"Чаша ярости" - читать интересную книгу автора (Абрамов Артем Сергеевич, Абрамов Сергей...)

ДЕЙСТВИЕ — 1. ЭПИЗОД — 3 КОЛУМБИЯ. МАГДАЛЕНА-ТОРРЕС; МЕДЕЛЬИН; «БОИНГ-949», РЕЙС «БОГОТА-ПАРИЖ», 2157 год от Р.Х., месяц сентябрь (Окончание)

Они все так же летели над зеленым морем колумбийского диковинного леса, над всякими пальмами и лианами, над самими по себе гуляющими среди пальм и лиан пумами, тапирами и всякими прочими ленивцами, над краснокирпичными острыми отрогами Кордильер, над синими лентами рек Каука и Магдалена и над теми же синими ленточками их многочисленных притоков, над бескрайними плантациями коки и над очередными цехами-ангарами, где менеджерствовали свои незаменимые Эстебаны и, горбатясь под солнцем, собирали листья коки безымянные пеоны. Связанный Полковник с кляпом в пасти лежал под ногами отца Педро во втором вертолете, что падре очень не нравилось, смущало это его, а один из бодигардов занял место бывшего командира в вертолете Иешуа и Мари.

Два бодигарда оставили гостей и ушли в Медельин на тяжелом «сикорском», куда запихнули плененных бойцов из армии Латинского ДО: агрессоров полагалось сдать медельинской полиции, уж как она с ними поступит — решат деньги. Как обычно: чьи больше… С ними в Медельин улетел Крис с ти-ви-кристаллом кармане, чтобы сразу, с помощью Ригерта, пересесть на любой борт, идущий в Боготу. Крис спешил отдать кристалл брат телевизионщикам, — и даже лучше не колумбийским, а корреспондентам Си-эн-эн или Эн-би-си, чтобы картинка сегодняшней битвы наверняка попала в мировой эфир уже нынешним вечером.

Солнце уже наполовину спряталось за горный хребет, мощно накатывался вечер, обрушивающийся на эту землю всегда внезапно разом, и наступала пора возвращаться в поместье Магдалена-Торпес пора наносить внеплановый визит сеньору Гонсалесу, сенатору и бизнесмену. Но Иешуа пока не давал команды возвращаться, хоть они и летели от Кали в направлении Медельина и подлетали уже к городу, но Иешуа все смотрел, не отрываясь, вниз, на землю, ни с кем не разговаривал, да и разговаривать-то в машине он мог лишь с Мари, а она тонко чувствовала состояние Учителя, сидела мышкой, пыталась подружиться с тем, кто внутри. Процесс, кстати, шел.

Наконец, когда уже всерьез начало темнеть и пилот стал нервно оглядываться на почетного пассажира: мол, не хочет ли он присесть поскорее, чтобы не скувырнуться потом в полной темноте, Иешуа оторвался от созерцания земли под прозрачным стрекозиным брюшком и позволил:

— Садимся в поместье.

— И ровно через пятнадцать минут — все-таки в темноте, все-таки дождались! — они сели на ту же бетонную площадку, откуда взлетели в начале дня.

Их ждали.

Мигуэль галантно подал Мари руку, помог спрыгнуть на бетон, и она любезно приняла помощь, хотя и не нуждалась в ней. Иешуа вылез следом безо всякой помощи и немедленно поинтересовался:

— Ваш патрон, полагаю, ждет нас?

— Ждет, сеньор, — почтительно склонил голову Мигуэль. — Ему сообщили. Он отменил визит к сеньору Фуэнтесу, поскольку с прискорбием узнал о случившемся и хочет лично извиниться перед вами.

— Извиниться? За что?.. Это же были, как я понял, люди некоего Альвареса, а ваши мальчики даже не успели приступить к выполнению своего персонального задания.

