"Гилгул" - читать интересную книгу автора (Сербин Иван)16 АПРЕЛЯ. ВЕЧЕР-НОЧЬ. КНИГА18 часов 33 минуты Все-таки на востоке Москвы дождь был какой-то другой. Не такой гадкий, что ли. Зато когда Саша вышел из метро у себя, тут такое началось… Небо словно обозлилось на людей за что-то. Швыряло в лицо холодные, резкие струи дождя, перемешанные с колючей ледяной стружкой. Саша поднял воротник пальто, но это не помогло. Автобус, как назло, ушел прямо из-под носа, и ему ничего не оставалось, кроме как бежать до самого дома резвой рысью. Он остановился только у подъезда, чтобы посмотреть на окна квартиры. И ощущение счастья сразу ушло. Вместо него появилось чувство тревоги. Он словно бы вновь бултыхнулся в кромешный кошмар, в котором не оставалось места нормальным человеческим эмоциям. В нем все было за гранью. И Юля как-то сразу отступила в тень, а ее место занял Леонид Юрьевич. Саша не совсем хорошо представлял себе, что случится, если тот вновь окажется у него дома. Скрутить? А получится? Звать милицию? Можно, конечно, но услышат ли? Разве что сделать вид, будто верит всему, что говорит странный гость? А что? Это выход. Во всяком случае, он сможет точно выяснить, чего добиваются эти двое. Правда, актер из него никудышный, но, коли судьба прижмет, и осел соловьем запоет. Но свет в квартире не горел, и Саша с немалым облегчением поднялся домой. Стянул промокшее пальто, костюм, снял хлюпающие туфли и носки. Мерзко. Он прошел в кухню, прихватив из комнаты «Благовествование». Подсел к телефону, набрал номер. – Ал-ло, – как всегда вальяжно, протянул Андрей. – Привет. Это Саша. – Саша, – повторил тот, и Саша почти физически ощутил, как у коллеги от волнения перехватило дыхание. – Э… Что-нибудь случилось? «Интересно, – вдруг подумал Саша, – если сейчас сказать, что это треклятое «Благовествование» сгорело, утонуло, сгнило, украли, в конце концов, какова бы была реакция Андрея? Наверное, упал бы в обморок». Конечно, Саша не стал говорить ничего подобного, а с нарочитым безразличием произнес: – Андрюш, книга, о которой мы говорили… Она мне больше не нужна. Завтра заскочу на работу, завезу. – Старик… – шокированно протянул Андрей. – Старик… Ты даже не представляешь… – Да ладно, – отмахнулся Саша, ощущая некоторое жлобское удовольствие. – Брось. Не стоит. Слушай, я хотел с тобой проконсультироваться по одному вопросу. – Что, все-таки пациенты одолели? – Нет, это не насчет пациентов. Это насчет себя. – А что такое? – Да вот я и хотел, чтобы ты посмотрел. Понимаешь, похоже на нервное расстройство, но я-то сам себя не могу обследовать. – Ага, понял, понял, – подтвердил Андрей. – Посмотрю, конечно, о чем разговор, старик. Нет вопросов. А слушай, еще не поздно… Ничего, если я сейчас и подъеду? Саша поджал губы. А чего он, собственно, ждал? Теперь ведь Андрей с ума сойдет. Он же будет бояться, как бы с книгой чего не случилось до завтра. – Слушай, единственное «но»… У меня друг просил ее почитать. Он – милиционер, и ему очень нужно по делу… Сейчас бы Андрею самое время спросить: «А зачем же ты тогда мне звонишь? Ну отдавай, пока она твоя…» Вместо этого приятель сказал: – Саш, давай так. Я ее на пару дней возьму, человеку одному показать, а потом уж пусть твой друг читает. Так пойдет? – Хорошо, приезжай, – согласился Саша. – Только постарайся не задерживаться нигде, ладно? – О чем речь, старик? Я мигом… Одна нога, другая нога… Саша повесил трубку. Он пошел в душ, с наслаждением, млея от удовольствия, поплескался под горячей водичкой. Отметил, что заканчивается мыло, надо бы положить новый кусок. Вытерся толстым махровым полотенцем. Расчесался на пробор, затем заглянул в зеркальный шкафчик. В этот момент в дверь позвонили. Накинув халат, Саша пошлепал в прихожую, открыл дверь. Андрей вытирал лицо. С волос текло. Он выглядел, как котенок, вернувшийся с улицы после ливня. – Это я, – сказал Андрей. – Да вижу уж, – Саша отступил в сторону. – Проходи. – Спасибо, – тот вошел, принялся, ожесточенно чертыхаясь, стаскивать туфли. – Промокли, – пожаловался между делом. – Погода нынче – дрянь. – Я заметил, – ответил Саша. – Сам под дождь попал. – Ну что, куда мне? В кухню или в комнату? – В кухне, наверное, будет удобнее. – Как скажешь. Андрей прошел в кухню, присел и впился взглядом в «Благовествование». – А, да, – кивнул Саша, доставая чашки. – Забирай. – Можно? – обернулся к нему Андрей. – Конечно. Мы же договорились. – Спасибо, старик. Ты даже представить себе не можешь, что значит для меня эта книга… – Он достал из кармана пиджака сложенную газету и принялся бережно оборачивать «Благовествование». Затем, достав из второго кармана пластиковый пакет, Андрей завернул фолиант в него. – Чтобы не промокла, – пояснил он немного суетливо. – Жалко. – Ясно дело, – подтвердил Саша, наливая кофе. Оба чувствовали некоторую скованность, словно передача книги что-то изменила в их отношениях. – Что я тебе должен? – помявшись, спросил Андрей. – Ничего, – отрубил Саша. – Десять рублей. Все. Больше ни копейки. – Ты уверен? – уточнил приятель, доставая кошелек. – Абсолютно. Осмотришь меня, и квиты. – Как знаешь, – Андрей достал из кошелька две пятирублевых монеты, демонстративно, звонко щелкая о пластик, положил на стол. – Твои деньги. – Хорошо, – Саша поставил чашки на стол, придвинул сахарницу. – Твой кофе. – Спасибо, – ответил тот, насыпая сахар и помешивая ложечкой. – Так что с тобой такое стряслось, друг мой? Саша в общих чертах рассказал ему о визите к Потрошителю, о странных снах, о стигматах, о том, как он сегодня уснул в кафе, словом, обо всем, что с ним случилось в течение последних двух дней. – Вот такие пироги, старик, – закончил с тяжелым вздохом. – Ей-Богу, прямо страшно становится. – Ну, – заметил задумчиво Андрей, – стигматы – самое странное в твоей истории, хотя и они укладываются в общую схему. – Затем приятель осмотрел Сашины глаза, постучал по колену, заставил постоять с закрытыми глазами, вытянув руки перед собой и дотрагиваясь поочередно пальцами до кончика носа. – Ну, присаживайся, – наконец, сказал он. – Картина, в общем-то, внятная и вполне чистая. Патологических рефлексов у тебя не наблюдается и это уже утешительно. – Слушай, Андрюш, я же сам врач, – напомнил резко Саша. – Не надо мне тут… «баки забивать», ладно? – Запоры были в последнее время? – Что? – Ну, стул у тебя нормальный? – Да как сказать… – Понятно. В общем так, братец-кролик, – Андрей снова помешал ложечкой в чашке. – Стоило бы, конечно, тебя уложить в стационар на месяцок, но… ты же не ляжешь? – Не лягу, – согласился Саша. – Твои видения, заметь, проявляются в основном вечером. Ты ведь понимаешь, о чем это говорит? – Понимаю. Зрительные галлюцинации, сопровождающиеся кратковременными помрачениями сознания. – Именно. Значит, зрительные и слуховые галлюцинации. Плюс псевдогаллюцинации. То, что ты испытывал, прогуливаясь по Арбату. Это, друг мой, отдай не греши. И все симптомы, как говорится, налицо. Далее, постоянное чувство тревоги и необоснованной подозрительности. Интерпретативный бред. Так? – Андрей вздохнул и погладил пакет с книгой. Отпил кофе. – Далее, бред отношения и бред воздействия. Боюсь, старик, что, поставив себе диагноз «нервное расстройство», ты был слишком оптимистичен. Саш, это шиз, Саш. Самый натуральный. Вялотекущий. Раньше, судя по всему, болезнь имела скрытую форму, но, вследствие сильного нервного напряжения, перешла на новый уровень. – Та-ак, – протянул Саша. – И что же мне теперь делать? – Старик… – Андрей вздохнул. – Я бы посоветовал тебе лечь. Будет и быстрее, и эффективнее. Пока не переросло во что-нибудь похуже. А если боишься, как бы не потянулся «хвост», сделай это во время отпуска. У тебя отпуск в мае? – В мае, – ответил Саша, чувствуя, как от страха сосет под ложечкой. – Ну вот. А в клинике я договорюсь. У меня как раз в «Алексеевке» знакомый работает. Тоже книжник. Все будет чисто. Никаких «хвостов». Ни на работу, ни по месту жительства. Как тебе? – Андрюш, давай я тебе завтра отвечу. Мне же с этим как-то свыкнуться надо. Шиз – это тебе не хухры-мухры. Понимаешь? – Старик, о чем речь? Конечно. Завтра так завтра. Хозяин – барин. Только ты все-таки на улицу без нужды не выползай. Реланиум попей. Аминазинчик в таблеточках, элениум, эглонил. А я пока созвонюсь с приятелем, пообщаюсь. Не исключен вариант амбулаторного лечения. Будешь вечерком или утречком приезжать. Процедурки прошел – и на службу. – Андрей усмехнулся, достал записную книжку, черкнул в ней несколько строк, объяснил: – Чтобы не забыть. – Понимаю. Спасибо, старик. – Да о чем ты, Саш, – приятель поднялся. – Не за что. Ерунда какая. Кстати, насчет шиза ты не обращай внимания. По статистике, у сорока процентов врачей-психиатров рано или поздно развиваются психические отклонения. А у нас вся страна – один сплошной шиз. Чему удивляться-то? Я вот уже даже телек не смотрю и газет не читаю. Спокойнее жить стал. Когда ничего не знаешь, все эти их «природно-правительственные катаклизмы» проходят незамеченными. Сразу становится по фигу. Кого уволили, кого назначили, – тараторил он, проходя в прихожую и одеваясь. – Кстати, рекомендую. Новости не смотреть, газет не читать. Кино – исключительно в малых дозах. Через неделю спокойный станешь – как зайчик с «Энерджайзером». Саша покивал. Болтовня приятеля раздражала, но приходилось терпеть. Сам позвал. Вот ведь, он, Саша, – врач и всегда считал, что в шизофрении нет ничего страшного, а когда у него обнаружили – испугался. «Интересно, – плеснулось в голове вяло, – а Леонид Юрьевич ему тоже привиделся? Нет. Леонид Юрьевич был. Костя же нашел запись о нем в библиотечной картотеке…» – Слушай, – встрепенулся вдруг Саша. – Совсем забыл. Я же хотел тебя предупредить! Насчет книги. Мы носили ее в «Ленинку». В музей книги. Просили удостоверить подлинность. – И что? – Лицо у приятеля мгновенно вытянулось, став подобием вяленой воблы. – Неужели «фальшак»? Словцо резануло, но Саша промолчал. – Да нет, книга подлинная. Но… понимаешь, нам сказали, что их напечатали не три, а три тысячи экземпляров. Просто издатель провернул какую-то махинацию под это дело… Он не успел договорить, когда Андрей засмеялся. – Чудак ты человек, – проговорил он, давясь смехом. – А этот эксперт… он домашний адрес у тебя не спросил? Нет? Странно. Они же там все на нашего брата, коллекционера, пашут. А ты небось думал, на зарплату живут? Хорошая библиотека для понимающего человека все равно что золотая жила, – он снова засмеялся. – Какой-нибудь богатенький клиент этому эксперту хорошие комиссионные отвалил бы, вот он и старался, «лапшу» вам «отгружал» тоннами. – Постой, – растерялся Саша. – Как так? Костя же милиционер! Андрей закатился снова. – Эх, Сашка, в медицине ты, может, и понимаешь, а в коллекционировании – лапоть лаптем. Прости, конечно. – Нет, ты объясни, – нахмурился Саша. – Во-первых, половина милиции у антикварной мафии с ладони кормится. – Костя не кормится, – еще больше помрачнел тот. – Он честный. – Сашенька, родной мой, – Андрей махнул рукой. – Даже кристально честного можно купить. Принципиального нельзя, а честного – запросто. Это всего лишь вопрос суммы. Теперь второе: что с того, что твой Костя – мент? Даже будь он принципами обвешан с ног до головы, как новогодняя елка – игрушками. Что с того? Он что, полезет в картотеке рыться? Да кто ж ему позволит без санкции? Но даже если этот честный Костя санкцию выбьет, у него потребуют разрешение какого-нибудь дядечки из высокого-высокого министерства. Речь ведь идет о главнейшем книгохранилище страны. Не шутки! И будет твой Костя три года обивать пороги, а ему будут говорить: «Нету», «Болен», «Вышел», «После обеда», «На заседании», и тому подобную ерунду. А когда твой Костя таки достанет этого дядечку, вдруг выяснится, что этот-то дядечка как раз ничего и не решает, а решает совсем другой дядечка, из другого министерства. И придется твоему честному менту начинать все сначала. И так раз за разом. Снова и снова. – Саша засопел. – И пока он бумажку нужную получит – либо шах помрет, либо ишак читать научится. В смысле, либо дело закроют, либо библиотеку. Либо еще что-нибудь случится. – А ты не допускаешь, что Костя и санкцию может получить быстро, и бумажку ему удастся подписать без проволочек? – Допускаю. – И что тогда? – А тогда, Саша, твоего Костю возьмут под белы ручки и отведут в архив. А там ящиков – огромный зал, до самого потолка. Скажут: «Работайте, дорогой товарищ мент. Попутного ветра вам в лицо и якорь в то самое место. Дерзайте». И никто не станет ему помогать и подсказывать. А то еще и путать начнут. Ой, мол, это мы ошиблися ненароком. Не туда пальцем ткнули. Промахнулись. На две версты. – Андрей посерьезнел. – Твой Костя в архиве пять лет будет рыться, да еще и не найдет ничего! – М-да, – разочарованно протянул Саша, с интересом глядя на приятеля. – Серьезно. – А ты думал? Книжная мафия – организация очень серьезная. – Ну а что, если все-таки срастется у него? И ордер получит, и подпись, и бумажку нужную в архиве найдет? – Саш, не надо таких вопросов задавать, ладно? – поморщился Андрей. – Не надо, прошу тебя. – Нет, ну а все-таки? Приятель вздохнул: – Тогда, Саш, поедешь ты на Дорогомиловское, или на Ваганьковское, или где у твоего Кости место куплено, слушать прощальный ружейный салют. А потом на траурное застолье. – Вот даже как. – Саш, не будь ты дураком. В антике, в том числе в книжном, такие «бабки» крутятся – страшно сказать. А то еще уснуть не сможешь – жаба заест. А тебе это вредно, – попытался съюморить Андрей, но шутка не удалась. Утонула в темной тине разговора. Приятель покосился на пакет. Улыбнулся натянуто. – Ладно, старик. Не принимай близко к сердцу. Это ведь я так, в порядке трепа. Не всерьез. Побегу. Дома насладюсь трофеем. – Скажи, Андрюш, – спросил Саша, – а тебе не страшно во всем этом г…е бултыхаться? – Саш, – Андрей улыбнулся. – Не потопаешь – не полопаешь. Оно, конечно, может, и г…о, но