"Чаша ярости" - читать интересную книгу автора (Абрамов Артем Сергеевич, Абрамов Сергей...)

ДЕЙСТВИЕ — 1. ЭПИЗОД — 2 СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ, НЬЮ-ЙОРК, 2157 год от Р.Х., месяц август (Продолжение)

С севера Манхэттена на самый юг, в Downtown, под East River по скоростному Brooklin Battery tunnel и — сразу направо, на Gowanus Expressway, и по этому скоростному пути — дальше к югу вдоль грязных портовых причалов по правую руку, а по левую — мимо одинаковых, как близнецы-братья, бетонно-железных ангаров, куда можно загнать и могучие фуры под растаможенный груз, и юркие грузовички под нерастаможенный, контрабандный, и куда при желании влезет пятисотместный сверхзвуковой «боинг», или тяжелый атомный подводный «флингер», или целая армия Тита Флавия, некогда осадившая и сровнявшая с землей вредный город Иершалаим, не любимый Иешуа так же активно, как и Нью-Йорк.

Таксист-негр — или афроамериканец, если прибегнуть к так называемой политкорректности, давно и тупо задолбавшей страну, — наотрез отказывался пилить среди ночи к черту на рога, но Крис пообщался с ним на суахили. Мари посулила на английском лишнюю десятку гринов, и он таки попилил, безостановочно и однообразно ругаясь себе под нос.

Пассажиров последнее особенно устраивало: можно было помолчать.

Выражаясь метафорично — каждый молчал о своем. Крис — о предстоящем. О встрече с человеком, носящем имя Мессии — Иешуа Ханоцри, не исключено — просто укравшем это или о встрече с глазу на глаз (хотя скорее всего там будет уйма лишних и очень бдительных глаз!) с главой самой тайной из всех тайных сект, которого называли «Сатаной двадцать второго века» и на счету которого было больше трех сотен украденных детей из Штатов, Канады, Мексики. Дальше Северной и Центральной Америк его влияние пока не простиралось. То ли не мог, то ли не спешил. Все знали его в лицо — по ти-ви выступлениям, но никто не видел лично. А Крис увидит. И… И тут фантазия давала сбой. Но Нью-Йорк, но ночной Манхэттен, но бешеная гонка по пустым улицам, но мертвенно-мрачный порт, обещавший очередное, возможно, даже опасное Неожидаемое — ах, романтика-романтика наивных африканских мальчиков, верящих, что Бог — тоже романтик, иначе зачем он не дал умереть этому славному древнему чувству в век Очень Высоких Технологий!..

Мари тоже думала о предстоящем. Она думала о нем отстранение, как о чужом действии, в котором она, Мари, как всегда, окажется только свидетелем, ей нравилась такая роль — быть везде и не вмешиваться ни во что, хотя она преотлично знала себя и знала, что скажи Иешуа слово — и она войдет в живую ткань оного действия, подхватит оброненную кем-то реплику и поведет свою ррль убедительно и живо, но — теперь уже отстранение, потому что зыбкое слово «странность» преследовало ее с детства, с низко летящего ветра в холодных нормандских дюнах, с мерного шелеста песка, с привычной атмосферы тяжелого молчания в большом родительском доме-замке, и из-за такой атмосферы — с однажды возникшего в девочке ощущения кого-то внутри нее, кого-то, кто ведет. «Странность» и «странница» — однокоренные слова, и, уйдя из странного мира Нормандии, она стала странницей в остальном мире, а встреча с Мессией — она поняла это сразу и навсегда! — сделала ее, студентку-историка, странницей на всю оставшуюся жизнь: так захотел тот, кто внутри. Так ей хотелось думать. И еще: она совсем не боялась того, что их ожидало в Бруклине. Она вообще никогда и ничего не боялась, если тот, кто внутри, не остерегал ее. А сейчас он молчал. Отсутствовал.

