"Танцуя с Девственницами" - читать интересную книгу автора (Бут Стивен)

Глава 1

В тот день, когда погибла первая женщина, у Марка Рупера возникли проблемы с радиосвязью. Он начал обход с долины, где плато из песчаника создавало мертвую зону, не пропуская сигналы из телефонного узла в Брэдвелле. Тишина настораживала и подавляла, заставляя Марка чувствовать себя в пустынной местности отрезанным от мира. Природа, медленно увядавшая под натиском осени, пробуждала в нем былую нерешительность. Но страха не было. Лишь позже Марк испугался.

Обычно ему нравилось это время года – несколько недель межсезонья, предшествующие наступлению зимы. Нравилось наблюдать, как день ото дня меняется цвет холмов, а в Пик-парке[1] становится все меньше посетителей. Но сегодняшнее воскресенье Марк никак не мог назвать обычным: он чувствовал себя на Рингхэмской пустоши довольно неуютно. Странно и тревожно качались на ветру деревья и хрустел под ногами сухой папоротник. Птицы в разгар дня не издавали ни звука.

По мере того как Марк выбирался из мертвой зоны, обзор постепенно становился все лучше, и наконец ему открылись границы Хартингтона и Стаффордшира. Но даже когда он направился через вересковые поля к дороге на Партридж-кросс, ему не удалось связаться с диспетчером смотрительской службы. Вполне возможно, что у рации, которую он взял с собой этим утром из инструкторского центра, просто отошел контакт. Мелочь, которая, однако, может сильно изменить всю твою жизнь.

– Пикленд Партридж Три вызывает Пикленд Зулу. Оуэн?

Вызов остался без ответа.

В начале года в этой части Рингхэмской пустоши жгли вереск. Едкий запах гари все еще примешивался к сладкому сочному аромату живых растений, ковром расстилавшихся под ногами. Отдельные обгоревшие стебельки так и остались белыми и сухими. На черном выжженном грунте они казались крошечными косточками и торчали из земли, словно тысячи обглоданных пальцев.

Отец Марка из года в год помогал смотрителям сжигать вереск, чтобы на корм шотландским куропаткам вырастали свежие побеги. Вереск нужно жечь крайне осмотрительно: он сам должен быть сухим, а земля достаточно влажной, чтобы огонь не перекинулся на торф. В запале можно подойти к огню так близко, что еще чуть-чуть – и начнет дымиться кожа. А если, присматривая за пламенем, неудачно встать с подветренной стороны, то через некоторое время с ног до головы покроешься черной сажей. Марку вспомнилось, что иногда от отца еще несколько дней пахло, словно после празднования Ночи Гая Фокса.[2]

Запах выжженного вереска воскресил в его памяти отца. Чувство было настолько живым, что на мгновение Марку показалось, будто он видит шагающую рядом высокую фигуру. Отец размахивал огромными покрасневшими руками, рассказывал, как натаскивают собак и на какую наживку ловится форель, и обещал однажды взять Марка и его брата на охоту. Но обещания своего он так и не выполнил. Да и рядом с Марком он больше не шагал ни разу с тех пор.

Видение исчезло так же быстро, как появилось, и Марку оставалось лишь тщетно перебирать воспоминания, вылавливая оттуда отдельные образы, тут же растворявшиеся, словно струйка дыма на ветру.

Сжав в руке рацию, он попытался еще раз связаться с диспетчером:

– Пикленд Зулу. Оуэн, слышите меня? Оуэн?

Ответа по-прежнему не было.

Взбираясь на плато, Марк ощущал, как его рюкзак все сильнее давит на плечи, на затекшую спину. Лямки терли кожу даже сквозь шерстяную куртку. Несмотря на мороз, его шея была мокрой от пота, а когда он добрался до верха, на него обрушился пронизывающий ветер. Тени облаков скользили по раскинувшейся внизу долине. Редкие лучи солнца освещали низину, где местами росли небольшие дубовые рощицы и паслись овцы, вилась узкая полоска покрытого гудроном шоссе и вдалеке виднелись крыши фермерских домиков. Но даже вид людского жилья не прогонял чувства одиночества.