в нем столько золота… Да. – Он остановился на пороге, сказал весело, как бы невзначай. – Ты все же своему Косте наш разговор воздержись пересказывать. Зачем расстраивать человека? Тем более что книга попала в хорошие руки. В мои. – Дело ведь не в книге, – ответил Саша. – Да нет, старик, в книге. В книге. Так что ты лучше забудь, о чем я тебе здесь говорил. Чепуха это все. Ерунда. Туфта. – Ну да. Я так и подумал. – Вот и умница. И правильно. Ну ее, книгу эту, к бесу. Было бы из-за чего расстраиваться, – Андрей улыбнулся. – Все. Побежал. Значит, до завтра. – Саша покачал головой. – Да, а реланиум ты все-таки прими. Не помешает. – Обязательно. – Давай. Все. Саша закрыл за приятелем дверь, заперся на все замки, прошел в комнату, тяжело сел на кровать, огляделся. Он ощущал странную апатию. Хотелось лечь и лежать, неподвижно, как труп. Стало быть, из-за книги вся эта бодяга? Нет, не из-за книги. Если бы из-за книги, Потрошитель не стал бы отдавать ее Саше. Кстати, а зачем вообще он ее отдал? Судя по словам Андрея, цены «Благовествование» немалой. Вот если бы Потрошитель хотел заполучить книгу, тогда да. А отдал зачем? Кто же его знает? Саша упал поперек кровати, закрыл лицо руками, вздохнул. Надо поспать. Он хотел окунуться в блестящую, как антрацит, черноту сна. И лучше без сновидений. Но вместо этого встал, прошел в кухню, порылся в шкафчике, где хранились лекарства, нашел розовую коробочку с надписью «Реланиум», забросил в рот сразу пару таблеток, запил водичкой прямо из чайника и только после этого рухнул в постель, закрыл глаза и вздохнул с облегчением. Диван плавно тронулся с места и уплыл у него из-под спины. «Когда он сказал, что собираются сделать старейшие, к чему призывают, когда гордо испросил разрешения, Аннон промолчал. Не потому, что ничего не почувствовал, а потому, что ему захотелось умереть. Выйти за ворота, к иегудейским воинам, отдать себя в их руки, пройти под свист плетей и насмешливое покрикивание всадников до Иевус-Селима и умереть на глазах у сотен за стенами Скиньи, плеснув кровь свою на жертвенник всесожжения под ножом Верховного жреца Иегудеи Авиафара. Адраазар же поджал губы и задумчиво посмотрел на старика. Тот стоял, гордо подняв голову, глядя в некую точку над высоким царским троном, куда-то за стены храма, за горизонт, туда, откуда должно было прийти солнце, их солнце, солнце их Бога, Бога света и радости, милосердия и справедливости, Бога, улыбающегося своим детям, Бога, любящего их. – Скажи, старик, – спросил Адраазар негромко. – Ты не боишься? – Чего? – тот усмехнулся. – Смерти, – Адраазар прищурился. – И гнева Господнего. – Ты – пришлец, Царь Сувский, и многого не понимаешь. Хотя народ Раббата благодарен, что твои воины сражались за него. Я попытаюсь объяснить тебе. – Старик безбоязненно взял Адраазара за руку, подвел к балкону и отдернул полог. – Посмотри, Царь Сувский. Это был прекраснейший город под оком Господа нашего. Аммонитяне никогда не желали никому смерти и никогда не вели несправедливых войн. – Адраазар смотрел сквозь голубоватую лунную пелену на светящиеся окна домов, на высящийся над городом храм, на стены, по которым размеренно двигались огни факелов. – Что осталось от нашего города? Сады вырублены. В театрах – солдаты и кони. Наши дети и внуки умирают от голода. – Старик помолчал несколько секунд, затем добавил: – Раббату никогда уже не стать прежним. Таким, каким помним его мы, старики. На этот город легла печать проклятия Царя Дэефета. В нем поселился страх, которым отравлен народ иегудейский. Разве смерть страшнее? – Адраазар продолжал смотреть на город. – Всего год назад Раббат утопал в зелени садов. Теперь их вырубили, чтобы сделать древки для стрел. Мы разбираем каменные стены театров, чтобы получить снаряды для пращников. Мы собрали все женские украшения и посуду, чтобы медники отлили из них наконечники для стрел и копий. В Раббате не осталось ни единой нетронутой постройки, кроме храмов. Мы сражаемся не ради города, Раббата больше нет. – И, обернувшись к Аннону, добавил: – И даже не ради тебя, мой Царь. Но ради Господа нашего. Мы не ропщем из-за того, что в городе стоит четыре легиона арамейских воинов, – хотя для отражения иегудейских атак вполне хватило бы и десяти аммонитянских когорт, а наши дети и жены уже шатаются от слабости. Потому что мы знаем: вы тоже деретесь не ради славы или военной добычи, но ради Господа. С начала войны прошло девять месяцев. Я не знаю ни одного случая, когда бы осада продолжалась так долго. Видно, Дэефет решил показать всем, что случается с теми, кто не принимает в сердце свое его Господина, Га-Шема. – Старик наклонился к Адраазару и прошептал: – Я боюсь смерти, Царь Сувский. Может быть, даже больше, чем ты. К старости учишься по достоинству ценить каждый прожитый день. Но… – голос его окреп, – если наш город до сих пор не пал, значит, так угодно Господу. И мы, дети Его, должны сделать все, чтобы Раббат не сдался на милость царя-убийцы. По-твоему, наше решение заслуживает гнева Господнего? – Прости, – Адраазар коснулся широкой ладонью сухого плеча старика. – Я сказал не подумав. Вы приняли очень мужественное решение, но, боюсь, оно не спасет Раббат от разрушения. Старик выпрямился, и глаза его сверкнули благородным негодованием. – Ты все еще не понял, пришлец, – громко воскликнул он. – Если Раббат простоит лишний месяц – это уже очень много! Пусть народы Палестины увидят, что даже все силы Царя Иегудейского не могут сломить нас. Но… – Он посмотрел Адраазару в глаза. – Ты, Царь Сувский, и ты, – старик повернулся к Аннону, – мой Царь, должны теперь же дать мне слово перед Господом. – Какое слово, старик? – спросил Адраазар, в то время как Аннон молча вперился взглядом в старейшину. – Мы кормили твоих солдат, забирая у своих жен и детей, – ответил ему тот. – Ты, мой Царь, не услышал от нас ни одного упрека за эти долгие месяцы. Теперь же, перед ликом Господа, я хочу, чтобы вы оба поклялись. Ты, мой Царь, что не отдашь Раббат Царю Иегудейскому. Ты, Царь Сувы, что останешься верен моему Господину. Что твои воины станут сражаться за него и за наших детей и, если понадобится, отдадут за них свои жизни. – Ты знаешь, что требовать, старик, – после долгой тяжелой паузы ответил Адраазар. – Я клянусь тебе в том, что Раббат никогда не сдастся на милость Дэефета, – Аннон поднялся с трона. – Но не требуй клятвы от арамея. Не заставляй брать на душу грех клятвопреступления. – Разве ты помышлял о бегстве, Царь Сувы? – удивленно вздернул седые брови старик, и на остро обтянутых кожей скулах перекатились желваки. – Разве арамеи забыли о том, что такое честь? Адраазар несколько секунд смотрел на него, затем вдруг опустился на колено и склонил голову. – Жив Господь‹$FЗдесь аналог слова «клянусь».›! Я буду драться с иегудеями, пока Он не призовет меня к себе. И верь, я не сделаю твоему Господину зла. А еще я возьму клятву со всех своих подданных, до последнего пастуха, что и они станут преследовать сынов колена Израильского до тех пор, пока последний из иегудеев не сойдет в землю. Это самое малое, что я могу сделать для вас, уходящих, и для Господа, принимающего ваши души. – Замолчи! – вдруг рявкнул страшно Аннон. На лице его было написано бешенство. – Замолчи, Царь Сувы! Ты сам не ведаешь, что говоришь! Эти люди, – он указал на старика, – хотят умереть не ради того, чтобы умер Дэефет, а с ним колено Израилево! Они призывают смерть ради того, чтобы свет Господа воссиял над миром!!! – Это одно и то же! – воскликнул Адраазар, поднимаясь. Весь вид его говорил о том, что ему нанесено тяжелейшее оскорбление. – Царь Иегудейский сеет страх и требует поклонения Га-Шему. Убей Дэефета и тех, кто поклоняется его Господину, и вернешь остальным возможность верить в твоего Бога! – Аммонитяне не сеют смерть ради смерти! – выкрикнул Аннон. – Пойми же! Смертью эти старики попирают смерть! Это семя любви, а не ненависти! Жизни, рождающейся из смерти! – Ты говоришь, как наивный пастух, а не как Царь, – вспыхнул Адраазар. – Это не слова воина! – Ты говоришь, как Царь Иегудейский, но не как арамей! Я призываю не к войне! – ответил ему запальчиво Аннон. – Аммонитяне хотят Добра, но не Зла! – Невозможно желать Добра, не уничтожив Зло! – Невозможно желать Добра уничтожая! – За Господа надо драться! Только смерть иноверцев приведет остальных к истине! – Ради моего Господа не надо убивать! В моего Господа надо верить! Мой Господь любит своих детей и не желает их гибели! И только любовь приведет остальных к истине, но не смерть! Адраазар замолчал. Не меньше минуты он смотрел на Аннона, затем покачал головой. – Мне жаль, если ты действительно так считаешь, Царь Аммонитянский. Тебе не справиться с Дэефетом. Ты погубишь себя. Ты погубишь свой народ. Через десять лет уже никто и не вспомнит о том, ради чего умерли благородные аммонитяне. Через пятнадцать – никто не вспомнит о тебе. А через двадцать все забудут о твоем любящем Боге! А вот Дэефета будут помнить вечность. И именно потому, что ради своего Га-Шема он уничтожает без всякой жалости легионы легионов, легионы оставшихся поклонятся Га-Шему и примут его в сердце своем! – Замолчи! – крикнул Аннон. – Не смей говорить о том, чего не знаешь! Он вдруг остановился и как-то странно посмотрел на Адраазара, словно увидел того впервые. – Нет, это ты не знаешь, – рявкнул в ответ Царь Сувский и демонстративно повернулся к старейшине. – Иди с миром, старик. Я дал тебе клятву, а арамей никогда не нарушает данного слово. Старейшина повернулся к Аннону. – Мой Царь… – сказал он. – Твое предложение стоит много дороже, чем ты думаешь, – сказал тот тихо. – Я не могу приказывать. Это ваш выбор. Я могу только просить. – Будет так, как будет, – твердо ответил старейшина. – Но у меня к тебе последняя просьба, мой Царь. Разреши нам умереть в храме Господнем. Мы верим, Господь отпустит нам грех призванной смерти, если кровь наша упадет на жертвенник, – спокойно пояснил он. – Храм – Дом Господень. Мы хотим умереть в царствии Его. Но без твоего приказа священники не позволят нам сделать этого. – Будет так, – кивнул Аннон. – Я прикажу священникам пустить вас в храм и зажечь траурные факела. И… мы станем просить Господа за вас. – Благодарю тебя, мой Царь, – старик улыбнулся и гордо направился к дверям. – Ответь мне, Царь Аммонитянский, – резко сказал Адраазар, когда старейшина покинул притвор. – Ты действительно думаешь так, как говорил только что? Или твои слова были словами утешения? Аннон повернулся к нему: – Зло не родит ничего, кроме Зла. Лицо Адраазара застыло, стало жестким, как камень. В глазах появились странные проблески. – До сих пор ты не производил впечатления глупца, Царь Аммонитянский. М-да. Твой отец, Царь Наас, был смелым и решительным человеком. Но не все рождаются для боя. Кто-то должен быть и пастухом. Вот только… – Адраазар прошел через притвор, поднял с гостевого ложа плащ, набросил его на плечи. – Жаль, что у пастухов слишком короткая жизнь. Особенно у тех, которых невзлюбил Царь Иегудейский. И забывают о пастухах гораздо скорее, чем о Царях и воинах. – Он решительно застегнул плащ, поправил верхнюю одежду. – Нам нужны сутки на сборы. Послезавтра утром, в последний день недели, мы уйдем из Раббата. Не хочу, чтобы твои подданные говорили, будто арамеи зря едят их запасы. Раз ты не собираешься сражаться, моим воинам нечего делать в Раббате. Арамеи привыкли отрабатывать пищу. – Он направился к двери, потом обернулся и спросил: – Ты ничего не хочешь сказать, прежде чем я уйду, Царь Аммонитянский? Аннон вздохнул: – Ты так ничего и не понял, Царь Сувский. – Возможно, – качнул головой Адраазар. – Но я дал клятву этому несчастному старику и намерен сдержать ее. Он резко развернулся и вышел. Оставшись один, Аннон растерянно оглянулся. Сейчас ему следовало быть сильным. Адраазар уходит, и случилось это раньше, чем рассчитывал Аннон. Теперь придется искать иной способ выбраться из Раббата. Он тяжело опустился на трон, ссутулив плечи и положив руки на колени. Старейшина, уговоривший всех стариков города убить себя ради того, чтобы женщины, дети и защитники Раббата смогли продержаться лишний месяц… Его вера была безграничной и естественной, как сама жизнь. Но разве Господу нужна смерть этих стариков? Разве не было иного пути? Или это еще одно испытание из бесконечной цепочки, конец которой теряется в его, Аннона, жутком будущем? – Разве этого Ты хотел? – внезапно спросил он. Голос его звучал с той тусклостью, за которой легко угадывается сокрушительная ярость. – Почему Ты забираешь жизни невиновных? Почему Ты не защищаешь своих детей, как это делает Га-Шем? Почему избираешь на смерть нас, а не иегудейских воинов, что стоят под стенами Раббата? Что же Ты молчишь? Почему не ответишь мне? – Аннон поднял голову и обвел блуждающим, безумным взглядом пустой притвор. – Разве я и мои люди плохо служили Тебе? Разве хоть раз отвернулись от Тебя? Разве помыслили хулу на Тебя? Почему же Ты так больно ранишь? Отвечай! Или, по-твоему, я не достоин ответа? – Аннон поднялся с трона. Сам не замечая, он сжал кулаки с такой силой, что из ладоней, там, где в плоть впились ногти, выступила кровь. Лицо его стало белее снега. – Я должен умереть, но почему Ты лишаешь жизни остальных? – бешено закричал Аннон, хватая лежащий рядом с троном меч, вырывая его из ножен и затравленно оглядываясь, словно тот, с кем он говорил, находился в притворе. – Разве так Ты понимаешь Добро и справедливость? Или тебе мало одной моей жизни? Но тогда чем ты отличаешься от Га-Шема? Или… – крик перерос в безумный шепот. По щекам Аннона катились слезы, но он не замечал их. – Или, может быть, Адраазар прав? Любовь и Добро уже ничего не значат в этом мире? Может быть, мне следует утвердить тебя и себя, пройдя по Палестине, Арамее и Ливии с мечом, не щадя никого: ни ребенка, только рожденного, ни старика, ни скот? Превращая города в пепел, а плодородные земли в пустыни, сея, подобно