А о чем думал Иешуа, никому знать не дано. Вероятно, если бы его спросили, о чем он думает в том или ином случае, он и сам не сумел бы ответить логично. Всегда, в любую минуту перед ним была точная цель: маленькая или великая, земная или Божественная, и он знал точку начала и точку конца, а что посередине — никогда не анализировал, не выстраивал логическую цепочку ассоциаций. Зачем?.. Как-то сказал Мари со смешком: я — как компьютер, у меня не мозг в человеческом понимании этого слова, а очень мощный процессор; но зачем процессору знать, как, откуда и куда идет сигнал…

Слышал бы это высказывание оставшийся в иудейском прошлом Мастер Петр ужаснулся бы провидческой точности метафоры. Он-то отлично знал, почему мозг ученика реально стоит сравнить с компьютером, хотя сравнение окажется явно не в пользу последнего — будь он хоть самый мощный из всех существующих… Петр знал. И кто-то еще на Земле знал — из нынешних. Петр знал — кто, но что с того знания толку? Петр — далеко, не достать…

А тем временем примчались. Таксист с визгом, стирая резину протекторов, затормозил у темной громады ангара, на которой тем не менее ярко горели, освещая пустынное пространство у входа мертвенно-красным светом, метровые буквы: «Richardson amp; Son».

Таксист испарился, как вечно живущий в американской памяти народной Бэтмен на своем бэтмобиле: вжик — и нет его.

Трое остались одни. Ветер откуда-то явился, мокрый и колкий ветер с Ист-ривер, погнал по асфальту обрывки газет, пустые банки из-под пива и колы, еще какой-то мусор.

— И дальше что? — спросил Крис.

Бодрился, гнал страх, но кто бы не почувствовал себя, мягко скажем, одиноко в этот час в этом месте? Разве что Мари? Она и не бодрилась, и никакого страха не ощущала, она просто спокойно ждала, потому что ничего иного в подобной ситуации представить себе не могла: ночь, ветер, безлюдье. И еще: Мессия был рядом. Чего тогда опасаться?..

Тяжелая громада ворот медленно, почти бесшумно раскололась надвое, и створки покатились в разные стороны, открывая пространство внутри ангара, практически черное, густое, может быть даже живое, не пускающее в себя свет потому что мощные лампы, вспыхнувшие у входа, не могли вырвать из тьмы даже пары Метров в глубину. Но в сжатой полоске света возникли четверо в камуфляже американских коммандос с короткоствольными, почти игрушечными в их лапищах автоматиками и пятый — в аккуратном черном костюмчике нью-йоркского «яппи», в белой, естественно, рубашечке, с галстучком-шнурком, в очечках без оправы, что было весьма модно теперь, даже если зрение — стопроцентное или коррекцию еще в детском саду сделали. Уменьшительные суффиксы в данном случае особо уместны, потому что кукольный мальчик-«яппи» смотрелся крохотулькой рядом с настоящими коммандос.

— Господин Ханоцри? — вежливо, склонив, как птица, голову чуть направо, спросил «яппи». И, не дожидаясь ответа, повел правой же рукой в темноту ангара. — Господин Ханоцри ждет вас. Я провожу.

Иешуа засмеялся.

Смех прозвучал странно, даже чужеродно в этих почти священных, храмовых темноте и тишине.

— Я сказал что-то смешное? — «Яппи» теперь склонил голову налево.

— Отнюдь нет, — оборвал смех Иешуа. — Ты куда как серьезен, служивый человек. Смешна сама ситуация, уж очень она театральна, но тем проще будет общение. Мне не приходилось бывать в театрах — ни в Риме, в Древнем, как вы его называете, ни теперь, но, полагаю, театр — это игра, и очень трудно, задумывая трагедию, не получить в итоге комедию или даже фарс.

— От великого до смешного — один шаг, — тихо заметила Мари, которой было ужасно интересно.

— Я не вижу ничего смешного в той ситуации, в которой вы, господа, можете оказаться, — абсолютно серьезно и при этом спокойно, безэмоционально произнес «яппи». И непонятно было: то ли угрозил чем, то ли просто констатировал известный ему факт. — Прошу вас. — И нырнул в темноту.

Иешуа, Мари и Крис последовали за ним, а громилы шли сзади, задрав в потолок автоматы. Прикрывали, значит, с тыла.

Темнота по-прежнему жила своей темной жизнью, но позволила зажечь внутри себя тусклую дорожку под ногами идущих, которая ничего по сторонам не высвечивала, но определяла путь, по которому все и шагали, а дорожка прихотливо виляла, что-то невидное огибая, что-то оставляя в стороне, и привела в итоге к внезапно высветившейся двери с большим тач-определителем обок. «Яппи» приложил ладонь к определителю, тот из белого стал синим, и дверь, щелкнув, отъехала. За ней оказался большой и ярко освещенный лифт с зеркальными стенами, полом и потолком, в котором легко уместилась вся компания, по многу раз отразившись в зеркалах, и в зеркалах внутри зеркал, и дальше, дальше, пока зрения хватало.