Именно любовь к природе, а не забота о людях или угодьях парка привела Марка в местную смотрительскую службу. Когда-то ему хотелось спасти весь мир, но позже он решил ограничиться защитой малой его части. Он и представить себе не мог, что его работа будет предполагать терпеливое отношение к людям, разрушающим и оскверняющим мир, в котором они живут, к людям, не уважающим ни природу, ни своих братьев меньших. К этому привыкнуть было труднее всего. Вряд ли даже Оуэн Фокс сумеет научить его этому.

Оуэн часто говорил Марку, что хорошая связь – великое дело, и учил его всегда оставаться в пределах досягаемости. Но этот ноябрьский день, когда Марк отправился в свой первый самостоятельный обход, оказался для него не совсем удачным. Точнее, совсем неудачным.

– Это Пикленд Партридж Три. Оуэн? Оуэн? Где вы?

И конечно, этот день оказался неудачным для Дженни Уэстон.

Дженни ехала на желтом «доусе-кокомо»: шесть скоростей, покрышки толщиной в дюйм и проволочная корзина, закрепленная над задним колесом. Велосипед она взяла напрокат, на три часа, на базе Пик-парка на Партридж-кросс, и проехала уже почти пять миль в сторону плато на Рингхэмской пустоши.

Среди вересковых полей местами еще сохранились доисторические захоронения, надгробные сооружения и расставленные в круг камни. Некоторые были такими маленькими или настолько разрушенными и заросшими, что их лишь с трудом удавалось разглядеть в зарослях вереска и папоротника. Люди здесь бывали реже, чем на пустошах к югу и западу – в Стентоне и Хартхилле. Горный велосипед легко справлялся с дорогами, пролегавшими под открытым небом по безлюдным просторам.

Дженни любила Рингхэм и могла назвать множество причин, по которым раз за разом возвращается сюда. И всегда какая-то неодолимая сила влекла ее велосипед прямо к подножию Хаммондской Башни, возвышавшейся над Рингхэмским хребтом. Дженни бережно хранила в памяти вид на долину с этого места: крутой обрыв, деревья и груда камней внизу.

Погода в этот день оставляла желать лучшего. Порывы ветра приносили с холмов хлопья снега, срывали с берез последние листья и швыряли их на вересковый ковер. Пустошь выглядела совершенно безжизненной. Уже под конец пути Дженни попался молодой человек в низко надвинутой на лоб шерстяной красной шапке, из под которой торчали большие уши, похожие на теннисные ракетки. Парень быстро шел по дороге и даже не взглянул на Дженни, когда та проезжала мимо. Она налегла на педали, стараясь увеличить расстояние между ними, но на склоне слишком устала, и ей пришлось остановиться. Девушка, судорожно глотая воздух, оглянулась. Молодого человека не было видно. Вокруг по-прежнему не было ни души – лишь стайка галок расположилась на склоне заброшенного карьера да стадо коров лениво отдыхало в поле неподалеку от Девственниц.

Дженни всегда считала, что на велосипеде она в безопасности. Хорошая скорость придавала ей уверенности, что в случае необходимости она успеет выбраться из любой неприятной ситуации. В таком месте, как Рингхэмская пустошь, одинокой женщине не следует забывать об осторожности.

Добравшись до возвышенности, Дженни слезла с велосипеда. Дорога круто поднималась в гору, и эту часть пути ей пришлось вести свой «кокомо» за руль. Миновав кривой Сердечный Камень в двенадцать футов высотой, она почти добралась до цели своего путешествия, от усталости совсем не чувствуя ног, не говоря уж о руках, которые налились свинцовой тяжестью.

