть лучше почта забудет дорогу к дому. Пусть мужик будет вечно живой. И как же тяжко расставаться не по-людски... Виктор, стоя на перроне вокзала (сосед Толик попросил его побыть с ним на проводах своей жены Ирины), муторно чувствовал себя за обоих. И жили-то они, как не жили. Толя за год в Афгане не получил ни одного письма. Он тяжело переживал смущенные взгляды и проскакивающие иногда фразы об Ирине от товарищей, вернувшихся из коротенького отпуска. Сам он ни разу не съездил к ней. Его никто дома не ждал. Ирине было с кем не ждать. Все это, видимо, было от главного. Она не хотела детей. Тольку это угнетало. Он пил иногда до признаков падучей, за что его не раз надолго отстраняли от полетов. И споры-то были у него с женой порой такие... грызня, а не споры. В конце уже и сами не помнили, о чем и был-то, собственно, спор. А однажды, приехав из отпуска от своей матери, Толька как-то разом остепенился и помудрел. Сегодня, за все не то долгие, не то стремительные минуты на платформе до прибытия поезда он не сказал ни слова. Молча стоял, часто курил и все ждал, ждал... Ирина так и не потеплела. Но когда муж поставил вещи в купе, ее прорвало на первое человеческое бабье рыдание. Вцепившись побелевшими пальцами в купейный столик, она заревела навзрыд. Толька, в слезах, уткнувшись головой в ее подрагивающее плечо, сказал единственное за долгие часы:

— Если бы ты любила и ждала так, как я воевал...

Ирина не подошла к окну уходящего поезда. Но так бабы ревут, уже имея забивший родничок вразумительных слез. А, может, шевельнулся под сердцем он, пусть пока и не существующий.