— Вы, Учитель, совсем недавно, час назад, не больше, упрекали людей, что они не заглядывают в зеркало, помните? — спросила Мари. — Похоже, что зживушие здесь любят посмотреть на себя…

— Вот только что они видят в зеркале? — вопросом на вопрос отмахнулся Иешуа. — Человека или…

Оба понимали, что говорят просто ради произнесения слов. А с другой стороны — что еще в театре делать, если тебя явно не в зрители пригласили, а в участники? Единственно — говорить, единственно — подавать реплики, пусть даже и проходные, но ведь и проходные реплики в конце концов ведут к ключевым.

«Яппи» промолчал, не счел нужным реагировать на пустое. Коммандос молчали по определению: за них, если дело дойдет, заговорят автоматы.

Бесшумный и практически бездвижный по ощущениям лифт вдруг открыл дверь, и по глазам, привыкшим к черноте ночи, резко и больно ударил сильный, прямо-таки физически ощутимый свет. Зажмурились, естественно, а когда рискнули открыть глаза, увидели огромный, в половину футбольного поля, зал, действительно ярко освещенный невидимыми светильниками. Да скорее всего их и не существовало вовсе: сам воздух, казалось, светился. И еще увидели в светящемся воздухе: зал был абсолютно пуст. Черный лаковый пол, белый потолок, одна стена красная, другая — желтая, третья — синяя, четвертая, как нетрудно сообразить, — зеленая. И еще: в центре зала росло дерево — с толстым стволом, ветвистое, высоченное под потолок, а до потолка — метров десять, и на ветках странного дерева висели некие плоды, спелые, с красными боками, отдаленно напоминающие яблоки.

— Не хватает змия, — сказала Мари, которая очень адекватно врубилась в ситуацию — в отличие от умного, но очень ошарашенного и потому слегка приторможенного африканского мальчика Криса.

— Сказать, чтоб принесли? — спросил кто-то сзади. Все обернулись.

У двери, которая только что вела в лифт, а сейчас почти исчезла, напоминая о своем существовании лишь тонким контуром на стене, стоял высокий: худой человек в белой тунике до полу, босиком, с длинными светлыми волосами, с бородкой, улыбающийся и очень привести: вый, стоял и смотрел на званых гостей, ждал ответа.

— Не надо, — сказала Мари. — Не люблю змей… Кстати, дерево настоящее или органика?

— Обижаете, девушка, — закручинился хозяин, — здесь все настоящее. Хотите яблочка?

— Сыта, — ответила Мари. — И потом: мое имя — Мари.

— Да я вас за Еву и не держу, — засмеялся хозяин. — Акт грехопадения давным-давно стал привычным и милым, мои яблоки к нему никакого отношения не имеют, они просто вкусны и сочны, гидропоника творит чудеса… — Он легко и плавно — Крису почудилось, будто он плыл над полом, а не ступал по нему! подошел к дереву, сорвал фрукт и с хрустом надкусил его. — Люблю фрукты и, соответственно, овощи. Дерево, как вы понимаете, в первую очередь — дизайн, хотя и плодоносит отменно. А вообще-то у меня здесь имеется неплохой сад. Приглашаю.

— Меня лично? — по-прежнему ровно, без эмоций, поинтересовалась Мари.

Пинг-понг: шарик — на ту сторону, шарик — на эту сторону.

— Вы же одна не рискнете.

— Термин неверен. Не захочу.

— Да, я запамятовал: вы совсем не страшитесь риска… Вам говорил чрезвычайно уважаемый мною господин Ханоцри, что вы — уникум?

— То есть?

