"Место покоя Моего" - читать интересную книгу автора (Абрамов Артем Сергеевич, Абрамов Сергей...)ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 3 ИУДЕЯ, ДОЛИНА РЕКИ ИОРДАН, 24 год от Р.Х., месяц ШеватИешуа и Ашер отправились в путь, когда солнце, буквально протиснувшись сквозь низкие январские облака, подсветило и реку, и зелень на берегу, и камни — подсветило, но не согрело. Для «согрело» — рано еще. Зима. Петр пообещал догнать путников, попрощался с ними, а сам полегоньку собрался в Иерусалим: там, в Нижнем городе, в давно купленном доме, в вырезанном в известняке подвале или подземелье — уж как ни назови, так все верным окажется, — Техники в свое время смонтировали приемный блок для тайм-капсулы. На всю Израильскую землю таких блоков было всего два: этот, в Иерусалиме, и второй — неподалеку от Назарета, Каны, Капернаума, в пещере на склоне Фавора. Не исключено — там, где впервые высадился Шестой, Петр не знал точно. Он простился и с Иоанном, ему-то как раз ничего не обещая. Мол, возникнет надобность — увидимся, ты знаешь, где я буду, там я сейчас нужнее. Иоанн все понял или сделал вид, что понял, но никак внешне не рефлексировал: его, похоже, успокоил долгий разговор с Иешуа. Или не успокоил — примирил с неизбежным. Неизбежное привычно толпилось у воды, терпеливо ждало процесса. Иоанн столь же привычно разделся, вошел в холодную воду Иордана и начал ожидаемый процесс Посвящения. Который день по счету?.. Сколько людей прошло через эту зимнюю купель?.. Сотни? Пожалуй, за тысячу перевалило. Сколько из них пойдет за Христом, Помазанником, официально — кто усомнится в слове Иоанна? — названным так вчера народу? Говоря книжно — декларированным. Сегодня — нисколько не пойдет. Сегодня только весть вперед побежит — о том, что Мессия наконец-то явился. И примут ее к сведению. И будут ждать доказательств: никто нигде и никогда не верил декларациям. Раз Мессия, Машиах — докажи. Предъяви силу. Подари чудо… В общем, логично, считал Петр. Но за чудесами как раз дело не станет. Какое там первое? Где?.. Если ничего не изменится — через несколько дней, в Кане Галилейской. И дальше — по писаному… Он еще раз бросил взгляд на реку, подождал, не обернется ли Иоанн. Тот не обернулся. Не до того. И Петр, не торопясь, пошел в сторону Великого города это недалеко, часа три хорошего ходу, И еще через час он окажется в Службе, а там — горячий душ, сауна, ионный массаж, шелковые простыни на постели, Гайдн или Малер в квадропространстве комнаты… Представил все это и даже засмеялся. Вслух. Этакий местный одержимый бесом. О чем размечтался? Действительно смешно. Петр понимал, что все перечисленное сейчас не имеет для него никакой реальной ценности — даже в воспоминаниях. Человек — существо неприхотливое, как бы он ни хотел иного. Он легко привыкает к отсутствию горячей воды, к однообразной пище, к неудобному, подчас холодному ночлегу. Он — ментально! легко делает окружающее своей жизнью и не ищет иной. Разве что в первые минуты, часы или дни — у кого как. И для Петра сейчас не было ничего удобнее, чем его не слишком свежая, но хорошо обношенная туника, или кутонет по-местному, его меиль, длинная темно-коричневая безрукавка и сверху — плащ или, точнее, мантия — теплая, в полы которой запрятано немало нужных технических штучек. Действительно нужных — из будущего. Вот без них — это как без рук. Но чего о них беспокоиться? Они — здесь. Всегда с собой. И он сам — здесь. И ему хорошо здесь. Он здесь — дома. И пусть кому-то сие странным покажется — плевать. Сказано в Законе Моисеевом: «всякое место, на которое ступит нога ваша, будет вашим». Так оно и есть, все верно. Этот мир — его место. А остальное действительно — от лукавого. Он легко поднялся на склон и — замер в удивлении. Было от чего. Навстречу, далекая еще, метрах в пятистах отсюда, двигалась к реке процессия. Впереди шли латники, если уместно использовать «чужой», римский термин. В любом случае это были вооруженные короткими копьями и маленькими круглыми