"Чаша ярости" - читать интересную книгу автора (Абрамов Артем Сергеевич, Абрамов Сергей...)

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 5 ФРАНЦИЯ. ДОВИЛЬ; КОНГО. КИНШАСА; 2159 год от Р.Х., месяц декабрь (Окончание)

Коньяк внезапно стал горьким и вязким.

Петр отставил бокал, аккуратно, чтобы не сбить длинный столб пепла, уложил сигару на золотую подпорку в неподъемной малахитовой пепельнице, будто намертво приросшей к «гостевому» краю стола, выпрямился — настолько, насколько позволяло опять же «гостевое», унизительно глубокое и мягкое кресло.

Загулявший где-то на стороне «внутренний голос» вдруг вернулся и озабоченно предупредил: не показывай, что ты настороже. Поздно предупредил: Дэнис — не слепой, Петра и впрямь знает, как собственного отпрыска, все он заметил, все понял и теперь легко торжествует. Легко — потому что впрок готовил эту крохотную промежуточную победку, потому что действительно умеет просчитывать реакции (как минимум!) и действия (если верить ему!) Мастера-три, потому что мигом просчитал и горький коньяк, и отложенную сигару, и прямую спину, очень, кстати, плохо получившуюся в вышеописанном кресле. И для сего, если честно, не надо быть паранормом или непрестанно советоваться с Биг-Брэйном, а требуется лишь съесть энное количество соли, поработав бок о бок двенадцать лет.

Но сделанное — сделано. Пора переходить к еще даже не сказанному.

— Что вы имеете в виду? — аккуратно спросил Петр. Не стал скрывать настороженного удивления.

А Дэнис — надо отдать ему должное — не воспользовался преимуществом, которое столь ожидаемо получил, отреагировал спокойно:

— Психо-матрица, Мастер, как средство универсального воздействия на человеческий мозг, была разработана еще до твоего появления в Службе. Подчеркиваю специально для тупых и нервных: универсального! Первый опытный экземпляр матрицы люди Умника создали с очень узкой целью: управление развитием центра памяти, уж не знаю, где он там в башке находится. Но мне и не надо знать. Для меня главным оказалось то, что память у испытуемого стала феноменальной всего за восемь месяцев.

— Феноменальной с чьей точки зрения? С вашей?

Петр не убрал из голоса остаточное удивление: пусть Дэнис по-прежнему считает, что Мастер-три ошарашен, что Дэнис овладел ситуацией и ведет бывшего подчиненного на коротком поводке. Тем более что Мастер-три на самом деле ошарашен. А насчет поводка — это уж кто кого ведет…

— При чем здесь я? С точки зрения специалистов по изучению мозга.

— Полагаю, их собственные мозги не сохранили память об этом удивительном феномене?

— Язва ты, Петр, — огорченно сказал Дэнис. Или сыграл огорчение. — Но прав. Не сохранили. Им-то зачем память перегружать?..

— А где сейчас тот — с феноменальной памятью?

— Жив-здоров. Работает. В рекламном центре здесь, в Довиле. Если не ошибаюсь, на двадцать втором этаже под землей, в отделе исследования исторических закономерностей. И опережая твой следующий вопрос: память у него тоже цела, цела, кто ж на нее покусится! Она ж сама по себе — ценность великая…

Петр кивнул: что услышал в мыслях собеседника, тем с собеседником и поделился. И тоже с удовлетворением сыграл — но удовлетворение.

— Методы у вас за двенадцать лет не изменились. Но с другой стороны: стереть память объектов — это же не ликвидировать сами объекты. Гуманист вы, Дэнис, гуманистом и умрете… Ну, ладно, это — первая психо-матрица. А остальные?

— Потом было еще несколько — тоже локального действия: развитие физической силы, развитие зрения, усиление некоторых паранормальных способностей телекинез, например. А потом я все это прикрыл.

— Ради чего?

— Мне нужен был другой Умник.

— Что значит другой? Тот, который сейчас, — он кто? Умник или не Умник?