— Мне не дано знать, сеньор, о каком задании вы ведете речь, но наши мальчики тоже понесут наказание: они должны были охранять вас, и это было их единственным персональным заданием. — Прошу за мной, сеньоры, патрон — в нетерпении…

Нетерпеливый Гонсалес резво несся к Иешуа от мраморного крыльца, вытянув видимо, для объятий, — руки, а две дамы — пожилая и юная — стояли на крыльце этакими южноамериканскими мадоннами, и вся церемония незапланированной встречи казалась эпизодом из дурного телевизионного «мыла», которые издавна славилась Южная Америка на всех континентах планета.

— Мессия, дорогой Мессия, — кричал Гонсалес, и неподдельные слезы текли у него по щекам, — вы живы, какое счастье. Caм Всевышний берег вас и ваших друзей!

В этот момент Мари случайно взглянула на отца Педро и удивлением заметила, что он опять покраснел. От стыда за своего прихожанина, что ли?..

— Всевышний здесь ни при чем, — заметил Иешуа, уклоняясь от объятий и целенаправленно руля к крыльцу, к дамам — так, что хозяину пришлось поспешать за гостем, — а при чем вы и я, извините за вольность стиля. Вы заказывали аварию вертолетов в воздухе, всемирную скорбь и себя в черном фраке у моего гроба. Не вышло. Я уже один раз умирал, больше не хочу. А вышел дурной боевичок про местные мафиозные разборки. Мы его посмотрим по телесети, Гонсалес, если вы наконец накормите нас обещанным обедом. Хотя точнее — ужином. Да и «Монтес Альфа», надеюсь, у вас еще осталась…

Он взлетел по ступеням на террасу, подхватил под руки обеих дам — внутри у Мари что-то ревниво кольнуло, и это был явно не тот, кто внутри, — и провел их в холл, где они еще до полудня начали свой долгий визит, а немало озадаченный Гонсалес молча шел сзади и, когда все уселись в прежнем порядке — без Криса, разумеется, — спросил уныло:

— Этот говнюк Эстебан отдал вам пленку?

— При чем здесь Эстебан? — очень натурально удивился Иешуа. — Я кое-что могу и без чужой помощи. Видеть и слышать внешнее наблюдение, например… А Эстебану не помешала бы пара недель в хорошем медицинском заведении — снять стресс от дурацкого и, надо признать, опасного нападения плюс от раны, которую ему сделал ваш бравый Полковник. Вот этому, кстати, надо не стресс снимать, а лечиться всерьез. Он — абсолютный crazy, Гонсалес, он не владеет собой. В один прекрасный день он повернет свой «глок» в вашу сторону — и что будет?

— Что будет? — тупо спросил Гонсалес, а юная Соледад бросила на отца удивленный и, надо отметить, неприязненный взгляд. Это Мари как раз и отметила.

Вечерок получился: все друг друга удивляли без передыху! Впрочем, что тут странного: вечер — это продолжение дня. А день выдался — ну просто день страстных недоумений, если использовать терминологию тех же южноамериканских сериалов.

— Убьет, — кратко пояснил Иешуа. — Как убил бы беднягу Эстебана, если б не я. А вот и не знаю: окажись я рядом — протянул бы ладонь, чтобы защитить вас от пуль?.. И ведь, казалось бы, мне по всем канонам положено предотвращать смерть любого человека — будь он хоть трижды негодяй, ибо как я могу позволить нарушить шестую заповедь, данную Моисею Богом, Отцом моим! Но что-то ломается во мне, сеньоры, что-то неотвратимо и безвозвратно уходит, и сейчас я чувствую: могу, могу… Видимо, я плохой сын своего Отца… Но, думаю, ваш Полковник больше ни в кого не выстрелит, так?

— Да, он будет наказан. — Гонсалес пришел в себя, стал прежним — уверенным и сильным. Да и был он на своей территории, а кто на своей территории сдает позиции? Только слабаки, только ничтожные земляные черви, а Гонсалес не считал себя ни тем, ни другим. И правильно, кстати, делал. — Обед сейчас подадут, Мессия. И прошу вас: оставьте свои обвинения при себе. Вы здесь, вы живы и невредимы, как и все ваши спутники… Да, кстати, а где вы потеряли чернокожего сеньора?