Дэефету, ужас в сердцах иноверцев? Тогда Ты оставишь моих людей в покое? Ответь, я хочу знать! Или Ты презрел нас, и я напрасно взываю к тебе? Скажи мне, пока я еще верю в тебя!!! – заорал он, поднимая меч и рассекая пустоту. – Ответь, иначе, клянусь, я сам остановлю все и изберу иной путь! И пусть тогда три Земли твоих содрогнутся от ужаса! И пусть люди забудут о жестокости Царя Иегудейского, назвав ее добродетелью, и пусть в страхе шепчут по ночам детям своим: «Бойся прихода Царя Аммонитянского»! И пусть говорят мужья женам, старики молодым, дети родителям, а сестры братьям: «Вот всадник бледный. Имя ему – Смерть! И Ад следует за ним!» Аннон остановился и огляделся вокруг. В глазах его отплясывало безумие. Налетевший порыв ветра всколыхнул занавеску. Аннон, и без того бледный, как сама смерть, вдруг побледнел еще сильнее. На лице его отчетливо проступили голубые дорожки вен. Пальцы разжались, и меч со звоном упал на кедровый настил. Аннон судорожно распахнул рот, схватился за живот и, медленно согнувшись пополам, рухнул на колени. Через мгновение он покатился по полу, сжимаясь от боли. Ему не удавалось даже закричать. Крик рождался в его животе, поднимался к горлу и там умирал, так и не прозвучав. Боль накатывала страшными спазмами, иногда отпуская, и тогда Аннон со всхлипом втягивал воздух. Страшней муки он еще не знал. Даже когда его ранили год назад, можно было терпеть, но эта боль… Так продолжалось минут десять, и вдруг все кончилось. Аннон лежал, сжавшись в комок, и жадно дышал. Глаза его были закрыты, когда же он открыл их, то увидел женщину. Белое облако висело в воздухе посреди притвора. Руки ее были сложены на груди так, словно она держала младенца, но ребенка не было. Аннон увидел лишь темное мутное пятно, тающее с каждой секундой. Он понял, что произошло, и прошептал пересохшими губами: – Свершилось… Свершилось… Свершилось… Нафан выполнил его просьбу. Ребенок Дэефета родился мертвым. Ожидая новых приступов боли, Аннон перевернулся на спину, выпрямился и с облегчением понял, что все закончилось. Ему следовало встать и идти, но он… Он пока еще не набрался сил. Лежал посреди тронного зала и плакал. Ему не понадобилось много времени, чтобы понять: никуда он не денется. Сейчас соберется с силами, встанет и пойдет к военнохранилищу за кожаными латами, мечом и щитом простого солдата. Благо, что все медные доспехи переплавлены в наконечники стрел и копий и теперь арамейские легионеры не отличаются от аммонитянских воинов, а те от иегудеев. И надо призвать тысяченачальника царской когорты. А дальше… Дальше пусть будет так, как будет. Гончий выполнит свое предназначение и умрет. Гилгул же пойдет своим путем. На то он и гилгул». 02 часа 02 минуты Пробуждение было неприятным. У Саши возникло ощущение, будто кто-то тронул его за плечо. Он открыл глаза и резко сел на кровати, пытаясь установить природу этого тяжелого чувства. Оглянулся – просто так, на всякий случай, – проверить, не сидит ли в кресле, ухмыляясь язвительно, плод его сумасшествия, Леонид Юрьевич. Нет, не сидит. И вообще, в квартире посторонних не было. Не ощущал Саша чужих флюидов в собственном жизненном пространстве. Однако что-то его потревожило. Конечно, вдруг язвительно ухмыльнулся он. И ему даже известно ЧТО. Шиз. Великий и ужасный. Слез с кровати, жалко шмыгнув носом, подтянул трусы, поскреб в затылке и пошел в кухню. Наклонившись над раковиной, попил холодной воды прямо из-под крана. Сразу стало легче. Зачерпнул водички в пригоршню, плеснул на шею и аж крякнул от удовольствия. Хорошо. Морфей отлетел и теперь махал крыльями где-то в необозримой дали. Саша-то отлично знал собственный организм. Проснулся посреди ночи – все. До утра не уснуть. Газетку, что ли, почитать? Так нету, не покупал сегодня. Библию? Ему без нужды теперь. После своего шиза он вряд ли сможет когда-нибудь взять ее в руки. Книжку? Не хочется. Саша открыл холодильник, достал миску с леонид-юрьевичевскими котлетами, сел за стол и принялся есть, без хлеба, доставая осклизлые от жира котлетины пальцами и запихивая в рот сразу по половине. Нет, что ни говорите, а в безумии есть и приятные стороны. Можно, например, забыть о правилах приличия. Так он и сидел, равнодушно пережевывая котлеты и безразлично глядя в потолок. Резкий звонок в дверь заставил его лениво повернуть голову. «Леонид Юрьевич пришел? – подумал он. – Сейчас открыть дверь и котлетой по благородной физиономии. С размаху. А потом заржать кладбищенским смехом. Вот так…» Саша попытался воспроизвести тот самый «кладбищенский» смех, но подавился котлетой и принялся сосредоточенно дожевывать, чтобы не оплошать в нужный момент. Звонок повторился. В ночной тишине Саше показалось, что он слышит на лестнице голоса: «Спит?» – «Не должен. Свет в окнах горит.» – «Может, помер?» – «Да ладно. Что-то тебе сегодня повсюду покойники мерещатся». – «Позвонить еще разок?» – «Позвони, дело хорошее». И снова звонок. А вместе со звонком вернулось чувство тревоги, от которого он проснулся. Аж сердце зашлось в дурном предчувствии. Саша поднялся, вытер сальные пальцы полотенцем и пошел открывать. На площадке стояли двое. Одному лет сорок, дешевенькое пальтишко, неказистая, приплюснутая заячья шапка-ушанка, мятый костюм. Второй помоложе. На молодом – кожаный плащ, белое кашне, костюм. Словом, выглядит щеголем. – Александр Евгеньевич Товкай? – спросил тот, что постарше. – Да, я, – подтвердил Саша. – Александр Евгеньевич. – Аркадий Николаевич Волин, следователь райпрокуратуры. – Он продемонстрировал удостоверение. – Простите, что побеспокоили среди ночи. – Ничего, я не спал, – ответил Саша. – Проходите, а я пока халат накину. А то неловко как-то. Вы в костюмах, я в трусах. – Ничего, ничего, – хмыкнул молодой. – Нам не привыкать. – Перестань, Саша, – одернул его старший и, повернувшись к хозяину квартиры, добавил доброжелательно: – Конечно, идите, Александр Евгеньевич, мы подождем. – Да чего ждать-то, – пожал плечами тот. – Дверь закрывайте и проходите в кухню. Вы же не спокойной ночи пожелать зашли? – Да уж, – хмыкнул молодой. – Это вы верно подметили. – Значит, будет разговор. А разговаривать лучше в квартире. Иначе всех соседей перебудите. – Хорошо, спасибо, – ответил старший, и они шагнули в прихожую. Саша прошел в комнату, накинул халат и вернулся в кухню. – Скажите, Александр Евгеньевич, – быстро спросил Волин. – Когда вы последний раз видели Андрея Николаевича Якунина? – Кого? – опешил тот. – Вашего коллегу. Якунина. Андрея Николаевича, – жестко бросил молодой, и они переглянулись. Этот перегляд Саше очень не понравился. – Андрея, что ли? – догадался наконец Саша. – Так бы сразу и сказали. – Давайте, мы будем задавать вопросы, – предложил без большой приязни молодой. – А вы просто отвечайте. – И добавил вроде бы с издевкой: – Тезка. – Да ради Бога, – ответил Саша. – Итак, когда вы в последний раз видели Андрея Николаевича Якунина? – Сегодня. То есть уже вчера. Вечером. Он заезжал ко мне за книгой. – За какой? – За «Благовествованием». Волин сунул руку под пальто и достал пластиковый пакет. Тот, что был у Андрея. Он не торопясь развернул его, вытащил газетный сверток, развернул и его тоже. Положил на стол «Благовествование». – Это та самая книга? – Да, это она, – подтвердил Саша. – Скажите, а вы не заметили ничего странного в поведении Андрея Николаевича? Саша задумался, перебирая в памяти разговор с Андреем. Затем покачал головой. – Нет. Он вел себя как обычно. Собирался завтра прийти на работу. Нет, я ничего странного не заметил. А в чем дело? Что-нибудь случилось? – Видите ли, Александр Евгеньевич, ваш коллега, Андрей Николаевич Якунин, покончил жизнь самоубийством, – ответил старший. – Как? – опешил Саша. – Когда? – Прошлым вечером. Его нашли в парке, около десяти. Андрей Николаевич удавился на брючном ремне. – Постойте, – нахмурился Саша. – Это невозможно. Андрей ушел от меня в начале десятого. И в плане психики… он был в полном порядке. Суицид – очень серьезный шаг. До него надо… «дозреть». Во всяком случае, это не происходит за час. Нет, заявляю вам категорически, Андрей не собирался кончать жизнь самоубийством. – Вот и жена Андрея Николаевича говорит то же самое, – многозначительно заявил молодой. – Сказала, обещал вернуться к десяти. И вдруг такое. Вам не кажется это странным, Александр Евгеньевич? – Кажется, – вдруг окрысился тот. – Я вам хочу сказать вот что. Если это обвинение, приносите ордер, выписывайте повестку или как там у вас это делается. Если же нет… выкатывайтесь из моей квартиры к едрене матери. – Ну зачем вы так, – устало вздохнул старший. – Никаких обвинений мы вам предъявлять не собираемся. Экспертиза установила, что ваш коллега свел счеты с жизнью сам. Это не убийство. Просто мы подумали, что вы можете дать нам какую-нибудь полезную информацию. Вы же видели Якунина последним. Если бы в поведении Андрея Николаевича проявились какие-либо странности, вы бы это заметили, не так ли? – Наверное, – ответил Саша. – Вот именно. – Старший поднялся. – Ладно. Нам пора. – Постойте, – Саша посмотрел на «Благовествование». – А книга? Вы не будете использовать ее в качестве вещественного доказательства? – Нет, – терпеливо покачал головой старший. – Если бы она пропала, ее бы искали в качестве возможного мотива убийства. Тогда книга могла бы послужить вещественным доказательством. Но поскольку Якунин удавился сам, книга никакой роли не играет. Ремень – да, а книга… – Он же не на книге повесился, – вставил молодой. – Саша, – цыкнул на него старший. – Молчу, Аркадий Николаевич, – откликнулся тот. – Понятно, – ответил Саша. – Значит, книга остается у меня? – Конечно. Она же ваша? – Моя. – Тогда остается. Они протопали в прихожую. – Еще раз извините за беспокойство, – сказал Волин. – Ничего страшного. – Всего доброго. – До свидания, – хитро сказал молодой. – До свидания, – ответил Саша. Он запер дверь, вернулся в кухню, уселся за стол и принялся рассматривать «Благовествование». Отчего-то ему казалось, что самоубийство Андрея каким-то мистическим образом связано именно с книгой. Скорее всего, это тоже было сумасшествие. Шиз. Саша ощущал странные токи, идущие от «Благовествования». Покалывание в кончиках пальцев, на висках, на задней стороне шеи и в груди. На всякий случай он отодвинул книгу подальше и снова взялся за котлету. Жевал и смотрел на книгу. И чем дольше смотрел, тем больше крепла в нем уверенность, что книга тоже смотрит на него. Она живая. Он доел, вытер руки. Затем умылся, почистил зубы и принялся одеваться. Спокойно, не торопясь, точно зная, что намерен делать. Натянув туфли и пальто, Саша пересчитал деньги. Немного, но еще где-то была заначка. На «черный день». А день-то наступил – куда уж чернее. Он вышел на площадку, запер дверь и спустился вниз. Через спящий двор, мимо бойлерной, детского сада и гаражей, к залитой ярко-оранжевым неоновым светом улице. И побрел к метро. Не потому, что рассчитывал дождаться открытия подземки, просто у метро было проще поймать такси. Ему повезло. Он подхватил частника. Молодой паренек с громким провинциальным говором согласился подбросить до Склифосовского всего за семьдесят. Через полчаса Саша барабанил в дверь приемного покоя. Открыл ему заспанный охранник. Посмотрел, лениво позевывая, спросил с оттяжкой: – Н-но? Че надо? – Мне срочно нужно поговорить с больным. – Утром приходи, – лаконично ответил тот и закрыл дверь. Саша забарабанил снова. Дверь опять открылась. – Мужик, – с угрожающей ласковостью процедил охранник. – Ты, я смотрю, нормального языка не понимаешь, да? В репу хочешь получить? Так это мы тебе сейчас мигом сообразим. – Я – врач, – сказал Саша. – И мне срочно нужно поговорить с больным. – А мне по хрену, понял? – осклабился охранник. Саша вдруг почувствовал внутри себя странную ледяную пустоту. Она вращалась, втягивая легкие, сердце, желудок, не мешая, однако, думать. Мысль, крутящаяся в его голове, была проста и ненавязчива. «Сейчас я его убью», – думал некто, сидящий в Сашиной голове. Наверное, это тоже был Шиз. Великий и ужасный. – Слышь, врач, – позвал ласково охранник. – Иди-ка ты на х…, пока тебе морду не набили. И снова закрыл дверь. Саша опять постучал. Вежливо, костяшками пальцев, не рукой даже. Просто аккуратно постучал. – Врач, – донеслось до него сквозь щелканье замка. – Слышь, врач? Ты меня, б…ь, достал. Сейчас я тебе мозги прочищу. Раз ты по-хорошему не понимаешь. Сейчас я тебе все табло раскурочу… Он открыл дверь, и в этот момент Саша шагнул вперед, ухватил его двумя пальцами за нос и одновременно дернул вправо и вниз. Он почувствовал, как хрустит, ломаясь, переносица и услышал утробный вой. – Врач, б…ь, ты мне нос сломал, сука, – стонал охранник, падая на колени и зажимая лицо в ладонях. Из-под пальцев потекла кровь. Саша подтянул полы пальто, опустился на корточки и тихо сказал: – Если ты еще раз заговоришь со мной в подобном тоне, я тебя убью. Ты понял меня? – Понял, – простонал тот, раскачиваясь из стороны в сторону. Саша поднялся. Ему было страшно. Он словно наблюдал за собственными поступками со стороны. Ощущение напоминало сон, который ему привиделся в кафе. Он вошел в больницу и направился к лифту. Через полминуты Саша был на двенадцатом этаже. К немалому его удивлению, охранники не спали. Симпатичная сестричка с очаровательно припухшими глазками выскочила из ординаторской, спросила сдавленным шепотом: – Молодой человек, вы куда? – Туда, – Саша указал на дверь нужного бокса. – Зачем? – продолжала допытываться девушка. – Затем. Ответы не отличались изысканной вежливостью, но Саша сейчас не желал вдаваться в подробности своих отношений с Потрошителем. – К нам, – буркнул сержант сестричке. Этого «к нам» оказалось вполне достаточно. Девушка, словно истребитель сопровождения, «отвалилась» и ушла куда-то в сторону. Подойдя к боксу, Саша спросил одного из охранников, указав на дверь: – Спит? – А он вообще спит когда-нибудь? – проворчал тот. – А что