— Тот, который сейчас, — он тот же, что и был, что начинал работу с матрицей. Физически, разумеется. Но тот, прежний, был просто талантлив, а этот, новый, — гений. Или, если хочешь, Гений с большой буквы.

— Он что же… сам себе… сам себя?.. — Хоть и слышал по-прежнему Дэниса, но не сдержал на сей раз вполне искреннего изумления: одно дело читать о подвижниках науки, прививших себе оспу или чуму, присобачивших третью руку или пятую ногу, но лично встречаться с подобным в коридорах родной конторы — это, знаете ли, шок…

Да и слышать-то Дэниса он слышал, но всего лишь с опережением на полшага или, если уж точно, на полмысли: мыслефон Дэниса, как у всякого обыкновенного сапиенса, был чрезвычайно замусорен эмоциями, побочными мыслями, какими-то бытовыми мульками, всплывающими невесть откуда и невесть зачем и ужасно мешающими пробиться к основнбй теме. Иешуа как-то сказал о таких собеседниках: очень грязно думают… Петр тогда отпарировал: они ж не паранормы, они ж не ведают, что их слушают. Это объяснение, но не оправдание, сухо ответил Иешуа. Осудил, выходит, нормальных людей…

— Разумеется! — опять же вовсю ликуя и смазывая ментальную картинку, воскликнул Дэнис. — Какой талант не захочет стать гением, даже если сей подвиг связан с риском превратиться в дебила?

— Был такой риск?

— Еще какой! Биг-Брэйн… тогда у нас, повторяю, был другой Брэйн, не такой «биг», но тоже мощный, а этот предатель только спустя три года появился… так вот, тот Биг-Брэйн давал вероятность неуспеха «ноль пятьдесят семь»: очень рискованно! Но Умник рвался в бой, а я, если честно, особо его не отговаривал.

— А если бы выпали эти «ноль пятьдесят семь»? Потеряли бы талант, не приобретя гения…

— Талантов мне хватало, так что я особо не рисковал. И потом, я — игрок. Талантом больше, талантом меньше — кто считает. А выигрыш!.. Ну, ты сам знаешь…

— Что я знаю?

— Твоего подопечного знаешь. Мальчика Иешуа, сына плотника из городка Назарет.

Итак, слово сказано. Петр ожидал его: несмотря на «грязь», основная генеральная! — мысль Дэниса никуда не исчезала, маячила непрестанно, и Петр понимал, что ему придется узнать о проекте «Мессия» нечто для него-сенсационное и, разумеется, — с сильным привкусом дерьма.

Что поделать: влез в пятно-переход — считай, что в дерьмо вляпался по самые уши.

— Я своего подопечного знаю, — начал он легкую позиционную разведку, пока — без боя, — но ведь вы, Дэнис, выманили меня из Храма не для проверки моих знаний, так?.. Вопрос риторический, можете не отвечать… А выманили для того, чтобы ткнуть меня носом в то, чего я не знал, не знаю и, по-вашему, даже сейчас не представляю, о чем речь…

— А ты представляешь, да?

— Мы, конечно, пальцем деланные, но кое-чего соображаем… Вы забыли, шеф: я — паранорм. И вот уже немалое время терпеливо жду, пока вы разродитесь сенсацией о происхождении Иисуса Христа, задуманном вами еще в те былинные времена, когда Умник только мечтал стать Умником.

Это была подстава, иначе — ма-а-аленький ход пешкой. С надеждой на то, что она сумеет пройти в ферзи. Клюнет Дэнис — шагнем дальше.

Дэнис клюнул.

Он смотрел на Петра с нескрываемым сожалением. Сказал:

— Ты меня совсем за дурака держишь?.. Когда Умник еще мечтал стать Умником, я о сломе с Христом понятия не имел. Мы тогда, если не забыл, дальше пятого-седьмого веков не опускались, силенок еще не накопилось. Просто я точно знал, что рано или поздно, но мы поймаем в прошлом слом, который позволит взять изменение настоящего в свои руки. Извини за неловкий парадокс, но суть именно такова: не слом меняет будущее, а мы — с его помощью — меняем настоящее. И повторю ранее сказанное: делаем наш мир удобнее для жизни. Не скрою: искали такой слом, везде искали, куда доставали тайм-капсулы. Но — тщетно. А когда вернулся Шестой, пришла ясность: вот он — шанс. Первый бросок в такую даль и сразу — шанс. А Умник к тому моменту не просто стал Умником, но и сумел — успел к шансу! — кардинально изменить возможности психо-матрицы: он сочинил индуктор не узконаправленного, а… э-э… мягко говоря, глобального действия. Первая такая матрица, повторяю, сделала его действительно гением, но-в своей области. Скажем казенно: в области воплощения в жизнь нестандартных решений нестандартных же научно-технических задач. Вкратце — история. Так сказать, «дохристианская». Было четыре таких — «глобальных» — матрицы-индуктора. Все они были подсажены четырем перцепиентам разного возраста, разного интеллектуального уровня, разных профессий. Как ты понимаешь, испытания проводились в прошлом — в произвольно выбранных периодах, в произвольно выбранных странах, подробности тебе ни к чему, я их и сам забыл… — пококетничал походя, продолжил: — У нас времени было — кот наплакал, поэтому мы и использовали вовсю эффект бросков, который позволил нам начать и завершить эксперименты за считанные месяцы в реальном времени, хотя во времени отдельного броска проходили годы… Петр все-таки заинтересованно! — перебил:

— Выходит, вы сами создавали сломы. А кто считал возможные последствия?

— Биг-Брэйн. Теперешний. Мы же не варвары, мы выбирали в прошлом только тупиковые ветви. Последствий — ноль… Итак, Умнику хватило четырех испытуемых, чтобы понять механизм индукции, описать его оптимально полно, опять оптимально точно высчитать параметры воздействия матрицы на мозг по периодам. Для чего? Для того, чтобы изготовить пятую матрицу. Вот она-то и дождалась твоего мальчика…

— Именно мальчика?

— В исходниках — тех, что мы выдали Совету, — никакого вранья не было: лучший возраст подсадки матрицы — от семи до двенадцати лет при оптимальном сроке ее активации — очень долгом, кстати! — от пятнадцати до двадцати лет. Оказалось, что наш мозг — как вулкан: спит-спит, а потом раз — и извержение!.. Клэр тогда назвала подсказанный евангельской историей возраст для начала проекта «Мессия»: двенадцать лет. Ну, ты знаешь: странный эпизод с побегом Иешуа от родителей, возвращение с дороги в Иершалаим, потом его находят в Храме, беседующим с кознами…

— Клэр мне и объяснила все странности, коих на самом деле яе было, просто в Евангелии от Луки традиция выдана за чудо: тринадцать лет — возраст бармицвы, необходимого каждому еврейскому мальчику экзамена на зрелость, который Иешуа вполне объяснимо захотел пройти не в Галилейской задрипанной синагоге, а в самом Храме…

— Прошел?

— Естественно. Техники вернули его с полпути в Назарет, а я сам отвел в Храм…

— Вот видишь: Техники вернули, ты сам отвел… А не будь вас, он преотлично бы вернулся в Назарет и прошел процедуру бар-мицвы в задрипанной, как ты выражаешься, синагоге. И Луке не о чем было бы писать… Вы исправили очередной маленький слом. И все дальнейшие два без малого десятка лет ты, как я знаю, только и делал, что исправлял десятки, сотни маленьких, средних, больших сломав… Иешуа, Мастер, — наше изделие. Мое. Умника. Твое… Да-да, твое, быть может, в наибольшей степени. Но для того я тебя и выбрал. Именно тебя…

— Вы это уже говорили. Может, объясните поподробнее? А то я что-то не могу взять в толк, как мои горячее сердце, чистые руки и неизвестно какой температуры голова поспособствовали исполнению вашего великого замысла, господин Создатель…

— Ты не богохульствуй. Мастер, сегодня это тебе особенно не к лицу: впрямую Богу служишь. Непонятно, правда, какому, твой пророк в подробности не любит вдаваться… А я вдамся. Их немного. Ты хоть не Умник, но умница поймешь с лету. А что не поймешь — услышишь. Моя башка для тебя — не сейф о семи запорах, ведь так. Мастер?