— Сейчас десять вечера? — Иешуа не ждал ответа, внутренние часы в нем легко переходили со среднеевропейского времени на любое иное, в данном случае на медельинское, и шли точно, секунда в секунду. — Включите ти-ви. Может, мы увидим в новостях сюжет о дневных событиях…

Увидели не только сюжет, закоторый колумбийский корреспондент Си-эн-эн извинился: мол, пока только — фрагменты, мол, пленка очень длинна и «заболтана», но она монтируется сейчас в Штатах, в головной студии, и полностью картинка пойдет в эфир в полночь. Но и фрагментов хватило, чтобы понять: Мессия вновь попал в центр внимания всего мира. То ли он сам создавал «горячие точки», то ли чутье его безошибочно приводило в них — еще никакие не горячие, еще даже не видные никому, но вот он там — и мир опять получает подтверждение: лишь Мессии дано спасти его от тех, кто не знает Бога в своей душе…

Все было именно так — высокопарно по текстовым комментариям и тем не менее натуралистично и страшно по картинке. Да еще корреспондент Си-эн-эн раскрутил на интервью своего эфиопского коллегу, которому посчастливилось оказаться с Мессией уже в третьей «горячей точке», и эфиопский коллега не пожалел тоже горячего эфиопского красноречия, всех и вся назвал своими словами.

Очень хорошо прошло интервью под бокал прохладного «Монтес Альфа».

А когда ведущий новостей перешел к первым комментариям, полученным с пылу, Гонсалес спокойно спросил Иешуа:

— Зачем вам все это нужно?

— Что — все? — не понял Иешуа или сделал вид, что не понял.

— Эфиопия, Нью-Йорк, теперь Колумбия… Что дальше?

— Пока не ведаю.

— То-то и оно. Вы явились спасти мир, как сказал ваш чернокожий ученик, а от чего вы хотите его спасти? У вас есть план спасения? У вас есть сроки спасения? У вас есть цель, к которой приведет мир ваше дело спасения?.. Вы тычетесь в больные — да, больные, кто спорил бы! — точки, как слепой кутенок, и не представляете, что нет точек здоровых. Куда ни ткнись — больно… И ладно Эфиопия — там вы действительно помогли, спасли страну от засухи. Или Нью-Йорк детишек вернули папам и мамам. А здесь? Ну показали вы, как растет кока, как делают кокаин, как бездарно пытаются так называемые наркобароны переделать сферы влияния. Так это не вы показали, а моя служба безопасности, которая напичкала камерами все углы фабрики. А вы, вы что сделали?..

Иешуа молча и медленно тянул из хрусталя тягучее чилийское красное.

Мари смотрела на него и ждала: ну Учитель, ну ответь Гонсалесу, разделай его на рагу, смешай с грязью, которая и есть имя его…

Соледад смотрела на Иешуа с опаской и надеждой, с опаской — потому что страшилась грядущих слов Мессии, которые могут разрушить ее маленький мир, именно ее, про остальной она только читала в книжках из библиотеки отца, и в то же время — с надеждой, потому что тесно и душно было ей в ее маленьком мире.

Отец Педро смотрел на Иешуа и верил: что сделано Мессией, то справедливо. Но что сделано — он не знал и тоже, как и хозяин, хотел узнать.

И жена Гонсалеса Инее смотрела на Иешуа и думала: какой он красивый — этот Мессия, какой видный, какой мужественный. И больше ни о чем не умела думать.

А Иешуа допил вино и ответил Гонсалесу и всем сразу:

— Я уничтожил все реальные и возможные запасы кокаина в Колумбии. Реальные — реально и уничтожил. Точнее — сделал безвредными. Как сода. Карбонат натрия. Перестройка кристаллической решетки, это просто… А возможные… Знаете, по-вашему это будет называться… вирус… так, пожалуй, точно, хотя никакой это не вирус, а что именно — не суть важно. Важно, что я генерировал его в масштабах, адекватных биологическому взрыву, и он, этот вирус, — пусть будет так, — заразил все посадки коки от Медельина до Кали, и зараза неизбежно и скоро — недели не пройдет! — перебросится в Перу и Эквадор. И Боливии не минует, так что Альварес напрасно суетится по поводу Конфедерации с длинным названием: никому она уже не понадобится. А вам, Родригес, придется перейти на торговлю бананами. Тоже прибыльно, хотя и не столь, не столь…

Ангел здесь уже, помнится, летал. И опять явился, наглый, зашуршал красивыми картонными крыльями, помог, чем мог, кондиционерам.

— Не понял… — медленно, через силу произнес Гонсалес.

— Проверьте, — равнодушно сказал Иешуа, наливая себе еще «Альфы». — У вас же есть связь с вашими фабриками, и с вашими оптовыми складами, и с вашими плантациями, и с вашими партнерами, наконец. Позвоните им, соединитесь по радио, пошлите голубей — этот способ исторически проверен. Поработайте, Гонсалес, и поймите, что теперь вы — никто и звать вас — никак… И не обвиняйте меня в том, что я всего лишь — турист и бездельник. Я вернулся в ваш и мой мир надолго. Я только присматриваюсь к этому миру, я пытаюсь понять его, я плачу о нем, и о безверии людском плачу, как плакал пророк Иеремия. Помните, Гонсалес: «И сказал я: погибла сила моя и надежда моя на Господа. Помысли о моем страдании и бедствии моем, о полыни и желчи. Твердо помнит это душа моя и падает во мне. Вот что я отвечаю сердцу моему и потому уповаю: по милости Господа мы не исчезли, ибо милосердие Его не истощилось». Я не искал здесь места покоя моего, я догадывался о полыни и желчи, я знал, куда и на что иду. Но даже я не мог представить себе, что покоя в этом мире вообще не существует и не было никогда. Но мир-то стоит и не обрушился, потому что не пришел еще час погибнуть ему. Слышали: милосердие Господа не истощилось. И именно потому все вы, забывшие о Боге, поскольку он не напоминает о Себе лично вам, Гонсалес, или вашему компаньону, или вашему врагу, да кому угодно не напоминает, — именно потому все вы, препарирующие этот мир, как вам хочется, должны знать и бояться: мир жив, а значит, правда мира и правда для мира никуда не исчезли. Они для вас — полынь и желчь, но что делать? Они ждут своего часа, потому что Бог терпелив. Вот опять же Иеремия: «Ибо не навек оставляет Господь»… Что ж вы сидите, Гонсалес? Почему никуда не звоните, не проверяете мое сообщение о гибели вашего бизнеса?..

Белой тенью возникший Мигуэль подошел к хозяину, наклонился над ухом и что-то долго шептал. Лицо Гонсалеса в слабом свете прихотливых ламп, похожих на синие ирисы, вновь стало каменным: ну прямо местный божок, принявший непосильный удар от далекого Бога…

Мигуэль дошептал свое и исчез. А Гонсалес налил себе вина, пригубил его, тяжело откинулся в кресле.

— Считайте, что я проверил. Сведения подтверждаются. Не везде пока, но Мигуэль свяжется… — Надо отдать должное Гонсалесу: он стойко держал удар. — И все же я вернусь к своему первому вопросу: зачем вам все это нужно? Вы решили, что уничтожили врага? Одумайтесь, вы его даже не ранили!.. Ну, предположим, вы правы и больше кока в Южной Америке расти не будет… Хотя время лечит все, в том числе и почву, и посадки… Так что точнее: временно не будет. И кому вы сделали хуже? Мне или Фуэнтесу? У нас в достатке деньги и власть, чтобы удержать позиции на американском рынке кокаина, который рано или поздно возродится. Наркодилерам где-нибудь в Штатах? Но они легко перейдут на химические наркотики, которые, конечно, страшнее и опаснее для жизни, но деньги, как утверждал кто-то из древних, не пахнут. Полиции, которой некого будет ловить или, точнее, не у кого станет тянуть деньги? Она приспособится, кто-кто, а копы всегда найдут тех, с кого можно содрать бабки… Нет, сеньор, в первую очередь плохо будет пеонам, которые потеряют работу и вполне реальную возможность кормить свои семьи. Еще хуже будет миллионам нарков, которые прочно сели на иглу и умрут, прежде чем сумеют поменять толерантность. Скверно будет врачам, на головы которых свалится проблема поистине мировой ломки — с ней надо справляться, а как? Опять же: приучать больных к химии, чтобы не подохли, а это — деньги, которых у врачей и тем более у их пациентов мало… Вы тут сказали, что я умею только слушать друих, а читать не люблю. Верно сказали. Но вот про кого я слышал от одной моей доброй знакомой — про испанского сеньора по имени Дон Кихот, который сражался с ветряными мельницами и тем самым создавал большие проблемы окружающим. Думается мне, что сравнение с Дон Кихотом вам лестным не будет… Извините, сеньоры и сеньорита, я покину вас. Я — из тех, окружающих, у меня — большие проблемы по вашей милости. Инее и Соледад побудут с вами. Ужин сейчас подадут. Машины вас ждут…