делает? – В окно смотрит. – Ясно. В общем так, орлы. Пусть один из вас идет в палату и отключит видеомагнитофон. – Как это? Не положено, – ответил сержант. – Я сказал, пойди и отключи. У меня к вашему обвиняемому есть пара конфиденциальных вопросов. – Да вы что, – шевельнул тот могучей челюстью. – Меня же товарищ капитан потом с потрохами схавает. – Не схавает, – пообещал Саша. – Гарантирую. Если Костя появится раньше, чем я успею с ним переговорить, сошлешься на меня. – Охранники переглянулись. – Давайте, ребята, давайте, время, – напомнил Саша решительно. – Итак уже полночи прокувыркался из-за этого вашего… обвиняемого. Домой хочется, в постельку. – А нам не хочется? – вздохнул сержант и побрел выключать аппаратуру. Саша вошел в бокс. – Это ты, – сказал Потрошитель, когда Саша вошел. – Присаживайся. Не спится дома? – Почему удавился Андрей? – спросил тот от двери. – Потому что ты совершил ошибку, – ответил Потрошитель. – Какую? – Сам знаешь какую. – Из-за книги? – Книга – это ты. Твоя жизнь. Твоя сущность. В ней ответы на все вопросы. – Потрошитель обернулся и по привычке привалился к подоконнику. – Андрей не давился. Ты его убил, сымитировав самоубийство. – Я? Нет. Я спал в это время. И видел сон. – Не все таково, каким кажется, – повторил фразу Леонида Юрьевича Потрошитель. – Ты думал, что ты спал. Гончий никогда не спит. – Я не понимаю, – нахмурился Саша. – Гончий внутри меня? – А откуда, по-твоему, берутся твои сны? – Так это он должен убить Предвестника? – Ты и есть он, – вздохнул Потрошитель. – Уясни это себе наконец. Нет отдельно тебя, и нет отдельно его. Есть ты. Просто пока воспоминания Гончего внутри твоей памяти. Глубоко. А ты боишься принять их, сделав своими. – Понятно. И ты утверждаешь, что я убил Андрея? – Именно. – Но почему? – Потому что он служил Предвестнику. – Откуда ты знаешь? – Знаю. Что он тебе говорил, вспомни? – Ну… – Саша замялся. – Что? – жестко произнес Потрошитель. – Правду! – Что у меня вялотекущая шизофрения. – Вот именно. Дело оставалось за малым. Убедить тебя лечь в клинику, а там Предвестнику ничего не стоило бы с тобой расправиться. В какую больницу предлагал тебе лечь Андрей? В Алексеевскую? – В Алексеевскую, – подтвердил мрачно Саша. – Я так и думал. А ты знаешь о том, что Алексеевскую клинику освящали три года назад? Не знаешь? Так вот, твой труп обнаружили бы в палате со вскрытыми венами, или перерезанным горлом, или еще с чем-нибудь! И списали бы на самоубийство. С шизофреника спрос маленький. А уж Андрей потрудился бы раскрасить твою болезнь в самые яркие цвета! Никто бы даже не удивился. Ты ведь поверил ему? – В смысле? – не понял Саша. – В том смысле, что ты – шизофреник. – Ну да. Он же врач. Мой коллега. Мы с ним вместе работаем… работали не один год. – Между твоим коллегой и Предвестником существовала договоренность, – сказал Потрошитель. – Андрей убеждает тебя в том, что ты ненормален, а в награду получает «Благовествование». Эта книга, между прочим, стоит в сотне мировых раритетов. По аукционным каталогам она оценивается в миллионы долларов. Ради того, чтобы заполучить ее в свою библиотеку, очень многие богатые букинисты с радостью развязали бы войну в какой-нибудь небольшой стране. Потом твой коллега должен был уговорить тебя лечь в клинику, и Предвестник отдал бы ему любую книгу из имеющихся на земле. Самую редкую. Самую дорогую. Мечту. Но только после того, как ты согласишься лечь в больницу. Ты поверил в то, что болен. Но Гончий знал, что это ложь. – Потрошитель замолчал. Целую минуту в боксе висела напряженная тишина. Наконец убийца проговорил тихо: – Я знаю, это тяжело. Но другого выхода не было. Взяв на себя этот грех, Гончий спас тебя. Он спас многих. Миллионы людей, которые еще не потеряны для Него. Таких гораздо больше, чем ты можешь себе представить. А твой коллега был всего лишь слугой Зла. – Это неправда, – сказал Саша убежденно. – Ты врешь. Я не знаю пока, какой во всем этом смысл, но ты врешь. – Значит, ты еще не пришел к Вере, – вздохнул Потрошитель. – Жаль. Тебе следует учесть, что твой противник в это время нащупывает к тебе подходы. – Почему же, в таком случае, он просто не попытается убить меня? Взять пару-тройку крепких ребят, скрутить, отвезти в церковь… – Во-первых, не любая церковь для этого подходит. Есть церкви, освященные от Добра, но есть и те, в которых живет Зло. И таких, кстати, большинство. – Потрошитель прошелся по боксу. – Предвестнику удалось добиться того, чтобы религия его Бога, жестокого, злого, черпающего веру из людского страха и дающего взамен лишь страх, стала повсеместной. Во-вторых, не только у тебя, Гончего, появился реальный шанс покончить с ним, но и у него – с тобой. Более благоприятных условий у него еще не было. Потому-то он и не торопится. Ему нужно действовать наверняка. А действовать наверняка – означает дождаться совпадения ряда обстоятельств или самому создать это совпадение, но так, чтобы ты не подозревал об этом, выбрать наиболее удобный момент и, только когда уверенность в твоей смерти будет стопроцентной, нанести удар. – Судя по моим снам… то есть по воспоминаниям Гончего, раньше Предвестник действовал более прямолинейно, – заявил Саша. – Опыт приходит со временем. Он изучал и до сих пор изучает тебя. И потом, раньше было раньше, а теперь – это теперь. Раньше вопрос стоял так: избежишь ты удара Предвестника или же он избежит твоего. Не удалось пролить кровь на Святую землю – попробуем в следующий раз. И только. А теперь Зло стало настолько сильно и настолько повсеместно, что промах одного из вас приведет либо к его триумфу, либо к поражению. Дело уже даже не в вас, а в том, состоится Апокалипсис или нет. Но Предвестник не только боится совершить роковую ошибку сам. – Потрошитель остановился напротив Саши, заглянул ему в лицо. – Он ждет, пока такую ошибку совершишь ты. – Но Леонид Юрьевич сказал, что прежде, чем убить Предвестника, то есть тебя, придется убить твоего шестого ребенка. Шесть женщин, шесть детей, шестой – воплощение Зла. – 666. Число Антихриста, – улыбнулся Потрошитель. – Чушь. Байки для увлекающихся Библией. – Хочешь сказать, никакой женщины мне убивать не придется? – Нет, – покачал головой Потрошитель. – И к настоящему Апокалипсису три шестерки не имеют ровным счетом никакого отношения. Никаких женщин, никаких детей, никаких Антихристов. Кстати, вообще неудачное имя. Анти. Нельзя быть анти тому, чего нет. – Что значит нет? – не понял Саша. – Ты еще скажи, что и Христа не было. – Софиста из Назареи? Сына плотника? Того, которого распял Пилат? Был, конечно, – ответил убийца с легкой улыбкой. – Хотя к тебе он не имеет отношения. – Хочешь сказать, он не был сыном Бога? – Был. Как и все люди. Дети Господа. – Слушай, – взмолился Саша. – Я тебя прошу, ты если говоришь, говори понятнее. Ненавижу все эти заумности. – Просто однажды Иисусу Назаретянину показалось, что он знает и понимает больше других. Попробовал проповедовать. Его слушали. Представляешь? Никогда не слушали, а тут целая толпа собралась. Ему понравилось. Пророков в то время было – как сейчас колдунов и ворожей. Но сын плотника говорил непонятнее остальных. Этого оказалось достаточно, чтобы толпа ходила за ним, открыв рот. Вот и все. Стоило ли ради этого умирать на кресте? Жуткая смерть, скажу я тебе. Но обстоятельства иногда сильнее замысла. Это был очередной раз, когда Предвестник обманулся в личности Гончего. Так уж сложились обстоятельства. – А кем был Гончий в той жизни? – Гончим. А звали его Варрава. – Разбойник и убийца? – Ты – убийца? Или разбойник? – Нет, – ответил Саша. Потрошитель развел руками, словно говоря: «О чем же тогда речь»? – А кем был Предвестник? – Первосвященником Каиафой. – Но в Евангелии от Матфея… – Оставь, – поморщился Потрошитель. – Матфей. Вот еще один историк вроде Плутарха. Уж он-то понаписал. – Но на Евангелиях от Матфея и от Луки… – И второй, кстати, тоже историк. Один написал, второй сдул у него с небольшими изменениями. А за Лукой и двое остальных. – Потрошитель прошелся по боксу, остановился у окна. – Подумай сам, Гилгул! Матфей описывает разговор первосвященников с Пилатом. Затем разговор Пилата с Христом. Затем визит Христа к Ироду. Потом описывает, как первосвященники просят у Пилата стражи для охраны гробницы Христа. Ты думаешь, оборванца, который три года таскался по Палестине, не меняя одежды, пустили бы на заседание Синедриона? Хоть большого, хоть малого? Или во дворец Римского наместника? Или к Иудейскому Царю? Да стража даже смотреть на него не стала бы, не то что разговаривать! Матфей. В его Евангелии девяносто процентов вранья! А остальные трое пересказали его фантазию в меру своих литературных способностей. Поэтому и объемы Евангелий у всех четверых разные. И куски, имеющиеся у одного, зачастую пропущены у других! А уж несовпадения встречаются такие – волосы дыбом! – Ладно, сейчас не о Христе речь, – пробурчал Саша. Разговор стал ему неприятен. – Что, по-твоему, я должен сделать? – Убить Предвестника. – Как? – Заманить его на Святую землю. – Каким образом? – Кто из нас Гончий? Ты или я? – спросил Потрошитель. – Ты иногда спрашиваешь о вещах, в которых понимаешь куда больше меня. – Понятно. – Саша поднялся и пошел к двери. – Ты странный человек, – сказал вдруг за его спиной Потрошитель. – Пророк Нафан поверил тебе куда быстрее, чем ты – сам себе. Саша обернулся. – Пророку, помнится, были представлены доказательства того, что Аннон – действительно тот, за кого себя выдает. – По-моему, мы уже говорили о доказательствах, – сказал Потрошитель. – Ну да ладно. Раз дело обстоит настолько серьезно… Ты получишь доказательства. Сегодня к девяти утра ты узнаешь нечто такое, что перевернет всю твою жизнь. – Сомневаюсь, – улыбнулся Саша, вдруг становясь абсолютно спокойным. – Во-первых, дальше уже переворачивать некуда. А во-вторых… Сейчас, – он посмотрел на часы, – почти половина четвертого утра. Домой я доберусь не раньше пяти. В девять я буду спать и видеть седьмой сон. И, к твоему сведению, на работу я сегодня не иду. – Обстоятельства, – Потрошитель поднял палец. – Вспомни про обстоятельства! Они сильнее замысла. – Я помню, помню, – согласился Саша. – А еще я помню о том, что сказал Андрей! У меня вялотекущая шизофрения! – Он соврал тебе. – Посмотрим. Саша вышел из бокса, пожал руки охранникам – к их немалому удивлению – и вышел на улицу. Здесь он вздохнул полной грудью. Небо все еще было серым. Казалось, оно стало ниже, но дождь прекратился. Саша дошел до Садового кольца и зашагал к «Маяковке». А что? Неплохо пройтись. Воздух хороший и подумать можно. Тщательно все взвесить. Ему вдруг стало легко и спокойно. Он понял, что Потрошитель врет. Прав был Костя. Туфта это все. Нет, Саша ни на секунду не усомнился в том, что завтра кто-нибудь, – скорее всего, Леонид Юрьевич, – сообщит ему что-нибудь этакое… что-нибудь… короче, что-то да сообщит… Саша вдруг хитро усмехнулся. «Интересно, – подумалось ему, – а что, если сделать финт ушами? Взять, да и не пойти домой до девяти утра. Как вся эта «ангельская» шобла отреагирует на подобный трюк? Начнет придумывать оправдания?» От возбуждения Саша даже подпрыгнул на месте. Нет, правда. Идея-то колоссальная. Точно. Не пойдет он домой, а пойдет вовсе даже к Косте. Прямо на работу и пойдет. Благо здесь недалеко. Костя ведь с восьми? С восьми. Вот к нему, стало быть, и пойдет. Пусть-ка попробует Леонид Юрьевич позвонить на Петровку. – Кого-кого? А кто его спрашивает? Ангел? Какой Ангел? Ах, обычный? Сейчас мы тебе, Ангел, козью морду-то сотворим. Саша, весело насвистывая, догулял до Петровки. Прошелся до известного дома и принялся бродить вдоль ограды, пока его не турнул дежурный с пропускного пункта. Саша расшаркался ввиду превосходного настроения и дошел до Пушкинской. Было шесть двадцать утра. И хотелось спать. Здесь он спустился в метро, купил телефонный жетон и направился к таксофонам. Костя долго не подходил, а когда все-таки снял трубку, Саше показалось, что приятель еще спал. – А? – переспросил он в ответ на Сашину просьбу еще раз посмотреть документы по делу Потрошителя. – Ладно. Конечно, – и длинно, с подвывом, зевнул. – А сколько времени? – поинтересовался он. – Сколько? Двадцать минут? Черт, проспал. Вчера, понимаешь, читал до поздней ночи и… Ладно, через двадцать минут выйду. Жди меня на проходной в пять минут девятого. Тебе удобно? – запоздало спросил оперативник. – Вполне, – ответил Саша. Костя бросил трубку. Саша же поднялся на улицу и пошел вниз по Тверской, подыскивая местечко, где можно перекусить. Единственная работающая забегаловка обнаружилась в районе МХАТа. Саша встал за столик, взял две сардельки с хлебом и кетчупом и запил их бутылочкой «Кока-колы». Потом дошел до «Театральной». Здесь уже торговали газетами. Саша купил «Комсомолку» и спустился в метро. Он решил доехать до «Цветного бульвара». Оттуда до Петровки – рукой подать. Пока еще было слишком рано, и в вагоне хватало пустых мест. Саша встал у двери и привалился спиной к подлокотнику, почувствовав, как уставшее тело запросило отдыха. Заболели ноги, спина, шея. Захотелось прилечь. Но эксперимент есть эксперимент. К тому же Саша твердо решил: если в девять часов ничего не произойдет, то в одну минуту десятого он подписывает заключение о нормальности Потрошителя. Впрочем, в данном исходе Саша не сомневался уже сейчас. Он тряхнул головой, старательно раскрыл слипающиеся глаза и принялся перелистывать газету. На «Пушкинской» перешел на «Чеховскую», доехал до «Цветного бульвара» и еще немного прогулялся, а без трех минут восемь стоял у пропускного пункта Петровки. До объявленного Потрошителем времени оставался всего час. «Уже неплохо, – думал Саша. – Час. Час это не три, не десять, не сутки. Не придется долго ждать. Всего час. А потом все закончится». «Арамеи уходили. Дэефет разрешил им. Впрочем, в этом Аннон не сомневался ни секунды. Он не помнил ни единого случая, когда бы предсказанное Ангелом не сбылось в точности. Сперва через широко распахнутые городские ворота Раббата вышла конница. Впереди ехал Адраазар. Его медные латы, – царские не отправили на переплавку, – блестели в лучах милосердного утреннего солнца. На расстоянии трех стадий от города арамейских воинов поджидал Иоав. Вкруг него два кольца оцепления. Первое – из копьеносцев, второе – из Избранных. Рядом с Иоавом Адраазар заметил двух всадников – Авессу и Рагуила, офицеров, командовавших корпусами. Справа и слева от колонны арамеев выстроились иегудейские стрелки. Стрелы были вложены в тетивы, луки натянуты. Стоило лишь дать команду, и на незащищенных арамеев обрушился бы смертоносный дождь. Как и было оговорено, Адраазар вытащил из ножен меч, бросил его на траву и ударом пяток послал своего коня вперед. Он слышал за спиной звон – арамейские легионеры бросали оружие к ногам победителя. Этот звон разрывал Адраазару душу, словно железные крючья. Резвый скакун мгновенно покрыл расстояние, отделявшее иегудейских военачальников от ворот Раббата. Иегудеи внимательно наблюдали за Царем Сувы. При его приближении копьеносцы подняли копья, а Избранные извлекли мечи из ножен. Адраазар осадил коня, лишь когда острия копий оказались на расстоянии пальца‹Палец – мера длины, равная примерно 2,5 сантиметра.