— Не говорил… — удовлетворенно заметил хозяин, садясь на пол и делая рукой соответствующий жест: мол, и вас приглашаю сесть, мол, у нас здесь по-простому, без церемоний, мебели не держим. — Неужто не понял? — Посмотрел на Иешуа: тот принял приглашение, уселся на пол, молчал, лицо — спокойное, непроницаемое, одна эмоция — вежливое внимание. — Нет, не может быть! Просто не спешил, вероятно, считал, что время не пришло. А у меня иное мнение: пришло время. Я скажу. Вы, Мари, обладаете способностью, которая фантастически редка на нашей планете. Во всяком случае, я — а я повидал многое и многих! — не встречал подобных вам. Вы — простите за некорректное сравнение, но иного с ходу не подберу, — уникальный прибор, который чувствует… — Он все же замялся, не умея найти слово или намеренно не находя его, желая вынудить Иешуа сказать, вообще заговорить. Но Иешуа молчал как в танке. Только слегка улыбаться начал. — Чувствует движения окружающего мира, как живого, так и неживого. Как природы, так и людей. Всего вокруг. Точнее, не чувствует, а предчувствует. Вы можете предсказывать явления природы — начиная от дождя и кончая землетрясениями. Вы слышите не ухом, нет, чем-то внутри — намерения людей и животных. Более того: вы можете управлять ими. Да Бог с вами — вы невероятно много можете! Вы сами о себе что-то знаете, только не понимаете, что именно. Верно?

Мари удивиться бы, испугаться, растеряться — ну какая еще возможна реакция?.. ведь она всего лишь женщина!.. — но ни испуга, ни растерянности не возникло, даже удивления не появилось: тот, кто внутри, не позволил обычным человеческим чувствам вырваться наружу. Именно здесь не позволил — в присутствии этого всезнающего и всевидящего, но опасного, несущего угрозу не только ей — всем троим. Так решил тот, кто внутри. И она ответила на вопрос холодно и спокойно:

— Если я скажу — неверно, вы все равно не поверите. Вы знаете. Но зачем мне ваше знание? Что оно прибавит мне? Удачи? Счастья? Или наоборот — горя и бед?.. Что я знаю, то знаю. Что узнаю — сама узнаю. Я вообще сама по себе. Как кошка. Не трогайте кошку: она не помнит человека, но лишь место. Какое? Например, где человек обидел ее. И еще. Кошки чувствует людей. А я, как вы говорите, не просто кошка, а какой-то прибор, умеющий чувствовать. Так вот, я чувствую, что вы мне не нравитесь. Что от вас исходит опасность. Не могу понять — какая именно, но ощущаю: лучше избежать ее. Лучше встать и уйти. Немедленно!

Она, кстати, так и не села на пол, продолжала стоять — рыжая худая кошка в выцветших голубых джинсах, в маечке с надписью на английском «Спасите наших детей», в сандалиях на босу ногу, с красным платком, повязанным на предплечье левой руки.

Хозяин засмеялся:

— Уйти вы не сможете. Во-первых, вас никто сюда не тянул на веревке — сами явились, благодарите за это господина Ханоцри, называющего себя Мессией. У него, как у Мессии, есть задача: найти пропавших детей. О'кей, это — тема для разговора, я готов к нему… А во-вторых, в этот дом никто не может без моего желания ни войти, ни выйти.

Иешуа терпеливо молчал и слушал этот парфюмерный бред самодовольного человека, действительно очень мощного паранорма, — Иешуа не мог, как ни пытался, пробиться сквозь поставленный хозяином блок, не улавливал ни мысли только слова, выпущенные хозяином на волю. Такой блок могли держать только он сам, Иешуа, и еще Петр, даже у Иоанна, тоже сильного паранорма, блокировка мозга была послабее…

Ты плакался, что не встречал паранорма вровень тебе, подумал Иешуа, так вот он. И лучше бы ты его не встречал!..

Пятнадцать самых могучих на Земле, включая Петра — все они работали на Службу Времени и, вероятно, работают на нее — кроме Петра, естественно, тот физически слишком далек от Службы, — наверняка продолжают как-то трудиться, хотя каналы времени, доступные Службе, намертво заблокированы Иешуа. Всего пятнадцать человек! Петр говорил: больше не нашли… Плохо искали. Вот он шестнадцатый. Только талант его, которому позволено было раскрыться, служит чему-то не тому, чему-то скверному… Хотя чему доброму служат таланты тех пятнадцати?.. Служба Времени, по мнению Иешуа, тоже работала ради весьма сомнительных целей — но это было только его мнение. Хотя и реализованное — в блокировке каналов, в отторжении Службы от Времени…

А Мари этот паранорм зря сказал все. Рано. Девочка может неверно оценить себя, пойти не так и не туда, не дай Бог — сломаться… Хотя почему?.. Ты же рядом. Рано или поздно, но ты все равно бы объяснил ей ее действительно редчайший дар. Правда, предварительно отточив его и скорректировав — как нужно для дела…