Он так же тяжко, как и сел, поднялся из кресла, как будто сложно ему было справиться с неожиданно ставшим огромным собственным весом, и пошел в глубь дома, шаркая подошвами по деревянному полу. Только сейчас Мари отчетливо поняла, что хозяин — стар.

— Ужин, сеньоры, — возвестил Мигуэль. И из дальних дверей вереницей пошли в холл белополотняныс официанты с блюдами над головой.

— Да уж какой там ужин, — озадаченно сказал Иешуа. — Спасибо и на добром слове, а нам — пора.

Он встал и, не дожидаясь спутников, пошел в темноту ночи, где белыми фосфоресцирующими фантомами стояли утренние «хаммеры».

Его догнала Соледад, схватила за руку, умоляюще крикнула:

— Подождите, Мессия, не уходите. Вы же правы, правы! Вы все сделали правильно! Отец убивает людей, я много раз говорила ему это, я хотела уехать, а он не разрешал, мне здесь плохо, тяжко, вы не верьте ему, он не понимает, не хочет понимать: чем меньше в мире наркотиков, тем мир чище. Это, наверно, как болезнь: надо лишь перемочь, переболеть… — Иешуа слушал участливо, а она сбилась, заплакала, уткнулась ему под мышку, проговорила глухо: — Я, наверно, дура набитая…

Иешуа ласково, как малого ребенка, стал гладить ее по черным шелковым волосам.

— Ты не дура. Ты — умная. Тебе всего лишь не хватает крупицы силы решиться. На что — не знаю. Это будет твое решение, и только твое. Я дал тебе эту крупицу. Решай…

Отодвинул ее, поцеловал в лоб и нырнул в душное туловище «хаммера». И Мари — следом, и отец Педро не задержался.

Ощущение у них было — как дерьма наелись. Почему, кстати, — совсем непонятно. Хотя про Иешуа этого не скажешь: держался, как всегда. Только молчал. Но он вообще часто молчал. Падре о том мог не знать, а Мари привыкла не первый день вместе. Пока добрались до Медельина, как-то пришли в себя, примирились с ситуацией. Мари даже сумела объяснить себе свое состояние. Там, в Нью-Йорке, перед ними плясал и кривлялся истинный злодей, не скрывавший своего злодейства, гордившийся им и не умевший раскаяться за содеянное с детьми. И злодейство его было очевидным, зримым: сломанные, изуродованные дети реально и страшно шли за Мари, шли мимо Мари, садились в сверкающие разноцветными огнями кареты «скорой помощи», пропадали, во тьме. Так что — поделом ему, татю!.. А здесь она видела старого человека, вежливого, неглупого, гостеприимного, да убийцу, но жертвы его были далеко, и оттого злодейство Гонсалеса как-то размывалось, стиралось, казалось абстрактным. Чем страшен добрый дедушка, даже если знаешь, что он по ночам кушает чужих детишек?.. А для Соледад — страшен. Собственный отец! И, пожалуй, вот этот прощальный бег девушки более всего и убедил Мари в том, что все сделано Учителем верно, нечего сопливиться и пускать слюни.