› от шеи жеребца. Он мрачно оглядел иегудейских военачальников, затем обратился к Иоаву: – Помни, ты обещал мне, что твои воины не будут штурмовать Раббат, пока за последним арамеем не закроются ворота. Тот кивнул. Лицо Иоава, изуродованное длинным шрамом, осталось невозмутимым. Его единственный глаз хранил безразличие души. – Я помню, что обещал тебе мой Царь Дэефет. Его слово – слово Га-Шема. А слово Га-Шема – закон, и никто не смеет нарушить его. Иегудеи не убивают тех, кто не замыслил худого против их Господа или против них самих. Адраазар ответил, не раздумывая ни секунды и без тени страха: – Я держу в мыслях худое. И мне очень жаль, что нельзя немедленно расправиться с тобой, с твоим Царем и с этими псами пустыни, – он кивнул в сторону Авессы и Рагуила. – В честном бою иегудеи побеждают лишь слабых. Чтобы справиться с сильными, им приходится платить за предательство. Иоав улыбнулся. Мышцы на одной стороне лица его были мертвы, и потому улыбка выглядела жутко, подобно оскалу ярости. – Мы заплатили Тову, это так. Но за твое предательство, Царь Сувы, Дэефету не пришлось платить даже геры‹Гера – двадцатая часть священного сикля.›. Адраазар инстинктивно потянулся к пустым ножнам и тотчас же в грудь и в шею ему уперлись наконечники копий. – А теперь скажи то, что должен сказать, Царь Сувский, – спокойно продолжил Иоав. – Если не хочешь немедленной смерти себе и своим воинам. – Адраазар натянул поводья. Он смотрел в безразличный глаз Иоава. А тот демонстративно зевнул и добавил: – Ну? Долго нам ждать? – Я благодарен Дэефету и Га-Шему за то, что они даровали мне жизнь. Я покорился воле Дэефета и Га-Шема, – быстро пробормотал Адраазар. – Я и подвластные мне будут данниками Дэефета и Га-Шема тридцать лет. – Повисла долгая пауза, после которой Адраазар закончил совсем уже тихо: – Клянусь. Иоав несколько секунд смотрел на него, затем тронул коня, подъехал к Адраазару и произнес равнодушно: – У тебя много солдат. Ты мог выйти из города, сразиться и умереть с мечом в руке, как и подобает воину. Но ты решил спасти себе жизнь, Царь Сувы. Так кто же из нас пустынный пес? Мы, сражающиеся за своего Господа, или ты, предавший не только Господа, но и друга. – Иоав снял с пояса кошель, распустил кожаный снурок, вытряхнул в пригоршню сикли и высыпал их к ногам Адраазарова жеребца. – Мой Царь всегда возвращает долги. Тридцать сиклей. Плата за твою верность. Предательство не стоит дороже. А теперь иди, Царь Сувы. Но знай, несешь ты на плечах своих грех, станешь искать успокоения и не найдешь его. Ни до смерти, ни после нее. Пошел прочь. Иоав ударил пятками коня и поскакал вперед. Он ни разу больше не оглянулся. Зато оглянулся Адраазар. Оглянулся, чтобы увидеть Царя Аммонитянского, Аннона, стоящего на гребне городской стены, в ореоле, сотканном из лучей утреннего солнца. В царских доспехах тот выглядел, как отлитое из золота божество. За спиной его развевался белый плащ, подбитый багряным. В руке он держал меч. В венце его, преломляя солнечный луч, сверкал огромный рубин цвета крови. Колонна арамеев выходила из города, черной змеей пересекала долину и скрывалась за финиковыми рощами. Оказавшись за воротами, каждый солдат бросал на землю меч, копье или дротик и снимал округлый кожаный шлем. Всадники спешивались. Иегудейские солдаты отгоняли жеребцов – свою законную добычу – в сторону. Иоав подъехал к стене Раббата на расстояние прицельного полета стрелы. Двое воинов мгновенно сомкнулись, закрывая Аннона своими телами, словно иегудейский военачальник мог прятать под плащом лук. Странно, но Иоав не слышал плача и причитаний горожан, как это случается обычно, когда из осажденного города уходят наемники. Только шаркающая поступь арамейских воинов по пыльной дороге. Казалось, Раббат вымер. – Мой Господин предлагает тебе, Царь Аммонитянский, сложить оружие, – крикнул Иоав. – Дэефет не снимет осаду до тех пор, пока Раббат не покорится ему. Ты нанес страшное оскорбление его левитам и будешь казнен, но разве тебе не жаль своих подданных? Уверен, многие из них ушли бы, если бы ты позволил им. Подъехал и остановился рядом Авесса. Он тоже смотрел в сторону городской стены, прикрываясь ладонью от вползающего к зениту солнца. – Напрасны твои старания, мой Господин, – произнес легионер. – Царь Аммонитянский никогда не отпустит своих подданных. Всем известен их злобный норов. Когда Царь Наас осадил Иавис Галаадский, он согласился принять город только на условии, что выколет каждому жителю правый глаз. Тебе известно об этом, мой Господин? – Известно, – спокойно ответил тот и, сложив ладони рупором, крикнул: – Каков же будет твой ответ, Царь Аммонитянский? Аннон развернулся и исчез со стены. Его воины последовали за ним. – Что я говорил тебе, Господин? – оскалился Авесса. – Аммонитяне не только злобны, но еще и глупы. И трусливы, – добавил он, подумав. – Верно, Царь Аммонитянский никогда не решится выйти из города и сразиться с тобой. – Это его выбор, – ответил коротко Иоав. – После того как арамеи уйдут, прикажи своим легионерам собрать их оружие. И скомандуй двум легионам корпуса Рагуила готовиться к штурму. Спустившись с городской стены, тысяченачальник стащил с головы золотой венец Аннона, расстегнул латные ремни и снял царский плащ, повесив его через руку. В окружении солдат царской когорты он направился ко дворцу Аннона. Несколько месяцев, до возвращения Царя, ему предстояло жить там. Сегодня горожан убрали с улиц, чтобы никто случайно не узнал своего Царя среди арамейских воинов. Не следовало сеять зерна сомнения в храбрые сердца. Что же касается его, тысяченачальника, он-то твердо верил в то, что Господин вернется. Царь Аммонитянский дал слово, а Аннон никогда не врал и никогда никого не предавал. Аннон же, одетый в черные кожаные доспехи, шагал в рядах арамеев в сторону Иерихона. Он должен был прийти в Иевус-Селим. И уж коли Господь помог ему покинуть Раббат незамеченным, то, наверное, поможет и в остальном. Аннон знал, чем все закончится. Дэефет убьет его. А потом, поняв, что Господин Тьмы все еще не может появиться на свет, убьет тех, кто уцелеет после взятия города. Затем прикажет уничтожить весь аммонитянский народ, включая только рожденных младенцев, стариков и женщин. С этим ничего не поделаешь. Так будет. Единственный ребенок, которого он никогда не осмелится тронуть, – его собственный. Младенец, рожденный Вирсавией. Вот за этим-то Аннон и шел в Иевус-Селим. Он должен оставить на земле своего потомка и сделать так, чтобы тот выжил в ужасной резне, которую устроит Царь Иегудейский, Дэефет. Аннон надеялся, что Нафан сумел объяснить Вирсавии, что представляет собой Царь Дэефет и почему он хочет убить Аннона. И еще он надеялся, что новая жена Царя Иегудейского поверила пророку. Аннон же сделает то, что должен сделать – проследит за безопасностью Вирсавии, а затем вернется в Раббат, чтобы погибнуть в нем, плечом к плечу со своими отважными воинами и храбрыми подданными. Аннон уже знал путь, которым войдет в город. По акведуку, вместе с горными водами». – А, Саша, ты уже здесь. Словно очнувшись ото сна, он опустил газету и посмотрел на Костю, затем огляделся, словно хотел убедиться, что находится не в Палестине, а в Москве. По Петровке поспешал плохо выспавшийся народ. Кто на работу, кто куда. Конечно, преобладали мужчины в штатском, – группами и по одному, – сворачивающие к пропускному пункту. На мгновение Саше вдруг показалось, что он заметил в толпе Леонида Юрьевича. Саша зажмурил глаза, а когда снова открыл их, мужчины уже не было. Наверное, свернул к «Современнику». – Ты какой-то странный нынче, – прокомментировал Костя состояние приятеля. – Еще бы. Ночь не спал. Станешь тут странным, – ответил Саша. – Понятно, понятно, – закивал оперативник. Он явно пропустил Сашин ответ мимо ушей. Да и вообще Костя казался возбужденным, словно в него напихали пружин, которые не позволяли телу находиться в покое. – Ну что, пошли? – Пойдем… Саша вдруг поймал себя на мысли, что не хочет разговаривать с Костей. Это шло откуда-то изнутри. Костя выписал повестку на Сашино имя. Дежурный пропустил их во двор, усаженный елями. – Да, тебя же Татьяна разыскивала весь вечер, – спохватился оперативник. – Я сказал ей, что ты дома. Она не звонила? – Не звонила, нет, – покачал головой Саша. – Это, наверное, из-за фарша. – Из-за чего? – рассеянно переспросил Костя. – Из-за фарша. Она оставила фарш в холодильнике и… Саша заметил, что оперативник его не слушает, и замолчал. Приятель лишь неопределенно качнул головой. – Ну да, ну да… – С тобой-то что случилось? – нахмурился Саша. – Ты как вареный. Спишь на ходу. – Ну да, – снова кивнул тот, но секунду спустя спохватился: – Что? – Я говорю, случилось что-нибудь? Странность у тебя в глазах прорезалась. – Нет, ничего, – ответил Костя. – Все нормально. Ничего не случилось. Все в порядке. – Ну, в порядке так в порядке, – сказал Саша. – Кстати, – напомнил Костя, пока они поднимались на нужный этаж. – Возил ты вчера этого профессора к Потрошителю-то? – Возил. – Ну и что? – Пока ничего, – ответил Саша. – Потрошитель оказался хитрее. – Понятно. А насчет книги что? – В смысле? – Ну, ты дашь мне ее почитать? Нет? – Дам, – Саша помрачнел, вспомнив о смерти Андрея. – А чего не привез? – Да не из дома я… Саша прикусил язык, но было поздно. В том, что касалось «ловли на слове», у Кости конкурентов не было. – А откуда же? – спросил он. – Ты же вроде сказал, будто с приятелем всю ночь трепался? – Да… Я его на вокзал провожал, – извернулся Саша. – Он в Москве проездом был, ну и заехал. По старой памяти. – Ну ладно, гражданин, поверим вам на слово. Костя усмехнулся. Усмешка эта Саше не понравилась. Нехорошая усмешка была. Многообещающая. Не поверил ему оперативник, это ясно. «Ну и шут с ним, – подумал Саша. – Не верит – не надо». Они вошли в кабинет в двенадцать минут девятого. До объявленного Потрошителем времени оставалось сорок восемь минут. Не так уж и много. Костя плюхнулся за стол, поставил «дипломат», полез в карман за ключами от несгораемого шкафа. Саша устроился на стуле с другой стороны стола. – Так что, я заеду сегодня за книгой? – спросил Костя, роясь в шкафу. – Заезжай, – согласился Саша и посмотрел на часы. Восемнадцать минут. – Слушай, у меня в девять планерка у начальства, – сказал Костя, доставая нужную папку. – Так что придется тебе полчасика одному посидеть. – Костя шлепнул папку на стол, придвинул приятелю: – Если чего нужно, спрашивай. И повнимательнее смотри, потому как я эту папку сегодня к вечеру передам в прокуратуру. Это так, к сведению. – Учту. – Саша взял папку, принялся медленно перелистывать страницы, делая вид, что внимательно изучает документы. – А что с ножом? – С каким ножом? – встрепенулся Костя, но тут же снова обмяк. – Ах, с ножом… С ножом, друг ты мой, все яснее ясного. Носил-то он его в ножнах, но когда шел «на очередное дело», перекладывал в карман и держал в руке. Понимаешь? Острие не давило на материю кармана и, соответственно, не прорезало ее. Вот и вся твоя загадка. – Это кто сказал? – спросил Саша. – Это эксперты говорят. Эксперты. – И соответствующее заключение есть? – Есть заключение, есть, – кивнул Костя слегка раздраженно. – А чего это ты вдруг его защищать кинулся-то? Поймали, и слава Богу. Хай сидит теперь. – Я могу на него взглянуть? – быстро спросил Саша. – А чего на него глядеть? Вчера видел. Соскучился, что ли? – Я не про Потрошителя. – А про кого? – Про заключение экспертов. – Да сдалось тебе это заключение. – Я могу на него взглянуть? – Нету, – Костя развел руками. – Не прислали еще. И Саша во второй раз понял, что оперативник врет. Нет никакого заключения и не было. И экспертизу не проводили. Саша не слишком хорошо разбирался в экспертизах, но отчего-то был уверен, что никакая экспертиза определить подобные вещи не в состоянии. – Все? – уже откровенно враждебно спросил Костя. – Или еще что-нибудь? – Костя, не я к тебе в помощники набивался, – напомнил Саша. – Ты сам меня пригласил. – Ну пригласил, пригласил. Что мне теперь, мелким бесом перед тобой рассыпаться, что ли? Говорю, экспертиза подтвердила. Все. Придет заключение – покажу. Костя демонстративно отвернулся, давая понять, что больше на эту тему говорить не желает. Саша вздохнул и посмотрел на часы. Без двадцати трех минут девять. Время истекало. Не то чтобы ему хотелось, чтобы пророчество сбылось, но странное желание Кости обязательно посадить Потрошителя вызывало у Саши подспудное чувство неприязни. Если бы все случилось именно так, как сказал Потрошитель, Саша, наверное, действительно уверовал бы в путь Гончего, в Ангела и все прочее. И тогда он защищал бы