Знает. Откуда?.. А важно ли?.. Теперь, пожалуй, — нет.

— Слушаю. И — слушаю… Дэнис понял нюанс, засмеялся.

— Иногда задумываюсь: а вдруг я в тебе ошибся? Вдруг не учел чего-то, не просчитал, недооценил? Скажи старику правду.

— Слушаю, — упрямо повторил Петр.

Ему не хотелось говорить «старику» правду. Тем более что «старик» ее знал, как уверял, да и вправду знал — не всю, конечно, и не всегда ту, что имела место на самом деле, но зато желаемую и ожидаемую. Лелеемую. Даже если она и не очень приятна, как, например, «правда» о коварном сговоре Петра и Иешуа, приведшем к блокировке поле-генераторов и, как результат, каналов времени… Но какая еще правда нужна человеку — будь он даже таким великим стратегом, как Дэнис? Единственно — ожидаемая. Как он говорит-просчитанная. Вот только человек-то — он ведь живой, не всегда логичный, иногда здравый, а иной раз придурь одолела, не с той ноги встал, влюбился, разлюбил, расстроился, мало ли какие привходящие могут статься, а машина-то его считает все равно по базовым параметрам, пусть даже Биг-Брэйн — так и что с того? Тоже машина, разве что параметров на каждый объект у него в ячейках на несколько порядков больше, чем у не-биг-брэйна какого-нибудь…

— Ну, не хочешь — не говори, — легко согласился Дэнис. — Что я о тебе знаю, того мне пока хватало, — так же легко подтвердил невысказанное суждение Петра о «своей» правде, о той трещинке в гениальности стратега… А ведь, похоже, не зря вопрос задал. Похоже, живет, живет в нем червячок сомнения: тот ли это Петр или не тот… — Так я о Боге, которому вы с Иешуа служили и служите — каждый по-своему. Определимся с аксиомой: Иешуа из Назарета, известный в веках как Иисус Христос, на самом деле рожден не от духа святого, а от живых, хотя и вполне смертных, родителей и превращен в Мессию-На-Все-Времена, пардон за термин, гением Умника, талантом и терпением Мастера-три Петра Анохина и нестерпимым желанием оного превращения, которое прямо-таки переполняло простого Главного инспектора Службы Времени Майкла Дэниса. Так?

— Как аксиома сгодится. Хотя — «простой Главный инспектор»…

— Ну, пусть будет непростой. Даже сложный. Пойдет?.. Тогда поехали дальше. Я ничуть не хочу умалить твои заслуги в блистательном исполнении проекта «Мессия». Я сказал, что целенаправленно готовил тебя к подобному проекту, холил, лелеял, не наезжал по глупостям, но делал все это с чистым сердцем: ты всегда был одним из лучших, несмотря на сопливый романтизм и чрезмерную эмоциональность. Но об этих качествах уже говорено, они меня вполне устраивали, среди Мастеров ты такой — единственный. Потому что какому-нибудь Джеку Лозовски, например, Ма-стеру-два, который по своим паранормальным свойствам выше тебя на две головы и работал, к слову, всегда быстрее и тоньше, никогда б не пришло в голову любить объект. А ты именно любил. Всегда. Во всех своих проектах. Вот поэтому Джек и не пошел в первый век, а ты пошел, хотя — если бы я честно исполнял обязанности Главного инспектора и не имел бы за душой никаких скрытых целей — на такой слом должен был идти самый сильный. Именно Джек. Или хотя бы Анна Ветемаа, Мастер-пятнадцать, хата у нее и опыта было поменьше твоего, зато чутье. — как ни у кого из ваших!..