На вершине песчаная тропинка петляла вокруг больших вертикальных валунов, стоявших в центре. Дженни пересекала плато, заросшее темным вереском с редкими кустиками рододендрона на южном склоне. С двух сторон к плато подбирались открытые карьеры, а с востока и юга, где оно спускалось в долину, – острые скалы и утесы.

На пересечении дорог стоял деревянный указатель с надписью «Девять Девственниц» и желтой стрелкой. Земля вокруг указателя была утоптана множеством ног. У кого-то из жителей долины жил павлин: ветер разносил его протяжные скрипучие крики по пустоши.

Когда Дженни добралась до Девственниц, пот струйками стекал у нее со лба. Велосипедные брючки из лайкры, как и полагалось, туго обтягивали ее бедра и ягодицы, а кожа на икрах покраснела и обветрилась.

Дженни не замечала ни ветра, ни холода, ни даже усталости. Здесь, на вересковых полях, они, напротив, помогали прогнать черные, завистливые мысли, притаившиеся в уголках ее сознания. Нигде больше ей не удавалось справиться с ними; во всяком случае, не в Шеффилде, где множество автомобилей и толпы на улицах лишь усиливали ее тревогу.

Ноябрьская погода не располагает к прогулкам по вересковым полям. Но под деревьями у каменного круга Дженни заметила сидящего человека. Он извлекал из флейты несколько нот на смутно знакомый мотив. Девушка не могла разглядеть музыканта, и в памяти остались только его длинные светлые волосы и пестрый свитер.

Свернув в сторону от Девяти Девственниц, Дженни направилась к тропинке, сбегавшей вниз сквозь заросли папоротника. В конце зимы эта тропинка превращалась в русло ручья, поэтому земля была смыта с нее до самого песчаника. Древесные корни местами выходили на поверхность, образуя в наиболее крутых местах подобие неровных ступеней. Под ногами пощелкивали буковые орешки, и повсюду вокруг буйно рос папоротник. Подступавшие к самой тропинке коричневые засохшие побеги похрустывали в спицах колес.

Вдали, на склоне за оврагом, показалась Хаммондская Башня, сложенная из серого камня с неизвестно какой целью. Замурованный дверной проем находился над грубо вырубленными ступенями, которые вели к крутому обрыву Рингхэмского хребта. Опавшие листья заполняли широкую расщелину между башней и огромными валунами – Кошачьими Камнями, которые уступами уходили вверх.

Отдыхая, Дженни присела на уступ у подножия башни и залюбовалась видом на долину. Осенний морозец ощутимо напоминал о себе. И если она здесь задержится, то замерзнет окончательно и ехать назад ей будет нелегко.

Внизу, в долине, Дженни видела ферму, поле, где паслось большое стадо коров, несколько домов, сложенных из песчаника, и довольно просторный новый сарай с темно-зеленой металлической крышей. Мимо фермы проходила проселочная дорога. Дженни пристально всматривалась, не выйдет ли кто из ворот и не направится ли в сторону башни. Но сегодня дорога была пустынна.

Девушка вернулась к велосипеду. Одна из расселин у основания башни была полностью забита смятыми пивными жестянками и сигаретными пачками. Дженни возмущенно покачала головой, но не притронулась к мусору: уборка территории входила в обязанности смотрителей парка.

Через несколько минут она подъехала к каменному кругу. Девять Девственниц стояли на ровной полянке между дубами и березами и достигали всего лишь четырех футов в высоту. Чуть поодаль, в пятнадцати ярдах от круга, замер еще один камень – Скрипач. В старой легенде говорилось, что девять деревенских девушек были застигнуты танцующими во время шабаша и за свой грех обращены в каменные столбы. Та же участь постигла и игравшего для них скрипача. Этот камень, навсегда приговоренный стоять вне круга, выглядел одиноким, оторванным от остальных.