Хотя Соледад следовало бы быть поскромнее… Когда выходили из машин у «Интерконтиненталя», отец Педро спросил осторожно:

— Что теперь будет, Мессия?

— Надеюсь, пообедаем и одновременно поужинаем, — ответил Иешуа. — А вам, падре, стоит собрать свои вещи, если вы не раздумали идти со мной. Да и, строго говоря, здесь вам делать больше нечего…

Поужинали, конечно. Ригерт расстарался.

В полночь канал Си-эн-эн прогнал толково смонтированную картинку — минут на пятнадцать, да в придачу диктор сообщил о непонятных волнениях на кокаиновом рынке. Ригерт вызнал подробности, помчался стучать депешу в Бюро, а спустя час вернулся в отель и вывез гостей огородами на тот же заброшенный аэродромчик, где уже вовсю гонял пары военный борт, спешно присланный из Боготы за Мессией.

— Прилетаете в Боготу впритык к парижскому рейсу, — наставал он Иешуа, Мари и отца Педро, которому, как и всякому порядочному нищему, собраться оказалось — только подпоясаться. — Вам снят весь салон первого класса. С вами полетят двое сопровождающих, ребята очень умелые и хитрые, доверьтесь им. Ну а в Париже вам уже все станет по фигу. Колумбия останется сном. Дурным. Так, Мессия? Ведь впереди — новые свершения, да?

Он радовался моментальной победе над кокаином, как детеныш малый.

— Чего радуетесь, Марк? Вы же без работы остались, — заметила ему Мари.

— Хотелось бы, — вздохнул он, — да, боюсь, работы мне до конца дней хватит, И большая ее часть — здесь: не дать возродиться кокаиновому рынку. Ваш же босс, милая, не поступит к нам в Бюро на службу. Это сегодня его боль наркота, а завтра — что заболит? Бог знает… Так что не жалейте меня пожалейте себя. С таким боссом скучать не придется…

Бюро не умело всерьез бороться с наркотиками, но зато замечательно устраивало путешествия заезжим пророкам. И поэтому в аэропорту Боготы действительно был двухэтажный «боинг», и в нем — просторный, кожаный и мягкий первый класс, и крепкие ребята на задних креслах, главная цель которых была в том, чтобы не пускать в салон фанатеющих пассажиров бизнес-класса и эко-ном-класса, и стюардессы — более испуганные, нежели восхищенные наличием в салоне такого знаменитого пассажира, и записочка, переданная пилотом прямо в руки Иешуа.

И слова Иешуа пилоту:

— Конечно, зовите! Немедленно!

И тоненькая фигурка Соледад Гонсалес, возникшая на пороге салона.

И ее слова:

— Я решила. Учитель!

Пауза. Немая сцена. Салон первого класса в «Боинге-949» был большой, места хватило всем, включая новоприбывшую.

Иешуа к случаю пошутил или всерьез сказал — кто его, кроме чего самого, разберет:

— Теперь вас четверо у меня. Не хватает еще восьмерых.

Что он имел в виду? Двенадцать апостолов? Но Крис, допустивший такое предположение, не мог с ним согласиться, несмотря на всю его лестную привлекательность: среди евангельских, двенадцати не было женщин. Мария из Магдалы — да, мать Мария тоже да, но они — лишь спутники, но не апостолы. Хотя… Kpис был готов принять за исходное: другое время — другие нормы. Тем более что не им, не ученикам, эти нормы устанавливать: это прерогатива Учителя. Захочет — бродячую кошку в ученики возьмет, если она, к примеру, кошка то есть, — паранорм, владеет телепортацией и склонна по ночам левитировать над помойками…