Петр много слышал о хорошенькой рыженькой девушке — эстонке по корням, но родившейся и выросшей, как ни странно такое совпадение, совсем недалеко от Довиля, от базы Службы Времени — в Ле-Туке-Пари-Пляж, наслышан был о ее чутье, хотя сталкиваться лично ни разу не приходилось: не получалось оказаться в реальном времени одновременно. Да и с Джеком он едва ли три раза виделся — в ресторане, в клубе, на чьем-то дне рождения: «Здрасьте!» — «Привет!» — «Как жизнь?» — «Лучше всех!». Не больше. Остальное время — броски, они надежно разводили мастеров, которые и без того не особо тянулись друг к другу, поскольку жили — все и каждый! — не в двадцать втором веке, а кто где. И буквально, и — главное! — сердцем. И мыслями. И памятью. И всем остальным — «от гребенок до ног», как писал хороший поэт двадцатого любимого века…

Значит, Дэнис считает Анну лучшей, чутье у нее, значит… Интересно, а сумела бы Мари стать Мастером — с ее невероятным тем, кто внутри?.. Думал уже об этом, думал, но не нашел ответа. Одного чутья, даже фантастического, для Мастера маловато, Анна, как известно, была еще и просто сильным паранормом, а Мари — паранорм невыявленный… Хотя он, Петр, и не пытался ничего выявить: недосуг, да она с ним мало сталкивается, она постоянно — с Иешуа или где-то по заданиям Иешуа, то в Европе, то в Штатах, то в Южной Америке, что твой секретный агент, Петру неподконтрольный. С ней все время — и здесь, в Храме, и в дальних поездках — эта милая девочка Соледад, прямо не разлей вода подружки, а ведь тоже, наверно, с какой-то особинкой девочка, Иешуа в ученики просто так никого не берет…

Но все это — праздные размышления, не стоит отвлекаться от познавательной, прямо скажем, лекции, тем более что Дэнис разогнался вовсю и останавливаться не собирается.

— Пойдем дальше, — увлеченно ораторствовал Дэнис. — Перечислим основные этапы, так сказать, «обязательной программы», которые наша команда готовила и которые добротно отработаны, пусть даже с вариациями, привнесенными либо тобой, либо самим объектом. О бар-мицве в Храме ты сказал. Дальше — практически все факты известной по четырем Евангелиям биографии Христа. Здесь, повторяю, было полно отклонении, но, как ты любил повторять: «Евангелисты поправят…» Да, лично ты, пользуясь этим крылатым выражением, наворотил гору отсебятины и позволил ученику сделать эту гору еще выше. Тут и Иоанн Креститель, ставший Иоанном Богословом, потому что тебе до слез было жаль расставаться с воспитанником. Тут и умница Пилат, после душевной беседы с тобой и Иешуа приказавший казнить Варавву. Тут и Иродиада, возненавидевшая Предтечу за то, что он всего лишь не захотел ее как женщину. Тут и нежелание Иешуа изгонять из Храма торговцев. Да много чего в тутору легло, сам знаешь… И ведь правда оказалась на твоей стороне: евангелисты все подправили, как надо, потому что вот тебе еще одна аксиома, дарю: никакой слом не в силах сломать миф. А вы со товарищи творили, как оказалось, не жизнь, но именно миф. И тут любые средства были к месту и хороши…

Дэнис прервался, чтобы вновь наполнить бокал коньяком, да и сигара требовала нового разжигания. Пользуясь паузой, Петр решил встрять.

— Полагаю, вы хотите утвердить, что эту новую аксиому вы знали наперед, да? И вас ничуть не волновали наши революционные отступления от канона?.. А я-то, кретин, каждый раз нервничал: ах, мы ломаем историю, ах, мы что-то не так делаем, ах, не слишком ли мы нагличаем… А получается, что все было просчитано в столбик и на компьютере?

— Я не знал аксиомы наперед. Я вполне доверял твоему ощущению ситуации, понимая, что на столь длинной дистанции — двадцать лет! — не просто возможны, а даже обязательны коррекции, тем более что конечный результат всякий раз совпадал с ожидаемым. Это как в старом анекдоте про мужика, который прыгает с крыши высокого дома, остается цел и утверждает, что чудом здесь и не пахнет. Помнишь? Прыгнул первый раз и не разбился — случай. Второй — совпадение. Третий — привычка. Так и с тобой. Когда ты подростка Саула насильно превратил в Иоанна, да еще и родителям его наказал поверить в божественный смысл этого превращения, и все сошло как нельзя лучше, тут я решил: случай, Удача, повезло со встречей, молодец Мастер. А ведь и впрямь повезло: что б ты делал, не встреть юного воришку на Терапийоне?.. Но дальше косяком понеслись другие случаи, которые быстро прошли период совпадений и стали привычкой — для меня, по крайней мере, для наблюдателя со стороны. Я тогда радовался: как точно выбрал тебя!..

— Перестали радоваться?

— Отвечу позже. А тогда крепла уверенность в планируемом финале. Все твои поступки крепили ее; Ведь что сделал бы умный, точный и жесткий Лозовски в истории с Иоанном Крестителем? Не просто согласился бы с просьбой девочки Саломеи убить пленника, но и заставил бы Ирода Антипу приказать страже обезглавить его. Как же иначе? Ведь по всем канонам проходит усекновение главы Предтечи, вон и праздник такой по сей день существует… Так то Лозовски, он машина, тем и хорош был…

— Был? — переспросил Петр, насторожившись.

— К сожалению, — с искренним огорчением ответил Дэнис. — Остался в Англии шестого века. По вашей с Иешуа милости остался: каналы тайм-капсул заблокированы… Но вернемся к нашим баранам. Ты не только спас приятеля, но и блистательно разыграл спектакль с отрубленной головой на золотом блюде. Евангелистам ничего править не пришлось… Пожалуй, именно тогда я точно представил ход твоих действий по спасению Иешуа и легализации его в новой жизни…

Петр опять счел необходимым влезть в монолог.

— А с чего вы взяли, что я решусь переправить его в реальное, то есть наше, время? Ведь изначальная идея, честное слово, была другой: легализовать его в роли Павла или Савла из Тарса, будущего Апостола. Очень здравая — до сих пор так считаю! — идея. Павел по большей части миссионерствовал в Европе и Малой Азии, в Иудею наезжал нечасто, а наезды эти и вообще можно было свести к нулю. Я ж вам докладывал…

Дэнис мощно пыхнул сигарой — и как он не давится и не кашляет, всерьез затягиваясь этим горлодером! — пустил струю сизого дыма, засмеялся:

— Так я тебе и поверил!.. Я, Мастер, постоянно помнил ваш давний разговор с Клэр. Ты тогда спросил: что может спасти веру в Бога, которую после Христа убивали оптом и в розницу все две тыщи лет? А она тебе ответила… Кстати, что она ответила, что может спасти?

— Второе Пришествие, — глухо, как в воду, сказал Петр. Дэнис умел считать. Он, Петр, услышав тогда короткий и предельно точный ответ Клэр, отнесся к нему легко и несерьезно, потому что до финала проекта «Мессия» лежали годы и годы в первом веке. Но, видно, остались эти фатальные слова где-то глубоко-глубоко, где-то в потаенных отсеках памяти, потому что даже и не вспомнил о них ни разу — вот только сейчас, когда Дэнис повторил их! — но, когда пришла пора спасать ученика, слова эти стали собственным решением. И пусть он боялся этого решения, бежал его, но ведь зачем-то рассказывал Иешуа впереди лежащую историю Церкви Христовой, и зачем-то мотался в Службу — сгонять на кристаллы энциклопедические страницы, и рисковал, и таился от всех, и глупо верил, заставлял себя верить, что все это — просто так, для общего развития, что и грядущему Павлу-Савлу такие сведения не помешают, и даже вроде бы умер и воскрес, когда увидел пустую нишу из-под тайм-капсулы и прочел прощальное письмо Иешуа… А когда, срывая дыхалку, бежал от самой Вифании в Нижний город — что, думал найти там ученика, читающего очередной том Британики?.. Нет, конечно, хоть самому себе врать не надо, все он знал, все предвидел, сам вел события к состоявшемуся финалу, а имевшие место эмоции — только психологическая защита. От самого себя, ранимого и романтичного.

А Дэнис, выходит, знал? А Дэнис, выходит, умнее его, Масте-ра-три Петра Анохина?

Выходит, умнее. И умнее не только Мастера-три, но и начальника Службы безопасности Храма Оруэлла, который, большой и сильный, властный и всемогущий, сидит сейчас перед умным Дэнисом в унижающем — от слова «низкий» — кресле и получает добрый и ласковый урок на тему: «Я ж тебя, подлеца, предупреждал, я ж тебя, самоуверенного, насквозь видел…»

— Не бери в голову, — мягко сказал добрый и ласковый. — Все ты делал правильно, все ты делал сам. Никто тебе ничего не советовал. А то, что я знал или предполагал, — так разве я мешал тебе?.. Проект «Мессия» был задан мною, но исполнен тобой. Почти исполнен. Ты его не завершил. Осталась вроде бы самая малость — точку поставить. Хотя — как посмотреть. Может, и многоточие. И начать по новой. Ты меня спросил, перестал ли я радоваться тому, что выбрал тебя, а не Джека. Отвечаю: не перестал. Пока. И посему предлагаю поставить в написанной тобою истории многоточие и начать вторую книгу. Может, продолжение, а может, окончание. Но уже — вместе. В соавторстве.

— Переделывать теперь станем наш мир?

— А ты считаешь, он идеален? Петр молчал. Что мог он ответить на однозначно ясный вопрос? Однозначно ясное: не идеален, ибо идеальным бывает только газ в школьных учебниках физики. Все, что хочет и пытается делать Иешуа, — тоже попытка исправить не идеальное, но исправить не силой, не разрушая его, но возводя рядом новое. Тоже, может быть, не идеальное, но тут уж как фишка выпадет, каким боком судьба повернется. Вдруг да лицом… Иешуа попробовал по-исправлять все одним махом: воду — в пустыню, детей — родителям, наркотики в полезный продукт et cetera. Так ведь понял, что процесс — бесконечен, сам назвал его латанием дыр на отчаянно гнилом кафтане. Паллиатив — это всего лишь паллиатив, не более… А у Дэниса, кроме, фигурально выражаясь, дубины, иных орудий по определению быть не может. Цель для него — все, что на ее пути, побоку и в прах. Вон, Нгамба подвернулся — что сейчас с Нгамбой?..

А кстати: что за цель-то?

Спросил:

— Как сделать неидеальное идеальным?

Дэнис не поспешил ответить. Тоже спросил:

— Ты считаешь себя умным человеком?

— В известной мере, — осторожно сказал Петр.

— Кому известной? Тебе известной?

— Иногда, — еще более осторожно сказал Петр.

— Ладно, скромник, — обозлился Дэнис. — Тогда по-другому меня ты умным считаешь?

— Мы как в детском саду, Дэнис, — улыбнулся Петр. — Ил ты меня считаешь умным, или я сломаю твою игрушку…

Дэнис смотрел на Петра с веселой ненавистью. Только-только — ничего, кроме теплоты И ласки, и вдруг — столь жесткая реакция!

— А ты и впрямь не дурак, — сказал Дэнис. — Именно так будет: или ты меня считаешь умнее себя и подчиняешься, как подчинялся всегда, или я сломаю твою игрушку.

— Какую? — Петр знал ответ, но все равно спросил.