Потрошителя, насколько это в его силах. Но подобный исход означал бы, что ему, Саше, придется… Нет, он не хотел пока думать об этом. – Скажи мне, Костя, – сказал Саша, – ты решил посадить его во что бы то ни стало, да? Несмотря на хлипкость доказательств? Костя повернулся и мрачно взглянул на приятеля. – Ладно, – наконец кивнул он. – Ладно. Доказательства у нас и правда хлипкие. Это ты верно заметил. Можно даже сказать, у нас вообще нет ни одного прямого доказательства. Только косвенные улики. Ну и что? Ты хочешь, чтобы я его отпустил, да? А где мы его взяли? У тети Маши на печке? Когда он блины кушал, да? Нет, друг ты мой ситный, мы взяли его на месте очередного преступления! Когда он собирался убить очередную девушку! Убить, заметь! Не обворовать! Не изнасиловать даже, а убить! Это ты понимаешь? Убить! – вдруг рявкнул он. – И в кармане у него, между прочим, не леденцы лежали и не пряники, а нож! Тот самый, фирмы «Гербер», модель «6969»! И что? Ты мне скажешь, что он невиновен? – Но, может быть, Потрошитель, точнее, этот человек, взял на себя чужую вину? А истинный маньяк до сих пор ходит на свободе! – сказал Саша резко, наклоняясь вперед. – Подобной мысли ты не допускаешь? – Тем более, пускай сидит! – еще больше разошелся оперативник. – Пускай! Не хрена на себя подобные вещи брать! А если этот маньяк еще кого-нибудь убьет, пока нам твой Потрошитель мозги «парить» будет? Это как? Скажешь, он и тогда невиноватый получается? – Я не об этом говорю, Костя! – стараясь оставаться спокойным, сказал Саша. – Я не говорю, что ты должен немедленно его отпустить! Я говорю, что вам следовало бы не останавливаться, а искать настоящего убийцу! – Как? – Костя откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и саркастически усмехнулся. – Скажи как? Если мы вычислили убийцу и взяли его, кого, по-твоему, мы должны теперь ловить, а? Призрак? Привидение? Дух святой? Кого? Нет, ты не молчи! Ты ответь четко и ясно. Кого? – Я не знаю, Костя, – ответил Саша. – Не знаю. – А вот раз не знаешь, так и не хрена рот раскрывать. – Слушай, – вскинулся Саша. – Я, кажется, тебе не хамил! – Ладно, – Костя вздохнул. – Извини. Погорячился. Но ты тоже… я тебе скажу. Как начнешь докапываться… Даром что психиатр, кого хочешь можешь с ума свести своими вопросами. – Он помолчал с полминуты, затем спросил: – Так как с заключением-то? Подпишешь? – В девять, – ответил Саша. – Так сейчас без десяти уже, – удивился Костя. – Какая разница-то? – Есть разница. – Ну смотри, как знаешь. Саша вновь углубился в документы. С одной стороны, Костю можно было понять. Наверное, подобные вещи случаются и по отношению к более мелким преступникам, но с другой… Костя всегда был честен. Может быть, не слишком приятен в общении, иногда неразборчив в методах, все что угодно, но невиновных он никогда не сажал. В этом Саша был абсолютно уверен. Или он заблуждался? Без двух минут девять Костя поднялся, поправил галстук. Достав из стола несколько чистых листков и ручку, придвинул Саше. – Можешь строчить свое заявление. Без двух… нет, уже даже без одной минуты девять. Точнее, без пятидесяти восьми секунд. За пятьдесят восемь секунд ничего не случится? Или ты рассчитываешь получить какие-то новые сведения за это время? Нет? Вот и хорошо. А я пока на планерку. Вернусь – поболтаем. В эту секунду зазвонил телефон. Саша даже подпрыгнул от неожиданности. Телефон затрезвонил снова. Долго и требовательно. Костя наклонился через стол, снял трубку. – Алло? – сказал он. – Слушаю. А, привет, – оперативник состроил хитрую физиономию. – Да, случайно у меня. Сидит тут, в папке роется. Работает, говорю. Сейчас дам. – И, протянув трубку Саше, пояснил: – Это Татьяна. Я же говорил, она тебя весь вечер искала. Ладно, побегу. Иначе начальство взгреет так – мало не покажется. – Давай, иди. – Саша поднес трубку к уху, чувствуя, как неприятно сосет под ложечкой. – Я слушаю, – сказал суше, чем хотел. – Саша? – услышал он далекий, словно из другой галактики, голос Татьяны. – Это я. – Тань, давай через час созвонимся, а? Я тебя очень прошу. Это ведь ничего не изменит? А я сейчас работой занят, разговаривать не очень удобно, да и чувствую себя неважно. – Он посмотрел на часы. Без тридцать двух секунд. – Давай, я тебе через час сам позвоню? – Ты простыл, что ли? – спросила Татьяна так, что он тут же понял: не за тем она звонила, чтобы выяснить, как его здоровье. Но не рассказывать же ей о шизе, обнаруженной коллегой, о предсказании Потрошителя, о своем мерзком ожидании… – Простыл, – вяло соврал он. – Под дождь попал и простыл. – Ясно, – ответила равнодушно. – Саша, я хотела тебе сказать… Точнее, предупредить. Так. В воздухе запахло крупными неприятностями. – Тань, а через час нельзя? Без семнадцати секунд. – Нельзя, Саша. Через час будет поздно. Я просто хотела тебе сказать… – Без восьми секунд девять. – Я беременна, Саша, и хотела спросить, идти мне на аборт или… – Секундная и минутная стрелки дружно одолели верхнюю точку циферблата. Девять. Саша почувствовал, как у него внутри что-то оборвалось. Какая-то тонкая нитка, удерживающая его разум на грани, за которой начинался совершенно непонятный, необъяснимый, кромешный ужас. В телефонной межгалактической пустоте повисла долгая, неимоверно тяжелая пауза. – Почему ты молчишь? – А что, по-твоему, я должен сказать? – устало произнес он. – Что-нибудь. – Что-нибудь. Тебе легче? – Я так и думала. Тон ее стал настолько холоден, что Саше показалось, будто на телефонной трубке уже растут сосульки. А заодно и у него на пальцах. – Мне говорили, что все мужчины одинаковы… – Таня, – невольно повысил голос он. – Что ты хочешь, чтобы я сделал? В данную минуту? Приехал к тебе? Я не могу этого сделать! Что еще? Сказать: «Я хочу этого ребенка. Оставь его»? Ты этого ждешь? Хорошо. Я хочу этого ребенка. Оставь его. Теперь ты довольна? Только учти, что отец твоего ребенка – шизофреник. – В каком смысле? – опешила Татьяна, моментально сбиваясь с тона оскорбленной невинности. – В клиническом! – рявкнул Саша. – Мне вчера диагностировали шизофрению! Что еще я должен сказать? «Приезжай скорее»? Я не дома, да и, честно говоря, не хочу, чтобы ты приезжала сейчас! «Иди, делай аборт»? Этого я тоже сказать не могу. Ты – взрослый человек, и никто не имеет права навязывать тебе подобных решений! Это все? Или я что-нибудь забыл? Подскажи мне. У тебя ведь заготовлена фраза, которую тебе хочется слышать? Давай, подскажи мне ее! – Нет, я не думала, что… – Татьяна вдруг заговорила деловито и собранно: – Короче, понятно. Тебе уже сказали, когда и в какую больницу кладут? Саше стало неприятно от этой мгновенной перемены. Словно его пытались обмануть, а когда он угадал ложь, сказали: «Брось, старик, фигня это все. Ты же дурак, вот мы и хотели на тебе проехаться. Чего ты разнервничался? Ничего же не вышло». – Тань, знаешь что, – произнес он, чувствуя себя совершенно вымотанным. – Давай мы обсудим это позже, ладно? Мне все скажут. И… будет видно. А насчет ребенка, поступай, как считаешь нужным. Оставишь – я подпишу свидетельство о рождении. Или как там это делается?.. – При чем здесь подпись? – спросила она. – Ребенку будет нужен отец. Отец, а не подпись в документе. – Ты хочешь, чтобы мы пошли в ЗАГС? – наконец догадался он. – Но юридически этот брак будет считаться недействительным. До тех пор, пока я не вылечусь. – Ну да, – согласилась она. – Это понятно. Кстати, у моей подруги близкие друзья работают в Алексеевской. Я могу устроить все так, чтобы никто ни о чем не знал. – Таня, я сам доктор. И у меня есть знакомые. Не беспокойся. – Я просто подумала, если мы соберемся поехать в свадебное путешествие за границу, то… – Таня, – взмолился он. – Я тебя умоляю! Какая заграница? О чем ты говоришь? – Но ты же не против свадьбы? – Я не против, Таня, – ответил он, осознавая, что врет. Причем врет мерзко. Не в смысле неубедительно, а в смысле совести. – Мы можем обсудить это позже? Завтра, например? Завтрашний день у меня совершенно свободен, и я смогу встретиться с тобой. – Да, конечно, – согласилась Татьяна. – Конечно, иди, работай. Ты прости, что я закатила тебе истерику… – Ничего, – Саша презрительно скривился. Что она называет истерикой? Этот жалкий спектакль? – До завтра. – Да. Завтра я к тебе заеду. Что-нибудь привезти? – Мыло, – ответил он. Хотел еще добавить: «Веревка у меня есть», но вместо этого повесил трубку. Теперь оставалось дождаться Костика и как-то объяснить ему отсутствие заключения. Пророчество Потрошителя сбылось. Слово это – «сбылось» – ударилось о череп и раскололось, словно стекло. В голове вертелось дурацкое: «И говорит ни с того ни с сего, мол, примешь ты смерть от коня своего», и дальше, словно заезженная пластинка: «Как ныне сбирается вещий Олег…» Саша несколько минут сидел, тупо разглядывая ползущую по кругу секундную стрелку часов, затем решительно раскрыл папку и принялся искать рапорт о задержании. Где его «взяли»? На… На «Измайловской». На Измайловской улице. Ирония судьбы. На Измайловской проживала не только Юля, но и Татьяна. Злая ирония. Очень. Когда вошел Костя, Саша сидел как ни в чем не бывало, мрачно рассматривая трещинки на стене. – Старик, – возбужденно гаркнул с порога оперативник, – поздравь меня! – С чем? – натянуто улыбнулся Саша. – Меня сделали начальником отдела! Нашего, представляешь? Начальник оперативно-розыскного отдела Константин Владиславович Балабанов. Не иначе как и к майору представят со дня на день. Должность-то майорская. – За что это тебя так? – За Потрошителя, – усмехнулся тот. – Во как! «Есть мнение руководства», – произнес он, явно пародируя кого-то из непосредственных начальников. – Кисло, правда, сказали и руку пожали не то чтобы с удовольствием, но нам на это плевать. Мы не гордые. Главное, что приказ уже подписан. Нынешний-то начальник в субботу заявление подал, «в связи с достижением пенсионного возраста». Они, конечно, думали на это местечко кого-нибудь из своих прихлебателей усадить. Этого бездаря Прокопчука или Вяльцева. Но мы вот им всем показали, – Костя «скроил» из пальцев увесистый кукиш. – У нас тоже кое-кто есть. Не хухры-мухры. Я еще ими всеми покомандую. Посмотрю, как они мне тогда улыбаться будут и ручку пожимать. Небось сразу запоют сладко. «Пожалуйста, Константин Владиславыч» да «Будьте любезны, Константин Владиславыч». Саше стало страшно. Костя вел себя совершенно иначе, чем пять минут назад. И уж тем более иначе, чем день или месяц. Он мгновенно преобразился. Стал абсолютно другим. Из него вдруг полезло нечто темное, чего Саше еще никогда видеть не доводилось. Тем временем Костя подошел к столу, осмотрел его, спросил озадаченно: – А заключение где? В «дело», что ли, сунул? – Нет заключения, Костя. – Как нет? – Тот резко обернулся. Глаза оперативника недобро сузились. Саша почувствовал, как его сердце проваливается в пустоту ужаса. Ему показалось, что если Костя захочет, то сможет проглотить его, Сашу, целиком, без остатка. – Почему ты не написал заключение? – спросил оперативник тихо, с неприкрытой угрозой в голосе. – Потому, что я не уверен в ненормальности Потрошителя. – Саше с трудом удалось взять себя в руки и ответить твердо, без дрожи, выдающей бьющийся в груди страх. – Зато я уверен, – произнес тот ласково. – Этого достаточно. Саша, ты что это, вздумал меня динамить? А, Саша? – Оперативник улыбнулся безжизненно и жутко. И тот понял, что стоящее перед ним нечто – не Костя. – Думаешь, раз ты – мой друг, так я стану терпеть твои бл…кие в…оны, а? Так ты думаешь? Или что? Да я тебя, сука, в порошок сотру. Пиши. В глазах Кости плескалась кошмарная чернота. Точно такая, которую Саша видел у Потрошителя и у Леонида Юрьевича. – Понимаешь, Костя, – примирительно начал тот, – тут такое дело… – Да я с…ь хотел на твои дела, – перебил тот жестко. – Ты не понял, с кем имеешь дело, Саша? Лучше напиши, пока голову не потерял. – Он достал из стола новый лист. – Давай. А я рядом постою. На всякий случай. – Я не буду писать заключения до тех пор, пока у меня не появится стопроцентная уверенность в том, что Потрошитель нормален. – Вот так значит? – Глаза Кости сузились, превратившись в щелки, из которых поблескивал черный огонь. – Значит, ты человеческих слов не понимаешь, так, Сашенька, друг мой ситный? Тебе, как и другим, надо все это в башку кулаком вколачивать? Ладно, Сашенька. Посидишь денек-другой в пресс-хате, запоешь иначе. – Он улыбнулся по-прежнему бесцветно-жутко. – А мало будет денечка-другого, организуем тебе недельку-другую. Чтобы ты, г…о, раз и навсегда запомнил, кто ты такой. Чтобы знал в следующий раз, как себя вести надо, когда с тобой пытаются по-нормальному вопросы решать. Чтобы уяснил раз и навсегда, кого следует защищать, а кого нет. И чтобы хвост свой крысиный не поднимал, когда вздумается. – Он взял со стола чистый лист, покачал его на ладони, затем смял с хрустом. – Вот так мы с тобой обойдемся, раз ты у нас по-хорошему понимать не хочешь. Вот так вот, – и бросил скомканный лист в корзину для мусора. – Там ты и окажешься, – не обращая на молчащего Сашу внимания, Костя сел за стол, сказал ровно: – Повестку сюда. – Что? – не сразу сообразил Саша. – Я сказал, повестку на стол. – Саша положил перед Костей повестку. Тот подмахнул ее, сказал прежним, ничего не выражающим тоном: – А теперь, пошел вон, шваль. – Как? – переспросил Саша. – Что? – Как ты меня назвал? Повтори. – Шваль, – повторил равнодушно Костя. – Ты – никто. Грязь подноготная. Крыса. Г…о. Саша без размаха ударил его в лицо. Точнее, попытался. Костя легко, играючи, уклонился, перехватил Сашину руку за запястье и потянул на себя. Через мгновение Саша лихо впечатался физиономией в стол. Костя проворно вскочил и мощно ударил его локтем в основание шеи. Затем отпустил, позволяя приподняться, и, когда Саша начал выпрямляться, врубил кулаком по аккуратно стриженному Сашиному затылку. Тот снова грохнулся носом о стол. Костя навалился сверху, зашипел в