кожаными щитами люди в коротких красных юбках, в кожаных же нагрудниках, в наколенниках, в остроконечных кожаных шлемах. Похожи на римлян, но не римляне: те имели право на ношение мечей, да и щиты у них были большие, прямоугольные, и доспехи металлические. А эти скорее — дворцовая стража. Так, вероятно, и было: они приближались, и Петр видел, что позади них четыре здоровенных мужика тащат на плечах нечто вроде паланкина, деревянного, богато украшенного золотом. И сзади шла стража. Кто это? Зачем?.. Петр резко развернулся и побежал вниз к воде — предупредить Иоанна, скорей, скорей. Но тот сам что-то, видно, почувствовал, повернул голову к западу, прислушался. Буквально прислушался, хотя процессия позади Петра шла тихо. Петр встретился глазами с Иоанном, поймал просьбу: останься, не уходи пока, я не слышу, кто это… Впрочем, тревоги в мыслях ученика не обнаружилось. А Петр начал дергаться: он-то как раз остро чувствовал опасность, ее болотный запах просто заполнил, заполонил окружающее пространство, воздух болотным духом пропитался. И не понимал Петр — откуда это. Он тоже не слышал ничего тревожного оттуда — из этой компактной группы воинов-стражников, даже из паланкина тоже ничего тревожного не слышалось, а ведь кто-то там сидел. Иначе: он не мог объяснить внезапно и страшно возникшее чувство опасности, оно шло откуда-то из подсознания, откуда-то из-за объяснимых пределов его паранормальности. Да, были и необъяснимые. Они проявлялись редко, но всегда оттуда, из-за этих пределов, приходили точные сигналы. И нечего искать объяснений: раз есть сигнал опасности, значит, опасно. Вопрос: кому? Или для кого? В любом случае поход в Иерусалим временно откладывается. Он не может уйти и оставить Иоанна одного — каким бы тот великим и могучим себя ни считал. Иоанн лишь на мгновение отвлекся от Посвящения паломников, когда процессия появилась на склоне и начала спускаться к воде. Глянул лишь и — вернулся к старику в белой рубахе, пожелавшему очиститься перед долгой дорогой в Царство Божье. Привычно окунул его в реку, привычно провел пальцами по лбу и лицу, стирая, сбрасывая в воду дурные помыслы, привычно что-то говорил ему, неслышное Петру. А процессия достигла берега. Стражники остановились, тяжело и часто дыша: видимо, темп путешествия был высок. И здоровяки осторожно опустили паланкин на траву. Петр впервые видел подобное средство передвижения, не встречалось оно ему в землях Израилевых. Казалось, оно пришло откуда-то с далекого востока, а может, даже из другого времени, где-то читал он о том, вон даже термин «паланкин» вспомнил. А из оного паланкина змейкой высунулась смуглая женская рука в золотых персидских браслетах на узком запястье, и на тонких пальцах сверкнули огоньками рубины и сапфиры, вправленные в золото знаменитыми египетскими мастерами. Рука отбросила красную, тоже шитую золотом занавесь, и взошло лицо. Это Петр, донельзя ошарашенный явлением, почему-то вспомнил строчку из каких-то старых стихов: «Когда взошло твое лицо…» И чего-то там дальше, дальше не вспоминалось… А на самом деле лицо просто возникло, и немедленно из паланкина возникла женщина, так сказать, целиком и во плоти. Что касается плоти — слов у Петра, всякое повидавшего в разных временах и странах, не было. Она вышла из паланкина — ослепительно красивая, приветливо улыбающаяся, высокая (метр семьдесят шесть, автоматически определил Петр), в длинной, шитой золотом мантии из дорогого пурпура, с золотым обручем на черных, смоляных волосах, собранных на затылке в огромный тяжелый шар, спрятанный опять-таки в золотую сеть, а посреди лба на обруче имел место очень немаленький алмаз. Короче, дорогая явилась женщина. Золотая. Драгоценная. Ну, Петр оказался не одинок в своей ошарашенности, все в легком ступоре пребывали, даже Иоанн на минуту замер, застыл. Смотрел на нее, не понимая: кто она? Откуда? Зачем сюда?.. А она на сей эффект явно и рассчитывала, засмеялась, чуть склонила голову и сказала мягко: — Здравствуй, Предтеча. Я