— Вы слишком самоуверенны, потомок. — Иешуа решил, что пора брать нить разговора в свои руки и вести ее туда, куда задумано. Куда было задумано еще в Париже, когда внезапно пришло решение лететь в Нью-Йорк, когда таксисту в аэропорту был назван адрес именно этого вонючего отеля, когда ждал звонка, абсолютно открывшись, сняв все блоки, чтобы нынешний собеседник нашел именно его в безумном нью-йоркском ментальном вареве, ждал с необычным для себя нетерпением, потому что знал: этот — найдет. Ему — хочется. Давно. И нашел ведь! Так что пора показать ему, кто хозяин положения… — Вы слишком самоуверенны и не по чину…

Иешуа, не вставая с пола, обернулся, протянул руку к двери лифта, едва заметной на синей стене, и резко сжал пальцы в кулак.

И дверь взорвалась, разлетелась на мелкие и не очень мелкие куски, и посыпались серебряным дождем осколки зеркал, укрывавших стены лифта, и выскочили в зал четверо коммандос, дежурившие в лифте, выпрыгнули, прикрывая руками и автоматами головы от осколков, и привычно, как их учили, упали на пил, вжались в него, не снимая рук с головы.

— Пошли? — Иешуа встал и обратился к спутникам. Хозяин тоже вскочил. Именно вскочил — торопясь.

— Подождите. — Он явно не хотел, чтобы гости уходили, но старался держать лицо. — Вы же не сможете: лифт поврежден…

— Для кого как… — туманно пояснил Иешуа, и лифт дернулся, потом еще раз и плавно пошел вниз, открыв взору шахту, всем своим деловым рабочим видом жуть как дисгармонирующую с абстрактной фантазией дизайнера, придумавшего разностенный зал с деревом Эдема посередине. — А что, сюда, кроме как на лифте, нельзя?.. А лестница?.. Ну, в случае пожара или прорыва канализации…

— Нет сюда никакой лестницы, — почему-то раздраженно сказал хозяин. Только лифт.

— А и верно, — расстроился Иешуа, прямо-таки закручинился, — я и запамятовал: вам лестницы-лифты ни к чему. Вы у нас телепортируетесь туда-сюда. А как насчет ваших бодигардов? Они на лифте?.. Или вы их тоже — туда-сюда?

Иешуа уверенно брал игру в свои руки. Он понимал, что пока это — именно игра, но не собирался затягивать ее, потому что он явился сюда из Европы не для словесных пикировок, а для конкретного дела, и подходила пора делать его, а не выяснять по-дурацки: кто из двоих сильнее как паранорм. Во-первых, неинтересно, а во-вторых, выяснять-то особо нечего…

Даже Крис понял, что Учитель закончил малопонятный этап молчания и приступил к столь же пока непонятным действиям. Взорванный лифт впечатлял, конечно, но Крис успел повидать нечто более впечатляющее — ожившие реки, например, так что пока, понимал он, идет разминка, а если прибегнуть к театральной терминологии, что уже позволил себе Иешуа, то — интродукция, завязка, а вся интрига, кульминация — впереди… И вдруг ощутил в себе слова Учителя: «Забери у бодигардов оружие, пока они не очухались».

«Зачем?» — не понимая, спросил Крис и вдруг сам осознал, что спросил мысленно.

И Иешуа услышал его и так же ответил:

«Эти идиоты могут с испуга затеять стрельбу. Очень не хотелось бы…»

И в этот мысленный диалог нежданно вмешался третий — хозяин:

«Не затеют. Они ничего не сделают без моего приказа».

«Забери», — повторил Иешуа и произнес уже вслух: — Давайте говорить вслух, господин… Хартман, если не ошибаюсь? Джереми Хартман, сорока двух лет, холост, родился в городе Сода-Спрингс, штат Айдахо, в семье Энн и Джошуа Хартманов, единственный ребенок, родители умерли, когда мальчику было шесть автокатастрофа, воспитывался одиноким дедом по линии матери в городе Бландинг, штат Юта, там и проявились начальные паранормальные способности… Напомнить, господин Хартман, как они проявились? Или давайте без церемоний: напомнить, Джереми…

— Не надо, — быстро ответил хозяин, на глазах меняясь, словно старея, волосы, только что легкие и красивые, вдруг обвисли сосульками, кожа выдала сетку морщинок у губ и глаз, да и глаза — синие-пресиние! — вдруг выцвели, потускнели. Ослабил внимание — потерял «эффект маски».