самое ухо. – Ты, дешевка, на кого хвост свой куцый задираешь, а? Да я тебя придавлю, как гниду. Прямо здесь, понял? Ты понял? Саша почти не слышал. В ушах звенело. Из сломанного носа хлестала кровь. Костя нажал предплечьем на шею, да с такой силой, что Саша услышал, как хрустят позвонки. Перед глазами поплыли красные круги, нечем стало дышать. – Понял, – прохрипел он. – Отпусти! – Вот так, – Костя отпустил, выпрямился, одернул задравшиеся рукава пиджака. – Теперь пошел вон. Надумаешь жаловаться кому-нибудь, я скажу, что ты на меня напал во время снятия свидетельских показаний. Сразу по трем статьям пойдешь. Как минимум пять лет. Но уж тебе-то я постараюсь обеспечить полный комплект. Да еще и жизнь сладкую на зоне устрою. Ты у меня, сука, в петлю сам залезешь. Еще порадуешься, что отмучился. Саша, размазывая рукавом пальто кровь по разбитому лицу, усмехнулся криво, повернулся и вышел из кабинета. Он уже почти верил. Почти. Не то чтобы ему требовались доказательства, скорее, подтверждение правильности выбора. Потрошитель мог знать очень многое, но о том, что Татьяна соберется звонить ему именно сегодня и именно в девять, этого он знать не мог. Не мог. Если только не устроил все сам. Однако Саша не верил в подобную возможность. И не рассматривал ее всерьез. Опять же, Костя… Резкая перемена, произошедшая с приятелем буквально на глазах, не укладывалась ни в какие рамки, даже с точки зрения психиатрических отклонений. Уж об этом-то Саша мог судить как врач. Шизофрения? А есть ли у него болезнь? Если уж Потрошитель не врал во всем остальном, то зачем ему врать в этом? По дороге он зашел в туалет и умылся. Вчерашняя щетина, распухшая переносица и наливающиеся вокруг глаз синяки придавали ему бандитский вид. Осмотрел в зеркало разбитые губы, провел языком по зубам. Вроде все целы. Саша спустился на первый этаж и вышел на Петровку, предъявив повестку в качестве пропуска. – Упал? – понимающе спросил старлей на вахте. – Ага, – кивнул Саша и поднял воротник пальто, прикрывая залитую кровью рубашку. – Минут пять падал. – Осторожней надо, – усмехнулся старлей. Саша добрел до сада «Эрмитаж», плюхнулся на лавку и задрал голову, с облегчением коснувшись гудящим затылком деревянного поручня. Теперь надо было спокойно все взвесить. Спокойно все… Он не додумал, провалился в сон, принесший облегчение. «Окруженный кольцом мечников, Дэефет шагал по заваленным трупами улицам Раббата. Меч он держал поднятым, приготовившись к неожиданному нападению. Черные нитки сажи плыли над городом в потоках горячего воздуха. Пепел серыми хлопьями опускался на окровавленные тела горожан. Звуки боя еще доносились с боковых улочек, но быстро смещались к окраинам. Вокруг буйствовал пожар, но Дэефет не обращал на это внимания. Его абсолютно не интересовало, что случится потом с городом и с теми, кому не повезет уцелеть. За Царем торопливой трусцой поспешали шестеро левитов, несущих жертвенник всесожжения. Следом шагал Авиафар. Замыкала процессию пехотная манипула. На случай нападения со спины. Подбежал один из Избранных. Лицо его было рассечено, залито кровью и перепачкано сажей и пеплом: – Мой господин, – задыхаясь, пробормотал он. – Мы схватили Аннона. – Он жив? – быстро спросил Дэефет. – Как ты и велел, – улыбнулся Избранный, обнажив в улыбке рот, полный гниющих зубов. – Царь Аммонитянский ранен, но жив. – Хорошо, – Дэефет быстро зашагал вперед. – Где он? – В Храме. Избранные стерегут его. – Вы уверены, что это Царь? – В лицо Аннона знал только Урия, – напомнил Избранный. – Но Урия погиб. Дэефет остановился и резко повернулся к солдату: – Тогда откуда вам известно, что тот, кого вы схватили, – Царь Аммонитянский? – На нем латы царя. И когда он вошел в притвор, вокруг него стояли телохранители. – Хорошо, иди добывай свое богатство. Избранный снова улыбнулся и торопливо нырнул в один из боковых проулков. Дэефет же ускорил шаг. Ему не терпелось увидеть поверженного врага. Белые, покрытые мазками копоти стены приближались с каждой секундой. Процессия миновала вырубленные сады, горящее военнохранилище. До Храма оставалось не более сотни шагов, когда со стороны дворца подбежала группа пехотинцев. Они тащили за собой пленника, одетого в милоть и плащ аммонитянской знати. – Мой господин… – сказал один из легионеров, но Дэефет остановил его взмахом руки, проронив: «Убей его». – Мой господин, – закричал в ужасе пленник. – Это я послал к тебе вестника, когда Аннон унизил твоих левитов! Дэефет обернулся. – Подведите его. Исава едва не волоком подтащили к Царю Иегудейскому, бросили на колени. – Значит, это ты прислал Доика? – спросил пленника Дэефет. – Я, мой господин. Но он не вернулся… Исав был бледен. Лицо его покрывал обильный пот. – Я приказал казнить его, – улыбнулся страшно Дэефет. – Трусливый наемник знал за что. – Я… – торопливо забормотал Исав. – Я с самого начала верил в тебя и в твоего Господа. Я был предан. Я даже молился тайно Га-Шему. Ваал – Бог язычников, – по щекам царедворца покатились слезы, оставляя на черных от копоти щеках светло-серые полоски. – Он… Он… – Что он? – прищурился Дэефет. – Он… – Внезапно лицо Первого царедворца осветилось радостью. – Ваал требовал человеческих жертв! Верно говорю тебе! Аннон приказал убить в Храме пятнадцать тысяч горожан! Стариков! – Ты готов сказать это всем? – спросил Дэефет. – Я готов сказать всей Палестине. Всему Царству Иегудейскому. Во славу истинного Господа, твоего Господина! Га-Шема! – Ты сохранил себе жизнь, – кивнул Дэефет. – А теперь скажи, ты сможешь узнать своего Царя? – Тебя, мой господин? Дэефет поморщился: – Себя я узнаю сам. Царя Аммонитянского. – Он мне не царь. Дэефет наклонился и толкнул царедворца ногой в грудь. Тот опрокинулся на спину, взвизгнув от ужаса. Через мгновение широкий клинок коснулся его груди. – Отвечай, если не хочешь умереть. – Я могу узнать его. Могу… – Ты пойдешь со мной. Дэефет развернулся и зашагал к Храму. За его спиной двое пехотинцев вздернули царедворца за локти и потащили следом за процессией. Человек в латах стоял на коленях в центре Храма, между двумя столбами, украшенными изображениями Ваала и Астарты. Справа и слева от него застыли двое мечников из когорты Избранных. – Что, Царь Аммонитянский, – спросил Дэефет, приближаясь, – помог тебе твой Бог? – А тебе поможет твой? – спросил тот разбитым ртом и улыбнулся, обнажив залитые кровью зубы. – Мои воины в Раббате. – И мои в Раббате, – человек усмехнулся издевательски. – Сейчас ты умрешь. – Так ведь и ты умрешь когда-нибудь, Царь Иегудейский. – И после твоей смерти все закончится. – Мне легче, чем тебе, – ответил человек в латах. – Для меня после смерти все закончится, для тебя – только начнется. Дэефет подошел совсем близко, подцепил острием меча медный шлем и сбросил его с головы пленника. – Эй ты, – сказал он, не оборачиваясь. – Посмотри. Ты узнаешь своего Царя? Исава вытолкнули вперед. Царедворец несколько секунд смотрел на коленопреклоненного человека, затем быстро и мелко затряс головой: – Это не он. Это не Аннон. Это тысяченачальник его когорты. Тысяченачальник засмеялся хрипло. Изо рта его полетели кровавые брызги. Несколько капель упало на лицо Дэефета. Тот отвернулся, скомандовал коротко: – Убейте его, – и быстро вышел из Храма, бросив на ходу: – И принесите мне царский венец. Это был его последний бой в этой жизни. Самое обидное – Аннон знал, что пророчество Ангела сбылось. Он сам привел врага в город. Иегудейский патруль заметил его, и когорта Избранных проникла в Раббат тем же путем, которым шел он сам. Легионеры-убийцы легко перерезали стрелков на стене, – в ближнем бою самый лучший стрелок не устоит против мечника, – и расчистили дорогу остальным. Они шли от дома к дому, вырезая встречающиеся на улицах милицейские патрули. Прежде, чем была поднята тревога, иегудеи заняли половину Раббата. Аннон даже не успел переодеться. Так и остался в кожаных доспехах. И когда в притвор ворвались Избранные, у него не оказалось при себе меча. Первого воина он свалил ударом семиглавого светильника. Масло выплеснулось на лицо Избранного и вспыхнуло. Тот заорал от боли, попытался погасить пламя руками, но и пальцы его вспыхнули тоже. Аннон смотрел на него, и в это время второй иегудей пронзил его мечом насквозь. Простой солдат не интересовал легионеров-убийц. Они искали Царя Аммонитянского. Когда же в притвор, окруженный двенадцатью самыми сильными воинами царской когорты, ворвался тысяченачальник, облаченный в медные латы Аннона, Избранные накинулись на него, словно пустынные псы на умирающую добычу. Теперь у дверей притвора лежали тела аммонитянских воинов царской когорты, а кедровый пол был залит их кровью. Тысяченачальника увели, и Аннон остался один. Он умирал и, умирая, видел кровавые отблески пожарища на потолке притвора. Ужас повис над Раббатом. За стенами дворца, пожирая кровли домов, трещало пламя. «Войско Га-Шема! Вовеки!» – неслось с улиц. Хрипели воины, сходясь в мечном бою, звенело железо, стонали раненые, кричали насилуемые женщины и дети. Горожане не успели добраться до военнохранилища и теперь дрались тем, что подворачивалось под руку. Убив воина, забирали меч или копье. В притвор вошел десяток солдат во главе с командиром манипулы. Не обращая внимания на раненого, они двинулись к золотому трону и принялись обвязывать его пеньковыми веревками. Командир манипулы стоял в стороне, давая указания. Аннон смотрел на них, время от времени выталкивая языком скапливающуюся во рту кровь. Солдаты опутали трон, словно пленного, веревками, уцепились за них, поднатужились. Трон наклонился и со страшным грохотом опрокинулся на настил. По кедровой доске пробежала длинная трещина. – Тащите его вниз, – скомандовал командир манипулы. Аннон улыбнулся. Они начали грабить, даже не успев расправиться с горожанами. Командир манипулы заметил его улыбку. Подошел ближе, остановился, широко и уверенно расставив ноги. Он видел обычного солдата, скрючившегося от боли, зажимавшего окровавленными руками рассеченный живот, не давая вывалиться внутренностям. Иегудей несколько секунд смотрел на раненого, затем вытащил из ножен меч и со словами: «Славь милосердие Царя Иегудейского и Га-Шема, воин» ударил Аннона в сердце. Тот захрипел, вытянулся, задышал часто и мелко. Агония. Вытерев клинок о кожаные латы умирающего, иегудей вложил меч в ножны и пошел к дверям притвора, покрикивая на красных от натуги воинов, несущих перевернутый трон. Вместе с раскаленной занозой, засевшей в сердце Аннона, пришло успокоение. Его город пал, так и не поклонившись Дэфетовскому страшному Богу. Богу, ненавидящему Веру. Богу, ненавидящему людей. Богу, приказывающему своим детям убивать иноверцев. Богу ужаса и зла. Га-Шему. Боль мгновенно сожгла его тело. И Аннон понял, что доживает последние секунды в этом мире, в этом времени, на этой земле. И он увидел Ангела. И улыбнулся. И умер. Дэефет стоял над распростертым телом. Вкруг убитого собрались солдаты и левиты. По правую руку от Царя Иегудейского застыли Авесса и Исав. – Это Аннон, – прошептал царедворец. – Мой господин, это тот, кого ты ищешь. – Кто это сделал? – Ответом ему было молчание, исполненное ужаса. – Найдите того, кто это сделал, и убейте, – приказал негромко Дэефет и тотчас услышал дробный топот сандалий за спиной. На несколько секунд в притворе повисла напряженная пауза. – Почему он в латах простого воина? – спросил вдруг Царь Иегудейский и оглянулся. – Как Избранные проникли в город? Отвечайте! В ярости Дэефет был страшен. – Они заметили человека, пробиравшегося под покровом темноты в горы, мой господин, – угодливо сообщил кто-то. – Сперва решили, что один из твоих воинов решил разведать подступы к Раббату. Избранные пошли за ним. Он поднялся в горы, туда, где начинается акведук, и вместе с весенней водой спустился в Раббат. Твои Избранные, мой господин, поступили так же. – Пустоголовые, – рявкнул Дэефет. – Верно говорят: если Господь хочет наказать человека, то лишает его разума! – Он обернулся. В глазах его горел страшный огонь. – Авесса! Передай Иоаву, чтобы убил всех! – Всех, мой господин… Кого? – дрогнувшим голосом переспросил Авесса. – Всех! Всех горожан, до единого! Всех!!! А потом мы пройдем через все царство Аммонитянское и уничтожим все колено Лотово. До последнего человека! Никто не должен остаться в живых! Вы поняли меня? – Да, мой господин, – склонил голову Авесса. – Ступай. – Мой господин, Царь! – прозвучало от двери. Дэефет обернулся. На пороге притвора стоял письмоносец. Его латы были покрыты пылью. На усталом лице сияла улыбка. – Мой господин. Я спешил к тебе с доброй вестью! – Говори! – У тебя родился сын! Мгновение Дэефет молчал, а затем улыбнулся. – Ты был прав, пророк, – прошептал Царь Иегудейский. – Я жив, Раббат пал. Гилгул умер не на Святой земле, но это можно исправить. Мы уничтожим весь род аммонитянский и с ним прямого потомка Гончего. И, как ты и говорил, у меня родился сын. – Он подумал секунду и закончил: – Я назову его Иедидиа Соломон! Слышите? – Он обернулся к подданным, и те послушно склонили головы. – Его будут звать Соломон, и это имя останется в веках!» «И собрал Дэефет весь народ, и пошел к Раббату, и воевал против нее, и взял ее. И взял Дэефет венец царя их с головы его… и возложил его Дэефет на свою голову, и добычи из города вынес очень много. А народ, бывший в нем, он вывел, и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и бросил их в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами Аммонитскими»‹$FБиблия. 2-я книга Царств. Глава 12. Стихи 30-31.