Дженни остановилась, растирая замерзшие ладони носовым платком. Вересковые склоны холмов уже начала обволакивать дымка тумана, но внезапно облака разошлись и слабый солнечный лучик коснулся поля. Все замерло, лишь ветер тихо шептался с вереском. Вокруг не было ни души. На велосипеде Дженни чувствовала себя в полной безопасности… пока целы все шины.

– Вот черт!

Она слезла и с трудом перевернула вверх колесами тяжелый велосипед. Осмотрев заднюю шину, Дженни заметила блеснувший серебром осколок стекла: узкий разрез на резиновом протекторе доходил до внутренней камеры. Осторожно вытащив за острый край осколок, Дженни слушала, как с шипением выходят остатки воздуха. Шина безжизненно обвисла на колесе, из-под ободка выглядывала мягкая серая кожа сдувшейся камеры.

Снять с заднего колеса шину, починить и поставить ее обратно – трудно. Кроме того, Дженни уже настолько устала, когда любое дело кажется непомерно сложной задачей. Но другого выхода не было. Вздохнув, она быстрым движением откинула рычаг и опустила колесо на землю. Рога велосипедного руля беспомощно задрались в небо, и весь «кокомо» сделался похожим на лежащее навзничь мертвое животное.

В ее памяти всплыл снимок, сделанный в разгар шумихи по поводу коровьего бешенства: забитая корова голштинской породы – огромное животное с раздувшимся животом. Из громадного блестящего вымени сочились капли молока, а все четыре окоченевшие ноги нелепо торчали кверху. Корова словно дожидалась, что ее перевернут и оттащат к мусоросжигательной печи. Эту фотографию напечатали на обложке брошюрки, которую Дженни помогала распространять. И она столько раз видела эту корову, что мельчайшие подробности снимка до сих пор отчетливо вырисовывались перед ее мысленным взором.

Дженни машинально дотронулась до сумки на поясе, проверяя, на месте ли та. Вскоре ей придется принять решение, что из содержимого сумки пустить в ход.

Девушка поежилась. Погода изменилась, и к вечеру стало еще холоднее. Перистые стебельки пушицы местами образовывали над землей золотистую пелену. Чуть колыхаясь на ветру, они нависали над вереском, словно это выглядывали, вытянув шеи, загадочные живые существа.

Вокруг шумел ветер, и Дженни не расслышала тихого звука шагов, пока человек не подошел к ней на расстояние всего лишь нескольких футов.

Через полчаса дежурство Марка заканчивалось. На его первый одиночный обход Оуэн выдал ему четкую инструкцию: пройти по Рингхэму и спуститься в долину с той стороны, где к пустоши вплотную подходят возделанные поля, а также проверить, не повреждены ли ограждающие стены, перелазы и дорожные указатели, и подобрать мусор, оставленный посетителями парка.

На обратном пути ему надлежало завернуть к Девяти Девственницам и убедиться, что на этом древнем природном памятнике трещин не больше, чем всегда, и, возможно, придется сказать пару слов туристам, если те осмелели настолько, что поставили палатку прямо в роще. Марк даже представить себе не мог, что кто-то вздумает встать лагерем на вересковом болоте, и уж тем более – в ноябре. Однако находились и такие. И тем самым они нарушали закон.

Подходя к вершине, Марк заметил смятую жестянку из-под кока-колы, брошенную безалаберным туристом. Сердито пробормотав несколько слов, молодой смотритель поднял ее и засунул в рюкзак, где уже лежали фантики от шоколадных конфет, колечки от алюминиевых банок, пустая сигаретная пачка «Мальборо» и несколько окурков, подобранных рядом с Хаммондской Башней. Позже он выбросит их в специально отведенном для мусора месте. Марк никак не мог свыкнуться с тем, что есть люди, которые раскидывают мусор по окрестностям только потому, что им так удобнее.

Будь его воля, он бы просто не пускал таких посетителей в национальный парк – поставил бы шлагбаумы на всех подъездных путях и выдавал бы всем желающим пройти пропуск. Возможно, в будущем так и произойдет: парк с трудом справлялся с постоянным ростом числа посетителей.

На песчаном грунте виднелся четкий след шин, похоже, горного велосипеда. Марк тщательно изучил правила и хорошо знал свои обязанности, а также что позволено туристам, а что нет. С недавних пор администрация разрешила ездить по территории парка на горном велосипеде.

Молодой человек удовлетворенно улыбнулся, но тут же почувствовал себя виноватым. Оуэн говорил, что от смотрителя прежде всего требуются такт и дипломатичность. Зачем устраивать скандал, если можно добиться большего дружеским советом? Да, ему еще многому предстоит научиться. Иногда просто не удавалось найти подходящие слова для людей, потрясавших его своей тупостью или равнодушием к собственной безопасности и чужому имуществу – особенно к дикой природе. Посетители, осквернявшие вересковые поля, совершали тягчайшее преступление и менее всего заслуживали дипломатичного отношения.

Сейчас было только два часа дня, но через пару часов начнет темнеть. Вот уже несколько дней Марк обращал внимание на эти особенные, похожие на лунный свет сумерки: часам к пяти вечера они сгущались и все краски приобретали красноватый оттенок, а затем полностью угасали в темноте. Смотрители Пик-парка не особенно жаловали переход на зимнее время: часто, просчитавшись, посетители задерживались на холмах до наступления темноты.

Становилось все прохладнее, но Марк не чувствовал холода. Красная куртка из овечьей шерсти с серебристой эмблемой Пик-парка, которую он носил с гордостью, хорошо держала тепло. Также по этой куртке посетители узнавали, что перед ними смотритель, и успокаивались – особенно те, кто заблудился, выбился из сил, или поранился, или просто оделся не по погоде, или был неподходяще экипирован для прогулки по вересковой пустоши. Красная куртка служила чем-то вроде спасительного маяка, означавшего, что смотритель поблизости.

Когда смерть настигла Дженни Уэстон, девушка улыбалась. Эта улыбка застыла у нее на губах, став слегка испуганной, когда нож плавно вошел ей под ребра.

Острое лезвие с вольфрамовым покрытием не оставляло надежд. Прорезав ткань футболки, оно легко рассекло кожу, миновало слой подкожного жира, подбираясь прямо к сердцу. На футболке расплылось маленькое красное пятнышко, и всего лишь один кровяной фонтанчик брызнул на руль «кокомо».

Как только нож вышел наружу, рана, закрывшись, перестала кровоточить. Дженни с удивлением поглядела вниз и зажала рукой красное пятно. Там, внутри, ее сердце уже заполнялось вытекавшей кровью, которая давила на него, препятствуя сокращению мышц. Затем из левого легкого вышел воздух, и поток жидкости сразу заполнил освободившуюся пустоту. Слегка закружилась голова, начали неметь кисти рук и ступни, ноги подкосились, не в силах больше держать тело.

Дженни не сопротивлялась, когда ее, подхватив под мышки, поволокли по поляне. На песчаной земле оставались следы ее каблуков. Когда свежая кровь перестала поступать в мозг и конечности, ее кожа сделалась серовато-бледной; оголенные ноги и живот в дневном свете напоминали цветом вареную рыбу.

Там, где лезвие ножа вытерли о траву, осталось красное пятнышко. Маленькая струйка крови сбежала с руля на переднее колесо велосипеда. Понемногу темнея и сворачиваясь, она капля за каплей стекала вниз, пока вся не впиталась в землю.

К тому времени, когда убийца оставил Дженни Уэстон, или незадолго до этого она была уже мертва.

Марк знал, что когда-нибудь и он столкнется с этим совершенно бессмысленным поступком. Бестолковым и безответственным. В отчетах смотрительской службы время от времени упоминалось о взятых напрокат и не возвращенных велосипедах. Чтобы получить велосипед, человек показывал удостоверявший личность документ, оставлял свое имя и адрес и двадцать фунтов залога, поэтому воровать горный велосипед было невыгодно. Но иногда все же находились посетители, не возвращавшие велосипед. Порой они просто оставляли его где-нибудь на дороге, на стоянке или просто на болоте, как в этот раз. У Марка не укладывалось в голове, как можно так поступать.