очень давно шла к тебе, трудно шла, сквозь сомнения и страхи, сквозь неверие и боязнь поверить, и вот, наконец, пришла. Спасибо тебе, что дождался меня. Иоанн ожил и немедленно спросил. Однако вежливо. С уважением. — Кто ты, госпожа моя? Назови свое имя. — Имя, данное мне при рождении матерью Мирьям и отцом Аристобулом, несчастным сыном Ирода Великого, потерялось во многих зимах и во многих летах, которые прошли с тех пор, а люди давно называют меня — Иродиадой. Зови и ты так. Так вот кто она! Жена тетрарха — четвертовластника — Иудеи Ирода Антипы, сына Ирода Великого… Легкость браков здесь всегда поражала Петра. Иродиада замужем за собственным дядей. А он ее увел от своего старшего сводного брата, тоже — ее дяди. Ирода Филиппа первого. Знаменита в истории своей лютой ненавистью к Иоанну Крестителю, который — по евангелистам — без устали обличал ее и ее нового «мужа» в блуде, в разврате. И дообличался в итоге, сложил голову. Буквально… Вот откуда ощущение опасности, подумал Петр. Все-таки она была здесь, все-таки пришла, а мы ее не просчитывали так, мы предполагали, что все случится заочно, поскольку ни в одном Евангелии ничего нет о ее приходе к Крестителю. И то, что должно случиться, случится позже, много позже. Месяца через два. Иоанн не сказал о ней пока ни одного дурного слова, он ее вообще не упоминал в своих проповедях на Иордане. По проекту «Мессия» все это — впереди. Какого лешего она вообще приперлась сюда? Ведь не креститься же, в самом деле, хочет… И мгновенно — Иоанну: «Будь осторожным. Это — опасность. Я чувствую опасность». И тут же — ответ: «Откуда опасность, Кифа? Какая опасность? Просто женщина… Ну, блудница, да, грязная, скверная, но всего лишь женщина. Красивая… Я ее прогоню, ей здесь не место». И опять — Петр: «Ни в коем случае! Ты веришь мне? Я тебя никогда не обманывал. Будь с ней вежлив, сначала выслушай и только потом — решай. А лучше посоветуйся. Я остаюсь…» И снова — Иоанн, с усмешкой: «Спасибо, что остаешься, мне приятно… Я не стану спешить, согласен. Я буду вежлив и выслушаю ее. В конце концов, и блудница имеет право на свое слово…» — Я знаю о тебе, — сказал Иоанн женщине. Именно так: «знаю». Кто в Иудее о ней не знал!.. Иоанн вышел из воды и стоял рядом с ней — огромный, мощный, загорелый, мокрый. От него несло холодом реки и чуть-чуть — терпким мужским потом, поскольку работа его — пусть даже и в воде, — была физически утомительной. Конвейерной. Потливой. А от женщины пахло сладкими благовониями, разнообразием которых была славна и богата Иудея в цивилизованном торговом мире и секрет которых, с сожалением подумал Петр, утерян, исчез в веках. Похоже, вместе с бальзамовыми деревьями, которыми во множестве засадил сад своего дворца в Ерихо, в Иерихоне, дед Иродиады Ирод Великий, отлично соображавший, что именно в его стране приносит прибыль. — Ты, я слышала, говоришь людям о Царстве Божьем, — ноздри женщины раздулись, словно почувствовав этот мужской запах, и не противным он ей показался, а напротив — привлекательным, звериным, злым, — ты очищаешь людей водой и святым прикосновением от грехов их земных, и дело твое зовется атбала, то есть погружение и очищение. Не может человек, который грешен, помыслы которого нечисты, мечтать о Царстве. Я правильно понимаю? — Ну-у… в общем, да, — очень осторожно сказал Иоанн. Петр внимательно слушал женщину и не слышал опасности, а между тем запах болота не исчезал, может, только стал потише, поглуше. Петр легко читал ее мысли, они были просты и незатейливы: ей нравился Иоанн. Она шла — или, точнее, ехала — сюда из обыкновенного любопытства: слышала о Предтече, встречала людей, которые прошли атбалу, чисто по-бабски, — вожжа под хвост попала, — захотела сама увидать этого сумасшедшего, ни на миг, ни на йоту не верила ни в какое Посвящение-Очищение, ни в какое Царство, ни даже в Мессию, обещаемого пророком. А он, пророк, — вон какой оказался! Она ж его просто-напросто хотела! Как баба. Или как царица — ну, жена тетрарха, да, а все равно царица! — может хотеть простолюдина, и связь с ним ни по каким царским уложениям о наказаниях не сочтется греховной и, соответственно, наказуемой. Она засунула руку под мантию, пошарила где-то в складках, выпростала ладонь: на ней лежали два камня — рубин и сапфир, и большая, неровная жемчужина. Она протянула ладонь Иоанну. — Ты помнишь? — спросила с улыбкой. — «Я положу камни твои на рубине и сделаю основание твое из сапфиров; и сделаю окна твои из рубинов и ворота твои из жемчужин, и всю ограду твою — из драгоценных камней». Ты же помнишь, я уверена! Пророк Йешаягу говорил это именно о Царстве Божьем… А теперь так говорю я. Я принесла тебе камни, возьми их. Пусть они станут всего лишь символом слов Пророка, но пусть они будут у тебя, поскольку ты готовишь людей в дорогу. — Но поведу-то их туда не я… — хрипло сказал Иоанн. Не то он сказал! Петр видел, что ученик растерялся, что долгие темные годы в обители, где женщины серыми мышками скользят мимо и сквозь, долгие годы работы и учения в тесноте скал, годы смирения духа и плоти, годы поста, абсолютное неумение вести себя с этим чудом из мифа, из легенды, из Торы, — например, из книги Притчей Соломоновых, — боязнь даже этого чуда — все тормозит Иоанна, его обычно стремительно летящая мысль с лету напоролась на преграду, которую и не преодолеть. А женщина видела смущение Предтечи и наслаждалась им. И тогда Петр счел необходимым вмешаться: «Возьми камни. Смотри ей в глаза!» Иоанн не понял: «Зачем? Я не нуждаюсь ни в каких символах. Что мне с ними делать?» Петр настаивал: «Возьми. Держи их в открытой руке. Потом поймешь». Иоанн подставил ладонь — большую, грубую от постоянной, тяжкой физической работы, изрезанную линиями, по которым ему никто никогда не гадал, да и зачем? — и женщина ссыпала в нее камни. Петр продолжил: «А теперь стань перед ней на колени, вырой у ног ее ямку…» Иоанн перебил, и Петр услышал торжество: «Я вспомнил! Спасибо, Раввуни, ты опять мне помог! Она все соврала. Я вижу игру…» Что ж, отлично, что видит. Там, в Книге Книг, была не игра, там все было всерьез, на истерике, на надрыве. Там евангельский персонаж Иоанн всерьез и настойчиво обличал грязную женщину, блудницу — за греховную связь с собственным дядей при живом муже, тоже, кстати, собственном дяде. Долго обличал. Орал во весь голос. И на всю Иудею. Поневоле возненавидишь такого и потребуешь его головы. А здесь — игра. Здесь — по-другому. Но результат будет тот же: отсеченная голова Предтечи. Иначе, к несчастью, невозможно… Но вот только что он вспомнил? Петр ничего не хотел ему напомнить, лишь подсказать ход. Уместнее было бы сказать: «Я понял». Ну да ладно, все сомнения — потом, после… Иоанн — уже другой, привычный, уверенный в себе и в своих поступках, которого Петр знал и всегда хотел знать, — медленно опустился на колени перед Иродиадой, по-прежнему держа камни на раскрытой ладони. Другой рукой, сильными пальцами с задубевшими плоскими ногтями — что твои лопаты! — начал осторожно рыть ямки у самых носков глухих кожаных сапожек женщины. Она даже не сдвинулась, с любопытством смотрела вниз, на руки Иоанна, на его могучую спину, по которой вполне можно было изучать мышечное строение: supraspinatus, trapezius, deltoideus, latissimus dorsi… Она просто ждала, что же учудит этот великолепный мужик, для кого не жаль ни рубина с сапфиром, ни морской жемчужины, которых к тому же у нее навалом, девать некуда. И все ждали. И Петр тоже. Иоанн вырыл три ямки, аккуратно опустил в каждую по камню, засыпал землей. Потом резко повернулся к Петру, бросил: — Подай нож мне, брат. Петр мгновенно вытащил из кармана в поясе маленький острый нож, протянул Иоанну. Тот, по-прежнему не вставая с колен, поднял голову, сказал Иродиаде: — Смотри, женщина… Сделал на левом запястье глубокий надрез, поднес руку к засыпанным ямкам кровь закапала на землю, легко уходила в нее, сухую, сыпучую… — По Закону все очищается кровью, — объяснил Иоанн. — Без пролития крови не может быть прощения. Иоанн был открыт для Петра — сознательно? — и Петр легко слышал его, понимая, что он делает, что задумал, и в общем-то соглашаясь с ним: сейчас полезна проповедь, подкрепленная действием. Люди смотрят, слушают и слышат, а Иродиада сама, в конце концов, напросилась… Иоанн поднялся, посмотрел по сторонам. «Тридцать локтей — вправо. Под деревом…» — подсказал ему Петр. Иоанн обернулся, увидел в указанном Петром месте здоровенный камень, глыбу просто — серый, обточенный временем, вросший в землю. «Примерно семь талантов…» — еще раз подсказал Петр, умеющий максимально точно определять на глаз и веса, и размеры, и расстояния. Камень весил двести двадцать — двести тридцать килограммов. Семь талантов — как раз около двухсот. Иоанн подошел к камню, нагнулся, обхватил его половчее, напрягся, мышцы взбугрились от непомерной нагрузки… Не мог он поднять эту дуру, никак не мог — хотя бы потому, что размеры камня требовали строп или сетки, руками тут нечего было делать даже Гераклу. Но никто и не собирался — руками. Как когда-то в Иерусалиме, в доме в Нижнем городе, подросток Иешуа двигал по столу каменную чашку, а потом разбил ее, сохранив на память отколотый черепок, — он, знал Петр, и по сей день бережно хранил этот черепок, — так и Иоанн довольно рано и стремительно овладел искусством телекинеза. Он — как, впрочем, и Иешуа — не считал свое умение чем-то чудесным и использовал его исключительно в подручных целях. Как сейчас, например. Камень, конечно, не чашка, но Петр поможет ему. Двести с лишним килограммов — ерунда для пары хороших спецов телекинеза… Но игра есть игра. Иоанн с огромным напряжением — даже мышцы лица мелко дрожали! — вырвал из земли камень, медленно выпрямился и, медленно выжав его на полусогнутых руках, опустил на шею. Шел, тяжко ступая, вдавливая подошвы в землю. Убедительно выглядело, совсем по Станиславскому. Театр. Зал, как говорится, замер. Люди воочию увидали чудо и реагировали на него соответственно: остолбенели, рты пооткрывали, глаза повыпучивали — нормальная реакция. И пусть это чудо никак не лежит рядом с грядущими чудесами Христа — ну силач, ну подъемный кран, всего-то… — Иоанн имел на него моральное право. И славно, считал Петр, что не чужд ученик сценических эффектов. Се человек?.. Вот он донес камень до политых собственной кровью схронов и бухнул его на них с двухметровой высоты. Камень упал на место, как будто сто лет там лежал. А что до отсутствия этого чуда в синопсисах, так там вообще об Иоанне — кот наплакал… И тогда Петр, отключившись от Иоанна, смог услышать Иродиаду. Восхищение, восторг, непонимание, всплывшее из каких-то дальних недр почитание и желание, желание, желание, тысячу раз желание — все это лавиной ворвалось в мозг Петра. Он немедленно обалдел и заблокировался. Однообразная женщина. И к цели своей идет неуклонно и неустанно. Несгибаемо. Другой бы сдался на милость, даже — наверняка! — удовольствие получил бы, но тогда это была бы совсем другая история с совсем другими персонажами. Не с Петром и главное! — не с Иоанном. Он встал перед ней во весь рост, поставил ногу на камень.: — Мы говорили о Царстве Божьем? — спросил, дождался ответного кивка, продолжил: — Но не поможет богатство в День Гнева, так написано Соломоном, а не прожив этот День, не взойти в Царство Божье. Вот — камень, положенный на твои сокровища. Никто не сдвинет его и не возьмет себе тобой принесенное. А тебе — за то, что принесла, — прощается через мою кровь… — Что прощается? Что я сделала не так? — Зачем ты вообще пришла? — Я же сказала: поговорить с тобой. Посмотреть… Капризно, сердито, на повышенных тонах, но Петр слышал растерянность. Или, точнее, все-таки больше — недоумение. И понимал природу этого недоумения. Проста была природа, проста, как тот камень на земле. Она красавица-раскрасавица, любой мужик при виде ее должен падать ниц и целовать следы ног ее, чтобы она хотя бы заметила его. А тут — сама пришла, сама! И ее, видите ли, прощают — за то, что пришла… Честно говоря, Петр на ее месте тоже недоумевал бы. Он и на своем недоумевал: Иоанн безжалостно ломал канон. Вел, похоже, к адекватному каноническому финалу, но — совсем другим путем. Как быть? Опять надеяться на то, что грядущие евангелисты все подкорректируют?.. — Я не римская статуя, на которые, говорят, римляне любят подолгу смотреть. Что ж, это их дело, я не судья им. А мое — вот… — Он обвел рукой реку, берег, деревья, людей, по-прежнему в молчании слушающих этот странный, абсолютно непонятный диалог. — Если ты пришла очиститься и посвятить душу свою Богу, как все эти люди, то зачем драгоценные камни? Я — не царь Шломо, и ты — не царица Савская. А на пути к Богу, к Царству Его не нужны сапфиры и рубины. Сказано: лучше знания, чем отборное золото, а мудрость лучше жемчуга. И раз уж ты сослалась на пророка Йешаягу, то вспомни, чьи слова ты вложила в свои уста… Что-то темное, глухое, недоброе рождалось в женщине, поднималось из глубины, растекалось, горело. И Петр опять ощутил запах болота. Иродиада стояла молча, смотрела, не мигая, на Иоанна. — Не помнишь, — сказал Иоанн. — А это — не слова Пророка, но слова самого Господа нашего, которые он обратил к трижды несчастной земле Израильской. Разве ты вправе говорить его словами? — Но ты же взял камни! И руки мои целовал! Иоанн неожиданно засмеялся. Весело. Громко. — Я просто не хотел тебя обижать. Ты очень красивая. Зачем обижать красивых женщин? Это все равно что обидеть ребенка… Я же сказал, что ты прощена, нет греха на тебе. Вернись в дом человека, с которым решила жить, подумай: вдруг сумеешь поверить. А если поверишь по-настоящему — приходи вновь: я с радостью проведу тебя через атбалу, через Посвящение. Что ж, Петр опять был прав, не подвело его предчувствие. Буквально: то, что перед чувством. До. А часто — вместо, как сейчас. Вот она — опасность. И от того, что на сей раз пришла в облике красивой женщины, меньше она не становится. — Но ты же взял камни… — уже со слышимой злостью повторила она, не очень понимая, похоже, что именно повторяет. Так — слова… К болотному духу примешался удушливый запах пожарища. Так пахнет ненависть. А Иоанн вновь засмеялся. — Забери их… — и указал на валун. И молчавшие до сей секунды люди засмеялись. Возможно, представили себе картиночку… И впрямь — смешно. Иродиада резко повернулась, нырнула в паланкин. Крикнула оттуда: — Домой! И стражники тяжко — устали! — потрусили обратно. И скоро скрылись. А запах пожара, залитого болотной жижей, не исчез. Петр кивком позвал Иоанна за собой, отошел в сторону — так, чтоб люди не слышали. — Ты ее обидел, — сказал Иоанну. — Я знаю, — жестко ответил тот. — Но она позволила себе присвоить слова Господа. Ты же сам мне напомнил. Это не просто грех, это преступление. Я еще слишком мало наказал ее. Опять он говорит: «напомнил». Это сейчас Петр сообразил, что Иродиада процитировала слова из книги пророка Исайи, вложенные им в уста Бога. А тогда Петр этого сам не вспомнил, он лишь хотел подтолкнуть Иоанна к легкой игре, к некоему таинству ради таинства, без особого смысла, которое должно было завлечь женщину, заинтриговать, и, главное — не спугнуть, а значит, отодвинуть во времени трагический евангельский конфликт. Петру требовался срок, чтобы толково подготовить его. И Иоанна — тоже. Чтобы все соответствовало канону. А Иоанну не потребовалось. Он все сделал по-другому, но — сразу. — Ты ее смертельно обидел, — сказал Петр. — Ничего нет страшнее смертельно обиженной женщины. — Страшнее? Мне ли бояться ее? — Тебе, — сказал Петр. — Кому ж еще… — Он подтянул пояс, запахнул мантию. На миг прижался щекой к щеке Иоанна. — Прощай, Йоханан. — Легкого тебе пути, Кифа… — Иоанн стоял, смотрел вслед. Отойдя на десяток шагов, Петр обернулся: — Я хотел спросить… Почему ж ты не осудил ее за то, что она вышла замуж за Антипу? При живом муже… — А за что ее осуждать? — недоуменно спросил Иоанн. — Это не мое дело. Это ее жизнь. Ее и Антипы. Грех, конечно, но… Она ж красавица, она имеет право выбирать… |
||
|