›. Саша проснулся от того, что кто-то тронул его за плечо. Он едва смог раскрыть заплывшие глаза и сморщился от тупой ноющей боли в сломанной переносице. – Эк тебя, браток, – покачал головой стоящий рядом дворник. – Менты, да? – Мент, – ответил Саша, с трудом шевеля распухшими, как вареники, губами. – Один. – Волчина, – то ли констатировал, то ли спросил дворник. – Да, – согласился Саша. – Ну что, – деловито оглянулся дворник, оправляя сине-оранжевую тужурку. – Скинемся, что ли? Я сбегаю. Саша порылся в кармане, вытащил на ощупь пару бумажек, не глядя протянул дворнику и снова закрыл глаза и откинул голову на спинку скамейки. Так было легче. Меньше чувствовалась боль. Странно, но сон не поверг его в ужас. Смерть Аннона Саша воспринял спокойно, едва ли не равнодушно. Как, собственно, и сам Аннон. Впрочем, это было очередное проявление шизофрении. Стоит ли беспокоиться по поводу бреда? Дворник вернулся быстро. Наверное, он был чемпионом мира по бегу среди муниципальных работников. Из кармана у него торчали горлышки двух бутылок «Московской», по семьсот пятьдесят каждая. В широкой лапище он держал пару пластиковых стаканчиков и банку маринованных огурцов. – Во, – довольно сообщил дворник, – еще и на закуску хватило. Интеллигентно пить будем… – Он побулькал над Сашиным стаканом, налив почти до краев, сказал жалостливо: – Держи, браток, поправься. Этот не в счет. Давай. Пока Саша, давясь, пил водку, он ловко вскрыл банку с огурцами и услужливо поднес собутыльнику под самый сломанный нос. – Закуси, браток. Водка «пошла» на удивление легко и ладно, словно Саша практиковался в этом деле по три раза на дню. От непомерной дозы перехватило дыхание, но поморщиться не получилось. Лицо было огромным и мягким, словно подушка, и сминаться не желало. Задохнувшись, Саша схватил пупырчатый маринованный огурчик, затолкал его между варениками губ и захрустел, постанывая от боли. Огурец оказался теплым. В общем, «пошел» он куда хуже водки. Дворник ласково вытащил из кармана пачку «Астры», протянул: – Закуривай, браток. Водка и сигарета – первое дело. Меня, знаешь, сколько раз били? – Он махнул рукой, и Саша понял, что дворника били часто, долго и со вкусом. – А домой пришел, выпил, покурил, и все как рукой сняло. Саша закурил, закашлялся. Серебряный ватный туман приятно шибанул в голову. Боль огрызнулась последний раз и отступила. Мир покачнулся, но подобрел. Не так уж, как выяснилось, все плохо. Помимо злого Кости жил в нем еще этот вот дворник. Добряк и умница. Значит, не потерян мир. Его еще можно спасти. – Ну что? – Дворник подсел на интеллигентной дистанции, поставил на лавочку стаканы, разлил по половинке. – Давай по первой? Они выпили «по первой», закусили огурцами, перекурили. На пустой желудок Сашу здорово зацепило. Он масляно посмотрел на дворника сквозь заплывшие веки, спросил: – У тебя нож есть? Тот озадаченно сдвинул кепку на лоб, почесал в затылке, поинтересовался: – Зачем? – Да, понимаешь… Саша принялся сбивчиво рассказывать свою историю, время от времени прерываемую восхищенным: «Во, гады», «Давай по…» и «Ты закуривай, закуривай». К концу истории Саша уже чувствовал себя слегка одеревеневшим. Собственно, успели они выпить полторы бутылки, что для него превышало все мыслимые дозы, но… черт возьми, не считая странной гудящей немоты в теле, чувствовал он себя гораздо лучше. Дворник же и вовсе выглядел почти трезвым. Обдумав рассказ собутыльника, он тряхнул массивной головой и сказал: – Да. За такое в порядочном обществе, конечно, бьют по морде. Но нож… Это ты зря. Сядешь, кому легче-то станет? Ангел-то твой небось не сядет. – Ммм… – Саша потряс пальцем. – Он сядет, если нужно. Он, знаешь, какой у меня? Вот такой, – и оттопырил большой палец. – Да он, если хочешь знать, за меня и в огонь… и в… это самое, как его… и в огонь. Вот он у меня какой. – А, – дворник махнул рукой. – Они все такие поначалу. Пока до дела не дошло. А как дойдет – сразу в кусты. Вот мой… Где он? Нету его. Ушел, наверное. Бросил. В самый ответственный момент бросил. – Дворник подумал, налил по очередной, добавил: – Правда, мы с ним никогда и не разговаривали. Я его вообще не видел. Даже не знаю, был ли он у меня. Ангел. – Был, был, – утешил Саша с видом знатока. – Они у всех есть, пока веришь. А как перестал верить – считай, все. Началось. Под машины там, ну и всякое такое… На его лицо упала тень. Саша нетрезво задрал голову. Над ним стоял Леонид Юрьевич и, поджав губы, разглядывал избитого, пьяного Сашу. – Нажрался? – спросил он неприязненно. – Тоже мне, Гончий. – Это… тот самый, да? – громким шепотом спросил дворник. – Ангел? Саша отрицательно покачал головой: – Нет. Этот – злой. Для него я нож и просил. – Вставай, пошли домой. – Леонид Юрьевич наклонился, схватил Сашу за воротник, легко, рывком, поставил на ноги. Дворник попытался было вступиться, но тот вытянул руку, едва не коснувшись ухоженным пальцем обширной сине-оранжевой груди, скомандовал негромко: – Сидеть. – Дворник послушно плюхнулся на лавку. – Ты хоть на ногах держаться можешь? – спросил Леонид Юрьевич Сашу. Тот пьяно мотнул головой, поинтересовался, бессмысленно кривя распухшие губы: – Убивать будешь? Ну, давай! Убивай! – и если не рванул на груди рубашку, то только потому, что не нашел. Пальцы потеряли чувствительность. – Делать мне больше нечего, – презрительно процедил Леонид Юрьевич. – Нужен ты мне, – и потащил едва вменяемого Сашу к выходу из сада. Обернулся, сказал дворнику: – Он не вернется. Так что допивай. Не стесняйся. – Слушай, – нетвердо крикнул ему вслед тот. – А у меня есть… Ангел? Леонид Юрьевич остановился на минуту, посмотрел серьезно, кивнул коротко: – Есть. – А… Где он? Здесь? – Он сейчас пьян. – Леонид Юрьевич усмехнулся жестко. – Это твой Ангел. Он делает то же, что и ты. Он за тебя отвечает и вынужден принимать на себя половину твоей вины. С него за это спросят. – Подумал и добавил негромко: – Вы, люди, иногда бываете настолько неблагодарны, что начинаешь сомневаться, а нужны ли мы вам вообще. Повернулся и повел шатающегося Сашу к Петровке. Непосредственно после пробуждения Саша пришел к многозначительному выводу, что водка все-таки штука крайне дрянная и что впредь лучше не пить. Не идет ему впрок водка. Совсем. Чувствовал он себя омерзительно. Естественно, вкусовые ощущения оставляли желать лучшего, язык, распухший до размеров двуспального одеяла, не желал умещаться во рту. К тому же вернулась боль. В разбитом лице что-то дергалось и пульсировало. Саша с трудом разлепил затекший глаз и поворочал им из стороны в сторону, пытаясь определить собственное местоположение. Минут через пять он сообразил, что лежит на своем диване, в своей квартире. Правда, временной промежуток между последней проглоченной порцией горячительного и моментом пробуждения вывалился из памяти, словно был стерт ластиком. Посредством визуального наблюдения и пространных логических умозаключений Саша установил, что спал в брюках. Точнее, в майке, брюках и носках. Пальто, рубашку, пиджак и туфли он, несмотря ни на что, снял. Инстинктивно, наверное. Относительно времени Саша пребывал в полном неведении. За окном смеркалось. А может быть, светало. Он покряхтел болезненно и попытался оторвать голову от подушки. Первое же активное телодвижение вызвало мучительный позыв сбегать в место не столь отдаленное. – Ну что, проспался наконец? – спросил его из темноты чей-то голос. Это могла быть «белая горячка», или шиз, или Леонид Юрьевич. Больше вроде некому. – А? – вытолкнул Саша сквозь распухшие губы и медленно опустил голову, стараясь охватить взглядом всю квартиру. В углу, на фоне черной спинки кресла, вспыхивал огонек сигареты. Но пахло почему-то жженой бумагой. – Э-ы-ык…то это? – спросил он. – Дед Мазай и зайцы, – ответил гость. – А-а-а, – протянул Саша и закрыл глаз. – Мне плохо, – простенал он. – А ты надеялся, что после шестисот граммов водки натощак будет хорошо? – В голосе гостя слышалось презрение. Но Саше было плевать. Он и сам себя презирал. За слабость. – Мнэ-э-э… – только и удалось произнести ему. Гость вздохнул, выбрался из кресла, сходил в кухню и принес стакан воды. Холодной. Оказалось, это все-таки Леонид Юрьевич. Саша принял склянку дрожащей рукой, выпил, давясь и проливая на грудь, но испытывая колоссальное блаженство. Мысли обрели некоторую связность, язык уменьшился в размерах. – Который час? – спросил он, откидываясь на подушку и морщась от пульсирующей в голове боли. Была она следствием давешнего избиения или похмельным синдромом, выяснению не подлежало. – Девятый, – ответил Леонид Юрьевич, снова забираясь в кресло. – Утра? Или вечера? – Вечера. – Х-х-х…орошо. – Ну? Что ты намерен теперь делать? – В каком… – сказал Саша, судорожно икнул и закончил: -…Смысле? – В прямом, – жестко произнес собеседник, прикуривая новую сигарету. – Я просил тебя не ходить к Предвестнику, но ты не послушал. Не сомневаюсь, он рассказал тебе много интересного. Постарался использовать удобный момент, чтобы склонить на свою сторону. Потому я и спрашиваю, что ты намерен делать дальше? – Понимаешь, – Саша снова икнул, – он с… казал…, что сегодня к девяти утра я… уз… узнаю… – Что? – Леонид Юрьевич наклонился вперед. – Насчет беременности Татьяны? – Ыыы… – икнул, – да. – Ну, естественно, – собеседник снова откинулся в кресле, затянулся и поинтересовался буднично: – Это ведь его ребенок… шестой ребенок. – Ч… – икнул, -…ей? Уф, что-то я раз… – икнул, -…икался. Слушай, дай еще во… – икнул, - …дички. Попить. – Нет уж, голубчик. Я – Ангел, а не официант. А ребенок у Татьяны от Предвестника. – Угу? – с похмельным изумлением промычал Саша. – А ты ув… – Он собрался икнуть, но Леонид Юрьевич вдруг щелкнул пальцами, и икота прошла сама собой. – Ты уверен? – уже нормально спросил Саша. – Разумеется. Кстати, что с твоим лицом? – Это я подрался. – А я-то думал, под самосвал угодил. – Нет, – совершенно серьезно пояснил Саша. – Это там… с одним… – С Костей? – С Костей. А ты откуда знаешь? – Мы много чего знаем. И я, и Предвестник. Положение обязывает. Твой Костя с сегодняшнего дня служит Злу. Он уже получил свою плату. Вот так. Не обращайся к нему больше. Он тебе не поможет. Теперь насчет Татьяны… Именно она и есть шестая женщина. – Даже не верится, – пробормотал Саша. – А ты думал, Предвестник подсунет тебе бездомную нищенку с вокзала? – неожиданно зло спросил Леонид Юрьевич. – Грязную, нечесаную, завшивленную, воняющую, да? – Нет, ну почему? Не нищенку, конечно, но насчет Татьяны… это ты все-таки ошибаешься. Я так думаю. – Дурак, – вздохнул Леонид Юрьевич и обратил взгляд к потолку. – Господи, ну почему мне приходится иметь дело с таким дураком? – Слушай, я, кажется, тебя не оскорблял, – обиделся Саша. – Если не нравится иметь со мной дело – не имей. Буду жить, как жил. Кстати, очень неплохо жил. Квартира, работа… – Не будешь! – вдруг рявкнул Леонид Юрьевич и даже вскочил от ярости. – Не будешь ты жить, как жил. Если ты не сделаешь того, что должен, никто уже не будет жить так, как жил раньше! Пойми это наконец! А ты вообще не будешь жить, понял? Предвестник убьет тебя! И произойдет это… – Он на секунду замолчал, словно прислушиваясь к чему-то, и закончил: -…Завтра вечером! – Да ты что… – Саша посерьезнел. – Так скоро? А… Откуда ты знаешь? – Тупица, – пробормотал Леонид Юрьевич и тяжело опустился в кресло. – Я – Ангел, тупица. И я знаю о тебе больше, чем ты сам знаешь о себе! В том числе и о твоем будущем! – И что… меня точно убьют? – Могут, – ответил Леонид Юрьевич со вздохом. – Как? Собеседник посмотрел на него: – Узнаешь, когда до дела дойдет. Предвестник использует твои собственные уловки. – Мои? – Конечно. Аннон, Дэефет и Вирсавия, помнишь? Он выбрал человека, которого тебе будет очень трудно убить. Ему известен твой вкус, точнее, вкус Александра Евгеньевича… – Откуда? – Предвестнику, – четко и внятно произнес Леонид Юрьевич, – достаточно заглянуть человеку в глаза, чтобы узнать о нем все. Абсолютно все. Самые сокровенные мысли и желания. – Но он же первый раз увидел меня в больнице, – неуверенно сказал Саша. – А к этому времени шестая женщина должна была быть уже беременной! – Он видел тебя раньше. – Когда? – Когда ты охотился. – В смысле? – Выслеживал женщин. И шестую выбрал сообразно ситуации. Когда Предвестник понял, что Гончий скоро убьет и ее, он устроил так, чтобы его арестовала милиция. Таким образом ему удалось максимально обезопасить себя. Затем он создал соответствующие обстоятельства. – Татьяна знает о том, кто он? – Может быть. А может, и нет. Раньше я бы сказал тебе точно, но у вас же теперь свобода нравов. – Леонид Юрьевич развел руками. – Теперь думай. Взвешивай, осмысливай. Ты знаешь достаточно, чтобы принять правильное решение. Не больше, но и не меньше. Дальше начинается работа Гончего. Гилгула. – Знать бы еще, кому верить, – пробормотал Саша. – Слушаешь вас, не переслушаешь. Вроде оба правильно говорите, а получается… То ты хороший, он – плохой. То наоборот. Кому верить-то? – спросил он у Леонида Юрьевича, словно надеясь на подсказку. – Не надо верить кому-то. Просто верь. И думай, – жестко ответил тот. – Тебе для этого голова дана. Сомневаешься в голове – слушай это, – и постучал себя по груди. – Времени у тебя мало. До завтрашнего вечера. И учти: ошибешься – погубишь мир, погубишь себя. Хотя тебе-то не привыкать. – Он раздавил окурок в пепельнице. – Все. Я ухожу. – Погоди, – Саша даже вскочил с постели. – Ты куда? Останься. – Нет, – покачал головой тот. – Если я останусь, ты будешь колебаться, задавать глупые вопросы, а на это уже нет времени. Делай все сам. Раньше тебе удавалось обходиться без посторонней помощи. Удастся и на этот раз. Поверь. Вера – главное, что есть у человека. Вера в Добро. Вера в себя. Вера в правильность выбранного пути. – Он замешкался, добавил негромко, примирительно: – Успокойся. У тебя все получится. – Хорошо бы, – вздохнул Саша, глядя, как Леонид Юрьевич идет в прихожую. – Постой. Послушай… – нерешительно остановил он гостя. – Я хотел тебя спросить… Насчет ножа, которым убиты женщины. Это… хм… в смысле, действительно тот самый нож? – Вот это я и называю «глупыми вопросами», – пробормотал Леонид Юрьевич и обернулся. – Который «тот самый»? Потрудись выражать свои мысли понятнее. – «Гербер», модель «6969»? – Да. Женщины убиты ножом фирмы «Гербер», модель |
||
|