— Она у тебя одна. Вернее, он. Кукла-неваляшка по име Мессия. Звону много, а толку пока…

— Если в ней один звон, зачем вам моя игрушка? И зачем ломать? Пусть звенит. Многим нравится…

Петр говорил тихо — в отличие от громового Дэниса, — слови боялся выпустить наружу такую же ярость, только отнюдь не весе дую, а безжалостную и разрушительную. Он знал себя в таком состоянии и страшно боялся себя такого, потому что последствия никогда не умел просчитать: то ли дворец построит, то ли дворец разрушит. Как в сказке. Бывало с ним такое. Еще до прихода в Службу. И однажды — в броске, когда он оказался в том самом Аушвице, куда уж очень хотел попасть его коллега Мастер-девять Вик Сендерс.

А Дэнису, похоже, осточертела долгая душеспасительная беседа с бывшим подчиненным. Дэнис решил, что пора уговоров прошла, а явилась пора ультиматумов. Все точки расставлены, что непонятно — стало ясным, так зачем сопли жевать?

— Если мы будем вместе, — проорал он, стукая кулаком по столу так, что риделевский тонкий бокал упал, покатился по черной столешнице и свалился на пол, разлетевшись на мелкие хрустальные осколки, — если мы будем вместе, повторил для вящей ясности, — то Иешуа мы убедим послушаться. Есть только два понятия, которые в сумме и составляют механизм для разрушения ли, для созидания ли. Это — власть и сила. Всегда! Во все века! Сила и власть!

— Иешуа так не считает, — по-прежнему тихо, едва ли не шепотом сказал Петр.

— Повторяю: убедим! Как ты убедил его примчаться сюда из первого века, забив ему башку умными книжками. Ты же ему не христианскую сладкую литературу приволок, ты ж ему все — для одной цели: доказать, что мир покатился под гору и продолжает катиться без тормозов, а толкнул-то его он, Мессия. Он толкнул — ему и останавливать. Убедил раз? Убедишь второй. Я же сказал: ты не дурак. И он у тебя не дурак. Поймете правду. Она, как во все времена, — одна.

Вот ведь как можно повернуть происшедшее! Он, Петр, оказывается, так хотел сотворить Второе Пришествие, что умело воспользовался наивной одержимостью ученика, тенденциозно выстроил информационный ряд, уверил Иешуа в том, что виноват во всех бедах мира вообще и Веры, в частности, только он…

А может, так оно и было? Дэнис-то — умный, а он, Петр, всего лишь — не дурак…

— В том-то вся штука, Дэнис, — сказал Петр, вставая, выны-Ривая из кресла на волю, — что правд на свете полным-полно, а истина — одна. И она — в том, что однажды, давным-давно, мой Ученик и Учитель Иешуа сказал Фоме, тогда еще никакому не Апостолу. Вот что он сказал, Дэнис: «Я есть путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только чрез Меня».

— Демагогия! — Дэнис вскочил, откинув ногой кресло на колесах, и оно покатилось, покатилось, покатилось — большой у хозяина кабинет. — Ты меня расхожими цитатками не дави. Ты отвечай: работа или война? И учти: не с тобой война, ты для меня — никто, и звать тебя — никак, ты отсюда вовек не выйдешь, если я не захочу. А Иешуа без тебя — мой!

И не такой уж он оказался умник, Дэнис этот гребаный, а скорее даже дурачок. Ванька-встанька со звоном. Звону — много.

— Это вряд ли, — сказал Петр и, как некогда Иешуа, взмахнул руками.

И грузный гигант Дэнис легко взлетел в воздух, впечатался в стену — так, что рухнула с крюка картина, толково изображающая красные пятна на желтых полосках, а потом Дэнис оторвался от стены, подлетел к потолку, прилип к нему, как лягушка, распятая на дощечке препаратора. Замер, открыл рот, явно пытаясь что-то сказать, вернее, выдавить из себя фразу или хотя бы слово, но не в силах был, не в силах…

— Получается, что все-таки — война, — сказал Петр, сочувственно глядя на лягушку снизу вверх. — И получается, что все-таки — со мной.

И вышел сквозь стену.

Хотя этаж-то был весьма высоким — аж двенадцатым.

А Дэнис так и остался висеть.