Взбранной Воеводе

В церковь входил человек. Немногим, стоящим на паперти, почудилось — он шел в парадной офицерской форме: тусклое золото звезды в просвете погона и на груди рубиновый отблеск ордена… Но Виктор был одет по-гражданке, и свой орден он оставил дома в верхнем ящике письменного стола. Виктор шел, преодолевая тягостное головокружение и пульсирующую боль в виске. Недомогание нарастало с каждой ступенью крутой каменной паперти. Окружающие видели только выправку, легкий размеренный, чуть замедленный шаг, аккуратную короткую стрижку, спокойный уверенный взгляд, устремленный к Образу в киоте над входом в храм. Широкое и четкое крестное знамение: словно честь отдал перед строем. Окружающим виделось именно так, что он вошел в храм в офицерской парадной форме.

Был будний для Города вечер. До начала праздничной службы оставалось немного времени. Дон-н-н!.. Объемный голос Благовеста — главного храмового колокола понесся над Коломенским, разрастаясь в невидимый, но живой звучащий шар. Через томительное мгновение звук докатился до новостроек, серпом окруживших древнее царское село. До берега реки Москвы звук дошел еще быстрей, омыл ослепительно стройный шатер на крутояре и вместе с ним вознесся в небо. Откликнулось от многоэтажек тихое эхо, и тут же раздался следующий удар звонкой могучей меди. Дон-н-н!..

По окрестным тропинкам и дорожкам со всех сторон к воротам «заповедника» стекались окрестные богомольцы. Многие шли с цветами, чтобы украсить ими праздничную икону. Виктор отдышался на высоком крыльце, многоступенчатом подъеме, пропитанном многовековыми согрешениями, премудростями, радостями и веселиями, и только потом прошел в притвор, приветственно кивнул в сторону свечного ящика, потом приложился к большой иконе. На ней был изображен древнеримский конный воин, который своим копьем колол жирного чешуйчатого змея, извивающегося в агонии. Губами коснувшись копья, Виктор испытал мгновенное облегчение от назойливой боли, терзающей висок.

…Под развороченным дымящимся вертолетом лежал молоденький солдат с наполовину срезанной осколком, как лезвием, головой. Рядом, держа в руках грязные, как машинная ветошь, кишки, бил ногами об землю выгнувшийся в дугу старший лейтенант — недавно прибывший на базу «Скоба» вертолетный техник.

— Засунь ему кишки обратно! — орал Андрей.

— Засунь, а то наступим и оторвем. Бери за ноги, я — за руки!

До блиндажа старлёя не донесли. Глаза бедняги закатились и вслед за пурпурной пеной изо рта вывалился язык. Поэтому, чтобы зря не рисковать, залегли так, чтобы видеть ближайшие подступы: со стороны горящих вертолетов к ним подобраться не могли.

— Все… Оставляем здесь, потом заберем, — приняли решение друзья-офицеры. Позади гудели в пламени и разлетались от рвавшегося топлива и снарядов останки боевых винтокрылых машин. Жаром и гарью наполнился воздух, смрадное дыхание смерти заполнило все вокруг. Виктор чувствовал его кожей, пересохшим ртом. Неожиданно «духи» прекратили обстрел, но не верилось, что это — все…

Так бывало всегда: сразу после отступившей дурноты в мозгу Виктора на несколько мгновений вспыхивали самые мучительные эпизоды прошлого. И всякий раз разные. В прошлом было много, очень много мучительного и ужасного.

Старушки, из постоянных прихожанок, примащивались со своими сумочками и рыбацкими складными скамеечками вдоль стен. Некоторые из них уже узнавали Виктора и потому приветливо кивали:

— Спаси тебя Господи, сынок…

Пересекая пространство храма, Виктор прошел к левым диаконским вратам, со священным трепетом приложился к ним и осторожно открыл дверь. Он с благоговением вошел в алтарь. С верой во Единую, Святую, Соборную и Апостольскую Церковь решительно опустился на колени и прижал горячий лоб к прохладному каменному полу, медленно поднялся и еще дважды до земли поклонился сияющему дарохранительницей Престолу. В своем недавнем прошлом он сошел с ума, чтобы прийти к уму через скорби и наказания — к началу постижения Истины по милости Божией. Подошел под благословение к отцу Александру. Теплая и по особому чистая рука священника умиротворяюще легла в скрещенные ладони Виктора, и он благоговейно прикоснулся лицом к деснице пастыря.

— Облачайся, — коротко приказал батюшка и продолжил свои неспешные приготовления к службе. Виктор снял пиджак, повесил его на один из крючков для мирской одежды и достал из шкафа стихарь. Повернулся с одеянием в руках к священнику. Тот издали быстро, но вместе с тем и чинно благословил алтарника, после чего Виктор, как в гимнастерку, но гораздо осторожнее просунул голову в ворот парчовой священной одежды и столь же благоговейно вдел по очереди руки в широкие рукава. Это одеяние напоминало ему сказочную рыцарскую мантию, воинское облачение… Может быть, такими были походные плащи легионеров, которыми предводительствовал блистательный воевода Георгий?