«Кокомо», брошенный в вересковых зарослях, сильно рассердил его. Словно велосипед был здесь как оскорбление, как еще одно доказательство человеческого эгоизма, в который раз вторгшегося в его мир; как будто ребенок схватил грязными ручонками самое дорогое, что было у Марка. Поначалу он отнесся к велосипеду как к мусору, хотя и очень большому.

Приглядевшись повнимательнее, Марк заметил спереди на канареечно-желтой раме красную полоску, а на спицах – похожие на ржавчину пятна. От дурного предчувствия у него по спине побежали мурашки, пальцы судорожно нащупали в кармане рацию. Марк вдруг сильно пожалел, что оказался здесь совсем один. Рядом не было никого, кто мог бы его поддержать. Уж Оуэн точно знал бы, что надо делать.

Сминая страницы блокнота, Марк поспешно вытащил его из кармана и дрожащей рукой отметил цвет, марку и номер велосипеда. Пока он делал записи, к нему вернулось самообладание и стало легче, словно буквы, выводимые на бумаге, чудесным образом порождали в воздухе знакомый голос: «Наблюдай, записывай, докладывай».

– Слушаюсь, Оуэн, – прошептал Марк.

Со лба, по шее бежали струйки пота, но Марк заставил себя, миновав велосипед, пройти дальше – к группе камней среди чахлых берез. Кто-то совсем недавно грелся здесь у костра: на выгоревшей земле осталась горстка белесого пепла. Посетители парка любят разжигать костры рядом с Девственницами, – наверное, думают, что пламя может растопить их окаменевшие сердца. Летом, когда наступают самые длинные дни, сюда по ночам приходят сотни людей, и занимаются они отнюдь не только разжиганием костров.

Заглянув внутрь каменного круга, Марк резко остановился. Возникшее ощущение было сродни ужасу, который он переживал подростком, – отвращение к своему телу и чувство вины. Он старался внимательно осмотреть землю под ногами и вокруг – могли остаться следы велосипедных шин или ботинок или же какой-то предмет, который обронил тот, кто был здесь. «Я наблюдаю, – напоминал себе Марк. – Наблюдать – моя обязанность. Я должен не потерять голову и сделать так, как меня учили, не бросаясь ни в какие крайности».

Но Марк не мог обманывать себя бесконечно. Взгляд невольно отрывался от земли, и наконец с завороженно-стыдливым чувством молодой человек обнаружил, что все его внимание приковано к белевшей в центре каменного круга фигуре, которая застыла в странной, раздражающе неуместной позе.

– О господи!

Среди камней бесстыдно раскинулось тело женщины. Ее полуобнаженный торс разметался по бурьяну, руки и ноги изогнулись в призывных жестах: правое колено поднялось до самой талии, а левая нога вытянулась в струнку, словно женщина вот-вот прыгнет в воздух.

Марк отчетливо видел каждый мускул ее ног, каждое натянутое сухожилие, ее бедра с первыми признаками целлюлита. Поза женщины была карикатурой на жизнь, жестокой пародией на движение в состоянии экстаза. Ее руки лежали на талии, пальцы ног были оттянуты вниз, а голова словно кивала в такт неслышной музыке. Она распростерлась по земле в финальном арабеске, в роковом пируэте или же в последнем броске безудержного танго.

Марк спрашивал себя, стоит ли отметить все это. Описание выглядело бы таким странным, что у него больше не поднялась рука что-либо записать в блокноте. Вместо этого он снова и снова повторял про себя слова, стараясь запомнить увиденное. Мертвая женщина танцевала. Да, она выглядела именно как танцующая мертвая женщина.