Мари — пока готовились к взлету, набирали высоту, заправлялись холодным и колким шампанским «Крюг» урожая пятьдесят первого года, говорили о незначащем, ни разу не вспоминая происшедшее в Колумбии, — все это время Мари внимательно поглядывала на Иешуа и на Соледад, пытаясь с помощью того, кто внутри, обнаружить некую опасность ее появления в общей компании. Странно, но она, как и Крис, подумала о кошке: не пробежит ли черной кошкой эта, бесспорно (тут Мари была честна с собой), красивая девица с черными, тяжелыми, до пояса волосами, с кошачьими раскосьми и, кстати, желтоватыми глазами между Иешуа и остальными. Под остальными она, разумеется, имела в виду себя. Не Криса же и не отца Педро… Но Иешуа по-прежнему был ровен со всеми, даже с охранниками, мертво занявшими задние кресла, а Соледад ни к кому не навязывалась, сидела мышкой, переживая свою вновь обретенную решимость. Мари — что! Она вон с малых лет вне дома, она родителей раз в году по обещаниям видит, поэтому и отношения у них — лучше некуда. Пусть раз в году, но зато счастья родителям — на целый год вперед. А эта девочка — домашняя, книжная, музыкально-рояльно-скрипичная, мамина-папина, в деньгах купающаяся, на вид мягкая и податливая, а вот ведь есть в ней жесткий стерженек! Ну, пусть пока не стальной, не титановый, но не согнулся, когда пришла пора уйти с порога отчего богатого дома. Иешуа помог? Но Иешуа и ей, Мари, помог — хотя бы тем, что явился в мир и дал ей дело. И Крису помог, и отцу Педро, и кому еще поможет — как сосчитать и, главное, для чего? Хотя цифра названа: восьмерым еще — точно. Интересно: кто они будут, если будут?.. А тот, кто внутри, на появление Соледад никак не реагировал, спал сладким сном, и Мари потихоньку успокоилась, смирилась, даже снабдила девушку замечательной жетельной резинкой «Orbit no sugar», которая, как вольно утверждает реклама на ти-ви, заменяет дантистов и зубную пасту.

Было, правда, опасение у Криса: а что, если озлобленный папа Гонсалес, у которого не только бизнес похерили, но и любимую дщерь увели, объявит дочку в международный розыск и на честной компании Мессии повиснет тяжкое обвинение в киднепинге? Опять же Интерпол, опять же интернирование в Боготу, опять же тюрьма, опять же неправедный суд и фигец миссии Мессии, извините за невольный ассонанс… Но дочка горячо заявила, что папа на это не пойдет, что она уже совершеннолетняя и что на всякий случай подстраховалась: отправила письма в прессу и в полицию, где объяснила свой уход из дома, никак не связывая его с бизнесом отца. Обстоятельная девушка…

И Иешуа походя заметил про Гонсалеса: мол, не станет он ничего объявлять. Крис поверил Иешуа.

И уже двумя часами позже, когда завершился заоблачный первоклассный обед за общим столом с великим вином «Petrus» урожая тридцать третьего года, насмерть поразившим вкусовые рецепторы Иешуа, когда спутники позволили себе послеобеденный digestive: кто — рюмочку доброго «Delamain», кто — стопарик старого Bas-Armagnac, кто бокал дамского напитка Irish coffee, а кто просто чашку кофе, колумбийского, кстати, когда все расслабились перед еще двумя часами лету до Парижа, Иешуа неожиданно сломал идиллию.

— А ведь Гонсалес был прав, — сказал он, и Мари услышала в голосе Учителя горечь пополам с раздражением.

— В чем? — спросил отец Педро раньше остальных, потому что эта мысль, высказанная Мессией, со вчерашнего дня мучила его.

— В принципе, — неясно ответил Иешуа и добавил не более ясно: — Вернее, в отсутствии принципа… — Все молчали, ждали продолжения. Знали: оно обязательно последует. Даже неофитка Соледад о том догадывалась. И все сказались правы. — У меня действительно нет никакого плана. И цель, которая еще месяц назад казалась ясной и простой, отодвинулась, ушла в черноту. То, что я делаю, — это даже не чудеса, которые так любили Галилея или Иудея. Это лишь капля влаги на одном листе огромного дерева, корни которого уже мертвы, а крона все еще зеленеет. А я не знаю, где корни… Да и это сравнение неточно. Зачем листу капля влаги? Я спас детей от Ханоцри, но не спас их мозг. Я привел воду в эфиопскую провинцию Огаден, но ничего не сделал для других африканских стран, которые тоже страдают от засухи. Я уничтожил коку в Южной Америке, но не тронул посадки конопли на Ближнем и Дальнем Востоке. Мне казалось, я спасаю наркоманов от яда, но другой яд найдет их, или они погибнут от ломки… Я пытаюсь лечить не болезнь, а ее внешние проявления, и тем самым загоняю болезнь глубоко внутрь да еще и создаю у больных иллюзию того, что я — всемогущ. А я — беспомощен. «Ненадежен конь для спасения, не избавит великою силою своею»… Я действительно могу все, но я не понимаю, что мне следует мочь, чтобы сила моя не тратилась впустую. Мне не силы жаль, мне жаль времени и тех, кто верит в мою силу…

— «И Он обнес его оградою, — тихо, словно про себя или самому себе, произнес Педро, — и очистил его от камней, и насадил в нем отборные виноградные лозы, и построил башню посреди его, и выкопал в нем точило, и ожидал, что он принесет добрые грозди, а он принес дикие ягоды»…

— Верно, падре, разве есть что возразить пророку Исайе! Слава богу, что я задумался обо всем этом сейчас, пока не свершилось дальнейшее предсказание пророка: «И ждал Он правосудия, но вот — кровопролитие; ждал правды, и вот вопль»… — Он вдруг оглядел своих спутников, тихо, боясь пошевелиться, сидящих за столом, — не только Соледад, но все впервые видели сомневающегося в себе Мессию, — посмотрел в глаза каждому, легко засмеялся, как разрядил обстановку: — Что вы притихли. Апостолы мои милые? Жизнь только начинается, во всяком случае — моя жизнь в этом трудном мире, и разве не сказано: «И ты будешь ощупью ходить в полдень, как слепой ощупью ходит впотьмах»? Так, падре?.. Я не слепой, но я здесь — как ребенок, но «вот, я ныне отхожу в путь всей земли», и нет у меня иного решения, как пройти этот путь до конца. Я задумался вовремя о том, куда идти. Может, мне и впрямь не хватает кровопролития и вопля, чтобы понять, что и Исайя был слишком оптимистичен: «Всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, и неровные пути сделаются гладкими». Никогда так не будет! Но будет иначе, поскольку ни у Господа, ни у людей нет иных путей, нежели трудные, кажущиеся непроходимыми. Но — глаза боятся, а идти надо…

Падре опять сказал в никуда:

— «Мои мысли — не ваши мысли, ни ваши пути — пути Мои, говорит Господь».

— Помнишь, Педро, был у меня ученик — Фома, который однажды не поверил мне? Мне было просто убедить его: я показал ему свои раны, и он признал во мне — меня. Я не случайно выбрал тебя в свои спутники. Ты — не прост. Ты все подвергаешь сомнениям, но тебя-то мне и недоставало всегда. Там, в Галилее, у меня был Петр, он очень славно умел сомневаться. Не отдаю тебе его роль, уж извини, но будь похожим на него, и мне легче станет увидеть путь…

— И куда мы дальше. Учитель? — спросила Мари. Тот, кто внутри, зашебуршился и заныл, но она прикрикнула на него, и — вот ведь радость! — он затих послушно.

— Кровопролитие и вопль… — задумчиво сказал Иешуа. — Я скоро скажу куда… — И вдруг спросил у Мари: — Тебе давно звонил кто-нибудь из тех таинственных меценатов, которые хорошо знают номер твоего счета?

— Один звонил. Сегодня под утро, — сказала Мари.

— И что он сообщил?

— Этот был немногословен. Коротко, сухо: очередной перевод, дата, сумма… Так что деньги у нас есть, можем лететь куда глаза глядят. Хоть в Антарктиду.

— В Антарктиду — это вряд ли. У меня есть еще дело в Европе, а вот потом… — Он умолк.

— Что потом? — спросила Мари.

— Не все же приносит дикие ягоды, — странно ответил, а, по сути, ничего не ответил Иешуа, — я все-таки верю в более добрые плоды…