— Что не надо? — Иешуа не снижал давления на Хартмана. — Не надо по имени? Или не надо напоминать? Точнее формулируйте, я не понял… Итак, городок Бландинг на юге штата, школа, седьмой, если не ошибаюсь, класс, девочка-одноклассница по, имени Рэйчел Треверс…

— Не надо, — повторил Хартман, — я помню…

— Не сомневаюсь, — сказал Иешуа. — Еще бы не помнить! Бедная Рэйчел до сих пор коротает деньки в приюте для умалишенных, и навестить ее некому. А может, навестим ее, а, Джереми?.. Телепортируемся в Юту, это нам с вами — раз плюнуть, зайдем в приют, попробуем вытащить женщину из сумрака. Я в свое время, в Галилее первого века, пробовал — получалось. Думаю, и у вас получится…

Крис посмотрел на Мари, поймал ее успокаивающий взгляд, а услышал непроизнесенное:

«Не надо беспокоиться. Все в норме. Учитель владеет ситуацией… — и еще: — Я совсем не чувствую опасности. Была и спряталась. Но ведь она есть, есть…»

Крис понял: Мари даже не предполагает, что он слышит ее мысли. И если первые опосредованно адресовались именно ему — в конце концов их можно было понять и без всякой телепатии, взгляда хватало, то остальное Крису вовсе не предназначалось. А он услышал и застыдился: выходит, теперь ему придется прятать открывшуюся способность? Кому охота быть рядом с типом, который подслушивает любое сокровенное?.. Оборвал себя: а как же Иешуа? Он не скрывает, что слышит… И сам себе ответил: так то ж Учитель! Пусть он и объяснит, как ему, Крису, вести себя дальше-с внезапно проснувшимся, незваным, но довольно симпатичным даром. И, кстати, хорошо, что Мари не чувствует опасности: так спокойнее ожидать развития событий, которые текут невесть в какие края, а там, в тех краях, четыре конфискованных автомата погоды явно не сделают…

Он так и торчал посреди разноцветного зала — обвешанный оружием. Обернулся: ожившие и пришедшие в себя бодигарды стояли у раскуроченного лифта, который, оказывается, вернулся на место, — или его Иешуа вернул? — и никакой активности не проявляли. Игра в «замри»: хозяин приказывает, слуги исполняют.

А Иешуа и Хартман по-прежнему стояли друг против друга под развесистым древом познания добра и зла, выросшим в припортовом ангаре на щедрой гидропонике, и вели малопонятную для окружающих беседу.

— А тремя годами позже, на выпускном вечере, вы обнаружили в себе дар и решили, что отмечены Богом, так?

— По-вашему, не отмечен? — Хартман — никакой не Ханоцри! — вновь обрел потерянную было уверенность, даже наглость, повел разговор на равных.

Крис не слышал Иешуа, не слышал Хартмана, блоки у обоих были каменные, непробиваемые, но никаким не паранормальным, а традиционно развитым у любого сапиенса чувством, называемым в народе шестым, довольно ощущал: рановато — на равных. Еще не вечер. Учитель еще даже не начал генерального сражения, он еще только играл полегоньку — как помянутая Мари кошка играет с живой и нахальной крысой.

— Почему ж? — вроде бы заколебался Иешуа. — Отмечены, конечно. Вы неплохо используете свой мозг — не в пример вашим временникам…

— А вы — не в пример вашим… — перебил Комплиментом Хартман, довольно-таки хамским. Но Иешуа хамства не заметил.

— Только вот используете вы свой дар не ради добра, не ради помощи тем, кто, увы, не владеет таким же или более слабым даром, а ради… — замолчал, не находя определения. Спросил: — Кстати, ради чего, ответьте?

— Мир погряз в грехах, — зло сказал Хартман. — Вы это без устали талдычили аж две тысячи лет назад, а что изменилось? Только хуже стало. Но я могу спасти его. А если мы вместе? Мы вдвоем и с нами — отлично вымуштрованные солдатики… Ну, пусть не весь мир, но хотя бы тех, кто еще не затронут его смертельным вирусом…

— Прекратите демагогию, — раздраженно перебил его Иешуа. — Я, знаете ли, такие речи и сам могу часами произносить — на сколько связок хватит. И произносил — как раз две тысячи лет тому. Надоело… Лучше ответьте: почему вы взяли мое имя? Почему претендуете на родство со мной? Да вообще — кем вы себя считаете, Хартман? Посланцем Бога? Мессией? Самим Богом?.. Вы не тот и не другой. И тем более не Бог. Так кто же вы?

— Я посредник, — твердо сказал Хартман.

— Между кем и кем?

— Между Богом и людьми. Вспомните Книгу Иова. «Ибо Он не человек, как я, чтобы я мог отвечать Ему и идти вместе с Ним на суд! Нет между нами посредника, который положил бы руку свою на обоих нас».

— Я не вижу руки Всевышнего на вашем плече, Хартман. С чего вы решили, что имеете право назваться посредником? Вы претендуете на роль Авраама? Но он слышал глас Божий. Может, вам ближе Моисей? Но он говорил с Богом и получил от него Ковчег Завета. Или вам не дает спать моя судьба? Но я ее выстрадал собственной смертью… — Иешуа протянул Хартману руки: на запястьях синели уродливые шрамы от гвоздей, выкованных иершалаимскими кузнецами отнюдь не для римских распятий. А уж как вышло — не вина кузнецов… — Если и возможен вообще сегодня на земле посредник, то это я. Я был избран. А сегодня я снова жив и я здесь. Я вернулся. Вам придется поверить в сей факт, Хартман, и смириться.

— Могут быть два посредника. Я и один — сила. А вдвоем… — не отступал Хартман.

И, услышав эти слова. Мари почувствовала того, кто внутри: опасность она почувствовала. Не для Иешуа, не для Криса, даже не для себя, а для какого-то множества людей, непонятных, невидных, неощущаемых, но тем не менее существующих где-то рядом и не знающих своей судьбы.

— Вы заблуждаетесь, Хартман, — сказал Иешуа. — Вы скверный философ, тем более что из Гарварда вы вышли средней руки литературоведом. Читали, конечно, философию, учили, экзамены сдавали, но — все впустую. Но никакая философия не отменит изначально заложенного в наш мир: между Богом и человеком не нужен посредник. Когда Богу важно что-то сообщить людям, он посылает им некий знак будь то Завет между народом Авраама и Всевышним, будь то скрижали, переданные Моисею, будь то мое служение в земле Израильской и мое возвращение в сегодняшний мир. Когда-то я сказал то, что по-прежнему считаю основой веры в Бога и что умудрился сохранить для потомков не признанный Церковью Апостол Фома: срубите ветку и — Бог там, поднимите камень — и под ним вы тоже найдете Его. Бог — везде. И уж тем более — в каждом из нас. И нужна только вера, чтобы обрести Его в собственной душе. Всего лишь вера, но — бесконечная вера. А бесконечность — понятие малопостижимое, поэтому люди стали искать посредников для общение с Тем, кто — в нас самих. Полагаю, мои Апостолы первыми рискнули назвать себя посредниками, и это им сошло с рук. А потом появились папы, католикосы, патриархи, епископы, священники в тысячах храмов… Имя им даже не легион — армии! И все претендуют на право посредничества, от имени Бога единого осуждают, милуют, отпускают грехи, наказуют. Кто им дал такое право? Именно им? Пусть душа человека сама милует его или наказует. Слабо? Слабо, к сожалению, слаб человек, все ему помощь подавай, даже в самом простом — в разговоре с Богом. Вот он и позволил подменить Бога — Церковью. Адекватно ли?.. А теперь еще вы, Хартман, на мою голову. Вам-то кто подал знак? И какой такой знак?

Хартман поджал губы, огляделся по сторонам, словно боялся, что кто-то посторонний пробрался в местный дизайнерский Эдем и может подслушать тайное, понять его, ужаснуться или восхититься и немедленно сообщить «городу и миру». Потом приблизил губы к уху Иешуа — рост у них был одинаковый — и прошептал:

— Я нашел дверь.

Мари очень хотела услышать, что сказал Хартман, но не смогла. А Крис услышал — не шепот, но мысль, шепоту предшествующую, — и не понял. Дверь? При чем здесь дверь?.. И только Иешуа резко отшатнулся от собеседника, и Мари почувствовала в нем напряжение, и ощущение опасности усилилось еще более.

— Здесь? — только и спросил Иешуа. Хартман кивнул.

— Дерево для вас — мета?

Хартман опять кивнул.

Иешуа неторопливо подошел к дереву, сорвал яблоко величиной с хороший кулак, пару раз, будто примериваясь, подкинул его на ладони и вдруг с силой метнул его в нишу лифта. Чудом сохранившийся на его задней стенке кусок зеркала треснул от удара и осыпался. А Иешуа сунул руки в карманы джинсов и абсолютно спокойно спросил у Хартмана:

— А при чем здесь дети?

— При том, что только дети достойны войти а Царство Божье. При том, что только они еще могут быть очищены от скверны, которой полна Земля, созданная Богом и предавшая Его, ставшая не просто больной, но заражающей все живое на ней. При том, что только они могут услышать, понять и пойти в наступление. Сказано ведь: «Не будете как дети, не войдете в Царство Небесное»…

— Или вы полный кретин, Хартман, и тогда я прощу вас, хотя и накажу, сказал Иешуа. Мари видела, как он сжал руки в кулаки в тесных карманах дешевых «левайсов», — или вы умный и лицемерный подлец, и тогда я вас уничтожу… Поэтому не станем больше ждать, а посмотрим на ваше Царство Небесное…

И он протянул правую руку в сторону дерева, почти коснулся пальцами его ствола, и — рука исчезла, ушла в никуда, как обрезанная по плечо.

— Крис, останься здесь и стреляй в каждого, кто приблизится к дереву. Убивай, я приказываю тебе! У тебя четыре ствола с четырьмя магазинами. Стой насмерть! — крикнул Иешуа. — Мари, быстро ко мне!

Мари бросилась к Иешуа, он ухватил ее за загривок левой рукой и толкнул к дереву. Крис стоял, сжимая в потных ладонях рукоятки двух автоматов, и видел, как Мари пошатнулась, начала заваливаться куда-то, падать, быстро и страшно тая в воздухе. И вдруг — исчезла. Как рука Иешуа. Только совсем.

— Не на-а-адо! — отчаянно закричал Хартман и тоже рванулся к Иешуа.

— Почему же не надо? — удивился Иешуа, чуть посторонился, пропуская летящего Хартмана, и тот тоже исчез. И тогда пришел черед Криса. — Если ты не выполнишь моего приказа, Крис, — уже не на крике — спокойно сказал Иешуа, ни капли не удивленный массовым исчезновением народа у древа познания, даже отсутствием у себя руки не удивленный, — мы можем не вернуться. Это — дверь, которую могут знать и другие. — Он кивнул туда, где должна была иметь место рука. А также Мари и Хартман. — Охраняй ее.

— Какая дверь. Учитель? — спросил все-таки прибалдевший от увиденного Крис.

Ну, всего ожидал, самого жуткого, самого непонятного — но такого… Получается, что реки в пустыне — это так, разминка перед боем. Что же будет в бою?

А Учитель опять подслушал его мысли.

— Лучше без боя, — сказал он. — Запомни, Крис: в любом случае лучше без боя.

— Так ведь у меня всего четыре рожка, а в ангаре небось тучи народа. И все до зубов вооружены…

— Болтаешь много, — раздраженно бросил Иешуа. — Как они сюда попадут, эти тучи? Лестница в зал не ведет, ты слышал, а лифт я заблокировал. Ты не ходячих опасайся, парень. Ты бойся тех, кто умеет телепортироваться.

— Такие здесь есть? — Восхищение пополам с ужасом звучало в голосе Криса.

— Надеюсь, что нет, — сказал Иешуа.

И пропал.

Крис повернулся к разбитому лифту. Коммандос стояли в явном положении высокого старта: сейчас им прикажут — и они сорвутся с места и растерзают грязного негра, изуродуют его так, fro ни мама родная не узнает, ни патологоанатом не соберет. Но некому было приказывать: хозяин ушел в дверь.

Крис праздно подумал: а уходил ли он при свидетелях прежде? Вряд ли. Тайна — она тогда тайна, когда о ней знает только ее хранитель.

— Ну что, козлы, — сказал он браво, наставив стволы на обезоруженных вояк. — Руки — на стену, ноги — на ширину плеч. И тихо чтоб! Ждать будем…