— К прохождению службы готов, — самому себе сказал Виктор, расправляя складки стихаря, и почувствовал, будто исчезли за плечами целые десятилетия его жизни. Он увидел себя изнутри подростком, да — нет, совсем ребенком, который испытывает невыразимую радость и счастье от одной только мысли о Боженьке… Так в детстве он и говорил: Боженька, пусть всем будет хорошо… А ведь даже не был крещен тогда. Откуда это было?! Да, вот отсюда — от Престола, от сияющего небесным золотом Креста, от верующих русских людей, которые несуетливо заполняли храм. Виктор налаживал кадило. Последний звук призывного колокола чисто растаял в небе Коломенского… «Благословен Бог…»

Первоначальная молитва священника положила предел всему мирскому и суетному.

Виктор осторожно подул на плоский уголек в кадиле.

Уголь ровно отозвался на дуновение таинственными всполохами алого и желтого каления по всей поверхности. Осталось положить на уголек несколько зернышек ароматного афонского ладана, и кадило готово. Мистический дым этой малой жертвы Господу устремился через крестообразные отверстия кадильного куполка вверх, к сводам Казанского собора. Батюшка, не глядя на Виктора, благословил кадило, уверенный, что бравый «афганец» в нужном месте, и принял его в свою руку, ловко вдев указательный палец в кадильные кольца. Как и положено по чину, алтарник приложился к руке священника, которая уже раскачивала кадило, источавшее обильные клубы христианского фимиама и издававшее глуховатые металлические звуки медными цепочками.

И дым духовного сражения наполнил весь алтарь, когда отец Александр обошел Престол, с четырех сторон кадя первейшей храмовой святыне. Духи зла в виде остатков суетных мыслей и малодушных вздрагиваний чувств о мирском, житейском стремительно бежали прочь — в окна, двери, в подпол храма. И духи злобы поднебесной бежали дальше — в несчастные души десятков тысяч людей, которые жили в этой округе. И там в их сердцах, не огражденных крестом и верою, они присоединялись к уже угнездившемуся там прежде злу. И души томились недоумением: от чего же жизнь такая унылая, безпросветная, тягостная — дом и работа, дом и работа, дом и работа, и пьянка: одна радость, от которой тошно?

Матери и бабушки, и дети окрестных жителей уже облачались в латы православной мольбы. Христово воинство выравнивало свои грозные ряды, собиралось духом и возглавляемое Пастырем присоединялось к могучим отрядам Небесных Сил. И шла, и шла молитва друг о друге, о близких и сродниках, о храме, о веси и граде, о Державе Российской, о всем мире.

И зло не выдерживало натиска, и выпрыгивало на миг из уюта черствых сердец близ живущих маловеров. И что-то простое — хорошее и доброе приходило на ум и сердце тех людей, им совершенно непонятное. Приходило то, что христиане зовут Надеждой. И пусть на мгновение их жизнь обретала смысл и ясность, чтобы пережить еще одну ночь (малую смерть) и воскреснуть для нового дня…

Виктор внимательно следил за ходом службы, чтобы не дай Бог, оказаться нерасторопным и нарушить благоговейный чин Успенской Всенощной. Все время он чувствовал на себе взгляд Божией Матери. Именно взгляд «Державной» поднимал дух Виктора горе, и внутренним взором он как бы обозревал Москву и всю Россию…

И как бы видел тысячи и тысячи русских храмов, где в то же время единым духом и едиными устами могучей рекой благодати лилась православная служба, шла битва с мировым злом, битва с сатаной, битва с антихристом. И особенно ярко представлялся образ, читанный недавно в «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря», где преподобный Серафим Саровский свидетельствовал о молитвенных дымах по всему нашему Отечеству, восходящих к небу, к Богу.

После елеопомазания многие ушли. Виктор с сожалением думал об этом, глядя на опустевший на треть храм. Но самые мужественные, самые стойкие слушали в полутьме слова Царя-Воина, Царя-Пророка Давида: «Трепещите языцы, яко с нами Бог!»

Служба подходила к концу. Хор победно грянул:

Мы победили. Отвоеван еще день мира и тишины, день любви и надежды. Молитва своим бравурным строем более всего напоминала Виктору какуюто древнюю солдатскую песнь из той, еще Царской России. И сейчас молитва звучала как марш на параде будущей победы Православной Отчизны при освобождении от чужебесия, от иноверного пленения.

Раньше Виктор мало думал о том, как живет Родина, главное, чтобы жила. Последние годы стал понимать, выжить можно только духовно победив тот страшный морок, который душит родную землю вот уже восемьдесят лет. И понял наконец: выжила Россия только потому, что каждый день остаток верных из года в год вставал на духовную брань: